Двое из будущего

Глава 13

После моего недлинного рассказа Хруцкий понял, что дело не по его части. Его задача была следить за порядком, гонять мелкую шушеру, разнимать семейные свары и по-тихому брать на лапу. Наш случай относился, скорее, к охранному отделению и потому с чистой совестью он выполнил часть своей работы и распрощался с нами, передав все бумаги в местное КГБ.

А через пару дней нас стали вызывать на допрос. Сначала мои охранники по очереди отметились на Фонтанке, затем по неведомым причинам под раздачу попал журналист, а после и я был вынужден посетить Департамент полиции.

Петр, наш штатный извозчик, подвез меня до самого входа, помог спуститься.

— Мы вас с Семеном ждать будем, Василий Иванович, — сказал он, придерживая меня под локоть. Истомин, что остался сидеть в люльке, подал портфель. Он после происшествия теперь сопровождал меня почти повсюду, выполнял роль личного телохранителя. Он первым высказался по поводу моей безопасности и сам же вызвался выполнять обязанности личной охраны. Я б и не стал его привлекать из-за его увечья, но видя его горячее желание, отказать не смог.

— Хорошо, — ответил я Петру, принимая портфель и поправляя на голове черный котелок. Хотя, правильнее было бы на встречу надеть цилиндр, но я ненавидел его носить. Он был чертовски неудобен — высок, тяжел, давил на голову. Котелок в этом плане был намного комфортнее. — Я, наверное, там надолго. Можете зайти в ресторан пообедать.

— Ба! — воскликнул насмешливо Петр. — Ресторан! Это ж деньжищи какие! Нет, мы с Семеном лучше в трактир. Здесь недалеко есть хороший.

— Как знаете, — ответил я и на подрагивающих коленках поплелся к центральному входу зловещей здания. Много страшных историй я слышал про работу этого департамента и никогда я не думал, что придется мне с ним столкнуться столь рано. Думал, что году эдак в четвертом-пятом, когда по стране пойдут волнения, я буду иметь честь лично познакомиться с работниками полиции, тайного сыска и политических репрессий, но никак не сейчас.

На входе меня встретили, выспросили причину визита, а затем проводили до невзрачного кабинета с толстой дверью. Провели вовнутрь, усадили на жесткий стул перед пустым столом и приказали ждать. И пока я ждал — осмотрелся.

Кабинет был обычен для своего времени. Одно большое окно, высокие потолки, гипсовая лепнина и свечные канделябры на стенах. Несколько массивных столов, за которыми восседали служащие, кипы бумаг у них перед носами, скрип дешевых перьевых ручек, что царапали и рвали бумагу, и раздражающий запах бумажной пыли. Что заметил — у каждого на столе были наши скрепки. Этот факт меня слегка порадовал и немного успокоил.

Наконец, объявился хозяин моего стола. Мужчина средних лет с одутловатым, красного цвета лицом выпивохи и с мясистым шмыгающим носом. Пройдя мимо меня, он плюхнулся на свой стул, бросил на стол головной убор. Поерзал, поудобнее устраиваясь, болезненно шмыгнул и, безо всяких любезностей, сразу обратился ко мне с требованием.

— Паспортную книжку.

Я безропотно протянул ему документ. Чиновник взял его в руки и, до боли мне знакомыми движениями, стал начальственно, слюнявя указательный палец, листать страницы. Дошел до последней, удовлетворился увиденными и отложил документ в сторону. А затем, достав чистый лист бумаги и обмакнув перо в чернила, принялся за сам допрос.

— Фамилия, имя, отчество?

— Рыбалко Василий Иванович.

Он старательно записал мой ответ.

— Дата рождения и место?

— Одна тысяча восемьсот семьдесят первый, двадцать седьмого марта. Город Верхнеудинск, Забайкальской области.

— Вероисповедание?

— Православный.

И это было записано с угрюмым молчанием. После этого он откинулся на спинку стула, устало вздохнул.

— Ну-с, Василий Иванович, давайте рассказывайте.

Ну я и рассказал. Все как есть без утайки. Рассказал про свои нововведения на заводе, про свои «заигрывания» с рабочими, про ультиматум Баринцева, про наш конфликт. Чего мне стесняться, зачем врать? Я чувствовал себя правым и знал, что ничего предосудительного не сделал. Баринцева за лацкан пиджака оттаскал — это да. Но и только. А мои нововведения на заводе это моя забота и моя головная боль и никого они не должны касаться.

Дознаватель меня внимательно слушал, быстро записывал мои показания, иногда задавал уточняющие вопросы. Он не высказывал никакого интереса к моей особе, просто делал свою работу. Я подробно рассказывал, он обстоятельно все записывал. Наконец, когда моя история закончилась, он отложил перо в сторону, сцепил вместе пальцы рук и, подавшись вперед, спросил?

— Это все?

— Да, — с чистой совестью ответил я.

— Вы ничего не забыли мне сообщить?

— Н-нет, — ответил я пару секунд спустя, заново вспоминая ход конфликта.

— Что ж, — усмехнувшись, сказал он и жестом фокусника достал из ящика стола пухлую папку, а из нее несколько исписанных листов. — А вот по показаниям господина Баринцев, помимо того, что он был прилюдно оскорблен и унижен, вы отобрали его портфель с важными документами, а также несколько раз сильно ударили. А также пообещали организовать на его предприятии профсоюз и поднять рабочих на стачку. Несколько человек могут подтвердить его показания. Как вы можете это объяснить?

