Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

Глава 13 «Отписать на государя»

Конфискация владений и имущества опального вельможи и вообще всякого политического преступника была мерой обязательной. В указе об опале и ссылке князя В.В. Голицына и его сына Алексея в 1689 г. сказано: «А поместья их и вотчины, и дворы, и животы отписать и роздать в роздачи» (589-3, 1348; 623-2, 454, 462). В реестре колодников 1715 г. о подрядчике Якове Пороши-не сказано: «Бит кнутом и сослан на галеру в вечную работу, а движимые и недвижимые его имения розданы челобитчиком» (633-11, 296). Думаю, что конфискации эти были обусловлены как спецификой собственности в самодержавном государстве (все принадлежит государю, дается им и отнимается им же), так и особенностями сыскного процесса, принятым в нем обычаем «раз-вычивать животы вора», т. е. производить вычет из части имущества преступника для удовлетворения истцов (422, 167). Машину конфискации запускал указ «с именными тех виновных людей роспис[ь]ми, что по отписке за оными тех поместей и вотчин явитца». Эти росписи о вотчинах и поместьях арестованного преступника по указу из Тайной канцелярии присылал в сыск Поместный приказ (позже — Вотчинная коллегия) (9–1, 35–36).

Конфискация порой производилась быстрее, чем проходил суд над преступником, если к последнему вообще прибегали. А.Д. Меншикова поселили в Ранненбурге в сентябре 1727 г., а уже 19 декабря последовал императорский указ: «Понеже князя Меншикова, сверх прежняго показались и являются еще важныя вины, того ради: все его, князя Меншикова, вотчины и поместья во всех великороссийских городах, отписать на Его и.в. и приписать к дворцовым волостям… А ему, Меншикову, на пропитание, оставить Ораниенбург и к тому в прибавку, чтоб всех было до тысячи дворов». Но и этого светлейший не получил, вскоре его повезли в Сибирь (633-69, 898). 29 ноября 1745 г. по делу Лестока вынесли приговор, который гласил: «Движимое и недвижимое помянутого Лестока имение без остатку отписать на Ея и.в.». Между тем имущество бывшего лейб-медика конфисковали уже 24 ноября, а драгоценности принесли самой Елизавете Петровне, и она отобрала лучшие из них для себя. Затем государыне (с той же целью) поднесли только что составленные подробные описи имущества Лестока и его жены. Вскоре оставшиеся вещи богатого вельможи стали раздавать следователям, ведшим дело Лестока (760, 57).

Специально назначенным для описи имущества и земель высокопоставленного преступника офицерам и подьячим вручали инструкцию, а тетради составленных ими описей и реестров сшивали в книги, которые опечатывали государственными печатями (383, 1-133; 464; 623-4, 1-185). «Отписание на государя» земель, «животов», имущества опальных вельмож было делом привычным для подьячих, и они уже набили в нем руку. Описание производили как в городских домах, так и в сельских вотчинах и поместьях. Имущество в доме начинали описывать от главного входа по палатам, покоям — комнатам, потом переходили к описи надворных построек. В каждой комнате запись имущества открывалась перечнем икон, а затем остального имущества и оборудования: «Дом его за рекою Стрижнем, где он сам жил и дети его в нем, строения палаты каменныя: 1. Палата, в ней икон больших две, писанных на дереве, в том числе одна в раме, стол длинной, на нем килим пестрой, лавки убиты сукном зеленым, на стене прибит ковер один, в той же палате 5 стул, убиты сукном красным, одно стуло, убито кожею пестрою, печь, окончины стеклянные в олове». И так, постепенно продвигаясь по дому, подьячие заносили на бумагу все, что представляло собой какую-либо ценность, в том числе печи, двери, оконницы (т. е. оловянные рамы со стеклами или слюдой). Особенно тщательно приказные переписывали драгоценности, украшения, ордена. Здесь тоже была своя особенность: перепись не предполагала разбора, классификации и оценки вещей. Как и при описании палат, все внимание было уделено простому перечню содержимого заранее пронумерованных сундуков, баулов, ящиков, шкатулок, в которых эти вещи лежали. При этом отмечали некоторые внешние особенности вещей: материал, цвет, конфигурация, число составных частей. Украшения мужские и женские описывались отдельно, как и крупные цепи с указанием количества звеньев, а также число и длина жемчужных нитей. «Шкатулка зелена, обита железом белым, в ней 7 ящиков, в оных ящиках положено: 1. Один перстень золотой, на нем камень аматистовой, по краям того перстня искры яхонты красные, на камне вырезано его, Полуботков, герб; 2. Перстень золотой, в нем камень лазоревой, по краям 6 искр алмазных» (333, 3–4). «Подголовок дубовый, обит железом белым, под № 1, а в нем: 1. Звезда алмазная ордена Святого Андрея, на ней крест яхонтовый, лазоревый, с коронкою алмазною, около креста слова и сиянья осыпаны искры алмазными в сияниях, четырех искр нет…» и т. д. «У княгини Меншиковой описано и запечатано, а именно: ящик небольшой ореховой под № 1, а в нем: 1. Брустик алмазной в серебре, в том числе больших алмазов 4, подвески алмазные ж 6 без подвесных. 2. Перышко серебряное с бриллиантами и с червчетыми камушки» — 328, 10–37). Здесь я цитирую опись драгоценностей А.Д. Меншикова, которую изготовили подьячие в 1728 г. в Ранненбурге перед самой ссылкой семьи опального вельможи в Сибирь.

