Дон Алехандро и его башня

Глава 11

Начинался день даже неплохо. Оливарес, пообещавший с вечера за меня взяться, обещание исполнил и принялся вталкивать в мою голову знания по своей дисциплине с таким упорством, как будто его поджимало время. Странная идея сажать на трон проклятийника. Проклятийника, над которым больше никого не будет.

Знания хоть и с трудом, но укладывались. Проклятия делились на текстовые, жестовые, рунные, ритуальные и наносимые чистым выплеском силы. Последнее случалось независимо от желания проклинающего, непременно чародея, чувства которого оказались столь сильны, что оформились в видимое проявление чародейской силы. Причем самым страшным из них было посмертное проклятие, которое невозможно было снять. О невозможности писалось в учебниках, а Оливарес же туманно намекнул, что могут быть варианты от ослабления до снятия. Зависит от многих качеств. Сила проклятия тоже варьировала и зависела не только от способа, которым его отправляют, но и от личности как проклинателя, так и жертвы. С сильного чародея слабенькие проклятия просто скатывались, а те, что так просто не сбросить, должны были наноситься с помощью какой-нибудь частицы чародея, для чего лучше всего подходила кровь.

Основы я знал из учебников и от Шарика — как-никак, сам готовился проклинать и боялся упустить что-то важное. Но Оливарес, проверив книжные знания, дальше рассказывал то, чего не было в учебниках даже намеками. Наверное, есть специальные отдельные курсы для проклятийников. Или же дон получил все это в результате жизненного опыта методами, так сказать, проб и ошибок. Хорошо, что в случае его профессии весь этот опыт получался за счет других.

— Главное, Алехандро, что ты должен вынести из этого занятия: злить сильного чародея чревато, если ты не знаешь способов снятия таких проклятий. При этом проклятие такого типа может быть незаметным для носителя и неспециалистов. Поэтому следующим пунктом нашего занятия будет выявление проклятий на аурной оболочке человека.

— Чародея? — уточнил я.

— Любого человека. Проклятия не разделяют чародеев и нечародеев, а аурная оболочка есть у каждого и по ней можно сказать очень много. — Оливарес глянул в сторону Хосефы, которая уже несколько раз выглядывала со страдальческим выражением на лице. — Но сначала мы пообедаем и отдохнем. Устал я от тебя.

Заявление было странным при условии, что мне ничего не надо было повторять дважды и ни на один вопрос я не ответил неправильно. Даже Шарик похвалил мои успехи, а этот, видите ли, устал от талантливого ученика.

— Чувствует в тебе конкурента, — неожиданно выдал Шарик.

— С чего ты взял?

— С того, что после каждого твоего ответа его рожа становилась все кислее и кислее. Он, поди, до этого годами доходил, а то и десятилетиями, а ты с ходу выводишь закономерность. Нужно было тебе пару раз ошибиться, ему на счастье.

— Я бы с радостью, но время подпирает. Я бы лучше вместо выявлений изучал накладывание, причем конкретное — ритуальное.

С таким предложением я и обратился к Оливаресу за обедом. Он недовольно скривился.

— Именно снимая проклятия, ты начинаешь понимать взаимодействия всего, — заявил он. — Нарушая структуру обучения, рискуешь не вникнуть в суть. Не волнуйся, ты впитываешь куда быстрее, чем я надеялся.

— Возможно, я это знал, а сейчас вспоминаю? — решил я подсластить ему мою скорость обучения. — Ваши, не побоюсь этого слова, гениальные лекции позволили не только вспомнить, но и закрыть пробелы в знаниях.

Взгляд Оливареса помягчел — правильно я напомнил ему про гениальность, а то он уже начал забывать о ней на моем фоне почти кандидата физических наук. Неслучившегося кандидата, увы. А такие планы были — все гадкие чародеи порушили.

— А они были, эти пробелы? — ворчливо спросил он.

— Наверняка. Вряд ли мой учитель мог сравниться с вами как в учительском таланте, так и в способностях к проклятиям. Я вообще уже неоднократно слышал мнения, что вы самый сильный проклятийник.

— Сильный — это преувеличение. Скорее умелый, — возразил Оливарес. Хмурость с его лица ушла окончательно, теперь там сияла довольная улыбка. — По силе меня много кто обгоняет, а вот по умениям нет. Тут ты прав, тут даже равных мне нет.

