Дракула, любовь моя

ГЛАВА 5

Вскоре после завтрака я отправилась в писчебумажную лавку, расположенную в паре кварталов, чтобы купить чернил для ручки. Выходя с покупкой на улицу, я наткнулась на мистера Вагнера.

— Доброе утро, — улыбнулся он.

— Мистер Вагнер. — При виде его я воспрянула духом, но улыбнуться все же не смогла.

— С вами все в порядке?

«Нет, — подумала я. — Не все. Я испытываю чувства к вам, а вы ко мне, и это никуда не годится».

— Я очень беспокоюсь о своих друзьях, — вслух ответила я. — Дела у них идут неважно.

— Как жаль. Могу я чем-нибудь помочь?

— Сомневаюсь. Разве что вам известен хороший врач в Уитби.

— Я охотно наведу справки в этом отношении.

— Весьма любезно с вашей стороны.

В этот миг из соседнего здания почты вышла коренастая краснощекая женщина с несколькими письмами в руках.

При виде меня она удивленно ахнула и воскликнула:

— Мисс Мюррей!

— Боже, — прошептала я.

— Кто это? — спросил мистер Вагнер.

— Наша хозяйка, миссис Абернати — весьма словоохотливая дама.

Я еще ни разу не встречала знакомых, находясь в обществе мистера Вагнера, не считая того случая, когда представила его Люси в павильоне. Теперь же миссис Абернати решительно подошла к нам и с безмерным любопытством уставилась на мистера Вагнера.

— Так-так-так, мисс Мюррей! — Она смаковала каждое слово. — И кто же ваш красавчик дружок?

Мистер Вагнер посмотрел на нее не менее пристально и произнес глубоким низким голосом:

— Да, в общем-то, никто, мадам.

Миссис Абернати на мгновение застыла на месте с отвисшей челюстью, затем резко повернулась ко мне, как будто начисто забыла о моем спутнике, и сообщила:

— Вам письмо, мисс Мюррей. До свидания.

Она вложила конверт мне в руку, развернулась и унеслась прочь, прежде чем я успела ее поблагодарить.

— Ах! — радостно воскликнула я.

— Это от Джонатана? — спросил мистер Вагнер.

— Нет. От его нанимателя, но, возможно, он переслал еще одно письмо от Джонатана.

Я поспешно вскрыла конверт. В нем лежала короткая сопроводительная записка от мистера Хокинса и, как я и надеялась, еще одно письмо. Но при виде обратного адреса я в ужасе вскрикнула.

— Что случилось?

— Письмо, которое он переслал! На нем стоит штемпель больницы в Будапеште. Да и почерк… Я никогда его раньше не видела.

Я разорвала конверт и быстро просмотрела первые строки послания.

Эта новость, столь долго ожидаемая с надеждой и страхом, наполнила меня таким страданием и облегчением, что я разразилась слезами.

Мистер Вагнер с участием смотрел на меня, пока я старалась взять себя в руки.

— Он?..

— Ах! Сэр, Джонатан нашелся! — всхлипывая, выговорила я. — Он в больнице в Будапеште!

— Надеюсь, ему ничто не угрожает?

— Не знаю. Мне надо немедленно вернуться домой и дочитать письмо. Прошу меня извинить…

— Постойте. Мисс Мюррей, ваши чувства совершенно расстроены. Позвольте помочь вам. Я провожу вас домой.

— Нет! Простите, но… спасибо за… Прощайте, сэр. Прощайте!

— Прощайте? — изумленно повторил он.

Его глаза сузились, на лицо набежала тень, и меня внезапно охватили самые дурные предчувствия.

Я промолчала и в слезах ринулась прочь, сжимая письмо в кулаке. Я ни разу не обернулась, но ощущала жаркий взгляд мистера Вагнера до самого конца улицы и еще долго после того, как завернула за угол и скрылась из виду.

Добравшись до наших комнат на Кресент, я прошла прямиком в гостиную и упала на стул у окна, где вытерла глаза и приступила к чтению. Люси и ее мать, которые щебетали тет-а-тет, заметив мое смятение, немедленно бросились ко мне, уселись на стулья и засыпали меня тревожными вопросами. Я объяснила, что в сообщении говорится о Джонатане, и умолила подождать, пока дочитаю. В письме было несколько страниц. Проглотив его содержимое, которое наконец рассеяло неизвестность, тяготившую меня столь долго, я снова заплакала.

— Что случилось, Мина? — спросила Люси. — С Джонатаном все в порядке?

— Он болен, — всхлипывая, ответила я. — Вот почему не писал. Все это время лежал в больнице в Будапеште с воспалением мозга!

— Воспалением мозга? — в тревоге воскликнула миссис Вестенра. — Милая, но это же очень серьезно.

Я кивнула, смахивая слезы.

— Письмо от сиделки, сестры Агаты, которая ухаживает за ним. Она пишет, что он, по-видимому, испытал некое ужасное потрясение. — Я зачитала вслух: — «В бреду он говорил о кошмарных вещах: о волках, яде и крови, призраках и демонах, страшно вымолвить, о чем еще. Будьте осторожны, избегайте разговоров обо всем перечисленном как можно долее. Подобная болезнь оставляет неизгладимый след».

