Драматургия Югославии

Иво Брешан ПРЕДСТАВЛЕНИЕ «ГАМЛЕТА» В СЕЛЕ НИЖНЯЯ МРДУША{35} Гротескная трагедия в пяти картинах

Перевод с хорватскосербского Н. ЛЕБЕДЕВОЙ

Необыкновенное представление «Гамлета» в селе Нижняя Мрдуша, общины{36} Блатуша, состоявшееся по инициативе актива сельскохозяйственной артели (задруги{37}) в результате самопожертвованного труда и бескорыстного участия следующих товарищей:

Букары — Мате Букарицы, управляющего сельскохозяйственной артелью — в роли короля Клавдия.

Пульо — Миле Пулиза, председателя местного актива Народного фронта — в роли Полония.

Анджи — его дочери — в роли Офелии.

Майкачи — (Бабец) Мары Миш, деревенской корчмарки — в роли королевы Гертруды.

Мачака{38} — председателя правления артели — в роли Лаэрта.

Шкоки — Иоцы Шкокича, деревенского парня, работающего в городе на фабрике, — в роли принца Гамлета.

Андры Шкунцы — сельского учителя — в качестве режиссера спектакля.

Шимурины — комментатора и толкователя спектакля.

Пяти крестьян и двух крестьянок из Нижней Мрдуши.

Клуб организации Народного фронта{39} в Нижней Мрдуше.

На стенах висят бумажные флаги, лозунги, написанные неумелой рукой: «Да здравствует Народный фронт!», «Вперед, к новым победам!», «Все — в крестьянские трудовые задруги!» и т. д. В простенке между двумя окнами висит стенная газета.

Помещение имеет унылый, запущенный вид. На стенах отвалилась штукатурка, стекла разбиты, окна заколочены упаковочным картоном.

В задней части — сцена, на возвышении — стол, покрытый ковром в народном стиле, а перед ним длинные деревянные скамьи, на которых сидят крестьяне и крестьянки. Они оживленно разговаривают.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. Давай, Миле, начинай же, в конце концов! Завтра рано вставать — кукуруза ждать не будет.

В т о р о й к р е с т ь я н и н. А у меня преподобная моя ж. . .а к скамейке прилипла, дожидаемся не знаю чего…

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. А я-то, дурак, уже мог бы с женой в постели побаловаться, вместо того чтобы тут попусту время тратить.

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. Ты что, Миле, ожидаешь, пока петухи запоют? Устали мы, с поля ведь…

П у л ь о. Сейчас, товарищи, сейчас! (Садится за стол.) Товарищи! Открываю заседание местного актива Народного фронта и предлагаю следующую повестку дня. Первое — это, как говорится, культурно-просветительная деятельность в нашем селе. А второе — разное. Принимается?

П я т ы й к р е с т ь я н и н. И ты для этого нас собрал? Черт побери и культуру и просвещение!

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. На кой нам эта болтовня! Поставь на повестку дня приобретение какое-нибудь, ну там… механизация, моторизация… чтоб нам на работе не околевать. Погляди, какие у меня руки!

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. А этой вот культурой (показывает на мешок) пшеницу можно унаваживать, а, Миле?

П у л ь о. Прошу вас, товарищи, немного потише! И ваши дела тоже поставим на повестку. Потерпите немного! И не думайте, что культура и просвещение, понятно вам, — это какая-то пятая спица в колеснице. Это важные дела, товарищи, да еще какие важные!.. Вот, товарищи, до войны эта самая буржуазия не заботилась о нас, крестьянах, чтобы нас, скажем, просвещать, а, понятно вам, держала нас в темноте и невежестве, и мы были как бараны. А сейчас, товарищи, наша народная власть стремится, чтобы мы были культурные, умели, понятно вам, читать и писать, вводит нам тут в село гигиену, индустриализацию, ликтрификацию, национализацию, имансипацию и разные другие культурные и просвещенные вещи. И мы, товарищи, должны помочь стремлению нашей народной власти и сами должны просвещаться.

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. А ты, что ли, будешь за меня землю копать, пока я тут просвещаюсь?

П я т ы й к р е с т ь я н и н. Хватит лясы точить! Хотя бы раз что путное сделали, только и знаете болтать: «Товарищи, то надо сделать, товарищи, другое надо…»

П у л ь о. Я прошу вас, товарищи, прошу вас, прошу вас… Вот товарищ Мачак просит слова.

М а ч а к. Это самое… как бы это сказать… Я думаю, что тут некоторые товарищи малость свернули с линии. Находятся тут такие, которые неправильно понимают, будто бы нам вроде и не нужна, как бы это сказать, культурно-просветительная работа. Я бы покритиковал вышеупомянутых товарищей. Жалеть надо, товарищи, что культура и просвещение тута у нас в последнее время, как бы это сказать, падают, это, вниз. Я спрашиваю себя, товарищи, как мы будем развивать наше социалистическое сельское хозяйство, если в нас, это, не будет просвещения…

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. Эй, Мачак, не болбочи! С тех пор как тебя приняли в партию, ты начал хвостом вилять, а раньше-то социалистических богов и в грош не ставил.

П я т ы й к р е с т ь я н и н. Ты сам сначала просветлися, а потом являйся нас уму-разуму учить.

В т о р о й к р е с т ь я н и н. Лучше бы ты сказал, куда девались общественные деньги, а то зря языком мелешь.

М а ч а к. А что мне об этом говорить? Я их не брал.

В т о р о й к р е с т ь я н и н (язвительно). Конечно, какое кому дело, кто их взял. Нет их, вот и все тут.

М а ч а к. Чтой-то ты уж больно разошелся, Шиме. Так и по морде недолго схлопотать.

В т о р о й к р е с т ь я н и н. От кого это? От тебя?.. А ну, подойди, только тронь!

П у л ь о. Товарищи, спокойно. Мы на собрании или где, мать вашу… Не будем же мы тут, как это говорится, физикально расправляться. Мы сейчас говорим о культуре и просвещении, а не о каких-то там, понимаете, финансовых недостачах. Товарищу Мачаку слово. Продолжай ты, Мачак, и не слушай никого.

М а ч а к. Чего это я хотел сказать?.. Да! Вот, товарищи, когда же это мы тут последний раз культурно и просветительно развивались? Больше года уже прошло, как товарищи из села Верхняя Мрдуша играли на гармошках и плясали наше народное коло. И с тех пор ничего не было. А надо бы наконец и нам подготовить какое ни на есть представление. Да еще такое представление, чтобы в нем, так сказать, проявилась наша социалистическая действительность, что у нас, понимаете ли, положительное, а что отрицательное. И когда наш трудящий человек увидит такое представление, он сможет подойти к своему вышестоящему товарищу и сказать ему: так, мол, и так, товарищ, это вот у тебя хорошо, а это вот еще не годится.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. Не надобно нам никаких представлений, и без них знаем, кому чего не хватает.

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. Когда ты ослов погонял, Мачак, тебе ни до каких представлений и дела не было!

П я т ы й к р е с т ь я н и н. Скинь портки, Мачак, а тогда уж и говори! Полегше тебе будет!

Б у к а р а. Что это такое, товарищи! Мы чего сюда собрались — слушать разные там реакционные издевки да насмешки или чтобы принять решение? Я думаю, товарищ Миле, что нечего тут особо мудрить. Хотит народ представление? Хотит! Тогда, брат, надо приготовиться — и все дела. А если это каким-то врагам народа не ндравится — вот вам бог, а вот и порог! Никого упрашивать не будем.

Пауза.

П у л ь о. Вот, товарищи! Вы слышали, что сказал товарищ управляющий. Я думаю, он правильно говорит. Народ хочет представление, и нечего тут рассусоливать, надо дело делать засуча рукава, безо всяких там дискуссий.

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. А прах его возьми, это представление, пусть будет. Да скажи-ка мне, кто его устроит? Здеся нужны грамотные и культурные люди, они, например, должны нарядиться, на сцену выйти и представлять. Где вы найдете таких-то людей?

М а ч а к. А чего нам их искать! На кой нам искать! Сами представлять будем, товарищи! Я вот первый наряжусь и выйду на сцену, коли надо. А представление устроит товарищ учитель. Он тут у нас самый грамотный.

Ш к у н ц а. Нет, нет, товарищи, извините! Прошу меня уволить… Я этим никогда не занимался… и не чувствую себя способным… А кроме того, как вы знаете, я больной человек. У меня печень.

Б у к а р а. Ты в последнее время, товарищ учитель, что-то больно уклоняешься от общественной деятельности. Так дело не пойдет. Ты, товарищ, — член нашего социалистического общества и ты должон выполнять обязанности, которые тебе народ ставит. Не можешь ты тут за счет своей печенки отвиливать. Кто меня спрашивал, что у меня болит, когда надо было в атаку ходить!

Ш к у н ц а. Хорошо, хорошо, товарищи, я слишком много заботился о себе… Да, да, вы правы, печенка — это мое личное дело. Не надо на нее обращать внимания, когда речь идет об интересах народа. Ладно, мы устроим представление.

П у л ь о. А куда тебе деваться? Придется устраивать. Ты тут, понимаешь ли, ученый и образованный человек. Кому же еще? А вот скажи лучше, что мы будем представлять, а?..

Ш к у н ц а. Ну, товарищи, ей-богу, нельзя же так, сразу. Я не всезнающий господь бог. Дайте мне немного времени… Я подумаю. Нельзя так, с бухты-барахты.

Ш и м у р и н а. Прошу слова…

П у л ь о. Вот товарищ Шимурина просит слово.

Ш и м у р и н а. Товарищи! Вы все знаете, что я вам не ученый, не образованный человек. Я не разбираюсь в этих, как бы это сказать, культурных и просвещенных вещах, и все ж таки я хотел бы вам поставить тут одно предложение. Два года назад был я в Загребе, это когда меня товарищ председатель посылал, чтобы загребской «Винарии» продать двести гектолитров вина. Я по-хорошему кончил это дело и подписал всякие там формуляции, какие надо было подписать. А тут один товарищ из «Винарии» и говорит мне: «А что, пойдешь ты сегодня вечером с нами в тиятр?» А тиятр, товарищи, — это, стало быть, такой здоровенный домище, а в ем каждый вечер показывают какое-нибудь представление, ну вроде как тут у нас, когда народные праздники.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. Ну, и ты пошел?

Ш и м у р и н а. А как же! Еще бы не пойти, когда человек зовет… И как он это сказал, я не поленился да и пошел с ними. И-и-и-и, братцы вы мои, вот бы вам взглянуть на эти чудеса! Вошел я туда, а там светло, как среди бела дня, от ликтрификации, которая там внутри. А что народищу-то, у нас едва в трех селах столько наберется. И какие-то лавки чудные: только с их встанешь — они так вверх и скачут, так и скачут… Ну… диво, да и все тут.

В т о р о й к р е с т ь я н и н. А как представление-то звалось?

Ш и м у р и н а. Погоди-ка, как это его… Ага! Вроде бы звалось «Омлет».

Ш к у н ц а. Не «Омлет», а «Гамлет».

Ш и м у р и н а. Помолчи, учитель, не сбивай меня! Омлет или Амлет, разве не один черт?! И вот, товарищи, это представление так-то у меня в голове засело, и хочу я вам предложить, чтобы мы его представляли.

Ш к у н ц а. Играть «Гамлета»! Да ты спятил! Ты не понимаешь, что говоришь.

П у л ь о. Не надо так, не надо, товарищ учитель! Ты хоть и ниверситеты кончал, тут ты, понимаешь ли, неправильную позицию занимаешь. Товарищ Шимурина только предлагает, а мы тут для того и сошлись, чтобы это предложение, понимаешь ли, поставить на дискуссию.

М а ч а к. Я думаю, товарищи, пусть Шимурина в двух словах расскажет, чего он там видел, в этом представлении. Чтобы мы знали, подходит он, этот Амлет, нашему сектору или не подходит.

Ш и м у р и н а. Расскажу, товарищи, как не рассказать! Я вам честно признаюсь, я и сам хорошенько не знаю, чего я там видел. Набилось на сцене разного народу, да все чудно одеты, нынче так ни мужики, ни господа не ходят. Не поймешь — не то в портках, не то без портков. И вот прыгают, и вот орут, а напоследок друг друга перерезали, все как есть, и бабы и мужики. И когда я домой собрался, там на сцене одни мертвяки остались лежать. Говорю я вам, таких чудес на своем веку я еще и не видывал.

Б у к а р а. Нет, товарищ, нечего это все нам рассказывать вот так, через пень-колоду. Давай по-хорошему, по порядку: сначала, дескать, товарищи, вот так было, а потом…

Ш и м у р и н а. Хорошо, товарищ Мате, раз ты так говоришь, будь по-твоему! Ну вот, товарищи, раз уж вы хотите знать, дело было так. Жил, это, значит, один король. Хороший король, передовой, социалистически ориентированный. Всю бы душу отдал за трудовой народ и бедноту. И был у этого короля, товарищи вы мои, брат, и такой-то негодяй, враг народа, лютый реакционер. И вот когда король было однажды заснул в поле, пришел этот его брат и, не будь дурак, налил ему чего-то в ухо, у короля мозги-то и расплавились, и он тут на месте и помер. А сделавши это, брат его стал заглядываться на королевскую вдову. А она, лихоманка ее возьми, сперва все вроде бы кобенилась и притворялась, что ей это не по душе. Ну, так дело и шло: хочу — не хочу, буду — не буду, а все ж таки он ее обратил, легла она с ним в постелю, а там и обвенчались они.

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. Вот шлюха, чтоб ей вовек счастья не видать! Все бабы одинаковы, мать их за ногу!

М а й к а ч а. А ты чего ожидал? Ты думаешь, если тебя черт приберет, жена будет за тобой убиваться?

М а ч а к. Вот так-то, братец! Нельзя бабам верить! Коли ей припечет, она от тебя и с рикционером гулять зачнет.

Ш и м у р и н а. А у этого передового короля, который погиб за божью правду, был, товарищи, сын, которого звали Амлет. Амлет был здоровый парень, и была у него милка, по имени Омелия. И у этой самой Омелии отец был какой-то королевский служащий, ну вроде бы как у нас в артели — товарищ Юре, булгахтер. Вот бы вам поглядеть на эту Омелию! Титьки у ей, товарищи, как два бокала крови Иисуса Христа, а сзади — ну ровно заднее колесо на нашем тракторе. Эх, вот бы мне с ней поваляться где на соломе — ничего больше не надо.

А н д ж а. Да будь ты проклят, вот я расскажу жене-то, чего ты болтаешь.

М а й к а ч а. Куда тебе, с твоим-то рылом, с такой кралей в соломе валяться, когда там королевский сын есть!

Ш и м у р и н а. И вот, товарищи, когда Амлет увидел, что его отец помер, а мамаша блуду предалась, так-то ему горько стало. И вот однажды ночью от большой тоски бродил он по дому туда-сюда, и покажись вдруг перед ним какая-то привидения, ну пугало, что ли. А Амлет, бедняга, чуть не помер от страха, товарищи вы мои, хотел было побечь, а это чудо ему говорит: «Не бойся, Амлет, сын мой! Это я, твой отец, погубил меня обманом твой дядя, этот негодяй и убивец!» И тут он ему по порядку рассказал все как было и еще молвил ему: «Вот, Амлет, теперь, когда ты все знаешь, не дай этому сукиному сыну пользоваться трудами рабочего народа! Пырни, его, скотину, ножом, выпусти ему требуху! А этой шлюхе, что с ним связалась, дай пару раз по морде, чтоб ее нечистый унес!»

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. Всего только пару оплеух? Доведись мне, я бы ей показал, почем фунт лиха…

М а й к а ч а. Да катись ты знаешь куда! Почем ей, бедняжке, знать, с кем она связалась.

