Двое из будущего

Глава 8

Анна Павловна действительно не захотела увольняться с работы. Она до последнего тянула, отклоняла одну кандидатуру за другой и старательно избегала разговоров на эту тему. Я был бы не против, чтобы она осталась. Мишка, к тому же, пока идет капитальный ремонт его жилья, живет в моем доме, его невеста тоже, так чего огород городить? Анна Павловна чувствовала себя здесь хозяйкой и хозяйкой хотела остаться, по крайней мере, до венчания. Прислугу она выдрессировала, служанки ходили как тени и были незаметны, новый истопник был всегда трезв, вежлив и невидим. Так бы и продолжался подбор кандидатуры до Рождества, если бы на момент прихода супруги Пузеева рядом не присутствовал Мишка. Зинаида ему показалась вполне адекватной женщиной и тоже очень волевой. Могла лихо осадить любого наглеца с полуслова, что было особенно ценно в его глазах. Опыта, правда, не было никакого, но это дело наживное. За оставшееся время Анна Павловна, окончательно смиряясь со своей долей, пообещала Мишке научить новую работницу всем премудростям профессии. Так у меня появилась Зинаида, к великой радости Валентина Пузеева и к великому огорчению соседских баб. Почему-то своим главным долгом супруга Вальки Пузо посчитала оберегать мой покой от посягательств одиноких настырных дам. Против женщин благородного происхождения она ничего не имела, хоть такие в мой дом и не заходили, а вот остальным другим она давала жесткий отказ. Не подпускала их даже на порог дома, предпочитая разворачивать еще на подходе. За это ее соседские бабы невзлюбили. Жаль, конечно — среди соседских одиночек была одна особо красивая и фигуристая, за которую очень хотелось подержаться долгими ночами.

Как-то вечером я маялся дома от скуки. Мишка как всегда отсутствовал, опять где-то разъезжал, а Анна Павловна, хоть она формально и перестала на меня работать, но все также продолжала жить в моем доме, заперлась с дочерью в своей комнате. Зинаида ушла домой, а значит и поговорить мне не с кем. Остальная прислуга не в счет. Газеты мною уже все прочитаны, от книг тошнило, на алкоголь меня не тянуло. В общем — скукота и ничем не заполненный вечер.

— К соседу что ли сходить? — вслух произнес я, высматривая в окно знакомые лица. — В карты сыграть?

Но, естественно, никто мне не ответил. В комнате я был один, тишина стояла звонкая, стеклянная и даже напольные часы своим размеренным ходом не спасали ситуацию. А как раз наоборот — раздражали своим глухим тиканьем еще больше.

Я вздохнул. В очередной раз перетряс в руках бумаги с работы и меланхолично отложил их в сторону. Нет, мне даже в карты играть не хотелось. С соседями уже и в дурочка и в покер и в преферанс уже наигрался. Даже в нарды их научил резаться, но и они мне надоели. В душе было что-то другое, хотелось чего-то из детства.

Помучавшись недолго, я встал со скрипучего кресла. Походил туда-сюда, выгулял свою тень по стенам, с досады пнул по ножке кресла. Боже, как же мне не хватает компьютера. Ну или хотя бы телевизора. Да что там, сейчас я бы даже радиостанции «Маяк» с его «Сельским часом» обрадовался. Но нет, из доступных развлечений у меня оставался либо сон, либо ресторан, либо театр. Но ничего этого я не хотел. А хотел я…, блин, да я хотел простого семейного вечера, чтоб я, мама, папа и сестра банально покидали кубики за «Монополией», до хрипоты в голосе устаивая хитрые размены предприятий и доводя до банкротства соперников.

— Твою ж дивизию! — вырвался у меня удивленный возглас. Как же мы могли забыть и про это направление? Это же поле непаханое, на котором деньги сами в стога собираются. Да на этом состояние можно сделать почти мгновенно.

И с этого момента вечер для меня наполнился смыслом. Сейчас же я перешел в кабинет, разжег несколько керосиновых ламп и вытащил из ящика стола чистые бумаги. Окунул перо в чернила и красивым каллиграфическим почерком вывел поперек листа слово «Монополия». Потом откинулся назад, оценил надпись и, поставив перо на место, хлопнул ладонями и энергично потер ими, предвкушая предстоящий объем работы. Даже испытал эстетическое блаженство от красиво выведенной надписи. Что ж, я снова взял перо в руки, подложил новый листок и с упоением приступил за работу. А ее мне предстояло много.

Я провозился всю ночь. Склеил игровое поле, расчертил его, нарисовал карточки. Перо под моими пальцами скрипело не переставая — редко когда на меня находит такое вдохновение. Особо потрудился над правилами — самой главной частью игры. Их я помнил достаточно хорошо и перенести их на бумагу не было сложным делом, сложно оказалось грамотно все это описать. По сути, пришлось применять язык юристов, так, чтобы в правилах не было разночтений. Ну и деньги, конечно же. Их я нарезал толстой стопкой и не слишком аккуратно накарябал номинал. Все, игра, по сути готова. Оставались лишь фишки и кубики.

Утро пришла Зинаида. Тихонечко постучала в дверь кабинета.

— Да, входи, — разрешил я, любуясь своим твореньем.

Она вошла, встала возле отворенной двери. Мгновенно сфотографировала мой труд, мои заляпанные чернилами пальцы, красные от бессонной ночи глаза.

— Василий Иванович, — недовольно сказала она, — вы не ложились?

— Эх, Зинаида! — устало потянулся я, — Знала бы ты, чем я тут занимался. Я тут такое дело провернул, аж самому себе завидно. Хочешь, скажу?

— Скажите!

— Зина, я всю ночь здесь рисовал миллионы! Вот видишь? — я эффектно пролистнул перед ее лицом наспех нарезанные купюры. — Вот двадцатка, вот пятерка, а вот сотня, Зин. Ты не смотри, что они такие некрасивые — я их смогу продать очень за дорого. У меня их с руками будут отрывать.

