Дверь в стене

Каникулы мистера Ледбеттера

Мой друг мистер Ледбеттер – маленький круглолицый человек; природная кротость, которая читается в его лучистых глазах, благодаря толстым стеклам очков взмывает чуть ли не до небес, а низкий голос и размеренно-неторопливая манера говорить вызывают раздражение у раздражительных людей. Продуманная четкость речи и несколько нервозная склонность быть твердым и точным во всех жизненных вопросах, как значительных, так и не очень, выработались у него еще в те годы, когда он подвизался учителем в школе, и сохранились по сию пору, когда он служит викарием. Он убежденный клерикал, шахматист, и иные подозревают, что он втайне увлекается высшей математикой, – но все это скорее похвально, нежели интересно. Он словоохотлив и всегда сообщает собеседнику массу ненужных подробностей. Многие избегают разговоров с ним, считая его (если выражаться без обиняков) «занудой», и даже делают мне своего рода комплимент, удивляясь, чего ради я терплю его общество. Впрочем, не меньше людей дивится тому, что он поддерживает знакомство с таким неотесанным и недостойным субъектом, как я. Похоже, мало кто относится к нашей дружбе беспристрастно. Причина этому проста: никто толком не знает, что нас связывает и какая ниточка дружеских отношений тянется от меня – через Ямайку – в прошлое мистера Ледбеттера.

Насчет этого прошлого он проявляет сдержанность, полную затаенной тревоги. «Даже не представляю, что бы я делал, если бы все вышло наружу, – признается он в подобные моменты и повторяет озабоченным тоном: – Даже не представляю, что бы я делал». Сказать по правде, я сомневаюсь, что он стал бы что-то делать – разве только покраснел бы до самых ушей. Но об этом речь впереди; умолчу я пока и об обстоятельствах нашей первой встречи, поскольку конец рассказа должен следовать за началом, а не предшествовать ему, – таково правило, хотя меня порой и подмывает желание его нарушить. Началась эта история очень давно; в самом деле, прошло уже около двадцати лет с тех пор, как Судьба, провернув ряд хитроумных и удивительных маневров, образно говоря, вверила мистера Ледбеттера моему попечению.

Я жил тогда на Ямайке, а мистер Ледбеттер работал школьным учителем в Англии. Он был лицом духовного звания и уже заметно напоминал себя нынешнего: та же округлая физиономия, те же – или похожие – очки, та же легкая тень удивления на спокойном лице. Правда, когда мы только познакомились, он выглядел взъерошенным, воротник его можно было принять за влажный компресс на шее, и, возможно, именно это и помогло преодолеть естественную пропасть, разделявшую нас, – о чем, повторяю, я расскажу позже.

События, с которых началась эта история, произошли в городке Хизергейт-он-Си и пришлись на период летних каникул мистера Ледбеттера. Он прибыл туда ради отдыха, в котором очень нуждался, с блестящим коричневым чемоданом, украшенным инициалами Ф. У. Л., двумя парами белых фланелевых брюк и в новой, белой с черным соломенной шляпе. Само собой разумеется, он был воодушевлен тем, что вырвался на свободу, – ученики не вызывали у него профессионального энтузиазма. После обеда он разговорился с каким-то болтливым малым, который проживал в том же пансионе, где остановился по совету своей тетушки мистер Ледбеттер. Не считая мистера Ледбеттера, этот субъект был единственным мужчиной во всем доме. Они обсуждали прискорбное отсутствие в современной жизни чудес и приключений, моду на кругосветные путешествия, ничтожность понятия «расстояние», сведенного на нет повсеместным применением пара и электричества, вульгарность рекламы, разлагающее воздействие цивилизации на род человеческий и прочие подобные темы. Собеседник мистера Ледбеттера особенно красноречиво разглагольствовал об упадке мужества в людях, виной чему – привычка ощущать себя в безопасности, и мистер Ледбеттер довольно опрометчиво присоединился к его сетованиям. Упоенный восторгом освобождения от «служебных обязанностей» и, быть может, желая поддержать атмосферу холостяцкой вечеринки, мистер Ледбеттер усерднее, чем следовало бы, налегал на превосходное виски, которого предложил отведать болтливый субъект. Впрочем, он настаивает на том, что все же не напился.

Он просто стал разговорчивее, чем бывает в трезвом виде, и его суждения утратили свойственную им остроту. И после продолжительной беседы о славных былых временах, канувших в Лету, он в одиночестве вышел на улицу залитого лунным светом Хизергейта и побрел по каменистой дороге, которая поднималась между теснившимися с обеих ее сторон виллами.

Предавшись в разгар вечера сетованиям, он и теперь, шагая по безмолвной местности, все еще продолжал сетовать на судьбу, которая обрекла его на прозябание в жалкой роли школьного преподавателя. Какое прозаическое, затхлое, бесцветное существование он влачит! Из года в год – одна и та же безопасная, размеренная жизнь. Откуда тут возьмется мужество? Он с завистью думал об исполненной странствий эпохе Средневековья, такой близкой и такой далекой, о рыцарских приключениях, шпионах, кондотьерах[145] и всевозможных смертельных опасностях. И внезапно его охватило сомнение, странное сомнение, выплывшее из какой-то случайной мысли о пытках и совершенно разрушившее то умонастроение, в котором он пребывал в тот вечер.