Я только ахнул. Такой наглой лжи я не ожидал. Знал, что этот великовозрастный гаденыш будет юлить и спихивать всю свою вину на меня, но чтобы так!?

— Да вы с ума сошли! — возмутился я. — Он нагло врет!

— То есть про союз рабочих он говорил неправду? Вы такого не говорили?

— Конечно же, не говорил, он врет! Ничего я не обещал ему устроить. Я предостерег его о том, что его рабочие сами поднимутся, если он и дальше будет их зажимать и штрафовать. У людей просто терпение кончится, и они сами устроят стачку.

— Ага, значит так ему и сказали?

— Да, так и сказал. Я не обещал ему ничего устраивать. Зачем мне это?

— Хорошо, — кивнул он и, взявшись за перо, дописал мои показания. — А что насчет портфеля? Вы его отбирали?

— Да больно нужен был мне его портфель! — воскликнул я, в очередной раз возмутившись. — Он его сам оставил, а я честно ему пытался вернуть. Он мог бы, и нагнуться и подобрать — не рассыпался бы.

— Так вы подтверждаете, что в тот момент, когда господин Баринцев спасался от вас бегством, портфель был у вас? Он и сейчас у вас?

— Ну да. Лежит никому не нужный.

— А документы?

— Там же и документы. Их никто не трогал.

— Ага, — снова кивнул дознаватель и дописал мои показания. — И по вашим словам выходит, что вы его не били?

— Нет!

— А вот рабочие Вахрушев и Артакуни прямо утверждают, что вы не только оскорбили господина Баринцева, но и несколько раз его ударили.

— Что?! — в который раз возмутился я наглой лжи и дознаватель шикнул на меня, требуя вести себя тише. — Это вообще кто такие? Да у меня у самого есть свидетели, что я его и пальцем не трогал. Кинул в него его же собственный портфель — это да, но, упаси Боже, не бил.

— Ну-ка, ну-ка, — снова взялся за перо «особист». — Имена и фамилии своих свидетелей назвать можете?

— Конечно, — я с готовностью поделился информацией. — А кто они такие Вахрушев и Артакуни? Откуда они вообще взялись?

— Да как же? — удивился дознаватель. — Это ж ваши собственные рабочие. Они своими глазами видели, как вы избивали несчастного господина Баринцева, а тот потом был вынужден от вас спасаться бегством.

— Мои?!

Честно сказать — я был поражен. Я все делал для своих рабочих, холил и лелеял их, чесал за ушком и гладил по шерстке. И зарплату я им поднял, и штрафы я им снизил, и рабочее время сократил, и бытовые условия на предприятии наладил. А они вот так мне отплатили. Вот найду я этих предателей — поговорю с ними по-мужицки. А потом уволю к чертовой матери с волчьим билетом. Больше они никогда ко мне не устроятся.

Видимо, мое выражение лица не понравилось следователю. Он нахмурился, кашлянул в кулак и продолжил допрос:

— А скажите мне, Василий Иванович, на каком основании вы стали ожидать нападения?

— Ну как же! Насколько я понял, господин Баринцев не склонен прощать обиды. Да, я признаюсь, что поступил неразумно, вспылил. Я его оскорбил и обидел, это правда. И потому я ожидал его мести. И вот, как видите, дождался.

— А почему вы подумали, что мстить Баринцев будет именно таким способом? По-моему, вам в первую очередь следовало ожидать его обращения в суд.

Я кивнул.

— Да, этот вариант мы тоже предусмотрели. Мы провели консультации с нашим юристом и по его совету мы стали подыскивать толкового адвоката. Но и вариант с нападением мы не стали исключать. И время показало, что мы не зря подготовились.

— Понятно… И потому вы подготовили таких головорезов… А вот скажите… ваши «бандиты» работают у вас уже полгода. Так?

Я кивнул.

— С какой целью вы их готовили? Вы знали, что нападение когда-нибудь произойдет?

— Скорее догадывался, — поправил я его.

— Почему же?

— У нас уже было одно нападение. Несколько человек пробрались на территорию завода, разгромили оборудование, взломали сейф и сожгли кабинет с документами. Полиция ничего не смогла найти. И потому мы подстраховались на всякий случай, наняли охрану. Выходит — не зря.

— И колючей проволокой с этой же целью обмотались и собак завели?

Я улыбнулся. Вспомнил момент нападения. Те десять гоп-стопников под руководством длинного нападали на нас каждый соответственно своей роли. Двое взламывали парадную дверь, двое пытались пролезть в окно, четверо стояло на шухере и ждали момент, когда падет дверь, а еще двое попытались лихо перемахнуть через кирпичный забор. Один подсадил другого и тот, с ходу влетел в нашу «егозу» где и запутался благополучно. Попытался самостоятельно выбраться, но не смог, лишь изодрал одежду в клочья, порезался и своим шумом привлек злого волкодава, который в течение нескольких долгих и страшных минут пытался вырвать клок мяса из филейной части бедолаги. Спасли его мои ребята, притащив лестницу и ножницами по металлу вырезав «егозу».

— Да, именно с этой целью, — подтвердил я. — Вроде проволока неплохо себя зарекомендовала, не правда ли?

На этот раз на лице следователя мелькнула тень улыбки. Но он ее быстро погасил, и снова превратился в скучного и дотошного дознавателя.

— Хорошо. А с какой целью вы привлекли журналиста? Хотели дешевой известности?

— Не такой уж и дешевой, — возразил я. — Мне не нужна дешевая известность, меня и так многие знают. В газетах не раз про меня и мой завод печатали. Бывает, что на улицах узнают.