— Волках, крови и демонах! — повторила Люси. — Какой ужас! Интересно, что породило подобные фантазии?

— Похоже, никто не знает. Насколько я поняла, он сел на поезд из Клаузенбурга и впал в состояние горячечного бреда. Сестра утверждает, что написала бы раньше, но им лишь недавно удалось выяснить имя Джонатана и узнать, откуда он приехал. Он явно идет на поправку, о нем хорошо заботятся, но сестра пишет, что ему придется оставаться в больнице еще несколько недель.

— Что ж, это хорошая новость. — Миссис Вестенра похлопала меня по колену. — Теперь ты хотя бы знаешь, где он и что ему ничто не угрожает.

— Да. Но как странно, что он послал это письмо мистеру Хокинсу, а не мне. Я написала Джонатану в Трансильванию и оставила свой адрес в Уитби. Наверное, он так и не получил моих писем. Он просит денег, чтобы заплатить за лечение… и милый мистер Хокинс в своем письме поясняет, что уже перевел ему нужную сумму. Ах! Подумать только, что Джонатан сейчас один-одинешенек в больнице в Будапеште! Я должна немедленно отправиться к нему!

— Конечно же, — подтвердила Люси.

Но когда я взглянула на подругу, моя решимость поколебалась. Внешне она была в хорошем настроении — наверняка притворялась ради спокойствия матери, — но по-прежнему казалась очень бледной и изнеможенной. Мне никак не удавалось забыть две странные отметины на ее шее. Я знала, что они до сих пор не затянулись, сколько бы Люси ни прятала их под воротником и бархоткой.

— Но разве я могу? — покачала я головой. — Ты тоже нездорова, Люси. Мы не знаем причины твоего недомогания, и ты по-прежнему склонна ходить во сне. Я должна остаться и позаботиться о тебе.

— Нет, не должна, — ответила Люси.

— Я позабочусь о дочери, — пообещала мать. — Впредь мы будем спать в одной комнате, если понадобится.

Я вздохнула. Сердце миссис Вестенра было таким хрупким! Похоже, все, кого я любила больше всех на свете, заболели.

Я разрывалась на части и с сомнением спросила:

— Вы уверены, что справитесь без меня?

— Мина, твое место — рядом с твоим женихом, а мое — возле моего, — заверила Люси. — Неужели ты забыла? Артур приедет через день или два! Он позаботится обо мне, если будет нужно. Наверное, я просто чахну от тоски. С ним я снова расцвету!

Это замечание несколько развеяло мои опасения, поскольку я знала, что мистер Холмвуд на редкость преданный и умный мужчина. Но меня пронзила другая мысль: если я уеду, то мне придется попрощаться с мистером Вагнером навсегда! По всей вероятности, я больше не увижу его. Осознание этого факта причинило мне острую боль, но я ничего не могла поделать.

— В таком случае я должна поехать к Джонатану, причем как можно скорее, — решила я. — Я помогу ухаживать за ним, если сумею, и отвезу его домой.

— Будапешт — это очень далеко? — спросила Люси.

— Да. В Венгрии, — ответила я. — К счастью, у меня есть скромные сбережения. Я хотела оплатить часть свадебных расходов, но… Миссис Вестенра, вы не знаете, сколько стоит подобная поездка? Джонатан не поделился со мной сведениями о своих путевых затратах, а я никогда не покидала Англии.

— Не волнуйся, милая, — ласково сказала миссис Вестенра. — Мы с Люси бывали на континенте и прекрасно знаем все тонкости. Пересечь пролив совсем несложно, а европейские поезда не так уж и дороги. Что касается расходов, я охотно помогу тебе.

— Миссис Вестенра, вы очень добры, но я не приму ваших денег.

— Я вынуждена настаивать. Ты говорила, что мистер Хокинс послал некую сумму в больницу, где лежит Джонатан, но это не может стоить дешево. А сколько недель он там провел? Даже если тебе хватит сбережений на дорогу, очень скоро ты останешься без гроша в одном из самых отдаленных уголков Восточной Европы. Я тебе этого не позволю. — Я снова начала протестовать, но миссис Вестенра продолжила: — Мина, считай это заблаговременным свадебным подарком. Долгие годы вы с Джонатаном много работали и мало получали. Люси собирается выйти за очень богатого человека. Муж оставил мне порядочный доход. Если я не могу потратить его малую долю на помощь другу в нужде, то для чего он мне?

Мать Люси бросила на меня выразительный взгляд, который я приняла за напоминание о секретном признании в болезни сердца. Я поняла то, о чем она промолчала. Ей недолго оставалось жить, и, не нуждаясь в деньгах, миссис Вестенра хотела поделиться со мной.

— Спасибо, — тихо уступила я. — Вы очень щедры.

Мы сошлись на том, что я должна уехать рано утром, и начали составлять маршрут путешествия. Я послала телеграмму в будапештскую больницу, сообщая Джонатану о своих планах, и остаток дня собирала вещи. В июле я оставила школу навсегда, поэтому привезла в Уитби все, чем владела. Я решила путешествовать налегке и взять с собой как можно меньше вещей: всего две сумки с единственной переменой платья. Сундук должны были отослать в Эксетер, на попечение мистера Хокинса, чтобы вещи ждали меня по возвращении.