Был ли он, мистер Ледбеттер, и впрямь настолько храбрым, как сам предполагал? Будет ли он и впрямь так уж доволен, если с лица земли исчезнут железные дороги, полисмены и безопасность?

Его болтливый собеседник с завистью говорил о преступлениях. «На свете остался лишь один истинный искатель приключений, – рассуждал он. – Это грабитель. Только представьте себе: он в одиночку ведет борьбу против всего цивилизованного мира!» И мистер Ледбеттер вторил его зависти: «Они-то умеют получать удовольствие от жизни! Они едва ли не единственные, кто это умеет. Вообразите, что это за чувство, когда залезаешь в чужой карман!» И он озорно смеялся.

Теперь, наедине с самим собой, мистер Ледбеттер был более откровенен и принялся мысленно сравнивать собственную храбрость с храбростью бывалого преступника. Он твердо вознамерился во что бы то ни стало разрешить для себя этот каверзный вопрос. «Я могу проделать все это, – сказал он себе. – Я ведь мечтаю об этом – просто не даю волю своим преступным наклонностям. Меня сдерживает моя нравственная стойкость». Однако, даже убеждая себя в этом, он продолжал сомневаться.

В какой-то момент мистеру Ледбеттеру случилось проходить мимо большой виллы, стоявшей особняком от прочих. Над скромным, легко одолимым балконом зияло чернотой широко распахнутое окно. В ту минуту мистер Ледбеттер почти не обратил на него внимания, но все же вид этого окна запечатлелся в его памяти. Он вообразил, как, согнувшись, взбирается на балкон и ныряет в таинственную темноту дома. «Ха! Ты не осмелишься», – сказал Дух Сомнения. «Мой долг перед ближними запрещает мне это», – сказало Самоуважение.

Было почти одиннадцать вечера, в приморском городке царила тишина. Весь мир дремал в лунном свете. Только где-то далеко вниз по дороге полоска света между оконными шторами говорила о том, что еще не все в округе отошли ко сну. Мистер Ледбеттер повернул обратно и не спеша поравнялся с виллой, где было открыто окно. Несколько минут он стоял у калитки, раздираемый противоположными желаниями. «А ну-ка, проверим, на что ты способен, – сказало Сомнение. – Дабы покончить с этими невыносимыми колебаниями, прояви смелость и войди в дом. Соверши кражу – просто так, в порядке опыта. Как бы то ни было, это не преступление». Мистер Ледбеттер очень тихо открыл и затем закрыл за собой калитку и юркнул в тень кустарника. «Это глупо», – сказала Осторожность. «Это было ожидаемо», – возразило Сомнение. Сердце мистера Ледбеттера билось учащенно, но страха он определенно не испытывал. Да, он не испытывал страха. Он простоял в тени довольно продолжительное время.

Влезать на балкон, само собой, следовало одним мощным рывком, так как он был ярко освещен луной и хорошо просматривался с улицы. Наличие трельяжа, обвитого редкими, но настойчиво тянувшимися вверх розами, делало подъем до смешного легким. А там можно укрыться в густой тени каменной вазы с цветами и рассмотреть поближе распахнутое окно – эту зияющую брешь в защитных укреплениях дома. Мистер Ледбеттер ненадолго притих, как окружавшая его ночь, а потом коварное виски перетянуло чашу весов и он ринулся вперед. Быстрыми, порывистыми движениями он вскарабкался по трельяжу, перекинул ноги через парапет балкона и, отдуваясь, присел в тени – все в точности так, как наметил. Его трясло, он задыхался, сердце сильно стучало в груди, но душа у него ликовала. Он готов был закричать во весь голос, радуясь тому, что почти не испытывает страха.

Пока он сидел там, скорчившись, ему пришла в голову удачная строка из «Мефистофеля» Уиллса[146]. «Я чувствую себя котом на крыше», – прошептал он. Возбуждение, вызванное риском, оказалось много приятнее, чем он ожидал. Ему стало жаль всех тех несчастных, у которых не было грабительского опыта. Ничего не случилось. Он находился в полной безопасности. И действовал как заправский смельчак!

А теперь – в окно, чтобы довершить начатое! Стоит ли рисковать? Окно располагалось над парадной дверью, и, по-видимому, за ним находилась лестничная площадка или коридор; мистер Ледбеттер не заметил ни зеркал, ни каких-либо иных примет спальной комнаты, равно как не обнаружил на втором этаже других окон, – так что едва ли там кто-то почивал. Некоторое время он сидел под карнизом, затем, привстав, заглянул внутрь. Совсем рядом стояла на пьедестале бронзовая фигура в человеческий рост, с распростертыми руками; в первый момент, струхнув, он отпрянул и юркнул обратно и только немного погодя осмелился снова высунуть голову над карнизом. Перед ним была просторная, тускло освещенная лестничная площадка; окно напротив было задернуто тонкой занавеской из черных стеклянных бусин; широкая лестница ныряла вниз, в темную пропасть, другой пролет вел наверх, на третий этаж виллы. Мистер Ледбеттер оглянулся через плечо: безмолвия ночи ничто не нарушало.

– Преступление, – прошептал он, – преступление! – После чего тихо и быстро перелез через подоконник в дом. Его ноги бесшумно ступили на меховой коврик. Да, он был настоящий грабитель!