От окованных жестью шкатулок-подголовников переписчики переходили к сундукам и баулам, где обычно хранили золотую и серебряную посуду, одежду, ценные постельные вещи, а также материи и меха. И в этом случае переписчики отмечали особенности каждой вещи (тип, цвет, отделку и число пуговиц): «Кафтан суконной, гвоздишной, подложен мех рысей лапчатой, вкруг шнурок сребреной;… Кафтан парчи турецкой жолтой, травы золотые, подбит весь красным кумачом, на нем же 8 пуговиц маленьких сребреных;… Одеяло атласное, травчатое, кругом с каймою голубою, все подбито киндяком зеленым». После описания сундука его запирали и опечатывали восковой или сургучной государственной печатью (383, 10–11; 9-10, 1; 34-2, 230). Подробно переписывали конскую сбрую, седла и другой конский убор, вносили в реестры ковры, скатерти, постельное белье, менее ценную оловянную, медную посуду, погребцы, книги, оружие.

В описях погребов, амбаров, ледников и прочих надворных строений перечисляли хранившиеся там продукты: вина, крупы, зерно (в бочках, кадках, чанах, лукошках), шерсть в мотках. В конюшнях и скотных дворах описывали весь скот, особенно тщательно (с указанием пола, возраста, масти) лошадей, в каретных сараях учитывали экипажи, на гумне — немолоченый хлеб, на пасеках — ульи. В перечень входили также мельницы, сады и огороды и т. д. Перепись помещичьих крестьян похожа на обычную ревизию душ: шли от двора к двору и вносили в реестр всех наличных мужчин, женщин, детей с указанием возраста каждого (464).

«Отписание на государя» («отписание в казну») означало, что эти конфискованные владения причисляются к дворцовому ведомству, из конторы которого в отписные поместья присылали новую администрацию. Приказчики следили за хозяйством, платили подати, оброки, смотрели, чтоб крестьяне исправно отбывали назначенную им старым владельцем барщину и вносили оброки. Конфискации владений (по разным причинам) бывали столь значительными, что для учета, описи и хранения имущества, содержания конфискованных владений в 1727 г. создали специальное учреждение — Канцелярию конфискаций. Главная задача ее чиновников заключалась в том, чтобы не допустить разворовывания имущества опальных. Кроме того, им предстояло собрать деньги и вещи, данные прежними владельцами разным людям в долг или на время, а также расплатиться с кредиторами опальных. Обычно этому посвящали особый указ. Каждый, кто имел деловые отношения с опальным, был обязан заявить об этом в Канцелярии (217, 93–94).

