Дорога к людям

БОЛЬШЕВИК

Весной 1934 года для меня открылась счастливая возможность встретиться с Валерианом Владимировичем Куйбышевым. Встреча, связанная с редакционным поручением, имела отношение к северной экспедиции академика О. Ю. Шмидта на пароходе «Челюскин».

Никогда не забуду душевного подъема, вызванного общением с человеком большой судьбы, революционером по складу натуры, смелым, решительным, грозным в иные минуты, но удивительно мягким и сердечным во всех случаях, когда люди нуждались в его помощи и участии.

Он был добр, отзывчив, прост. Однако, глядя на него, вы чувствовали: это человек железной воли, высокой целеустремленности, человек, способный выстоять в самой жестокой жизненной буре. Да и вся жизнь его была подобна буре. Он из той породы людей, о которых Гёте сказал в свое время:

Таким был Куйбышев в ранние годы. Таким был в боях за торжество революции. Таким остался до последнего часа.

Всего себя — свое горячее сердце, свой душевный жар и свою доблесть — отдал революции Куйбышев.

И когда мы пытаемся представить себе людей будущего, их духовный склад, нам следует обратиться прежде всего к великому примеру революционеров-ленинцев, чей жизненный подвиг приблизил нас к временам коммунизма.

Страстно любил жизнь, горячее солнце, высокое синее небо, просторную землю, веселых людей.

А сам еще в юности избрал путь, грозивший страданиями и невзгодами.

Больше всего на свете ценил свободу и независимость.

А сам с восемнадцати лет томился в царских тюрьмах и в ссылках, подвергался преследованиям, побоям, издевательствам, подолгу видел небо только сквозь тюремную решетку. Но, вырвавшись на волю, упорно продолжал дело, за которое грозили ему новые тюрьмы, суды, ссылки.

Был нежно привязан к матери и отцу, но еще мальчиком твердо отстаивал свое право избрать жизненный путь. Покой и благополучие семьи принес в жертву революционному делу. Ради сыновнего чувства ни разу не отвернулся от опасности, навлекавшей на него гонения царских чиновников и жандармов.

Его мать говорила с тревогой:

— Валериан опять в борьбе... Когда же это кончится? Когда успокоится его мятежная душа? Как он любит все живое, а сам ушел от жизни!

Иной из интеллигентов старого склада сказал бы:

— Самоотречение.

Как будто правильно. С первых лет сознательной жизни человек отрекся от личного счастья, стал подвижником, страстотерпцем, мучеником. Разве не так?

Нет, не так. Самоотречение — неправильное, жалкое слово для определения жизненного пути Валериана Куйбышева. Он отрекся бы от самого себя, если бы хоть на одно мгновение оказался в стороне от схватки. Все его чувства и помыслы так естественно и полно сливались с революционным делом, что жить для него значило — сражаться.

Личное счастье? Он никогда от него не отказывался. Счастьем для него было участие в борьбе против царя, помещиков и капиталистов, против злобы и грязи старого мира. Счастьем своим он считал принадлежность к партии большевиков. Что значил для него кажущийся, обманчивый покой многих российских интеллигентов? Не камеру с железной решеткой считал Куйбышев самой страшной тюрьмой, а позорное состояние, при котором человек запирает на замок свою вольную мысль, стремление к правде.

Человек мира сего, он умел быть жизнерадостным и веселым, умел заразительно смеяться, во весь голос пел любимые песни, писал стихи, обожал детей, был влюблен во все молодое, сильное, яркое, смелое. Потому и стал революционером-большевиком, что горячая кровь текла в его жилах, смелая мысль жила в сознании. Он верил, он знал, что молодость мира победит, не может не победить. Во всем своем богатстве натура его раскрывалась в те минуты, когда он бывал в среде своих единомышленников, в кругу рабочих, революционно настроенных студентов, — пусть в тюрьме, пусть на этапе, он был весел и бодр, первым затягивал песню, поддерживал уставших, возвращал силы отчаявшимся. Он жил в самом полном и высоком значении этого слова. Разве это самоотречение, разве это отказ от личного счастья? Нет, вопрос о личном счастье Валериан Куйбышев еще смолоду рассматривал так, как рассматривают его коммунисты. Бороться и побеждать!

Тюрьмы и ссылки бессильны были задушить в нем радостное ощущение жизни.

