Дверь в стене

Долина пауков

Около полудня трое всадников обогнули излучину речного русла, и их взорам внезапно открылась очень широкая и просторная долина. Извилистый, трудноодолимый каменистый лог, по которому они так долго преследовали беглецов, перешел в широкий склон, и все трое не сговариваясь съехали с тропы, поднялись на пригорок и там, в тени оливковых деревьев, сделали привал; двое почтительно держались чуть позади третьего, в чьих руках была наборная серебряная уздечка.

Некоторое время они прочесывали жадным взглядом расстилавшуюся внизу местность. Она убегала вдаль, кое-где виднелись купы чахлого терновника, смутно угадывался пересохший овраг, что перерезáл пустошь, поросшую желтоватой травой. Пурпурное небо сливалось у горизонта с сизыми – возможно, покрытыми свежей зеленью – холмами, над которыми, словно поддерживаемые незримой рукой и как будто зависшие в синеве, высились заснеженные вершины гор, вздымавшиеся с северо-западной стороны все выше и смелее по мере того, как смыкались края долины. На западе беспредельная ширь мало-помалу терялась во мраке – там, судя по всему, начинались леса. Но трое всадников смотрели не на восток и не на запад – они упорно взирали на расстилавшуюся перед ними долину.

Первым заговорил сухопарый человек с рассеченной губой.

– Не видать, – произнес он, досадливо вздохнув. – Впрочем, у них был целый день форы.

– Им невдомек, что мы дышим им в спину, – заметил коротышка на белой лошади.

– Уж ей-то следовало догадаться, – с горечью бросил их предводитель, словно обращаясь к самому себе.

– Все равно им далеко не уйти – у них только один мул, и у девушки день напролет кровоточила нога…

Человек с серебряной уздечкой прошил собеседника яростным взглядом и рыкнул:

– Ты думаешь, я не заметил?

– Что ж, тем лучше для нас, – прошептал себе под нос коротышка.

Сухопарый с рассеченной губой сохранял бесстрастие.

– Они не могли выбраться из долины, – рассудил он. – Если мы поднажмем… – Он мельком глянул на белую лошадь и умолк.

– Черт бы побрал всех белых лошадей! – воскликнул человек с серебряной уздечкой и обернулся на ту, к которой относилось его проклятие.

Коротышка уставился на меланхолические уши своей лошади.

– Я сделал что мог, – выдавил он.

Двое других снова воззрились на долину. Сухопарый провел ладонью по шраму на губе.

– Вперед! – отрывисто приказал человек с серебряной уздечкой.

Коротышка встрепенулся и дернул за повод. Всадники повернули обратно к тропе, и мелкая дробь копыт рассыпалась по иссохшей траве.

Осторожно спустившись с длинного склона, они миновали заросли колючих корявых кустов и скопища каких-то рогатых сухих игольчатых веток, торчавших между камней, и оказались в низине. Здесь, среди остатков выжженной солнцем травы, что пробивались из скудной почвы, было трудно что-либо различить. Однако, припадая к шеям своих лошадей, напряженно всматриваясь в землю и часто спешиваясь, даже эти белые люди ухитрялись отыскивать следы беглецов.

Им попадались вытоптанные места, смятые и поломанные стебельки жесткой травы и временами – явственные отпечатки ног. Один раз предводитель заметил бурое пятно крови там, где, вероятно, прошла девушка-метиска, и вполголоса проклял ее за глупость.

Сухопарый держался ближе к предводителю, а коротышка на белой лошади следовал немного позади, погруженный в мир своих грез. Так они и ехали гуськом, не говоря ни слова, человек с серебряной уздечкой направлял путь других. Спустя какое-то время коротышка, очнувшись, обнаружил, что вокруг стоит необычайная тишина. Если не считать легкого всхрапывания и топота лошадей да скрипа амуниции, огромная долина пребывала в задумчивом молчании, напоминая нарисованный пейзаж.

