Дон Алехандро и его башня

Глава 5

В постели донна оказалась неожиданно скучной. Все ее жаркие взгляды, прикосновения ненароком и зовущие к поцелуям губы при проверке оказались полным пшиком. Признавала она только одну позу — миссионерскую, никаких отклонений от сложившегося канона не допускала, а на предложение попробовать что-то новое округлила в ужасе глаза и неожиданно заявила:

— Это неугодно Всевышнему.

— То есть то, чем мы сейчас занимаемся, — угодно? — опешил я. — А небольшие изменения в этом занятии вызовут его гнев?

— Ах, Алехандро, как вы не понимаете… — Она водила пальчиком по моей груди. Эмоций это вызывало ноль. И я невольно задумался, а не следствие ли это чар Оливареса. Ну не может же такого быть, чтобы женщина рядом вызывала так мало положительных чувств? — Всевышний на то, чем мы с вами занимались в постели, смотрит снисходительно, оно не вредит ни браку, ни нравственности. Более того, оно позволяет посмотреть на супруга с другой стороны, простить ему мелкие слабости и сделать более желанным. Чувство вины оживляет супружескую любовь.

Говорила она вдохновенно, но никакой вины в отношении «милого Грегорио» не испытывала. «Хороший левак укрепляет брак». Самое смешное, что примерно это мне Сильвия и втолковывала, убеждая, что все остальные позы предназначены только для мужа. Мол, Всевышний так заповедал, а остальное — разврат и извращения, чего церковь не одобряет.

— А разврату предаются только женщины легкого поведения, — закончила она, глядя на меня с видом «Ну что, наконец-то понял?»

— А мы с вами сейчас чем занимались только что?

— Мы? Радовали друг друга телесно. Это Всевышнему угодно.

И тут я понял, что окончательно запутался. Почему порядочную женщину от непорядочной отвечает только поза, в которой она дает мужчинам? Странные у моей партнерши представления о порядочности, но возможно, они — норма для этого мира. Раньше я не особо интересовался. И сейчас желания просвещаться у данной особы не было. Было одно лишь глубокое разочарование из-за бездарно потраченного времени, которое не хотелось тратить еще больше.

Донна выглядела достаточно телесно обрадованной, чтобы я мог убраться из этого гостеприимного дома до появления в лаборатории алькальда, взгляды которого на порядочность могут отличаться от взглядов его супруги. Не зря же что Оливарес, что Хосефа не считали данную особу образцом добродетели.

— Благодарю вас, Сильвия, и за телесную радость, и за познавательную лекцию, — кисло сказал я и принялся одеваться.

«Всегда к вашим услугам» она почему-то не ответила, но улыбнулась многообещающе и зашарила рукой у кровати, пытаясь нащупать платье. Платье я ей подал, после чего она, абсолютно меня не стесняясь, принялась одеваться. Платье было совмещено с каким-то хитрым корсетом, который утянул ее до прежних соблазнительных форм, но теперь они на меня такого впечатления не производили, потому что содержимое было уже известным.

Расстались мы немного недовольными друг другом. Она — потому что, по ее словам, я хотел от нее недопустимого для приличной донны, я — потому что мое хотение не исполнилось. Шарик скользнул на мое плечо, когда я проходил мимо, и поинтересовался:

— Ну как? Годная самка?

— Ей есть к чему стремиться, — уклончиво ответил я. — Но стремиться она не хочет. Закоснела в уверенности, что права только она.

— Опытная, должна много знать.

— Иногда главное не знания, а стремления развиваться.

— Подождите, дон Алехандро, — окликнула меня Сильвия, когда я уже взялся за дверь. — Вы забыли зелье.

— Зелье?

— Зелье, которое вы у меня готовили, — прошипела она мне в ухо. — Незачем остальным знать, чем еще мы тут занимались.

— Действительно, они же не видели, как мы это делали, — согласился я. — Подумают еще чего-нибудь неприличное.