Романтик по натуре, Куйбышев писал стихи за тюремной решеткой. Через несколько лет они возвращались к нему в песнях революционных рабочих. Сестра Куйбышева, Елена Владимировна, пишет в своих воспоминаниях, как однажды на пути в Сибирь Куйбышев прервал печальную песню, которую вполголоса пели его спутники.

— Почему поют скучные песни? — спросил однажды Валериан своего соседа. — Гораздо легче идти под веселые, бодрые песни.

И вдруг:

Эту песню запел юноша, идущий сзади Валериана. Валериан обернулся, удивленно и ласково посмотрел на поющего:

— Откуда ты знаешь это стихотворение?

— Его знает вся молодежь нашей организации. Я переложил слова на музыку, и мы пели эту песню на каждом собрании...

«Гей, друзья! Вновь жизнь вскипает...» Это стихи Валериана Куйбышева, он писал их когда-то по дороге в Нарым.

Да, в самых тяжких испытаниях Валериан Куйбышев стремился быть веселым и бодрым. Великой опорой было для него сознание своей правоты. Он жил так, как подсказывали ему сердце и разум, иначе жить он просто не мог. Ради революционного дела он жертвовал сем, но сама готовность к жертвам только обогащала его натуру.

«Когда уважаешь себя и сознаешь правду своего пути, то всякое горе лишь согнет, но не сломит, а сознание правды опять выпрямит, и опять смело и гордо смотришь вперед!» Вот закон его жизни. Ему он следовал всегда и с отвращением отшатывался от всякого проявления оппортунизма, ненавидел болтунов, прикрывающих красивыми словами свое бессилие и глубоко запрятанную ложь, и потому явные и замаскированные враги партии всегда остро ненавидели этого человека.

По складу своей натуры Куйбышев был отважным бойцом.

Даже в нарымской ссылке, где неволя, казалось бы, могла ослабить политические разногласия среди живших вместе людей, Куйбышев гневно разоблачал происки меньшевиков, был всегда начеку, всегда настороже. Он говорил тогда: «Нельзя доверять работу в библиотеке меньшевикам, они могут запастись вредной литературой, вести агитацию и мешать нам». Эту высокую принципиальность бойца он сохранил до конца своих дней, открыто и смело выступал против врагов революции, с какой бы злобой и бешенством ни сопротивлялись они.

Таким был Куйбышев и другим быть не мог. Еще в детстве ненавидел трусов. Сознательно воспитывал в себе волю, смелость, презрение к опасностям и лишениям. Приучал себя спать на голых досках. Как будто знал, что юность ему предстоит провести в царских тюрьмах. Обливался ледяной водой. Как будто закалял себя для будущей ссылки в Сибирь.

Двенадцатилетним мальчиком Валериан распространял революционные листовки среди солдат. В кадетском корпусе он написал протест против расстрела петербургских рабочих в январе 1905 года, пытался собрать под ним подписи. Но одноклассники подвергли его бойкоту. Валериан остался один, но не сдался, послал протест в Петербург со своей единственной подписью.

Вопреки желанию родителей, которые хотели, чтоб и сын стал офицером, он по окончании кадетского корпуса поступил в военно-медицинскую академию и целиком отдался революционной работе.

Он жил лишь интересами партии. Ни просьбы матери, измученной бесконечными скитаниями Валериана по царским тюрьмам, ни угрозы царских судов и жандармов, ни страх смерти, ни опасности, подстерегавшие революционера на каждом шагу, — ничто не могло сломить энергию этого человека. Он нашел свою правду, он мог жить только с этой правдой в сердце. Когда он был арестован на квартире отца в Каинске — в который раз! — и родные его сожгли спрятанную им нелегальную литературу, он пришел в отчаяние, узнав об этом на свидании, и сказал, не в силах сдержать своего горя:

— Что вы сделали? Я с таким трудом собирал эти книги.

В них, в этих книгах, было все его богатство. Может быть, в огне погибли строки, написанные Лениным, страницы нелегальных ленинских газет. «Что вы сделали? — повторял Куйбышев на свидании в тюрьме. — Что вы сделали?»

С юных лет Куйбышев гордился тем, что был врагом царя, вельмож и богатеев. Сын офицера, он не хотел пользоваться никакими привилегиями, которые могли бы выделить его из среды простых людей и снискать ему снисхождение царских судей. Радости его не было предела, когда во время разговора с юристом перед судом он узнал, что по происхождению он, Валериан Куйбышев, не дворянин, а лишь почетный гражданин.

