Дорога смерти

19

Карн равнодушно смотрел на гору папок, аккуратно сложенных у него на столе. Хотя после визита Эстона мысли о дешийских копях тяжким грузом легли ему на душу, Карн не знал, зачем ему понадобилось прочитать все эти документы. Как партнер с ограниченной ответственностью во всех предприятиях Брента, Карн имел некоторое представление о том, что содержится в этих папках: копия контракта, согласно которому Брент приобрел обширный участок земли у влиятельного дешийского племени, отчеты о добыче руды за последние десять лет, оценки будущей продуктивности шахт, а также трудовые договоры с вывезенными туда чалдианскими шахтерами. Даже согласись дикие дешийцы работать на кого-либо, кроме вождя племени, они никогда не стали бы трудиться под землей. Кроме того, в папках содержались чертежи литейной, которую они построили в тридцати милях к северо-востоку от Прандиса, где ценную дешийскую руду очищали от шлаков, затем отправляли в плавильные печи, и в конечном итоге она превращалась в части дорогостоящих Брентовых генераторов. Этот завод находился на территории Чалдиса и подлежал закону об отчуждении собственности. Лучше всего, решил Карн, с этого момента перевозить руду на завод только в необходимых количествах…

У него заболело сердце от одной только мысли об этом.

Карн откатил кресло от стола, развернул его и поехал к двери.

— Паксон! — крикнул он.

В дверях немедленно возник аккуратно одетый человек. Это Паксон принес отчеты для Карна, Паксон, который непрерывно (как и многие другие) трудился над сохранением и приумножением состояния Каррельяна. И состояния Элиандо, кстати сказать. Карн довольно легко забыл о том, что в процентном соотношении он владеет немалой частью всех предприятий Брента, вернее всеми ста процентами, если верить бумагам, которые Брент оставил у юриста. Однако Карн намеревался аннулировать это распоряжение, как только Брент вернется. Тридцать процентов или сто — деньги уже много лет назад потеряли для него какое-либо значение, с тех пор как их стало слишком много, чтобы поместиться в карманах. Накопительство было страстью Брента, а не его.

— Господин Элиандо? — обратился к хозяину Паксон.

— Вы можете убрать эти папки. Я просмотрел их.

«И не имею ни малейшего желания, — подумал Карн, — вчитываться в их содержимое».

Он никак не отреагировал на удивленное выражение лица Паксона.

Может, болезненные толчки в голове — это пульсирующая опухоль? Он захотел было собраться и вернуться к Масии, но было еще слишком рано.

Сегодня женщина затеяла стирку, и он только помешает ей. Или еще хуже, она примется уверять, будто знает, что с ним не так и почему он вернулся раньше времени. Если он остается в своем кабинете — или хотя бы в особняке на весь день, то сохраняется иллюзия, будто все в порядке. Карн криво улыбнулся. Конечно, Масия заметила, что в последние дни его захлестнула волна черной депрессии, хотя она и не понимала ее причин. А ему не давала покоя мысль о визите этого проклятого отставного министра.

— Я некоторое время побуду у себя в комнате. У меня болит голова. Проследите, чтобы меня не беспокоили.

Паксон не просто кивнул, он низко поклонился, даже слегка изогнувшись в поясе. Почему с тех пор, как Брент уехал, все слуги и даже работники предприятий стали гораздо щедрее на изъявления почтительности?

— Разумеется, господин Элиандо.

Карн распорядился, чтобы по всему дому из коридоров убрали ковры. Они мешали передвижению его кресла. Теперь он легко катил вдоль балюстрады второго этажа, глядя на огромный холл внизу. Захоти он спуститься на его мраморный пол, ему бы пришлось позвать двух слуг, чтобы они снесли его беспомощное тело по пологим закругленным ступеням. Третий слуга следовал бы за ними с креслом. Трое слуг, чтобы один человек мог спуститься или подняться на один пролет лестницы. Просто смехотворно. Если бы такая судьба постигла его раньше, в те дни, когда он зарабатывал себе на жизнь на улицах Белфара, а затем Прандиса, он был бы уже мертв. Карн подумал, что деньги обращают вспять законы природы. И он не был уверен, а так ли уж это правильно.