Власти зорко следили за тем, чтобы ничего из имущества преступников не пропало и чтобы должники опальных, пользуясь благоприятным моментом, случайно не «забыли» про свой долг. По указу 18 марта 1718 г. все, кто когда-либо что-либо взял из «пожитков» и денег у казненных и сосланных по Суздальскому и Кикинскому розыскам, должны были под страхом смерти «без всякой пощады» вернуть все на Генеральный двор (9–1, 14). Берхгольц описывает, что в 1723 г. в связи с делом П.П. Шафирова по улицам Москвы ходили глашатаи и под барабанный бой объявляли всем, кто имел дела с Шафировым, кто держал у себя его вещи, немедленно, под страхом смерти, явиться властям и объявить об этом (150-3, 18). После ссылки князей Долгоруких в 1730 г. императрица Анна Ивановна заподозрила, что князь Иван упрятал свои вещи в дом к жене, урожденной Шереметевой. Императрица распорядилась, чтобы С.А. Салтыков лично и тайно допросил служителей Шереметевых по этому поводу. Так делалось и позже. Пришедшая к власти Елизавета Петровна была очень обеспокоена пропажей каких-то драгоценных вещей, которые она видела при дворе своей предшественницы Анны Леопольдовны, и поэтому довольно грубо потребовала от бывшей правительницы сказать, где она спрятала эти недостающие драгоценности (410, 120).

Обычно власти старались расплатиться с долгами преступника из наличных конфискованных денег или из денег за его проданные вещи. В 30-м пункте инструкции Канцелярии конфискации сказано: «Когда чье имение за озлобление Величества или за преступление противу Величества на Его и.в. отписано или продано будет», то долги преступника оплатить полностью, без остатка, «ибо Его и.в. обретает за благо, что конфискация и штрафы чинятся над преступниками и их имением, а не над безвинными кредиторами, которые б таким образом больше, нежели самые преступники штрафованы были». В спорных случаях Канцелярия конфискации назначала особое расследование: поднимали и проверяли все нужные документы, опрашивали свидетелей. Такое следствие тянулось месяцами, опечатанные вещи в домах портились, имущество куда-то исчезало. Дом и хозяйство, оставшиеся без хозяина и, как правило, хозяйки, которую вместе с детьми изгоняли из отписанного дома, приходили в запустение. В 1737 г. А.В. Макаров писал, что третий год сидит под домашним арестом вместе с семьей, «а пожитки мои, и жены, и племянников моих, оставшихся в сиротстве после брата моего, все запечатаны и письма забраны, отчего, чрез продолжительное время, запечатанное платье и другие тленные вещи в нижней палате от сырости гниют, деревенишки наши посторонние не только нападками своими разоряют, но, видя нас в такой бедности, отнимают напрасно» (775, 698). В своей челобитной пол года спустя после ссылки мужа в Сибирь жена Федора Соймонова писала: «Все приданое и движимое, и недвижимое имение мужа моего описано и запечатано без остатку и поныне под караулом, а я, нижайшая, остаюсь з детьми моими без всякого пропитания и претерпеваю немалую нужду» (217, 94). Часто так и было на самом деле. Крестьяне отписных имений становились «непослушны» и неохотно платили оброки. Словом, все ждали нового хозяина.

Из кандидатов в новые хозяева отписного обычно можно было выстраивать очередь. Конфискованные дома, земельные владения, имущество становились предметом вожделений многих людей. После опалы богатого вельможи государь — еще до приговора над преступником — получал многочисленные челобитные разных людей с просьбой выдать что-либо из отписного имущества им «на бедность», «ради нищеты на пропитание и на окупление долгов». Такие просьбы считались обычным делом. Вот типичная челобитная окольничего князя Никиты Жирово-Засекина, поданная царю в конце 1718 г. Он писал, что живет в Петербурге, «деревенишки за мной малые в пяти губерниях и в семи городах и от сего места удалены и за дальностью припасишков привозят малое число ко мне в год, пронята невозможно и от такова недостатку прихожу в крайнее убожество. А ныне я, раб ваш, приискал изо отписных деревень Федора Дубровского в Белозерском уезде полсела Никольского с деревнями, во Псковском уезде деревня Сармаш, Канбара Акинфиева в Володимерском уезде село Суходол з деревнями, всего сто один двор. Всемилостивейший государь, прошу Вашего милосердия, призри божески», что и было сделано указом 1 января 1719 г. Так бедняк окольничий получил еще несколько «деревенишек» с «людишками» (9–1, 54–55). Как Жирово-Засекин «приискал» отписные деревни, можно только догадываться, думаю, что в этом ему помогли за мзду подьячие.

