Досье Сарагоса

9.1. Виктор Абакумов на линии

В конце весны 1943 года Карл Гиринг уже напал на след одного латышского эмигранта, когда по состоянию здоровья ему пришлось уступить свое место Хайнцу Паннвицу. Согласно его досье, этот латыш был бывшим генералом ин-тернациональных бригад в Испании, укрывшимся во Франции в 1938 году и осенью 1940 года предложившим свои услуги военному атташе советской ди-пломатической миссии при правительстве Петэна. Звали его Вольдемар Озолс. Он исчез в ноябре 1942 года, когда Вермахт захватил южную зону Франции.

Различные улики вывели расследование Гиринга, а затем Паннвица, на сеть, радиограммы которой иногда отправлялись в Лондон, а иногда в Москву. Панн-виц заставил «Кента» искать с ним контакт. «Кент», который видел, что петля Гестапо в любом случае затягивалась вокруг Озолса, попросил на это разреше-ние Центра, без ведома Паннвица. В таком случае «Кент» мог бы защитить Озолса, уверив Гестапо, что он, мол, его «перевербовал».

В этот момент, впрочем, Паннвиц, казалось, все больше и больше склонялся к идее сотрудничества с Москвой. После высадки американцев и англичан в Алжире и переноса военных действий в Италию разве не видел он, как говорил ему «Кент», что Германия проиграет войну? «Кент» уверял Паннвица, что смо-жет похлопотать за него перед своими начальниками, в то время как от запад-ных союзников такому важному деятелю Гестапо не стоило бы ждать никакой пощады. Маргарет Барча, любовница Кента, сумела со своей стороны завязать дружбу с любовницей Паннвица, чья бдительность все слабела.

Со своей стороны, Леопольд Треппер, который все более и более щедро прини-мал участие в радиоигре с Москвой, как в СССР, так и позже на Западе пред-ставил совершенно другую версию дела Озолса. Он безудержно осыпает «Кен-та» обвинениями и приравнивает его к «этому латышу», говоря, что «Кент» «поистине заслужил свои нашивки полноправного члена зондеркоманды».

Клевета, из которой Москва сделала официальный судебный приговор, но два-дцатью годами позже, в своих постановлениях о реабилитации «Кента», напро-тив, обвинила уже Треппера в измене. Но «Большой шеф» к тому времени уже умер.

Летом 1943 года через Озолса вышли на бывшего капитана французской армии Поля Лежандра, организатора сети «Митридат», чью просоветскую позицию уже очень давно оценили в Москве. Несмотря ни на что, после высадки союзников в Нормандии Лежандру пришлось удивиться тому, что требования Центра касают-ся больше состояния и передвижений англо-американских войск, нежели Вер-махта. «Кент» тогда ему пояснил, что сотрудничество между СССР и западными союзниками не было ни всеобъемлющим, ни доверительным, как это представ-лял себе француз, за исключением разве что некоторых особенных случаев.

В этот переломный момент войны у Озолса и Лежандра был их собственный шифр для связи с Москвой, доверие которой к ним было настолько большим, что радиограмма номер 47 от 9 сентября 1944 года требовала от них воспользо-ваться любыми возможностями для вербовки немецких офицеров, с которыми они имели или якобы имели контакты, в тот момент, когда атмосфера для этого будет благоприятной, «так как поражение Берлина неизбежно и неотвратимо».

Треппер настолько разошелся в своем желании убедить, что «Кент» — преда-тель, что в своем личном пересказе этой истории в мемуарах «Большая игра» он делает ошибку за ошибкой: он называет Озолса «Solja», в то время как его псевдоним был «Zola» («Золя»); он забывает, что в 1941 году, когда его пере-датчик был сломан, он вынужден был прибегнуть к помощи Лежандра и Озолса, чтобы восстановить контакт с Центром. Почему «Большой шеф» молчит об этом? Почему он, столь любящий рассказывать в печати и в воспоминаниях о своих высоких связях во всех кругах, в том числе в Виши, умалчивал о своих контак-тах с Озолсом и его друзьями, среди которых был Морис Виолетт, бывший гене-рал-губернатор Алжира и после 1945 года один из депутатов нового Нацио-нального собрания?

