Дверь в стене

Двойник мистера Маршалла

Среди многих любопытных случаев, которые мне – в ту пору деятельному члену Общества защиты аномальных явлений[140] – довелось расследовать, эпизод с призраком мистера Маршалла, явившимся викарию сассексвиллской[141] церкви преподобному Джорджу Бервошу и его помощнику преподобному Филипу Вендоверу, несомненно заслуживает отдельного рассказа. Примечательно уже то, что преподобный Джордж Бервош самолично известил наше научное общество об этом загадочном происшествии и представил, вопреки сложившейся практике, массу убедительных фактов.

Преподобный Джордж Бервош принадлежит к малочисленной армии разбросанных по стране ученых-любителей – священников, отставных военных, профессоров на отдыхе и дам-энтузиасток всякого звания и положения. Эти честные и бескорыстные рыцари спиритизма хотя и не имеют большого опыта работы со свидетельствами очевидцев, оказывают нам неоценимую услугу, возрождая почти исчезнувшую веру в реальность духовных сущностей. В нашем обществе преподобный был на хорошем счету благодаря своим экспериментам по передаче мыслей на расстояние.

Описанный им случай произошел в сочельник 1895 года, и сообщение мистера Бервоша было зачитано на январском заседании. Соответствующее расследование в Сассексвилле проводилось мной в апреле-мае.

Едва ли нужно объяснять читателям значение недавно вошедшего в английский язык слова «доппельгангер», напомню лишь, что оно подразумевает двойника: вы здесь и в то же время неожиданно являетесь своему приятелю или знакомцу в совершенно ином месте. Коротко говоря, доппельгангер есть фантазм живого человека. В наши дни многие достойные люди придерживаются мнения, будто подобные фантазмы возникают сплошь и рядом, зачастую, как и в том случае, который мне предстояло изучить, безо всякой видимой причины, словно по чьей-то нелепой прихоти. Итак, вышеупомянутый мистер Маршалл внезапно явился мистеру Бервошу и его помощнику и, будучи явно не в духе, обрушил на преподобного чудовищные, ничем не оправданные, бессвязные проклятия и угрозы, после чего так же внезапно исчез. Извлечь из его дикой выходки какой-либо символический смысл не представлялось возможным. Однако выглядел фантазм столь правдоподобно, а звучал столь оглушительно, что мистеру Бервошу и в голову не пришло усомниться в его реальности, несмотря на странное перемещение фигуры в пространстве, – как если бы человек не шел, а скользил над землей. И только когда непрошеный гость исчез из виду, у преподобного закралась мысль о призраке, ибо Маршалла как ветром сдуло и вокруг тотчас же воцарилась тишина. Действительно, это описание вполне согласуется с обычаями призраков, и всякий здравомыслящий человек именно так бы и рассудил.

Разумеется, для выяснения всех обстоятельств мне следовало перво-наперво посетить место действия и по возможности деликатно, но детально допросить мистера Бервоша и мистера Вендовера.

Преподобный Джордж Бервош занимает дом на холме, прямо над церковью; когда семейство его разрослось, он построил себе наверху, на том же склоне, небольшой, но удобный деревянный домик-студию, где уединялся поработать в тишине. Через вершину холма проложена пешеходная тропа; поравнявшись с калиткой возле студии, тропа круто сбегает вниз между живой изгородью пасторского дома и каменной церковной оградой и в конце концов приводит вас к кладбищенским воротам у проезжей дороги.

В сочельник мистер Бервош допоздна писал рождественскую проповедь – днем ему доставили посылку с литературой о привидениях и он принялся ее разбирать, – так что последнюю точку он поставил уже за полночь. Его помощник, с которым викарий держался исключительно по-приятельски, не чинясь, заглянул к нему на огонек выкурить трубку. Размечая завтрашнюю проповедь, викарий время от времени перебрасывался с ним словцом. В интересах дела следует упомянуть о том, что помощник викария, мистер Вендовер, был отъявленный скептик.

