Дракула, любовь моя

ГЛАВА 6

Когда мы с Джонатаном прибыли в Эксетер четырнадцатого сентября, мистер Питер Хокинс ждал нас в экипаже.

— Мои дорогие дети! — Он поцеловал меня в щеку и сердечно пожал руку Джонатану, когда наш багаж погрузили и мы сели напротив него. — Простите, что не встретил вас на платформе. Я уже много недель страдаю от подагры и мало где бываю.

— Я так рада видеть вас, мистер Хокинс! — с любовью воскликнула я. — Очень жаль, что вы нездоровы.

— Не тревожься обо мне. Это всего лишь нытье старика. Лучше дай взглянуть на вас. Мина, ты прекрасна, как всегда. Джонатан, ты немного похудел и побледнел, но в целом выглядишь неплохо, учитывая обстоятельства. Должен сказать, я испытал немалую радость, да что там, облегчение, когда увидел вас в целости и сохранности.

— Мы рады возвращению, сэр, — ответил Джонатан. — Еще раз спасибо за все, что вы для нас сделали в Будапеште.

— Это меньшее, что я мог, мой мальчик. Я обещал твоему дорогому отцу на смертном ложе, что позабочусь о тебе и твоей матери. До сих пор я считал, что вполне преуспел в этом отношении.

— Несомненно, сэр. Вы для меня как отец, и я всегда буду вам благодарен.

Мистер Хокинс нахмурился, морщины на его лице стали глубже, когда он пригладил редеющие седые волосы покрытой старческими пятнами рукой.

— Похоже, мне не следовало посылать тебя в Трансильванию. Последние несколько месяцев я очень волновался: отчего так долго? Что могло пойти не так? Я сожалею, что ты заболел, Джонатан. Сестра из больницы, как бишь ее, не сообщила ничего конкретного, а ты написал не больше. Правда ли, что ты перенес некое умственное расстройство?

— Да, сэр.

— Ничего не понимаю. — Мистер Хокинс печально покачал головой. — Я знаю тебя всю жизнь, Джонатан. Ты крепкий, благоразумный юноша и никогда не терял голову перед лицом трудностей. Такие люди всегда сохраняют присутствие духа. Что случилось?

Джонатан помедлил. На его лице отражалось страдание и беспокойство.

— Мне не хотелось бы об этом говорить, сэр.

Я сжала его руку в надежде передать свое безмолвное сочувствие и поддержку.

Мистер Хокинс наклонился вперед, опираясь на трость, и сказал:

— Сынок, ты отправился за границу по моему поручению. Я поехал бы сам, если бы чувствовал себя лучше. На мне лежит вся тяжесть ответственности. Граф Дракула прислал весьма любезное письмо, в котором выразил полное удовлетворение распоряжениями, сделанными от его имени, и похвалил тебя за представление их. Он ни словом не обмолвился о твоей болезни. По правде говоря…

— Прошу, оставьте этот разговор! — выпалил Джонатан, в глазах которого вспыхнули испуг и смятение, когда он выдернул у меня руку. — Простите, сэр, если вам кажется, что я подвел вас. Увольте меня, и я не стану вас винить. Но я долго и мучительно боролся за свое душевное здоровье и не желаю возвращаться к источнику недомогания. Не могу!

— Прости. Я не стану расспрашивать, сынок. — Лицо мистера Хокинса опечалилось.

Он тяжело откинулся на спинку сиденья и погрузился в горестное молчание на большую часть поездки.

Мы с Джонатаном полагали, что первые несколько месяцев супружеской жизни проведем в крошечной квартирке, которую он занимал во время шестилетнего пребывания в Эксетере. Попозже мы надеялись переехать в более просторное, хотя и скромное жилище, соответствующее нашему доходу. Однако судьба приберегла для нас нечто иное.