— Ну, и чему же ты рад? — спросила его мать.

— Тому, что теперь я буду нести наказания наряду со всеми арестованными товарищами, а не буду пользоваться ненужными и обидными для меня льготами.

Чистое сердце, участливость к чужой беде подсказали Куйбышеву такой выход, при котором он мог пожертвовать своими интересами, а часто и своим спасением ради блага других, ради блага революции.

После очередного своего побега из ссылки он приехал в Петербург, где представилась ему возможность вырваться с заграничным паспортом в эмиграцию, к Ленину. О встрече с Лениным он мечтал давно, и вот она стала возможной. Наутро назначен отъезд. О, радость освобождения, радость близкой встречи с вождем! Может быть, это была одна из самых счастливых минут в жизни Куйбышева. В ночь накануне отъезда приходит к Валериану Владимировичу один из товарищей по организации, рассказывает: участнику Московского вооруженного восстания грозит смертный приговор. Человека надо спасти, переправить его за границу, но паспорта, паспорта нет! Ночной пришелец рассказывает об этом в полном отчаянии, он не ждет помощи, просто делится своим горем, ничего не зная о том, что самого-то Куйбышева может спасти от жандармов только отъезд в эмиграцию.

Куйбышев молча слушает пришельца, он думает о своем, прощается с заветной мечтой. Ну что ж! Так тому и быть. Он вынимает из кармана заграничный паспорт, эту путевку свою к Ленину, и так же молча отдает товарищу. Человек, которому угрожает смертный приговор, должен быть спасен. А Куйбышев? Куйбышев подождет!.. Ночной пришелец сначала ничего не может понять, но паспорт в его руках, он бормочет слова благодарности и уходит. А бежавший из ссылки большевик Валериан Владимирович Куйбышев вскоре попадает руки полиции и высылается на жительство в Каинск.

Он встречается с Лениным позже. После Октябрьской революции он становится одним из виднейших политических руководителей рабоче-крестьянской армии, громит полки генерала Дутова, отражает удары чехословацкого мятежа, руководит операциями 1‑й армии, вместе с Фрунзе возглавляет Южную группу Восточного фронта, разбивает полчища Колчака, вместе с Кировым руководит обороной Астрахани, затем перебрасывается на Туркестанский фронт и очищает от врагов Среднюю Азию. В операциях под Астраханью участвует в воздушном бою, берет на себя обязанности стрелка и наблюдателя, — руководитель революционной армии, он умел быть простым солдатом.

Мы помним Куйбышева, воплощавшего в жизнь ленинский план электрификации страны. Мы помним Куйбышева во главе объединения ЦКК — РКИ, когда оберегал партию от происков контрреволюции. Мы помним Куйбышева, осуществлявшего грандиозный план индустриализации страны.

Мы помним бессонные ночи Куйбышева в дни челюскинской эпопеи, когда он держал непрерывную связь с далекими кораблями, брошенными на помощь пленникам Арктики, видел перед собой весь Дальний Восток с его аэродромами, нащупывал план спасательных операций, верил в могущество Советской страны, советских людей, для которых нет ничего невозможного, и, как всегда, оказался прав в этой вере своей.

...Я заметил на Красной площади человека, вот-вот готового заплакать. Глаза у него были воспаленные, красные, он отошел в сторону, чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы и как-нибудь справиться с собой, освободиться от необычного, несвойственного ему волнения. То, что все мы знаем об этом человеке, совершенно исключает всякую мысль о слабости его характера, о сентиментальности, об отсутствии самообладания. Часто он шел навстречу опасности, смерть не раз готова была схватить его за горло, — в эти минуты он сохранял полное спокойствие. Однажды, сидя в кабине самолета, боровшегося с обледенением, он улыбкой остановил тревожное движение американца-механика, схватившегося за ремни, чтобы привязать себя к сиденью.

А вот здесь, на Красной площади, он ничего не мог поделать с собой и плакал трудными, мужскими слезами. Этот человек — советский полярник Ушаков. Он плакал на похоронах Валериана Владимировича Куйбышева.