Он присел, весь обратившись в зрение и слух. Снаружи донеслись шорох и беготня, и он на миг пожалел о своей затее. Короткое «мяу», шипение и возня вернули ему спокойствие, дав понять, что это всего лишь кошки. Он вновь расхрабрился и выпрямился. Похоже, в доме все уже спят. Совершить кражу со взломом – легче легкого, стоит только захотеть. Он был рад, что решился на это. Надо прихватить с собой какой-нибудь пустячный трофей – как подтверждение того, что он свободен от малодушного страха перед законом, – и выбраться назад тем же путем, каким он проник внутрь.

Он огляделся по сторонам, и внезапно в нем опять ожил критический дух. Грабители не ограничиваются простым вторжением в чужое жилище – они проникают в комнаты, они взламывают сейфы. Что ж… он не боится. Он не станет взламывать сейф – это было бы беспардонным неуважением к хозяевам дома. Но он отправится в комнаты, пройдет на верхний этаж. Вдобавок он убедил себя в том, что ему ничего не угрожает: даже в пустом доме не могло бы быть более успокоительной тишины. И все же ему пришлось сжать кулаки и проявить всю силу характера, чтобы осторожно начать восхождение по темной лестнице, на несколько секунд останавливаясь перед каждой новой ступенькой. Наверху оказалась квадратная площадка, на которую выходили одна открытая и череда закрытых дверей; в доме по-прежнему царило безмолвие. На мгновение он остановился, спросив себя, что произойдет, если кто-то из обитателей виллы вдруг проснется и выйдет из комнаты. За открытой дверью виднелась залитая лунным светом спальня, на постели белело несмятое одеяло. Он потратил три бесконечных минуты, чтобы прокрасться в эту комнату и взять там в качестве добычи кусок мыла – свой трофей. Повернул назад, собираясь спуститься еще более бесшумно, чем поднимался. Это было так же легко, как…

Тсс!

Шаги! Шорох гравия возле дома – затем скрежет замка, скрип открывающейся и почти сразу со стуком захлопнувшейся двери, звук чирканья спички в холле внизу. Мистер Ледбеттер оцепенел, внезапно осознав все безрассудство предприятия, в которое он ввязался. «Как же мне теперь, черт побери, выбраться отсюда?» – подумал он.

Пламя свечи ярко озарило холл, какой-то тяжелый предмет ударился о стойку для зонтиков, и на лестнице раздались шаги. Мистер Ледбеттер тотчас понял, что путь к отступлению отрезан. Он замер в жалкой позе кающегося грешника.

– Силы небесные! Какого же дурака я свалял! – прошептал он и опрометью кинулся через темную площадку в пустую спальню, которую только что покинул. Там он остановился и прислушался, весь дрожа. Шаги доносились уже с площадки второго этажа.

Скорее всего, он сейчас как раз в спальне этого полуночника, с ужасом подумал мистер Ледбеттер. Нельзя терять ни секунды! Он пригнулся возле кровати, возблагодарил небеса за широкий подзор, не мешкая прополз под его защиту и затаился там на четвереньках. Сквозь тонкую ткань замелькал свет приближавшейся свечи, вокруг хаотично заплясали тени – и замерли, когда свечу водворили на место.

– Боже мой, ну и денек! – произнес вошедший, шумно пыхтя, и, похоже, водрузил что-то увесистое на стол – судя по ножкам, письменный. Потом, невидимый, он подошел к двери и запер ее, тщательно проверил задвижки на окнах, опустил шторы и, вернувшись, очень грузно уселся на кровать.

– Ну и денек! – повторил он. – Боже! – И снова принялся пыхтеть. Мистеру Ледбеттеру показалось, что вошедший утирает платком вспотевшее лицо.

На незнакомце были прочные, добротные сапоги; тень от его ног, падавшая на подзор, наводила на мысль, что их обладатель чрезвычайно тучен. Немного погодя он снял с себя часть верхней одежды (как предположил мистер Ледбеттер, пиджак и жилет) и бросил ее на спинку кровати, после чего задышал менее шумно, словно остывая от недавнего разгорячения. Временами он что-то бормотал себе под нос, а один раз тихо рассмеялся. Мистер Ледбеттер тоже бормотал про себя, но ему было не до смеха. «Ситуации глупее нельзя придумать, – констатировал он. – Что же, черт побери, мне теперь делать?»

Он мало что мог видеть из-под кровати. Хотя ткань подзора и пропускала некоторое количество света, разглядеть что-либо через нее не представлялось возможным. Если не считать резко очерченных ног, тени на этом пологе были загадочны и сливались с витиеватым узором на ситце. Из-под края подзора мистер Ледбеттер смог различить полоску ковра и, осторожно пригнувшись и скосив глаза, обнаружил, что ковер этот тянется по всей ширине пола, доступной его взору. Ковер был роскошный, комната просторная и, судя по колесикам и завиткам на ножках мебели, превосходно обставленная.

Меж тем мистер Ледбеттер растерянно гадал, что ему предпринять. Единственным возможным выходом для него было дождаться, пока этот человек ляжет спать, и потом, когда он уснет, подползти к двери, отпереть ее и стремглав ринуться к балкону. Сумеет ли он спрыгнуть оттуда? Велик риск разбиться. Поняв, сколь мало у него шансов спастись, мистер Ледбеттер пришел в отчаяние. Он уже готов был высунуться наружу рядом с ногами этого джентльмена и, если понадобится, кашлянуть, чтобы привлечь его внимание, а затем с улыбкой извиниться и объяснить свое злополучное вторжение в нескольких толково подобранных словах. Вот только подобрать их оказалось непросто. «Мое появление здесь, сэр, несомненно, выглядит странно» и «Надеюсь, сэр, мое несколько двусмысленное появление из-под ваших ног» – вот и все, что ему пришло в голову.