Задобрить его удалось в достаточной степени, чтобы он быстро рассказал про выявление, обронив, что предлагает потренироваться мне самостоятельно на сегодняшнем приеме у алькальда, а потом перешел к разбору ритуалов, которые оказались столь многочисленными и интересными, что Оливаресу пришлось напоминать мне о поездке к Ортис де Сарате.

— Про мое задание не забудь.

— Прошлый раз алькальда не было на приеме, — припомнил я.

— Ничего, посмотришь на этого слизняка в другой раз, если в этот не получится, — разрешил Оливарес. — Переоденься, чтобы меня не позорить. И не забудь — не дольше часа там. Показал, что мы ничего против алькальда не имеем, относимся со всем уважением — и сразу назад. Нечего там делать.

После чего вручил мне артефактный перстень, пояснив, что он определяет большинство ядов, давая о них знать покалыванием. К артефакту я отнесся с сомнением: мало того, что определяет не все яды, так еще и массивный и довольно вульгарный золотой перстень был рассчитан на очень толстый палец, значит, его придется дополнительно контролировать чтобы не потерять. Но Оливарес посмотрел на меня так, что сразу пропало желание отказаться или не надевать. Один недостаток исправился тут же: стоило вставить палец в эту мечту нувориша, как она сразу плотно его сжала, подстраиваясь к моему размеру. На мое удивление Оливарес только отмахнулся:

— Не буду же я своему ученику давать паршивые артефакты?

— Благодарю вас, дон Уго, от всей души, — я отвесил поклон, а у Шарика поинтересовался: — А есть артефакты, которые бы определяли все виды ядов? Не думаю, что Ортисы де Сарате меня траванут, просто интересно.

— С Оливаресом могли бы, а без него это теряет смысл. Я определяю все виды ядов лучше, чем любой артефакт — гордо ответил этот меховой воображала. — Так что пока я с тобой, можешь быть уверен, что ничего вредного тебе не подсунут. А артефакт считай просто статусным украшением.

Выбрал я наряд самый скромный из тех, что у меня появились, но и он по сравнению с тем, что на мне, выглядел чуть ли не королевским. Жаль, что после поездки на лошади до дома Ортис де Сарате, я пропахну отнюдь не одеколоном. И не розами. По дороге я поделился сожалением с Шариком, и тот сразу предложил выход: бытовые чары для уничтожения загрязнений и запаха.

— Они одежду заодно не удалят?

— Обижаешь. Это у твоего Оливареса чары с неопределенным результатом, а то, что я знаю, — проверенные веками, — оскорбился ками.

Поскольку я ему доверял куда больше Оливареса, то показанными чарами по приезде воспользовался и гостиную входил, больше конюшней не благоухая. Встретили меня куда более благожелательными улыбками и весьма заинтересованными взглядами, чем в прошлый раз, а дон Кордеро, который тогда обратил внимание на мою мантию, сейчас отметил новую одежду словами:

— А вы не так просты, дон Контрерас. Зачем вы притворялись нищим? И почему вы нас прошлый раз уверяли, что ваш учитель умер? Нехорошо говорить так про живого человека. Примета плохая.

— Мой учитель выгнал меня со словами: «Я для тебя умер!». Что мне оставалось говорить?

Алькальда в этот раз опять не было, так что выполнить поручение Оливареса я не смог. Зато была донна Ортис де Сарате, которая мне улыбалась изо всех сил. На ней я использовал полученные знания, но следов проклятия не обнаружил.

— Дон Оливарес вспыльчив, — признала донна Сильвия. — Но у него золотое сердце.

— Да? — удивился дон Кордеро, у которого наверняка было противоположное мнение.

— Идите же к нам, дон Контрерас. Я рада, что вы смогли выделить из своего плотного учебного графика время для визита к нам. Дон Оливарес очень чуток дав вам такую возможность.

— А еще он прекрасный учитель.

Я подошел к Сильвии и засвидетельствовал свое уважение глубоким поклоном. Теперь никто не сможет сказать, что семья алькальда в немилости у приезжего из столицы проклятийника. Собственно, просьба выполнена и можно уезжать.

— Мне кажется, вы сейчас про какого-то другого дона Оливареса говорите, — ехидно заметил Кордеро. — Не про того, которого я знаю.

— Дон Уго умеет поворачиваться разными гранями к разным людям, — намекнул я.