— Страшно подумать, что вы с Миной поселитесь в двух мрачных, темных комнатках, Джонатан, — сказал мистер Хокинс, когда экипаж остановился перед его домом. — Теперь вы женатая пара. Вы должны жить здесь.

Мистеру Хокинсу принадлежал большой красивый старинный трехэтажный особняк на чудесной тенистой улочке недалеко от собора. В доме была большая светлая гостиная, обшитая дубовыми панелями библиотека, просторная, хорошо оборудованная кухня, комнаты для отдыха на каждом этаже и множество спален. Все до единого помещения были со вкусом обставлены. Я была знакома с домом, поскольку провела в нем в качестве гостьи мистера Хокинса незабываемую неделю на прошлое Рождество, когда мы с Джонатаном только что обручились.

Теперь мистер Хокинс приготовил для нас прелестные комнаты на втором этаже. Разобрав вещи, мы с Джонатаном обнаружили, что наш великодушный хозяин позаботился о массе приятных мелочей, в том числе и об очаровательных цветах, стоявших в вазе на столике в гостиной, и о паре шелковых халатов, сшитых специально для нас.

Повар приготовил великолепный ужин в честь нашего возвращения. Мы провели за столом добрых два часа. Беседа текла гладко и благожелательно. Мы словно вернулись в старые времена. В былые годы мистер Хокинс не раз навещал Джонатана и его мать в лондонском приюте, а потом, когда она уволилась, — в маленькой квартирке, и мы собирались за ее кухонным столом, чтобы воздать должное восхитительным блюдам.

После ужина, когда мы расслабленно потягивали превосходное вино, мистер Хокинс поднял бокал и произнес:

— Дорогие мои, я хочу выпить за ваше здоровье и процветание и поздравить с заключением брака. Желаю вам всяческого счастья.

— Спасибо, — ответил Джонатан. — В свою очередь, я хочу выпить за ваше здоровье, сэр, и выразить глубочайшую благодарность за ваше гостеприимство.

— Надеюсь, ты нашел ваши комнаты удобными?

— Более чем, сэр.

— А ты, Мина? Тебя устраивает обстановка? Тебе нравится этот старый дом?

— Да, сэр! — с чувством откликнулась я. — Он прекрасен. Я полюбила его с первого взгляда.

— Я рад. Моя жена Нора чувствовала то же самое. В день, когда мы впервые увидели этот дом, она сказала: «Питер, он мне нужен. Я не смогу жить в другом месте». Так что я купил ей его, и мы провели здесь множество счастливых лет, прежде чем она скончалась. — Он тихонько вздохнул и на мгновение погрузился в раздумья.

— Позвольте заверить вас, сэр, что мы не будем обременять вас слишком долго, — сказал Джонатан. — Как только я вернусь к работе, мы найдем себе жилье.

— Если вы этого хотите, я не стану препятствовать. — Мистер Хокинс чуть нахмурился. — Вы новобрачные. Несомненно, вам приятнее жить вдвоем, чем рядом с больным стариком вроде меня.

— Сэр!.. — начал Джонатан, но мистер Хокинс повелительно взмахнул ладонью и перебил его:

— Это вполне естественно. Уверен, на вашем месте я тоже стремился бы к уединению. Но прежде чем вы начнете подыскивать жилье, позвольте, по крайней мере, попытаться переубедить вас другим способом. — Он пригубил вино и продолжил: — Я всегда мечтал, что в один прекрасный день вы поженитесь. Теперь, когда вы соединились, я хотел бы немного облегчить вашу жизнь. Как вы знаете, наше единственное дитя, дорогой мальчик Роджер не дожил до своего пятого дня рождения. Нора скончалась много лет назад. Вы двое — все, что у меня осталось. Я с гордостью и любовью следил, как вы растете, и считаю вас своей плотью и кровью. За последние пять лет ты, Джонатан, многого достиг в работе, стал человеком величайшей преданности и прямоты. Я знаю, что ты будешь прекрасным солиситором, а посему хочу сообщить, что подготовил бумаги о твоем партнерстве, а в завещании оставил тебе дом и все, чем владею.