Тем не менее, в ноябре 1945 года (так у автора, на самом деле — 1944 — прим. пе-рев.), в то время когда французская контрразведка пытается хоть как-то упоря-дочить тот хаос из настоящих и фальшивых участников Сопротивления, многие из которых просочились в специальные службы Национальной обороны, Озолс и Лежандр были арестованы за сотрудничество с Гестапо.

Треппер утверждал, что они, наряду с «Кентом», были виновны в аресте 150 участников Сопротивления. Не только французская полиция была убеждена в том, что они не имели никакого отношения к этим арестам, но и советская про-куратура в 1953 году приходит к тем же выводам после восьми лет расследова-ний, в том числе и проводившихся в тайне советскими агентами во Франции. 115

В рассказе об этом эпизоде интересен тот факт, что после арестов Озолса и Ле-жандра некий полковник советской военной миссии СССР ходатайствует за них перед французским министерством внутренних дел. Полковника зовут Н.С. Но-виков. Он заявляет, что ручается за обоих задержанных, которых тотчас же освобождают. По приказу кого вмешался Новиков? По приказу своего прямого начальника, и им был не директор ГРУ, а начальник контрразведки, генерал В.С. Абакумов. Но ведь организационно «Кент», Озолс и Лежандр подчинялись ГРУ. Следовательно, это значило, что контрразведка властвовала и над службой военной разведки.

9.2. Рождение «Хакке»

К сожалению, в немецких или американских архивах не найдено никаких сви-детельств того, что в какой-то момент Генрих Мюллер заинтересовался отноше-ниями между Паннвицем, Озолсом и Лежандром. Но, возможно, ему приходи-лось одновременно заниматься слишком многими делами, так как он все больше и больше брал под свой контроль зарубежные расследования Гестапо, рассле-дования СД и, начиная с конца 1943 года, расследования подразделений отдела III F Абвера, специализировавшегося на радиоперехвате и контрразведке. Он, впрочем, поручил одному из наиболее верных своих помощников Гансу-Кристиану Шольцу контролировать радиоигру вместо себя, когда сам Мюллер решал другие задачи.

(В рассекреченном досье ЦРУ на Генриха Мюллера упомянут специалист по радиоигре Шольц, однако, имя его указано не как Ганс-Кристиан, а как Кристиан А. Шольц. Под этим же именем он упоминается в биографии Мюллера, написанной немецким автором Андреасом Зегером, и в немецком «Энциклопедическом словаре секретных служб XX века». Кстати, Зегер утверждает, что Кристиан Шольц не занимался радиоиграми. — прим. перев.)

Например, создание 16 мая 1943 года, с согласия Мартина Бормана, специаль-ного узла связи, расположенного в берлинском окраинном районе Грюневальд, на улице Кёнигштрассе, 11. Под предлогом реорганизации своих служб для большей эффективности, Мюллер оставил на Принц-Альбрехт-штрассе персо-нал, занимающийся административными вопросами и текущей документацией. В Грюневальде он занимался секретными документами, из канцелярии и секрета-риата, расположенных в правом крыле этого особняка. В левом крыле находил-ся генерал Вернер Хайссмайер (вероятно, Август Хайссмайер — прим. перев.), кото-рому было поручено сформировать для СД особые разведывательные и дивер-сионные группы для решения специальных задач.

(Нескольких из этих диверсантов в 1943–1944 годах высаживали с подводных лодок на побережье США. Большая их часть вскоре была арестована. Хотя с технической точки зрения их подготовка была прекрасной, но психологически и политически они не были готовы к жизни в Америке. Многие из них сами вско-рости сдались американским властям. — прим. автора.)