Похоже, мои ответы его удовлетворили. Он записал мои последние слова, промокнул чернила тяжелым пресс-папье. Потом протянул исписанный листы мне.

— Ознакомьтесь и распишитесь.

Внимательно, но бегло, я ознакомился с протоколом допроса. Черканул внизу листов свою подпись.

— Я могу идти?

— Да, свободны, — ответил он и отдал мой паспорт.

Я поднялся со стула.

— До свидания, — сказал я и поспешно вышел из кабинета. В коридоре облегченно вздохнул. Почти три часа я убил на этот допрос, устал. Что ж, значит пора домой. И с этими мыслями я вышел из здания Охранного отделения.

Петра долго искать не пришлось. Едва я показался из дверей, он «посигналил» мне, помахав кепкой.

— Домой, Василий Иванович? — спросил он маршрут.

— Домой, Петр. Не спеша — проветриться надо.

Петр дернул вожжами, и наша повозка медленно покатилась по брусчатой мостовой, негромко перестукивая по камням окованными колесами.

— Как все прошло? — спросил меня Истомин.

Я махнул рукой:

— Нормально. Ничего страшного не было.

— Не били?

— Нет, конечно, Семен. О чем ты?

Мой телохранитель уклончиво пожал плечами и дальше мы поехали молча. Я отходил от утомительного допроса и не о чем не хотел говорить.

Несколько дней назад в газете «Русское слово» вышла заказанная и проплаченная нами статья, где в подробностях было описано нападение на наш завод. Заметка небольшая, всего лишь на одну восьмую полосы, вставленная между другими, более заметными и весомыми статьями. Но она не осталась незамеченной и вызвала бурное обсуждение в народе. «Русские заводы» уже имело имидж предприятия заботящегося о рабочем народе и активно внедряющие новые правила на рынке труда. Простой народ был к нам не равнодушен, рабочие и крестьяне считали за высшее счастье устроиться к нам на работу и потому, по рассказам нашего штатного извозчика Петра, в кабаках и трактирах последние дни только и было разговоров о нападении конкурентов на наше предприятие. Простой народ сумел сложить два и два, он понял, чьих это рук было дело. И всерьез костерил своих работодателей, матерно ругая их за жлобство и подлое коварство. А вот аристократы и предприниматели всех мастей за своими дружескими беседами меня и Мишку не иначе как «социалистом» не называли. Они считали, что я заодно с рабочими и крестьянами, желаю перевернуть устои, и приписывали мне все грехи, какие только могли придумать. Хорошо, что меня еще в бомбисты не записывали и не говорили на каждом углу, что я желаю свергнуть монарха. В общем, мы поставили себя в этом мире против местной элиты.

Поставки угля нам, как и обещал Баринцев, закрыли. Куда бы мы ни обращались — везде нам отказывали. Едва узнав, кто мы такие, продавцы и посредники тут же теряли к нам интерес и наотрез отказывались продать нам хоть что-нибудь. Попов ругался и закупал уголек и дрова у населения. Получалось значительно дороже, да и население, смекнув где можно подзаработать, подняло для нас цены. Долго такое безобразие продолжаться не могло и потому мы, недолго посовещавшись, решили организовать собственного посредника. Поначалу он будет анонимно покупать для нас топливо со складов в Петербурге, а затем и сам организует его доставку. Мальцев, прослышав о нашей беде, дал адресок одного торговца углем из Новгорода и написал рекомендательное письмо. Уголек хоть и был хуже английского качеством и давал в два раза меньше жара, но все ж мы на нем смогли протянуть довольно долго. В общем, выручил старик. Так же мы подумали, не перевести ли наши котельные на отопление мазутом. Но прикинув расходы на исследования, модернизацию и доставку топлива, отложили эту идею до лучших времен. Будут деньги — будет и мазутная котельная. А еще лучше делать сразу мазутную электростанцию.

Неспешно мы подкатили к моему дому. Экипаж остановился, я выбрался из люльки.

— Все, Петр, спасибо.

— До свидания, Василий Иванович, — попрощался извозчик, а Истомин подал мне мой портфель в котором лежали всякого рода бумаги, которые я на всякий случай захватил на встречу с дознавателем.

— Вы сегодня еще куда поедете? — спросил меня Семен.

— Пожалуй, что нет. День кончается. Езжай.

Петр кивнул головой и щелкнул вожжами по крупу лошади. Истомин проводил мою удаляющуюся спину взглядом и, посчитав работу выполненной, расслабился, откинувшись на спинку сидения.

А я, пройдя с десяток шагов к двери, постучал туфлями по крыльцу, сбивая налипшую грязь. Зинаида, видимо, увидав меня в окно, поспешно раскрыла дверь.

— Здрасьте, дядя Вася, — прозвучал со спины задорный голосок соседской девчонки девяти лет.

Я обернулся, улыбнулся ей, шутливо приподнял котелок.

— Привет, Аленка. Как жизнь девичья? Жениха себе уже нашла? — и, сунув руку в карман, достал припасенную карамельку. Аленка с радостью угостилась сладостью.

— Да ну их, женихов этих, — со смешным вызовом ответила она, забавно причмокивая конфетой. — Все мальчишки дураки! Только обзываются и дразнятся. А еще за косы дергают больно.

— Ну почему же? Федька вроде нормальный жених, — шутливо возразил я, вспоминая самого бойкого местного пацаненка.