Когда все знаки и акценты были расставлены, викарий выпрямил спину, поднялся из-за стола и открыл входную дверь – посмотреть, какая погода на дворе. В ярком пятне света от распахнутой настежь двери он заметил в воздухе хлопья снега и хотел тут же сообщить об этом своему помощнику, но внезапно откуда ни возьмись перед его взором возник мистер Маршалл: тот стоял за калиткой, шатаясь, точно пьяный, и на лице его читалось сильнейшее возбуждение, словно он не находил слов высказать все, что у него накипело. Обретя наконец дар речи, он разразился потоком отборной и ничем не спровоцированной брани, употребляя такие гнусные и обидные выражения по адресу опешившего мистера Бервоша, что мне стоило большого труда убедить последнего во благо науки воспроизвести их для отчета.

Помощник викария узнал о появлении мистера Маршалла, когда услышал его злобную тираду. Он вскочил на ноги и из-за плеча своего начальника отчетливо разглядел мистера Маршалла. В следующее мгновение сквернослов пошатнулся и исчез в ночи так же внезапно, как и возник. Порыв ветра закружил хлопья снега, и дверь позади мистера Бервоша с лязгом захлопнулась. Мистер Бервош остался снаружи, а его помощник внутри.

В своем отчете Обществу психических исследований мистер Бервош привлек особое внимание к факту захлопнувшейся двери, усмотрев в нем доказательство квазиматериальной природы фантазмов: как иначе, вполне резонно замечает он, можно интерпретировать то обстоятельство, что исчезновение призрака повлекло за собой порыв ветра? Впрочем, вопрос этот прямо к делу не относится. Едва оправившись от изумления, мистер Бервош пошел к калитке, полагая, что Маршалл упал и лежит на земле, однако на тропе не было ни души – ни у калитки, ни выше по склону, ни ниже.

Вот, в сущности, и вся история с призраком, и сама по себе она, конечно, малоинтересна. Как я не преминул тогда же заметить, возможно, Маршалл, пребывая в нетрезвом состоянии, действительно проходил мимо, а его внезапное и якобы таинственное исчезновение объясняется просто тем, что он поскользнулся на обледенелой тропе. К тому же дверь захлопнулась, и все погрузилось во тьму, усилив эффект неожиданности. Тропа спускается вниз так круто, что путник, оступившись, легко может съехать по склону донизу в те считаные секунды, которые понадобились мистеру Бервошу, чтобы вновь открыть дверь. Надо сказать, мистер Бервош сам поначалу пришел к такому же выводу, и любой человек в здравом рассудке, полагаю, последовал бы его примеру.

Мистер Вендовер, конечно же, его в этом поддержал. Однако вследствие малообъяснимого сомнения, закравшегося в душу викария, преподобный Бервош при первой возможности призвал Маршалла – человека обыкновенно трезвого и добропорядочного – к ответу за непростительные оскорбления, которые тот позволил себе минувшей ночью. Викарий поступил бы так во всяком подобном случае, даже не имея и тени подозрения, что происшествие выходит за рамки обычных явлений, хотя, вероятно, не столь поспешно.

Возможность выразить свое неудовольствие представилась ему в Рождество, во второй половине дня. Чету Маршалл он застал за чашкой крепкого чая, и одно это в силу простой житейской логики наводило на мысль, что у мистера Маршалла с похмелья болит голова и потому он не в состоянии воздать должное пусть незатейливому, но наверняка тяжелому для печени рождественскому столу. Да Маршалл и сам с готовностью покаялся, что накануне выпил лишнего.

Однако, когда мистер Бервош принялся довольно темпераментно укорять его в богохульстве и сквернословии, Маршалл возмутился. Тут-то и вышла на свет необычайная сторона происшедшего. У Маршалла имелось неопровержимое алиби – прочное, как веревка для виселицы, – что в сочельник он и близко не подходил к домику викария; что вся история с его участием не имеет отношения к реальным обстоятельствам; что на деле примерно в половине двенадцатого ночи, то есть за полчаса до явления призрака, добросердечные соседи подобрали напившегося до потери сознания Маршалла в паре сотен ярдов от «Семи шипов», на руках отнесли домой – одолев добрых полторы мили, – а там бросили в кухне, словно куль, и было это в то самое время, когда его не менее пьяный двойник поносил викария чуть ли не в миле от дома Маршаллов.