Ему пришлось слегка напрячься, чтобы вкатить кресло на толстый ковер в своей комнате. Карн приказал слугам не раздвигать занавески, он обнаружил, что яркий свет действует ему на нервы. Когда дверь закрылась и комната погрузилась в полумрак, ему сразу стало легче дышать.

На мгновение он задумался, не лечь ли в постель, может быть, даже подремать. Но ему мешала спать боязнь увидеть сны. Собственно говоря, Карна мучили не столько мысли о визите Бэрра Эстона, сколько о бывшем премьер-министре Андусе Райвенвуде. На следующий день после посещения Эстона Карн поехал в город и присутствовал при казни бывшего главы правительства. Собралась огромная толпа, жители Прандиса заполнили площадь, окружив помост, на котором находилась плаха палача. Был теплый весенний день, и запах, исходивший от плотно сбившихся людей, напоминал, скорее, об изголодавшейся стае доведенных до бешенства диких животных.

Он так и не смог восстановить в памяти, что именно сказал Амет Пейл, хотя и помнил, как его речь без конца прерывалась возгласами одобрения. Со своего наблюдательного пункта — на верхних ступенях особняка, заблаговременно занятых его слугами, чтобы Карн в своем кресле на колесах мог наблюдать происходящее поверх голов собравшихся, — ему не удалось толком разглядеть выражение лица Райвенвуда. Карну хотелось думать, что оно до последней минуты оставалось бесстрастным, хотя он опасался обратного, чему мог стать свидетелем, находись он поближе, достаточно близко, чтобы расслышать, как топор палача вонзился в деревянную плаху, отрубив голову премьер-министра. На расстоянии происходящее напоминало странное, безмолвное представление в театре марионеток. Лучше всего было бы тут же уехать, но Карн настоял на том, чтобы увидеть лицо Райвенвуда, — что-то вроде наказания, наложенного им на себя самого. Он должен был увидеть то, чему стал невольной причиной. Поэтому выждав изрядное время, после того как разошлась толпа, они направились к Башне Совета. Однако Амет Пейл не насадил голову Райвенвуда на пику. Оказалось, генерал знал, что кровь, стекающая на землю, обязательно привлечет к мертвой плоти муравьев. А мстительному Пейлу хотелось, чтобы голова бывшего премьера как можно дольше оставалась в узнаваемом состоянии, словно зловещее напоминание — вот человек, который был премьер-министром и умер, потому что пытался сопротивляться мне. Он вывесил голову высоко над входом в Башню Совета, где до нее не смогли бы добраться ни люди, ни муравьи, в очень тонкой сетке, защищавшей зловещие останки от птиц. Глаза премьер-министра были открыты…

Хорошо бы все-таки прилечь, пусть даже не удастся заснуть. Хорошо бы выбраться из кресла, но Карн не хотел звать слугу. Он уже знал, что может подкатить кресло к краю кровати и с помощью рук переместиться на постель. Этот процесс напоминал переползание, и одеяла с простынями всегда сбивались. Но что еще хуже, совершенно невозможно было самому перебраться из постели обратно в кресло, и в конечном итоге все равно приходилось звать слугу.

Поэтому он просто откинулся на спинку кресла, прислонился головой к полированному дереву и поднял глаза к потолку, терявшемуся в темноте. Тихий вздох раздался в неподвижном воздухе комнаты.

Но вздохнул не Карн.

Он резко вскинул голову, силясь проникнуть взглядом сквозь мрак, сгустившийся в углах спальни. Никого не было, нет, возле окна он увидел бледный силуэт на фоне тяжелых занавесей из шелка. Там стоял высокий, стройный мужчина, но больше ничего Карн разглядеть не смог.

Быстро повернув голову, он задом откатил кресло к стене. Рука начала шарить по драпировке, пока не наткнулась на маленький выключатель, Карн судорожно вздохнул и нажал на него.

Он ожидал обычного потока яркого безжалостного света, но вместо этого лампы в абажурах, укрепленных на стенах, попытались разогнать тьму слабым желтоватым свечением. Они сердито зажужжали, словно в них заключались не тоненькие проволочки, а разъяренные пчелы.

— Прошу прощения, — промолвил негромкий голос. — Боюсь, мое присутствие воздействует на ваши лампы.