По недовольному лицу Зинаиды пробежала тень испуга. Как будто я повредился умом.

— Вам бы поспать…

— Да какое там поспать! Время сколько?

— Семь утра.

— Вот, Зина, самое время бежать на работу. Пожрать что-нибудь сготовьте по-быстрому. Ладно?

Она не торопилась, мялась, с сомнением поглядывая на меня. По ней было видно — будь ее воля никуда бы меня не отпустила. Оставила бы дом насильно и, преподнеся мне чего-нибудь крепкого для здорового сна, отправила спать. Но на то я и хозяин чтобы делать что взбредет в голову.

— Чего стоишь? Быстро-быстро. Время не ждет.

И я убежал наверх, едва не сбив растерянную экономку. Там я споро привел себя в порядок, зубы почистил, отскоблил морду опасной бритвой, переоделся в повседневную одежду. Энергии у меня было через край, возбуждение от проделанной работы еще не прошло, и надо было использовать этот момент. Когда я спустился в столовую и уселся за сытный завтрак, появилась Анна Павловна. Кое-как уложенная прическа выдавала поспешность, с которой она собиралась. Остановилась в дверном проеме, увидела меня с горящими, красными глазами и испугалась. Охнула, приложила ладонь к сердцу и упавшим голосом спросила?

— Что случилось? Что-то с Мишей?

Я не успел ответить, промычал что-то нечленораздельное — мой рот занимал слишком уж волокнистый кусок нарезки. Не иначе как из столетней коровы ее сделали. Зинаида в ухо ей прошептала:

— Умом тронулся наш хозяин. Деньги на бумаге нарисовал, вырезал и сейчас хочет ехать их продавать.

— Правда?

— Правда, — горячо подтвердила Зина. — Всю ночь не спал — деньги из бумаги вырезал.

Наконец, я прожевал этот злосчастный кусок мяса, проглотил его и, запив крепким кофе, подтвердил:

— Между прочим, она права. Мы станем миллионерами. Причем очень быстро. Ну все, пора бежать. Зина, найди-ка мне извозчика.

На работе я оказался раньше всех. Рабочие только приходили, переодевались, с подозрением посматривали в мою сторону. Попов еще не пришел, поэтому пришлось мне его ждать в кабинете, разложив на его столе свою «Монополию». Еще раз пробежался глазами по полю, прочитал надписи — вроде ничего не забыл, даже стоимость предприятий я вспомнил достаточно точно. Правила тоже прочел еще на раз.

Попов пришел поздно. Я успел уже и чаю попить и домой ему посыльного отправить и кубики из бумаги склеить, а он, гад такой, не особо-то и торопился. Вошел в кабинет расслабленно, поигрывая тощим портфелем, и, ничуть не удивившись моему присутствию, поздоровался. Потом меланхолично взглянул на анархию на своем рабочем столе.

— Это что?

Я гордо развел руками и гордо пояснил:

— «Монополия» — игра, которая очень быстро сделает нас миллионерами.

— А-а, — промычал задумчиво он и подошел оценить мое творение. — Не понятно ничего. Как в это играть?

— Очень просто, я тебе сейчас покажу, — сказал я и принялся ему все объяснять.

Правила, на самом деле, очень просты, вникнуть в них можно за десять минут. Вот я ему и разъяснил быстро, показал как нужно ходить, как покупать предприятия, выплачивать долги и банкротить соперников. Прошло десять минут, двадцать… Через тридцать минут он притащил кубики, конфисковав их у охраны, и мы быстренько сгоняли пару партеек. И, конечно же, в легкую его обыграл.

— Ну, как? — на душевном подъеме спросил я. — Что думаешь? Будут люди играть в нее?

— Да черт его знает, — ответил он, пожав плечами. — Наверное, будут. Только непонятно для кого эта игра рассчитана. На купцов?

— На людей, Сергеич! На простых людей. На школьников, студентов, чиновников. Да на любого человека, кто может сложить два и два. Я тебя уверяю — эта игра найдет своего поклонника. Я даже думаю, что можно будет чемпионаты по ней организовывать. С настоящим денежными призами.

— Гм, ну не знаю, — с сомнением пробормотал он, скептически поглядывая на коряво отрисованное поле. На людях бы проверить надо.

— Будут играть! — утвердительно ответил я. — Даже не сомневайся. А проверить на людях действительно надо бы. А еще нужно найти художника, чтобы он нам и поле нарисовал красивое и карточки и коробку придумал, и отпечатать все это на плотной бумаге. А лучше на картоне. Сделаешь?

Он вздохнул. Я его понимал — взвалил на его плечи еще одну обязанность. Но, на то он и глава нашего предприятия — пусть распределяет обязанности, ищет новых исполнителей.

— Только, чур, с художником я буду работать. Ты его мне найди, ко мне домой приведи, а я уж с ним сам.

— Хорошо, Василий Иванович, мне же проще.

— И еще… Ты не в курсе где сейчас Яков? Нашу игру необходимо срочно запатентовать во всех странах. И перевести на английский, немецкий, французский и испанский.

Он кивнул и добавил.

— Пожалуй, еще и на португальский надо бы.

— Во-во и на него тоже. Организуешь?

— Конечно. Сейчас же Якова буду вызванивать.