Я проверил, как мне казалось, каждое звено в цепочке его алиби и ни в одном не нашел изъяна. Миссис Маршалл поведала мне, что накануне «умаялась» и легла спать пораньше, но в половине одиннадцатого мужа все еще не было, и на душе у нее стало неспокойно. Наконец, услыхав снаружи громкие голоса, она вылезла из теплой постели и подошла к окну. По ее словам, некто Тед Аппс, два брата по фамилии Дурган – один кузнец, другой часовщик – и еще мистер Хетерингтон, пекарь, вразвалку брели по дороге и горланили песни. С мистером Аппсом она была знакома. Отворив окно, она окликнула его и спросила, не видал ли он Маршалла.

Гуляки остановились и стали совещаться между собой. Все они твердо помнили, что Маршалл был с ними в «Семи шипах», и, если бы не ее вопрос, пожалуй, не заметили бы, что товарища уже нет среди них. В порыве сострадания к ее женской тревоге, преисполнившись благородного чувства взаимовыручки, которое все еще, слава богу, оживает в английской деревне рождественской порой, они вызвались вернуться за ним.

– Будет сделано, мисс-с Маршалл! – один за другим заверили ее они и повернули назад по длинной извилистой дороге к «Семи шипам», радуя святую ночь своей разноголосицей, в которой лейтмотивом звучало имя Маршалла. Как водится, по случаю праздника все были навеселе и продвигались, надо думать, нестройно, то растягиваясь вдоль дороги, то снова сбиваясь в кучу и попеременно выкликая Маршалла. Тем не менее они отлично запомнили подробности своей поисковой партии.

Опросив всех четверых, я скрупулезно восстановил ход событий. Картина складывалась предельно ясная.

– Всего в сотне ярдов от «Семи шипов» нашли его, – сообщил Дурган-кузнец. – Глядь: лежит, болезный, головой уткнулся в трухлявый забор, только ноги торчат… в белых портках… – (У мистера Маршалла была маленькая слабость: в любое время года носить необычайно светлые вельветовые брюки.) —…растопырились, как ножницы… Лежит, значит, без чувств. Пришлось всю дорогу тащить его на себе, ей-ей! Сам-то не то что стоять, «мама» сказать не мог.

Остальные слово в слово подтвердили его показания. Речь Маршалла была невразумительной и больше напоминала мычание. Даже если допустить, что он совершил невероятное и поднялся в гору к домику викария, придется также допустить, что за первым чудом последовало второе, ибо он очевидно не сумел бы внятно вымолвить никакое проклятие. В этом все свидетели были единодушны. И я со своей стороны полагаю, что его возвращение домой – по ночной дороге на плечах нетвердо ступавших товарищей – служит ярким доказательством его полнейшего бесчувствия.

– И вы ни разу его не уронили? – спросил я старшего из Дурганов.

– Как не уронить! – весело подтвердил Дурган. – Роняли, и не раз. Замучились его поднимать, ей-богу!.. – И он посвятил меня в любопытные подробности этого путешествия, как они ему запомнились.

Поскольку мистер Маршалл не держался на ногах, миссис Маршалл пришлось сойти вниз и отворить дверь, чтобы доброхоты внесли мужа в дом. Однако приличия не позволяли ей предстать перед мужчинами неодетой, и она запретила им переступать порог, пока не скроется наверху. Когда они наконец вошли, она протянула руку со свечой через балюстраду и сверху давала им указания – куда отнести и где оставить поклажу. Мистер Аппс, пребывая в приподнятом настроении, потребовал у хозяйки налить всем по рюмочке, но приятели, будучи потрезвее, его урезонили, и дружная компания удалилась, после чего миссис Маршалл снова спустилась по лестнице и заперла входную дверь. Судя по всему, через некоторое время мистер Аппс вернулся и начал барабанить в дверь, вновь требуя выпивки. Миссис Маршалл показала, что он докучал ей таким образом еще дважды или трижды и только потом угомонился и больше не приходил.

В своем рассказе она неспроста упирала на бесцеремонное поведение мистера Аппса, увязывая его с неприятной пропажей рождественских сосисок и сладких пирожков (на чем я вскоре остановлюсь подробнее). Мистер Маршалл напивался лишь изредка, а миссис Маршалл была дама тонная, вульгарности не терпела и пьяных, по женскому обыкновению, страшилась пуще огня, поэтому она наведалась в кухню, когда уже рассвело. Ее супруг еще не проспался и лежал в хмельном забытьи на коврике у очага, в лужице талой воды. И здесь нам пора подвести черту под совокупными алиби в деле мистера Маршалла – алиби несомненно убедительными. Полагаю, читатель не может с этим не согласиться.