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. Как бы не так! Думаешь, знала бы, так и не стала? Больно она выбирала, с кем лечь, когда ей под юбкой запекло.

Ш и м у р и н а. И вот однажды приехала во дворец к Амлету одна там… культурно-художественная секция, которая устраивает представления. А в ней были представители одних только рабочих и крестьян. Тут Амлет не растерялся, провел, это, он с ними, как это говорится, летучку и такую им речь произнес: «Так, мол, и так обстоят дела, товарищи мои! Вы должны провести перед королем демонстрацию и прямо ему в лицо сказать правду-матку про его неправильные поступки». И вот, братец ты мой, стали они перед королем представлять. А когда они начали выкрикивать: «Долой короля и его клику, долой монархию!» — и всё вроде этого и когда стали ему гримасы да издевки строить, он и не знал больше, куда деваться. Спужался, побег, спрятался невесть где — сам черт бы его не сыскал.

М а ч а к. Пусть благодарит бога, что меня там не было! От меня он бы так просто не скрылся!

Ш и м у р и н а. А потом Амлет раз — к матери в комнату. А она как раз спать собиралась, была в одной тонкой рубашке, так что все скрозь видать. Эх, товарищи, по правде сказать, это была уже старая курица, хотя, коли поискать, нашлось бы и свежего мясца. А тут у ей в комнате оказался тятька этой самой Омелии. Как Амлет-то вошел, он за занавеску и спрятался.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. А этот чего тут делал?

Ш и м у р и н а. Ну и простак же ты! Чего с ней можно делать, когда она голяком в постели! Не богу же молиться… И вот, товарищи, только это Амлет вошел, занавеска-то и заколыхалась. А он вытащил вот этакую саблю да и распорол Омелиного тятьку пополам, ровно пузырь. У того — все потроха наружу. А потом обернулся к матери да и говорит ей: «У тебя, мать, был муж, справный мужчина. А как он умер, начала ты валяться с первым попавшим, кто к тебе пристанет. Клянусь кровью Иисуса, свет еще не видывал такой потаскухи, как ты».

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. Здорово сказал. Влепил бы ей еще и пару затрещин, чтобы голова с плеч.

М а й к а ч а. И чего только не увидишь от своих родных детушек! А меня еще попрекают, что у меня их нет.

Ш и м у р и н а. И вот, товарищи, когда Омелия увидела, что Амлет убил ее тятьку, она его к себе больше не подпустила, чтоб, как это говорится, он с ней побаловался чуток. А потом прошло сколько-то времени, припекло ей, она и передумала. Да теперь-то уж он ее не захотел да и сказал ей: «Слушай-ка ты, Омелия! Иди ты к монахам, валяйся с ими, а я не хочу». А она была девушка передовая, к монахам пойти не захотела, товарищи вы мои, возьми да и прыгни в какой-то омут, да там и утопла.

М а й к а ч а. Ну вот дура и вышла! Я бы за таким и плакать не стала, хоть он и королевский сын.

А н д ж а. Чтоб его душа дьяволу досталась. Сначала осрамил бедняжку, а потом и бросил!

Ш к у н ц а. Ну ладно, товарищи, скажите, к чему вся эта комедия? Не собираетесь же вы играть «Гамлета»? Вы вообще имеете понятие, о чем мы тут говорим? Эту пьесу написал Шекспир, величайший английский писатель…

Б у к а р а. А ты, учитель, не учи нас уму-разуму. Мы не с неба свалились. Ты что, считаешь, если он из какой-то там капиталистической Англии, так уж и сам господь бог! Мы немцев поприжали — справимся и с этим англичанином.

Ш к у н ц а. Ах, товарищ управляющий, будьте же вы рассудительны! Знаете, какие это сложные роли? Тут и профессиональные актеры не всегда справляются. А посмотрите вокруг себя да скажите вы мне: кто тут вообще в состоянии появиться на сцене?

Б у к а р а. Нет, погоди! За кого ты нас считаешь, учитель? Кто в состоянии появиться, говоришь? Ну так вот, клянусь тебе кровью Иисуса, если никто не хочет, я сам появлюсь. Товарищ Пульо появится. Если уж мы сумели всю войну вынести на своих плечах, вынесем мы и это представление!

М а й к а ч а. Да хватит тут нам ваши споры слушать. Пусть человек рассказывает, охота знать, что дальше было!

К р е с т ь я н е. Валяй дальше, Шимурина!

Ш и м у р и н а. И тогда, товарищи, увидел король все это да начал чесать в затылке. И вышел вдруг перед ним Амлет и сказал ему…

С шумом открывается дверь, и на пороге появляется Ш к о к о.

Ш к о к о. Здесь, что ли, Букара?

Б у к а р а. Тут я… Чего надо?

Ш к о к о. Я тебя ищу по всему селу. Мне сказали, что ты здесь… И хорошо, что ты здесь, пусть все слышат. Я приехал в отпуск. А сегодня утром к нам домой пришли милиционеры. И увели моего отца… связанного. Слышишь, ты… связали его, ровно какого бандита.

Б у к а р а. А чего ты мне об этом рассказываешь? Меня это не касается.

Ш к о к о. Еще как касается! Ты велел его посадить… И ты сейчас мне тут, перед всеми, должон сказать — за что? Что такое сделал мой отец, что его надо с милицией связанного в тюрьму тащить?

Б у к а р а. Что сделал? Спроси у него самого, пусть он тебе скажет.

Ш к о к о. Нет. Его мне не о чем спрашивать. Я хочу слышать, что ты скажешь.

Б у к а р а. Я тебе не должон отчет давать.

Ш к о к о. А я тебе говорю — скажешь! Скажешь, клянусь христовыми ранами, или ты из этой комнаты жив не выйдешь!

Б у к а р а. Гляди-ка, вот герой нашелся, он мне угрожать будет! И кому, мне! Ах ты заячье г. . .о! А знаешь, что ты еще в портках ходил, когда я сражался с врагами куда пострашней тебя?!

Ш к о к о. Последний раз тебя спрашиваю. За что посадил в тюрьму человека, которому ты и в подметки не годишься?!

Б у к а р а. Слышите ли вы, товарищи, что он говорит! Я его в тюрьму посадил! Да ты пьян, Иоца! Я что, суд или милиция, разве у меня есть власть в тюрьму сажать? Ты вот в городе на фабрике работаешь, так разве твой директор может тебя в тюрьму посадить?

Ш к о к о. Ну ладно, раз у тебя совесть чистая, так что же ты не говоришь? Чего молчишь?

Б у к а р а. Твоему же отцу лучше будет, если я помолчу. Но раз ты так разошелся… пусть люди послушают. В кассе нашей артели оказалось десять миллионов недостачи. А ключ от кассы был только у твоего отца. Вот теперь ты знаешь, что он сделал. Растратил общественные деньги.

Ш к о к о. Брешешь, собачий сын!

Б у к а р а. Коли я брешу, то не брешет ревизия, которая проверяла книги и кассу. Вот, если хочешь, я покажу все доходы, которые артель получила за последние два года, а теперь посмотри, сколько денег в кассе осталось. Десять миллионов не хватает, так-то вот! Десять миллионов! Куда подевались эти деньги? А? Куда подевались, спрашиваю я тебя?

П у л ь о. Товарищи, я думаю, что здесь не место такие дела решать. Здесь собрание Народного фронта, а ты, товарищ Иоца, иди, понимаешь ли, в артель, там и разбирайся.

Б у к а р а. Вот видишь теперь, кто кому в подметки годится. Пока я с винтовкой за плечами ходил, а пули вокруг меня, словно мухи, вились, твой тятька задницу у печи грел. И сейчас он хочет миллионами попользоваться, а мы чтоб кору глодали.

Ш к о к о. Чего это ты тут расхвастался! Что ты из себя представляешь? Г. . .о! Ты думаешь, я не знаю, как ты винтовку носил! Хорошо еще, если ты три раза за всю войну в воздух пальнул, всего-то и дела было!

П у л ь о. Товарищи, я предлагаю, чтобы товарищ Шимурина продолжил свою дискуссию об Амлете!

К р е с т ь я н е. Пусть продолжает! Валяй!

Ш и м у р и н а. И тогда, товарищи…

Ш к о к о. Погоди! Стой! Вы вот что послушайте… Я не знаю, куда деньги девались. Но мой отец их не брал — я в этом уверен. Это кто-то из вас их хапнул. И я вам всем говорю, что буду искать этого ворюгу. Буду искать — и найду. А когда я его найду, клянусь Иисусом, от него мокрое место останется! (Уходит.)

Б у к а р а (помолчав). Вот, товарищи, а теперь вы скажите сами по совести, в чем я тут виноват! Ревизия нашла недостачу, правление решило предать его суду, а я только выполнил решение правления… Да к черту все: и артель, и кассу, и правление! Человек хочет, чтобы все по-хорошему, умаялся, как скотина, а в конце концов приходится г. . .о лизать!

П у л ь о. Ладно, Мате, успокойся! Кто будет слушать брехню этого полоумного? Он такой же чокнутый, как и его отец.

М а ч а к. Ты, товарищ Мате, не тревожься. Мы тебе доверяем.

Б у к а р а. Нет, ты только посмотри, как он срамотит меня, меня, первоборца! Да кто бы еще другой, а то какой-то… какой-то… козий помет!

М а ч а к. Оставь, товарищ Мате, мы хорошо знаем, кто ты, а кто такие они с отцом!

М а й к а ч а. Ну, хватит об этом! Мы сюда не для того собрались, чтоб ваши перебранки слушать! Больно это нас касается… Идите в корчму да там и ругайтесь! Я хочу знать, что было с Амлетом!

К р е с т ь я н е. Амлета!..

— Амлета!..

— Давай Амлета!

Ш и м у р и н а. И вот, братец ты мой, король и решил Амлету глотку перегрызть. Да Амлет, не будь дурак…

П у л ь о. Хорошо, Шимурина! Хватит рассказывать. Что дальше было, мы увидим на представлении. Товарищи! Представление, которое предложил товарищ Шимурина, принимается. А тебе, товарищ учитель, я от имени Народного фронта даю задание. Найди ты книгу, где, как говорится, прописано про этого Амлета, и, как говорится, хорошенько подготовь его. Можешь выбрать из нас кого хочешь, понимаешь ли, чтоб представлять. Вот так! На этом собрание заканчивается. Гомон. Крестьяне расходятся.

Ш к у н ц а (Шимурине). Эх, Шимурина, Шимурина! Если бы ты знал, как бы ты послужил культуре, если бы не возил вино в Загреб на продажу!

Ш и м у р и н а. А что я могу поделать, учитель? Чем я виноват, что эта самая культура об меня почесалась!

Оба уходят.

Слышится радиопередача.

Г о л о с д и к т о р а. Судя по всему, социалистические преобразования нашей деревни, предусмотренные пятилетним кланом, уже принесли значительные результаты. Почти на всей территории Далматинского Загорья созданы крестьянские трудовые артели, которые благодаря правильной идеологической ориентации крестьян со стороны партийных организаций этого края ежедневно привлекают все большее и большее число членов. И хотя речь идет о горных и бесплодных землях, здесь уже сейчас есть несколько крупных сельскохозяйственных предприятий, из которых самое большое, расположенное в селе Нижняя Мрдуша, в прошедшем году осуществило общий доход в сумме около пятидесяти миллионов динаров. В связи с тем, что многие артели в рамках мер, предпринятых для развития нашего социалистического сельского хозяйства, прилагают большие усилия для улучшения производительности труда путем введения механизации, сельскохозяйственных машин, тракторов и тому подобное, ожидается, что доход в этом году увеличится вдвое.

Пауза.

Население Далматинского Загорья не забывает и о культурно-просветительной деятельности. Усилиями местных комитетов и руководства Народного фронта во всех селах открываются курсы по ликвидации неграмотности, таким образом, неграмотность населения уменьшилась с шестидесяти пяти процентов в старой Югославии до двадцати трех. Кроме того, уже сейчас во многих селах действуют культурно-художественные группы, которые устраивают представления по воскресеньям и в дни народных праздников и тем самым способствуют повышению культурного уровня и укреплению социалистического сознания в рядах крестьянских масс. Так, например, крестьяне культурно-художественного общества «Вперед» из села Верхняя Мрдуша в честь праздника Первого мая исполнили разнообразную программу боевых песен в сопровождении гармоники и несколько народных танцев, в то время как драматическая секция того же общества сыграла одноактную пьесу «Триумф народа», которую с большим интересом смотрели несколько сот крестьян. Большинство их пришли из соседних сел пешком исключительно ради того, чтобы участвовать в общенародном веселье. Подобные культурно-художественные общества созданы уже и во многих других селах Далматинского Загорья.

З а н а в е с.

Там же. Входит А н д ж а, а вскоре — Ш к о к о.

Ш к о к о. Анджа, где ты пропадаешь, мое солнышко? Совсем тебя не видать в последнее время. Все сидишь дома, прячешься, словно и видеть-то меня не хочешь…

А н д ж а. А иди ты к дьяволу, вот что! Думаешь, я буду бегать за тобой? Как бы не так! Я еще в своем уме! Хоть бы за тобой золото сыпалось. Ввязался в ссору с этими, из артели, а обо мне и думать позабыл.

Ш к о к о. Не позабыл я, Анджа, клянусь девой Марией! Каждый раз, как иду мимо твоего дома, начинаю петь во весь голос, чтобы ты на крыльцо вышла, а тебя все нет и нет.

А н д ж а. Даст бог здоровья и счастья тому, кто тебе поверит.

Ш к о к о. Анджа, клянусь тебе святым воскресением, Анджа! Если бы ты знала, как я горю, когда ты рядом со мной. (Ущипнул ее за бедро.)

А н д ж а (взвизгивает). А-а-а-а-а! Чтоб тебе счастья вовек не видать! Убери от меня свои лапищи! Я тебе не какая-нибудь городская шлюха, чтоб ты меня щипал.

Ш к о к о. Анджа, красавица моя… Если бы ты меня хоть разок пустила до себя, тебе было бы слаще, чем после святого причастия…

А н д ж а. Вот еще! Такого красавчика! Что я, с ума, что ли, сошла! Катись ты к Майкаче, пусть она тебя на себя пущает!

Ш к о к о. На кой мне сдалась эта Майкача! Я с тобой куда лучше разогреюсь. Скажи мне, Анджа, почему ты не допускаешь меня поближе?

А н д ж а (смутившись). Да так уж…

Ш к о к о. А зачем же сюда позвала?

А н д ж а. А я и не звала! Это учитель нас обоих позвал.

Ш к о к о. Учитель? А зачем?

А н д ж а. Да вот… насчет этого представления… Амлет. Мы с тобой представлять будем, знаешь? Ты будешь Амлет, а я — Омелия.

Ш к о к о. Ну хорошо, а кем они друг другу приходятся, эти Амлет и Омелия, а?

А н д ж а. Да как бы это тебе сказать… Любят они друг друга…

Ш к о к о. Ага! Вот то-то и оно! Теперь я уж для тебя не тот, кто я взаправду есть, а я для тебя теперь — Амлет… А скажи, тут, в представлении в этом, есть такое, чтобы Амлет и Омелия на соломке валялись? Если нет этого, я и представлять не буду, так ты и знай!

А н д ж а. Ох, нечистый тебя забери, у тебя только солома в голове!

Ш к о к о. Анджа, душа моя, как я тебя увижу, такую пухлявенькую… Ну что мне тогда может в голову войти?.. А что, мы с тобой только вдвоем будем представлять или там еще кто будет?

А н д ж а. Не, не вдвоем! Тут тебе еще и мой тятя, и Букара, и Майкача, и Мачак, и Шимурина.

Ш к о к о (сразу же становится серьезным). Что? И почему это ты мне сразу не сказала? Прости меня, Анджа, и отцу твоему — всякое почтение, но с ними я не буду… Скажи учителю: спасибо ему большое, что меня выбрал… да пусть поищет кого другого. Прощай! (Хочет уйти.)