Мендельсон примчался ко мне домой с тот же вечер. Залетел в дом, скинул грязные калоши и прямиком ко мне в кабинет, игнорирую протесты Зинаиды. Довольно невежливо отстранил ее и пролетел по прихожей как небольшой вихрь, снося полами пиджака стоявшие на столике фотокарточки. Но…, вот незадача, я в этот момент уже крепко спал. Сутки напряженной работы и литры крепкого кофе наконец-то истощили мои силы и я, в спокойной уже обстановке еще раз не торопясь обдумывая стратегия продвижения мировой настольной игры, сам для себя незаметно уснул. Вроде бы только прикрыл уставшие глаза, потер их и в какое-то мгновение выскользнул из реального мира, погрузившись в слайд-шоу цветных картинок. Бывало такое у меня в том мире, особенно когда приходишь после ночной смены, днем отоспаться не получалось и к вечеру превращался в зомби, который в любую минуту мог отключится. Подобное со мной иногда случалось — вроде смотрел телевизор, ковырялся в пупке, потом глубоко зевнул и все — свои слюни с волосатой груди оттирал только под утро. Как иногда шутила моя супруга из того мира — моргнул надолго и чуть всех не затопил.

В общем, попытался меня разбудить Мендельсон, но не смог. Да и Зинаида ему не дала надо мной издеваться. Погнала нашего юриста вон из дома, да обругала как следует. И Анна Павловна пришла ей на помощь, и пришлось Мендельсону уходить не солоно хлебавши. Ну а меня женщины непонятным образом перекантовали на короткую оттоманку, где я и провел ночь в полускрюченом состоянии. И проснулся на утро совершенно разбитый, с затекшими мышцами и с заклинившей спиной. Так, словно и не отдыхал более двенадцати часов к ряду. Почему к перемещению моего тела они не привлекли истопника, я не знаю. Может поленились, а может найти того не смогли потому как ушел по «великим и малым» делам. Он у нас тот еще засранец.

Яков заново явился только ближе к полудню. Пройдя в столовую, где мрачно ковырялся в тарелке, присел за стол. Зинаида молча поставила перед ним тарелку наваристыми щами.

— Кушайте, Яков Андреич, — произнесла она тоном, не терпящего отказа.

Мендельсон жалобно взглянул на нее, но возражать не посмел. Поставил портфель рядом со стулом и взялся за ложку. Я же, взращивая в себе плохое настроение, молча кивнул экономке, чтобы та вышла.

— Что же ты, Яков, меня вчера не добудился? — мрачно спросил я, наблюдая как юрист нехотя поглощает жирный суп.

— Да ваша Зина словно паровоз — встанешь на пути, так раскатает на путях не задумываясь. Я хотел, да она грудью встала, а мне, знаете ли, пожить еще охота.

— Боишься ее?

— Боюсь, — честно признался он. — Она на бабку мою покойную похожа, а та таскала меня за уши почем зря. Один раз даже оторвала ухо. Больно было очень.

— Да иди ты? Врешь!

— Вот вам крест! — совсем уж по-детски воскликнул Яков и лихо перекрестился. — Две недели потом заживало.

— Да быть того не может. Покажи.

— А вот, смотрите.

И он показал мне белый шрам. В общем-то, совсем небольшой, едва ли на четверть ушной раковины, но зато самый настоящий. Похоже, бабка у Мендельсона действительно была хуже зверя. Оттого и Зинаиду мою остерегается на всякий случай.

— Ладно, Яков, я тебя понял. Домой к себе без необходимости звать больше не буду. Нельзя тебя лишний раз травмировать.

— Да чего уж там, — ответил он, похоже, слегка смутясь. — Я сейчас никому не дамся. И Зинаиде вашей тоже.

— Да я не об этом, — хотел было пояснить я, но махнул рукой. — Зина баба хорошая, ты ее не бойся. А вообще, я ж тебя вчера по делу звал.

— Да я уже знаю. Мне Попов все рассказал. И игру вашу показал, а потом мы сыграли пару раз.

— И как тебе?

Он пожал плечами.

— Думаю, кому-то обязательно понравится.

— Но не тебе, да?

Он виновато улыбнулся и не ответил. Что ж, по крайне мере честно. Да мне, собственно, все равно — лишь бы работу свою качественно сделал и защитил право на эту игру во всех важных странах. А игра выстрелит. Обязательно выстрелит.

— Ладно, Яков, я тебя понял. Тебя она не задела. Но, я же тебя не за этим позвал. Понимаешь?

— Конечно понимаю, Василь Иваныч. Привилегию на нее хотите? И чем быстрее тем лучше?

— Именно. Как думаешь, сможем мы на нее получить патент?

Мендельсон задумался.

— В принципе можно. Но я еще уточню детально.

— Уточни Яков и как можно скорее. Эта игра принесет нам миллионы. И я не шучу. Она устроит лихорадку по всему миру. Поэтому сам понимаешь, недопустимо чтобы ее у нас украли.

— Конечно. Я все понимаю. Но вы сами, наверное, догадываетесь, что сделать это будет весьма непросто. Это же не кнопка со скрепкой, это просто игра с картинками на бумажке. Если только попробовать получить привилегии на правила от игры… А скажите, те правила, что вы оставили у Попова они окончательные? Правки не будут более вноситься?

— Гм, непростой вопрос. Я, конечно, все обдумал, но теперь, после твоих слов у меня уже нет такой уверенности. Знаешь, наверное нам надо бы организовать пробную игру. Сыграть несколько десятков раз. Вдруг какие недочеты выявятся.

Хороший художник пришел ко мне домой на третьи сутки. Сразу же принес с собой кисти, краски, зачем-то мольберт. Выглядел он как обычный мужик, сразу и не поймешь, что зарабатывает на жизнь искусством. Даже руки чистые, не пачканные краской.

— Ну, что ж, раз тебя Попов прислал, то, значит, кисть в руках держать умеешь, — произнес я, разглядывая его.

— Точно, умею, — с гордостью ответил мужик, осматриваясь в светлой комнате. — Пишу портреты на заказ, пейзажи. Лошадей случалось писать.

— Их-то зачем?