Бутылочку, что она мне вручила, я вертел в руках, не зная, как поступить правильней: засунуть в карман или демонстративно донести в руках до лошади. Решив остановиться на втором варианте, я при открытых дверях еще раз многословно поблагодарил за оказанную помощь хозяйку дома, попросил передать благодарность ее глубокорогатому супругу и пошел к выходу, сопровождаемый уверениями, что меня в этом доме всегда примут и помогут, если опять возникнет необходимость.

На обратной дороге Шарик вертелся на моем плече, пока наконец не спросил:

— Ты чего такой надутый, как будто не с камией побывал, а у нее в желудке?

— Пришел к выводу, что иногда лучше сублимировать лишнюю энергию в занятия, — признал я, — чем в таких вот Сильвий. Как говорится, лучше голодать, чем что попало есть. А это точно было что попало. Все равно что кукла резиновая.

— Зато теперь не будешь страдать от навязчивых идей, — поддержал меня Шарик. — Все в плюс. Главное, чтобы ей самой не настолько понравилось, чтобы она тебя зачастила приглашать.

— Это-то не проблема. Сошлюсь на занятость от Оливареса. А сам буду заниматься светом в башне. Ты знаешь, как работает свет в замке Бельмонте?

— Думаю, примерно как у дона Леона, — предположил Шарик и вывалил на меня список подходящих чар, реагирующих на движение или голос.

Забавно, в одних мирах развиваются технологии, в других — чародейство, но и то и другое для большинства населения — китайская грамота. Чтобы пользоваться, не обязательно понимать, как это работает. Мне же, напротив, нужно было сначала разобраться, потому что кроме меня никто этого не сделает. Даже в доме алькальда наблюдалось свечное освещение, а что говорить про остальных жителей Дахены? Провинция, самый печальный вариант.

Оливарес, сидящий на плетеном кресле во дворе, при моем появлении только насмешливо хмыкнул. Наверное, мой вид сказал сам за себя, словесных дополнений не понадобилось. Но когда я направился к чародейскому огородику, чтобы подкормить Жирнянку дохлой мышью, которую ради меня от сердца оторвал Шарик, проклятийник неожиданно ожил и поинтересовался:

— Ты это куда?

— Прикармливать хищное растение.

— Эту дрянь сколько ни корми, все равно цапнуть норовит, — поморщился он.

— Тут вы неправы, дон Уго, Жирнянка всегда радуется моему появлению и никогда не кусается. И листиками так восторженно трепещет.

— Восторженно? Этими толстенными ломтями? Насмешил, — сказал он без тени улыбки. — Ладно иди подлизывайся к своей Жирнянке. Забором потом займешься.

— В каком смысле? — насторожился я.

Забор начали складывать присланные алькальдом работники, и меня в их действиях устраивало абсолютно все. И даже если что-то не устраивало бы, то я с радостью закрыл бы на это глаза, потому что сам я не заборостроитель ни в каком месте и учить профессионалов не собираюсь.

— В прямом. Там теперь нужна рука чародея, — пояснил Оливарес. — Чтобы все между собой связать в единую систему.

Вот где справедливость? Я устал как собака. Сначала прыгал на лошади, потом на донне, потом опять на лошади. Я, может, хотел бы рядом с учителем устроиться в еще одном кресле с бокалом вина и тарелкой с закусками и завести высокоинтеллектуальную беседу об отличии чародейских школ Запада и Востока. И вместо этого мне теперь нужно прыгать вокруг забора? Как будто Оливарес с этим не справится. Но высказать свое возмущение я не успел, потому что Шарик сказал:

— Он прав, Хандро. Чародей все стены должен укреплять лично. Тогда только толк будет. Только тогда на них правильно лягут чары.

— А на завтра это отложить никак?

— А если забор развалится? Его же без раствора кладут.

— Халтурщики, — проворчал я.

— Не халтурщики, а исполнители требований Оливареса.

Жирнянка благополучно сожрала мышь и, судя по тому, как она поглаживала меня листочками, не отказалась бы еще от парочки. Вот она — настоящая продажная любовь, а не то, что там себе навыдумывала Сильвия. Дохлых мышей больше не было, Шарик ловить дополнительных отказался, так что пришлось заниматься забором. Он действительно оказался сложен из ничем не скрепленных между собой камней. Но сложен четко по параметрам: на определенную высоту и никуда не перекашивался. Одно удовольствие скреплять в единую систему. Если бы еще энергия не тратилась, было бы удовольствие двойное, а так я еле до душа добрел после окончания скрепления. Хорошо хоть, не весь забор пока подготовили, а то бы упахался до полусмерти.