Тут он задумался о возможных печальных последствиях. А если ему не поверят – что тогда? Неужто его безупречная репутация ничего не стоит? Бесспорно, с формальной точки зрения он был грабителем. Следуя этому ходу мысли, он взялся сочинять внятную защитную речь про «чисто формальное преступление», которое он совершил, – последнее слово подсудимого, – но в этот момент тучный джентльмен встал и начал расхаживать по комнате. Он открывал и закрывал ящики, и у мистера Ледбеттера мелькнула робкая надежда, что незнакомец раздевается. Но нет! Джентльмен уселся за письменный стол и принялся что-то выводить пером по бумаге, а затем рвать написанное. Вскоре мистер Ледбеттер почуял запах горящей бумаги верже[147], смешанный с ароматом сигары.

«Положение, в котором я находился, – рассказывал мне позднее мистер Ледбеттер, – было неудобным в самых разных отношениях. Поперечная перекладина кровати изрядно давила мне на голову, и я держал на руках непропорционально большую часть собственного веса. Через какое-то время я почувствовал, как у меня, что называется, одеревенела шея. От шероховатого ковра быстро закололо в руках. Колени под туго натянутыми брюками тоже заныли. В ту пору я носил воротнички повыше, чем теперь, – в два с половиной дюйма – и, сидя под кроватью, впервые заметил, что край воротника слегка натирает мне подбородок. Но хуже всего было то, что у меня зачесалось лицо, а избавиться от зуда я мог только посредством отчаянных гримас, – ибо, попытавшись поднять руку, я был напуган шуршанием рукава. Потом мне пришлось отказаться и от мимических движений, поскольку я обнаружил – к счастью, вовремя, – что из-за них мои очки сползли к кончику носа. Если бы они свалились, это, несомненно, выдало бы мое присутствие, но покамест им удавалось кое-как удерживаться – пусть косо и в неустойчивом равновесии. Вдобавок я подхватил небольшой насморк, и меня поминутно одолевало желание то чихнуть, то шмыгнуть носом. Словом, физические страдания вскоре вконец меня доконали – не говоря уже о крайней опасности той ситуации, в которой я очутился. И притом я не мог позволить себе даже пошевелиться».

Потянулись нескончаемые минуты, затем раздалось какое-то позвякивание. Мало-помалу оно стало ритмичным: звяк-звяк-звяк – и так двадцать пять раз; за ним послышались стук по столу и невнятный возглас обладателя толстых ног. Мистеру Ледбеттеру пришло на ум, что это звякало золото. Звяканье возобновилось, и моего друга охватило недоверчивое и все возраставшее любопытство. Если его догадка была верна, этот необыкновенный человек пересчитывал уже не первую сотню фунтов. Наконец мистер Ледбеттер не удержался и, крайне осторожно согнув руки, припал головой к самому полу, в надежде увидеть что-нибудь из-под края подзора. Он шевельнул ногами, пол слегка скрипнул. Звяканье тотчас прекратилось. Мистер Ледбеттер замер. Через некоторое время звуки донеслись снова. Потом они смолкли, и наступила тишина – только сердце мистера Ледбеттера, как казалось ему самому, стучало барабанным боем.

Ничто не нарушало безмолвия. Голова мистера Ледбеттера теперь покоилась на полу, и он мог видеть толстые ноги вплоть до голени. Они не двигались – человек поджал их, упершись носками сапог в пол. В спальне было тихо, необычайно тихо. Мистера Ледбеттера посетила безумная надежда, что с незнакомцем случился обморок или он внезапно умер, уронив голову на письменный стол…

Ничто не нарушало безмолвия. Что же произошло? Желание высунуться наружу сделалось непреодолимым. С превеликими предосторожностями мистер Ледбеттер протянул вперед руку и стал приподнимать подзор указательным пальцем выше уровня глаз. Вокруг по-прежнему царила тишина. Теперь он видел колени незнакомца, заднюю сторону письменного стола… и дуло тяжелого револьвера над столом, нацеленное прямо ему в голову.

– А ну-ка вылезай оттуда, негодяй! – спокойно и сосредоточенно произнес голос тучного джентльмена. – Вылезай! Сюда, живо! И без фокусов – вылазь немедленно!

Мистер Ледбеттер вылез, возможно, немного неохотно, но без фокусов и немедленно, как ему приказали.

– На колени, – скомандовал тучный джентльмен, – и руки вверх.

Подзор за спиной мистера Ледбеттера вновь упал, он выпрямился и поднял руки.

– Одет как священник, – сказал тучный джентльмен. – Будь я проклят, если ошибаюсь! И коротышка к тому же! Ты, негодяй! Какого черта ты заявился сюда? И какого черта залез под мою кровать?

Он, похоже, не ждал ответов и продолжил сыпать оскорбительными замечаниями по поводу внешности мистера Ледбеттера. Сам он тоже оказался не слишком высок, но выглядел куда сильнее мистера Ледбеттера; как и следовало ожидать по виду его ног, он был тучен, с довольно тонкими и мелкими чертами широкого бледного лица, которое завершалось двойным, если не тройным подбородком. Голос у него был несколько сиплый.

– Я спрашиваю, какого черта ты залез под мою кровать?