— Платили хорошо, — сказал он. — Там такой ахалтекинец был, что хозяин его больше жены любил. Черный как смоль, горячий. Вот я и написал ему портрет любимого коня. Заплатил целых пятьсот рублей!

— Понятно. Ну мне-то твои портреты не нужны.

— Все одно — рад помочь, — с готовностью заявил он. — Что хотите напишу. Хотите вас, хотите вашу супругу с дочкой.

— Супругу?

— Ну как же, — нисколько не смутившись, ответил он. — Прекрасная высокая дама с аристократическим лицом и похожая на нее очаровательная дочка. Когда проходил мимо вашей столовой видел их вкушающих.

— А-а, понял, — догадался я и пояснил. — Это не жена. Невеста моего друга. Временно снимает у меня комнату.

— Ой, тогда прошу меня извинить, — забормотал он, начав торопливо раскланиваться. — Я сделал поспешные выводы.

— Ерунда. Давайте-ка лучше приступим к нашей работе.

— С превеликим удовольствием.

— Отлично. Тогда бросай свой мольберт и краски в угол и присаживайся. И, пожалуйста, не могли бы вы выражаться попроще. Не люблю высокопарностей.

Художник мне не ответил. Молча скинул вещи с плеча и нетерпеливо потер ладони, предвкушая предстоящую работу. Я показал ему на место за столом. Там уже была приготовлена стопка чистой бумаги и простые карандаши. Он присел.

— Ну-с, кого надобно нарисовать?

— Хорошо, — я присел рядом. Взял в руки лист бумаги, схематично начертил поле. Разлиновал по клеткам, надписал каждое поле. — Вот смотри и слушай… Ты мне сейчас должен придумать дизайн каждого предприятия.

Эта была еще та работенка. Я и не подозревал, что донести свое видение до другого человека оказалось настолько сложно. В тот день мы с художником провозились почти до самого позднего вечер, изрисовали не один десяток листов, источили несколько карандашей. И все равно не осилили даже и половину поля. Набросали эскизы, отложили про запас и договорились встретиться с обеда следующего дня. Ну а утром, пока его еще не было, я на свежую голову заново оценил написано, горько вздохнул и отправил большую часть в корзину. Не знаю, может быть я глупый перфекционист, но мне хотелось добиться максимального сходства с любимой игрой моего детства. Понятно, что полной копии я не добьюсь, но хотя бы приблизительно. Выдержать хотя бы стилистику.

Бедного художника я мучил целую неделю. С рвением достойного лучшего применения заставлял его переделывать эскизы раз за разом, перерисовывать, вносить правки. Он выписывал витиеватые вензеля и перерисовывал будущее лицо игры — фирменную фигурку с тростью и колпаком. Расчерчивал деньги, их рубашку, карточки «Шанс» и «Общественная казна». Ну а после, когда он это все дело перерисовал на жесткий картон в натуральную величину и принес мне, я, едва взглянув, поверг художника в шок, сообщив, что поле необходимо переписать заново. Только сейчас, оценив в «натуре» всю игру, я понял, что перемудрил. Поле получилось слишком уж пестрое и взгляд на нем терялся. А положатся на поле карточки, так вообще будет неразбериха и играть станет некомфортно. Значит, поле надо было упрощать. И опять мы, кропотливо сидели, обсуждали и перекраивали все рисунки. В итоге, второй вариант, хоть и оказался внешним видом совершенно не похожим на мою «Монополию», но все же довольно-таки удачным. Все лаконично, за несколько секунд можно оценить положение на карте и принять быстрое, но взвешенное решение. Именно этот вариант дизайна у нас и стал основным. Самая главная часть игры сделана — остался лишь дизайн упаковки и фишек. Но это, можно сказать, уже мелочи. Коробка оказалась нарисована за пару дней, а фишками выступили фигурки русских купцов прошлых веков. Заказать их изготовление и покраску на стороне оказалось довольно простым делом.

Пару месяцев назад я принял решение снова заняться спортом. Мне сейчас почти тридцать лет и здоровье мое крепко. Пока… Решил, раз мне предстоит прожить в этой эпохе остаток лет, и поменять ход истории, то крепость моего здоровья мне очень пригодится в будущем. В семнадцатом году мне будет уже сорок восемь, и я очень бы хотел, чтобы к тому времени, мой организм не начал разваливаться от естественного старения. Трудиться в будущем предстоит мне очень и очень много.

Не долго думая, на роль укрепляющего тело спорта выбрал каратэ и кое-что из йоги. Каратэ я занимался раньше, мне оно был знакомо и близко. Навыки, конечно, я успел подрастерять и полноценный спарринг с партнером уже вряд смогу простоять. Мышца́ за последние годы слегка одрябла… А что до йоги… — на нее время от времени набрасывалась моя бывшая супруга, что осталась в будущем. Надолго ее никогда не хватало, через пару недель активных занятий на нее нападала хроническая забывчивость, и йога забрасывалась и забывалась. Заниматься индийской гимнастикой я тогда не пробовал, но в памяти очень хорошо отложились ассаны моей супруги. Особенно всегда волновала меня поза «собака мордой вниз». Вот по этим картинкам в голове и решил осваивать йогу. На первых порах сойдет, а там видно будет. Может настоящего мастера из Индии выпишу.

Пробежка утром по улицам города показала мою легкомысленную опрометчивость. Гавкающая стая собак быстро показала, кто главный на нашей улице и навсегда отбила охоту в прилюдном занятии спортом. Едва ушел от своры, так быстро в жизни я никогда не бегал. Поэтому пришлось думать, как организовать все дома. Мною была куплена боксерская груша, смешные округлые гантели и гири, пружинный экспандер и сделана на заказ лавка для пресса. Во дворе меж двух берез была повешена перекладина турника, а рядом вкопаны стальные брусья. Для ежедневных пробежек пришлось поломать голову. Беговых дорожек здесь не было, пришлось мастерить самому, что вылилось еще в несколько возможных патентов. Валентин со своими подчиненными в этом деле мне серьезно помог — собрал раму для дорожки, выточил валы и придумал механизм для увеличения сопротивления бега, заказал где-то склеенную из широких ремней кожаную ленту. Вчера механизм доставили ко мне домой, и я его торжественно опробовал. На потеху публике пробежался несколько десятков метров и несколько раз с непривычки свалился, больно набив бока. Мишка ржал до слез, Зинаида меня жалела и порывалась приложить у ушибленному месту холодное, а Пузеев был просто доволен своей великолепной поделкой.