— Обычно он поворачивается только одной стороной. Большинство его знакомых о других гранях даже не подозревают. Скажите, дон Контрерас, как часто ваш учитель вращается, показывая себя с разных сторон?

— Мне кажется, дон Кордеро, вы забываетесь, — почти прошипела Сильвия, продолжая беззаботно улыбаться. — У меня дома такие речи неуместны.

— Всевышний, донна, что я такого сказал? Я всего лишь проявил любознательность — похвальное качество для любого чародея.

Ни слушать, ни говорить гадости про Оливареса я не собирался, поэтому начал прикидывать, где смогу отсидеться до ухода, желательно подальше от Кордеро, который проявлял неуемное любопытство и явно не собирался прекращать свои шуточки, но тут ко мне подскочила Алисия Ортис де Сарате и потянула за руку в уголок, где уже сидели несколько девиц.

— Дон Контрерас, нам ужасно интересно, что вы можете сказать про гравидийскую романтическую историю.

— Простите, донна Ортис де Сарате, про какую историю вы говорите?

Я позволил себя увлечь, отправив хозяйке дома улыбку, полную извинений. Той поведение дочери по вкусу не пришлось, поскольку было вопиющим нарушением правил приличий, что наверняка было отмечено местными кумушками. Сильвия промолчала, но взгляд, которым проводила дочь, не сулил той ничего хорошего.

— Ну как же, дон Контрерас? — манерно протянула одна из ее подруг. — Про это говорят все, кто читал утренние газеты.

Глазки они мне строили всей компанией, так что я забеспокоился, правильно ли выбрал место: в этом спокойно отсидеться не удастся.

— Увы, я сегодня газет не читал, — с показной грустью ответил я. — Мой учитель не позволял мне отвлечься ни на минуту. Я с таким трудом сюда вырвался, и то только потому, что пообещал донне Ортис де Сарате. Поэтому буду вам признателен, если вы мне расскажете, что там за занимательная история.

Они наперебой затараторили, закатывая глаза от восхищения. Младший принц Гравиды, которому по закону запрещено жениться, пока жив старший брат, сбежал с единственной дочерью герцога Болуарте. Алисия даже не поленилась послать лакея за газетой, где были портреты упомянутых особ. Художник изрядно польстил обоим: принц выглядел как… принц, но из сказки, дочь герцога — как должна выглядеть особа, соответствующая такому принцу. Помнится, у нас раньше короли женились, выбирая будущую супругу по портрету, который мог сильно отличаться от оригинала. Не самоубийцы же придворные художники изображать венценосных особ в том виде, в котором они наблюдаются в естественной среде дворца? Принцессы должны быть прекрасными, а принцы не только прекрасными, но и мужественными. Газетный художник знал толк в вопросах лести: никто не усомнился бы, что нарисованные им персоны идеальны.

— Их ищут, но они от поиска закрылись. Уверена, они уже обвенчались в храме Всевышнего. В каком-нибудь маленьком провинциальном храме, увитом розами. Это так романтично, — закончила высказывать свое мнение одна из девушек.

Она столь выразительно вздохнула, что почти выскочила из декольте, вид на которое был весьма впечатляющим, и явно намекала, что была бы сама не прочь поучаствовать в таком приключении в качестве главной героини. И даже подходящего героя видела рядом, в моем лице. Во всяком случае, томные взгляды, которые она на меня бросала, говорили об этом лучше всяких слов.

— А вы как считаете, дон Контрерас? — оттерла ее от меня недовольная Алисия. — Им удастся добиться прощения родственников и быть счастливыми?

— Мне кажется, счастье не должно зависеть от прощения родственников, — как можно более высокопарно ответил я. — Если они друг друга любят по-настоящему, они непременно будут счастливы.

— А как выяснить, дон Контрерас, настоящая любовь или нет? — опять постаралась привлечь к себе внимание красиво вздыхающая девушка.

— Это только жизнь рассудит, — увернулся я от ответа, которого они от меня ждали.

И чтобы меня ни о чем больше не спрашивали, положил себе на тарелку пару корзиночек с какими-то закусками взяв их с подноса дрейфующего по гостиной лакея. Вино не разносили, точнее разносили, но мимо нас лакей с алкоголем не пробегал. Боялся, наверное, что юные донны перепьются и начнут дебоширить. Или Сильвия этого боялась — не зря же она бросала встревоженные взгляды в нашу сторону? Кому как не ей знать, на что способны ее дочь с подругами. Пришлось брать компот. Всю еду Шарик определил как безопасную, а одну корзиночку, где обнаружилось мясо, даже продегустировал. Артефакт тоже не сигнализировал о вреде, так что я безбоязненно попробовал и запил из бокала.