В тот день печаль охватила всю страну. Куйбышева знали и любили на Волге: там он сражался в годы гражданской войны. Его знали, о нем слагали песни в Средней Азии: он помогал дехканам устанавливать свою, Советскую власть. Его знали, у него учились люди, возводившие новые наши заводы и первые наши гидростанции: одно время он возглавлял ВСНХ, а в годы первой пятилетки был председателем Госплана. Смерть Куйбышева оплакивали на зимовках, в северных факториях, в далеких бухтах, где расположены аэродромы полярной авиации. Артиллерийский салют эхом отозвался на островах Ледовитого океана, на кораблях, прокладывавших Северный морской путь, на радиостанциях, сквозь рев ураганов слышавших голос Большой земли.

Отзвуки траурного салюта стучались в двери домов, где живут полярные капитаны, летчики, штурманы, и в двери других домов, где живут люди, спасенные энергией и волей большевиков, — челюскинцы. Голос Красной площади, хоронившей Куйбышева, отзывался в сердцах многих матерей, которые отчаялись увидеть своих детей — моряков погибшего во льдах парохода «Челюскин», но уже прочли в газетах правительственное сообщение за подписью Куйбышева о том, что по суше, по морю и воздухом брошены экспедиции на помощь их детям. Позже они читали новые и новые сообщения, написанные простым языком, изложенные обстоятельно и подробно, и каждое сообщение увеличивало надежду на спасение отважных моряков.

Под каждым сообщением стояла подпись: В. Куйбышев.

Были в мировой печати и другие сообщения, подписанные другими людьми. Была статья известнейшего полярного исследователя Р. Ларсена, который категорически заявлял, что средствами авиации челюскинцев спасти невозможно. Было высказывание знаменитого Норвежского океанографа Х. Свердрупа, — он также недоверчиво относился к принятому Советским правительством плану спасения моряков при помощи самолетов. В швейцарской газете «Фольксштимме» появилась статья «Можно ли спасти потерпевших крушение?». Автор статьи сомневался в этом. Он писал:

«...На льдине плывут к полюсу 104 русских, среди них 7 женщин и 2 детей, и с нетерпением ждут помощи. Это команда советского парохода «Челюскин», который погиб, раздавленный льдами, и персонал метеорологической станции с острова Врангеля. Положение потерпевших крушение настолько ухудшилось, что уже в самое ближайшее время надо считаться с возможностью новой арктической трагедии. Кажется почти невозможным произвести посадку на битый лед и еще более невозможным подняться с него. Насколько можно предположить, имеется только одна возможность осуществить спасение: дожидаться на льду наступления теплого времени, когда находящиеся на льдине сумеют достичь на своих лодках берега или их отыщет на этой льдине ледокол. Спрашивается только: выдержит ли льдина до того времени?»

Даже иные из виднейших советских полярников высказывались против применения авиации для спасения челюскинцев.

Внимание всего мира было приковано в те дни к рабочему кабинету Валериана Владимировича Куйбышева. Он возглавлял правительственную комиссию, созданную для организации помощи участникам экспедиции О. Ю. Шмидта.

Экспедиция должна была доказать возможность пройти из Мурманска во Владивосток за одну навигацию. В Беринговом проливе ученых и моряков настигла беда: затертый льдами пароход «Челюскин» отнесло в Чукотское море, а там корпус его не выдержал давления льда. Спутники академика Шмидта и экипаж парохода успели высадиться на льдину, но им грозила гибель от стужи и голода.

В кабинет Куйбышева слетались тогда радиограммы и с самой льдины, и из Уэлена, и из дальневосточных авиабаз, и с идущих в ближних водах кораблей. Здесь, в этой комнате, за этим рабочим столом, при свете лампы, горевшей тогда ночи напролет, было сказано последнее слово, было принято окончательное решение.

Люди, работавшие с Куйбышевым, знают, что отличительной чертой этого человека была неиссякаемая энергия, соединенная с оптимизмом, верой в жизнь, верой в человека. Он и сам обладал редкой смелостью и мужеством. Именно такой человек мог решиться на опасную, связанную с большим риском, не имеющую примера в истории освоения Арктики операцию по спасению ста четырех человек, очутившихся на дрейфующей льдине.

— Авиация! — сказал Куйбышев.

Успехом своим вся операция была обязана этому решению.