В первом ряду соискателей нетерпеливо переминался доносчик — награду ему обещали царскими указами. Но не тут-то было! Дьячок Василий Федоров, донесший в 1724 г. на волоколамского помещика отставного капрала Василия Кобылина, очень рассчитывал на большую награду донос он «довел», и Кобылина казнили за «непристойные слова» о царе и царице. Вначале Федоров получил из отписного в казну имущества преступника корову, сено, несколько пар гусей и кур, но он мечтал о большем — хотел стать помещиком, получить «во владенье того злодея огписную деревню».

Только в 1727 г. Федорову при содействии А.Д. Меншикова удалось добыть указ Сената, по которому за ним закрепляли право на владение этой деревней, однако одобрение этого указа в Верховном тайном совете застопорилось. Через год бумаги вернулись в Сенат и там уже окончательно застряли. В челобитной 1729 г. дьячок пишет, что его главными недоброжелателями являются сенатские чиновники, и прежде всего обер-секретарь Анисим Маслов, который в ответ на просьбы дьячка якобы сказал: «Тебе ль уж, дьячку, деревнями владеть?» — и, как пишет Федоров, «уграживал мне кнутом, чего ради и караульные сержанты в Верховный тайный совет к подьячим не допускают, знатно, по его ж, Маслову, приказу». Федоров считал, что Маслов хочет его «от помянутой Кобылина отписной деревни оттеснить» и что между вдовой Кобылина Мариной, секретарем Преображенского приказа Василием Казариновым и Масловым заключена тайная сделка: Марина Кобылина подала в Преображенское челобитную, в которой писала, что она якобы с малолетним сыном Григорием «скитается меж двор и помирает голодною смертью», и просила дать ей «на пропитание» отписную деревню. Челобитье вдовы удовлетворили в 1727 г., и указ об этом пришел из Преображенского в Волоколамскую уездную канцелярию.

Такая льгота вдове государственного преступника действительно вызывает удивление — если жены и получали что-либо из отписного, то только собственные приданые деревни. В 1719 г. теща казненного Степана Глебова Пелагея Васильева просила Петра I, чтобы он отдал вдове Глебова Татьяне из отписанных у Глебова деревень те, которыми она, Васильева, «поступилась» некогда Глебову. При этом теща подчеркивала, что бывший ее зять жену свою Татьяну «не любил и хотел с нею розвестись». Для передачи этих деревень Татьяне Глебовой потребовался именной указ, который она в конце концов и получила (9–1, 56–57). В деле же вдовы Кобылина все было иначе. Как пишет дьячок, челобитье Марины Кобылиной — сплошная ложь: к моменту подачи жалобы в 1727 г. сын ее Григорий уже умер, да и не скиталась она «меж двор», потому что вскоре вышла замуж. Как только она получила от знавшего все эта обстоятельства Казаринова указ на владение деревней, то тотчас продала крепостных людей из нее капитану Михаилу Маслову — родному брату обер-секретаря, а землю поместья — его же двоюродному брату Максиму Прокофьеву. Всю эту сделку одобрил — «покрыл» — воевода Волоколамска Иван Козлов, который, как выяснил дьячок, приходился Масловым родным дядей! Так что рисковавший жизнью дьячок-доносчик оказался в момент раздела имущества казненного по его извету человека совсем лишним и должен был удовольствоваться только коровой и курами (277, 22–25).