Перед ним ехали его хозяин и напарник, оба напряженно подавались всем корпусом вперед и несколько влево и безучастно покачивались в такт с трусцой лошадей. Тени обоих всадников – причудливо вытянутые конусы – бесшумно двигались впереди них, а ближе маячила его собственная тень, округлая и скорченная. Он огляделся по сторонам. Что это пронеслось? Потом он вспомнил об эхе, отдающемся от склонов ущелья, и о непрерывном аккомпанементе, которым сопровождается падение увертливых голышей. Но только ли это?.. Стояло полное безветрие. Обширная тихая долина лежала в монотонном послеполуденном оцепенении под распахнутым пустым небом, и только в верхней ее части собралось хмурое облачко тумана.

Он выпрямился, подергал уздечку, сложил губы, чтобы издать свист, но вместо этого просто выдохнул. Повернулся в седле и некоторое время смотрел на узкий проход в горах, который они недавно покинули. По обе стороны – голые откосы, ни единого деревца, ни зверя – а тем более человека. Ну и глушь! И он принял прежнюю позу.

На мгновение он испытал радость: кривая пурпурно-черная ветка обернулась змеей и молниеносно скрылась в бурой траве. Все-таки в этой жуткой долине теплилась жизнь. А потом, к еще большей своей радости, он ощутил легкое дуновение, какой-то шепот донесся и тут же стих, и жесткий чернорогий куст на невысоком гребне слегка отклонился вбок, предвещая ветер. Коротышка лениво лизнул палец и поднял его вверх.

Резко осадив лошадь, чтобы не столкнуться с сухопарым, который остановился, ища следы, он поймал на себе взгляд хозяина и виновато отвел глаза.

Некоторое время коротышка проявлял показной интерес к преследованию. Затем, когда они двинулись дальше, он опять принялся изучать тень своего хозяина, его плечо и шляпу, что мелькали за силуэтом сухопарого. Они уже четыре дня тащились по богом забытым местам на краю света, чтобы в итоге оказаться здесь, в этой пустоши, почти без воды и с куском вяленого мяса в притороченных к седлу сумах, пробирались через скалы и горы, где не бывал никто, кроме тех беглецов, – и из-за чего?

Из-за какой-то девицы, обыкновенного своевольного ребенка! А ведь к услугам его хозяина были многолюдные города, полные девушек и женщин, которые могли удовлетворить самые низменные его желания! Так откуда такая сумасбродная страсть именно к этой, спрашивал себя коротышка, негодуя на весь мир, и облизывал почерневшим языком сухие губы. Так захотелось хозяину – вот и все, что он знал. Просто потому, что она попыталась сбежать от него…

Коротышка заметил, как разом наклонился ряд высоких перистых камышей, росших неподалеку, а потом завязки шляпы у него на груди затрепетали и вновь сникли. Ветер усиливался, приводя в движение этот оцепенелый мир, что само по себе было неплохо.

– Эй! – воскликнул сухопарый.

Все трое резко остановились.

– Что? – спросил хозяин. – В чем дело?

– Там, – пояснил сухопарый и указал вдаль.

– Что?

– Что-то приближается к нам.

Не успел он договорить, как какое-то животное желтой масти достигло вершины гребня и устремилось в их сторону. Это была большая дикая собака, она неслась в наветренную сторону, высунув язык, так уверенно и целеустремленно, словно не видела всадников на своем пути. Она бежала, вскинув нос, и, стало быть, не вынюхивала и не преследовала добычу. Зверь приближался, и коротышка нащупал рукой саблю.

– Она бешеная, – предположил сухопарый.

– Кричите! – выпалил коротышка и крикнул сам.

Собака поравнялась со всадниками и, когда коротышка угрожающе вытащил саблю, отклонилась вбок и промчалась мимо них. Коротышка проводил ее взглядом.

– Пены нет, – заметил он.

Человек с серебряной уздечкой какое-то время озирал долину.

– Вперед! – крикнул он наконец. – Какое нам до этого дело? – И дернул лошадь за поводья.