Тем временем девушки активно обсуждали и что значит настоящая любовь, и как ее должна проявить жизнь. Касались в обсуждении и короля Гравиды, надеясь, что он будет милосерден к беглецам.

— Ага, милосерден. Красивый обелиск на могилке поставит, и то, если тела найдут, — неожиданно сказал Шарик.

— Думаешь, их убили?

— Наверняка. Потому что младший принц понимает, что смысла в побеге нет, пока жив старший. Так что если он не идиот, то сначала прибил бы брата, а потом и бежать никуда не надо. Такую невесту король бы непременно одобрил. То есть его побег смысла не имеет.

— Может, он захотел прожить жизнь обычного человека рядом с любимой женщиной?

— Это ты так шутишь? Он должен был оказаться полным идиотом, чтобы не понимать, что лишается даже той минимальной защиты, которую ему дает статус принца. И свою избранницу тоже фактически убивает. Проще выпить вдвоем яд. Тоже романтично, последствия те же, а телодвижений придется делать куда меньше.

— Не романтик ты, Шарик…

— Конечно, не романтик. Вся эти красивые истории хороши, когда ты используешь их, чтобы понравиться самке. Верить в них нельзя, иначе жизнь твоя будет короткой и глупой. Грохнули принца, помяни мое слово. Причем так грохнули, что его не найдут. И герцогство в конечном итоге короне отойдет.

— То есть ситуация выгодна исключительно старшему принцу?

— Именно.

С Шариком беседовать было куда интересней, чем с девушками, потому что те ничего, кроме романтичности, в этой ситуации не видели, продолжали восхищаться и трясти перед собой газетой с портретами, говоря, что более красивую пару сложно представить. Судя по бросаемым на меня взглядам, каждая надеялась, что я замечу: она на месте подруги принца смотрелась бы куда лучше. Но я подозревал, что в провинции это будет равнозначно признанию в любви, даже если это будет всего лишь пустой комплимент.

Отсидев положенное время, вставал я с головой, полной самых восторженных слов, которые мне впихивали с разных сторон, в надежде, что они укрепятся и я стану не менее романтичным, чем младший гравидийский принц.

— Уже уходите, дон Контрерас? — подплыла ко мне разочарованная Сильвия.

— Дон Оливарес очень строгий учитель и разрешил мне пробыть у вас только час. Увы, он уже истек.

Она тяжело вздохнула и знаком подозвала лакея, у которого с подноса как раз брал бокал дон Кордеро. Судя по блестевшим глазам дона, бокал был не первым и в бокале был не компот.

— Очень жаль, дон Контрерас.

— А уж как мне жаль, донна Ортис де Сарате.

— Надеюсь, бокал прекрасного золотистого вина скрасит ваше огорчение.

Лакей остановился рядом, и я, помедлив немного, взял бокал. Почему-то проснулась паранойя — пить вино не хотелось. Хозяйка дома смотрела с доброжелательной улыбкой, и я поднес бокал ко рту.

— Шарик, с вином все нормально?

— Было бы ненормально, я бы сразу сказал.

Артефакт тоже молчал. Но решающим было то, что Кордеро уже брал бокалы с этого подноса и наверняка не только он. Вряд ли Ортис де Сарате решат потравить всех своих гостей ради того, чтобы отравить и меня. Отпив, я убедился, что вино действительно прекрасное, и допивал уже с ничем не омрачаемым удовольствие.

— Вино действительно прекрасно, донна Сильвия, — признал я. — Благодарю вас.

— Это я вас благодарю, дон Алехандро, — сильно понизив голос, сказала она. — Я ваша должница до конца жизни. Поверьте, Ортис де Сарате всегда платят по счетам.

Прощание, слава Всевышнему, было недолгим и вскоре я уже выезжал из города. Неладное я почувствовал не сразу, а когда уже отъехал довольно далеко. Мысли начали путаться, а движения замедлились. Я только успел подумать, что надо ускориться, как меня как будто что-то шарахнуло по голове и свет перед глазами потух. Последнее, что я запомнил, — вопль Шарика: «Хандро, что с тобой?»