Мистер Ледбеттер с трудом выдавил из себя жалкое подобие улыбки. Кашлянул.

– Я вполне понимаю… – начал он.

– Что? Что за черт! Это мыло! Нет… не опускай руку, мерзавец!

– Это мыло, – подтвердил мистер Ледбеттер. – С вашего умывальника. Не сомневайтесь…

– Молчать, – приказал толстяк. – Я вижу, что это мыло. Подумать только!

– Позвольте мне объяснить…

– Не нужно ничего объяснять. Наверняка соврешь, да и времени у меня нет. О чем я хотел спросить? А! У тебя есть сообщники?

– Всего несколько минут, если вы…

– Сообщники у тебя есть? Черт бы тебя побрал! Если будешь болтать попусту, я тебя пристрелю. Так есть сообщники?

– Нет, – ответил мистер Ледбеттер.

– Врешь небось, – продолжал толстяк. – Но если соврал, поплатишься. Чего же ты меня не оглушил и не свалил с ног, когда я поднимался по лестнице? Как бы то ни было, ты упустил свой шанс. Надо же – залез под кровать! А теперь, как ни крути, ты пойман с поличным.

– Я не знаю, как мне доказать свое алиби, – изрек мистер Ледбеттер, желая продемонстрировать, что он человек образованный.

Повисла продолжительная пауза. Мистер Ледбеттер заметил, что на стуле рядом с его захватчиком лежит груда скомканных бумаг, а поверх нее – большая черная сумка и что стол усыпан пеплом и обрывками бумаги. А перед ними, аккуратно расставленные вдоль края стола, высились ряд за рядом столбики желтых монет – в сотню раз больше золота, чем мистеру Ледбеттеру когда-либо доводилось видеть в своей жизни. Их озаряли две свечи в серебряных подсвечниках. Пауза затягивалась.

– Довольно утомительно держать руки таким образом, – сказал мистер Ледбеттер с заискивающей улыбкой.

– Ничего, потерпишь, – отозвался толстяк. – Но вот что мне с тобой делать, я и сам не знаю.

– Я понимаю, что мое положение двусмысленно.

– О господи! Двусмысленно! Разгуливает здесь со своим собственным мылом, вокруг шеи – напыщенный пасторский воротник до самого подбородка! Ты отъявленный вор, вот ты кто, – вор, какого еще свет не видывал!

– Если быть абсолютно точным… – начал было мистер Ледбеттер, но тут его очки соскочили с носа и звякнули о пуговицы жилета.

Толстяк изменился в лице, в его чертах появилось выражение яростной решимости, в револьвере что-то щелкнуло. Он взялся за оружие двумя руками, затем посмотрел на мистера Ледбеттера и скосил взгляд на упавшее пенсне.

– Теперь-то курок взведен, – произнес толстяк, помолчав, и у него как будто перехватило дыхание. – Знаешь, что я тебе скажу: ты еще никогда не был так близок к смерти. Боже мой, я даже рад! Если бы курок оказался взведен, ты сейчас лежал бы здесь мертвец мертвецом.

Мистер Ледбеттер ничего не ответил, но почувствовал, что комната вокруг него закачалась.

– Что ж, осечка так осечка. Повезло обоим, что так вышло. Боже мой! – Толстяк шумно запыхтел. – Не стоит зеленеть из-за такой ерунды…

– Я уверяю вас, сэр… – с усилием произнес мистер Ледбеттер.

– И выход у нас только один. Если вызвать полицию, накроется маленькое дельце, которое я затеял. Так что это отпадает. Если тебя связать и бросить здесь, завтра все выплывет наружу. Завтра воскресенье, а в понедельник банк не работает – я рассчитывал на три свободных дня. Застрелить тебя – значит совершить убийство, что попахивает виселицей; и, кроме того, это загубит все дело на корню. Ума не приложу, что с тобой делать, – будь я проклят!

– С вашего позволения…

– Ты болтаешь точно настоящий пастор, разрази меня гром! Из всех воров ты… Ладно! Нет! Не позволю. Некогда. Если опять надумаешь трепаться – всажу тебе пулю прямо в живот. Понял? Но я кое-что придумал! Перво-наперво, старина, мы тебя обыщем – проверим, не прячешь ли ты при себе оружия… да, не прячешь ли оружия. И слышишь – когда я велю тебе что-то делать, не разводи болтовню, а выполняй, да поживее!

И со множеством хитроумных предосторожностей, продолжая целиться в голову мистера Ледбеттера, толстяк приказал ему встать и обыскал его, ища оружие.

– Ну и грабитель! – проворчал он. – Сущий дилетант. У тебя даже заднего кармана для револьвера нет. Нет, молчи! Заткнись немедленно!

Как только выход из положения был найден, толстяк, приставив револьвер к уху мистера Ледбеттера, потребовал, чтобы тот снял пиджак, закатал рукава и продолжил сборы, прерванные его появлением из-под кровати. С точки зрения толстяка, это было единственно возможное решение: если бы он занялся этим сам, ему пришлось бы выпустить из рук револьвер. Таким образом, даже золото со стола было упаковано руками мистера Ледбеттера. Эти ночные сборы выглядели весьма оригинально. Толстяк очевидно хотел распределить золото в своем багаже как можно незаметнее. А весило это золото немало. По словам мистера Ледбеттера, на столе и в черной сумке было около восемнадцати тысяч фунтов звонкой монетой. Еще было много маленьких рулонов из пятифунтовых банкнот. Каждую стопку монет в двадцать пять фунтов мистер Ледбеттер заворачивал в бумагу и аккуратно укладывал в коробку из-под сигар, которая отправлялась в дорожный чемодан, кожаный саквояж или шляпную картонку. Около шестисот фунтов были перемещены в жестянку из-под табака, уложенную в дорожный несессер. Десять фунтов золотом и несколько пятифунтовых банкнот толстяк рассовал по карманам. Время от времени он бранил мистера Ледбеттера за неповоротливость, торопил и спрашивал, который час.