Неспособный разгадать непостижимую тайну собаки, убегавшей от ветра, коротышка погрузился в глубокие раздумья о человеческой природе. «„Вперед!“ – прошептал он себе под нос. – И почему кому-то дано говорить „Вперед!“ с такой невероятной повелительной силой? Всегда, всю свою жизнь, человек с серебряной уздечкой только и делает, что говорит это. А если я скажу так!..» – думал коротышка. Люди удивлялись, когда кто-то осмеливался не исполнить даже самых диких требований его хозяина. Эту девушку-метиску он, да и все вокруг считали безумной, едва ли не нечестивицей. Невольно ударившись в сравнения, коротышка принялся размышлять о сухопаром человеке с рассеченной губой; тот был таким же дюжим и смелым, как его хозяин, а возможно, еще смелее, и тем не менее его удел – повиновение, полное и беспрекословное…

Какое-то неприятное ощущение в руках и коленях вернуло его мысли к более прозаическим материям. Коротышка что-то почувствовал и, подъехав к сухопарому, спросил вполголоса:

– Ты заметил, что творится с лошадьми?

Спутник вопросительно глянул на него.

– Им не нравится этот ветер, – продолжал коротышка.

Человек с серебряной уздечкой обернулся к нему, и коротышка тотчас отстал.

– Не бойся, – подбодрил сухопарый.

Некоторое время всадники опять ехали молча. Двое впереди присматривались к следам, а замыкающий наблюдал за туманом, который, подползая все ближе и ближе, начал затягивать долину по всей ширине, и за поминутно крепчавшим ветром. Слева вдалеке коротышка заприметил вереницу каких-то темных фигур – вероятно, это дикие кабаны мчались через долину, – но он не сказал об этом своим спутникам, равно как и о беспокойстве, одолевавшем лошадей.

А потом он увидел первый и затем второй исполинский белый шар – огромные сияющие белые шары, что походили на гигантские пушинки чертополоха и, гонимые ветром, двигались всадникам наперерез. Эти шары парили высоко в воздухе, то опускаясь, то вновь поднимаясь, задерживались на миг и летели дальше. Их относило куда-то вдаль, однако само появление этих шаров встревожило лошадей пуще прежнего.

И еще через какое-то время коротышка увидел, как множество этих дрейфующих шаров – и чем дальше, тем больше – устремляется через долину в их сторону.

С пронзительным визгом на тропу выскочил громадный кабан; повернув голову, он секунду-другую разглядывал путников, а потом снова понесся вниз по долине. И тогда все трое остановились и замерли в седлах, всматриваясь в надвигавшуюся на них густеющую белую пелену.

– Если бы не этот чертополох… – начал предводитель.

Но тут один большой шар пролетел ярдах в двадцати от всадников. Как оказалось, он вовсе не был идеально круглым, а являл собой раскидистый, мягкий, клочковатый полупрозрачный ком, напоминавший схваченную за углы простыню, что-то вроде воздушной медузы, которая кувыркалась в вышине и, точно гирлянда, тянула следом длинные, похожие на паутину нити и ленты.

– Это не чертополох, – сказал коротышка.

– Мне не нравятся эти штуки, – пробормотал сухопарый.

Всадники переглянулись.

– Черт побери! – воскликнул предводитель. – Да их тут полным-полно. Если так и дальше пойдет, нам не проехать.

То инстинктивное чувство, что побуждает оленей выстраиваться в ряд при встрече с чем-то незнакомым и непонятным, заставило всадников повернуть лошадей против ветра, проскакать немного вперед и пристально всмотреться в приближающуюся летучую массу. Она перемещалась плавно и быстро, бесшумно вздымаясь и опадая, приникая к земле и опять высоко подскакивая, паря, – и при этом в ее продвижении сквозили идеальная согласованность и спокойная, неторопливая уверенность.

Справа и слева от всадников неслись передовые этой удивительной армии. Когда один из них, катившийся понизу, потерял форму и неспешно, словно нехотя распался на длинные спутанные ленты и полосы, все три лошади отпрянули и стали переминаться с ноги на ногу. Предводитель внезапно впал в неистовое нетерпение и разразился проклятиями в адрес летящих шаров.