Другой тайный центр функционировал в берлинском районе Моабит, и в 1944 году там трудились с утра до ночи. В нем изготовляли фальшивые документы, большую часть которых Мюллер распределит в феврале и марте 1945 года, прямо перед падением Берлина. Там также в некоторых случаях меняли внеш-ность с помощью небольших косметических изменений ушей и носа. Безопасность этой «Tarnungszentrale» («центра маскировки»), где Мюллер заставлял аккуратно вести реестр мужчин и женщин, погибших во время исполнения слу-жебных обязанностей или предположительно исчезнувших во время бомбардировок союзников, обеспечивал комиссар уголовной полиции Карл А. Фойгт. Там также собирались списки жителей из муниципалитетов городов Германии и Ав-стрии, которые были или будут разрушены бомбардировками. Полезные списки, чтобы фабриковать личные данные людей и их документы, не поддающиеся проверке.

(Этот самый Карл Фойгт в 1949 году перебрался из Германии в Аргентину, при-хватив с собой пакет с документами и пленками, которые были перехвачены автором, но потом отправлены далее по известной схеме. Среди них были сним-ки, сделанные Евой Браун. Тайная схема проходила через Цюрих. В 1948–1949 годах автор поддерживал связь с Фойгтом, который работал в секретной сети Бормана, о которой еще пойдет речь в этой книге. Некоторые другие детали об этой истории автор получил от фройляйн Мюллер во время встреч с ней в Шварцвальде в 1946 году. — прим. автора.)

Осенью 1943 года Мартин Борман был вполне в курсе этой децентрализации организации Мюллера, и это потому, что без соучастия шефа Гестапо не могла быть проведена некая операция, о которой в то время знает разве что дюжина человек.

Серый кардинал фюрера вначале создал в Германии свою собственную структу-ру, благодаря декрету, одобренному Гитлером, который 16 ноября 1942 года назначил его «единственным ответственным» за гауляйтеров, нечто вроде пре-фектов, областных руководителей, которые управляли землями Германии и территориями, присоединенными к Рейху с 1939 года.

Чтобы действительно крепко держать в своих руках эту сеть, Борман решил, что руководители партии в этих провинциях отныне должны заниматься только пар-тийными делами и не вмешиваться в административные, экономические, промышленные и другие вопросы. В действительности с помощью этой схемы он собирался поставить на двух лошадей: на гауляйтеров, о верности которых себе он знал, и если он не был уверен в том или другом из них, то на провинциаль-ных партийных руководителей.

Как только эта инфраструктура была внедрена, Борман занялся параллельной структурой в промышленных и финансовых кругах, которые, как ему было из-вестно, проявляли сдержанность и недоверие по отношению к стратегии Гитле-ра и были озабочены постоянным отступлением Вермахта ввиду стремительного советского продвижения. Он повторял, что ни в коем случае не нужно быть по-раженцем, но, между тем, стоит «подготовиться к самому худшему», следова-тельно, обеспечить Германию средствами для ее выживания в случае вероятно-го поражения.

Но в планы эти были посвящены только его давние друзья: Георг фон Шницлер, директор в концерне «И.Г. Фарбен»; Герман Шмитц, его компаньон, и несколько промышленников и банкиров, чьи международные связи с 1920-х годов должны были после 1945 года заставить забыть их преобладающую роль в плане Бор-мана, разработанном после согласования (известного всем историкам, но нико-гда не проанализированного), которое состоялось в отеле «Мезон-Руж» («Крас-ный дом») в Страсбурге в августе 1944 года.

Эрнст Вильгельм Боле, гауляйтер Зарубежной организации партии (Auslandsorganisation), был одним из посвященных. Его задачей было подобрать надежных людей в среде влиятельной и многочисленной немецкой эмиграции Аргентины, Бразилии, Боливии и Парагвая. Они, в свою очередь, должны были предоставить подставных лиц: людей и фирмы для будущего перемещения зо-лота, валюты, промышленных патентов, и т. д., если поражение окажется неиз-бежным. Это и была организация Бормана, нити которой я обнаружил в период с 1946 по 1950 год, одновременно с соучастием в ней Гестапо-Мюллера, хотя и не знал тогда, что она носила имя Бормана, и не подозревал, что она с 1943 года развивалась под пристальным наблюдением генерала Абакумова.