Итак, налицо вопиющее противоречие между двумя равно правдоподобными историями. С одной стороны, два клирика, один из которых к тому же скептик и более того – язвительный критик «духоискателей», свидетельствуют, что в ночь под Рождество Маршалл был в одном месте; с другой стороны, четверо бесспорно заслуживающих доверия односельчан и собственная жена Маршалла не менее решительно утверждают, что он находился в совершенно ином месте. Я тщательно просеял и взвесил каждый обрывок показаний очевидцев и не нашел способа примирить обе версии иначе, как приняв точку зрения мистера Бервоша и поддержав его веру в доппельгангеров. О чем я и доложил ученому обществу. Все расследование заняло у меня семь дней, не считая дня приезда и дня отъезда.

Единственной возможной альтернативой такой точке зрения могло бы служить доказательство того, что викарий с помощником, несмотря на пылкие заверения мистера Бервоша, видели вовсе не Маршалла. Добрых три дня я потратил на поиски подходящего кандидата на роль лже-Маршалла – местного жителя, которого при беглом взгляде можно было бы с ним спутать, – но такового мне обнаружить не удалось. У Маршалла приметная внешность: замечательно длинный нос, румянец на щеках и большой рот. Да и одевался он своеобразно. С учетом того, что свет из домика викария падал прямо на лицо странного гостя, обознаться было бы мудрено. Словом, эта гипотеза никуда не годилась. Все указывало на таинственного двойника. Я искренне считал, что в двойничестве кроется наиболее вероятная разгадка сассексвиллского происшествия. За всю мою карьеру исследователя психических феноменов еще не было случая, чтобы оккультное явление получало столь обоснованное и неоспоримое доказательство.

И здесь я прошу читателя сделать паузу, чтобы мысленно вернуться к основным вехам этой истории – как я вам ее поведал – и, положа руку на сердце, ответить на вопрос: не кажется ли вам, что доказательство выглядит практически безупречным? Ни один сколько-нибудь сведущий в современных психических исследованиях человек не поставил бы под сомнение стройную версию только потому, что профанам она представляется надуманной и абсолютно бессмысленной.

Стоит ли говорить, что выводы, к которым я в итоге пришел, с энтузиазмом были встречены в нашем ученом обществе, – всегда приятно увериться в пользе собственного существования! От людей, посвятивших себя психическим исследованиям и за свое любопытство прослывших дураками и даже мерзавцами, напрасно было бы ждать чрезмерной придирчивости к добротно аргументированным результатам, а именно такие результаты я и представил. Этот случай, выражаясь грубо, но образно, мы швырнули в лицо нашим хулителям по всему миру, и мое выступление на майском заседании общества стало своего рода триумфом. А все доступные нам средства были брошены на то, чтобы побудить мистера Маршалла вновь явить своего двойника.

Я уже упоминал преподобного Филипа Вендовера в качестве очевидца сассексвиллской истории. Мистер Вендовер принадлежал к тому подавляющему и, увы, предвзятому большинству, для кого психические феномены не более чем выдумки. Он был молод, красив и атлетически сложен; до церковной должности в Сассексвилле он занимал место школьного воспитателя в Динчестере. Для завершения портрета следует отметить, что мистер Вендовер с удивительной легкостью пересыпал свою речь бойкими словечками, которые проникали подчас даже в его обращения к пастве с церковной кафедры. Все время, пока я разбирался в перипетиях дела о двойнике мистера Маршалла, он откровенно меня высмеивал, несмотря на то что в моем расследовании выступал одним из главных свидетелей. От его излюбленного выражения «собачья чушь» я готов был на стену лезть.

– Все это чушь собачья! – восклицал он в своей сварливо-благодушной манере. – Вы же взрослый человек, вроде бы разумный и образованный, а на что тратите себя? Гоняетесь за химерой допотопных суеверий в угоду когорте безмозглых старых дурней, окопавшейся в Лондоне! Какого лешего! Ладно бы еще у вас силенок не было, так ведь есть. Займитесь чем-нибудь стоящим!

