Дракула, любовь моя

ГЛАВА 7

Все случилось так внезапно! Вскоре после ужина мистер Хокинс пожаловался на невыносимую головную боль и попросил извинения. Мы с Джонатаном поцеловали его на ночь, и он рано лег. Позже, когда мы с мужем готовились ко сну, в комнате мистера Хокинса раздался крик. Мы выбежали в коридор и увидели, как служанка рыдает в дверях.

— Я принесла хозяину лекарство на ночь, как обычно, но бедный старый джентльмен лежит холодный как лед. Его не добудиться!

Врач сказал, что, по всей вероятности, его убила аневризма мозга, причем мгновенно. Ах! Такой славный джентльмен! Все любили его за добрый нрав и щедрую натуру… а теперь он ушел! Неожиданная смерть мистера Хокинса стала тяжелым ударом для домочадцев. Весь следующий день мы с Джонатаном слышали рыдания слуг, да и сами проливали горькие слезы, обнявшись в гостиной.

— Это так несправедливо, — с горечью произнесла я. — Я надеялась наслаждаться обществом мистера Хокинса еще много лет.

— Как и я, — ответил Джонатан, вытирая мокрые глаза дрожащей рукой. — Как я без него справлюсь, Мина? Я полагался на него во всем. Он был мне отцом, учителем и другом, сколько я себя помню, оставил мне состояние, которое превосходит самые смелые мечты людей нашего скромного происхождения. Ты знаешь, что я благодарен, но в то же время…

— Что, дорогой?

— В апреле я оставил Англию свежеиспеченным солиситором, а теперь внезапно целая фирма оказалась у меня на руках. Не знаю, смогу ли справиться со столь непомерной ответственностью.

— Конечно сможешь, дорогой. — Я взяла его за руку. — Мистер Хокинс не сделал бы тебя партнером, не будучи уверен, что ты этого достоин. Он верил в тебя, я тоже. Осталось тебе самому это сделать и решать проблемы по мере их поступления.

Мистер Хокинс завещал похоронить себя в могиле своего отца на кладбище недалеко от Центрального Лондона. Соответственно, Джонатан отдал все необходимые распоряжения. Я сообщила печальную новость Люси. Двадцать первого сентября мы сели на поезд до Лондона, куда прибыли очень поздно. Похороны были назначены на следующее утро. На мне было лучшее черное платье, то же, что и на свадьбе, а Джонатану наскоро сшили новый темный костюм. Поскольку у мистера Хокинса не было родных, мой муж оказался ближайшим другом покойного. Кроме нас и слуг похороны посетила лишь горстка людей.

Когда мы с Джонатаном стояли, держась за руки, во время простой службы у края могилы и со слезами на глазах прощались с человеком, которого почитали своим лучшим и ближайшим другом, меня внезапно охватила тоска по покойной матери супруга, которую я тоже любила, и по собственным родителям, которых никогда не знала.

— Джонатан! — сказала я, когда служба закончилась и немногочисленные присутствующие разошлись. — Ты помнишь, как мы в последний раз были в Лондоне? На похоронах твоей матери?

— Я тоже думал о ней, — печально кивнул он.

— Мне нравилось навещать ее в приюте. Она всегда пребывала в прекрасном расположении духа и умела приготовить обед из ничего за пять минут!

— До приюта не больше мили, — заметил Джонатан.

Мы не бывали там уже несколько лет, с тех пор как его мать уволилась.

— Может, заглянем в память о старых добрых временах? — предложил муж.

Я охотно согласилась. Мы дошли до приюта за полчаса. Когда мы стояли у высокого ветхого здания, разглядывая истертые каменные ступени, ведущие к передней двери, я невольно задумалась о печальных обстоятельствах своего появления здесь примерно двадцать один год назад.

— Идем! — Джонатан улыбнулся впервые за день. — Давай поздороваемся с нашим старым другом, управляющим, мистером Брэдли Хауэллом.

Однако, когда мы позвонили и вошли, оказалось, что в заведении сменилось руководство. Знакомых работников почти не осталось. Разумеется, все дети, которых мы знали, живя под крышей приюта, давно выросли и разъехались. Мы объяснили, кто такие, и испросили разрешения осмотреть дом.

Мы заглянули на кухню, одно из наших излюбленных мест в ту пору, когда мать Джонатана заправляла хозяйством, но там не нашлось ни единой знакомой души. Поскольку прислуга хлопотливо собирала обед, мы поспешили выйти.

— Так странно вернуться в привычные старые коридоры и оказаться чужаком, — прошептала я Джонатану, когда мы медленно шли по знакомому темному коридору первого этажа.