Мы с Джонатаном надолго лишились дара речи.

— Сэр!.. — наконец произнес Джонатан, вставая. — Это… я… спасибо, сэр. Огромное спасибо. Не знаю, что и сказать.

— Слова «спасибо» вполне достаточно, сынок. — Мистер Хокинс улыбнулся.

Когда они с Джонатаном обменялись рукопожатием, на мои глаза навернулись слезы. Затем я вскочила, поблагодарила мистера Хокинса. Мы обнялись, начали смеяться и плакать. Когда мы немного успокоились и вернулись за стол, мистер Хокинс произнес:

— Теперь нам надо обсудить лишь одно. Возможно, мне осталось десять лет или минут. Это известно только Господу Богу. Как я уже сказал, на вашем месте я не стремился бы жить здесь, со мной. Но поскольку этот дом однажды станет вашим, разве можно жить в другом месте? Особняк слишком велик для одного. После смерти Норы в его стенах поселилась гулкая пустота. Ему нужна хозяйка. Мина, я хочу наделить тебя полной властью над слугами. Веди хозяйство, как считаешь нужным. Вы не будете испытывать недостатка в уединении, поскольку я обычно рано удаляюсь ко сну. Подумайте вот о чем: если вы станете жить здесь, со мной, то доставите безмерное счастье и радость одинокому старику.

— Ах! Мистер Хокинс! — воскликнула я.

Мы с Джонатаном обменялись взглядами, безмолвно приходя к согласию касательно этого щедрого предложения.

Он взял меня за руку под столом и произнес:

— Сэр, полагаю, что не ошибусь, говоря от лица нас обоих: мы принимаем ваше предложение с глубочайшей благодарностью.

Мы были так счастливы в первый вечер! Мой Джонатан вернулся, по крайней мере мне так казалось. Мы поселились в замечательном доме с человеком, которого любили как отца, и наконец обрели немного уединения. После ужина мы удалились в гостиную, где Джонатан и мистер Хокинс упросили меня поиграть на фортепиано. Я давно не практиковалась, но вскоре обрела былую беглость и провела приятный час, развлекая своих близких нашими любимыми мелодиями.

Наконец мы пожелали друг другу спокойной ночи и удалились в свою комнату. Я собиралась готовиться ко сну, когда, поддавшись внезапному порыву, открыла застекленную дверь и вышла на балкон. В небе блистала луна и мерцали звезды. Я стояла у перил, вбирая красоту темного полога ночи и всей грудью вдыхая прохладный воздух, который наполнял меня силой.

— Что ты делаешь? — тихо спросил Джонатан, присоединившись ко мне на балконе.

— Просто захотелось немного подышать. Чудесная ночь.

Джонатан обнял меня сзади, прижал к себе и сказал:

— Она чудесна, потому что ты здесь, со мной.

Я ласково положила свои ладони поверх его и откинулась назад, наслаждаясь надежным теплом. Мгновение мы стояли в блаженном молчании, внимая стрекоту сверчков, глядя на деревья сада и окутанную призрачной дымкой линию крыш за ними.

— Мина, ты сделала меня безмерно счастливым.

— Я тоже счастлива, мой дорогой.

— Я столько лет мечтал об этом дне!

— Лет? Что ты, дорогой! Мы обручились только прошлой осенью.

— Да, но я хотел просить твоей руки с тех пор, как мне исполнилось семь лет.

— Семь лет? — удивленно переспросила я.

— Я воображал, как ты живешь со мной здесь, в Эксетере, с тех пор как вступил в пору ученичества в шестнадцать лет.

— Правда? Я понятия не имела. Ты никогда об этом не говорил.

— Мы были добрыми друзьями. Я не знал, разделяешь ли ты мои чувства, боялся, что если признаюсь в любви, то это все изменит. Ты отдалишься от меня.