– Послушайте, – возвращался я к своим баранам, – налицо факты…

– Ох, оставьте! Какие, к бесу, факты! Если вы про двойничество, то для меня это не факты, а бред сивой кобылы.

– Зато для меня факты – это факты, – возражал я.

– Вот заладил!.. Вы попросту проглядели какой-то изъян. Если факты служат доказательством несусветной чепухи, значит с ними что-то не так.

Я снова терпеливо излагал ему обстоятельства дела, чтобы обосновать свою позицию.

– Где тут изъян? – вопрошал я, разворачивая перед ним цепочку доказательств.

Однако он тотчас терял терпение и начинал беспардонно обрывать меня на каждом слове. Мол, у него нет ни времени, ни желания копаться в очередной высосанной из пальца истории с привидениями, когда заранее известно, что все это ахинея. В ответ я тоже повышал голос – не уступать же его нахрапу!

– Если у Маршалла есть двойник, пусть оба явятся сюда при свете дня, – твердил он.

Большей нелепицы невозможно представить, но он принимался развивать эту тему, обязуясь кормить и одевать обоих Маршаллов целый год из своего собственного скудного жалованья, и так далее в том же духе, и все с криком, не стесняясь в выражениях по адресу прощелыги-доппельгангера! Но потом, в самый разгар нашей свары, он внезапно умолкал и, свирепо уставившись на свою трубку, просил дать ему огоньку. «У вас не найдется спички?» – спрашивал он таким тоном, словно в отсутствии спички и крылась причина его буйства. По негласному уговору это означало конец перебранки. Я протягивал ему спичку, он разжигал потухшую трубку, отпускал какое-нибудь постороннее замечание, и мы мирно курили и беседовали о том о сем, как два родных брата. Яростная ссора, которая на взгляд стороннего наблюдателя с минуты на минуту грозила перерасти в потасовку, прекращалась в один миг, словно по щелчку пальцев. Его (и мои!) холерические всплески больше всего напоминали тропические ливни с громом и молнией.

Но продолжим. Однажды в мае, когда я уже вернулся в свое лондонское жилище на Мьюзеум-стрит и погрузился в изучение новых интересных свидетельств об опытах с магическим кристаллом, ко мне неожиданно нагрянул Вендовер. О его приближении я узнал по громыхающим шагам вверх по лестнице.

Вендовер ворвался в комнату с победоносным видом гонца, принесшего благую весть об окончательном триумфе здравомыслия. Запыхавшийся, как всегда громогласный, он бросил свой зонт на «заколдованную» софу, взятую мною для исследования, стукнул шляпой по планшетке для автоматического письма[142] и развалился в мягком кресле.

– Напоите меня чаем, милейший, – пророкотал он. – А после я открою вам истину. Ваш таинственный двойник! Ваш доппельгангер! Обыкновенный воришка, вот он кто!

Я постарался придать своему голосу недоверчиво-холодный тон – хотя слова его меня, признаюсь, огорошили – и поинтересовался, что он разумеет под воровством. И тогда Вендовер, энергично жестикулируя куском хлеба с маслом и шумно прихлебывая горячий чай, поведал мне подлинную историю о двойнике Маршалла.

– Вам известно, какой скандал разразился у нас из-за пропажи рождественских сосисок и пирожков миссис Маршалл? – начал он. – С ответными угрозами привлечь ее за клевету и так далее?

Еще бы я не помнил! Миссис Маршалл то и дело отвлекалась на этот побочный сюжет, из-за которого другой мой свидетель, а именно Аппс, сделался крайне подозрителен и несловоохотлив. Странное исчезновение с ее кухни приготовленных к сочельнику лакомств я расценил как досадную помеху в расследовании, и не более того.

Само происшествие меня мало заботило, но в целом я скорее разделял общее мнение местных жителей, подозревавших Аппса со товарищи. Учитывая их незатейливый, крестьянский склад ума, подобная шутовская кража вполне могла сойти у них за добрую рождественскую шутку.

– Какое отношение имеют пирожки к делу о двойнике? – удивился я.