— Я проводил больше времени внизу, с тобой и другими детьми, чем наверху, в наших с матерью комнатах, — кивнул он.

— Помнишь, как мы украли конфеты из стола мистера Хауэлла, а потом спрятались в чулане под лестницей и слопали все до единой? — спросила я.

— Мне было так плохо, что я несколько месяцев не мог смотреть на сладкое!

Мы еще некоторое время обменивались воспоминаниями о детских шалостях и смеялись. Проходя мимо столовой, мы услышали громкий гул голосов, размеренный звон вилок и ложек и по очереди заглянули в окошко, проделанное в двери. Я увидела не меньше пятидесяти детей, которые сидели за длинными столами и обедали. Их бледные личики и одежда с чужого плеча напоминали меня в том же возрасте. Я испытала укол боли.

Внезапно по коридору пробежал мальчик лет восьми со взволнованным лицом. Он направлялся к столовой. Когда мы с Джонатаном посторонились, чтобы пропустить его, ребенок замер, поднял на нас широко распахнутые глаза и с надеждой спросил:

— Вы хотите кого-нибудь усыновить?

— Увы, нет, молодой человек, — ласково ответил Джонатан. — Мы просто пришли в гости. Мы жили здесь в детстве.

Мальчик оценил блестящие новые туфли и костюм Джонатана, затем его взгляд задержался на прекрасном шарфе из красного кашемира.

— Похоже, у вас дела идут на лад! Обожаю красный цвет.

— Правда? — улыбнулся Джонатан.

Я знала, что шарф подарил ему мистер Хокинс много лет назад. Джонатан очень дорожил им, но все же произнес, не раздумывая ни секунды:

— Он твой.

Муж обернул шарфом шею мальчика, который лишился дара речи от радости. Чувства переполнили его, он распахнул дверь и растворился в столовой.

Когда мы шли по коридору, я сжала руку Джонатана и сказала:

— Очень милый и щедрый поступок.

— Я хотел бы подарить каждому из них дом и любящих родителей, — лишь пожал плечами Джонатан.

Мы подошли к фойе, когда рядом возникла старуха в белом чепце и переднике. Я сразу узнала в ней служанку, которую всегда не любила. Именно она сплетничала о моей матери, когда мне было всего семь лет. При виде нас старуха остановилась и воскликнула:

— Лопни мои глаза, если это не мисс Мина и мастер Джонатан! Сколько лет, сколько зим!

— Здравствуйте, миссис Прингл, — вежливо ответила я. — Как поживаете?

— Как всегда, только прибавилось лет да сварливости. А у вас как дела?

— Неплохо, спасибо, мэм, — ответил Джонатан. — По правде говоря, мы поженились.

— Да ну? Повезло вам. Ваша мама была бы рада.

Она взглянула на меня и на мгновение умолкла, как будто пытаясь припомнить нечто давно забытое.

— Что ж, мэм, приятно было вас повидать, — улыбнулся Джонатан. — Доброго дня.

Он взял меня за руку, и мы направились к двери, когда старуха выпалила:

— Вы получили тот конверт, мисс Мина?

— Какой конверт? — Я удивленно обернулась.

— Ну, тот самый, который оставили для вас, когда вы были девочкой.

Мы с Джонатаном обменялись взглядами, и я ответила:

— Никакого конверта я не получала, миссис Прингл. Откуда вы о нем знаете?

— Я была тут, когда он пришел. Молодая женщина сунула его мне в руки на пороге. Она выглядела совсем больной и бледной, помнится, я еще подумала: не жилица на белом свете. Женщина написала на нем ваше имя и велела передать директору приюта с наказом вручить вам в восемнадцать лет.

— Когда это случилось? — Мое сердце лихорадочно забилось.

— Вам было шесть или семь лет, насколько я помню.

— Кто оставил письмо? Моя мать? Что в нем было написано?

Старуха опустила взгляд. По ее хитрому виду было понятно, что она сперва прочла письмо, а потом отдала его директору заведения… если, конечно, вообще это сделала.

— Откуда мне знать, мэм. Странно, что мистер Хауэлл не послал его вам, когда вы вошли в возраст. Наверное, просто забыл.

Я была поражена и взбудоражена новостью. Наконец-то я что-то узнала о матери, не считая сплетни о ее недостойном поведении, которая так огорчала меня в детстве! Но в то же время меня расстроило, что она была больна. Мы попрощались с миссис Прингл и отправились на поиски нового директора заведения. Этот усатый занятой мужчина сказал, что ничего не знает ни о каком письме, адресованном мне, но с радостью переправит конверт, если вдруг наткнется на него. Я дала ему свой адрес в Эксетере, и мы удалились.