— А он вообще самый настоящий дурак. А еще он конопатый и из ушей у него воняет, — фыркнула она и, развернувшись и махнув на меня рукой, побежала по своим девичьим делам. Я с улыбкой проводил ее взглядом, а Зинаида, беззлобно обмолвилась:

— Дуреха еще, — и сразу же ко мне, — заходите, Василий Иванович, чего на улице стоять.

Я согласно улыбнулся, и направился к двери. Но не успел переступить порог, как услышал за спиной удивленный мужской возглас:

— О Боже, неужели?! Неужели это вы?!

Я обернулся. Возле палисадника стоял молодой мужчина в добротной одежде рабочего и приветливо мне улыбался. Весь его вид говорил о непомерном счастье от встречи со мной — он едва ли не подпрыгивал от переполнявших эмоций.

— Неужели это вы?! — еще раз воскликнул он. — Господин Рыбалко? Тот самый — из газет?

Я вежливо приподнял котелок, приветствуя незнакомца.

— Я так рад, что увидел вас.

А вот Зинаида не разделила его восторга, наоборот, воинственно уперев руки в бока, прикрикнула:

— Эй, вы, уходите. Нечего вам здесь делать! Я уже вам говорила, чтобы вы уходили.

Незнакомец недобро зыркнул на мою работницу, но не сказал ей ни слова. Снова обратил на меня внимания и лучезарно улыбнулся:

— Позвольте, я пожму вам руку. Вы так много для нас делаете, — и, не дожидаясь моего разрешения, пошел мне на встречу. Миновал распахнутую калитку, протягивая ладонь. — Я так рад, что познакомился с таким великим человеком. Никак не ожидал вас увидеть. Такая приятная случайность, — затараторил он.

Приблизившись, он ухватил меня за руку, накрыл своей второй ладонью и энергично, заискивающе лыбясь прямо мне в лицо, затряс. А я, слегка ошалев от напора, краем сознания подметил, что у незнакомца-то ладонь совсем не рабочая — не широкая, с тонкими пальцами и совсем без мозолей.

— Ну, хватит, — недовольно сказал я и резко высвободил руку из цепких объятий.

— Да, да, конечно. Извините. Просто я так рад, так рад… — извиняясь, ответил он и незаметно сунул правую руку в карман. И вот тут на его лице произошло разительное изменение. Исчезла улыбка, пропало заискивание и восторг. Вместо этого его глаза вдруг приобрели необычайную жесткость, а губы скривились в презрительную усмешку.

— Вам привет от Баринцева, — глухо произнес он с намеком на пафос и резким, стремительным движением, выпростал из кармана правую руку с зажатым в ней ножом и неожиданно ударил меня вверх живота.

Я ничего не успел сделать. Нож вспорол мне пиджак и… пробил серебренную фляжку, что была во внутреннем кармане. Я почувствовал удар, обжигающую боль под нижними ребрами и что-то разливающееся по животу. Убийца понял, что оплошал, дернул руку назад, намереваясь совершить повторный удар, но не тут-то было. Серебреная фляга держала нож не хуже слесарных тисков. Он дернул еще раз и еще. А потом с ужасом в глазах понял, что случилось, отпустил оружие и, развернувшись, бросился со всех ног бежать. Пронзительно заверещала Зинаида:

— Уби-или! — и ринулась ко мне на помощь.

А я, как дурак, глупо смотрел на торчащий из живота нож и ничего не делал. Прошла секунда, другая, а я стоял растерянный. Потом зачем-то посмотрел вслед убегающему бандиту. Затем я судорожно вздохнул и мой живот полыхнул огнем.

— Уби-или! — опять заверещала под ухом Зинаида, заметив на моем лице гримасу боли. А затем, стягивая с меня мокрый пиджак, продолжила ором. — Доктора! Немедленно пошлите за доктором. И положите его на лавку.

Я обернулся. Моя прислуга метнулась выполнять приказание. Кто-то из мужиков побежал за врачом, кто-то подлетел ко мне, подхватывая на руки и оттаскивая на лавку при палисаднике.

— Тихо! — прикрикнул я на назойливых. — Дайте посмотреть.

И отстранив от живота чужие руки с пропитанной кровью тряпкой, глянул.

Рана была неширокой — сантиметра полтора. Удар пришел под нижние ребра с левой стороны, туда, где был желудок. На вид не очень страшно — продырявленная сорочка, сочащаяся из-под нее кровь. Странно, но сейчас мне не было очень больно. Был скорее неприятный зуд и жжение от проникающего в рану коньяка, которым была заполнена фляга. Похоже, что я отделался легким испугом. Удар не проник глубоко, а лишь порезал мышцы пресса.

Я отобрал какую-то тряпку из рук Зинаиды, приложил к ране.

— Не верещи, — уже успокоенным и уверенным голосом, осадил я ее. — Пулей за Козинцевым, пусть придет. И полицию вызовите.

Зинаида распорядилась, и пара человек незамедлительно сорвалось с места. Один, из них побежал к дому Мишки, а другой в мой дом, вызывать по телефону местные внутренние органы.

На шум выбежал старший Мальцев с дочерью.

— Что случилось, кого убили? — встревожено спросил он и, увидав меня лежащего на лавке с окровавленной тряпкой на пузе, раздосадовано выматерился. — Едрить твою через коромысло, допрыгался, Иваныч. А ну-ка, дай посмотреть, — и, не терпя возражений, растолкал народ и отнял тряпку от живота.

— Нормально там, неглубоко, — сказал я, оправдываясь.

Мальцев рывком разодрал сорочку и аккуратно пошевелил рану.