Той ночью я никак не могла уснуть от беспокойства. Я никогда не ездила дальше Корнуолла, где побывала с Люси и ее родителями одним замечательным летом. Я всегда мечтала повидать мир, но не при таких же обстоятельствах! Разумеется, я буду слишком переживать из-за Джонатана, чтобы уделять внимание окрестностям.

Наутро в моих глазах стояли слезы, когда я прощалась с миссис Вестенра в ожидании экипажа. Я боялась, что нам не суждено больше встретиться.

— Очень благодарна вам за помощь. — Я ласково обняла ее. — Вы всегда были очень добры ко мне. Я буду скучать по вам.

— Ты будешь слишком занята и счастлива, чтобы этим заниматься. — Миссис Вестенра с любовью улыбнулась. — А теперь поезжай к своему будущему мужу. Поцелуй его за меня.

С Люси мы попрощались на вокзале Уитби, искренне обещая почаще писать и делиться всеми новостями.

— Позаботься о себе, дорогая, — попросила я, когда мы обнимались и целовались. — Я знаю, что ты притворяешься здоровой ради матери, но, если тебе не полегчает до завтра, пообещай, что обратишься к врачу.

— Обещаю. Передай мои наилучшие пожелания Джонатану. Вели, чтобы поскорей выздоравливал.

— Хорошо. Поцелуй за меня Артура. Люблю тебя! — Я снова обняла ее перед тем, как сесть в поезд.

— Я тоже люблю тебя. — Люси послала мне воздушный поцелуй. — До свидания!

Подруга стояла на платформе еще долго, хотя я уже села у окна. Она махала мне рукой, корчила рожицы и ослепительно улыбалась, пока поезд не покинул перрон.

Северо-Восточная железная дорога доставила меня в Скарборо, где я пересела на поезд до Кингстон-апон-Халла. Там я ступила на борт корабля, направляющегося в Германию. Я впервые пересекала океан и поначалу нашла это весьма волнующим. Пароход, который готовится к отплытию, — поистине веселое место! На палубе толпились пассажиры, мужчины и женщины. Многие были разодеты в дорогие плащи, шляпки с цветами и темные шелковые платья, слишком изысканные для подобных обстоятельств.

Когда судно покидало гавань, я стояла у перил, наслаждаясь прикосновением свежего морского бриза к щекам и видом вздымающихся волн канала. Но как только мы вышли в открытое море, я поддалась морской болезни и поспешно спустилась в каюту.

Я понимала, что обед, ужин и завтрак подают наверху, но мне было не до еды. Остаток путешествия я провела внизу. С течением дня и ночи и усилением качки мне становилось все хуже. Переход длиной в триста семьдесят миль от порта до порта казался бесконечным, в ушах стояли стоны других пассажиров и лихорадочные мольбы о благополучном достижении берега.

Наконец на нас снизошел покой, и я услышала столь долгожданные слова стюардессы:

— Мы в порту.

Мы высадились в Гамбурге. Остальное путешествие я почти не запомнила, не считая того, что оно оказалось долгим и утомительным, требовало частой смены поездов. Я услышала по пути множество чужих языков. Время от времени мне удавалось поспать пару часов, но на ночь я нигде не останавливалась, полная решимости добраться до Джонатана как можно скорее и дешевле. За окнами мелькала прелестная сельская местность и весьма любопытные городки. По мере продвижения на восток их названия становились все более длинными и труднопроизносимыми.

Пока я дремала на скамье, мои мысли в основном занимала тревога о Джонатане. Меня беспокоило и кое-что другое. Я невольно сожалела о своем грубом расставании с мистером Вагнером. Он казался таким изумленным и расстроенным, когда я попрощалась с ним. Прекрасно сознавая, что наше общение необходимо прекратить, я все же надеялась, что выпадет возможность поблагодарить его… за дружбу, выразить свои наилучшие пожелания крепкого здоровья и счастья в тот день, когда мне придется покинуть Уитби. Вместо этого я уехала, так и не повидав его. Не зная, где он проживает, я даже не смогла известить его о своих намерениях.

«Все к лучшему, — сказала я себе, уплывая в сон под мягкое покачивание вагона. — Ты едешь к Джонатану, человеку, которого любишь, и собираешься за него замуж. Он нуждается в тебе. Теперь ты должна думать только о нем».

Во время этой бесконечной поездки мне приснился яркий сон, который я никогда не забуду.

Он начался на редкость чудесно. Я находилась в комнате невесты в какой-то незнакомой церкви в день своей свадьбы. Люси, особенно прелестная в светло-голубом шелковом платье подружки невесты, помогала мне одеваться. Я стояла перед зеркалом и с изумлением глядела на свое отражение.

— Мина, ты просто ослепительна! — восхитилась Люси.

Я действительно смотрелась великолепно. Волосы убраны в изящную прическу и заколоты жемчужными шпильками. Роскошное свадебное платье из белоснежного шелка с великолепными пышными рукавами, высокими, расшитыми бисером манжетами и облегающим корсажем, украшенным белым кружевом и бисером.

— Я же говорила, что белый — твой цвет, — Люси триумфально улыбнулась.