Оливарес утром обрадовал, что стены будущего гостевого домика тоже мне придется скреплять. Вот этим бы я занялся с радостью, чтобы наконец его выселить из моей башни. У нее и без того с безопасностью проблемы, а тут еще мутный чародей под боком. Появилось желание сделать потайной ход, но только, так чтобы вредный старикашка о нем не узнал. Вот выселится и начну копать. Ночами.

Но в последующие дни сил у меня хватало не только на забор, но и на разработку схемы освещения башни. Выходило весьма занятно, но надо было где-то раздобыть стеклянные плафоны, чтобы было на что чары набрасывать. Абы что использовать не хотелось — хотелось сделать все по уму и по красоте.

Оливарес что-то мутил, отправляя ежедневно Серхио на почту. Как выяснилось, была там какая-то скоростная разновидность отправки корреспонденции, работающая на чарах. Дорогая, поэтому ее использовали редко. Но ответное письмо Оливаресу не пришло, адресат приехал раньше. Причем на коляске алькальда, из чего следовало, что в город он прибыл порталом.

— Не к добру это, — сказал Шарик, с которым я поделился своими наблюдениями. — Этот дон — чародей и посильней Оливареса, и богатый, и властью облеченный.

Оливарес и его приятель стояли во дворе, немного отойдя от башни, и о чем-то оживленно разговаривали. Видел я только лицо приезжего дона, и там такая гамма чувств бушевала, что что-то одно надолго на лице не задерживалось.

— С чего ты взял? — удивился я. — Про богатство и власть.

— Оливарес — не беден, так ведь? А сюда ехал в собственной карете, не порталом переходил. Портал — дело дорогое, не всякий их использует.

— Может, у Оливареса непереносимость порталов, а этот сам их строит?

Шарик задумчиво помахал лапами, не в силах найти ни одного довода против. Чародей был нам обоим неизвестен — чего он мог, а чего нет, никто из нас не знал.

— Может, — наконец неохотно признал ками. — Но одежда у него дорогая, артефакты и украшения — тоже. И морда у него холеная, на деликатесах откормленная. Это к вопросу о богатстве. А к вопросу о власти — он прибыл на экипаже алькальда, значит, тот ему подчиняется. Иначе ехал бы этот дон на нанятом экипаже. Не нравится мне их разговор. Болтают, сволочи, под чарами, чтобы никто ничего лишнего не услышал. И не подобрался.

Последнее было сказано с оттенком возмущения, потому что Шарик первым делом попытался проскочить поближе и узнать, о чем пойдет разговор между этими двумя, но наткнулся на непроходимый, хоть и невидимый купол. Поэтому ками пришлось вернуться и наблюдать за происходящим с моего плеча, размахивая лапами от переполняющего его чувства разочарования.

— Слушай, Шарик, я вот подумал, если я тот ритуал проведу, на который меня проклял поэт, я же лишусь метки ученика Оливареса? То есть учителя превзойду? Вряд ли он королевскую кровь проклинал.

Шарик замер и даже перестало смотреть во двор. Да и смысла в этом не было: ни я, ни он не умели читать по губам хотя я сейчас и сожалел, что не озаботился в свое время обучением такого полезного навыка. Сейчас понимал бы хотя бы то, что говорил собеседник Оливареса. Перед Оливаресом он тушевался, но даже близко не походил на дрожащего от страха Ортиса де Сарате.

— Я бы не был столь уверен, Хандро, — наконец ответил Шарик. — Ни в том, что он не проклинал королей, ни в том, что ритуал позволит считать тебя превзошедшим учителя. Сам ритуал-то не самый сложный, разве что откат на нем можно словить, но его мы направим на мибийского короля. А вообще затягивать не надо с этим делом. Вот уедет куда Оливарес — и сразу проведем.