Мистер Ледбеттер перетянул ремнями чемодан и саквояж и вернул толстяку ключи. Было уже без десяти двенадцать, и, пока часы не пробили полночь, тот приказал мистеру Ледбеттеру сесть на саквояж, а сам выжидательно уселся в безопасном отдалении на чемодан, держа револьвер наготове. Теперь он как будто пребывал в менее воинственном настроении и, немного понаблюдав за мистером Ледбеттером, позволил себе сделать несколько замечаний.

– Судя по твоей болтовне, кое-какое образование у тебя есть, – сказал он, раскуривая сигару. – Нет… не надо пускаться в объяснения. По одной твоей физиономии ясно, что это будет тягомотная история, а я сам довольно опытный враль, и чужое вранье меня не интересует. Так вот, говорю я, ты образованный. Ты это ловко придумал – нарядиться священником. Ты и среди образованных сойдешь за священника.

– Я и есть священник, – вставил мистер Ледбеттер, – или, по крайней мере…

– …Выдаешь себя за него. Знаю. Но тебе не стоило вламываться ко мне в дом. Ты не создан для грабежа. Ты, скажу тебе напрямик, – да тебе, наверное, и раньше это говорили, – ты трус.

– Знаете, – произнес мистер Ледбеттер, делая последнюю попытку объясниться, – это ведь тот самый вопрос…

Толстяк замахал на него рукой.

– Если ты занимаешься грабежом, то растрачиваешь свое образование впустую. Надо заниматься чем-то одним – либо подделкой, либо хищением. Я вот занимаюсь хищением. Да, хищением. Иначе откуда, по-твоему, у меня все это золото? А! Слышишь? Бьет полночь!.. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. В медленном бое часов есть что-то, что меня завораживает… Время, пространство – какие тайны они скрывают? Какие тайны… Однако нам пора выдвигаться. Вставай!

И, добродушно, но твердо подталкивая мистера Ледбеттера, он заставил его взвалить на спину несессер на веревке, перекинутой через голову, взвалить на плечи чемодан и, несмотря на протесты задыхавшегося пленника, взять в свободную руку кожаный саквояж. Нагруженный таким образом, мистер Ледбеттер начал с опаской одолевать ступеньки лестницы. Толстяк, подхватив пальто, шляпную картонку и револьвер, последовал за ним. По дороге он отпускал язвительные замечания насчет маломощности мистера Ледбеттера и помогал ему на поворотах.

– К черному ходу! – приказал он, и мистер Ледбеттер, шатаясь, потащился через оранжерею, оставляя в кильватере разбитые цветочные горшки.

– Не думай о черепках, – успокоил его толстяк. – Это к счастью. Будем ждать здесь до четверти первого. Можешь поставить вещи на пол. Ну!

Мистер Ледбеттер, едва дыша, рухнул на чемодан.

– Еще прошлой ночью, – выдавил он, судорожно ловя ртом воздух, – я спал в своей комнатушке и даже помыслить не мог…

– Не к чему посыпать голову пеплом, – сказал толстяк, разглядывая затвор револьвера, и принялся что-то напевать себе под нос. Мистер Ледбеттер хотел было заговорить, но не решился.

Вскоре раздался звонок, и мистера Ледбеттера отвели к черному ходу и велели открыть дверь. Вошел светловолосый мужчина в костюме яхтсмена. При виде мистера Ледбеттера он нервно вздрогнул и хлопнул рукой по заднему карману брюк. Тут он заметил толстяка.

– Бингем! – воскликнул он. – Кто это?

– Мое маленькое филантропическое развлечение – воришка, которого я пытаюсь перевоспитать. Только что застукал его под кроватью. С ним не будет хлопот. Трусливый осел. Он нам пригодится – понесет наши вещи.

Светловолосый поначалу воспринял присутствие мистера Ледбеттера с неодобрением, но толстяк его успокоил:

– Он заявился сюда один. Его не приняла бы к себе ни одна шайка на свете. Нет! Не вздумай опять болтать, бога ради!

Они вышли в темный сад. Плечи мистера Ледбеттера по-прежнему пригибал увесистый чемодан. Человек в костюме яхтсмена шел впереди с саквояжем и пистолетом; за ним следовал мистер Ледбеттер, подобный Атланту[148], а замыкал шествие мистер Бингем – как и раньше, с пальто, шляпной картонкой и револьвером в руках. Сад при доме вплотную примыкал к прибрежному утесу, откуда круто спускалась деревянная лестница, доходившая до купальни, которая смутно виднелась на берегу. На мелководье покачивалась лодка, а на песке напротив нее молча стоял невысокий человек с черным лицом.

– Дайте минутку, я все объясню, – сказал мистер Ледбеттер. – Смею вас уверить…

Ему дали пинка, и он умолк.