Видя мои старания на поприще укрепления здоровья, подтянулся и Миха. Каратэ и йогу он за спорт не признавал — заказал себе тяжелую наборную штангу со стойкой, разнообразный набор гантелей. Он решил лепить свое тело. Пришлось под наши занятия выделить одну из нескольких комнат — переоборудовать ее под спортзал. По памяти Мишка набросал на листочке несколько станков для поднятия тяжестей и попросил Валентина на досуге соорудить. Через пару недель у нас уже был первый тренажер, который Мишка с удовольствием и опробовал. И только сейчас мы обратили внимание, что на всех изделиях Пузеева места соединений были либо на болтах, либо на клепках. Хотя логичнее в этих местах было бы соединение сваркой. Стали осторожно разбираться и выяснили, что метод дуговой электрической сварки в это время уже публике известен и именуется «электрогефестом». Жаль, а могло бы быть еще несколько патентов. А не применял Пузеев сварку лишь потому, что доступа к электричеству у нас нет, да и сварщиков днем с огнем не сыщешь.

Вообще с электричеством была пока беда. До наших мест кабеля еще не протянули, приходилось энергию для станков получать через сжигание дров и угля. Электричество было в центре города, состоятельные люди уже ужинали при свете ламп накаливания, а зимой по льду реки Невы бегал трамвайчик, катая за пятачок на себе всех любопытствующих. Но, честно признаться, напряжение в сети было нестабильно, лампочки часто моргали и, как я понял из разговоров, ток был постоянным. Что серьезно ограничивало доставку энергии до потребителя. Так что, погоревав слегка, я окончательно смирился с мыслью, что трехфазного переменного тока на своих предприятиях я еще не скоро увижу. И потому идея производства, и продажа сварочных аппаратов отложилась на несколько лет.

Зато у нас есть возможность поставить телефон! Приходил к нам представитель телефонной компании, заливался соловьем, соблазнял чудесами, но цену за обслуживание заломил такую, что поневоле отпугнул. Хотя…, связь нам все равно была просто необходима. И потому, плюнув на расходы, я согласился на установку телефонных аппаратов у себя в доме, и в кабинетах Попова в здании НИОКРа и производства. Попов радовался телефонам как ребенок, не мог с ними наиграться. Каждый день названивал своим заместителям и мне, торжественно декларировал отчеты о проделанной работе. Слышимость у аппаратов была просто ужасная — глухая, с треском, с неразборчивым бубнежом место членораздельных слов. Нас с Михой это бесило и раздражало до такой степени, что иной раз и отвечать на вызов не было никакой охоты, но наш генеральный отказывался нас понимать. Восхвалял аппарат, восхищался человеческим гением. Особенно же меня раздражала во время разговора необходимость держать ручку микрофона возле уха, и для ответа орать в динамик на деревянном корпусе. Жаль, что сдвоенная схема стационарных телефонов здесь еще неизвестна. Хотя…, может быть через несколько лет мы сможем изменить представление людей о том, как должен выглядеть настоящий телефон. Хорошо бы найти технологию карболита — формальдегидной смолы, из которой на заре эпохи пластиков изготавливали черные корпуса телефонных аппаратов и не только. Опять же, зная основу предка пластмасс, мы не могли себе позволить себе ее сейчас изобрести. Денег на исследование нам может не хватить. Так что, и это изобретение откладывалось на некоторое время.

В конце июля Мишка с Мендельсоном съездили в Варшаву — прижучили-таки поляков, что так быстро скопировали наши изделия. Они сопротивлялись, ругались, лезли в драку, и платить за лицензию отказывались. Мендельсон с ними ругался в ответ, тряс драгоценными бумагами перед их носами, а потом эти же бумаги укрывал за своим телом, спасая их от уничтожения. Мишка, защищая юриста, был вынужден отремонтировать освещение самому горластому поляку и теперь тот по ночам мог прогуливаться без карманного фонарика — свой новообретенный под глазом фонарь был красив и огромен, что обещало давать мощный световой поток.

Пришлось нашему юристу обратиться по инстанциям. Смазанные червонцами шестеренки неумолимо закрутились и через неделю после инцидента поляки, бросая гневные взгляды, подписывались в лицензионном соглашении и обещались выплатить первые отчисления через две недели. Обманули, конечно же. Пришлось ехать еще раз и напоминать о необходимости выполнять соглашения. К тому же, согласно договору лицензии, за просрочку платежа на них наложили штраф — пятьсот рублей. Поляки взвыли, но были вынуждены заплатить все до копейки. Больше подобных глупостей они не выкидывали и все лицензионные отчисления к нам приходили в срок.

Мендельсон мало-помалу организовал свой юридический отдел. Нанял персонал, распределил обязанности. Из-за отсутствия офисного здания, временно рассадил людей в двух кабинетах, что стояли свободными на производственной площадке. Он часто мотался за границу, организовывая там местные юридические отделения нашей компании, что будут там вести работу по лицензиям и патентам. К концу лета он уже побывал в Германии, Бельгии, Франции и Британии. На очереди были Американские Штаты. А пока Мендельсона не было, отделом заправляла его супруга Лариса. Опыта и знаний у нее, правда, было маловато, но зато это компенсировалось ее неуемной энергией. Подбором персонала, кстати, занималась как раз она, и, трезво отдавая себе отчет в своей малой квалификации, постаралась набрать себе в подчинение очень сильных юристов.