Куйбышев принял его сразу и проводил в жизнь упорно, настойчиво, неотступно, несмотря на возражения некоторых экспертов, несмотря на метели и шквалы, летевшие навстречу летчикам, несмотря на дальность и трудность маршрутов, которые приходилось преодолевать самолетам, прежде чем добрались они до Ванкарема.

Однако это отнюдь не было отчаянным предприятием. Работу правительственной комиссии отличали в те дни исключительная продуманность, точность, ясность, обстоятельность. Позже Ляпидевский рассказывал, что при встрече с Куйбышевым его поразило, как превосходно знал этот человек условия Дальнего Севера, его географию, его возможности и ресурсы.

Под руководством Куйбышева комиссия мобилизовала все средства, которыми располагала страна, для спешного проведения операции. Силы были расставлены таким образом, что каждая из спасательных экспедиций, каждый из отрядов, каждое из авиационных звеньев имели в резерве другие ресурсы. Продвигаясь на север, замещая резервами выпавшие звенья, все больше и больше суживая свой фронт вокруг одной точки на земном шаре — ледового лагеря, вся эта громада рано или поздно должна была достигнуть цели и вырвать обитателей льдины из рук смерти.

В самом начале работы комиссии за подписью Куйбышева полетела на восток телеграмма:

«Хабаровск, крайком партии.

...Выясните возможность оказания помощи челюскинцам на местных байдарках, шлюпках, возможность переброски из Петропавловска и Усть-Камчатска в рай Уэлен — Онман собачьего транспорта и обеспечения собак кормом, широкого использования всего местного населения в целях организации размещения челюскинцев».

В те же дни готовились к полету самолеты, находившиеся на мысе Уэлен. В те же дни из Петропавловска вышел пароход «Сталинград» с двумя легкими самолетами, а из Владивостока — «Смоленск» с семью самолетами и «Совет» с двумя самолетами. В те же дни Куйбышев телеграфировал в Хабаровск Доронину, Водопьянову:

«Создавшаяся обстановка требует вашего срочного вылета на Север. Значение ваших многоместных самолетов в деле спасения челюскинцев все возрастает, так моторы самолета Ляпидевского не совсем в порядке, а самолеты «П‑5», «Ш‑2» и «У‑2» запаздывают в сроках и имеют минимальную пассажирскую кабину. Правительство уверено, что возложенное на вас задание будет выполнено вами с честью. Дорог каждый час. Ежедневно доносите положение дел. Куйбышев».

Слова «дорог каждый час» на подлиннике вписаны карандашом Куйбышева.

В те же дни на двух купленных в Америке самолетах спешили к Чукотке полярник Ушаков и летчики Слепнев и Леваневский. Полярники всех стран ожидали, что Америка окажет помощь в организации спасения экипажа «Челюскина». Америка не оправдала эти надежды. Она ограничилась тем, что продала нам самолеты. Из Америки летели на Чукотку советские летчики.

В те же дни, оторвавшись от камчатского аэродрома, ринулось на Чукотку звено Каманина. Был направлен на Север отряд дирижаблей. Куйбышев телеграфировал в Ленинград С. М. Кирову:

«По сообщению Самойловича, «Красин» может быть отремонтирован за границей в полтора месяца, а у нас в четыре месяца. Непонятно, почему наши мощные верфи в Ленинграде и Кронштадте не могут сделать того, что можно сделать за границей. Уверен, что при напряжении усилий можно отремонтировать в более быстрый, чем полтора месяца, срок. Прошу детально ознакомиться с этим делом и поднять на ноги все партийные организации и массы для срочного ремонта «Ермака» и «Красина»...»

Киров поднял на ноги судостроителей. «Красин» был отремонтирован не за четыре месяца, как опасался Самойлович, не за полтора месяца, как предлагали иностранные верфи, а за 18 дней. «Красин» шел к лагерю Шмидта, обогнув Северную Европу.

В эти дни Куйбышев не прекращал и обычной своей работы в Совете Народных Комиссаров.

А время? Как удавалось ему руководить спасением челюскинцев, не поступаясь ни одним часом делового дня в Совнаркоме? Он по-прежнему следил за ходом работ на важнейших новостройках пятилетки, направлял усилия строителей Урало-Кузнецкого комбината, своими советами помогал людям Днепрогэса и свердловского Уралмашзавода, совещался с металлургами, энергетиками, горняками, вдохновлял ученых, стыдил сомневающихся, контролировал каждую цифру нового пятилетнего плана, деятельным своим вниманием охватывал всю громаду великих работ.