Мистера Ледбеттера заставили идти вброд с чемоданом, потом за плечи и волосы втащили в лодку. Всю ночь напролет его называли не иначе как «негодяй» или «грабитель». Но говорили эти люди вполголоса, и, даже случись рядом кто-нибудь посторонний, он бы не узнал о его унижении. Его перегрузили на яхту, управляемую какими-то странными неприветливыми азиатами, и то ли столкнули с трапа, то ли он сам с него упал в зловонное темное помещение, где провел много дней – сколько именно, он и сам не знает, так как потерял счет времени, когда у него началась морская болезнь. Его потчевали галетами и непонятными словами, поили водой с ромом, который был ему противен. Помещение днем и ночью кишмя кишело тараканами, а по ночам к ним присоединялись крысы. Азиаты опустошили его карманы и забрали часы, но мистер Бингем, когда пленник ему пожаловался, присвоил их себе. И несколько раз команда – пятеро ласкаров[149] (если они были ласкарами), китаец и негр – вытаскивали его оттуда и поднимали на корму, к Бингему и его приятелю, чтобы он играл с ними в криббидж, юкер, трехручный вист и слушал с заинтересованным видом их россказни и похвальбу.

Кроме того, его принципалы разговаривали с ним – так, как разговаривают с закоренелыми преступниками. Они не позволяли ему что-либо объяснить и недвусмысленно давали понять, что такого придурковатого грабителя в жизни не видывали. Они повторяли это снова и снова. Светловолосый был немногословен, но играл раздраженно; зато мистер Бингем после отъезда из Англии заметно успокоился и выказал склонность к философствованию. Он разглагольствовал о тайнах пространства и времени и цитировал Канта и Гегеля – по крайней мере, уверял, что цитирует. Иногда мистеру Ледбеттеру удавалось вставить: «Видите ли, тот факт, что я очутился у вас под кроватью…» – но его неизменно обрывали, приказывая снять карты, или передать виски, или сделать еще что-нибудь. После третьей неудачной попытки мистера Ледбеттера светловолосый уже чуть ли не ждал этого зачина и, едва заслышав его, разражался хохотом и со всей силы хлопал пленника по спине.

– То же начало, то же продолжение – старый добрый ты грабитель! – приговаривал он.

Так мистер Ледбеттер страдал довольно долго – должно быть, дней двадцать; но однажды вечером его сняли с борта яхты, поместили в лодку, снабдив запасом консервов в жестяных банках, и вскоре высадили на каком-то скалистом островке, где протекал ручей. Мистер Бингем отправился вместе с ним, по пути не переставая давал ему добрые советы и отмахивался от последних попыток своего спутника объясниться.

– Я ведь и правда не грабитель, – сказал мистер Ледбеттер.

– И никогда им не станешь, – подхватил мистер Бингем. – Тебе не дано быть грабителем. Рад, что ты начинаешь понимать это. Выбирая профессию, человеку следует изучить свой характер – иначе рано или поздно он потерпит поражение. Взять, например, меня. Всю жизнь я провел в банках – я сделал карьеру в банках. Я даже был управляющим банком. Но был ли я счастлив? Нет. А знаешь почему? Потому что это не соответствовало моему характеру. Я слишком склонен к авантюрам, слишком непостоянен. И я фактически забросил это занятие. Вряд ли я когда-нибудь снова буду управлять банком. Несомненно, они с радостью снова привлекли бы меня к делу; но я усвоил урок, преподанный мне собственным характером, – в конце концов усвоил… Нет! Впредь я нипочем не стану управлять банком.

А твой характер не подходит для преступных деяний – так же, как мой не подходит для честной жизни. Теперь, узнав тебя лучше, я не советую тебе заниматься даже подделкой. Возвращайся на добропорядочную дорожку, старина. Твое призвание – филантропия. С твоим голосом тебе самое место – в какой-нибудь Ассоциации содействия хныкающей молодежи или чем-то подобном. Подумай об этом.

У острова, к которому мы приближаемся, очевидно, нет названия, – во всяком случае, он не значится на картах. Можешь сам его изобрести, пока будешь сидеть там и размышлять над всем, что произошло в последнее время. Насколько я знаю, вода на острове вполне пригодна для питья. Это один из Гренадинских островов, которые в свою очередь входят в группу Наветренных островов[150]. Там вдалеке, в синей дымке, можно различить остальные Гренадины. Их великое множество, но бóльшую часть отсюда не разглядеть. Я часто задавался вопросом: для чего они существуют? Теперь, как видишь, я знаю ответ. По крайней мере этот создан для тебя. Рано или поздно какой-нибудь туземец, проплывая мимо, снимет тебя с острова. Тогда можешь говорить о нас все, что хочешь, ругать нас на чем свет стоит – нам нет дела до отшельника-гренадинца! Вот тебе полсоверена серебром. Не швыряй их на ветер, когда вернешься в цивилизацию. Если их потратить с толком, они помогут тебе начать новую жизнь. И не вздумай… Да не причаливайте вы к берегу, голоштанники, он и вброд доберется! Не трать свое драгоценное одиночество, которое тебе предстоит, на всякие дурацкие мысли. Распорядись им правильно – и оно станет переломной точкой в твоем жизненном пути. Не трать попусту ни денег, ни времени – и ты умрешь богачом. Мне жаль, но тебе придется самому донести еду до берега. Нет, тут неглубоко. К черту твои объяснения! Мне некогда. Нет и еще раз нет! Я не хочу слушать! Вон из лодки!