— Похоже, повезло тебе, — оценил он мое состояние и я заметил, как он облегченно выдохнул. — В рубашке родился ты, Иваныч, — и осторожно вернул тряпку на место. Как ни странно кровь уже почти не шла, а лишь медленно сочилась.

Примчался Мишка. Как был в халате и в тапочках. Подлетев, он ухватил меня за плечо и обеспокоенно запричитал:

— Где, Вась, куда тебя? Сильно? Ты как? — и с ужасом уставился на пропитанную кровью тряпку.

— Нормально я, Мишка, нормально. Царапнуло только не глубоко. Не смотри что крови много, — ответил я. Честно, мне уже надоело это объяснять каждому.

— Покажи, — потребовал он, и я отнял тряпку от раны. — Е… твою…, — выругался он. — Ты лежи, не шевелись. Врача вызвали?

— Да, да, — подтвердила Зинаида, — вызвали.

— Кто это был? — спросил Мишка. — Где он?

И Зинаида торопливо рассказала. Рассказала, что тип, который пырнул меня ножом, крутился возле нашего дома почти целый час. Ходил по улице туда-сюда, высматривал что-то. Она — Зинаида, пыталась его прогнать, тип уходил ненадолго, но затем снова возвращался. А потом приехал я, убийца завязал разговор и, обманом приблизившись, подло ударил ножом.

— Жаль, что он убежал, — задумчиво сказал Мишка. — Теперь мы не узнаем от кого был заказ.

— Баринцев его подослал, — ответил я. — Он сам мне привет от него передал.

Видимо сейчас такое время — время романтиков и идеалистов. Помнится, читал в школе, что это было время, когда эсеры, прежде чем убить ничего не подозревающую жертву, вручали тому конверт с напечатанным приговором. Позже, конечно, от этого пафоса отказались. И вполне возможно, что Баринцев, ставя условия выполнения заказа, требовал от исполнителя непременно передать от него привет. Ничем другим я эти слова убийцы объяснить не могу.

— Мишка, — позвал я друга, — ты бы своего папарацци вызвал. Пусть сфотает меня всего в кровище, да в газету на первую полосу. Вот муравейник-то тогда зашевелится.

Мишка усмехнулся, но спорить со мной не стал. Ушел вызванивать своего журналиста.

За обхаживанием меня любимого никто и не заметил, как к нам подкатил экипаж. На землю соскочил Петр и со слезами на глазах прямиком ко мне:

— Василий Иванович…, Василий Иванович…, — запричитал он по-бабьи и подполз ко мне на полусогнутых. — За что же так… Ах, душегубцы… Единственного нормального человека и того убили…

— Петр, ну уж ты-то не реви как баба, — осадил я его насмешливо и продемонстрировал ему свой живот. — Видишь? Живой я.

Петр не верил своим глазам. Смотрел на порез и сочащуюся кровь и не верил. А потом, взглянув на мое насмешливое лицо, пришел в себя, облегченно выдохнул.

— А мы вашего душегубца словили, — сообщил он, ладонью смахнув слезу.

— Да ладно! Где он?

— А вона у Семена под ногами связанный валяется. Мы как услышали Зинкин вопль, так сразу назад. А на встречу этот бежит. Так Семен его тростью по башке трахнул и тот сразу сознание потерял. Потом Семен его скрутил, мы его в экипаж затащили и сразу сюда.

Я готов был расцеловать Петра. Хотел было встать и в порыве обнять, но Мальцев меня удержал. А бабы, узнав где находится убийца, рванули к экипажу как единый организм, с единственным желанием свершить немедленное правосудие Линча. Мальцев же, видя, что сейчас случится гнусное непотребство, зычно прикрикнул:

— А ну не сметь, курицы! Не трогать его! Пусть полиция разбирается.

И они отхлынули, беспрекословно послушавшись московского купца. Лишь кинули в сторону преступника трехэтажные проклятия, да оплевали гнусную рожу.

— Ты как Семен? — крикнул я своему телохранителю.

— Нормально, Василий Иванович, — пробасил он и смачно вмазал каблуком сапога по ребрам связанного. Тот жалостливо ойкнул и замер, боясь получить еще. — Хорошо, что он в нашу сторону побежал, а то б ушла гадина.

Минут через тридцать подъехал Хруцкий с подчиненными. Спрыгнул на землю, покряхтел для солидности, расправил бравые усы и величественным шагом направился ко мне. Подойдя на несколько шагов, он меня узнал.

— А-а, это вы, господин Рыбалко… Как же вы так?

— Да вот, опростоволосился немного, — пожал я беспомощно плечами. — Втерлись в доверие, а затем пырнули ножом.

— Ага, понятно, — кивнул околоточный и саркастично добавил. — Не дорезали, значит, вас? Небось, еще и нападавшего задержали? Да?

Я скромно кивнул, чем вызвал у Хруцкого неподдельное удивление.

— Неужели? И где же он?

Ему с готовностью показали спеленатого убийцу. Хруцкий подошел, ухватил его за подбородок, безжалостно повертел из стороны в сторону.

— Нет, этот подлец мне не знаком. И кто ж его так знатно связал?

Семен приподнял картуз.

— Это я его так.

Хруцкий смерил его внимательным взглядом.

— Казак, небось?

— Так точно. Хорунжий Донского четырнадцатого полка, — с достоинством ответил Истомин.

— Понятно. А морду негодяю кулаком вы выровняли?

— Не кулаком, — ответил довольный Истомин и продемонстрировал околоточному массивный набалдашник своей трости. — Вот этим.