— Ты напрасно боялся, любимый.

— Ах, Мина! — Он прижался губами к моим волосам. — Я хочу забыть все, что случилось за последние несколько месяцев, двигаться дальше, посвятить жизнь работе и тебе.

Муж ласково развернул меня к себе. Мои руки обвились вокруг его шеи, когда он взглянул на меня с искренней любовью.

— Я хочу иметь детей, Мина, причем много и как можно скорее. А ты?

— Ты же знаешь, что я всегда мечтала о собственной семье. А еще я желаю, чтобы наши дети походили на тебя.

— Только мальчики, — улыбнулся он. — Девочки должны унаследовать твою красоту. У нас будет самая красивая семья в церкви по воскресеньям. Мы займем целую скамью, а потом вернемся домой, где будем есть ростбиф, пудинг и читать детям сказки у камина. Ну как, неплохо придумано?

— Замечательно, мой дорогой.

— Я люблю тебя, Мина.

— А я тебя.

Мы искренне и нежно поцеловались. В тот миг меня переполняло счастье. Я твердо верила, что все хорошо. Джонатан очень скоро окончательно оправится от своей долгой болезни, и жизнь потечет так же гладко и радостно, как в наших мечтах.

Внезапно нас вспугнул резкий шорох на соседнем дереве, прервав поцелуй. Мы отстранились друг от друга и увидели, как большая черная летучая мышь несется по темному небу на север.

— Что это? — в тревоге спросил Джонатан.

— Кажется, летучая мышь.

— Никогда не встречал летучих мышей в Эксетере.

— Я часто видела их в Уитби. — Меня охватило дурное предчувствие. — Я замерзла. Пойдем в дом.

Появление летучей мыши необъяснимым образом погрузило нас в странное тихое настроение. Наша беседа и поцелуй были такими теплыми и нежными, что я ожидала, надеялась… что Джонатан займется со мной любовью. Мгновения близости неизменно оставляли меня болезненно тоскующей, сама не знаю по чему, но я научилась ценить их за ощущение нерасторжимой связи, которое они порождали между мной и мужем. Той ночью, однако, этому не суждено было случиться. Когда мы раздевались и ложились в кровать, по выражению лица Джонатана я заключила, что его страхи вернулись. С уколом тревоги и разочарования я нежно поцеловала его, опустила голову на подушку и пожелала мужу спокойной ночи.

Джонатан скоро забылся тревожным сном. Я устала после долгого дня, проведенного в пути, но незнакомая обстановка и беспокойство о любимом не давали мне заснуть.

Едва мне удалось немного забыться, как я услышала крик Джонатана:

— Нет! Нет! Чудовище! Чудовище!

Я очнулась и увидела, что Джонатан во сне сжимает подушку.

— Что в этом мешке? Отпусти его! Отпусти! — кричал он.

Я знала, что муж страдает от ночных кошмаров, которые преследовали его в больнице и продолжились в наш медовый месяц. В темноте я ласково коснулась его лица, влажного от пота, и сказала:

— Джонатан! Проснись. Все хорошо. Это всего лишь сон.

Он очнулся, но не перестал дрожать и воскликнул хриплым испуганным голосом:

— Боже праведный! Тот ужасный мешок! Неужели я никогда его не забуду?

Мне хватило здравого смысла не расспрашивать о подробностях. Вместо этого я обняла мужа и успокаивающе произнесла:

— Ничего этого не было, мой дорогой. Есть только я, совсем рядом. Обними меня.

Джонатан дрожал всем телом, когда крепко сжал меня в объятиях, уткнулся лицом в плечо и проговорил:

— Мина. Дорогая Мина. Пообещай, что будешь любить меня всегда и никогда не покинешь.

— Я буду любить тебя всегда, милый, и никогда не покину. — Я поцеловала его.

Мне не скоро удалось его успокоить, чтобы мы могли вернуться ко сну.