В мягком, приглушенном свете Карн попытался рассмотреть непрошеного гостя. Это был мужчина более шести футов ростом, но по-женски утонченный и грациозный. Его лысая голова имела удлиненную форму, черты лица удивляли своей мягкостью. Белое одеяние незнакомца ниспадало почти до пола, оставляя открытыми длинные ступни в сандалиях.

— Кто вы? — спросил Карн, и его голос прозвучал более хрипло и резко, чем ему хотелось. В ожидании ответа он быстро скользнул рукой от выключателя к ручке двери.

Мужчина несмело улыбнулся, но его темные глаза остались печальными.

— Я — Атахр Вин.

Голос был глубоким и музыкальным, с каким-то странным акцентом, как будто он говорил на чужом языке.

Рука Карна замерла возле самой дверной ручки. Атахр Вин — это место, а не человек.

Длинные тонкие пальцы незнакомца медленно вытянулись, выражая нечто, как решил Карн, сродни пожатью плечами. Он подумал, что грация этого человека чем-то раздражает. Смотришь на него и вспоминаешь о собственной неуклюжести, и дело тут вовсе не в том, что ты калека.

— Когда ученые впервые пришли в мой дом, — пояснил непрошеный гость, и его голос зазвучал почти как песня, — и перевели руны у моей двери, они решили, что это название места. Но у крайн все по-другому, там было начертано мое имя.

Ошеломленный Карн секунду молчал. Неизвестный хотел сказать, что он и не человек вовсе, а крайн! И не какой-нибудь крайн, а владелец странного подземного жилища, в котором Карн стал калекой. Сама идея казалась нелепой, но этот невозможный человек стоял здесь, его щеки были гладкими, как фарфор, а темные глаза глубокими, как колодец, в который Карн спустился в поисках Бэрра Эстона. Мурашки побежали по всему его телу, остановившись у ног, там, где пропадала чувствительность.

— Я думал… — Слова никак не хотели срываться с его губ, Карн откашлялся и предпринял еще одну попытку, но вряд ли его голос стал менее хриплым. — Я думал, что крайн мертвы.

— По большей части это так и есть, — ответил Атахр Вин, но в словах, несмотря на их печальный смысл, не было сожаления. — Умерли совсем или умерли для всего остального мира. В течение многих веков разница была невелика. Те из нас, кто пережил Опустошение и Принятие Обета, удалились в свои дома, чтобы, предавшись скорби, погрузиться в сон на многие века, бежать с лица земли, которой мы нанесли такой ужасный вред. Время от времени я пробуждался и, невидимый, бродил среди людей, глядя на то, что вы сделали с миром, который мы вам завещали. Я полагаю, некоторые из моих соплеменников делали то же самое, хотя я никого не встречал во время своих коротких и нечастых путешествий. Неудивительно, что люди считают нас мертвыми. И я бы мог по-прежнему спать в своем холодном, пустом дворце, если бы ко мне не вторглись.

Пальцы Карна ухватились за дверную ручку. «Он пришел убить меня, подумал Карн, — за то, что я нарушил святость его проклятого дома».

Но Атахр Вин не сделал попытки выйти из угла, где слабый желтоватый свет отбрасывал изменчивые блики на его лицо.

— Я наблюдал за вами из своих покоев, — продолжил представитель древней расы, — как я наблюдаю за каждым, кто посещает мой дом. Незадолго до вас пришел человек, который мне очень понравился, еще когда он был мальчиком, и я почувствовал, что он бежит, спасая свою жизнь. Опасность, нависшая над ним, опечалила меня, но я решил не вмешиваться. Я подумал, что его жизнь уже почти завершена, и было бы глупо открыться, выдать так давно хранимый секрет ради его спасения. Затем пришли вы, а за вами пришло зло.

Атахр Вин снова вздохнул и на секунду прикрыл глаза, как будто вспоминая нечто, недоступное пониманию Карна.

— Я чувствовал, что в вас нет зла, и один мой жест мог бы отвести в сторону статую, которая сломала ваш позвоночник. Но вмешательство крайн в дела людей привело к Опустошению, и мы удалились в наши одинокие дома именно для того, чтобы в дальнейшем избежать подобных трагедий. И я ничего не сделал, только наблюдал, как человек, воплощавший зло, пытками вырвал секрет у того, кого я знал еще мальчиком, а затем я наблюдал и дальнейшее, когда появился ваш друг и спас ваши жизни. Он сбит с толку, этот человек, он подобен озеру, взбаламученному штормом, его поверхность так и бурлит, и поэтому он не может узреть свои собственные глубины. Но он любит вас, и он прогнал зло, так что я обрадовался его приходу.