Хруцкий понимающе хмыкнул в усы, а затем обратился к своему подчиненному:

— А ну-ка, Ванин, перетаскивай этого субчика к нам, да вези в участок. Там обстоятельно с ним побеседуем. А вы, господин хорунжий, слезайте-ка со своей телеги, говорить будем.

И околоточный учинил нам небольшой допрос. Что, да как, да почему. Вызнал самую суть, что-то записал в блокнотик. При упоминании про «привет от Баринцева» помрачнел лицом и недовольно пробурчал:

— Ох уж мне эти красивые жесты… А нож-то где?

Ему подали мокрый от крови и пролитого коньяка пиджак. Он удивленно посмотрел на пробитую фляжку из которой торчал на пару сантиметров клинок. Потом попытался вытащить нож, но не смог. Тогда он покачал головой и сказал мне с некой ноткой восхищения:

— Под счастливой звездой вы родились, господин Рыбалко. Это ж надо так удачно нож поймать! В сердце, похоже, метил, подлец.

Очень скоро он сделал свою работу, спрятал блокнот в карман кителя. Вытер платком влажный лоб и сказал:

— Ну-с, пожалуй, мне тут делать больше нечего.

— Неужели вы уходите? — спросил я.

— Да, господин Рыбалко, я свою работу сделал. Теперь ждите, когда вас вызовут на допрос. Я надеюсь, вы подлечитесь довольно скоро и ничто вас не задержит в постели.

— Подождите, — остановил я его, неестественно заворачивая голову. Неудобно это разговаривать со стоящим человеком у тебя за головой, когда ты лежишь на лавке. — Ко мне скоро должен приехать один журналист. При нем будет фотографический аппарат, для того чтобы сделать снимок моего ранения. А потом этот снимок напечатают в газете. Вы не желаете сфотографироваться для истории вместе со мной?

Это было очень соблазнительно. Попасть в газету даже простым упоминанием было довольно непросто, а тут целая фотографическая карточка! И Хруцкий засмущался, пыхнул растерянно в усы.

— Ну, я даже не знаю, — пробормотал он. — Удобно ли?

— Да что вы! Вы только представьте этот снимок — господин околоточный надзиратель Хруцкий…, как вас по батюшке?

— Андрей Дмитриевич, — ответил он.

— Так вот… будет статья в газете, а при ней снимок как господин околоточный надзиратель Хруцкий А. Д. допрашивает потерпевшего Рыбалко В. И. после перенесенного неудачного покушения. И я весь в крови на лавке, а вы с блокнотом в руке. Да о вас же все сразу заговорят, а там глядишь, может и повысят и к жалованию прибавят.

— Ну уж, сразу жалование прибавят, — улыбнувшись пробормотал Хруцкий и довольно разгладил усы.

Картина которую я нарисовал, была весьма радужной. Она манила за собой, суля известность, признание и возможное повышение. И потому после недолгих колебаний околоточный остался. Он присел рядом со мной на лавку, достал папиросу и, закинув ногу на ногу, счастливо и мечтательно закурил.

Вскоре ко мне прибыл доктор. Парень около тридцати лет, с кожаным саквояжем в руках. Бегло осмотрел меня прямо на лавке и сообщил, что необходимо ехать в больницу.

— Зачем в больницу?

— Ну как же. Только хирурги смогут вам, как следует обработать рану. Там наверняка грязь.

— Нет там ничего, — самоуверенно заявил я. — А если и было, то коньяк уже давно все обеззаразил.

— Все равно, — упрямо ответил доктор. — Я за такое не возьмусь. Рана слишком глубока.

Мне не удалось его переубедить, тем более что за поездку в больницу высказались абсолютно все, даже Мишка. Мне посоветовали не глупить и последовать рекомендациям умного человека. Пришлось подчиниться. Но прежде мы дождались журналиста с двумя помощниками и тяжелым фотографическим аппаратом. Дальнейшее было совсем неинтересно. Журналист выспросил все, что можно было о покушении, помощники установили на треногу деревянную бандуру, Хруцкий сделал перед камерой серьезное лицо, а доктор сымитировал как меня штопает. Вспыхнул ярким солнцем магний и фотограф как заправский фокусник спрятал в черный жесткий портфель пластины с отснятыми кадрами. А я, с прыгающими в глазах солнечными зайчиками, неспешно поехал до ближайшей больницы.

Вечером того же дня, когда все более или мене успокоилось и я смог наконец-то остаться наедине с собой, я позволил себе расслабиться. Кряхтя от боли в заштопанной ране, я тайком добрался до буфета и взял в плен бутылку французского коньяка, а к нему хрустальный стопарик. И, усевшись в кресло напротив окна, стал залечивать душевные раны. Только после того, как я остался один и смог собраться с мыслями, я в полной мере позволил себе ощутить тот крохотный и ужасающий миг, что отделял меня от свидания с вечностью. И, по-честному признаться, этот самый миг меня теперь испугал до чертиков. Только сейчас я полностью понял, от какой участи меня защитила маленькая фляжка, купленная мною по случаю перед Мишкиным венчанием. А ведь тогда я лишь хотел иметь при себе капельку согревающего «топлива» для своего мерзнущего организма. Хорошо, что на фляге была глупая золотая напайка из какого-то библейского сюжета с ангелом. В момент покупки фляжка мне не понравилась, и я хотел было поискать что-то подобное в другом месте, хотел прикупить что-нибудь из коллекции Фаберже, но Мишка меня поторопил, и я был вынужден приобрести то, что было в наличии. Видимо, этот слой золота и заклинил намертво смертельный удар ножа. Выходит, что Мишка и был моим косвенным спасителем, как, впрочем, и библейский ангел на фляжке с пылающим мечом в мускулистой руке.