Работа историка, как и работа археолога и этнолога, требует столько же терпе-ния, сколько и настойчивости. Когда я внедрился в эти каналы, которые вели в Южную Америку и на Ближний Восток, я просто считал, что Борман и Мюллер, зная о том, что война будет проиграна, готовили в материальном и финансовом отношении выживание Германии, чтобы затем играть на неизбежном противо-стоянии между Москвой и Западом, опираясь то на один, то на другой лагерь.

За прошедшие годы появилось другое объяснение этих событий, потому что вдруг из тени вышли свидетели, доказывающие, что знаменитая «Большая иг-ра», за спинами активистов «Красного оркестра» и других тайных сетей, при-крывала собой гигантский обман. Этими мужчинами и женщины пожертвовали, как мы это видели и на примере дела «Макса», с целью внушить доверие к не-скольким двойным агентам, которых Абакумов дергал за веревочки для Стали-на, начиная с 1943 года. Когда руководители разведок союзников после 1945 года заметят, что их правительства тоже обвели вокруг пальца, то коммунисты или антикоммунисты, советофилы или антисоветчики, все они сделают все, что-бы общественность об этом ничего не узнала. Борман спокойно мог выжить, и Гестапо-Мюллер мог продолжить свою особенную игру.

9.3. Свидетельство перебежчика Михала Голеневского

Одного из свидетелей этого обмана звали Михалом Голеневским. Его разобла-чения здесь уместны, так как таким образом мы попробуем понять то, что про-изошло, когда в 1945 году «Кент», Треппер и другие попали в Москву и на дол-гие годы исчезли в подземельях КГБ.

Поляк Михал Голеневский был вторым человеком в контрразведке Координаци-онного комитета по разведке Организации Варшавского договора, который объединял вокруг советских разведывательных служб все разведывательные служ-бы стран-сателлитов Москвы. С 1958 года в письмах, подписанных псевдонимом «Heckenschütze» («Снайпер» или «Партизан»), он передавал американскому посольству в Берне удивительные сведения, всегда достоверные, о никогда прежде не обнаруженных советских агентах.

ЦРУ не сумело тогда узнать, кто был этим удивительным отправителем.

Но на рассвете 25 декабря 1960 года, догадавшись, что он постепенно попадает под подозрение советской контрразведки, Голеневский переходит на Запад со своей любовницей Ирмгард и их дочерью, еще ребенком.

Как только его доставили из Западного Берлина в США, Голеневский сообщает допрашивающим его американцам, что он собрал в Польше сотни микрофиль-мов и документов, которым предстоит стать поводом для огромной облавы на шпионов во всех странах-членах НАТО и в США. Менее чем за три года благодаря этим доказательствам было нейтрализовано несколько десятков советских агентов.

Среди прочих, в этом списке: Исраэль Беер, уже долгие годы влиятельный советник израильского премьер-министра Давида Бен-Гуриона по военным вопро-сам, которого с почетом принимали в европейских столицах, в том числе в Па-риже, где Жак Сустель позже с неистовой злобой расскажет мне, как его обманывал Беер. Затем указания Голеневского привели к Джорджу Блейку, агенту, проинформировавшему СССР о туннеле и акустических устройствах, с помощью которых велось прослушивание линий связи из Восточного Берлина в Москву… Шпионы на военно-морских базах НАТО, агенты в некоторых из наших стран, польские, чешские, и т. д.

Голеневский принес безопасности Запада такую пользу, что в 1963 года Кон-гресс США своим специальным решением предоставляет ему американское гражданство. Но КГБ никогда не складывает оружие. Напротив, в дело вступает его длинная рука — Спецбюро или специальное бюро, которое заменило СМЕРШ, чтобы либо ликвидировать перебежчика, либо с помощью своих агентов влия-ния начать против него кампанию с целью его дискредитации и психологиче-ской травли.