И наступившая ночь застала мистера Ледбеттера – того самого мистера Ледбеттера, который совсем недавно сетовал, что пора приключений миновала, – сидящим возле жестянок с консервами, уткнувшись подбородком в поджатые колени, и кротко глядящим сквозь очки на сияющее пустынное море.

Через три дня чернокожий рыбак подобрал его и отвез на остров Сент-Винсент, а оттуда мистер Ледбеттер на последние деньги добрался до Кингстона на Ямайке. Там он мог окончательно пойти ко дну. Он и сегодня не слишком практичный человек, а тогда был абсолютно беспомощен и не имел ни малейшего представления, что ему делать. Единственное, что пришло ему в голову, – это обойти всех священнослужителей в округе, чтобы занять денег на возвращение домой. Но выглядел он слишком неопрятно и изъяснялся слишком бессвязно, и потому его рассказ не вызвал у них доверия. Я повстречал его совершенно случайно. Дело было на закате, я брел после сиесты по дороге к батарее Данна – там-то я на него и наткнулся; на его счастье, меня одолевала скука, и весь вечер был в моем распоряжении. Он скорбно влачился в направлении города. Его удрученное лицо и грязные, пропыленные обноски, напоминавшие о священническом сане, привлекли мое внимание. Наши глаза встретились. Он помедлил в нерешительности.

– Сэр, – обратился он ко мне, с трудом переводя дыхание, – вы могли бы уделить мне несколько минут и выслушать историю, которая, боюсь, покажется вам невероятной?

– Невероятной? – повторил я.

– Именно, – живо подтвердил он. – Никто в нее не верит, как я ни стараюсь. Но уверяю вас, сэр…

Он умолк, ни на что не надеясь. Его тон заинтриговал меня. Этот человек вызвал у меня любопытство.

– Я самое несчастное создание на свете, – сказал он.

– И кроме всего прочего, вы не обедали? – догадался я.

– Да, – мрачно отозвался он. – Уже много дней.

– Тогда лучше рассказать все после обеда, – рассудил я и без лишних слов повел его в одно непритязательное местечко, где, как я знал, его костюм не вызовет нареканий. И там мистер Ледбеттер поведал мне свою историю – с небольшими пропусками, которые он впоследствии восполнил. Вначале я не особенно ему поверил, но, когда вино разгорячило его и исчез легкий оттенок угодливости, вызванный его невзгодами, сомнения начали таять. В конце концов я настолько убедился в правдивости услышанного, что устроил собеседника на ночлег, а на следующий день навел через своего ямайского банкира справки о банковском счете, на который указал мне мой новый знакомый. Вдобавок я повел его покупать белье и прочие вещи, необходимые джентльмену в быту. Тем временем пришло подтверждение его платежеспособности. Его поразительный рассказ во всем соответствовал истине. Не буду распространяться о том, что было дальше. Через три дня он отбыл в Англию.

«Не знаю, как Вас и благодарить, – так начиналось письмо, которое он отправил мне оттуда, – за Вашу доброту к совершенно незнакомому человеку. – И далее шли несколько фраз в том же духе. – Если бы не Ваша великодушная помощь, мне ни за что не удалось бы в должный срок вернуться к своим преподавательским обязанностям и немногие минуты нелепого безрассудства, вероятно, погубили бы меня бесповоротно. Сейчас, пытаясь объяснить, где я пропадал и откуда у меня такой загар, я безнадежно запутался в паутине лжи и уверток. Я довольно легкомысленно сочинил две-три разные истории, не осознавая, к каким серьезным последствиям это может привести. Рассказать правду я не осмеливаюсь. Я просмотрел в Британском музее некоторое количество юридических справочников, и теперь нет никаких сомнений, что я содействовал, потворствовал и помогал совершить тяжкое уголовное преступление. Как выяснилось, этот негодяй Бингем был управляющим Хизергейтского банка и ныне обвиняется в огромном хищении. Прошу Вас, пожалуйста, сожгите это письмо, сразу как прочтете, – Вам я доверяю безоговорочно. Хуже всего то, что ни моя тетя, ни ее знакомый – владелец пансиона, в котором я остановился, не верят мне, хотя я открыл им практически все. Они подозревают меня в чем-то позорном, но в чем именно – я не знаю. Тетя говорит, что простит меня, если я расскажу ей все. Но я и так рассказал ей все – и даже больше, чем все, однако ее это не удовлетворило. Разумеется, им не нужно знать всю правду, поэтому я представил дело так, будто меня подкараулили на берегу и заткнули рот кляпом. А тетушка хочет знать, почему это случилось и зачем меня увезли на яхте. Я не знаю, что ей ответить. Не подскажете ли Вы мне какое-то правдоподобное объяснение? Самому мне ничего не приходит в голову. Если бы Вы смогли написать мне два письма и я мог бы показать ей одно, из которого следовало бы, что я действительно был летом на Ямайке и попал туда, будучи ссажен с яхты, Вы оказали бы мне громадную услугу. Я и без того в неоплатном долгу перед Вами и, боюсь, никогда не сумею вернуть Вам его сполна. Но если благодарность…» – и тому подобное. В конце повторялась просьба уничтожить письмо.

На этом завершается необычная история каникул мистера Ледбеттера. Его размолвка с тетушкой длилась недолго. Пожилая леди простила его перед смертью.

1898