А н д ж а (бросается к нему). Погоди, Иоца, постой! Скажи мне ради бога — почему это ты?..

Ш к о к о. Ты ведь знаешь, Анджа! Они отца моего ни за что ли про что в каталажку засадили. Не могу я с ними вместе шута валять.

А н д ж а. Иоца, заклинаю тебя девой Марией, не уходи… Не уходи… ради меня. Знаешь, отец меня в последнее время никуда из дому не выпускает. Только тут и можем с тобой встречаться. Если ты уйдешь, мы долго не увидимся.

Ш к о к о. А почему это отец тебя не пускает со мной на улице встречаться? Что я ему плохого сделал? Да ведь он мне тебя обещал…

А н д ж а. Ничего ты ему плохого не сделал. Вот он даже сказал учителю, чтобы тот тебя Амлетом назначил. И Букару уговорил — тот сперва было воспротивился. Не делал бы он этого, если бы что против тебя имел. Просто ты ведь знаешь, какой он. Не хочет, чтобы мы до свадьбы встречались… Останься, Иоца, нам хорошо будет! Ты — Амлет, а я — Омелия!

Ш к о к о. Да как же это я… Пойми ты… Что скажет мой отец, когда узнает, что я с ними представляю?! Да он прав будет, если мне в рожу плюнет!

А н д ж а. А что будет, если мой отец осерчает на тебя за то, что ты ушел? Он совсем не разрешит нам с тобой встречаться. Если уж ему что втемяшится в голову, всякое ведь может быть. Иоца, прошу тебя, если ты меня любишь…

Пауза.

Ш к о к о. Ну ладно, останусь я… Но это только ради тебя, так и знай!

А н д ж а. Иоца… скажи, Иоца, ты и вправду на мне женишься или ты это только так говоришь?

Ш к о к о. А ты мне сначала скажи: люб я тебе?

А н д ж а. Да… люб…

Ш к о к о. Не надо мне никакой божьей милости, Анджа, только бы это от тебя услышать… Дай-ка я чуток поприжму тебя! (Обнимает ее.)

А н д ж а (вырывается). Иди ты от меня к черту. Ты чего? С ума свихнулся!

Ш к о к о. Дай мне хоть понюхать, как ты пахнешь! (Обнимает ее.)

А н д ж а (вырывается). О, чтоб тебе счастья не видать, оставь ты меня в покое! Что ты навалился на меня, ровно козел!

Ш к о к о (тискает ее и шлепает по заду). Анджа, ну до чего же ты толстомясая, спаси нас дева Мария!

А н д ж а (визжит). А-а-а-а! Холера тебя возьми! Шлепай ты своих городских шлюх, а не меня… Ой! Идет кто-то!

Входят П у л ь о, Ш к у н ц а, Б у к а р а, М а ч а к, Ш и м у р и н а.

П у л ь о. Только смелей, товарищи! Это подойдет, а, учитель?

Ш к у н ц а. Ну, на худой конец неплохо и здесь.

Букара громко рыгает.

Ш и м у р и н а. Что это у тебя, товарищ Мате, желудок, что ли, испортился?

Б у к а р а. Да не то чтобы испортился, а просто я объелся. Вот вчера вечером Мачак барашка зарезал, ну, позвал меня и Миле. Сидели мы, сидели, да и усидели втроем целого барашка и выдули десять литров вина. Вот у меня нонче целый день чего-то внутри бурчит, булькает да переливается. Да всё ветры из меня и сверху и снизу. Во, гляди, как брюхо раздулось! (Расстегивает рубашку и показывает голый, толстый и волосатый живот.)

П у л ь о. Так тебе и надо, мне тебя и не жаль вовсе, раз не умеешь есть как человек, потихоньку, помаленьку. А ты обожрался, понимаешь, ровно хряк. Три четверти барашка один умял.

Б у к а р а. А ты что, хотел, чтобы я по-господски, вроде тебя, каждый кусочек вилочкой в рот клал! Так, брат ты мой, буржуазия ест. Я люблю кусок в горсти зажать, выдрать его из целой-то туши, а там и зубы в ход пустить. Глотну раз-другой — залью стаканом вина. Вот так есть надо, а не вилкой по тарелке возить, будто курица — клювом.

Входит М а й к а ч а.

М а й к а ч а. Беда со мной, опоздала я! Прости, товарищ учитель! Знаешь ведь, как у меня в корчме: народу полно, пока их всех выпроводишь да пока затворишь корчму, делам-то и конца не видать!

Б у к а р а. Где ты, вдовушка, лапушка моя? Я как зайду в твою таверну, все на тебя поглядываю, а ты вроде и не замечаешь.

М а й к а ч а. Чтоб тебя дьявол унес, все-то ты брешешь!

Б у к а р а. Поди сюда, сядь рядышком со мной, не промахнешься.

Она садится рядом с ним, он обнимает ее за талию.

Клянусь богом, вдовушка моя, ты тут, посереди, хорошо икономически обеспечена!

М а й к а ч а. Да пусти ты меня! У тебя дома еще здоровше икономия! Твоя-то жена поширше моего будет!..

П у л ь о. Начнем, товарищи! У меня мало времени. Завтра делов и в поле хватит.

В с е. Начинайте! Чего там! Кого еще ждать!

Ш к у н ц а. Хорошо, товарищи! Я долго говорить не буду. Вы знаете мою позицию… Однако, несмотря на это, я свою задачу выполнил. Я разыскал драму и уже отпечатал ее на машинке в нескольких экземплярах. Но прежде чем начать, я еще раз обратил бы ваше внимание на то, что эта пьеса — не для вас. Она слишком трудная. И если вы согласны, то еще есть время заменить ее чем-нибудь другим.

М а ч а к. Да чего еще тут менять! Это или другое — один черт!

П у л ь о. На заседании нашего Народного фронта мы решили представлять Амлета. И нечего тут снова свинью седлать…

Б у к а р а. Чего там еще! Взялся за гуж, не говори, что не дюж!

Ш к у н ц а (нервно). Ладно, товарищи! Раз так — пожалуйста! Вы, товарищ Мате, — король. Вы, товарищ Мара, — королева Гертруда. (К Шкоко и Андже.) Вы будете Гамлет и Офелия… Ты, Мачак, — Лаэрт…

М а ч а к. Я, стало быть, лаю: ав-ав-ав!

Ш к у н ц а. А ты, Шимурина, — Горацио.

Ш и м у р и н а. Кто я?

Ш к у н ц а. Горацио.

М а ч а к (Шимурине). Поди ко мне сюда, я тебе скажу, кто ты. (Шепчет ему на ухо.)

П у л ь о (подходит к ним). Кто-кто? (Слушает.) Точно, Кураций и есть.

Ш к у н ц а. А сейчас попробуем! (Раздает им роли.) Репетировать будем что придется, без особого порядка. Вот, например, сцена между королем и Гамлетом из первого действия. Страница двадцатая, пожалуйста! Начинайте, товарищ управляющий. Отсюда вот. (Показывает ему.)

Б у к а р а. Мне читать, что ли? Отодвинься, Мате, в сторону, дай мне места… (Читает монотонно и неуверенно.)

Черт его побери, до чего накрутил! Не может сказать в двух словах, как человек человеку: «Это очень хорошо, братец, что ты по тятьке так убиваешься…» (Читает.)

Неужели! Вот мудрит-то, мудрит, надо же. А чего же делать, приходится терять. И на что бы это было похоже, если бы мой отец, старый да бессильный, сидел бы еще до сих пор в доме, а с ним — его отец да его отца отец! Тут и самому на тот свет недолго отправиться… (Читает, заикаясь.)

Ну, тут я у него ничегошеньки не понимаю. Нет, вы гляньте, что он тут намолол: тут вам и небо, и мертвые, и природа, и безумие, и разум, и смерть, да еще в конце говорит: «Так должно быть». Ты, учитель, вроде бы сказал, что он какой-то великий человек? А мне сдается, у него не все дома.

Ш к у н ц а. Вы, товарищ управляющий, смелее! Продолжайте, продолжайте! Это пока еще что, так, мелкие трудности…

Б у к а р а (читает так же сбивчиво).

Да пусть он катится к ядреной матери вместе с тем, кто ему перо в руки дал! Это не каждому по зубам! Да он, знаешь ли ты, учитель, — он просто дурень. Не ухватишь его ни за хвост, ни за голову.

Ш к у н ц а (смех триумфатора). А я что могу поделать, товарищи! Я ведь вам сразу сказал, что текст слишком трудный.

Б у к а р а. Нет, нет, ты, учитель, не прав. Ничего тут нет трудного. Просто если грамотный напишет, его и читать легко, а если неграмотный возьмется — ни черта не разберешь. Так-то вот! Башку прозакладываю, что моя покойная бабка Стана была в три раза грамотнее этого англичанина. Ну, ничего не поделаешь, придется тебе все это выправить. Так оставлять нельзя.

Ш к у н ц а. Выправить? Да как это вам в голову взбрело? Мне выправлять Шекспира, величайшего английского писателя всех времен! Простите, но я на это не осмелюсь.

Б у к а р а. Да ты не бойся, приятель! Ну и что из того, что он писатель в какой-то там буржуазной Англии. Зато я здесь, в социалистической стране, управляющий целой артели! Ты знай выправляй, ему до тебя не добраться.

Ш к у н ц а. Да что выправлять-то надо? Как выправлять?

Б у к а р а. А чтоб все по-хорошему, братец, выправляй как богом положено, чтоб тебя тут наши деревенские поняли. Не знаю, как тебе, а мне кажется, что в песне поется потилигентнее и покрасивше: «Ой, ты, милка, из мово села…» Иди сюда, Миле, подпевай!

Б у к а р а и П у л ь о (поют).

Б у к а р а. Вот на такой лад тебе бы и переделать!

Ш к у н ц а. Да вы спятили! Вы знаете, как называется то, чего вы от меня требуете? Преступление!.. Это карается законом.

Б у к а р а. Какое еще преступление? Что карается законом? По какому это такому закону, так твою мать!.. Тут у нас, что, у власти англичане стоят или наш трудящий народ? Ты все это, товарищ, переделаешь, как я тебе велел, вот и вся недолга!

Ш к у н ц а. Какие тут у нас англичане, при чем тут наш трудящийся народ?! Это преступление по отношению к культуре. Я этого сделать не могу и не буду.

Б у к а р а. Ну, ладно, учитель, не будешь делать, и не надо. Тебе и не придется. Мы другого найдем. Только вот, клянусь святым воскресением, не долго ты будешь тут у нас, в деревне, греть свою задницу. Мы сообщим твоему начальству, как ты относишься к просвещению трудящего народа. Мы не позволим тебе, товарищ, в нашем социалистическом обществе проводить культуру и просвещение! Нет, и не надейся!

Ш к у н ц а. Простите, я ведь не сказал, что не буду просвещать народ. Не надо все сейчас же сворачивать на политику, прощу вас. Я только считаю, что то, чего вы хотите, это — вовсе не просвещение, а оглупление народа… Эх, да что я тут!.. Впрочем, почему бы и нет? Вы получите то, что хотите. Но только прошу вас, пусть будет известно, что я за это никакой ответственности не несу!

Пауза.

М а ч а к. Товарищи, я бы еще кой-чего добавил к дискуссии товарища управляющего. Я считаю, что этот Амлет должен быть положительный товарищ, руководитель, который борется за права трудового народа. Не может он у нас быть принцем, престолонаследником, как это говорится, как, например, вот товарищ, то есть наш король Петр. Это не по линии нашей партии. Это надо бы изменить.

Ш к у н ц а. Великолепно, ей-богу! Теперь, когда я согласился упростить текст, вы еще требуете от меня и содержание изменить. Это уже все-таки слишком!

Б у к а р а. Нет уж, вовсе и не слишком! Правильно говорит товарищ Мачак: король Петр был не за трудящий народ, а, наоборот, против него. Этот товарищ из Амлета неправильно освещает положение дел.

Ш к у н ц а. Я вас умоляю! Петр — это одно, а Гамлет — совсем другое. Кто нам дал право из-за короля Петра изменять содержание «Гамлета»?

Б у к а р а. Если этот Амлет, товарищ учитель, распространяет реакционную пропаганду, тогда мы можем и должны это сделать… Амлет должен быть представителем рабочих и крестьян. Вот тут ты и выправляй.

М а ч а к. Я считаю, товарищи, что этот, который написал Амлета, во время войны сотрудничал с четниками{40}!

Ш к у н ц а. Я свое мнение сказал. Сократить драму, упростить текст — это мне не трудно. Но касаться содержания — этого я не могу, хоть бы вы меня повесили вниз головой.

Б у к а р а. Ага! Ты, стало быть, соглашаешься с тем, что понаписала всякая там английская буржуазия? По-твоему, значит, король Петр был за народ и его надо было допустить к власти? Так выходит, а? Если так, не нужна там твоя помощь! Катись, пожалуйста! Реакции не место в наших рядах!

Ш к у н ц а. Я прошу вас, не искажайте мои слова! Я вовсе не так выразился. Я хочу только сказать, что я не могу писать другого Гамлета, потому что не чувствую себя способным к этому. Я не Шекспир!

Б у к а р а. Нет, нет, погоди, мать твою за ногу! Мы тебя разоблачим перед народными массами. Мы покажем народу твое настоящее лицо. Ты не думай, что тебе удастся нас обойти. Теперь-то мы тебя и раскусили. Ты, товарищ, есть настоящий сателлит одного капиталистического государства…

Ш к о к о (вмешивается). Чего это вы тут навалились на человека! Пусть он делает как сам знает. За каким чертом он тогда ходил в школу, если вы беретесь его уму-разуму учить!

Б у к а р а. А тебя, Иоца, никто ни о чем и не спрашивает. Ты бы лучше молчал и не совался в дела, в которых ни уха ни рыла не смыслишь.

Ш к о к о. Это я не смыслю, я? Ты больно много смыслишь! Если уж ты такой умный да ученый, сам бы и написал это представление, нечего человека заставлять.

Б у к а р а. А ты кто такой, что к порядку призываешь?

Ш к о к о. А ты кто такой, чтобы себя за самого умного выставлять?

Б у к а р а. Я, по крайности, старше всех вас. А кроме того, я такую школу прошел, какой вы с учителем и не нюхали. Вот в сорок первом году…

Ш к о к о. Да ты-то и сам этой школы не нюхал! Думаешь, я не знаю, как ты в партизаны попал? Ты пошел в партизаны уже в сорок четвертом, когда тебя призвали, да и то в обозе служил. А до того ты ж. . .у у печки грел у себя в Буковице.

Б у к а р а. Ты, Иоца, думай, что говоришь! Это ты не меня, это ты нашу народную власть поносишь!

Ш к о к о. Да не может быть! А какой это народ за тобой стоит? Может, это Мачак — народ-то?

Ш к у н ц а. Помолчи, парень! Все это ни к чему! Не надо мне ни оправданий, ни защиты. Я не хуже тебя знаю, как расправиться с глупостью. Вот уже двадцать лет я все с ней борюсь и сражаюсь в этих самых краях. Уже с пяти мест она меня согнала, а теперь, на этом, шестом, мне стало ясно… что с ней надо жить в добром соседстве… Ладно, товарищи, я сдаюсь. Я все сделаю по вашему желанию. Я напишу для вас новую драму. Только об одном я вас прошу: чтобы нигде не упоминалось ни мое имя, ни имя Шекспира.

Б у к а р а. Браво, учитель! Вот таким ты мне нравишься! Давай руку! Теперь я знаю, что ты наш человек.

Ш к у н ц а. Хорошо, хорошо, товарищи! Меня не с чем поздравлять! Я только бы попросил вас оставить меня ненадолго одного… чтобы поразмыслить обо всем. Когда я окончу дело, снова созову вас на репетицию.