Следующие несколько дней мы обустраивались. Хотя Джонатану продолжали сниться кошмары, днем он вел себя как ни в чем не бывало. Я завтракала с ним и мистером Хокинсом каждое утро, и оба они возвращались домой на обед. Поскольку мистер Хокинс в последнее время не слишком хорошо себя чувствовал, то давно уже не брал новой работы. Но мужчины были заняты в конторе весь день, так как Джонатан долго отсутствовал и, как новый партнер, должен был войти в курс дела.

Без них я знакомилась с домашней прислугой. Поговорила с поваром о составлении меню — предмете, в котором плохо разбиралась. Распаковала присланный из Уитби сундук с одеждой, книгами и пишущей машинкой. Сшила у портнихи два новых платья и с удовольствием гуляла по Эксетеру и двору соседнего собора.

Прогуливаясь в одиночестве, разбирая вещи, гладя либо пытаясь сосредоточиться на книге, я иногда напевала «Сказки Венского леса». Под эту мелодию мы с мистером Вагнером танцевали в тот первый вечер в павильоне. Я ловила себя на том, что безотчетно заливаюсь краской, вспоминая, как опрометчиво убегала из дома, чтобы встретить его, как проводила с ним время. Воспоминания заставляли мое сердце трепетать. Я гадала, где сейчас мистер Вагнер. Купил ли он недвижимость в Англии? Решил ли остаться или вернулся в Австрию? Я скучала по нашим разговорам и невольно вела с ним долгие воображаемые беседы.

Я не могла отрицать, что тоскую по нему. Десять дней, проведенные в Уитби после встречи с мистером Вагнером, были поистине захватывающими. Я знала, что мое поведение не было благопристойным, но ни о чем не жалела. Все кончено, осталось в прошлом, но я в любое время могу извлечь воспоминания, улыбнуться и мирно вернуть их на место.

Мне нравилось жить в красивом старом доме мистера Хокинса. Из окон нашей спальни и гостиной я видела ряды высоких пышных вязов, величественно смотревшихся на фоне старого желтого камня собора. С открытыми окнами я слышала, как церковные колокола отбивают время. Радостные крики грачей над головой ободряли меня дни напролет.

Тем не менее я вскоре потеряла покой. Мне нравилось наслаждаться бездельем в Уитби, когда не приходилось принимать более значимых решений, чем где и как долго гулять, в котором часу ужинать и какие книги читать. Теперь, однако, отдых закончился. Я привыкла к строгому распорядку школьной учительницы.

Однажды утром я спросила Джонатана, нельзя ли помогать ему с работой или, может быть, нужно перепечатать что-нибудь на машинке, но он ответил:

— Нет, сейчас нет.

Я страстно тосковала по серьезному делу. Мне хотелось, чтобы мои дни наполнились смыслом и оказывали больше влияния на других. Слова мистера Вагнера преследовали меня днем и ночью: «Мне кажется, что современная передовая женщина должна как следует поразмыслить о том, чего она хочет от брака, а не просто подчиняться диктату общества или ожиданиям мужа».

Но что делать женщине, если ей недостаточно быть покорной женой и хозяйкой дома?

После того как мистер Хокинс удалился ко сну в тот вечер, мы с Джонатаном сели у камина в гостиной — я с книгой, он с работой.

— Джонатан, мне нужно кое-что с тобой обсудить, — наконец решилась я.

— Что именно, дорогая? — Он не поднял взгляда от юридических документов, которые просматривал.

— У мистера Хокинса внизу стоит прекрасный инструмент. Ты не против, если я стану давать уроки игры на фортепиано несколько часов в неделю?

— Уроки игры на фортепиано? Ты шутишь? — На этот раз Джонатан удивленно оторвался от бумаг.

— Я совершенно серьезна. В школе я давала уроки музыки. Мне не хватает учениц и преподавания. Так я смогу занять свое время чем-то полезным.