Именно в этом контексте 1970-х годов после публикации моих статей, из кото-рых одна была напечатана в парижской ежедневной газете «Aurore», Голеневский вступает со мной в переписку. Он получил информацию обо мне от своих редких друзей, бывших сотрудников ФБР и ЦРУ. Затем, после не очень интерес-ных писем, он в 1975 году прислал мне два сообщения, которые, наконец, под-твердили, что я не экстраполировал и даже не бредил, когда с 1947 года из мо-его проникновения в секретные сети немцев в Латинской Америке и на Ближнем Востоке сделал вывод о том, что у Бормана и у Мюллера были «договоренно-сти» с Москвой. Голеневский мне писал:

«Конечно, Борман прожил еще долго после войны. Генерал Маркус Вольф знает это так же хорошо, как я. В июне 1960 года в варшавском ресторане W-Z после обильной трапезы, щедро залитой водкой, он, в присутствии Генрика Соколяка, тогдашнего шефа польской разведки, иронизировал: «Здорово мы одурачили этих западников с Борманом и нацистско-коммунистическими сетями».

И в следующем письме он добавил:

9.4. Спецбюро вступает в игру

Следовательно, все было ясно с Мартином Борманом, который, насколько мне стало известно, умер в январе 1959 года в Парагвае и был похоронен в городке Ита, к югу от столицы страны города Асунсьон. Но три или четыре года спустя там появились какие-то таинственные личности, подкупили охранника кладби-ща, «извлекли» останки Бормана — детская игра для разведывательных служб — и перевезли их в Берлин, а затем зарыли как раз в том месте, где были запла-нированы большие строительные работы. Таким образом, со слухами было бы покончено; его должны были найти там как раз для того, чтобы доказать, что серый кардинал фюрера точно погиб в 1945 году в Берлине. Его призрак не мешал бы больше ни его советско-восточногерманским защитникам, ни пред-ставителям Запада, которые после 1945 года никогда и не пытались что-либо предпринять против Бормана, по деловым причинам, очень известным окруже-нию канцлера Конрада Аденауэра, так как большие западногерманские про-мышленные и коммерческие фирмы вдруг смогли снова воспользоваться теми богатствами, которые Борман переместил в Южную Америку и в Турцию.

Окончательное доказательство того, что Борман был похоронен в Ите, предо-ставил британский историк и законовед Хью Томас, и никто из всех тех, кто приветствовал его предыдущий труд о войне в Испании, не соизволил об этом сообщить: «Земля в районе Иты содержит слои глины абсолютно специфическо-го цвета. В остатках челюсти Бормана стоматолог Рейдар Ф. Согнэс обнаружил следы этой глины, глины, которой просто нет в земле Берлина!» Эта «деталь» не привлекла к себе внимания средств массовой информации, несмотря на ре-путацию доктора Согнэса и Хью Томаса. Специалисты по вопросам нацизма, или те, кто считались таковыми, также молчали. Определенно во всех лагерях были заинтересованы в том, чтобы закрыть дело Бормана.

Идентичный сценарий и с делом Гестапо-Мюллера. Голеневский продолжал свои разоблачения, когда никто уже не хотел его слушать. Однако у него было реальное доказательство того, что в этом деле на другом конце линии на самом деле был генерал Абакумов собственной персоной. То, о чем сообщил ему гау-ляйтер Форстер относительно Мюллера, его настолько удивило, что он незамед-лительно попросил о встрече своего советского шефа по комитету Варшавского договора, предупредив, что приедет вместе с Форстером. Но в военном аэро-121

порту Москвы их встретил отнюдь не его начальник, а Абакумов. Абакумов был в бешенстве от того, что Голеневский всунул свой нос в эту историю. «Говорил ли он об этом еще кому-нибудь в Варшаве? Нет? Прекрасно… Пусть он занима-ется другими досье, но только не этим». Форстера он оставляет у себя. Таким образом, Голеневский возвращается в Варшаву один.

Экстрадированный вскоре после этого в Польшу, осужденный за репрессии, ко-торые он якобы проводил в Данциге, Форстер был приговорен к смертной казни в мае 1948 года. Затем приговор был изменен на пожизненное заключение. Это полная изоляция. Но летом 1951 года из Москвы приезжают таинственные сле-дователи, чтобы допросить его о Лёльгене и о нем самом, и об их связях с Аба-кумовым и Мюллером.