— Ах, Джонатан! — воскликнула я, когда мы шагали по улице. — Поверить не могу! Письмо для меня… Возможно, от моей собственной матери!

— Есть шанс, что он найдет его, но не слишком на это рассчитывай, дорогая. Письмо могли давным-давно выбросить.

— Все равно. Сознавать, что она думала обо мне, совсем еще маленькой, хотела со мной связаться… Право, на душе становится легче.

День перевалил за середину. Обедая в кафе, мы вспомнили еще несколько счастливых мгновений детства. Джонатан предложил помочь приюту, пожертвовав ему часть только что унаследованных средств, и я согласилась. Мы пытались решить, на что потратить несколько оставшихся до поезда часов. Я хотела нанести визит Люси и ее матери, чтобы увериться в их благополучии, но Джонатан заявил, что нам не хватит времени, поскольку Хиллингем находится на другой стороне города.

Вместо этого мы сели на омнибус до Гайд-парк-Корнер, а затем прошлись по Пикадилли, что всегда доставляло нам немало удовольствия. Под руку с Джонатаном мы гуляли по шумной улице, разглядывали людей, магазины и фешенебельные особняки. У ювелирной лавки Джулиано я заметила красивую девушку в большой круглой шляпе, сидевшую в новом дорогом открытом экипаже. Интересно, кто она такая? Наверное, важная клиентка, которая ждет, когда ей принесут роскошное украшение. Внезапно Джонатан сжал мою руку так сильно, что я вздрогнула.

— Боже! — еле слышно вымолвил он.

— Что случилось?

— Смотри! — воскликнул Джонатан с побледневшим лицом, выпучив глаза от изумления и страха.

Я проследила за его взглядом. Он был направлен на мужчину, который стоял неподалеку, наполовину отвернувшись от нас, и был всецело поглощен прелестной девушкой в экипаже. Пока я смотрела на мужчину, меня охватило странное чувство. На коже выступила холодная испарина, сердце лихорадочно забилось, я начала дрожать. Мужчина — высокий и стройный, весь в темном, с черной шевелюрой и усами — сверхъестественно походил на мистера Вагнера! Но я знала, что это не может быть он, поскольку мужчине стукнуло по меньшей мере пятьдесят лет — на добрых два десятка больше, чем моему знакомцу. У него была короткая заостренная бородка, а лицо казалось суровым и жестоким.

— Видишь, кто это? — в ужасе спросил Джонатан, продолжая с тревогой сжимать мою руку.

— Нет, милый. Я его не знаю. Кто это? — Я старалась оставаться спокойной.

— Он!

Я не представляла, что муж имеет в виду, но подобный ответ поразил и ужаснул меня, поскольку Джонатан словно обращался не ко мне, а к себе самому… и был напуган до крайности. Полагаю, он рухнул бы на землю, не поддержи я его. Из ювелирной лавки вышел клерк и передал леди маленький пакетик. Экипаж тронулся прочь. Странный человек быстро кликнул кеб и отправился следом.

Джонатан в великом волнении произнес вслед удаляющемуся кебу, также словно обращаясь к себе:

— Мне кажется, это граф, но он помолодел. Боже правый, возможно ли это? Господи! Если б только я знал! Если б знал!

— Вероятно, ты ошибся, дорогой.

Мое сердце колотилось в тревоге. Я поняла, что Джонатан считает этого мужчину тем самым графом Дракулой, которому нанес визит в Трансильвании, но его слова показались мне бессмыслицей. Разве может человек помолодеть? Однако я боялась задавать вопросы, опасаясь возвращения воспаления мозга, которое так ослабило Джонатана, поэтому промолчала и тихо увлекла мужа прочь.

Он не произнес больше ни слова и покорно, словно в неком оцепенении, следовал за мной до Грин-парка, где мы сели на скамейку в тени. Джонатан закрыл глаза и прислонился ко мне, по-прежнему крепко сжимая мою руку. Через несколько минут его хватка ослабла, и я поняла, что он забылся.

Я охраняла сон мужа и слушала шелест ветра в ветвях над головой, но мое сердце продолжало колотиться. Кто тот странный человек, которого мы видели? Почему он так похож на мистера Вагнера? Я предположила бы, что это его отец, если бы мистер Вагнер не сказал, что его родители умерли. Что скрывается за неистовой реакцией Джонатана на этого человека? Если бы только я могла спросить! Но я не смела из опасения причинить больше вреда, чем пользы.