Наблюдали мы за беседой визитера и Оливареса через одно из окон-бойниц, стараясь держаться в тени так, чтобы нас не замечали, но предосторожности оказались излишними.

— Алехандро, выйди к нам!

Голос Оливареса вроде бы слабый, но пробирал не хуже иного утробного вопля. Почему-то сразу показалось, что настоящих неприятностей до сих пор не было и что они только вот начинаются.

— Звали, дон Уго?

Визитер Оливареса уставился на меня, как будто увидел выходца с другого света. Возможно, для него это так и было, если он знал Алехандро раньше, но я этого дона видел впервые. Фигура он заметная — если бы был на похоронах, я запомнил бы.

— Впечатляет? — довольно спросил Оливарес у него. — Я тоже глазам поверить не мог долго. Но факт есть факт. Это Алехандро Контрерас, мой ученик. Алехандро, маркиз Карраскилья — придворный чародей.

Бежать было поздно. Если Оливарес — чародей слабый, то Карраскилья со мной разберется одной левой. Я, конечно, поднатаскался и в чарах, и в фехтовании за последнее время, но ему однозначно не соперник. Мои панически настроения поддержал Шарик.

— Все, Хандро, приплыли, — уныло сказал он. — Если вы с этим доном не договоритесь, то жизнь твоя будет короткой и полной печали. Поэтому договаривайся на любых условиях, но не под клятву. Отговаривайся тем, что недавно была ученическая, а частить с ними нельзя. А там удерем в тот же Сангрелар. Уж лучше в замке сидеть, чем в королевских подвалах.

Тем временем Карраскилья со мной договариваться не начинал. Растерянность с его лица пропала, и он с живым интересом изучал меня, причем не только внешне, но и на чародейском плане. При этом угрозой от него не веяло, хотя придворный чародей точно должен был быть в курсе всех этих ритуалов по передаче знаний и умений в замке Бельмонте.

— Откуда у вас ками, дон Контрерас? — наконец прорезался голос у королевского чародея.

— Сам ко мне пришел, — ответил я, чем вызвал хихиканье Оливареса.

— Рикардо, я же рассказывал, — укорил он гостя.

— Признаться, я до конца не верил. Но это настоящий живой ками.

— Какой-то придурковатый чародей, — ворчливо прокомментировал его слова «настоящий живой ками». — Кто же будет носить на себе трупы?

— Трупы, может, и не будут, а вот чучела и искусно выполненные игрушки — очень даже могут. Я тебя при первой встрече именно игрушкой посчитал.

— Меня? Игрушкой? Ну, Хандро, ты и балбесина, — возмутился он.

— Меня извиняет только одно: о существовании ками я тогда не знал.

— Потому что Алехандро — настоящий чародей, и довольно сильный. Он отмечен Всевышним, я же тебе рассказывал, — тем временем снисходительно вещал Оливарес. — И сейчас он нуждается в помощи. Конечно, ты можешь нам в ней отказать…

Говорил он вроде бы спокойно, но по тревоге, пробежавшей по лицу Карраскильи, стало понятно, что тот воспринял слова собеседника как угрозу. И это при том, что как чародей он был сильней собеседника.

— Уго, разве я могу отказать в помощи нуждающемуся в ней сильному чародею? — обеспокоенно спросил он. — Это основа чародейской этики. Сегодня мы поможем дону Контрерасу, а завтра он поможет нам, не так ли, дон Контрерас?

В его вопросе явно было второе дно, понятное Оливаресу — вон как довольно сощурился. Как кот на сметану, которую ему полной мерой плеснули в миску.

— Разумеется, дон Карраскилья, я стараюсь не отказывать в помощи, — на всякий случай согласился я. — Разве уж совсем обстоятельства непреодолимой силы нагрянут.

— Еще и этот будет с тебя королевскую кровь тянуть, — проворчал Шарик. — Не чародеи, десмонды какие-то.

В чародейских делах я разбирался куда меньше ками, но все же мне казалось, что сейчас тот ошибается и этим чародеям нужно что-то другое — иначе не стал бы меня Оливарес учить тем чарам перед поездкой к донне Сильвии. И клятву с меня тоже не потребовали.