Не дожидаясь полноценного патентования нашей игры, мы с Мишкой решили-таки выкинуть ее на рынок. Отпечатали в нескольких типографиях десять тысяч экземпляров, заказали на стороне шестьдесят тысяч латунных фишек и двадцать тысяч кубиков. Реклама…, эх, рекламу мы с Мишкой заказали агрессивную. Денег не пожалели, знали, что отобьется с лихвой. Для начала решили продавать игру только в Петербурге, Москве и в Нижнем Новгороде. Как раз в этих городах самый богатый народ России и проживает. По себестоимости один комплект игры у нас обходился в сорок три копейки, оптовикам мы продавали по полтора рубля, а уже те заламывали цены у кого как совести хватало. Кто просил трешку, кто пятерку. Конечно, не все получилось гладко — прошло некоторое время прежде чем народ распробовал игру и молва о ней пошла в массы. Но зато какой был эффект! О как-то само собой заговорили. В кафе, в университетах, в магазинах. Мне люди докладывали, что разговоры о «Монополии» были слышны очень часто. В нее стали играть, обсуждать, проводить по вечерам время. Наши рабочие, которым тоже досталось немного экземпляров, передавали коробки из рук в руки, занимали очередь. Но особый ажиотаж возник, когда мы в газете объявили турнир по игре с настоящим денежным призом в пятьсот рублей. И как-то сразу коробки исчезли из продажи. Пришлось нам в срочном порядке заказывать выпуск еще пяти тысяч экземпляров, а потом и еще трех. И все они оказались раскуплены в кратчайшие сроки.

Как-то раз в середине августа к нам в производственный цех проник посторонний. Молодой мужчина скромной внешности, в классической льняной косоворотке с застиранной вышивкой и в старом ношеном пиджаке медленно ходил по цеху и с восторгом разглядывал, как штампуются кнопки, накручиваются скрепки и вырубаются заготовки для бабочек-зажимов. Он медленно прохаживался по цеху, осторожно переступая через обрубки металла, старался никому не мешать. Его не сразу заприметили, посчитали, что прибыл очередной покупатель, но когда через полчаса он в очередной раз попался на глаза мастеру смены и тот озадаченно спросил о цели его блужданий, мужик стушевался и неуверенно попросил о встрече с самым главным начальником. А так как я в этот момент находился у себя в кабинете, то этого странного мужчину и доставили ко мне.

Мужчина сломал передо мной шапку и неуверенно, но все же с какой-то надеждой в глазах, посмотрел на меня.

— Вы тут самый главный? — спросил он меня через несколько оценивающих секунд.

Я откинулся на спинку кресла, бросив перьевую ручку в пенал.

— Да, это я. Слушаю вас? — спросил я и с наглым интересом уставился на него. Он слегка застеснялся.

— Я это…, — замялся он не громко, разминая в руках видавшую виды шапку, — меня Василием звать, Ивановичем, — представился он, и я не смог сдержать улыбки.

— Чапаев? — не удержался я от ёрничества. Мой тезка по имени и отчеству в отличие от меня еще не был наслышан о будущем герое гражданской войны. В школе, когда пацаны в классе узнали, как зовут моего отца, моментально прилепили ко мне прозвище «Чапаев» и я долго бесился по этому поводу. Они доводили меня до белого каления в течение нескольких лет, до тех пор, пока я не стал участвовать в соревнованиях по каратэ. И только после этого и после пары разбитых носов прозвище от меня отвалилось само по себе.

— Нет, Суслов, — не понял меня посетитель.

— Чем обязан визиту, Василий Иванович? — спросил я, напуская на себя серьезный вид.

Он опять стушевался, но нашел в себе силы ответить:

— Папенька у меня умерли, наследство оставили. Я хотел бы узнать, вы не продадите мне ваши акции?

Я с трудом подавил в себе улыбку. Однако ж, при внешней скромности, мужик был весьма нагл, заявляя такое. Он не первый кто пытался купить у нас долю предприятия, но он пока что единственный, кто спросил нас напрямую, без долгих ухаживаний. Чтобы не обидеть посетителя и не рассмеяться ему в лицо я, словно подавившись, кашлянул несколько раз в кулак. Потом, сохраняя серьезный вид, поинтересовался:

— И большое наследство оставил вам ваш родитель?

— Двести тысяч, — нисколько не смущаясь, ответил мужчина и тут уж я действительно подавился и по-настоящему зашелся кашлем. Честно, он меня удивил. Мужик мужиком, в старой ношеной одежде, а владеет таким солидным состоянием.

— Ого, какая сумма! Однако ж вы не производите впечатление богатого человека.

Тут пришла пора улыбаться мужику. Он развел руками, пожал плечами, ответил:

— Иначе к вам было не попасть.

— Действительно, — удивился я, — а как вас пропустили?

Мужик опять смущенно опустил глаза.

— Я соврал, — признался он, и румянец залил его щеки. — Сказал, что я инженер, ищу работу, и меня пропустили.

Вахта наша ни к черту. Не умеют работать, и обмануть их не составляет никакого труда. Пропускают кого ни поподя. Что и доказал мой стеснительный посетитель. Пора на вахте вводить пропуска, чтобы больше никакие типы на территорию не проникали.