Кстати, через полчаса моего одинокого пьянства мой косвенный спаситель заявился ко мне домой. Зыркнул на мое самозабвенное самолечение, прихватил из буфета второй стопарик, да и присоединился ко мне, ухнув в свободное кресло.

— Наливай, — потребовал он.

Я набулькал ему на два пальца. Он поднял стопарик вверх, чокнулся молча со мной, а затем опрокинул в глотку огненное пойло. Проглотил словно воду, даже не поморщился.

— А эта сволочь убежала, — сообщил он мимоходом, когда я наполнял ему вторую порцию.

— Которая?

— Баринцев твой… Мы к нему до дома поехали, а там ставни закрыты. Мы туда-сюда, твои хлопцы через забор перемахнули, в дверь вломились, да только там, кроме прислуги никого не было. Сбежал он вместе со всей семьей.

Я пьяно хмыкнул.

— Прислугу и соседей мы порасспрашивали, но те ничего не знают. Говорят только, что отъезд был срочным. Брали только драгоценности и личные вещи. Куда сбежал, никто из них не знает.

— За границу, куда же еще, — предположил я вяло.

— Скорее всего, — согласился Мишка. Я твоих хлопцев послал в порт, на вокзал, но вряд ли что из этого получится. Баринцева никто из них в лицо не знает, а фотографий никаких нет. Смотрят только по нервному поведению отъезжающих да по общему описанию.

Я лениво покивал. Думать уже не хотелось, хотелось сидеть просто так и предаваться самосозерцанию и самокопанию.

— На вокзалах жандармы, — напомнил я Мишке. — Как бы хуже не было.

Миха кивнул.

— Знают они. Не подставятся, — и, выпив вторую стопку, ощутил горечь в глотке и поморщился. Хотел было закусить, но, не найдя на журнальном столики съестного, что есть мочи крикнул. — Зина!

Я поморщился от оглушающего вопля.

— Не ори, нету ее. Я ее домой отпустил.

— А кто есть?

— Варвара. Но она спит уже, наверное.

Мишка неодобрительно покачал головой.

— Что-то ты совсем размяк, — констатировал он мое состояние. — Ладно уж, сиди, сам за закуской схожу.

И ушел. Долго громыхал тарелками в соседней комнате, звенел приборами, а после пришел, тащя на подносе вкусные разносолы и холодное мясо. С грохотом поставил поднос на столик.

— Закусывай, Вася, — посоветовал он и наколол мне на вилку добрый шматок сала. Я усмехнулся. Коньяк с салом это конечно здорово сочетается. Но, тем не менее, принял угощения и неспешно прожевал.

— А ты знаешь, — сказал я вдруг, — оказывается, меня видели, как я лупцевал Баринцева во время нашего разговора. Унизил его прилюдно, нанес невосполнимую душевную и физическую травму.

— Да ты что? — удивился друг. — А ты его бил?

— Пальцем не трогал. Да и видеть меня никто не мог, даже с улицы.

— А тогда кто же?

— Некто Артакуни и Вахрушев. Знаешь таких?

Мишка напряг мозг, но никого вспомнить не смог.

— А это, между прочим, наши с тобой рабочие. Как ты можешь не знать своих рабочих? — съехидничал я на манер дознавателя.

Мишка лишь отмахнулся от глупого замечания. Но он достал из кармана записную книжку, карандаш и записал фамилии свидетелей. Затем вырвал страницу и спешно вышел вон из комнаты.

Минут через пять появился снова, расслабленно упал в кресло.

— Все, — сказал он, угрожающе щелкнув костяшками пальцев. — Истомин найдет их и побеседует, как следует. Выяснит, кто за ними стоит и сколько им заплатили.

— Только без увечий, — попросил я.

— Конечно, — согласился Мишка. — Он их только попугает. А ты знаешь, как он это умеет.

Наш хромой казачок действительно умел внушать страх постороннему человеку. Его габариты, жесткое лицо, умение правильно «убеждать», угрожающе бить пудовым кулаком в свою широкую ладонь и двое таких же отмороженных типов как он сам за его спиной, по правде сказать, пугали даже меня. Редко когда находились смельчаки, рискнувшие не заплатить по просроченным выплатам. Так что, Артакуни и Вахрушева, что предали меня, ждет очень непростой разговор с нашими коллекторами. Правды им не утаить.

На наш разговор заглянула Марина Степановна. Увидав меня сидящего в кресле, она лишь негромко поцокала языком и неодобрительно покачала головой.

— Присаживайтесь, Марина Степановна, угощайтесь. У нас сегодня праздник — мой второй день рождения, — пригласил я ее, жестом указывая на диван. — А ваш папенька где?

Она присела на край кожаного дивана. Мишка бодро соскочил, притащил еще одну стопочку и, получив мое молчаливое согласие, наполнил красивой барышне на одну четверть.

— Папенька отдыхает, — сказала она. — Ему завтра уезжать в Москву.

— А вы? — спросил я с небольшой надеждой.

— А я пока останусь. Вы не против? А то папенька очень настаивает и сердится. Я ничего не могу сделать.