Присутствующие поднимаются со своих мест.

Ш и м у р и н а. Я вот чего хотел тебя спросить, учитель. Можешь ты на представлении посадить меня где-нибудь на сцене, чтобы я, вроде как на собрании, дискуссировал с народом? Знаешь ведь, люди-то не поймут представление, если им кто не растолкует. Мы ведь, брат, вроде слепых кутят. Вот и я бы ничегошеньки не понял, на что смотрел, если бы мне товарищи из Загреба все время не объясняли, что к чему.

П у л ь о. Хорошо, а кто тогда будет представлять этого… этого… Амлетового дружка?

Ш к у н ц а. Ладно, Шимурина! Почему же нельзя? Все можно! Все можно, чего пожелаете! А с Горацио мы так сделаем. Теперь, когда у нас Горацио сделался человеком из народа, народ будет другом и Гамлету.

Ш и м у р и н а. Значит, теперь народ… (Шепчет ему.)

Ш к у н ц а. Да… Народ — это Горацио.

Ш и м у р и н а (уходя). Вот, народ, теперь ты Амлету — друг.

Присутствующие расходятся.

Б у к а р а (Майкаче). Вдова, спаси тебя бог, до чего же ты здорова. В тебе больше мяса, чем у всех быков нашей артели. (Обхватывает ее.)

М а й к а ч а (вырывается). Чего это ты вдруг с цепи сорвался? Не надо тут, увидят нас! Что люди говорить станут? Еще и году не прошло, как умер мой муж.

Б у к а р а. Ладно, ладно, нечего недотрогу из себя корчить. Когда муж-то жив был, ты и не задумывалась, что люди говорить будут, а сейчас вдруг начала грехи замаливать.

М а й к а ч а. Тогда я это делала назло мужу, он ведь в постели-то не умел чего положено мужику делать. А сейчас я себе в удовольствие живу, вот и выбираю.

Б у к а р а. Лопни мои глаза, уж я сегодня ночью пожму тебя, что твою гармошку. Вот так, вот так… (Обхватывает ее.)

М а й к а ч а. Да отстань ты, дьявол!..

Б у к а р а. Слушай-ка… Я буду тебя ждать через полчаса под смоквой на краю села.

М а й к а ч а. Ладно уж. Только знай наперед. Я на траве не буду. Мне уже не двадцать лет. Да и ривматизьма меня скрутила.

Оба уходят.

Шкунца остается один, глубоко задумался. За окнами уже стемнело. Он неторопливо открывает книгу с текстом шекспировского «Гамлета» и безразлично перелистывает ее.

Ш к у н ц а (читает).

Слышится радиопередача.

Г о л о с д и к т о р а. Проникновение новых, социалистических отношений в нашу деревню изо дня в день все интенсивнее. Но при всем этом до сих пор еще не до конца устранены остатки старых, классовых, капиталистических отношений. Они сохранились в форме частнособственнического мировоззрения у некоторых классов несознательных и реакционно настроенных элементов. Такие чуждые и враждебные социализму явления появляются в результате недостаточной бдительности партийного руководства, а также недостаточно развитого чувства критики и самокритики у той части крестьянских масс, у которой в основном уже воспитано социалистическое сознание. Во многих крестьянских трудовых артелях определенная часть членов не прониклась еще целиком духом коллективизма и проявляет известные частнособственнические тенденции, есть еще и случаи хищения и растраты общественной собственности. Все эти извращения могли бы в известном плане считаться и объяснимыми, принимая во внимание то, что наше общество еще молодо и что процесс социалистического преобразования нашей деревни в последнее время является достаточно быстрым и динамичным. А кроме того, в нашей деревне все еще сохраняются реакционные и антинародные силы в лице потерявших власть кулаков, ростовщиков и их слуг и пособников, которые не могут исчезнуть за одну ночь. Но, несмотря на это, мы не можем не вспоминать о тех славных и великих днях нашей народно-освободительной борьбы, когда на всех бойцах лежала огромная морально-политическая ответственность за каждый поступок и когда не только за грубые случаи намеренного присвоения общественного имущества, но и за любую, даже невольную небрежность и невнимательность по отношению к этому имуществу расплачивались публичным осуждением перед всей частью, а то и самой жизнью. Поэтому ясно, что все эти неприятные явления по большей части являются результатом уменьшения именно морально-политической ответственности некоторой части коммунистов, которые, удовлетворившись достигнутым, потеряли бдительность и всякую самокритичность по отношению к собственной работе. Разные вражеские элементы, пережитки прошлого, которые хотели бы остановить ход общественного развития и повернуть его вспять, разумеется, используют это и наносят нам удары там, где мы их меньше всего ожидаем. Поэтому совершенно ясно, что наше молодое общество должно привлечь все свои силы на борьбу против частнособственнических тенденций, эгоизма, безответственного отношения к общественному имуществу вне зависимости от того, в какой форме они проявляются, а в этом должны идти в первых рядах и служить примером товарищи коммунисты, которые и во время войны были образцом сознательности и ответственности. Иначе, если мы допустим, чтобы эти явления уже сейчас, всего через несколько лет после освобождения, приняли широкие размеры, то мы можем спросить себя, куда бы это могло завести и какие тяжелые последствия это могло бы иметь для строительства социализма в нашей стране и для будущего наших народов. Поэтому мы впредь должны усилить бдительность, увидеть недостатки и в самих себе и сделать все для воспитания социалистического сознания наших крестьян.

З а н а в е с.

Там же, несколько дней спустя. На сцене — Б у к а р а, П у л ь о, А н д ж а. Букара учит роль вслух.

П у л ь о. Ну вот ей-богу, Мате, нравится тебе или не нравится, а все это правда.

Б у к а р а. Что правда-то?

П у л ь о. Да то, что сказал Шкоко. Ты ведь только в сорок четвертом в партизаны пошел.

Б у к а р а. Ну, знаешь, это как посмотреть. И правда и неправда. Точно, я пошел только в сорок четвертом, но я там, в Буковице, в горах, не сидел сложа руки, как он говорит.

П у л ь о. Разве?

Б у к а р а. Вот тебе и «разве»! Ты лучше скажи мне, когда ты сам-то пошел? На два месяца раньше меня. А теперь со своим «разве» вылезаешь.

П у л ь о. А я нигде и не говорю, что я первоборец, что я с сорок первого воевал.

Б у к а р а. Да тебе за мной и не угнаться. Я сразу же, с первых дней, боролся… на свой манер. Я помогал партизанам, давал им продовольствие, прятал их у себя в доме. Я, брат, жизнью рисковал.

П у л ь о. Эх, Мате, Мате! Так воевать хоть и с сорок первого не больно-то тяжело!

Б у к а р а. Зачем же это ты так, Миле! Не каждый из нас родился, чтобы винтовку носить. Я всегда и душой и телом стоял за партию… И боролся как мог, как умел. А тут меня какой-то сопляк начинает укорять, что я только в сорок четвертом в партизаны пошел! Клянусь тебе Иисусом Христом, если бы ты ему дочку не обещал, я бы его в муку смолол.

П у л ь о. Это другое дело. Тут он не прав.

Б у к а р а. Слушай, Миле! Мы с тобой старые друзья и можем говорить напрямки. Этот парень к тебе в зятья метит. Ладно, не мое дело в это вмешиваться, но ты бы сам получше поразмыслил, за кого дочь отдаешь. А он тебе не подозрителен в последнее время? Посмотри-ка на него тут, на рипитициях. Забьется в угол, ни с кем слова не скажет. Никого не видит, не слышит. А еще начал тут бродить ночами по селу, ну, право, словно дух какой. То тут его встретишь, то там. Идет, вылупив зенки, и черт-те о чем думает. Все думает, все думает…

П у л ь о. А чего тут подозрительного? Столько забот у парня. Отец в тюрьме сидит за кражу. Это тебе не шуточное дело.

Б у к а р а. А я тебе говорю, что он недоброе замышляет. Мы его отца уличили в воровстве и посадили в каталажку. И уж будь уверен, он теперь ищет случай, чтобы нам отомстить… А то еще и похуже что задумал. Я его в последнее время не раз встречал с Марканом. Ну, знаешь, с тем парнем, у кого отец в усташах{41} был. И с попом он шептался, я сам видел.

П у л ь о. Ты думаешь, что он это насчет политики шурует, а?

А н д ж а. Неправда! Не верь, тятя! Не такой Иоца. Он никому ничего плохого не сделает.

Б у к а р а. Молчи ты, девка! Много ты понимаешь! Ты его не глазами, а юбкой видишь… А как ты считаешь, Миле, чего это он увивается около твоей Анджи? У нас в деревне есть девки и покрасивше, а он, видишь, ее выбрал. Поверь мне, он хочет пробраться в наши ряды. А может, и тебя собирается использовать для своих делишек.

П у л ь о. А ведь и взаправду! Вполне может статься!

А н д ж а. Тятя! Не верь ты ему, заклинаю девой Марией! (Плачет.) Господи, и что я за несчастная такая уродилась, не выйти мне замуж… Кто меня теперь возьмет, если вы нас с Иоцей разлучите!..

П у л ь о. Ладно, молчи, дуреха, нечего тут нюни распускать! Мы, понимаешь ли, еще проверим, может, это и неправда. А если товарищ Мате прав, то на кой он тебе?

Б у к а р а. Точно. Надо его проверить. Надо хорошенько разузнать, что у него в дурной-то его башке варится.

П у л ь о. Понятно, надо бы. Только… как?

Б у к а р а. А вот в этом-то и загвоздка. Тут бы твоя Анджа как раз и сгодилась. Она с ним ведь и без того… ну, ты понимаешь… Вот ей-то он и выложит, чего замышляет. Только надо, чтоб она у его… все… выпытала…

А н д ж а. Ой!.. Не могу я этого, тятенька! Я не умею.

П у л ь о. Это ты неглупо придумал. Только и он не так уж прост.

Б у к а р а. Ну и что же, что не прост. Пришла бы она, например, к нему и начала ластиться. «Милый мой, сладкий мой Иоца, скажи ты мне, сердце мое, что это с тобой приключилось?..» Тут он ей чего-нибудь, гляди, и расскажет. А она опять за свое: «Дорогой мой, скажи мне, что ты думаешь о народной власти?» Вот уж поверь мне, он не устоит, все выложит. Да тут никто не устоит. Бабы это умеют, они хитрые лисицы.

П у л ь о. А правда! Так и сделаем!

А н д ж а. Нет… как бога прошу тебя, тятенька, не умею я врать и притворяться. Он сразу увидит, что тут обман. Не буду я этого делать!

П у л ь о. Слушай, Анджа! Раз я что надумал, тут уж никаких «буду — не буду», ты это знаешь. Ты у него все по-хорошему выведаешь, вот как товарищ Мате сказал. Понятно?

Б у к а р а. Погоди, погоди… Знаешь, это можно было бы сделать нонче, как рипитиция кончится… Мы это устроим! Кончится, стало быть, рипитиция, а ты, Анджа, постарайся заманить его сюда… Это дело простое… Мы дверь затворять не будем, ликтричество потушим, он и не усомнится ни в чем. А мы с тобой, Миле, можем спрятаться где-нибудь неподалеку.

А н д ж а. Ой, мамынька… Да не смогу я это…

Б у к а р а. Чего тут особенного, девка! У тебя тут, сзади, неплохая приманка. Вильни задом раз-другой да и шмыгни сюда, увидишь, как он за тобой побежит.

А н д ж а. Ой, да это негоже… Мы с Иоцей любим друг друга… Он на мне жениться хочет…

Б у к а р а. Да брось ты! Кто теперь кого любит! Это все сказки для малых ребят. Придет и уйдет, будто ничего и не было. Ты послушай свово крестного Мате!

П у л ь о. А почем ты знаешь, как он тебя любит и за что он тебя любит? Это мы, понимаешь ли, уполномочены по этому вопросу делать выводы. Для тебя же лучше будет, если нас послушаешь. После репетиции — сразу сюда с ним!

Б у к а р а. Тихо! Кто-то идет!

А н д ж а. Тятя… умоляю тебя, как молят богородицу! Я все сделаю… все… только не это!

П у л ь о. Сделаешь, еще как сделаешь, а то куска хлеба не получишь. Да смотри не проболтайся, о чем мы тут говорили, без языка, глядишь, останешься. Слышала, ты?

А н д ж а. Ой, горюшко мне, что я за несчастная уродилась, и чего только со мной будет!

Входят Ш к у н ц а и Ш к о к о.

Ш к у н ц а. Добрый день! Извините, товарищи руководители, я немного, как вы видите, опоздал. Что поделаешь, дела, школьные заботы…

П у л ь о. Да ничего, ничего… Мы тут пока немного поговорили, вот время и прошло.

Б у к а р а. А как ты считаешь, товарищ учитель, идет у нас дело с этим представлением?

Ш к у н ц а. Могло бы, правду сказать, пойти бы и побыстрее, да я очень занят…

Б у к а р а. А когда, к примеру, закончим, а?

Ш к у н ц а. Ну, поскольку для вас это дело интересное, через месяц можем справиться.

Б у к а р а. Так, стало быть! Ну ладно, ладно. (К Шкоко.) А что это с тобой, Иоца? Какой-то ты молчаливый, невеселый, ровно копченая рыба.

Ш к о к о. Отстань ты от меня.

Б у к а р а. Эх! Почему это «отстань»! Я ничего плохого не думал. Просто так… интересуюсь.

Ш к о к о. Нечего тебе мной интересоваться. И говорить нам с тобой не о чем. Понял?

П у л ь о. Ну ладно, не будем опять ссориться. Мы не за этим сюда пришли, а на рипитицию. Я думаю, товарищ учитель, что можно бы и начать.

Ш к у н ц а. Ну конечно! Надо начинать возможно скорее. Культура терпит ущерб. Стало быть, товарищи, я пригласил сюда сегодня только вас четверых, потому что мы будем репетировать сцену из третьего акта. Участвуют Гамлет, Офелия, король и Полоний. Слушайте внимательно, я вам еще раз объясню ситуацию! Гамлет, это чистейшее воплощение народных идеалов, знает, что король — убийца, поэтому он притворяется сумасшедшим, чтобы поймать короля в западню… Мрачные силы реакции в образе короля и Полония подозревают, что он о чем-то догадывается, и подсылают к нему Офелию… то есть Омелию, черт побери, я все время забываю… чтобы она его немножко расспросила. Впрочем, что тут я вам объясняю! Вы все это знаете лучше меня. Текст мой выучили? Прошу на сцену!

Б у к а р а. Ясное дело!

Ш к у н ц а. Хорошо, тогда можно начать. Сначала вы представляетесь публике. Первым, конечно, вы, товарищ управляющий! Пошли!.. «Люди, я…»

Б у к а р а.

Погоди, погоди, как это ты там сочинил? (Заглядывает в текст.) Ага! «Сверну!»

Ш к у н ц а. Сойдет, только знайте, хорошо бы вам выглядеть немного пострашнее. Вы все-таки король. Давайте еще раз.

Букара повторяет текст, кричит и гротескно жестикулирует.

Великолепно! А теперь вы, товарищ Миле… Посмотрите: «Люди…»

П у л ь о.

Как это там? Ага!

Ей-богу, учитель, у меня язык не поворачивается это говорить, хоть ты меня убей.

Ш к у н ц а. Да почему же? Ведь это не о вас. Это о Полонии, не правда ли?.. А теперь повернитесь сюда…

П у л ь о.