Три другие мои лучшие школьные приятельницы в одинаковых платьях подружек невесты хлопотали вокруг, чтобы убедиться, что все готово и на месте.

Миссис Вестенра сняла жемчужное ожерелье, которое всегда обвивало ее шею, протянула его мне, улыбнулась и сказала:

— Надень сегодня, дорогая, на удачу. Я примерила это украшение в день собственной свадьбы много лет назад, и мы с Эдвардом были очень счастливы.

Я с благодарностью приняла жемчуг.

— Пора! — воскликнула Люси, поцеловала меня в щеку и вместе с другими девушками накинула мне на голову и лицо длинную полупрозрачную фату.

Наша подруга Кейт Рид, которую я знала и любила с первого дня в школе, вложила мне в руки душистый букет флердоранжа.

— Иди, милая, и стань супругой! — радостно сказала она.

Я вошла в церковь — грандиозный, величественный дом собраний — и услышала музыку. Мистер Хокинс, бывший мне почти отцом, ждал у двери. На морщинистом лице сияла теплая улыбка. Я собиралась принять его руку и пройти во главе процессии подружек невесты к алтарю, но внезапно меня пронзила смелая мысль: зачем следовать традиции? Разве я не современная, эмансипированная женщина? Почему бы не положить начало новому обычаю?

Повернувшись к Люси и подружкам, я тихо сказала:

— Девочки, идите вперед. Я войду последней, вслед за вами.

Люси удивленно распахнула глаза и прошептала:

— Чудесная мысль, Мина! Ты торжественно войдешь последней и привлечешь все внимание к себе. Пожалуй, я поступлю так же на собственной свадьбе.

Люси и остальные девушки пошли по проходу первыми, пара за парой. Следуя за ними под руку с мистером Хокинсом, я испытала прилив счастья. Сквозь почти прозрачную фату я видела всех своих любимых бывших учениц и коллег-учительниц, которые улыбались и вытягивали шеи, чтобы посмотреть на меня. Милая мать Джонатана, умершая год назад, сидела среди собравшихся, что искренне обрадовало меня и ничуть не показалось странным. Священник стоял у алтаря, украшенного огромными букетами цветов. Джонатан ждал рядом с ним вместе с шафером. Удивительно, но это был Артур Холмвуд, жених Люси, с которым Джонатан встречался только раз. Оба выглядели высокими и щеголеватыми в темно-синих визитках и светло-серых брюках, с аккуратно причесанными волосами и серьезными лицами.

По знаку священника мистер Хокинс передал меня Джонатану. Я взяла его под руку, и мы встали на колени у алтарной преграды. Священник приступил к церемонии. Сперва он быстро заговорил на незнакомом языке, затем внезапно перешел на английский, напомнил о Судном дне, «когда все тайны сердца будут открыты», и спросил, не возражает ли кто-нибудь против нашего союза.

К своему смятению, я услышала знакомый низкий голос:

— Я возражаю.

Собравшиеся хором ахнули. Я обернулась и увидела мистера Вагнера, стоящего в нескольких ярдах от нас посередине прохода.

— Что вы имеете в виду, сэр? — воскликнул Джонатан. — Кто вы такой?

Мистер Вагнер ринулся ко мне и откинул фату.

— Ты не можешь выйти за него, — властно произнес он. — Ты — моя.

Я проснулась, как всегда, рывком, задыхаясь, ошеломленная внезапным переходом из одной яркой реальности в другую. Я дрожала так сильно и настолько перепугалась, что не смогла уснуть ни в ту ночь, ни на следующий день. На вокзал Будапешта я прибыла совершенно обессиленной, так что лишь мельком замечала старинные здания, пока экипаж вез меня из города в окрестные холмы.

Больница Святого Иосифа и Девы Марии оказалась массивной старой постройкой, окруженной обширными угодьями. Мне не сразу удалось изложить свое дело пожилой монахине за стойкой регистрации, не знавшей ни слова по-английски. Наконец она жестами попросила написать мое имя на листке бумаги, исчезла на несколько минут и воротилась с невысокой коренастой сиделкой в накрахмаленном черном одеянии.

Та бросилась ко мне, схватила за руки и с ужасным акцентом воскликнула по-английски:

— Мисс Мюррей! Наконец-то! Я так рада, что вы приехали. Я сестра Агата, которая вам писала. Я получила вашу телеграмму, и мистер Харкер ждет вас.

Она переговорила с администратором на родном наречии — вероятно, распорядилась насчет моего багажа — и поманила меня за собой.

— Меня назначили ухаживать за вашим бедным женихом, потому что я говорю по-английски, — сообщила сестра Агата, ведя меня сквозь тяжелые деревянные двери на широкую каменную лестницу и вверх по двум долгим пролетам. — Моя мать была из Лондона, и я провела там часть детства, отчего питаю естественную склонность к вашим землякам. Мистер Харкер рассказал мне о вас. Он говорил, что вы скоро станете его женой. Могу лишь благословить вас обоих! Этот милый и благородный человек завоевал наши сердца.

— Как он, сестра? — тревожно спросила я, пока мы шли. — Вы писали, что Джонатан испытал некое ужасное потрясение. Он идет на поправку?