– Самое прямое, – ответил Вендовер и с удовольствием допил свой чай, заговорщицки поглядывая на меня. – Старина Фрэнкс! – наконец многозначительно произнес он, отодвинул чашку и, подавшись вперед, дотронулся рукой до моего колена.

– При чем тут Фрэнкс? – не понял я, поскольку меньше всего подозревал старого греховодника в причастности к этой проказе.

– Он напился! – уточнил Вендовер. – Напился вдребезги – неделю назад, в «Семи шипах». А у тамошних выпивох возник жаркий спор вокруг животрепещущей проблемы пирожков и сосисок: крал их Аппс или не крал? Один приятель Аппса от возмущения вошел в раж и начал чихвостить миссис Маршалл: «Да кто не знает, что ее пирожки даже хуже ее сосисок, – на кой ляд их красть, такого добра никому даром не надо!» – «Так уж и никому, – икнув, возразил старина Фрэнкс и хитро подмигнул честной компании. – Ты за всех-то не говори».

На этом месте Вендовер прервал свой рассказ, посмотрел на меня, взял два куска хлеба с маслом и, сложив их вместе, широко раскрыл рот; откусив, он снова со значением на меня посмотрел.

– Позвольте, милейший, – сказал я, – и ради этого вы приехали из Сассексвилла?

– Ради этого и кое-чего еще: продолжение следует, – ответил Вендовер. Расправившись с остатками двойного бутерброда, он продолжил: – «Ты-то почем знаешь?» – удивился приятель Аппса. «Не твое дело», – огрызнулся старина Фрэнкс, сообразив, вероятно, что сболтнул лишнего. И после, несмотря на все попытки вытянуть из него еще что-нибудь, старик ни слова больше не сказал о пирожках миссис Маршалл.

– И что… – начал было я.

– Погодите, – остановил меня Вендовер. – Когда старина Фрэнкс удалился, довольно поспешно, между прочим, все принялись гадать, на что он, собственно, намекал. Уж не сам ли он позарился на пресловутые пирожки? Время от времени Маршалл нанимал его для разных подсобных работ, как всем известно, так не мог ли он в сочельник…

– Полно, досужие кабацкие сплетни…

– Погодите. Довольно скоро слух об этом шатком подозрении дошел до моих ушей, и честно признаюсь вам, я не придал ему большого значения и никоим образом не связал его с вашим доскональным расследованием. Да и кто стал бы обращать внимание на такой пустяк? Только на днях иду я себе мимо Маршаллова участка – и что вижу? Да ничего особенного – Маршалл (так я сперва подумал) сажает бобы. Стоит спиной ко мне, согнувшись до земли, и потому у меня перед глазами только то, что ниже пояса, и больше почти ничего. Я подошел к ограде и окликнул его с намерением потолковать о давешней краже. Он поднял голову, повернулся – и тут я понял свою ошибку. Это был вовсе не Маршалл, а наш герой Фрэнкс, который трудился на хозяйском огороде в хозяйских же старых штанах. Ага, заинтересовались? То-то! Бесспорно, если взять только голову и лицо, то между ними нет ничего общего, я первый готов это признать; но если посмотреть на… сзади… то сходство поразительное! Можно запросто обознаться.

– Но викарий… и вы тоже… вы оба говорили, что видели его лицо!

– Видели, видели и голос слышали. Но что касается других свидетелей в вашем деле… Сами понимаете – обильные возлияния, темная ночь…

Я немного растерялся. Вероятность подобной ошибки мне даже в голову не приходила. Меньше всего я ожидал подвоха с этой стороны! Конечно, четверо подвыпивших мужчин способны обознаться, но оставалась еще миссис Маршалл: даже если она не видела мужа вблизи ни вечером, ни в течение ночи, то уж наутро она его точно увидела!