Действительно в этот момент Абакумов внезапно был отстранен от всех своих обязанностей и помещен под постоянное наблюдение. Клика, поддержанная в Политбюро Маленковым, Булганиным и Берией, но в полицейских вопросах направляемая генералом Иваном Серовым из НКВД (переименованного в 1954 году в КГБ) обвиняет Абакумова в заговоре. Абакумов брошен в тюрьму и оста-ется там, в следующем году его казнят, в то время как в Варшаве Альберт Фор-стер умирает в тюрьме.

(Форстер был казнен в Варшаве в 1952 году, Абакумов в Москве в 1954 году. — прим. перев.)

В то же время, когда Голеневский сообщает мне об этой информации, служба дезинформации КГБ начинает операцию, целью которой является дискредита-ция Голеневского в дипломатических кругах и западных разведывательных службах. Политическая обстановка благоприятствует слухам, сплетням, лжи, в особенности, разумеется, распространенным через средства массовой информа-ции и организации, антикоммунистический боевой дух которых известен.

Конечно, Холодная война продолжается, но пришла пора «разрядки, согласия и сотрудничества», как говорит министр Мишель Дебре, и как повторяется это в деловых кругах Нью-Йорка и Лондона. «Торговля — это мир», перепевает на все лады Самюэль Писар, к которому прислушивается сам президент Валери Жискар д’Эстен. По мнению советников всех этих людей, прочный мир устано-вился бы сам по себе, если бы в западных спецслужбах не было специалистов, которые хотят оправдать их бюджет, или которые, как Джеймс Энглтон, шеф контрразведки ЦРУ (освобожденный от своих обязанностей в декабре 1974 го-да), одержимы антисоветизмом и повсюду видят шпионов.

Голеневский был якобы одним из таких перебежчиков, которые, чтобы раздуть свое значение, основывались на малонадежных данных и непрочных обвинени-ях. Этот род кампании уже имел успех в 1946 году против перебежчика Игоря Гузенко, шифровальщика, сбежавшего из посольства СССР в Оттаве. Эта дез-информационная операция была разоблачена сэром Уильямом Стивенсоном, бывшим представителем английской контрразведки при ФБР во время войны.

(Речь идет о сэре Уильяме Стивенсоне (иногда его фамилию пишут по-русски как «Сте-фенсон»), канадце, агентурный псевдоним «Неустрашимый», представителе британских спецслужб во всем западном полушарии, руководителе так называемой BSC, British Security Coordination. По мнению некоторых специалистов, он был одним из прототипов «М» в романах Флеминга о Джеймсе Бонде. — прим. перев.)

Он удивлялся тому, что шум был поднят исключительно вокруг атомных шпио-нов и замалчивался другой аспект проблемы, доказанной Гузенко: присутствие «кротов», хорошо устроившихся в окружении президента Франклина Рузвельта, затем президента Гарри Трумэна, Уинстона Черчилля, потом Климента Эттли, Шарля де Голля, затем его социалистических преемников, и т. д.

(Игорь Сергеевич Гузенко (1919–1982) прихватил с собой тексты секретных шифрограмм, свидетельствовавших не только о широкой сети атомного шпио-нажа Москвы в американских, английских и канадских лабораториях, но и до-казывавших проникновение советских агентов в правительства и министерства соответствующих стран. Хотя он сбежал в сентябре 1945 года, его разоблачения были опубликованы лишь в 1946 году, причем в них речь шла только о похище-нии атомных секретов, а не о проникновении в правительственные структуры западных государств. — прим. автора.)

Трумэн и другие разрешили говорить об измене ученого Алана Нанна Мэя, но противодействовали раскрытию существования Гарри Декстера Уайта в самом сердце Белого дома — если назвать только один случай среди десятков…

Игорь Гузенко этого не понимал. Сэр Уильям Стивенсон злился. Его огорчало, что общественное мнение не предупреждено о том, что даже в разгар войны Москва продолжала, тем не менее, свою игру против ее западных союзников, и после 1945 года усилила ее еще больше чем когда-либо.

Хуже того: те, кого я назвал «дворниками», постарались на славу. Лишь только через тридцать лет после дела Гузенко заметили, что все его важные досье ис-чезли из канадских, американских и английских архивов: протоколы допросов, беседы со следователями о тех или иных представленных им уликах… Одним словом, атомный шпионаж действительно существовал, но абсолютно не существовали ни люди, ни сети, роль которых он представил как минимальную, по-тому что у него не было их имен.