Ш к у н ц а. Браво! Великолепно! Только, знаете ли, когда вы произносите такие великие слова, вы не должны запинаться. Продолжаем! (Берет два стула.) А теперь, поскольку скоро должен появиться Амлет, король и Полоний прибегают к реакционному методу подслушивания и прячутся за перегородку. Ну, представим себе, что это перегородка. (Ставит стулья.) Встаньте здесь, за стеной, прошу вас, и опуститесь на колени! Ниже, ниже, ниже! Та-а-ак! Омелию они оставили здесь, она сидит на скамейке… Вот это скамейка! (Ставит третий стул.) И велят ей сделать вид, будто она читает какую-то книгу…

Б у к а р а. Не пойдет это, товарищ учитель! На кой ляд ей эта книга? Омелия — настоящая наша деревенская девка, а не какая-нибудь там тощая барышня — кикимора в очках.

Ш к у н ц а. А ведь и правда, как это мне сразу не пришло в голову! Ну конечно! Книгу Офелия читает в той самой реакционной версии… Вы правы! Пусть тогда она латает отцу штаны!

П у л ь о. Не! Это тоже не подойдет! Это, понимаешь ли, частный сектор. Пусть она занимается какой-нибудь работой коллективного значения! Пусть она шерсть прядет. Это для наших девок дело привычное.

Ш к у н ц а. Отлично! Пусть прядет шерсть! Пошли дальше… Теперь появляется Амлет и произносит свой знаменитый монолог «Быть или не быть…». Ну, вот тут вы все-таки должны одобрить меня. Я выбросил из текста эту старую субъективную дилемму Шекспира. И этот монолог у моего Гамлета звучит как типично наша, балканская, хайдуцкая альтернатива, в духе нашей светлой традиции: «Или я его, или он меня…». Понимаете? Нет? Ну все равно! (К Шкоко.) Давай, парень!

Ш к о к о. Отпусти ты меня, учитель! Не могу я!

Ш к у н ц а (толкает его на сцену). Иди, иди, нечего тут!.. Выучил наизусть?

Ш к о к о. Не выучил. (Вынимает из кармана листок бумаги.)

Шкунца и Шкоко начинают репетировать.

(Вяло читает по бумажке.)

Ш к у н ц а (с увлечением).

Вот так надо читать… Побольше угрожающей жестикуляции, немного зубовного скрежета, вращения глазами — тогда всех королей нашего света от страха прошибет холодный пот… А иначе могут понять, что тебе жаль монархии.

Ш к о к о. Ты что, издеваешься, учитель?

Ш к у н ц а. Прости… прости, парень. Если и издеваюсь, то не над тобой, а над… собой, над собой! (Громко.) Хорошо! Продолжаем! На очереди — любовная сцена между Амлетом и Омелией. Стало быть, ты увидел, что Омелия сидит и читает, то есть мы решили, что не читает, а прядет шерсть. Ну вот, увидел ты, подходишь к ней и говоришь: «Ох, Омелия моя, всем ты люба и мила!..»

Б у к а р а. Погоди, учитель! А что, если он ей это пропоет, а?

Ш к у н ц а. Отлично! Можешь и петь. Давай, парень!

Ш к о к о. Чего тут вы надо мной изгиляетесь? Не буду я!

Б у к а р а. Оставь его, учитель. Не хочет он — мы споем. Давай, Миле.

Б у к а р а и П у л ь о (поют).

Ш к у н ц а. Так, так, так! А теперь ты, Анджа, ему отвечаешь… «Ой, Амлет!..»

А н д ж а (поет, обращаясь к Шкоко).

Ш к о к о (невольно отвечает в тон ей).

А н д ж а.

Ш к о к о.

А н д ж а.

Ш к о к о.

А н д ж а.

Б у к а р а и П у л ь о (вместе, радостно). О-ё-ёй, о-ёй!

Ш к у н ц а. Браво! Это так далеко от Шекспира, что он может спокойно спать в своей могиле. Идем дальше. Следующая сцена. Амлет изображает сумасшествие, а Омелия пытается вытянуть из него, что он думает о короле…

А н д ж а. А что я хотела у тебя спросить, учитель! Какая девушка эта Омелия? Если она любит Амлета, то нечестно ей помогать королю…

Ш к у н ц а. Нечестно, но разумно! «Любит, любит, любит»… Что это значит — «любит»? Эх, это все проходит и расплывается как дым… А тут, видишь, она может провиниться перед королем, может поставить отца в неприятное положение, а это тебе не шуточки. Впрочем, она еще не самая плохая. Есть и такие, которые от собственной совести отреклись, лишь бы спрятаться в местечке поукромнее. Ну ладно, продолжим! Сцена сумасшествия. Амлет пронзительно вскрикивает и катается по земле, а Омелия его спрашивает: «Что с тобой?..» Давай, Анджа!

А н д ж а.

Ш к у н ц а. А Амлет ей отвечает: «Омелия, голубица белая…» Давай, Иоца!

Шкоко резко отвернулся от него.

(Продолжает.)

А теперь ты к нему снова обращаешься… Как там, а?

А н д ж а.

Ш к у н ц а (все с большим увлечением, переходящим в ярость).

(Падает на стул. Тихо.)

Ш к о к о вдруг убегает. Пауза.

Б у к а р а. А скажи, учитель, чего это он ее посылает к монахам? Чего ей там делать? Где это видано, чтобы монахи помогали передовому народу?

Ш к у н ц а. Ах да! Здесь опять влияние этого старого консерватора. «Офелия, иди в монастырь!» Вы правы, он мог бы ее послать, скажем… ну, в трудовые молодежные бригады. Мы это изменим… А сейчас, я извиняюсь, товарищи, но мне нужно уйти… Ко мне в школу приезжает инспекция. Следующая репетиция — завтра в шесть часов… И вы должны поскорее выучить текст наизусть. Особенно вы, товарищи руководители. (Уходит.)

Б у к а р а. Пойдем и мы?

П у л ь о. Можно… Анджа, ты помнишь, о чем мы договорились? (Гасит свет и вместе с Букарой уходит.)

Вскоре в боковом окне появляется голова Б у к а р ы.

Б у к а р а. Живее, Миле… Сюда, в окно… за мной.

П у л ь о (заглядывает в окно). Погоди… А что, если они нас видели?

Б у к а р а (влезая в окно). Да не могли они нас видеть. Он ждет ее там, у двери, а мы завернули сюда, за дом… Быстрее залезай! Они вот-вот вернутся!

Пульо тоже влезает в окно, оба идут в угол, где свалена куча лозунгов и плакатов, садятся на корточки и прячутся за листами бумаги.

Открывается дверь, и входит А н д ж а, она тянет за собой Ш к о к о.

А н д ж а. Ну, вот видишь! Что я тебе сказала? Отец забыл запереть дверь. Иди сюда, не бойся. (Тянет его, он пассивно уступает ей.) Слава богу, мы наконец можем остаться одни!

Ш к о к о (рассеянно). Да. Можем.

А н д ж а. Господи, и как это ты сказал «можем», будто ты недоволен, что мы тут одни.

Ш к о к о (безвольно). Я доволен.

А н д ж а. Нет, вы посмотрите на него! (Передразнивая.) «Я доволен, я доволен»… Почему ты такой чудной, Иоца? Ну, скажи мне: ты доволен или нет?

Ш к о к о. Я сказал тебе: я доволен, что мы одни. Чего тебе еще надо? Эх, кабы мне их совсем не видать! Всех, всех!..

А н д ж а (поглядывая в угол с плакатами). Иоца… Если тебе тут не нравится, пойдем отсюда… Я знаю место…

Ш к о к о. Да не в этом дело. Мне и тут неплохо.

А н д ж а. А почему же ты тогда такой унылый?

Ш к о к о. Отстань от меня, Анджа, прошу тебя! Ты что, не видишь, что я не в себе?! Голова кругом идет… Все перемешалось.

А н д ж а. Скажи мне, Иоца, и что это с тобой сталось в последнее время? Меня избегаешь, бродишь повсюду один, такой хмурый… Что случилось, скажи мне…

Ш к о к о. Ах, Анджа! Тебе все равно этого не понять.

А н д ж а. Мне — не понять? А кто же тогда тебя поймет, если не я?

Ш к о к о. Ты что, слепая, Анджа? Не видишь, что ли, всю эту пакость вокруг себя? Не понимаешь, что вокруг творится?

А н д ж а (тянет его). Иоца… Пойдем отселева… Пойдем на улицу… Там ты мне все расскажешь.

Ш к о к о (вырывается). И лучше всего то, что я сам здесь — как последняя шлюха! Да-да, я! Я скотина, ничтожество, поджал хвост, как побитая собака. Вчера моего отца осудили на пять лет каторги. Он и слова не вымолвил в свою защиту. А я… я и пальцем не шевельнул. И вместо того чтобы тут всех зубами рвать, я из себя дурака строю, смеюсь, кривляюсь, песенки пою, и это для них, для этих скотов, которые его в тюрьму посадили!.. Да разве я человек, боже мой!

А н д ж а. Ох, Иоца, ты не прав, что так серчаешь на них. Ведь ты не можешь знать, виноват твой отец или нет.

Ш к о к о. Анджа, чтобы я этого от тебя больше никогда не слышал! Ты ведь ничего не знаешь… Ни в чем мой отец не виноват, ни в чем! Послушай… послушай, что он мне из тюрьмы пишет. Это письмо я вчера от него получил. Послушай, а тогда скажи мне, кто ворюга, а кто страдает понапрасну.

А н д ж а. Иоца, я прошу тебя, не надо сейчас читать это письмо. В другой раз прочтешь.

Ш к о к о. Нет! Ты должна услышать! Тут же, сейчас! Ты должна знать все!

А н д ж а. Иоца… нет… не сейчас, только не сейчас, умоляю тебя… Я тебе верю, что ни скажи — поверю.

Ш к о к о. Вот поэтому ты и должна послушать. Сейчас, чтобы знать, почему ты должна мне верить.

А н д ж а. Нет, не надо! Я ничего не хочу слышать… Ничего!

Ш к о к о. Анджа, слушай, коли я тебе говорю. Это очень важно. (Читает при свете спичек, которые зажигает одну за другой.) «Дорогой мой сын…»

А н д ж а. Иоца… Иоца… умоляю тебя, как матерь божью…

Ш к о к о (настойчиво). «…сообщаю тебе, что я жив и здоров. У меня тут есть все, что нужно, всего хватает, и ты не ломай голову, не беспокойся…» — и так далее… ну, это не важно. Ага! Слушай вот это: «Дорогой мой сынок, ты, наверное, думаешь, как и все другие, что твой отец запустил руку в общественную казну. Но твой отец из артельной кассы не взял ни единого динара{42}. Те десять миллионов, которых теперь недостает, я выдал Букаре по его требованию для покупки тракторов и для ремонта в артели. Все это было точно записано в книге расходов — и когда и на что выдано. Да вот только эта книга пропала в тот самый день, когда должна была приехать ревизия».

А н д ж а. Иоца, хватит… Хватит… Не надо больше.

Ш к о к о. Слушай дальше! Это самое главное. «Итак, дорогой мой сын, ревизия нашла приходную книгу, а расходную ей не показали, а поскольку денег не хватило, меня и обвинили в растрате. Но расходная книга была, в ней все было записано, это знает и Мачак, который работал со мной в правлении, да только Мачак сейчас молчит, как самая последняя шлюха, в свидетели ему не хочется, потому что кто-то заткнул ему глотку или взятку дал…»

А н д ж а. Ой, горюшко мое горькое, и что это я, несчастная, наделала! Не хотела я этого, не хотела, вот бог мне свидетель.

Ш к о к о. Сейчас ты и сама видишь, Анджа, кто заварил всю эту кашу… Ну погоди, Букара! Когда я тебя поймаю, я тебе башку камнем размозжу, как змее! Вот это тебе — за один год каторги… (Соответствующие жесты.) Вот это — за другой год… Это — за третий… Это — за четвертый… Это — за пятый… А потом я буду рвать от тебя кусок за куском, да бросать на корм кошкам и собакам… Вот так!.. Вот так!.. Вот так!..

А н д ж а. Успокойся, Иоца, умоляю тебя, как господа нашего Иисуса! Не кричи так, услышат ведь!..

Ш к о к о. Прости, Анджа, я не хотел…

А н д ж а. Не торопись так, Иоца. Ты не знаешь, что может случиться, если ты поторопишься. (Тихо.) Они могут навсегда разлучить нас. И мы никогда больше не увидимся.

Ш к о к о. Разлучить? Нас?.. Да как это дело может касаться нас с тобой?

А н д ж а. Ни о чем ты меня не спрашивай, да уж только поверь мне. Не трогай их, Иоца! Где тебе с этими чертями справиться!

Ш к о к о. С чертями, с рогатыми! Да мы еще поглядим, кто рогатый!

А н д ж а. Иоца, бедный Иоца! А обо мне ты и вовсе не думаешь. Ты меня не любишь!

Ш к о к о. Да не в этом дело. Мой отец пропадает. А я… тоже… тут в г. . .е вывалялся, с этим представлением. Я хочу смыть эту грязь!

А н д ж а (бросается ему на шею). Иоца, не надо, Христом-богом прошу, не надо… Своему отцу не поможешь, а меня погубишь… (Плачет.)

Ш к о к о (вырываясь из ее объятий). Анджа, что ты тут делаешь, среди этих жуликов? Беги в город! Найди там работу, а сюда больше не возвращайся. И я сюда больше не вернусь. А правду я все равно найду. (Убегает.)

Анджа остается одна, плачет.

Из укрытия выходят Б у к а р а и П у л ь о.

Б у к а р а. Хе-ха… Рогатый, глянь-ка!

П у л ь о. Скажи ты мне, Мате, по-честному: кто взял эти деньги?

Б у к а р а. Ну, смелее, смелее, парень! Я ведь тоже не из пужливых! Посмотрим, кто кого! Анджа, хорошая моя! Ты должна взять у него это письмо!

А н д ж а (в слезах). Нет! Ни за что! Ничего больше для вас не сделаю. Счастье вы у меня отняли… Шпионить заставили… Не буду больше я для вас шпионить!..

В дверях показался Ш к у н ц а. Он зажигает свет. Все смотрят на него с изумлением.

Ш к у н ц а. Извините… Я не хотел помешать… Вижу — свет не горит. Я и подумал…

П у л ь о (смущенно). Ничего, ничего, учитель! Будь как дома… Ты чего?

Ш к у н ц а. Да ничего особенного… У меня тут, кажется, осталась… (Ходит по комнате, заглядывает под стол и под лавки.) Что поделаешь, годы идут, становимся забывчивыми… (Под одной из лавок находит наконец книгу.) Ну, так я и думал, вот она… «Гамлет» Шекспира. (Разглаживает и вытирает книгу.) Жаль. Всю книгу измяли… Еще раз, товарищи, простите, что помешал, и… Завтра в шесть. (Уходит.)

П у л ь о. Мате, я спросил тебя: кто взял деньги?

Б у к а р а (смотрит вслед Шкунце). А что, если он все слышал и все понял?

П у л ь о (требовательно). Мате… кто взял деньги?

Букара молчит.

З а н а в е с.

Прошло несколько недель. Там же.

Входят Ш к у н ц а и Ш к о к о. Они вносят большой ящик, который Шкунца тут же открывает.

Ш к о к о. А что тут, учитель?

Ш к у н ц а. Да вот видишь, ящик. А в ящике (вынимает театральные костюмы) — королевская одежда. То, что носили настоящие короли, а не какое-нибудь там тряпье… Не понимаю только, как это в городском театре решились послать нам эти костюмы. Не из любви же к искусству!

Ш к о к о (разглядывает костюмы). И мы это на себя наденем, когда будем представлять?

Ш к у н ц а. И наденете… Хотя от этого не будет никакой пользы. Тут костюмы не помогут, дорогой мой юноша! Букара останется Букарой, а Пульо — Пульо.

Ш к о к о. Спалить… Все это надо спалить!.. Облить бензином и поджечь. И эти костюмы, и эту сцену, и это представление… все подряд!