— Мина, вполне естественно, что ты скучаешь по школе, — терпеливо ответил он. — Ты провела в ней больше половины жизни. Но эти чувства преходящи. Я уверен, со временем ты найдешь себе множество занятий.

— Каких, например?

— Не знаю. А чем занимаются другие новобрачные?

— Полагаю, украшают и обставляют свое новое жилье. Но этот дом уже замечательно украшен и полностью обставлен. В любом случае, это пока что дом мистера Хокинса, а не наш.

— А как насчет того, чтобы следить за прислугой?

— Она прекрасно справляется и без моего вмешательства.

— Тогда найди себе женский кружок или займись рукоделием. Оно ведь тебе нравилось?

— Рукоделие? — поморщилась я. — Конечно, я учила девочек вышивать, но без особого удовольствия. Женщины прибегают к рукоделию, только когда им больше нечем заняться. Я надеялась, что тебе может понадобиться моя помощь в конторе, но поскольку это, видимо, не так…

— Я понимаю, что ты расстроена, Мина. Но мы женаты всего несколько недель и провели в Эксетере совсем немного дней. Не лишай себя возможности обустроиться и привыкнуть к новой жизни. Однажды, если Бог благословит нас детьми, у тебя появится множество занятий. Ты забудешь и думать о том, чтобы учить чужих детей или работать у меня в конторе.

— Но, Джонатан, это дело будущего! А я говорю о настоящем.

— А в настоящем ты замужняя женщина. Замужние женщины не работают вне дома. Это просто не принято.

— Я понимаю твои чувства, дорогой. Я всего лишь прошу разрешения преподавать несколько часов в неделю в доме. Это сделает меня очень счастливой.

Он швырнул бумаги на столик, сердито уставился на меня и заявил:

— Я веду крайне респектабельный образ жизни, Мина. Что подумают люди, если ты станешь преподавать? Я не в состоянии содержать семью? Мне нужна твоя помощь, чтобы свести концы с концами? Это так унизительно… особенно учитывая, что мы задаром живем в чужом доме!

— Джонатан, тебе правда есть дело до того, что подумают люди?

Едва эти слова сорвались с моих губ, как я вспомнила, где их слышала. Мистер Вагнер спросил меня о том же однажды утром, на нашей лодочной прогулке.

— Да, и еще какое! — крикнул Джонатан. — Я теперь партнер в «Хокинс и Харкер». Каждый день встречаюсь с новыми клиентами. Мне нужно доказать, что я достоин ответственности, которой меня наделили. Если я, нет, мы совершим хоть один ложный шаг, пойдут разговоры, и это повлияет на бизнес!

Я испугалась. Джонатан привел себя в такое взвинченное состояние, что его болезнь могла вернуться в любое мгновение.

— Прости, — быстро сказала я. — Я не подумала, как это повлияет на твой бизнес. Конечно, тебе виднее, как поступить.

Той ночью мне привиделся странный сон о Люси.

Я уже давно волновалась о ней. Я писала подруге из Будапешта, а также известила ее о том, что мы скоро отправимся домой. Люси обещала вести переписку, но я не получила от нее ни слова с тех пор, как покинула Уитби… а она была в то время нездорова. Я убеждала себя не тревожиться, в конце концов, за ней должны были приглядывать мать и Артур. Меня не было в стране много недель, и Люси сама не раз поминала, что почта часто теряется, особенно международная. Все же я не могла избавиться от смутного предчувствия неминуемой беды.

Сон только усилил мои волнения. Во сне я подняла взор с кровати и увидела, что шторы на наших застекленных дверях раздернуты, а из темноты на меня пристально глядит призрачная фигура. Это была Люси! Она стояла на балконе, одетая лишь в белую ночную рубашку. Ее иссиня-черные волосы развевались. Люси улыбнулась и поманила меня пальцем. Я встала, открыла двери и вышла на улицу.