Что же с ним делать? Продавать долю предприятия мы ни ему, ни кому-либо другому не будем. С Мишкой этот вопрос уже обсудили. Но нам сейчас крайне необходимы деньги, много денег. Место под строительство офисного помещения определено, сейчас решается вопрос о размере здания и стоимости проекта. По нашим расчетам своих денег нам не хватало, пришлось обратиться в Государственный Банк за кредитом. Но там нам дали понять, что наше предприятие слишком молодо и дать деньги под честное имя нам не могут. Давали деньги только под залог предприятия. Потом приходили к нам, оценивали здание и оборудование и, как всегда это бывает, занизили стоимость оцениваемого раза в четыре. Мишка возмутился, стал их убеждать, доказывать рентабельность предприятия, стремясь улучшить условия залога, но так ничего и не добился. И потому от услуг Государственного Банка нам пришлось отказаться. В другие кредитные организации мы пока не спешили обращаться, подозревая, что ситуация скорее всего повторится. Пришлось с офисным помещением нам повременить. Чему я, честно говоря, был рад.

Надо было бы отказать этому странному посетителю и выпроводить за периметр производства, но двести тысяч рублей наследованных от почившего папеньки, меня остановили. Я еще не знал, что буду предлагать господину Суслову, но уже очень сильно хотел видеть его деньги у нас в компании.

— Не желаете ли чаю? — спросил я его, жестом приглашая присесть на мягкий стул. — Или может водочки, коньку?

Мужчина помял нерешительно в ладонях шапку, потом, скромно махнул ладошкой, словно решаясь, произнес:

— Пожалуй, водочки.

Я поднялся, прошел к буфету. С легким скрипом растворил дверцы и выбрал самую дорогую контрабандную бутылку, что там стояла. Прихватил пару стопариков, вернулся к столу. Сорвал с горлышка темный сургуч и медленно, с приглушенными бульками, наполнил стопки.

— Ну, что, Василий Иванович, — обратился я к посетителю, — как говорят у нас — дернем! — и шумно выдохнув, опрокинул в глотку обжигающую жидкость.

Господин Суслов, покосясь на меня, повторил мои действия. Выдохнул, опрокинул, замер пораженный крепостью напитка, через силу продавил его в глотку и закашлялся от неожиданности.

— Господи, какая крепкая, — просипел он, восстановив дыхание. — Я раньше только кагор пил.

— Ой, совсем забыл про закуску, — опомнившись, сказал я и бросился к двери. Поймал первого попавшегося человека, всучил ему трешку и заставил сбегать в ближайший кабак, потребовав купить только качественную еду. Через пять минут ко мне в кабинет стали подтаскивать разнообразные салаты и разносолы. Мы с господином Сусловым повторили еще по стопарику.

Мой посетитель с непривычки слегка захмелел. Он улыбнулся счастливо, расстегнул верхнюю пуговицу косоворотки. Взял двумя пальцами соленый огурец с тарелки и с наслаждением от него откусил.

— Забыл представиться, — обратил я на себя внимание осоловевшего гостя, — меня зовут… Василий Иванович…

Брови господина Суслова взлетели вверх — удивился. Затем удивляться пришлось мне, потому что он пошутил моими же словами:

— Чапаев?

— Рыбалко, — поправил я его, улыбнувшись. — Я являюсь одним из главных акционеров «Русских заводов».

— Очень приятно, Василий Иванович, — и он протянул мне ладонь для рукопожатия. Алкоголь слегка его расслабил и снял стеснительность. — Так что вы мне ответите на мое предложение? Вы хотите продать мне свои акции?

Я склонил голову, не желая давать скоропалительный ответ.

— Я не могу вам пока ничего ответить, — сказал я, наблюдая, как господин Суслов с интересом поглядывает на прозрачные капли на дне стопки. Предугадывая его желание, разливаю по третьей. — Дернем!… Итак, я не могу вам пока ничего сказать, уважаемый Василий Иванович. Нам с компаньоном надо подумать, да и с ценой необходимо определиться.

— Как же, как же, понимаю. А во сколько вы вообще оцениваете ваше предприятие? — спросил он, когда третья стопка охмеляющей волной докатилась до его мозга. — Я тут прикидывал на днях и пришел к мнению, что ваш заводик может стоить около восьмидесяти тысяч. Ну, если вы поторгуетесь, то я, так и быть, накину вам еще тыщь пять, не больше.

О-о, это был широкий жест, что ни говори. Завладев богатым наследством, господин Суслов, кем бы он там ни был в прошлом, почувствовал себя хозяином жизни и впал в наивное заблуждение, что все в этой жизни можно купить. Вот и сейчас, когда алкоголь его раскрепостил, он решительно взмахнул рукой, а потом резко распахнул полы пиджака и вытащил из внутреннего кармана на свет божий новенькую, еще пахнущую типографской краской чековую книжку. Бросил ее на стол, потянулся за моей перьевой ручкой. Я пока не отвечал ему, наблюдая за пьяным представлением, с ухмылкой пододвинул чернильницу.

— Восемьдесят пять! — выкрикнул он, нацелив на меня конец перьевой ручки, словно пытаясь выстрелить. — Восемьдесят пять тысяч я вам плачу за ваше предприятие, господин Чапаев! И завтра же переписываем его на меня. Вы довольны? — и, не дожидаясь моего ответа, макнул перо в чернила. И, высунув кончик языка от усердия, вывел в книжке первые каракули.

А я, пока он подписывался, еще раз наполнил стопки. Пододвинул одну господину Суслову. Тот, на секунду оторвавшись, проглотил огненную воду, сморщился и, откусив от огурца, мокрыми от рассола пальцами снова взялся за перо.

— Вот, — торжественно оторвав чек от корешка, произнес он и протянул бумажку мне. — Держите!

Я аккуратно принял чек. Да, мой пьяный посетитель действительно выписал мне эту сумму. Пропись суммы на чеке была красивой, каллиграфической, а подпись владельца размашистой, едва ли не наполовину чека. Суслов смотрел на меня, наслаждался своим широким жестом и ждал от меня ответа. А я, повертел чек в руках, посмотрел на свет водяные знаки, а затем, стерев с лица льстивую улыбку, разорвал чек на две половины. Бросил их на стол перед посетителем. Такого Суслов от меня не ожидал.