Ш к у н ц а. Ого! Довольно необычная идея для исполнителя роли главного героя.

Ш к о к о. Не тронь меня, учитель. Ты тут еще добавляешь… Хватит с меня моих мучений. Отец — в тюрьме, а меня заставляют, словно медведя на цепи, народ потешать.

Ш к у н ц а. Должен признаться, юноша, я тебе удивляюсь. Ты, насколько я вижу, неглупый и честный парень, и… прости меня… мне непонятно, почему ты тут строишь из себя обезьяну? Может быть, смешно, что это говорю я, я ведь в тысячу раз больше похож на обезьяну, чем ты. Ну, я человек в летах, у меня семья, мне трудно плыть против течения. А ты молодой, ничем не связан, работаешь в городе. Не понимаю, что тебя интересует в этом представлении?

Ш к о к о. Эх, если бы я сам это знал, учитель… Сколько раз я себе говорил: «Больше не пойду!» Прихожу, чтобы послать их к ядреной матери… И тут вспоминаю, что так можно Анджу потерять… и нет у меня сил… А потом опять думать начинаю. Они моего отца погубили… И опять собираюсь уходить… Но тут мне приходит в голову, что, может, лучше бы остаться, найти настоящего растратчика и показать его всем… И вот я опять остаюсь и корю себя, что остался. И опять у меня в голове все мешается, и я уже не знаю, что делать и чего не делать… Время проходит, а я все еще путаюсь с этим дурацким представлением… Иногда кажется, что голова моя лопнет.

Ш к у н ц а (ставит два стула на стол). Эх, мой Иоца, какой ты еще наивный! Ты думаешь, что, если найдешь вора и покажешь на него пальцем, все этим и решится. Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Все тут поднимутся на его защиту да тебя же еще в воровстве обвинят. Ты даже и не представляешь, кто тебе здесь может ножку подставить. Я не собираюсь никого обвинять, но… тут на днях, когда мы с тобой столкнулись в дверях, Анджа, похоже, что-то выведывала от тебя…

Ш к о к о. Неправда! Этого не может быть!

Ш к у н ц а. К сожалению, правда! Я ведь застал их тогда в темноте — и ее, и Букару, и Пульо, — они разговаривали. Предполагаю, что она должна была заставить тебя говорить, а они подслушали все, что ты ей сказал.

Ш к о к о. Не может быть… Это невозможно! Ты врешь, учитель!

Ш к у н ц а. Зачем мне тебе врать! Если я вообще желаю кому-нибудь хорошего в этой вонючей деревне, так это только тебе, будь уверен!

Ш к о к о. Чтобы Анджа была против меня… Не могу поверить… Не может быть!

Ш к у н ц а. Я на твоем месте, дорогой мой юноша, был бы немного осторожнее или бы вовсе уехал отсюда. Что поделаешь, таковы люди!..

Ш к о к о. Учитель… Учитель… Сжалься!..

Ш к у н ц а. Тихо! Спокойно! Сюда идут.

С шумом входят П у л ь о, Б у к а р а, М а ч а к, А н д ж а, М а й к а ч а. За ними выходят на сцену П е р в ы й, В т о р о й, Т р е т и й, Ч е т в е р т ы й и П я т ы й к р е с т ь я н е, н е с к о л ь к о к р е с т ь я н о к.

Б у к а р а. Кто знает, много ли доведется еще жить. Пройдут годы: «Где был?» — «Нигде»… «Что сделал?» — «Ничего»… Что другое и остается, кроме как есть да пить. А так хоть что-нибудь получишь от жизни, прежде чем нечистый возьмет.

М а ч а к (пьет из бутылки, вино течет у него по подбородку). А хорошо у тебя вино, Мате! Золотом заплатить не жаль! Где это ты его покупал?

Б у к а р а. Где покупал? Свое это! Только что из бочки налил. Возьмите, товарищи, отведайте.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н (пьет). Ей-богу, хорошо, будто сам Иисус его для себя разливал!

М а ч а к. А ты продавал его?

Б у к а р а. Да вот тут на днях личанам продал два бариля{43}, по двести динаров взял. Больше ни за что не соглашались дать, сукины дети.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. По двести? Да за эти деньги и чикаться не стоило!

В т о р о й к р е с т ь я н и н (пьет). Ничего не скажешь, будто молнией в живот ударило! Такое и мертвых подняло бы на ноги!

М а й к а ч а. Ну, дай и мне чуток, горло промочить. Что-то уж больно пересохло.

Ш к у н ц а. Начинаем, товарищи, начинаем! У нас мало времени.

П у л ь о. А мы сегодня надолго здесь, учитель? Мне некогда.

Ш к у н ц а. Нет, сегодня мы будем вежливы с художественной литературой. Стало быть, товарищи, прошу вашего внимания! Начинаем репетицию. Сегодня на очереди знаменитая сцена — «Мышеловка», или искушение совести короля. Там, в «Гамлете», на сцену выходят актеры, которые показывают королю спектакль, пытаются поймать его совесть в ловушку, рассчитывая, что он выдаст себя. Однако совесть, которую можно поймать в ловушку, — это слишком устарело для такой передовой среды, как ваша. И я, разумеется, прогнившую гамлетовскую «Мышеловку» превратил в демонстрацию передового народа против диктаторского монархического режима… Начинаем! Вот тут, наверху, сидит, скажем, король. Пожалуйста, товарищ управляющий, поднимитесь наверх. Товарищ Майкача сидит рядом с ним… Товарищ Пульо — здесь, товарищ Мачак — вот тут, а товарищ Анджа — рядом со своим отцом.

Букара и Майкача забираются на стол и садятся на стулья, остальные рассаживаются на столе рядом с ними. Крестьяне стоят у стола.

Начинаем!

Б у к а р а. Погоди, погоди! Так не годится, товарищ учитель! Мы это тут представляем угнетателей народа или не представляем? Надо, брат, чтобы сразу было видно. Дай нам опрокинуть стаканчик-другой! Это тебе как раз и выйдет, что мы наслаждаемся плодами народных трудов, и к тому же, как горло промочишь — вроде бы и представлять полегше.

М а ч а к. Эх, Мате, спасибо, неплохо сказано, сам бог тебе эту мысль шепнул!

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. Дай-ка сюда эту бутылку, надо от нее благословение принять!

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. Да с сухим горлом и овец пасти неспособно, а уж представлять-то — и подавно.

М а й к а ч а. Ну нет-нет! Это дело на пустой желудок не пойдет. Слушай, Анджа, родимая ты моя, вот тебе ключ, сбегай ко мне в корчму, принеси копченого мяса, там кусок на стойке лежит. Да буханку хлеба не забудь прихватить!

Б у к а р а. Браво, Мара! Да ты словно мои мысли подслушала!

П у л ь о. Анджа, Анджа! Две буханки!

А н д ж а уходит.

М а ч а к. У меня тоже есть предложение. Раз уж мы тут едим да пьем, неплохо бы и в картишки перекинуться. Одно без другого не бывает, не так ли?

Б у к а р а. Правильно! В самую точку попал! Пусть, братец ты мой, публика видит, как наслаждаются господа, пока народ по́том-кровью обливается. Откуда бы иначе людям узнать, кто мы такие. Правильно я говорю, учитель?

Ш к у н ц а. Да ведь… Люди это знают и без всяких церемоний. А вам виднее.

Б у к а р а. Да ты не беспокойся, учитель! Ты только дай мне волю. Если уж я руковожу представлением, все будет как нельзя лучше.

Ш к у н ц а. Пожалуйста, пожалуйста! Я ничего не говорю, вы власть, вы и решаете.

Букара, Майкача, Пульо и Мачак играют в карты, выпивают; Шкунца пишет плакаты.

Б у к а р а (в руках его полный стакан, поет).

Все подхватывают.

М а ч а к. Ходи, Полоний, отец мой, твоя очередь.

П у л ь о. Чем ходить-то, Лаерт, сын мой?

М а й к а ч а. Ваше величество, Клавдий, муж мой дорогой, а ну, покрой эту королем!

Б у к а р а. Не могу, Гертруда, больно велика…

М а й к а ч а. Сдавай его, черт побери, чего его держать!

Б у к а р а. Этот валет, Гертруда, не стоил того, чтобы на короля менять.

П у л ь о. Лаерт, сын мой, придави короля тузом!

Входит А н д ж а, она несет мясо и хлеб.

М а ч а к. Отец мой, Полоний, вот Омелия, твоя дочь, а моя сестра, она нам мяса принесла.

Б у к а р а. Омелия, отрежь королю, своему господину, пару ломтей, что покраснее.

П у л ь о. Не забывай и об отце своем, о Омелия!

М а й к а ч а. А ну, Полоний, мой верный слуга, плесни-ка своей Гертруде чуток из бутылочки!

Анджа режет мясо и хлеб и обносит актеров, а они едят, пьют и играют в карты.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. Здорово, ничего не скажешь! Вы там наверху угощаетесь, как взаправдашние господа, а у нас тут внизу горло пересохло.

В т о р о й к р е с т ь я н и н. А еще товарищи руководители! Где социализм, где равноправие?

Б у к а р а. Слушай, ты, Шиме! Нешто тебе не ясно, что мы тута представляем монархию, а ты — последняя спица в колеснице. И положено, брат, нам подкрепляться, а тебе — слюнки глотать… Ну, пошли дальше, на чем мы остановились»?

Продолжается игра в карты, слышатся отдельные реплики.

«Берегись, мой сын Лаерт, ее величество Гертруда…» «Вот ведь проклятая карта!.. Ничего, пожертвуй!»

Б у к а р а. Давайте, товарищи, теперь споем… Споем!

В с е (кто наверху, поют).

Б у к а р а. Эй, вы, там, внизу! Чего сидите? Теперь ваш черед! Поднимайте восстание и свергайте монархию! Не будем же мы сами себя свергать!

Ш к у н ц а. Лозунги готовы, товарищи! Можно начинать восстание. (Раздает крестьянам плакаты с лозунгами. Первому крестьянину.) Ты кричи: «Долой короля Клавдия и его клику!»

П е р в ы й к р е с т ь я н и н (повернувшись к публике). «Долой короля Клавдия и его клику!»

Ш к у н ц а. Давайте и вы, все! Поддерживайте его!

К р е с т ь я н е. «Долой!..»

Б у к а р а. Погоди, погоди, учитель! Кто тута король, я или публика? На кого они орут? Почему от меня отворотились?

Ш к у н ц а. Правильно! Обернитесь в ту сторону, к товарищу управляющему… (Второму крестьянину.) А теперь ори ты: «Не желаем монархию в Дании!»

В т о р о й к р е с т ь я н и н. «Не желаем монархию в Дании!»

К р е с т ь я н е. «Не желаем!..»

Ш к у н ц а (Третьему крестьянину). А теперь ты давай свой лозунг, да поживее…

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. «Долой тиранию королевы Гертруды!»

К р е с т ь я н е. «Долой!..»

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. Давай-ка и я чего-нибудь крикну… Только у меня нет слов…

Ш к у н ц а. Давай, ори: «Долой слуг реакционно-монархического режима во главе с предателем Полонием!»

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. «Долой слуг реакцион…» Слушай, учитель, дай ты мне чего-нибудь покороче!

К р е с т ь я н е. «Долой!..»

Ш к у н ц а. «Да здравствует республика трудового народа Дании под мудрым руководством президента Гамлета!»

К р е с т ь я н е. Да здравствует!

Б у к а р а. А теперь и до коло очередь дошла… Давайте коло!

Первый крестьянин берет свирель с мехами и играет, а Второй, Третий, Четвертый и Пятым начинают плясать коло вокруг Букары. Пульо, Мачак, Майкача и Анджа спускаются со стола и присоединяются Букара остается один сидеть на столе, он ест, пьет и раздает куски мяса, а коло вертится вокруг него.

У ч а с т н и к и к о л о (поют).

Букара встает, размахивая окороком и бутылкой. Коло достигает кульминации.

В с е т а н ц у ю щ и е. Жги, жги… хоп, хоп… поддай, поддай… хоп, хоп, хоп… скокни-прыгни, скокни-прыгни… хоп, хоп, хоп, жги, жги, поддай, поддай, скокни-прыгни. Ю-у-у-ухух-у-у-у!

Б у к а р а. Браво, сукины дети! Вот так плясать надо, клянусь христовыми опанками{44}! Идите сюда, давайте чокнемся! Все идите! Всех вас люблю, как родных братьев, и до чего же вы здорово представляете! (Наливает всем стаканы.)

М а ч а к. Вперед! Давай, народ, давай! Вот вам лекарство! Нечего и к врачу ходить! Да здравствует товарищ Букара!

В с е. Да здравствует! (Поднимают стаканы.)

Б у к а р а. Иди сюда и ты, учитель! Чего там в сторонке стоишь? Ты, брат, тоже заслужил!

М а ч а к. Да здравствует учитель! Да здравствует представление!

В с е. Да здравствует! (Поют.) «Будем пить, будем пить, до зари, до утра!» (Пьют.)

М а й к а ч а (разглядывая ящик). Ой, и чего тут только нет! (Вынимает корону.) А это что такое, учитель?

Ш к у н ц а (пьет). А это, видите ли, товарищ! Корона… корона, такие короли носили.

М а й к а ч а. Да ну! Стало быть, это для меня. А это на голову надевать, что ли?

Ш к у н ц а. Да, конечно, но это только тому, у кого есть голова.

М а й к а ч а (надевает корону). Ого! Если бы меня увидел король Петр, он взял бы меня с собой в эмиграцию.

Ш к у н ц а. Стойте, стойте, королева должна надеть мантию. (Вынимает из ящика королевскую мантию и накидывает на плечи Майкаче, она взбирается на стол, где восседает Букара.)

Б у к а р а. Эй, учитель, а для меня там не найдется короны, а? Король я или нет?

П у л ь о. Да тебе, Мате, такая не подойдет. Для твоей головы надо обруч со столитровой бочки.

Б у к а р а (надевает корону, которую ему передает Мачак). Да ты только глянь-ка, да ты только глянь! Если бы вдруг восстановилась монархия, я бы далеко пошел!

Крестьяне подходят к ящику, вынимают театральные костюмы эпохи Возрождения, с удивлением разглядывают их.

М а ч а к (вынимая трико). Что это такое? Не то портки, не то чулки!

П у л ь о. А глянь-ка на эту куртку, Мате! Рукава-то что поросячьи пузыри!

А н д ж а (вытаскивает шелковое платье). Ой, бедная я, несчастная! И как же я в этом ходить-то буду? Запутается все меж ног, тут и свалиться недолго!

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. Ой, какие короткие порточки! У моей Станы такие же…

М а й к а ч а. Да эти королевы какие-то чумовые были. Коли столько одежи на себя в дому напяливали, в чем же они тогда на улицу в холод-то выходили?

В т о р о й к р е с т ь я н и н (вынимает кольчугу). Гляди-ка, вот диковина-то! Проволочная куртка! Вот бы в таком-то в поле ходить! Не рвется, не цепляется…

Б у к а р а. Иди сюда, королева, сядь ко мне на колени, я тебя немножко пощупаю!

М а й к а ч а (садится ему на колени и взвизгивает). Ой; Чем это ты меня уколол?!

Б у к а р а (держит ее за грудь). Хороши у тебя центры, королева моя! Дай-ка я из них немного соку выжму.

М а й к а ч а (вырывается). Пусти меня, чтоб тебе счастья не видать! И чего это ты творишь на глазах у людей!

Оба падают и катаются по столу.

Т р е т и й к р е с т ь я н и н (надевает на голову шляпу с пером). Кукуреку! Кукуреку! Петух на крыше!

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н (размахивает мечом). Вот так сабля, матерь божья! Только в лошадином заду ковырять!

Б у к а р а (завернувшись в черный плащ). Ба-а-бу, ба-а-бу! Видите, люди, бабу-ягу!