Атахр Вин умолк, изучая Карна своим глубоким непроницаемым взглядом.

«Если это существо сумело так много увидеть в Бренте за несколько минут, что же оно знает обо мне?»

От этой мысли у Карна задрожали руки, хотя он крепко вцепился в подлокотники кресла.

— Почему вы пришли? — спросил Карн еле слышно.

Атахр Вин печально улыбнулся и провел пальцем по мягкой ткани занавеси.

— При всем нашем могуществе мы склонны заблуждаться. Такой урок мы вынесли из Опустошения. Теперь, после Принятия Обета, наши силы существенно уменьшились, но мы по-прежнему склонны заблуждаться. Моя вера в то, что наше отрешение от мира сделает его лучше, была одним из таких заблуждений. Я ушел от мира, а это оказалось просто трусостью. Много раз в течение этих веков я мог вернуться и оказать большую помощь человечеству, и все-таки я этого не сделал. А однажды, не так давно, я мог освободить мир от очень злого человека, который оказался достаточно глуп, чтобы находиться там, где я мог легко достать его. И все равно я позволил ему сотворить зло и уйти. Я вижу, насколько я заблуждался. Я вижу боль, которую причинил вам. И я пришел, чтобы исправить свою ошибку.

«Исправить свою ошибку». При этих словах все прочие мысли покинули Карна. Крайн пришел, чтобы исцелить его.

— Мои ноги, — выдохнул он, стремительно выдвигая кресло на середину комнаты.

Но Атахр Вин покачал головой.

— Простите, мой друг. Я не могу исцелить вас, если вы подумали об этом. Ваши ноги теперь мертвы, и даже до Принятия Обета крайн не умели делать мертвое живым. Ваши ноги останутся такими, какие есть.

Слова крайн придавили Карна так же бесповоротно, как обрушившаяся статуя, и его руки безвольно повисли, упав с подлокотников кресла.

— Больше ничего, — прошептал он. Печально улыбнувшись, крайн вновь покачал головой.

— Есть две вещи, которые я могу вам дать. Первую я почти стыжусь предлагать. Это не заменит того, что вы потеряли, но это древний знак уважения, который мы — крайн — иногда дарим близкому другу из расы людей. Это кольцо. Большинство из них было уничтожено вместе с их владельцами во времена Опустошения.

И затем внезапно Карн ощутил что-то холодное в руке. Он посмотрел вниз и увидел в своей ладони простое каменное кольцо — похоже, оно было сделано из той же скалы, в которой Атахр Вин создал свой дом. Как и большинство вещей крайн, его ничего не украшало.

— Это всего лишь безделица, — объяснил смущенно Атахр Вин. — Но эта безделица любит истину.

Крайн снова вздохнул. Когда он опять заговорил, его голос звучал тихо и устало, так может устать камень от вековых бурь и штормов.

— Я не могу предложить вам ничего, кроме нескольких слов, господин Элиандо. На долгие века, в течение которых следовало творить добро, я погрузился в скорбь. Вы человек, господин Элиандо. У вас нет веков, которые можно было бы растратить на скорбь. Молю вас, не последуйте моему более чем неудачному примеру.

И Атахр Вин исчез, оставив после себя лишь легкий ветерок да кольцо, которое все еще лежало на ладони Карна. Лампы немедленно вспыхнули, залив комнату ярким светом.

— Не уходи, — прохрипел Карн, но тут же понял, что в комнате, кроме него, никого нет. Абсолютно измотанный, он неизвестно сколько времени просидел в своем кресле, не замечая ненавистного света, пока его мысли пребывали в полнейшем беспорядке. Затем Карн заметил книгу в кожаном переплете, лежавшую у него на кровати. Он точно помнил, что ничего не оставлял там. Карн прочел заглавие и недоуменно прищурился.

Это был тот том, который он бросил в огонь только на прошлой неделе.

Карн медленно положил руки на обтянутые плюшем подлокотники кресла и резко выпрямился.

— Паксон! — закричал он. — Кэтам! Где вы шляетесь, бездельники, когда впереди столько работы?