Двадцать два дня, или Половина жизни

26.10

До обеда — стихотворение Йожефа «Очень больно». Закончил семь строф, пока еще совсем вчерне. В этой балладе в личном — весь мир. Отвергнутый женщиной призывает все существа, испытавшие боль, собраться у ложа жестокой и всеми голосами страдания прокричать ей в уши: очень больно! Появляются невиновные, растоптанные полицейскими сапогами, выхолощенные быки, раздавленные машинами собаки, рыбы на крючке, женщины в родовых муках — и мужчины…

В кафе «Жербо» с Манди; рассказываю ему историю с таксой; он слушает с напряженные вниманием, явно волнуется, стремительно спрашивает, где это происходило, как выглядели оба, какая кличка у таксы, восклицает: «0 боже мой!» — вскакивает, не дождавшись черного кофе, и убегает в метро.

Манди — это миф в пиджаке, синем, как ночь.

Что так взволновало Манди? Может, он знаком с обоими, может быть, со всеми тремя? Какую роль играет человек в синем халате? Чем закончилась эта история? Не знаю.

Каждый раз, когда я вижу Манди, мне вспоминается какой-нибудь случай, связанный с кино, например с тем референтом, который однажды на торжественном заседании решил, что его снимают для телевидения. Он сразу повел себя так, как, по его представлениям, должен был вести себя общественный деятель, привычный к съемкам. Он облизнул губы, чтобы они заблестели, выпрямился, чуточку приоткрыл рот, вздернул подбородок, распрямил плечи, начал напряженно смотреть мимо камеры, наморщил лоб, стал перелистывать программу и т. д. и, разумеется, мечтал, как вечером будет со всеми чадами и домочадцами сидеть перед экраном телевизора и снисходительно наблюдать изумление домашних. Я догадался, о чем он мечтает, ибо он выпятил грудь и лицо его приняло величественное выражение, а жужжащая камера снимала человека, что сидел позади нас, а вечером телевидение и того не показало, все торжественное заседание было лишь упомянуто в информации без изображения.

Не завтракал, не обедал, теперь могу себе позволить кутеж. Впервые в жизни ем мороженое с каштанами.

Какая фантазия в конкретной поэзии могла бы превзойти подобное меню: пирожное с яблоками, пирожное с кремом, французское пирожное с кремом — наполеон, пышка с кремом, шоколадное пирожное «Индеец», венские кубики, лепешки с кремом, ореховый полумесяц по-прессбургски, маковый полумесяц по-прессбургски, миндальный полумесяц, шоколадный торт, торт «Добош», торт «Гусиные лапки», апельсиновый торт, пуншевый торт, торт «Ройяль», торт «Розалинда», торт «Зашер», фигурный торт, шоколадный торт à la jour, торт «Добош» à la jour, фруктовый торт, кофейный торт со сливками, десерт «Пунш с шоколадом», королевская бомба, парижская бомба, десерт «Рококо», десерт «Одесса», «Утренняя звезда», «Радуга», картошка-гигант, нуга ломтиками, уголки, сладкие клецки, пышки с коньяком, десерт «Риго-Янчи», десерт по-бразильски, шоколадная корзинка, «Бомба для Евы», «Светлячок», «Креолка», пышки с клубникой, кофейный десерт «Ней», апельсиновые дольки, пышки с каштанами, каштановые трубочки, ракушки с грильяжем, корзиночка с каштанами, корзиночка с клубникой, корзиночка с малиной, пирожное «Художник», мороженое-ассорти, мороженое со сливками, кофе-гляссе со сливками, пылающее мороженое, торт «Парфэ» ломтями со сливками, каштановое «Парфэ», «Парфэ» с пуншем и шоколадной глазурью, пудинг «Дипломат» с пуншевой глазурью, голландские кубики с шоколадной глазурью и сливками, шоколад в бокале, каштановый крем, фруктовый крем, пюре из каштанов со сливками, бомба с мороженым, бомба с леденцами, шоколадная бомба, смешанный десерт, бренди «Кардинал», французский коньяк, гран-джин, шотландское виски, коньяк «Ланцхид», виски «Клуб 99», «Уникум», «Хубертус», «Шерри-бренди», «Кюрасо», ликер «Мокко», вермут, чинзано, апельсиновый сок, ананасный сок, сок грейпфрута, кока-кола, лимонад, сельтерская вода (не указан только кофе).

«Ланцхид» — значит Цепной мост. У нас название этого коньяка выговаривали на английский лад — «лэнчид», откуда нам знать, что надо говорить «ланцхид». Изменяется ли вкус коньяка от произношения? Иной ли вкус у «лэнчида», чем у «ланцхида»? Думаю, что да.