— Да, но медленно. Когда больной попал к нам… ах! Он бредил о таких кошмарных вещах, о каких я в жизни не слышала.

— Вы писали, что он упоминал о… волках, демонах и крови. Что именно мой жених говорил в бреду?

Сестра Агата покачала головой, перекрестилась и ответила:

— Бред больного не касается никого, кроме Господа, моя дорогая. Если сиделка что-нибудь услышит во время исполнения своих обязанностей, то должна хранить тайну. Могу сказать одно. Его страхи касались не каких-либо дурных поступков, но невероятных и ужасных вещей, виденных им и находящихся за пределами разумения смертного. Когда он поступил, врач поставил диагноз «лунатизм» и немедленно отправил бы его в сумасшедший дом, если бы я не умолила передумать. Я кое-что увидела в глазах мистера Харкера, услышала в его голосе и поняла: этот человек не сумасшедший. Он просто болен, напуган и нуждается в безопасном тихом месте для отдыха. Врач, благослови его Бог, пришел к тому же выводу, только назвал это воспалением мозга. Потребовалось много недель лечения, но мистер Харкер наконец пришел в себя, по крайней мере в некотором роде.

— В некотором роде? — нерешительно повторила я.

— Он все еще слишком слаб, даже не может стоять, и легко возбудим. Вы сами увидите. Обязательно следите за своим языком.

Мы поднялись на верхний этаж. Наши шаги гулким эхом разносились по длинному темному коридору, в голых серых стенах которого открывалось множество дверей палат. Я заметила еще двух сиделок за работой.

— Я обожаю читать. Как-то раз мы обсуждали с ним английскую литературу, — продолжила сестра Агата. — Он упомянул, что в школе любил книги Диккенса. Я раздобыла экземпляр «Рождественской песни» в надежде порадовать его и села, чтобы почитать вслух. Я раньше не читала этой истории, а он ее совсем не помнил. Ваш жених тихо слушал, пока мы не дошли до части о дверном молотке, самодвижущихся похоронных дрогах, громком перезвоне колокольчиков и так далее. Он волновался все сильнее и сильнее. Затем последовал отрывок о бряцании цепей и входящем в дверь привидении. Внезапно мистер Харкер выхватил книгу из моих рук и швырнул через комнату с криком: «Довольно! Я не могу больше слушать! Умоляю, выбросите эту отвратительную книгу!» — Сестра Агата снова перекрестилась и расстроенно прищелкнула языком. — Это я виновата. Я слышала, как он много недель подряд бредил о призраках и демонах. В жизни не стала бы читать эту книгу, если бы знала, о чем она. — Сиделка остановилась у закрытой двери и тяжело вздохнула. — Полагаю, вы не видели его уже много месяцев?

— Да.

— Тогда приготовьтесь к потрясению, мисс. Мы не позволяли ему бриться с момента поступления. Этим утром он настоял, чтобы мы его побрили в честь вашего приезда, но все же вам может показаться, что он сильно изменился.

Меня охватил страх, но я отогнала его, готовясь к тому, что ожидало меня за дверью.

«Он здесь, — напомнила я себе. — Жив, в безопасности, и ты любишь его».

Сестра Агата открыла дверь, и я первой вошла в комнату. Мой взгляд немедленно метнулся к кровати и человеку, который спал на ней под серым покрывалом. У меня перехватило дыхание, а глаза внезапно наполнились слезами. Это, несомненно, был Джонатан, но сестра Агата оказалась права. Ах, как он изменился! Его каштановые волосы, всегда столь аккуратно подстриженные и причесанные, ниспадали на лоб и уши длинными спутанными прядями. Лицо, прежде столь румяное, полнощекое и красивое, стало костлявым и мертвенно-бледным.

— Мистер Харкер? — ласково окликнула сестра Агата. — Мисс Мюррей приехала.

Джонатан открыл глаза, его изможденное лицо озарила слабая улыбка, и он прошептал:

— Мина? Мина… Слава богу, ты здесь.

Он протянул мне исхудалую руку. Я поцеловала ее. Мое сердце разрывалось от боли, по щекам катились слезы.

— Милый Джонатан. Как я рада тебя видеть! Я так беспокоилась о тебе.

— Не беспокойся, любимая, — ответил он с тихой нежностью. — Я иду на поправку и буду выздоравливать еще быстрее теперь, когда ты приехала.

Однако в его голосе не было уверенности, а во взгляде — решимости. Лицо Джонатана начисто лишилось того тихого чувства собственного достоинства, которым я всегда так восхищалась. Он превратился в жалкое подобие себя самого.

— Я оставлю вас наедине на несколько минут, — произнесла сестра Агата. Она помогла Джонатану сесть на кровати и обложила его подушками. — Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня в коридоре.

После того как она вышла из комнаты, оставив дверь слегка приоткрытой, я придвинула стул к кровати и снова взяла Джонатана за руку. У меня накопилось множество вопросов к нему, но он выглядел таким усталым и хрупким, что я боялась его чем-нибудь расстроить.

— Ты получил мои письма? — наконец спросила я.

— Какие?

— Те, что я послала тебе в Трансильванию.

— Ты писала мне в Трансильванию? — изумленно переспросил он.