– Вы ведь не думаете, будто я приехал поведать вам половину истории, – сказал Вендовер в ответ на мои возражения. – Ничуть не бывало! Я размотал весь клубок и нашел решение этой благословенной загадки. Понимаю, что вам неприятно будет убедиться в собственных просчетах, но ничего не поделаешь. Едва я подметил некоторое сходство между стариной Фрэнксом и Маршаллом, я понял, что не отступлю, пока не распутаю все от начала до конца. Сперва я отправился к Фрэнксу и завел неспешный разговор о наших приходских делах, а потом вдруг – раз! – хлопнул его по колену. «Мне все известно, Фрэнкс, голубчик ты мой, – заявил я. – Не отпирайся!» Мы с ним не первый день знакомы, и он только внимательно посмотрел на меня поверх очков эдак с полминуты. «Ни одна душа в Сассексвилле об этом не узнает, – заверил я его. – Клянусь честью. Но как ты изловчился выбраться из кухни в доме Маршалла, а его самого туда подложить?» Полагаю, он заметил азартный блеск в моих глазах. «Так ведь он, это, мистер Вендовер, забрался в сарайчик для лопат, прямо у бочки под стоком, – пояснил Фрэнкс, – а сапоги-то снял и поставил под смородиновый куст, да еще как аккуратно… Ну я давай его будить – не добудился. А ночь холодная, снег валит… Как оставишь человека на улице? Совести надо совсем не иметь». Теперь понимаете? – спросил меня Вендовер.

Я понимал даже слишком хорошо.

– Собутыльники притащили в дом Фрэнкса, полагая, что это Маршалл…

– …в то время как Маршалл ругался и богохульствовал, возвращаясь домой по тропе через холм.

– И когда Маршалл добрался до дому…

– …миссис Маршалл, свято веря, что муженек спит в кухне, то есть пребывает хоть и в свинском состоянии, однако в полной безопасности, никак не откликнулась на его попытки проникнуть в собственный дом: он мог сколько угодно колотить в дверь и ругаться почем зря – она нарочно обмотала голову тряпьем, чтобы заглушить шум, который, по ее разумению, устроил дебошир Аппс.

– Не повезло Маршаллу, – вздохнул я.

– Еще больше не повезло горе-расследователю, – поддел меня Вендовер и продолжил: – Когда Фрэнкс на рассвете пришел в себя, то подумал, что он в раю, – воистину нет большей отрады для души, чем непорочная совесть пред Богом и людьми![143] – ибо последним его ощущением за миг до полного забытья было предчувствие неминуемой смерти (дешевое пойло в «Семи шипах» разит наповал!), а первым после пробуждения – уверенность, что он таки умер. Представьте: сквозь заиндевевшее окно сочится лунный свет, кругом холодно, просторно и чисто, точь-в точь как должно быть в раю, – по крайней мере, у Фрэнкса сложилось похожее представление о загробном мире. К тому же, пошарив вокруг, он наткнулся на угощение – вот сосиски, а вот и сладкие пирожки!

Старина Фрэнкс, как это свойственно жителям сассекской глубинки, все понимает буквально. «В доме Отца Моего обителей много[144], и мне досталась чертовски удачная, в кои-то веки повезло», – примерно так описал Фрэнкс свои мысли. И только когда он на ощупь добрался до задней двери и открыл ее, чтобы ознакомиться с остальной частью своих новых владений, и за порогом неожиданно обнаружил Маршалла, в его помутневшем рассудке немного прояснилось и он начал смекать, что к чему. Оно и понятно: этот дом он куда лучше знал снаружи, чем изнутри. Дальнейшее вы легко домыслите сами.

– Ну и ну! – вымолвил я, пытаясь отыскать уязвимое место в его версии событий.

Эта новая версия была мне как кость в горле – ведь я успел обнародовать результаты своего расследования и прославился в нашем ученом обществе! Мой собеседник, развалясь в кресле, наблюдал за борьбой противоречивых чувств, отразившейся, вероятно, на моем лице.

– Доппельгангеры! – фыркнул несносный Вендовер.

Я встал. В сердцах схватил его шляпу и запустил ею в спиритические фотографии на противоположной стене. Не исключаю, что при этом я позволил себе пару крепких выражений. Затем швырнул в огонь планшетку и следом принялся за сообщения об опытах с магическим кристаллом, разложенные на письменном столе. Изорвав в клочья одни и скомкав другие, я разом успокоился и отошел от стола. Помощник викария уже держал наготове трубку.

– У вас не найдется спички, друг мой? – спросил он меня как ни в чем не бывало.

Пошарив в карманах, я взял спички с каминной полки и подал ему. После чего уселся в кресло у очага, снял с подставки одну из своих трубок и последовал его примеру.

1897