— Что? Да как…!? — возмутился было он, а затем через секунду сделал новое предложение. — Девяносто тысяч, девяносто пять!

Я мотал головой, отрицая предложения. Даже та сумма, что он озвучивал, была, по моему мнению, явно недостаточна. Мое предприятие стоило дороже.

— Нет, уважаемый господин Суслов, предприятие не продается.

— Но почему? — не понял он.

— Мое предприятие стоит дороже, — ответил я и, предвосхищая новое предложение, поспешил добавить. — Но даже если вы мне дадите за него все свои двести тысяч, то я его все равно не продам.

— Но почему? — повторил вопрос Суслов.

— Потому что, я только на одних патентах больше заработаю.

— Патентах? — спросил он не понимая. — На каких патентах?

Я поправился:

— На привилегиях. За предприятием числится несколько зарегистрированных привилегий и еще несколько на подходе. И каждый из них обещает принести очень хороший доход. Во много раз превышающий ваше предложение. И именно поэтому я не желаю вам продавать свои акции. И к тому же я не единственный владелец.

— А может, вы тогда продадите мне свою долю? — попытался найти выход Суслов. — Сколько вы хотите?

Я медленно качнул головой:

— Нет.

Несостоявшийся покупатель сник, опустил плечи, отвернулся. Не глядя, сунул чековую книжку в карман пиджака. Совершенно убитый поднялся со стула и развернулся, намереваясь выйти.

— Подождите, — остановил я его.

Суслов встрепенулся с надеждой. Но я жестом показал на пропадающий накрытый стол и початую бутылку водки.

— Я вижу — вы хороший человек, — сказал я ему, — не расстраивайтесь. Давайте поговорим.

Он задумался и кивнул, соглашаясь. Вяло присел к столу. Подцепил вилкой кусок буженины, отправил его в рот и размеренно зашевелил челюстями. Я разлил еще по стопочке, пододвинул ему. Чокнулись, с выдохом выпили.

Суслов сморщился.

— Дрянь водка, — сообщил он, когда спазм в глотке прошел. — Мне не нравится. Я раньше только кагор пил.

— А почему? — поинтересовался я. — Странно, что вы никогда не пробовали раньше водку.

Суслов отмахнулся, пояснил:

— Я с одиннадцати лет при церкви был. Меня туда папенька отдали. Сначала коров пас, дерьмо из свинарника убирал. А потом диаконом стал, за имуществом следил. А в церкви только кагор. Мы его понемногу брали, пока никто не видел, водой разбавляли, чтобы не догадались.

— Неужто водочкой никто не баловался? — не поверил я ему.

Суслов усмехнулся.

— Ну как же, батюшка наш очень даже ее любил. Но другим строго настрого запрещал. Говорил, что от нее все беды, святым крестом бил того от кого пахло — а он у него тяжелый, из золота.

— Батюшка ваш был прав, — подумав, согласился я. — Так вы и сейчас диаконом?

Господин Суслов уже совсем пьяный мотнул головой.

— Нет, ушел я, — произнес он и, скривившись от нахлынувших воспоминаний. — Папенька у меня померли и мне половина наследства досталась. Так я и ушел. Батюшка уговаривал остаться, церкви пожертвовать.

— Однако ж, богатым человеком был ваш родитель. Чем он занимался?

— На бирже играл, зерном торговал. Миллионами ворочал. Эх, господин Чапаев, двести тысяч это не богатство — так, остатки. Когда моя матушка жива была — вот тогда было богатство. Миллионы были.

Суслов искренне печалился о своих умерших родителях. Он их любил, что отца — отдавшего его в услужение церкви, что мать, неизвестно когда умершую. От воспоминаний у него даже увлажнились глаза.

— За что же ваш отец так с вами поступил? Почему церкви отдал? — спросил я, пододвигая Суслову закуску. Пить ему уже достаточно — надо покушать.

Он вздохнул. Отправим в рот маринованный груздь, ответил:

— Маменька моя умерла, когда я был еще ребенком. Папенька потом другую себе жену нашел, а меня отослал подальше. Нет, вы не подумайте ничего такого, господин Чапаев, он меня любил. Всегда приезжал ко мне, общался, гостинцы приносил. Просто мачеха моя злая была, а он хотел мне только хорошего. А потом у него родилась дочка — сестра моя единокровная. Вот наследство, папенька и завещал разделить между нами поровну, — он ехидно усмехнулся. С непривычки его совсем развезло. Его речь замедлилась, стала спотыкаться. — Говорят, что когда поверенный зачитывал завещание, моя мачеха верещала как свинья резанная, плевалась на всех. Поверенного даже поколотила. И папеньку моего проклинала на том свете. Не думала, что мне половина достанется.

После этих слов он, вдруг выпрямился, вперил в меня негодующий взгляд, а потом со всего маху ударил кулаком по столу, так, что посуда жалобно задребезжала:

— С-сука! Еще отдавать не хотела! — выкрикнул он, теряя над собой контроль.

Дальнейшего разговора у нас не получилось. Четвертушка, что принял на грудь Суслов, окончательно его подкосила. Его движения быстро теряли координацию, а взгляд терялся в пространстве — глаза так и бегали по комнате, не в силах на чем-либо сосредоточиться. Он попытался встать, но его повело в сторону — оперся руками о стол, опрокинул разнасолы, безнадежно испачкав свой пиджак. Рванул на груди ворот рубахи. Каким-то чудом смог сосредоточиться, поймал меня взглядом и с какой-то непонятной торжественностью в голосе, сообщил:

— Меня сейчас вырвет…, — и склонился над самой глубокой тарелкой, грозя выполнить обещанное.

Я поспешил ему на помощь, разворачивая бедолагу в сторону ведра для испорченных бумаг…