– Вперед! – вскричал он. – Вперед! Какое нам дело? Что они могут нам сделать? Назад, к следу! – Он с бранью дернул поводья и повредил лошади губу, после чего яростно заорал: – Говорю вам, я пойду по тому чертову следу! Где след?

Осадив гарцевавшую лошадь, предводитель принялся искать в траве следы беглецов. Длинная липкая нить легла поперек лица всадника, серая лента обвила державшую поводья руку, и к затылку его побежало какое-то крупное, шустрое, многоногое существо. Предводитель глянул вверх и увидел, что один из белых шаров встал над ним словно на якорь и его свободные концы хлопают, точно паруса судна, совершающего поворот, – только без малейшего шума.

Он увидел – или ему почудилось – множество глаз, тесную толпу приземистых тел, продолговатые сочлененные конечности, словно отдающие швартовы, чтобы к нему причалить. На миг он оцепенел и, как опытный наездник, бессознательно сдерживал гарцевавшую на месте лошадь. Затем чья-то сабля плашмя скользнула по его спине, взметнулась у него над головой и обрубила летучий ком паутины, который неторопливо взмыл вверх и поплыл дальше.

– Пауки! – услышал предводитель голос сухопарого. – Эта штука полна больших пауков! Глядите – о боже!

Человек с серебряной уздечкой продолжал смотреть на улетавший шар.

– Глядите же!

Последовав призыву, предводитель увидел на земле полураздавленное красное туловище – хотя паук был при смерти, он все еще шевелил бесполезными теперь ногами. Потом, когда сухопарый указал ему на другой приближавшийся ком, он не мешкая выхватил саблю. Теперь вся долина напоминала побережье в клочьях тумана. Предводитель пытался собраться с мыслями.

– Скачем отсюда! – внезапно выкрикнул коротышка. – Скачем вниз по долине!

То, что произошло далее, напоминало сумятицу, что царит в разгар сражения на поле боя. Человек с серебряной уздечкой видел, как коротышка промчался мимо него, отчаянно рубя воображаемую паутину, видел, как он врезался в лошадь сухопарого и повалил ее наземь вместе с седоком. Его собственная лошадь понесла, и лишь через десяток шагов он смог ее сдержать. Он с опаской вскинул голову к небу, а затем вновь обратил взор на катавшуюся по земле лошадь и сухопарого – тот стоял рядом и рубил саблей рваную, трепетавшую серую массу, которая, распростершись над ними, обволакивала обоих. А на них надвигались плотным потоком все новые шары – надвигались стремительно и легко, как пушинки чертополоха, катящиеся через пустошь в ветреный июльский день.

Коротышка спешился, но не решился отпустить лошадь. Одной рукой он тащил упиравшееся животное, а другой вслепую рубил воздух. Щупальца второй серой массы запутались в ходе борьбы, и она мало-помалу тоже осела наземь.

Предводитель стиснул зубы, сжал уздечку, опустил голову и пришпорил свою лошадь. Та, что лежала на земле, перевернулась, на ее окровавленных боках замелькали тени, а сухопарый вдруг бросил ее и пробежал шагов десять, направляясь к хозяину. Полустреноженный серыми лентами, он бесцельно размахивал саблей, а те реяли за ним следом, и лицо его покрывала тонкая серая пелена. Левой рукой он колошматил что-то у себя на теле, после чего вдруг споткнулся и упал. Попробовал подняться, упал опять и внезапно страшно завыл: «О-о… О-о-о, о-о-о!»

И на сухопаром, и на земле вокруг него предводитель наблюдал огромных пауков.