«Цепной мост» — это предельно потемневший коричневый коньяк, черно-коричневый.

Цепной мост: огромные воинственные выступы, римские крепости, арки, стальные сооружения, подобные частям фантастической военной машины, и львы с клыками вампиров, но без языков.

Массивные стальные канделябры на сплошных опорах, их корпуса — страшные темницы, и кажется, что ночью туда запирают дневной свет.

Львы без языков, над которыми так много смеялись, выглядят неожиданно тощими.

Снова и снова — киновоспоминания: я увидел фильм Ланга «М», точнее, только рекламный ролик этого фильма, когда мне было десять лет. Я увидел лицо Петера Лорре[82], которое стало для меня воплощением посюстороннего страха, только лицо, смотревшее на меня так, словно именно я могу понять его и спасти; я почувствовал, что эта картина приоткрывает тайну взрослых, и не мог понять, почему этот фильм запрещено смотреть детям: кого же, как не самих детей, касается фильм о детоубийце? Я носился с отчаянными планами, несмотря на запрет тайком проскользнуть в кино, я, мне помнится, не ныл и не клянчил (а может быть, мне теперь кажется, что это было так)… На следующий день после премьеры в Рохлице отец пересказал мне картину, но в пересказе ничего не осталось, там не было ни «М», ни этого лица, воплощавшего ужас, и я снова убедился, что взрослые не хотят выдавать свою тайну, и больше не спрашивал, а вскоре после этого меня отправили в монастырь.

«М», с которого начинается слово «мифология».

Или, когда в Рейхенберге показывали «Танец на вулкане», я две недели подряд ходил на каждый сеанс — а их было четыре в день — и сидел в таком же напряжении, как в первый раз, дожидаясь минуты, когда Дебюрро[83] сорвет с себя костюм паяца и я его рукой швырну свою ненависть в лицо всем властям мира: «Заварите для Короля такую кашу, чтобы он подавился ею!»

Или, тоже в Рейхенберге, преподаватель гимнастики погнал нас, старшеклассников реформированной реальной гимназии, в обязательном порядке в кино на предмет просвещения — смотреть фильм о венерических заболеваниях, о путях заражения ими, об их последствиях и о профилактике этих заболеваний; и мы, напустив на свои прыщавые физиономии выражение всезнающей опытности, небрежно бухались в кресла рядом со столь же небрежно усаживающимися соученицами, решив и глазом не моргнуть, но надеясь испытать ужас, проникнуть в тайну. Я помню, что сидел между Милли и Акселем и мы так ждали начала, что Аксель не скалил зубы, а Милли не говорила глупостей; ожидание объединило нас, мы все превратились в Гамлета, нас признали взрослыми, этого я никогда не забуду… Стены пахли свежей штукатуркой, окна были неплотно закрыты шторами, сквозь них, как холодный дым, проникал серый и скудный дневной свет; сеанс долго не начинался, но, несмотря на скрип стульев и покашливание, в зале было совсем тихо, пока наконец не возник гудящий пучок света и в замок Эльсинор не ворвались бесконечной чередой гноящиеся половые органы; не дух отца появился, а сразу же — Фортинбрас, и он предводительствовал полчищами мошонок, срамных губ, головок полового члена, клиторов; это было гротескное зрелище, оргия бессмыслицы; мы были ошеломлены, сбиты с толку и все больше недоумевали; а потом стали появляться все остальные части тела, и все — либо покрытые гнойной коростой, либо изъязвленные гноем, словно автор фильма хотел составить исчерпывающий перечень всего, что может сгнить у человека: глаза, фаланги пальцев, груди, пах_; верхние губы, нижние губы, углы рта, рот, язык, кончик языка, десна, подбородок, ямочка на подбородке, челюсть, основание уха, ушная раковина, мочка уха; все это было показано с немецкой основательностью и полнотой, это было просвещение на немецкий лад, одинаково сметающее на своем пути мысль, чувство и волю, немецкая антипорнография, оргия неизящества; мы могли бы выйти из этого — сколь ни патетически это звучит — преображенными, ведь мы впервые почувствовали, что нас принимают всерьез и считают взрослыми, вместо этого мы все с большим отчаянием погружались в свинцовое отупение, и единственным результатом этого просвещения была твердая решимость никогда больше не давать себя просвещать. На сей раз даже те шлюшки, которые промышляли при свете дня и поджидали нас, рассчитывая на появление возбужденных клиентов, сжалились над нами; я подумал, что они могли бы возбудить иск по поводу нарушения их деловых интересов, но в конце концов они увлекли за собой учителя гимнастики.