П е р в ы й к р е с т ь я н и н (в женской одежде). Добрый день! Добрый день! Я барышня, я кошечка! Мя-я-у!

В т о р о й к р е с т ь я н и н (задирает ему подол). Гляньте-ка на ножки у этой вот крошки! Такие и Грете Гарбо не снились.

М а ч а к (натянул трико и с гротескными жестами кланяется Первому крестьянину). Ах, барышня, прошу вас, один поцелуй в щечку!

П е р в ы й к р е с т ь я н и н (задирает подол). В нижнюю щечку, а коли хочешь — и в две!

М а ч а к (бьет его ногой). Иди к черту! У тебя изо рта воняет!

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н (колет его мечом сзади). Барышня, у вас ведро худое! Его заткнуть надо!

П я т ы й к р е с т ь я н и н (со шлемом в руках). А ну-ка, Мачак, давай, налей сюда, угостим нашу королеву!

М а ч а к (пляшет вместе с Первым крестьянином, поет). «Миловала Мара солдата, солдата, солдата, Добыла корону из злата, из злата, из злата…»

М а й к а ч а. Сюда! Все сюда! Ко мне! Пляшите! Скачите! Пойте! Я тут королева! Я приказываю! Хочу, чтобы и на небе было слышно, как мы тут веселимся!

Крестьяне в театральных костюмах кувыркаются, задирают подолы одежды, поют:

Майкача стоит выпрямившись, руки в боки, в королевской одежде и гордо смотрит на всех. Все это время Шкоко сидит в глубокой задумчивости в углу, не обращая внимания на происходящее, а когда и его силой пытаются увлечь в коло, он не выдерживает.

Ш к о к о (кричит). Пустите меня… Пустите меня, воровская шайка! Вы думаете, что я круглый дурак и позволю вам делать со мной все, что вам в голову взбредет?! Моего отца ни за что ни про что погубили, а меня хотите на посмешище выставить!.. Смотрите, подавитесь, я вам это обещаю, ворюги проклятые!

Продолжительная пауза. Все словно онемели и с изумлением смотрят на Шкоко.

А н д ж а (подходит к нему). Иоца, дорогой мой! Что с тобой приключилось?

Ш к о к о. А тебе, Анджа, я все сейчас выложу… На тебя посмотреть — вроде и не налюбуешься!.. А если глубже копнуть, оказывается, что ты змея подколодная, может, еще похуже всех остальных…

А н д ж а. Иоца, что ты говоришь, бог с тобой?!

Ш к о к о. Она еще спрашивает! И я, дурак, тебе верил! Я думал, что ты меня любишь… А ты у меня все выведала да и пересказала этим бандитам… Не показывайся мне больше на глаза, слышала, ты! Все между нами кончено!

А н д ж а (истерично). Ой, горюшко, горюшко мне, и до чего дожить пришлось! Держите меня! Жизни себя лишу, жизни!.. (Бежит в угол, бросается на пол, плачет.)

П у л ь о. Ты что-то уж больно хвост задираешь, парень! Попридержи язык, а то как бы и нам что в голову не ударило!

Ш к о к о. Молчи ты, пресноводный!.. Председатель! Тебя и так никто и в грош не ставит! Лижи лучше задницу Букаре! Все равно другого ничего не умеешь.

П у л ь о (в бешенстве). Что ты сказал?!

Б у к а р а. Стой, Миле! Ты-то ведь разумный человек! Разве не видишь, что парень не в себе? Я сам с ним разберусь… Слушай, Иоца. Мы знаем, что тебе тяжело, отец есть отец. Мы не будем обижаться на то, что ты тут наговорил. Да и вообще, поверь мне, мы ничего против твоего отца не имеем. Мы-то ведь не виноваты, нам тоже жаль… что все так получилось. Успокойся, давай, выпей стакан вина, все будет ладно! (Подает ему стакан.)

Ш к о к о (машинально берет стакан.) Гм! Стакан вина! И ты думаешь, что купишь меня за стакан вина? (Выплескивает вино Букаре в лицо.) На, получай!

Б у к а р а (утирается, сдерживая бешенство). Таких вещей не прощают, Иоца! Ну да ладно, я вижу, что ты не в себе. Только… я не понимаю, к чему все это ты нагородил. Твой отец ошибся и получил наказание, которое заслужил. И ты ничего не сможешь изменить.

Ш к о к о. Нет, друг, это уж ты погоди! Кто заслужил наказание, а? Говори, кто? Ты или он?

Б у к а р а. Я? Наказание?.. Да я-то тут при чем?

Ш к о к о. Так, значит! Теперь ты прикидываешься, что ничего не знаешь? Ты думал, что дело никогда не откроется?

Б у к а р а. Про что это ты?

Ш к о к о. Вот вам вор, товарищи! Вот кто взял деньги из кассы!.. Прикинулся, будто на покупку тракторов, удобрений, на ремонт конюшен… А мой бедняга отец думал: руководитель… партизан… Слушайте… Слушайте, товарищи, что мне отец пишет из тюрьмы, и судите сами… (Ищет в карманах, но не находит письма.) Где у меня письмо?.. Только что лежало тут, в этом кармане… Кто-то его украл! Ну, это дело твоих рук, Букара, не иначе. Ты и письмо хочешь уничтожить, как уничтожил книгу расходов. Давай сюда письмо, а то я все здесь разнесу!

Опьяневший Шкунца забирается в угол, голова у него опускается на грудь.

Б у к а р а. Письмо? Кто из вас, товарищи, видел письмо? Иоца, да что с тобой, сердечный? Ты не знаешь, что плетешь.

Ш к о к о. Ты уничтожил расходную книгу, а по ней ясно можно было видеть, что это ты взял общественные деньги… Мачак… Мачак… Ты ведь знаешь, была такая книга. Ты работал в одной комнате с моим отцом… Говори, Мачак!.. (Хватает его за грудь.)

М а ч а к (вырывается). Не видал я никакой книги. Ничего не знаю!

Ш к о к о (трясет его). Признавайся, скотина, или я тебя!..

М а ч а к. Пусти меня! Пусти! Ты спятил! (Вырывается и убегает.)

Крестьяне удерживают Шкоко.

Б у к а р а. Стойте! Стойте, товарищи! Не надо так! Парень больной, с ним надо по-другому. Ладно, Иоца, ты прав, все было так, как ты говоришь! Иди, бедняга, иди тихонько домой, ляжь, отдохни немного, тебе полегчает. Надо, товарищи, ему помочь! Проводите его кто-нибудь!

Ш к о к о (вырывается из рук крестьян). Пустите! Не подходите ко мне близко! Я не болен, я знаю, что говорю… Ах так! Вы, стало быть, одна шайка! Все выслуживаетесь перед этим вором! Ну погоди, погоди, мы еще поквитаемся с тобой! Я тебя выведу на чистую воду! (Направляется к выходу.)

А н д ж а (загораживая ему дорогу). Иоца… Стой!.. Выслушай меня, Христом-богом молю! Не виновата я, не виновата.

Ш к о к о. Убирайся с дороги, паскуда! (Отталкивает ее и уходит.)

А н д ж а (плачет). Тятя, вот срамота-то какая, тятя! Кто теперь на меня посмотрит! Что я теперь делать буду, несчастная! Мамынька моя родная, и за что я такая горемычная уродилась!

Продолжительная пауза. Слышны рыдания Анджи.

Б у к а р а. Такие-то дела, товарищи! Трудное это дело — работать с людьми. Я вот всем сердцем болел за наше село, за нашу артель, а видели, что получается?.. А теперь я в воры попал. Работаешь честно — нехорошо, воруешь — опять нехорошо. Ну что же, стало быть, это я и получил. Говорят ведь, с кем поведешься, от того и наберешься. Пойду я… Пойду лягу… Хватит на сегодня. (Хочет идти.)

Крестьяне расходятся.

П у л ь о (после ухода крестьян). Мате… Скажи мне… Куда делась эта расходная книга? Ты должен это знать!

Б у к а р а. Не суй нос, Миле, не в свои дела.

П у л ь о. Извини, Мате, это мои дела. Я имею право знать.

Б у к а р а. Если тебя так уж интересует эта книга, я могу заинтересоваться, как это ты ухитрился построить самый богатый дом на селе? Маловато у тебя жалованье для этого.

П у л ь о. Скотина… Скотина… Скотина ты!.. Тьфу! (Уходит, уводя Анджу.)

Б у к а р а идет за ними следом.

Шкунца остается один.

Ш к у н ц а (пьяным голосом).

Слышится радиопередача.

Г о л о с д и к т о р а. Не прошло и двух лет с тех пор, как в Хорватском национальном театре впервые после освобождения состоялась премьера трагедии Шекспира «Гамлет» в постановке Карла Бенковича, а сейчас мы уже имеем возможность видеть это известное театральное произведение в новом сценическом прочтении Томислава Ауэра. Несмотря на то, что речь идет о прославленном сценическом произведении, которое относится к величайшим достижениям мировой литературы, и, без сомнения, о его удачной сценической реализации, мы не можем не поставить под вопрос репертуарную политику этого нашего театра, пользующегося большим уважением. Во время великих и решающих событий — оккупации, народно-освободительной борьбы, строительства и восстановления, фундаментальных изменений в общественной системе — не означает ли обращение к классическим произведениям мировой литературы, хотя бы это были прославленные и великие произведения, — не означает ли это неспособность данного театра включиться в процессы общественного развития, не является ли это своего рода замыканием в кругу собственных интересов, изоляцией театра от нашей общественной действительности, его служением самому себе? Театр не может быть башней из слоновой кости, построенной ради нее самой, не может быть храмом чистого искусства, доступ в который имеют только посвященные, — он должен быть одной из форм живого народного сознания, частью самого народа, а именно — его пробудившейся частью, трибуной, где определенным образом будут обсуждаться его самые животрепещущие социальные и политические проблемы. Именно поэтому непонятно, почему с момента освобождения и до настоящего времени на подмостках Хорватского национального театра не появилась ни одна пьеса современной отечественной драматургии, а за последние два года, между двумя постановками «Гамлета», не появилось ни одно произведение отечественной литературы вообще. Но, несмотря на эти критические замечания, которые касаются репертуара, мы должны отдать дань уважения усилиям тех, кто работал над новой сценической реализацией «Гамлета». И хотя эта великая трагедия Шекспира уже несколько раз в различных режиссерских интерпретациях видела свет рампы Хорватского национального театра, Ауэр в своих замыслах не следовал ни одной из сценических реализаций этой трагедии, но, использовав бесконечные возможности ее толкования, сумел найти собственную, оригинальную сценическую концепцию. Сведя все развлекательные внешние и фабулярные компоненты к минимуму и используя на сцене только самые необходимые декорации, Ауэр отвлек внимание зрителя от того, что является преходящим и второстепенным по сравнению с основными проблемами «Гамлета», и представил нам, таким образом, истинную сущность трагедии Шекспира. Единственное, за что можно было бы упрекнуть это режиссерское решение, — за то, что в известной сцене «Мышеловка» король Клавдий и его угрызения совести слишком выдвинуты на первый план, а Гамлет и бродячие актеры остались на заднем плане, так что этим в какой-то степени нарушено то живое соотношение частей спектакля, в котором Гамлет является главной движущей силой.

Руди Хохнец, который выступал в главной роли, донес до нас образ Гамлета непосредственно, доверительно, тепло и естественно, и поэтому его знаменитый монолог «Быть или не быть» прозвучал как его личная исповедь — непонимание грядущего, а не как общечеловеческая дилемма на границе между бытием и небытием. Такая манера его игры оказалась в достаточном несоответствии с дьявольским, адским пафосом короля Клавдия в исполнении Вики Феллера, который в отдельных местах, особенно в моментах пароксизма, был неубедителен и переигрывал. Мелита Миклоушич-Астрицки проявила в роли Офелии необычайную чуткость ко всем тонким, нежным, лирическим нюансам этого образа, хотя в сценах безумия ей не всегда удавалось сохранить существенные черты героини Шекспира, поэтому роль не воспринимается как нечто единое целое. Из остальных актеров следует упомянуть Марияна Црнчича в роли могильщика, который, сохраняя равновесие между трагикой и цинизмом, сумел привлечь внимание публики своей своеобразной и убедительной игрой.

З а н а в е с.

Б у к а р а и М а й к а ч а сидят на стульях, которые подняты на стол, как и в предыдущем действии. Перед ними стоит Ш и м у р и н а с бумажкой в руках. Около них разместились: П у л ь о, М а ч а к, Ш к о к о, А н д ж а, П е р в ы й, В т о р о й, Т р е т и й и Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н е, П е р в а я и В т о р а я к р е с т ь я н к и. В центре стоит Ш к у н ц а, он держит в руках текст и дает объяснения, оживленно жестикулируя.

Ш к у н ц а. Теперь будьте внимательны, товарищи! Это последняя картина. Давайте наконец прорепетируем серьезно, как полагается. Вы ведь знаете, что в воскресенье — спектакль… Ты, Шимурина, знаешь свою роль. Ты вместе с народом будешь комментировать происходящее на сцене. Будь внимателен! Все зависит от того, как ты растолкуешь людям содержание спектакля. Веди себя так, будто перед тобой публика. Ну, начинай!

Ш и м у р и н а (запинаясь и заглядывая в бумажку). «Итак, народ мой прекрасный, мы подходим к завершению. Осталось только показать вам, чем дело кончилось, и вы можете идти спать… Вы все видели, товарищи, как Амлет и Омелия заглядывались друг на друга и как им не раз приходила охота изобразить из себя лошадь и наездника. И вот так однажды, братец ты мой, забавлялись они этим делом слишком уж усердно, и Омелия получила от Амлета, как бы это сказать, свой паек…»

Ш к у н ц а (Первому крестьянину). Ты сразу задавай вопрос!

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. «Что это за паек такой?»

Ш и м у р и н а. «Вот дурак навязался, неужели не понимаешь? Да он ей ребеночка сделал. Ну, понятно теперь? И вот, товарищи, когда это она так здорово влипла, он, ни слова не сказав, возьми да и эмигрируй за границу. А она, вот дура-то набитая, пока ей приятно было, не препятствовала ему тесто месить и, как это говорится, вовсе и не задумывалась о булгахтерии. А как увидела, что пузо у ей начало пухнуть, раскаялась, а как она была чокнутая, то и утопла в каком-то болоте».

Ш к у н ц а (Первой крестьянке). Здесь вы его прерываете, товарищ: «А пошел ты к черту!..»

П е р в а я к р е с т ь я н к а. «А пошел ты к черту! Разболтался уж больно! Бедняжку чести лишили да бросили, а он ее еще чокнутой называет. Сам ты чокнутый!»

Ш и м у р и н а. «Молчи, баба, ты в этом ничего понять не можешь! И вот, товарищи, когда король увидел, что приключилось, он и подумал…»

Ш к у н ц а. Теперь вы, товарищ управляющий, встаньте…

Б у к а р а (встает). «Погоди, погоди, Амлет, ублюдок от шлюхи! Сейчас ты при… как это там было… ага… прилип задом к печи. Ты за это расквитаешься!»

Ш и м у р и н а. «И пошел он так к Омелиному брату, который звался Леарт…»

Ш к у н ц а. Лаэрт.

Ш и м у р и н а. Лаерт… «Этот Лаерт был, товарищи, все время где-то в эмиграции…»

Ш к у н ц а. Мачак… сюда, к королю поближе. Вы ему, товарищ управляющий, говорите: «Послушай, ты…»

Б у к а р а. «Послушай, ты, товарищ Лаерт! Этот Амлет, это г. . .о собачье, сестру твою погубил, а ты на это спокойно смотришь! Да будь я на твоем месте, я бы пришиб его камнем к стене, я бы лепешку из него сделал!»