— Да, дважды. От тебя так давно не было вестей. Я даже не знала, благополучно ли ты добрался. Адрес я взяла у мистера Хокинса.

— Какой адрес? Куда ты писала?

— В замок Дракулы. — Он заметно вздрогнул при этих словах. — Я ошиблась? Разве не там ты проживал в Трансильвании?

— Отчего же, именно там, — ответил Джонатан с внезапной мрачной и злобной гримасой. — Мог бы и сам догадаться. Я не видел твоих писем, Мина. По-видимому, он забрал их себе.

— Кто?

— Граф.

Он выплюнул это слово с такой ненавистью, что я встревожилась, затем умолк и, казалось, погрузился в раздумья. Злобное выражение его лица сменилось чем-то совершенно другим, вроде замешательства, приправленного страхом.

— Джонатан, что случилось?

Он еще немного помолчал, отвернувшись и решительно поджав губы, наконец покачал головой и еле слышно ответил:

— Последние несколько месяцев были серой, мрачной трясиной. Когда я думаю о них, у меня кружится голова. Не знаю, было это на самом деле или только пригрезилось. Говорят, я перенес воспаление мозга, Мина. Ты в курсе, что это значит?

— Да, ты был очень болен. Твой мозг не вынес некоего ужасного потрясения.

— Это значит, что я сошел с ума.

— Джонатан, нет! Не думай так.

— Это правда. Воспаление мозга — синоним сумасшествия. Я пытаюсь вспомнить, что случилось, и сознаю невероятность подобных вещей. Следовательно, я сошел с ума. Последние недели воспоминания продолжали преследовать меня, несмотря на то что я лежал в кровати, в полной безопасности, окруженный заботой своих добрых сиделок. Я не могу об этом думать, Мина, не хочу говорить, иначе снова сойду с ума.

— Все понимаю, дорогой. — Я наклонилась и поцеловала его впалую щеку. — Обещаю больше ни о чем не расспрашивать.

Он выглядел таким благодарным — не знаю, за обещание, поцелуй или то и другое, — что я прижалась губами к его губам и долго не отстранялась.

Потом взял мое лицо в ладони, всего в нескольких дюймах от своего, и тихо произнес:

— Ах, Мина, дорогая Мина. Я так тебя люблю.

— Я тоже тебя люблю.

— Все это время меня поддерживали только мысли о тебе и мечты о нашем будущем. Я так скучал по тебе. Давай поженимся как можно скорее. Ты согласна?

Вопрос застал меня врасплох. У меня засосало под ложечкой, и я откинулась на спинку стула. Мое сердце колотилось от удивления.

— Ты имеешь в виду… поженимся здесь, в Будапеште?

— Да.

— Но ты все еще очень болен и прикован к кровати.

— Знаю. Но я постоянно размышлял об этом, дорогая, с тех пор, как сестра принесла твою телеграмму и мне стало известно, что ты приезжаешь. Говорят, я проведу здесь еще несколько недель. Мистер Хокинс прислал немного денег, но этого недостаточно, чтобы оплатить твое длительное проживание в гостинице, Мина, или отдельную комнату здесь. Ради соблюдения приличий мы должны немедленно пожениться. Тогда ты сможешь разделить комнату со мной. Сестра Агата пообещала пригласить капеллана из британской миссии, который сможет провести церемонию уже завтра.

— Завтра?

Меня охватило жестокое разочарование. Разумеется, я понимала разумность его слов, сама во время путешествия размышляла о тратах и приличиях. Даже старый мистер Хокинс намекнул в своем письме, что неплохо бы нам пожениться прямо здесь. Однако я не ожидала, что это случится так скоро. Я часто представляла свою свадьбу — не в восторженном сне во время поездки на поезде, а наяву — и видела, как стою рядом с Джонатаном в прелестной старой церкви. Мне и в голову не приходило, что я проведу свою первую брачную ночь в больничной палате, у ложа мужчины, который слишком слаб и болен, чтобы стоять на ногах.

— Я понимаю, — сказал Джонатан. — Ты мечтала выйти замуж совсем иначе, но…

— Нет-нет, ты совершенно прав. Хватит ждать. — Я натянуто улыбнулась и постаралась бросить на Джонатана как можно более любящий взгляд. — Я с радостью выйду за тебя замуж, Джонатан Харкер, когда ты сочтешь нужным.

Ту ночь я провела в пустой комнате, любезно предоставленной сестрами. Утром Джонатан проснулся, и я сказала ему, что распоряжения насчет нашей свадьбы уже отданы.

— Дорогая, не подашь мне сюртук? — с улыбкой произнес Джонатан. — Он мне нужен.

Я сочла это странной просьбой со стороны человека, прикованного к постели, но попросила сестру Агату принести сюртук. Вскоре она вернулась и сказала:

— Вот все его вещи.

— Вот как? — Я удивленно уставилась на предметы, которые сиделка разложила на кровати: один-единственный костюм и тетрадь.

— Это все, что у него было с собой при поступлении, — ответила она, прежде чем покинуть комнату.