Приняв на себя руководство правительственной комиссией по спасению челюскинцев, Куйбышев отказался сократить свой рабочий день в Совнаркоме. Чтобы справиться с колоссальной нагрузкой, он поступил по-своему: расширил рабочий день до предела. А время и без того было рассчитано у него по минутам. Мы помним набросанный его рукою подсчет: в неделе — 168 часов; дальше колонками стоят часы, предназначенные для работы в РКИ, ЦКК, Совнаркоме, СТО, Политбюро Центрального Комитета партии; отдельной колонкой — комиссии, прием и т. д. Где-то в конце Куйбышев написал было: шесть часов отдыха. Но эта строка зачеркнута его же рукой.

Так он работал всегда. В дни челюскинской эпопеи люди, работавшие с ним, не знали, когда же он спит.

Поздно ночью в кабинете Куйбышева на основе дневных сообщений принимался окончательный план действий на предстоящий день. Куйбышев не знал, что такое усталость. Гигант с глазами ребенка, жизнерадостный, веселый, заразительно бодрый человек, он работал ночами. Потому он верил и в силу людей, которые вели героическую работу там, на Севере.

После двух неудач с неисправным самолетом Ляпидевского кое-кто из экспертов решил было махнуть рукой на этот самолет и на его водителя. Но Куйбышев верил в Ляпидевского. Радости его не было конца, когда Москву пришло сообщение о том, что Ляпидевский доставил на берег женщин и детей из лагеря Шмидта. Весь день Куйбышев был занят работой в Совнаркоме, не мог отвлечься ни на минуту. Лишь в 4 часа утра в Главсевморпути раздался телефонный звонок. Говорил Куйбышев. Он был весел необычайно.

— Ляпидевский-то, а? — повторял он. — Как хорошо, черт возьми, что я не послушал экспертов!

Однако он был требователен и настойчив. Одну из телеграмм председателю чрезвычайной тройки он закончил словами: «Не обижайтесь на неизбежные неприятные телеграммы, от которых не зарекаюсь и впредь». Когда тот же Ляпидевский из-за порчи мотора задержал следующие полеты в лагерь, Куйбышев радировал ему:

«Непонятна медлительность в деле вывоза челюскинцев. Правительство требует от вас и всего состава спасения всей экспедиции, а не одного случайного полета. Идеальных летных условий в Арктике не бывает. Предлагаю возобновить полеты из Уэлена при малейшей возможности... Исполнение донести».

Позже, встретившись с Ляпидевским в Москве, Куйбышев внимательно посмотрел ему в глаза, улыбнулся и спросил:

— Вы помните мою свирепую радиограмму?

Он обнял летчика, поздравлял, благодарил, но, очевидно, его продолжало мучить подозрение, что Ляпидевского мог обидеть резкий тон радиограммы. При следующей встрече он вдруг снова спросил:

— А вам в самом деле не было обидно получить такую радиограмму?

Наконец рассмеялся и сказал:

— Ничего, ничего, все хорошо, что хорошо кончается.

Самый тон тогдашних сообщений правительственной комиссии характерен для Куйбышева. Подробнейшим образом излагался в сообщениях ход операции, мельчайшие ее детали, продвижение самолетов, кораблей, доставка горючего и снаряжения, состояние погоды и, главное, настроение людей в лагере Шмидта.

Тревоги, связанные с судьбой героев-летчиков, Валериан Владимирович сам переживал необычайно остро, Когда однажды на восемь дней прервалась связь со звеном Каманина, летевшим с Камчатки сквозь штормы и вьюги, Куйбышев не находил себе места. С помощью телеграфа и радио он обшарил весь Дальний Восток, поднял всех на ноги и успокоился лишь после того, как летчики дали о себе первую весть.

Так работал этот человек в трудные, славные дни челюскинской эпопеи. Оптимизм Куйбышева, его несокрушимая уверенность в успехе правильно задуманного предприятия и на этот раз оправдали себя. Советская страна подняла людей из лагеря Шмидта со льдины и бережно перенесла их на берег.

...А через год Куйбышева не стало. На Красной площади стоял полярник Ушаков и плакал, как ребенок.

1935—1964