Ш к у н ц а. Давай, Шимурина, продолжай! Чего ты ждешь?

Ш и м у р и н а. «И вот, товарищи, когда Амлет воротился из-за границы…»

В т о р о й к р е с т ь я н и н. «И на кой черт он ворочался?»

Ш к у н ц а. А дальше? «Не мог, что ли…»

В т о р о й к р е с т ь я н и н. Это мы пополам разделим. Эти слова теперь он говорит. (Показывает на Третьего крестьянина.)

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. «Не мог, что ли, остаться там, где и был?»

Ш и м у р и н а. «Ну и дурак…»

М а ч а к. Не годится, не годится! Надо говорить: «Ну и дураки»! Теперь их два, дурака-то!

Ш и м у р и н а. «Ну и дураки!.. (Размышляя.) А почем он знал, что его ожидает. Он думал, что Омелия жива и они с ней еще не раз поваляются на травке… А когда он воротился, король, не будь дурак, подговорил Лаерта и Амлета, чтобы они подрались… Ну, скажите кто-нибудь, зачем он это сделал? Что ли, для того, чтоб увидеть, кто из них сильнее?»

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. «А зачем же еще?»

Ш и м у р и н а. «Вот ты и попался! В том-то и дело, что не для того. А хотел он, братец ты мой, чтобы Лаерт во время борьбы этой прикончил Амлета… И вот, товарищи, сейчас вы на сцене увидите, что дальше было. Поэтому поширше откройте глаза и уши!»

Ш к у н ц а. Теперь на очереди — сцена боя. Смотрите, это должно чистенько получиться. В прошлый раз было неважно. (Ставит Шкоко посреди сцены, тот безвольно подчиняется ему.) Ты, Иоца, становись здесь… А ты, Мачак, ходишь вокруг него в бешенстве…

М а ч а к (шагает вокруг Шкоко и рычит). «А, ты здесь, Амлет, ты здесь? Подойди только ко мне, вонючка! Как дам раз, тебе никакие лекарства не помогут!»

Ш к о к о (читает монотонно, едва слышно). «Что ты тут бахвалишься, засранец! Оглянись вокруг, да на себя взгляни! Воробей дунет — ты и улетишь!»

Мачак ждет. Пауза.

Ш к у н ц а. Ну, Мачак… Чего ты остановился? Продолжай!

М а ч а к. А где у него «в воздух»? «Ты и улетишь в воздух!»

Ш к у н ц а. Нет этого. Мы выбросили.

М а ч а к (продолжает). «И это говоришь мне ты, поросячий пузырь? Поглядись в зеркало, если не видел себя…» (Замолкает и задумывается.) А что там дальше?

Ш к у н ц а. Теперь ты себя хлопаешь по заднице.

М а ч а к (хлопает себя по лбу). Правильно! Хлопаю! (Хлопает по заду.) Вот, глянь-ка, на что ты похож!

Ш к о к о. «Ты это матери своей показывай, навозный жук! Пусть она подбавит тебе умишка, его тебе больно не хватает!»

М а ч а к. «Ты еще узнаешь, дерьмо собачье, чью сестру погубил, это я тебе говорю! Кишки свои с земли подбирать будешь!»

Ш к о к о. «Да неужто! Не тебя ли бояться прикажешь!»

Ш к у н ц а. Покажи, покажи ему!

Б у к а р а. «Товарищ Лаерт и товарищ Амлет! Я король, и я вам приказываю: хватит браниться! Коли не можете жить в мире, бейтесь здесь, у меня на глазах! Кто одолеет, значит, на его стороне правда!»

Ш к у н ц а. Давай, Иоца, отвечай: «Пусть будет…»

Ш к о к о (тихо). «Пусть будет так!»

Ш к у н ц а. Чего ты ждешь, Мачак? И ты тоже говоришь: «Пусть будет так!»

М а ч а к. Да чего тут! Когда он так без души представляет, и мне неохота делается.

Ш к у н ц а. Прошу вас, товарищи! Немного дисциплины!.. Пошли, Шимурина! Ты продолжаешь комментарий.

Ш и м у р и н а. «И вот, любезный мой народ, сейчас начинается катавасия. Амлет и Лаерт готовы к бою, тут же находятся и представители реакционного режима. И пришли они, сукины дети, чтобы увидеть, как Амлет сложит свою молодую голову за справедливость…».

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. «Берегись, Амлет, тебя обманут! Тебя убить хотят!»

Ш и м у р и н а. «Не бойтесь, товарищи! Ничего они не могут сделать Амлету. Посмотрите только, как он хорош и силен! Не парень — заглядение! Амлет, да у тебя плечи — что соколиные крылья».

Ш к у н ц а. Ты, Иоца, поднимай руки вверх! Напружь мышцы, чтобы была сила видна! (Ставит его в позу.)

Ш и м у р и н а. И вот товарищи, начинается бой…

Мачак кусает Шкоко за ногу.

Ш к у н ц а. Пошли, товарищи! Поддержку… Оказывайте поддержку Гамлету! Все вы — на его стороне.

Мачак и Шкоко начинают бороться.

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. «Держись, Амлет, надежда наша!»

В т о р о й к р е с т ь я н и н. «Не урони чести трудового народа!»

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. «Покажи этим собачьим выродкам силу своей геройской руки!»

В т о р а я к р е с т ь я н к а. «Вперед, Амлет, гордость и надежда Дании и всех окрестностей!»

Ш к у н ц а. Теперь эти двое бьются, бьются, бьются, бьются, и Гамлет опрокидывает Лаэрта… Лежи, Мачак, здесь, на земле. А ты, Иоца, стань коленом ему на грудь и схвати его руками за глотку. Так… (Показывает мизансцену, актеры выполняют задание.) Давайте, товарищи, кричите! Вы напряженно следите за боем. Вы взволнованы. Вы болеете за Амлета.

П е р в а я к р е с т ь я н к а. «Браво, Амлет, яблоко мое румяное, голубь мой белый!»

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. «Души этого Лаерта за горло, пусть у него душа с телом распростится!»

В т о р о й к р е с т ь я н и н. «Прижми его, скота, пусть в штаны наложит от страха!»

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. «А, стонешь, стонешь теперь, королевский блюдолиз! Понюхай, что такое руки народа!»

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. «Убей его, Амлет! Нечего эту скотину жалеть!»

Ш к у н ц а. Теперь кричите все в один голос!

К р е с т ь я н е. «Ура! Да здравствует Амлет!»

Ш и м у р и н а. «Товарищи! Посмотрите, как восстают представители трудового народа, чтобы разрушить прогнивший монархический строй!»

Ш к у н ц а. Ну, товарищи, что же вы застыли? Свергайте монархию! Сбрасывайте короля и королеву с их престола!

Крестьяне хватают Букару и Майкачу и сбрасывают их со стола.

Песню… Песню… Это надо делать под песню!

К р е с т ь я н е (поют).

Ш и м у р и н а. «Товарищи! Народ поднялся на восстание под мудрым руководством Амлета… Он поверг к своим ногам короля и его клику…»

Ш к у н ц а. А сейчас — воодушевление… Воодушевление, прошу!

П е р в ы й к р е с т ь я н и н. «Да здравствует свобода!»

В т о р о й к р е с т ь я н и н. «Долой шлюху Гертруду!»

Т р е т и й к р е с т ь я н и н. «Долой пропойцу Полония!»

Ч е т в е р т ы й к р е с т ь я н и н. «Долой Лаерта, конский навоз!»

Ш и м у р и н а. «Справедливость победила, товарищи! Справедливость всегда должна побеждать, потому как она на стороне бедноты и трудящего человека!»

Г о л о с а.

— «Правильно!»

— «Браво!»

— «Да здравствует Амлет!»

— «Долой врагов правды и свободы!»

М а ч а к. Помогите! Помогите… Он меня душит… Он меня по правде душит!..

Ш к о к о (выхватывает нож и приставляет его Мачаку к горлу). Все — назад! Чтоб ко мне никто и близко не подходил! Если кто попробует — пропал!.. Слушай, Мачак! Клянусь святым воскресением, прирежу тебя, как цыпленка, если не скажешь при всех, куда девалась расходная книга!.. Ты это знаешь, ты ее видел… Говори!

М а ч а к. Не… Иоца!.. Не надо… больно… Я ни в чем не виноват!.. Букара… Букара приказал мне ее спалить… Я не знал, зачем ему это, клянусь тебе… Он обещал мне большие деньги… Не убивай меня, Иоца, прошу тебя!

Ш к о к о (поднимается). Вот! Вот это я и хотел слышать!.. Товарищи, вы теперь все знаете, кто вор. Теперь вы знаете, кто берет деньги из кассы, а потом сжигает расходную книгу, чтобы не узнали, что деньги к его рукам прилипли. Мой отец безвинно пострадал. Зовите милицию, идемте в суд!

Б у к а р а. Нет, погодите! Какая милиция, какой суд? Кто может доказать, что я сжег расходную книгу? Разве не мог ее сжечь твой отец, когда увидел, что должна приехать ревизия и сразу же обнаружится, что денег в кассе меньше, чем нужно? Можно ведь и так объяснить, а?

Ш к о к о. Нет уж, Букара, на этот раз тебе не вывернуться! Тут все слышали, что сказал Мачак. Пошли, товарищи, в суд. Пошли! Все вы будете моими свидетелями.

Б у к а р а. Да ты в уме ли, Иоца? Ты думаешь, люди настолько глупы, чтобы поверить тому, что говорит человек, когда ему нож к горлу приставили? Вот пусть он теперь повторит то, что раньше сказал… Мачак, разве я приказывал тебе сжечь книгу?

М а ч а к. Пусть он отойдет подальше от меня со своим ножом, тогда я буду говорить!

Б у к а р а. Не бойся ты его! Ничего он тебе не сделает, пока мы все тут. Говори!

М а ч а к. Да, теперь, знаете… Товарищи, как бы это сказать…

П я т ы й к р е с т ь я н и н (вбегает, размахивая руками). Люди, люди!.. Старый Шкокич повесился в тюрьме!.. Вот сейчас приехал человек из города… Повесился, господи боже мой!

Все онемели. Продолжительная пауза.

Ш к о к о. Вы его убили! Вы убили!.. Он был справедлив, как солнце, а вы уничтожили его, чтобы себя обелить… А я все время был тут с вами… кривлялся, будто ряженый…

Б у к а р а. Вот, товарищи, теперь вам все ясно… Теперь вы и сами видите, что мы ни в чем не виноваты. Невиновный разве повесится?! Я надеюсь, Иоца, что уж теперь и ты видишь, как обстоят дела?.. Я тебя, конечно, понимаю, отец есть отец… нам тоже жаль, что все так получилось. Правду сказать, не надо бы так делать… Дорого, очень дорого заплатил твой отец за свою ошибку, но ты и нас должен понять…

Ш к о к о. Я вас очень даже хорошо понял! Вы просто шайка разбойников! Вы его заставили на себя руки наложить! Но погоди, погоди! Этим дело не кончится! Если нигде не нашлось справедливости для моего отца, я ее сам добьюсь! (Бросается с ножом на Букару.)

Крестьяне оттаскивают его. Слышны голоса: «Держи! Да оттащите вы его! Отберите у него нож!» Шкоко держат Первый и Второй крестьянин. Букара, который во время потасовки упал на пол, медленно встает, придерживая одну руку.

Б у к а р а (крестьянам, которые подбежали ему на помощь). Ничего, ничего, товарищи. Все в порядке! Он немного меня оцарапал, ну и все…

Ш к о к о (вырываясь). Пустите меня!.. Пустите, говорят вам!

Б у к а р а (приводит одежду в порядок). Чего вы ждете, люди? Не видите разве, что человек с ума сошел от горя. Сбегайте кто-нибудь наверх, к телефону, звоните в больницу, вызовите врача!

Ш к о к о. Погодите! Стойте. Ни с места! Давайте разберемся. Я не болен. (К Пульо.) Товарищ Миле! Скажи им, что я не болен!.. Что все мои слова — правда… Ты ведь знаешь, кто вор!

П у л ь о (тихо). Оставь, Иоца! У нас у всех грехов хватает. Зачем еще прибавлять? Твоего отца уж все равно не воротить.

Ш к о к о. Анджа… Анджа, счастье мое!.. Прости… Я крепко тебя обидел… Помоги… Не мне — отцу моему помоги!.. Ты видела его письмо…

А н д ж а. Отойди! Ты сказал, что я шлюха… Оставь меня… Оставьте меня все в покое! (Убегает в слезах.)

Ш к о к о (Майкаче). Мара, Мара, милая…

М а й к а ч а. Не впутывай ты меня в это дело! Ничего я не знаю!

Ш к о к о. Учитель! Учитель!

Ш к у н ц а. Прости, Иоца… Ты и сам знаешь, я ни во что не вмешиваюсь. Меня это не касается.

Ш к о к о (крестьянам). Юре… Шиме… Скажите… Есть ли среди вас хоть один человек?.. Молчат все… Не найти тут человека… Ни одного! (Убегает.)

Пауза.

Б у к а р а. Вот, товарищи, вы и сами видели! Нелегко навести порядок на таком большом предприятии, как наша артель. Тут вам и ненависть, и кражи, и зависть, и чего-чего только нет! Я что хочу сказать… И у нас, руководящих работников, пока что тоже бывает не все в порядке. И у нас случаются ошибки, промахи да всякие там неправильности. Все мы люди, всякое бывает… Да что об этом говорить! Мы ведь подготовили представление, какого вовек не видала наша Нижняя Мрдуша. Не важно, что Амлет от нас ушел. Мы, если надо, будем представлять и без него. Так ведь, товарищи?

Все молчат.

Чего это вы примолкли? Мы подготовили представление, слышите, вы… Это надо отпраздновать. Давайте песню… Как это там поется:

Юре… Шиме…

М а ч а к… Пойте же, черт побери!

Первый крестьянин начинает неохотно петь, остальные один за другим присоединяются.

Б у к а р а. Коло!.. Давайте коло!.. Жги!.. Давай!

Крестьяне начинают танцевать коло вокруг Букары, сначала медленно, словно скованные каким-то страхом, затем ускоряют ритм.

(Хлопает в ладоши в такт танцу, поет). Жги… хоп, хоп, хоп… давай, давай… хоп, хоп, хоп… скокни-прыгни, скокни-прыгни… хоп, хоп, хоп… жги, жги, давай, давай, скокни, прыгни… Ю-у-у-у-уху-уху-у-у!

Ш и м у р и н а. Давай-ка это: «Стаканы, тарелки…» Забирайся наверх, живо…

Шимурина и Букара забираются на стол.

(Импровизирует в ритме коло.)

В с е (поют).

Ш и м у р и н а (глядя на Букару).

В с е (поют).

Танцуют все быстрее, все безумнее.

Ш и м у р и н а.

Б у к а р а. Хоп, хоп, хоп… жги, жги, жги, скокни-прыгни, жги, жги, жги…

Ш и м у р и н а.

Б у к а р а. Вертись, хоп, хоп, брыкнись, хоп, хоп, шевелись, хоп, хоп, повернись, хоп, хоп…

Ш и м у р и н а.

Б у к а р а.

Ш и м у р и н а.

Т а н ц у ю щ и е.

Ш и м у р и н а.

Б у к а р а. Хоп, хоп, хоп, хоп, живей, живей, живей, живей, карты, рефераты, бумаги, колбасы, договоры, отчеты, штаны, тракторы, тузы, сливовица льется, волы, овцы и кони, навоз, артель, артель, артель, вертись, кружись, присядь, встань, хоп, хоп, хоп… хоп…

В с е (поют).

Вдруг гаснет свет.

Г о л о с Б у к а р ы. Кто погасил свет? Кто погасил свет?

Г о л о с Ш к у н ц ы. Света!.. Зажгите свет!.. Света!

З а н а в е с.

1971