Я был не против. Тем более что с Мальцевым старшим уже был разговор на эту тему. Если честно, после Мишкиного венчания в доме стало пусто. Мне было банально не с кем поговорить, хоть и жил мой друг в двадцати метрах от меня. Зинаида и прислуга не в счет. Особенно тоскливо было по вечерам. Здесь нет телевизора, нет интернета. Даже радио здесь еще нет. Из развлечений по вечерам только редкие гости, да газета с книгой. Недавно, от скуки я настолько сошел с ума, что взялся за «Овода» что написала Этель Войнич. Прочитал книгу и не понял, почему коммунисты так сходили от нее с ума. Ну да, парень с жалящим псевдонимом был идеалистом и борцом за свободу Италии. И характер у него был, вроде бы как, железный, но все же… Книга меня не зацепила. Я ею не проникся. Так что, после прочтения она отправилась на полку, а я, пожелав продолжить самообразование, решил прочитать «Как закалялась сталь». Поискал ее сначала в домашней библиотеке, а затем в книжных магазинах. И не найдя, огорчился. Продавцы, не найдя на полках нужного, пытались продать мне научные книжки по обработке металла и литья. И лишь потом я вспомнил, что эта книга еще не написана и почувствовал себя полным идиотом. Плохо же я учился в школе, и литература была моим нелюбимым предметом — совсем забыл, что Островский написал свой роман по своей революционной биографии. То есть, книги сейчас быть просто не может. И скорее всего, с нашим приходом в этот мир, она вряд будет ли даже начата. Как уж теперь повернется жизнь у Островского остается только гадать.

А что же до вечерних гостей — очень быстро надоедает шляться каждый вечер к одним и тем же людям, перетирать одни и те же новости, и до поздней ночи резаться в преферанс с мужиками или в подкидного с дамами. Похоже, настала нам пора заводить полезные знакомства. И досуг по вечерам кой-какой появится и полезные связи образуются. Пора нам знакомиться с местными промышленниками и финансовыми воротилами… Хоть они и будут готовы нас поначалу поднять на вилы.

Кстати про радио, может организовать местную радиостанцию и начать вещание по всей округе? Поставить репродукторы в людных местах и исподволь, обходя цензурные ограничения, вливать в уши масс свои представления о правильной жизни, свое видение социального обустройства? Народ здесь не избалован эфирным вещанием, все им будет в новинку и потому эффект от радио будет внушительный. Правда денег это потребует немалых и окупится эти вложения весьма не скоро…, так что вряд ли мы сейчас сможем все организовать. Но вот в будущем, через годик или два, а может и через три, как раз перед русско-японской войной и первой революцией вполне можно будет осилить. Главное, уже сейчас найти нужного специалиста и собрать команду энтузиастов, что будут тянуть проект. Пусть разработают нам и репродуктор для массового слушателя, и радиоприемник для богатых.

Мысленно поставив себе крестик, я решил отложить обсуждение этого вопроса на потом.

Наши посиделки не клеились. Разговор при Марине не шел, Мишка стал немногословен и все больше налегал на закуску. Марина медленно цедила коньяк и о чем-то там несущественном говорила — о погоде в столице, о красоте зданий, о богатых магазинах. Я ее слушал краем уха, иногда поддакивал и кивал головой. Наконец Мишка, отложив в сторону вилку, шлепнул ладонями себя по коленям и с шумным выдохом поднялся с кресла.

— Поздно уже, Вась. Я пойду.

Я подал ему руку.

— Ну, давай. И с праздником тебя.

Он посмотрел на меня удивленно.

— А меня-то за что? Твой ведь день рождения.

Я мотнул головой.

— Ты не понял, Миха. С девятым мая тебя по Григорианскому.

И мой друг просиял лицом, а Марина Степановна так и осталась сидеть с недоуменным выражением. Ей хотелось спросить, я это видел, но она сдержалась. Сегодня действительно был День Победы. За это он опрокинул еще одну стопочку, зажевал ее лимоном и, хлопнув меня по плечу на прощание, удалился до дома. Но на выходе предупредил, что оставил охранять мои хоромы пару моих хлопцев. На всякий случай.

Мы с Мариной посидели еще немного, поговорили о разном, допили бутылку. Я был уже совсем хмельной и моя гостья это заметила.

— Василий Иванович, может вас проводить до вашей комнаты? — предложила она. Это прозвучало для меня двусмысленно и я внутренне ухмыльнулся.

— Я думаю, что и сам смогу добраться, — ответил я и рывком, неаккуратно поднялся с кресла. И сквозь затуманенное сознание почувствовал резкую боль под ребрами и медленно намокающую повязку. Но вида Марине не показал и твердой походкой поплелся в свою спальню. Марину Степановну мой бравурный вид не провел. Она подошла ко мне и аккуратно взяла меня под локоть. Помогла дойти до комнаты.

Уже в комнате, попытавшись снять с себя тесный костюм и не преуспев в этом из-за боли в ране, я попросил Марину. Она не стала стесняться, помогла. Затем стянула с меня сорочку, под которой ничего, кроме тугой повязки на голом теле не было.

— У вас кровь, — сказала она, глядя на бинты. — Вас надо перевязать.

— Надо, — не стал я с ней спорить. — Но где ж сейчас доктора найти? Ночь на дворе, спят уже все давно.

— Я могу вас перевязать, — предложила она и, не дожидаясь ответа, ушла за запасом перевязочного материала.

Сделала она все здорово, чувствовалось, что рука у девушки набита. Перебинтовала меня быстро и аккуратно. Я ее поблагодарил, дотронувшись до ее мягкой ладони. Она на мгновение ее задержала, а затем, словно спохватившись, медленно ее высвободила и покраснела. Что ж, видимо, в следующий раз…

— Спокойной ночи, — сказал я Марине, когда она поспешно выходила из комнаты.

— Спокойной ночи, — ответила она негромко и притворила за собой дверь.