Он как раз пытался подвести свою лошадь к этой кричащей, судорожно дергавшейся серой массе, когда услышал стук копыт и мимо него пронесся верхом коротышка – без оружия, припав животом к спине белой лошади и вцепившись в ее гриву. И вновь по лицу предводителя скользнула липкая серая нить. Казалось, что и над ним, и повсюду вокруг кружат эти бесшумные паутины, подбираясь все ближе и ближе…

Вплоть до дня своей смерти он так и не нашел объяснения тому, что произошло потом. Сам ли он повернул лошадь, или она по собственному почину последовала за другой? Достаточно сказать, что мгновением позже он уже скакал в галоп через долину, неистово крутя саблей над головой. А кругом крепчал ветер, и паучьи воздушные суда с их оснасткой и парусами, казалось, устроили за ним погоню.

Цок-цок, тук-тук – человек с серебряной уздечкой скакал сам не зная куда, с перепуганным лицом, постоянно косясь по сторонам и держа саблю наготове. А в нескольких сотнях ярдов от него, с волочившимся позади хвостом из порванной паутины, скакал коротышка на белой лошади, все еще не вполне твердо державшийся в седле. Камыши склонялись перед ними, задувал свежий и сильный ветер, и, оглядываясь, предводитель видел паутину, жаждавшую его поглотить…

Одна-единственная мысль владела им: избежать этой напасти, и потому он заметил зиявшее впереди ущелье, лишь когда его лошадь подобралась, чтобы сделать прыжок. Предводитель не успел сообразить, как нужно действовать, и только помешал животному: приник к лошадиной шее – и выпрямился, подавшись назад, в тот момент, когда было уже слишком поздно.

Но хотя, растерявшись, всадник и не смог правильно совершить прыжок, он по крайней мере не забыл, как следует падать. В воздухе к нему вернулись навыки бывалого наездника, и потому он отделался всего-навсего синяком на плече; лошадь же его, свалившись в ущелье, перевернулась, судорожно задергала ногами и затихла. А сабля предводителя воткнулась в твердую почву и переломилась пополам, как будто Фортуна разжаловала его из своих рыцарей, и отскочивший кончик клинка пролетел в каком-нибудь дюйме от его лица.

Он тотчас вскочил на ноги и, затаив дыхание от ужаса, воззрился на приближавшиеся шарообразные паутины. Попытался было спастись бегством, но потом вспомнил про ущелье и пошел обратно. Увернулся от одного из жутких шаров и быстро спустился по обрывистому склону туда, где его не мог застигнуть ветер.

Там, под прикрытием крутого берега пересохшего ручья, он может, сидя на корточках, наблюдать за странными серыми комьями, пролетающими наверху, до тех пор, пока не стихнет ветер и не появится шанс сбежать. Так он и сделал – и очень долго смотрел на причудливые клочковатые массы, тащившие свои ленты через узкую полоску неба.

Один из пауков случайно упал в ущелье возле него – вместе с ногами в нем было не меньше фута, а туловище оказалось размером с половину человеческой кисти. Поглазев немного на то, с каким чудовищным проворством паук ищет добычу и спасается бегством, предводитель подставил ему обломок сабли (пусть-ка укусит!), а затем поднял кованый сапог и раздавил тварь в лепешку. При этом он смачно ругнулся и потом некоторое время поглядывал себе под ноги и в небо, высматривая новую жертву.

Когда он наконец окончательно убедился, что пауки не смогут наводнить ущелье, то подыскал себе место поудобнее, сел и глубоко задумался, по своему обыкновению покусывая костяшки пальцев и грызя ногти. От этих раздумий его отвлекло появление человека, который вел под уздцы белую лошадь.

Задолго до того, как предводитель увидел этого человека, о его приближении оповестили стук копыт, спотыкающиеся шаги и спокойный голос, каким он обращался к лошади. Потом показался и сам коротышка – жалкая фигурка, за которой все еще волочился белый шлейф из паутины. Они не приветствовали друг друга ни словом, ни жестом. Коротышку переполняли усталость, стыд и, как следствие, безнадежная горечь; он подошел к хозяину вплотную и остановился. Тот слегка вздрогнул под взглядом своего слуги.

– Ну? – произнес он наконец, уже совсем не тем повелительным тоном, что прежде.

– Вы его бросили!

– Моя лошадь понесла.

– Знаю. И моя – тоже.