Внезапно сцена переменилась. Я снова оказалась в Уитби, у подножия лестницы, ведущей на Восточный утес. Люси весело засмеялась, повернулась и побежала по лестнице. Откуда-то я знала, что она бежит к опасности, что ужасная темная фигура с красными глазами ждет ее на вершине утеса.

— Стой, Люси! Стой! — кричала я вслед, но она не обращала на меня внимания.

Я побежала за Люси, но она оставалась далеко впереди. Чем быстрее я бежала, тем длиннее становилась лестница. Она простиралась вверх до бесконечности, и я решила, что мне никогда ее не одолеть. Внезапно рядом со мной появилась другая фигура. Это был высокий, красивый, кудрявый жених Люси, Артур Холмвуд.

— Люси! — крикнул он. — Куда ты?

— Артур? Что ты здесь делаешь? — откликнулась Люси, на мгновение остановившись, чтобы взглянуть на него через плечо с распутной и высокомерной улыбкой. — Иди домой, Артур. Слишком поздно. Ты мне больше не нужен. — Она повернулась и побежала дальше.

Лицо мистера Холмвуда омрачилось, и он воскликнул с горечью в голосе:

— Люси! Дорогая! Вернись!

— Она не понимает, что говорит, мистер Холмвуд, ходит во сне. Мы должны остановить ее!

Мы с мистером Холмвудом вместе бросились по лестнице, наконец достигли вершины и увидели, что Люси стоит к нам спиной не далее как в двадцати футах. Мы поспешили к ней. Она засмеялась… странным, жутким смехом, похожим на звон стекла, отчего у меня по спине пробежал холодок. Я коснулась рукой плеча подруги. К моему ужасу, когда Люси обернулась, ее лицо превратилось в демоническую маску, полную ярости. Глаза стали пылающими красными шарами, которые словно метали искры адского огня, а лоб покрылся морщинами, подобными извивам змей Медузы. Терзая когтями воздух, она издала свирепое, дьявольское шипение, словно готовая наброситься пантера или кобра.

Я очнулась в холодном поту, вцепившись в простыни и задушив крик. Ах! Ужасный сон! Почему подсознание наградило меня таким абсурдным и страшным видением? Что могло его породить?

Еще долго после пробуждения я не могла изгнать кошмар из мыслей. Мне не давало покоя подозрение, что с Люси случилась беда. Полная решимости возобновить общение с подругой, я в то же утро села и написала длинное письмо, извещая ее о нашем возвращении в Эксетер и последних новостях. Как только я его отправила, пришло письмо от Люси.

Я с облегчением схватила конверт, улыбнувшись при виде знакомых каракулей. Моя радость, однако, ослабла, когда я заметила, что письмо было отправлено месяц назад, через несколько дней после моего отъезда из Уитби. Сначала оно пришло в Будапешт, откуда было переслано сюда. Я достала два сложенных листка и жадно прочла их. Люси писала, что вновь отлично себя чувствует, ест как баклан — большая прожорливая морская птица, — крепко спит и почти перестала ходить во сне. Артур наконец приехал, они катались на лодке, ездили верхом и играли в теннис. Даже ее матери стало лучше. Письмо ободрило меня, но ненадолго, пока я не заметила постскриптум.

«Мы поженимся двадцать восьмого сентября».

Я взглянула на календарь. Было восемнадцатое сентября! Я напомнила себе, что письмо Люси совсем старое. Неужели она действительно выходит замуж всего через десять дней? Если так, то почему я не получила приглашения? Она знает мой адрес в Эксетере. Как подружке невесты, мне должны были сообщить подробности о церемонии и приеме. Я знала, что Люси с матерью собирались вернуться в Хиллингем, свой лондонский дом, на последнюю неделю августа. Возможно, они сейчас в Лондоне? Неужели Люси снова заболела?

В тот же вечер случилось ужасное несчастье, которое на время вытеснило все мысли о Люси и ее свадьбе из моей головы.