Джонатан уехал из дома с полным сундуком одежды, в том числе выходным костюмом и шляпой, которые пропали. Его бумажник тоже исчез вместе со всеми деньгами и моей фотографией, которую он всегда носил с собой. Что с ними стало? Однако я обещала ни о чем не расспрашивать, а потому молча стояла, пока Джонатан доставал из кармана маленькую коробочку. С ласковой улыбкой он протянул ее мне.

— Я знаю, как ты мечтала об обручальном кольце, дорогая, и не хочу, чтобы ты вышла замуж без него. Поэтому я дал сестре Агате небольшое поручение в день перед твоим приездом. Надеюсь, тебе понравится.

Я в изумлении открыла коробочку. На голубом бархате лежало обручальное кольцо из чистого золота, украшенное элегантной гравировкой.

— Ах! Какая прелесть! Но, Джонатан, как ты смог позволить себе подобную вещь? Только не говори, что купил кольцо на деньги, которые мистер Харкер прислал на оплату лечения!

— Вовсе нет, — загадочно улыбнулся он. — Я оплатил его из другого источника. Слава богу, мне хватило ума узнать размер много месяцев назад. Примерь, пожалуйста.

Я повиновалась. Кольцо сидело идеально и чудесно смотрелось на руке.

— Вижу, ты не хочешь рассказывать о своем источнике. Поскольку это подарок, быть по сему. Благодарю тебя, любимый, за то, что вспомнил о кольце. Это очень много для меня значит. — Я наклонилась, поцеловала его, затем сняла кольцо и убрала в коробочку. — Оставь его пока у себя, до церемонии.

Когда я подобрала сюртук и другие предметы одежды с намерением повесить их на спинку стула, мой взгляд упал на тетрадь, которая лежала рядом с Джонатаном на кровати.

— Это твой дневник? — спросила я.

— Да.

Я знала, что Джонатан собирался вести стенографические записи о своей поездке в Трансильванию, чтобы набить руку и отточить искусство скорописи, точно так же, как я в Уитби. Внезапно я осознала, что причины всех его несчастий могут быть изложены на страницах дневника. Осмелюсь ли я попросить у него разрешения взглянуть на них?

Должно быть, жених прочел мои мысли, поскольку его лицо омрачилось и он тихо произнес:

— Прости, но я хотел бы немного побыть один, если ты не против.

Я подошла к окну, молча уставилась на деревья, живописные угодья внизу и ощутила недовольство собой, поскольку не желала огорчать Джонатана. Наконец он подозвал меня обратно. С тетрадью в руках он произнес на редкость серьезно:

— Вильгельмина! — Джонатан назвал меня полным именем впервые с того дня, когда сделал мне предложение. — В этой тетради — рассказ о том, что случилось со мной в Трансильвании. Я использовал скоропись, как мы и собирались, но теперь опасаюсь, что это всего лишь бредни сумасшедшего. Я не хочу больше видеть этот дневник, желаю вернуться к привычной жизни, здесь и сейчас, взяв тебя в жены. Но… ты знаешь, как я отношусь к связи мужа и жены. Я не хочу, чтобы между нами оставались тайны и секреты. Потому в порыве откровенности прошу тебя взять эти записи. — С этими словами он вложил тетрадь в мои руки. — Сохрани ее. Ты можешь посмотреть, если хочешь, но не говори со мной о прочитанном. Давай навсегда оставим эту тему… Если только однажды некий священный долг не заставит меня вернуться к горьким часам, проведенным во сне или наяву, в здравом уме или бреду, которые описаны здесь. — Выбившись из сил, он упал на подушку.

— Твое желание — закон для меня, дорогой, — заверила я. — Я уберу тетрадь и прочту ее в должный срок или никогда. Главное, чтобы ты поправился.

Позже я завернула тетрадь в белую бумагу, перевязала лентой и запечатала сургучом, чтобы она служила явным и материальным знаком нашего доверия.

Мы поженились в тот же день. Церемония была короткой и торжественной. К счастью, из двух платьев, которые я захватила с собой, одно оказалось моим выходным, из расшитого черного шелка. Я с самого начала собиралась надеть его на свадьбу.

«Странно, — подумала я, глядя в зеркало, чтобы причесаться. — Тревожное толкование свадебного стихотворения, сделанное Люси, обернулось правдой. Против ее желания я выхожу замуж в черном, далеко от дома, как говорила подруга, навек потерявшись».

Я надела черные лайковые перчатки. Сестра Клара — еще одна милая, славная женщина — раздобыла фату, а добрая Агата принесла букетик разноцветных цветов, которые собрала в саду. Две сиделки стали нашими свидетельницами. Джонатан очнулся ото сна, когда все уже было готово. Я помогла ему сесть на кровати, опереться на подушки и заняла свое место у изголовья.

Когда капеллан встал перед нами, я невольно испытала легкую досаду при виде унылой обстановки. Джонатан с сожалением во взгляде сжал мою руку и сказал:

— Я знаю, что не о такой свадьбе ты мечтала, Мина, но надеюсь когда-нибудь все возместить.

— Я выхожу замуж за тебя, дорогой, остальное неважно, — искренне ответила я.