Наше возвращение в тот вечер оказалось печальным во всех отношениях. Дом казался чужим и пустым без нашего милого друга, мистера Хокинса, который был столь добр к нам. Джонатан все еще оставался бледен, у него кружилась голова, болезнь отчасти вернулась.

Меня ожидала телеграмма с самой ужасной новостью, посланная из Лондона днем ранее.

Я прочла телеграмму единожды, дважды, трижды в надежде, что это какая-то ошибка. Когда я наконец осознала смысл ужасного послания, у меня подкосились ноги. Я без сил упала на диван и издала страдальческий вопль.

— Что случилось? — Джонатан бросился ко мне. — В чем дело?

— Сколько горя всего в нескольких словах! — сломленно воскликнула я, протягивая мужу телеграмму.

Он прочел ее и потрясенно осел на диван рядом со мной.

— Миссис Вестенра? И мисс Люси? Обе умерли?

— Этого не может быть! — Из моих глаз брызнули слезы. — Я знала, что миссис Вестенра нездорова, и все же надеялась, что она может поправиться. Мне будет очень ее не хватать. Но Люси! Бедная, милая Люси! Моя ближайшая, любимая подруга. Ее день рождения на следующей неделе! Ей не исполнилось и двадцати!

— Мне очень жаль, Мина, — тихо произнес Джонатан, беря меня за руку. — Она была милой девушкой. Я знаю, как горячо ты любила ее.

— В последнем письме Люси казалась такой здоровой и счастливой, — всхлипнула я. — Как она могла умереть? Что произошло?

— Возможно, она погибла вследствие несчастного случая.

— Но кто тогда этот мистер Ван Хельсинг? Почему он написал мне? Такую важную новость должен был сообщить жених Люси, мистер Холмвуд!

— Возможно, он был слишком расстроен, чтобы писать, — предположил Джонатан. — Наверное, Ван Хельсинг их солиситор. Не исключено, что Люси упомянула тебя в завещании.

— Уверена, что Люси не удосужилась составить его. Ах! Погибнуть такой юной, меньше чем за две недели до свадьбы, полной жизни и надежд! А бедный мистер Холмвуд, утративший смысл своей жизни! — Мне в голову пришла внезапная мысль, и я подавила рыдание. — Джонатан, ты понимаешь, что когда мы с тобой присутствовали на похоронах мистера Хокинса и навещали приют, Люси и ее мать уже лежали в земле? Они ушли… и никогда не вернутся!

Я рыдала, мне казалось, будто сердце вот-вот разорвется. Джонатан притянул меня к себе, молча поглаживая по волосам, но какими словами или поступками можно облегчить ужас и боль потери близкого друга?

Прежде чем мы отправились спать, я отослала мистеру Холмвуду свои глубочайшие соболезнования, надеясь узнать подробности трагедий, унесших моих подруг.

Казалось, нашему горю и бедам несть конца, поскольку в ту же ночь Джонатана вновь одолели дурные сны.

— Нет! Руки прочь! Вон отсюда, нечестивые гарпии! — воскликнул он во сне, прижимая руки к горлу, будто пытаясь защититься от незримой опасности.

Я осторожно разбудила его, как поступала каждую ночь после свадьбы.

— Джонатан, это тянется уже очень долго, — тихо произнесла я, когда он лежал рядом со мной и дрожал. — Я знаю, что обещала не спрашивать…

— Так не спрашивай, — огрызнулся он, закрыл глаза и отвернулся.

Я не спала до рассвета, размышляя над тем, как странно повернулись наши жизни за последний месяц. Люси, миссис Вестенра и мистер Хокинс умерли. Мы с Джонатаном поженились и обзавелись собственным домом; мой муж — солиситор, новоиспеченный богач и владелец собственного дела, осаждаемый психическими приступами и частыми ужасными кошмарами. Так много внезапных трагедий, перемен… Просто невозможно поверить.

Наутро Джонатан отправился на службу в весьма решительном настроении, как будто радуясь возможности отвлечься от ужасных вещей, но я беспокоилась о нем. Очевидно, он нездоров. Неужели ночные кошмары предвещают возвращение недуга? Если так, то чем я могу помочь мужу? Ведь он отказывается об этом говорить!

Тогда я вспомнила предложение, которое сделал Джонатан утром перед свадьбой. Он сказал, что я могу прочесть дневник, который он вел в Трансильвании, если не стану о нем заговаривать.

Я решила, что время настало.

Как только дверь за мужем закрылась, я взбежала по лестнице в нашу спальню, заперлась, достала из шкафа сверток, который запечатала сургучом в Будапеште, и вскрыла его. Пододвинув стул к окну, я уселась и принялась читать заграничный дневник Джонатана.