Он грустно рассмеялся в лицо хозяину.

– Я же говорю: моя лошадь понесла, – повторил былой обладатель серебряной уздечки.

– Оба трусы, – резюмировал коротышка.

Предводитель впился зубами в костяшки пальцев, думая о своем.

– Не называй меня трусом, – сказал он в конце концов.

– Вы – трус, как и я.

– Возможно. Существует предел, за которым всякого человека неизбежно одолевает страх. Я наконец познал свой страх – но, возможно, он не настолько силен, как твой. В этом и разница между нами.

– Мне и в голову не могло прийти, что вы его бросите. Минутой раньше он спас вам жизнь… Почему, собственно, вы – наш хозяин?

Предводитель снова принялся грызть костяшки пальцев; лицо его потемнело.

– Ни один человек еще не называл меня трусом, – медленно проговорил он. – Нет… Сломанная сабля лучше, чем ничего… Нельзя требовать от хромой белой лошади, чтобы она четыре дня тащила на себе двоих. Я ненавижу белых лошадей, но на сей раз выбора нет. Смекаешь?.. Сдается мне, пользуясь тем, что ты видел и навоображал себе, ты намерен подорвать мою репутацию. Такие, как ты, свергают королей. К тому же… ты никогда мне не нравился.

– Хозяин! – воскликнул коротышка.

– Нет, – отозвался тот. – Нет!

Коротышка сделал движение, и предводитель резко встал. С минуту, вероятно, они мерили друг друга взглядами. Над ними проплывали паучьи шары. Затем – шорох гравия под ногами, исполненный отчаяния крик, удар…

Ближе к ночи ветер утих. Когда садилось солнце, повсюду было ясно и тихо, и человек, у которого когда-то имелась серебряная уздечка, наконец очень осторожно выбрался пологим склоном из ущелья; но теперь он вел под уздцы белую лошадь, которая прежде принадлежала коротышке. Он не отказался бы вернуться и к своей лошади и снять с нее серебряную уздечку, но опасался ночи и крепчавшего ветра, который мог застигнуть его еще в долине; а кроме того, ему была отвратительна мысль о том, что он может найти лошадь в паутине с ног до головы, да еще и, пожалуй, неприглядно объеденной.

При мысли о паутине, обо всех опасностях, через которые он прошел, и о том, каким образом он сегодня спасся, этот человек нащупал на шее маленькую ладанку и на миг с глубокой благодарностью сжал ее в ладони. Одновременно он бросил взгляд вниз, в долину.

– Мною двигала страсть, – сказал он. – Теперь она получила воздаяние. И они, без сомнения, тоже…

И вдруг, далеко-далеко за лесистыми склонами по ту сторону долины, в ясной закатной дали он увидел тонкую струйку дыма.

Благостно-смиренное выражение на его лице тотчас сменилось гневом. Дым? Он развернул лошадь – и заколебался. И тут легкое дуновение с шелестом пробежало по окрестной траве. Поодаль, на камышах, колыхнулось изодранное серое полотно. Он посмотрел на паутину, потом перевел взгляд на дым.

– Может, это и не они, – наконец произнес он.

Но он знал, что это неправда.

Еще немного понаблюдав за дымом, он оседлал белую лошадь.

Ему пришлось прокладывать путь между просевшими скоплениями паутины. Почему-то земля была усеяна множеством мертвых пауков, а те, что уцелели, преступно пожирали своих собратьев. Заслышав топот копыт, они врассыпную кидались наутек.

Их время прошло. Без помощи ветра, способного перенести их по воздуху, или готовых саванов эти твари, при всем своем яде, не представляли для него никакой опасности. Время от времени он хлестал ремнем тех, которые, как ему казалось, подбегали чересчур близко. А один раз, заприметив целую стайку, что пересекала открытое место, хотел было спешиться и растоптать их сапогами, но удержался от искушения. Вновь и вновь он оборачивался и смотрел на дым.

– Пауки, – то и дело бормотал он. – Пауки! Что ж… в следующий раз мне придется сплести паутину.

1903