Я сознавала, что принимаю на себя всю полноту ответственности. Мне предстояло стать женой Джонатана. До конца своих дней я буду принадлежать ему и никому больше. Ничего другого я не желала и была счастлива. Все же, пока капеллан проводил церемонию, мои мысли унеслись в другое место и время — в танцевальный павильон Уитби, к блаженным часам в объятиях мистера Вагнера. Я вспомнила, как ощущала всю полноту жизни в его обществе, млела под восхищенным взглядом. Интересно, каково было бы стоять у алтаря рядом с ним… быть его невестой? Подобные мысли вызвали такой приступ вины, что у меня перехватило дыхание, а лицо раскраснелось от жара. Очнувшись от грез, я услышала слова священника:

— Джонатан Харкер, берешь ли ты эту женщину в законные жены, чтобы быть с ней с этого дня и впредь, пока смерть не разлучит вас?

— Беру, — ответил Джонатан твердым, уверенным голосом.

Когда пришла моя очередь ответить на тот же вопрос, коротенькое слово едва не застряло в горле, хотя я говорила искренне. Нас объявили мужем и женой. Джонатан с трудом заключил меня в объятия и наградил долгим сладким поцелуем.

После того как капеллан и сестры ушли, муж приложился к моей руке со словами:

— Впервые в жизни я беру за руку свою жену. Это лучшее, что может быть на свете. Если бы пришлось, я снова вынес бы все, лишь бы завоевать тебя.

Вновь обретя дар речи, я заверила его, что являюсь самой счастливой женщиной на свете.

В тот же день я написала длинное письмо Люси, поскольку знала, как ей не терпится узнать обо всем, что случилось после нашего расставания на вокзале Уитби. Я поделилась своими тревогами касательно состояния здоровья Джонатана, изложила все подробности свадьбы и выразила искреннее пожелание безмерного счастья в ее собственном грядущем замужестве.

Сестры принесли в комнату Джонатана койку, на которой я провела эту ночь, как и все прочие в течение последующих двух недель. Я прекрасно понимала, что моя первая брачная ночь — ночь ночей, которая всегда почиталась великой и удивительной тайной, — настанет не раньше, чем Джонатан поправится и мы сможем покинуть это святое место, где добрые сестры бдительно следят за ним круглые сутки.

Две недели я являлась сиделкой и компаньонкой Джонатана. Я брила его каждое утро и однажды пригласила в больницу парикмахера, чтобы постричь ему волосы. Как-то раз, пока он дремал, я взяла экипаж и отправилась в Будапешт. Что за восхитительный город, столь отличный от Лондона, со множеством непривычных видов и запахов! Мне понравилась великолепная крепость и старые величественные здания, многие из которых были увенчаны остроконечными башенками. Я с удовольствием гуляла по обсаженным деревьями площадям и мостам через Дунай, разделявший Буду и Пешт. Особенно глубокое впечатление на меня произвел мост Сечени, повисший над водой на толстенных цепях вместо тросов и украшенный четырьмя огромными каменными львами на концах.

Тем не менее я ограничилась единственной прогулкой, предпочитая находиться рядом с Джонатаном и посвящать себя тому, чтобы он хорошо ел, не падал духом и уверенно набирался сил. Он начал выходить в коридор, затем бывать на свежем воздухе в кресле-каталке и наконец гулять на собственных ногах.

Когда врач его выписал, мы со слезами на глазах попрощались с милыми сестрами, не скупясь на благодарность за заботу. Джонатан составил новый маршрут обратного путешествия, более быстрого, чем мое прибытие в Будапешт.

Мы сели на «Восточный экспресс» до Парижа, где по настоянию мужа провели несколько ночей. Столица Франции показалась мне чудесным романтическим городом, красотой превосходящим даже Будапешт. Рука об руку мы бродили по широким бульварам, посещали музеи, ужинали в кафе, осматривали достопримечательности, и я словно пребывала на небесах.

Джонатан нашел небольшую чистую комнатку в нескольких кварталах от Сены, в которой, более чем через две недели после свадьбы, мы и провели свою первую брачную ночь. До сих пор мы только держались за руки и целовались. Я не спрашивала, но полагала, что Джонатан тоже не имел никакого опыта подобного рода. Мы оба нервничали. Его заметно тяготило бремя моих ожиданий, и я всеми силами постаралась развеять беспокойство мужа. Когда он лег в кровать и торжественно заключил меня в объятия, я молча велела себе расслабиться и покориться.

Позже, перекатившись на бок и слушая размеренное дыхание на соседней подушке, я испытала жестокий приступ разочарования.

Я невольно вспоминала ту ночь примерно три недели назад, когда стояла на террасе павильона Уитби в объятиях мистера Вагнера. Он смотрел на меня, между нашими губами оставалось всего несколько дюймов, мое сердце колотилось от необузданной страсти. Меня переполняло желание. Опыт с мужем, однако, оказался совершенно иным. Все началось очень мило, но — осмелюсь ли я признать? — окончилось чересчур быстро и было лишено приятного физического ощущения, на которое я надеялась. Джонатан, напротив, казался совершенно удовлетворенным, по правде говоря, ликующим и непомерно довольным собой.

Неужели это все, чего мне следует ожидать на брачном ложе? Правда ли, что только мужчины способны наслаждаться актом супружеской любви, а женщинам дано лишь покорно терпеть?