Но когда потом в Полтаве генеральский сын Ганс Иоахим Р., впервые появившись вечером в казарме, разделся, нажал ногтями на желтую кожу под грудью и небрежно бросил: «Где бы я ни надавил на свое тело, отовсюду выходит гной, я весь загноился, слышите», мы уставились на него, полные потрясенного изумления; и он, несмотря на хилость, лень и немощь, стал с общего молчаливого согласия нашим предводителем; он носился с дерзкими мыслями, например, наладить производство самогона и предпринять без приказа разведывательную вылазку в овеянные тайной запретные пригороды, но все это осталось неосуществленным, он вскоре взлетел на воздух в поезде с отпускниками, взорванном партизанами; вот тоже часть фашистского прошлого, и я уже десятки раз принимался за его описания, и десятки раз это не удавалось мне.

Цепной мост: арфа со струнами из трехгранных стальных тяжей, кто играет на ней?

Валютный магазин, где продаются изделия художественных ремесел; на витрине много ваз в югендстиле; два худощавых юнца в кожаных куртках и синих джинсах стоят перед витриной, тихо совещаются, поплевав на ладони, приглаживают волосы и, набравшись решимости, входят в магазин.

Меня каждый день снова изумляет близкое родство логики и сказки. Существенная черта сказки в том, что все могут вступать со всеми, каждый с каждым в коммуникативные отношения, но ведь это же существенная особенность логики! С помощью логики я могу выразить и вселенную, и любой отдельный предмет, и любое положение вещей через любой другой предмет и любое другое положение вещей, например: туманность Андромеды через цветок апельсина, для этого мне нужно только сформулировать предложение, содержащее в себе суждение со словами «цветок апельсина», например: «Любой цветок апельсина пахнет караваном», — и потом преобразовать это предложение следующим образом: «Все во вселенной либо пахнет караваном, либо не является цветком апельсина», тогда это относится и к туманности Андромеды; итак, «Либо туманность Андромеды пахнет караваном, либо она не является цветком апельсина».

Лирика способна на это не безгранично (и миф тоже), ее логика строже, чем логика логистики. Она (без особого обоснования) может связать с цветком апельсина — цветком оранжа — только Орион.

Мир может быть выражен в поэзии потому, что он может быть выражен в математике.

Были с Золтаном в киношке почти совсем за городом, но еще не доезжая до пригородов и глиняных карьеров. «Светлые ветры» — фильм об общественных проблемах 1947 года, то есть исторический фильм, но современные костюмы (джинсы и водолазки), реквизит и ритуал маоистских отрядов создают эффект остранения. Золтан переводит; я понимаю все и не понимаю ничего; на обратном пути Золтан объясняет мне историческую ситуацию, теперь мне хотелось бы посмотреть картину еще раз, но она больше не идет.

А в лавке рядом с киношкой — венгерская салями, которой все время не было в больших магазинах Будапешта! Я спрашиваю Золтана, ведь он знает все о Венгрии, в чем секрет приготовления салями, но он отвечает только: «Нужны особое мясо, особый дым, особые пряности и особая сушка» — и, ухмыльнувшись, погружается в молчание.

Поездка сквозь ночь на открытой трамвайной платформе; долгая поездка в синей тьме, огоньки вдоль всего пути, и ощущение близости Дуная, и слабый встречный ветер, и долгий откровенный разговор без тени недоверия.

«Сметь все сказать» — нужно исследовать три полностью отличных друг от друга предложения, которые возникают от того, на какое слово придется главное ударение, а потом в отрицательном предложении «не» прошумит через все эти фразы, как крылья ангела смерти.

Вечером захотелось послушать радио, у меня в номере стоит прекрасный приемник, и шкала на нем освещается, и лампы нагреваются, но слышен только тихий гул, едва внятный гул музыки — что означает, о господи боже мой, этот символ?

Ученики монастырской школы в фильме «Светлые ветры» странным образом показались мне совсем чужими. Был ли я таким, как они? Внезапно все поставлено под вопрос.

В Кальксбурге[84] со мной тоже произошло преображение, да еще какое! Я пришел туда наивно-благочестивым, глубоко религиозным, богобоязненным ребенком, а убежал оттуда спустя четыре года убежденным атеистом.

Диалектика педагогики; бесконечно глупое, человеконенавистническое утверждение: «В голове ученика содержится только то, что мы в нее поместили».

Возможны ли преображения вопреки нашей воле? Разумеется, преображение в Кальксбурге произошло вопреки моей воле. А незамеченные преображения? И такие тоже. А преображения, которых человек желал, но которые привели к иным результатам? И можно ли действительно стремиться к преображению, не происходят ли они с человеком сами по себе?

В Берлине — читать Аристотеля.