Такой же дезинформационный маневр был применен против Голеневского на пороге 1980-х годов. Больше не говорили о его документированных разоблачениях, но только о тех, что основывались на косвенных и неокончательных дока-зательствах, или приписывали другим, а не ему, успехи западной контрразвед-ки. Из самого важного перебежчика на Рождество 1960 года он превратился в информатора, не внушающего доверия.

9.5. «Пит» Бэгли выслушивает Петра Дерябина

Служба дезинформации Спецбюро функционировала великолепно и на этот раз даже имела успех, проникнув в пусть и ограниченный круг американских дру-зей Голеневского. Не было потребности применять к нему физическое насилие. В Москве знали, что, подточенный годами трех чисток, когда он постоянно рис-ковал жизнью, ослабленный своей гемофилией, затерроризированный и знаю-щий, что защиты, которую на протяжении уже долгих лет гарантировало ему ФБР, больше не существовало, ошеломленный тем, что сближение с СССР уси-ливалось с каждым годом, Голеневский потеряет голову.

Я ощутил эти симптомы, когда он начал мне посылать подборки фотографий, расположенных рядом, чтобы «доказать», что тот или иной нацист не умер. Например, фото Райнхарда Гейдриха и, бок о бок, американского писателя Гая Ричарда, который, кстати, брал у Голеневского интервью. Поразительное сходство… Ричард и был Гейдрихом!

Михаил Романов, племянник Николая II, которого я побудил встретиться с Голе-невским в 1984 году, так как тот знал об удивительных тайнах и фальсифика-циях вокруг бойни в Екатеринбурге, возвратился после этого убежденным в рассказанной ему истории, но был потрясен тем, что Голеневский порой казался потерявшим моральную и психическую устойчивость.

Я продолжал заниматься изучением досье Бормана и Мюллера, когда редактор журнала ветеранов американской разведки и контрразведки (International Journal of Intelligence and Counterintelligence) посоветовал мне связаться с «Пи-том» Бэгли, который долгое время был вторым человеком в «советском» отделе ЦРУ. Золотая рекомендация! В 1954 году Теннент «Пит» Бэгли вытащил из со-ветской зоны Австрии первого важного перебежчика со времен дела Гузенко: Петра Дерябина.124

(Петр Сергеевич Дерябин родился в 1921 году в Алтайском крае, участник Вто-рой мировой войны, одно время служил в личной охране Сталина, потом пере-шел в австрийско-германский отдел разведки КГБ. Автор нескольких книг: «Секретный мир», «Цепные псы террора» (русский перевод — «Стражи Кремля» — прим. перев.), «КГБ: хозяева Советского Союза» (в соавторстве с Бэгли), «Шпи-он, который спас мир» (в соавторстве с Джеральдом Шектером), «Внутри ста-линского Кремля». Умер в 1996 году в США (по другим данным, в 1992 году — прим. перев.). Теннент «Пит» Бэгли в настоящее время живет в Европе. — прим. авто-ра.)

Петр Сергеевич Дерябин служил в австрийско-германском отделе КГБ. Он в 1951 году знал, что Мюллер «сотрудничал», но, по мнению его начальников, он был заключен во Владимирскую тюрьму в Москве, что противоречило моей ин-формации. Мне на ум вдруг пришло одно объяснение: все дело было в дате. Абакумов был отстранен от должности в июле 1951 года; против него началось расследование, которое вел генерал Иван Серов. Следовательно, все, кто рабо-тал на Абакумова, попали под подозрение. Их допрашивали и подвергали по-стоянному наблюдению. Среди них оказался и Мюллер, до тех, пока он был нужен.

Дерябин, ставший другом Бэгли, и к тому же соавтором его, к сожалению, ма-лоизвестной книги, потому что она вышла, когда империя СССР и его сателли-тов разваливалась, оставил заметки, которые Бэгли передал мне. Они подтвер-ждали и дополняли то, о чем мне рассказал Голеневский. Вначале существова-ние тайной сети Бормана, и то, что Абакумов в 1944 году от начала и до конца следил за ее созданием и развитием. Даже если серый кардинал фюрера не обо всем рассказывал Мюллеру, то шеф Гестапо знал об этом достаточно, чтобы позволить главе СМЕРШ, а затем и всей госбезопасности СССР, неотступно следить за процессом.

С конца войны и до лета 1951 года под рукой Абакумова на одной сортировоч-ной станции в окрестностях Москвы хранились несколько тонн документов, за-хваченных в Германии.

Команда из приблизительно тридцати переводчиков под руководством полков-ника Юрия A. Кравцова извлекала из этих архивов все данные, которые позво-ляли облегчить вербовку немецких агентов. Затем занимались тем, что отыски-вали их в лагерях и тюрьмах СССР, стран, оказавшихся под советским ярмом и даже в союзнических оккупационных зонах Германии. Либо потому, что у них была ностальгия по счастливым временам германо-советского сотрудничества, либо по причинам их репрессивной деятельности с 1933 по 1945 годы. Шантажа могло быть достаточно, чтобы убедить их сотрудничать. Тогда их освобождали при условии подписания формального обязательства служить борьбе Советско-го Союза против фашизма или любого возрождения нацизма. Ирония, которой можно со вкусом насладиться, если знать об Абакумове на вершине этой сети, и о Гестапо-Мюллере и более 700 нацистах в Восточной Германии в этой схеме, предназначенной для подрыва западного мира!

В австрийско-германском отделе, под командованием Кравцова, особо отличал-ся Вадим Константинович Умнов, служивший в Вене в 1960 году, через шесть лет после ухода на Запад Дерябина. Он выполняет несколько миссий в запад-ном мире под именем Владимира K. Щукина, прежде чем перейти в управление «С», аппарат всемирной нелегальной разведки.

Во главе управления «С» стоял Александр Коротков. Вокруг специалистов по германо-советским делам замкнулся круг. Между тем Абакумов относился с не-доверием к Короткову, который в 1945 году находился в берлинском районе Карлсхорст, где разместилось представительство советской разведки. Жена Ко-роткова была еврейкой, а шеф контрразведки и его сторонники принадлежали к антисемитскому клану аппарата, который уже собирался заняться интригами в окружении Сталина, как раз начиная с 1949 года.

(Название Берлин-Карлсхорст или просто Карлсхорст почти на пятьдесят лет стало нарицательным словом, обозначающим аппарат советской администрации, и, прежде всего, советских спецслужб в Берлине. — прим. перев.)

Чтобы укрепить свое положение, Абакумов собрал в 1946 году в Германии досье, одновременно против генерала Ивана Серова, выходца из неофициального «личного кабинета» Сталина, и против маршала Георгия Константиновича Жу-кова, тогда наивысшего руководителя «советизированной» части Германии. В настоящее время, в 1951 году, этот механизм заработал в обратном направлении, запущенный Серовым против Абакумова.

Лишь с учетом этой информации можно продолжить рассмотрение и анализ со-бытий 1944 и 1945 годов, когда во Франции зондеркоманда Гестапо-Мюллера склонялась к сотрудничеству с Москвой.

Тогда можно понять, почему и как появились те обещания защиты, о которых Мюллер так смело писал Паннвицу 1 февраля 1944 года по поводу защищаемо-го ими Гуревича, он же «Кент», который, впрочем, не прекращал обманывать их перед Москвой.126

Итак, одно за другим последовали доказательства, которые свидетельствуют, что «Большая игра» никогда не была тем, что описывал Леопольд Треппер. Да-же если война и упразднила в невидимом аппарате СССР разделения между се-тями Коминтерна, НКВД и ГРУ, то старое соперничество между комиссарами-интернационалистами НКВД и национал-коммунистами ГРУ продолжалось.

(«Разделения» между агентурными сетями никогда не упразднялись и не могут упраздняться в принципе по причине конспирации. Вероятно, автор имел в виду снижение уровня конкурентного противостояния между разными разведывательными службами СССР. — прим. перев.)