Думаю, что дьячок присочинил от себя немного, примерно такой же механизм раздела отписных деревень с личным участием кабинет-секретаря А.В. Макарова, других высокопоставленных чиновников и их родственников подробно описан в подброшенном в конце 1724 г. подметном письме на имя Петра I (677, 150–158). Есть сведения о махинациях с отписными вотчинами и в делах сыска. Генерап-фискап А. Нестеров в 1718 г. писал царю, что он знает, как дьяки Поместного приказа, «преступая В.в. имянной указ, роздали собою без указу по своим пометам выморочный земли и деревни, в чем от меня обличены за что им В.в. и указ учинен и те деревни в розных уездех ис тех их роздачь взяты и отписаны по-прежнему на Вас… а ныне я, раб Ваш, усердием моим проведал и усмотрил в Поместном приказе выморочныя же деревни». На этом основании Нестеров просил «найденные» им вотчины отдать ему (9–9, 1).

Все, что получали при разделах владений государственного преступника высокопоставленные приказные вроде Маслова, Макарова и им подобных, можно считать мелочью, крохами со стола господ. А именно «набольшие господа» получали из отписанных владений самые жирные куски. Первыми челобитчиками, просившими якобы присмотренные ими «деревенишки», обычно были следователи, которые вели дело и ведали отпиской имущества в казну. П.А. Толстой, А.И. Ушаков, А.И. Румянцев получили согни крестьян и лучшие деревни опальных В.В.Долгорукого, Александра Кикина и других преступников по делу царевича Алексея. О пожаловании следователей отписным царь в начале 1719 г. подписал особый указ (633-11, 377–379). Первый биограф Толстого Виллардо не без оснований писал в своей книге, что его герой как раз и обогатился за счет конфискаций по делу царевича Алексея (186, 25). Петр I не раз, присутствуя в Тайной канцелярии и в других учреждениях, работал над списками отписного и распоряжался, кому что дать, подписывал указы по прошениям разных людей об отдаче им конфискованных в Петербурге и Москве домов, земель и вещей (752, 575-57; 633-11, 295 296). По челобитным просителей видно, что бедные челобитчики просили из имущества преступников немного, зато влиятельные люди стремились оторвать кус покрупнее. По делу царевича Алексея следователи П.А. Толстой, Г. Г. Скорняков-Писарев, А.И. Ушаков получили самые лучшие земли, приказные Тайной канцелярии получили дворы опальных чиновников. Среди пожалованных из отписного мы видим служителя дома Петра I Афанасия Татищева (он получил дом Александра Кикина и некоторые его вещи). Еще один служитель, Василий Олсуфьев, овладел с разрешения царя отписным московским двором. Заимел отписной «дворишко» даже камер-паж Екатерины Семен Маврин. Кормилииа-«мама» царской семьи Авдотья Ильина выпросила себе «дворовое приморское место» царевны Марии Алексеевны, а любимый царем корабельный мастер Филипп Пальчиков получил неплохую «деревеньку». Царь оказался великодушен даже к подавшей челобитную любовнице ссыльного В. В. Долгорукого и указал дать «бывшей метре-се Софье Ивановой дочери денег» (9–1, 17–39, 54, 68; 102а, 199). Такой раздел земель, имущества, «людишек» происходил после каждого политического дела, идет ли речь об опале Долгоруких или Волынского (304, 170).

Из политических дел следует, что конфискованные имения являются разменной монетой, призом, который хватает каждый, кто оказался в этот момент поближе к власти. В ноябре 1727 г. Петр II предписал вернул. Лопухиным отобранные у них по делу царевича Алексея в 1718 г. владения. До этого они были у П.А. Толстого, после ссылки его весной 1727 г. их взял себе секретарь и приживальщик А.Д. Меншикова Андрей Яковлев, у которого после крушения Меншикова осенью 1727 г. деревни Лопухиных также отобрали (633-69, 729). Но вряд ли Лопухины подали бы челобитье о «повороте» своих владений, если бы к власти не пришел Петр II — внук Евдокии Лопухиной, если бы Меншиков был «в силе» или земли после Яковлева прибрал бы влиятельный вельможа с устойчивым положением при дворе.

Но не все отписное переходило в чье-то частное владение. После казни или ссылки преступника его наиболее ценные вещи забирали в казну, книги и рукописи сдавали в Академию наук или Коллегию иностранных дел, иконы и церковную утварь — в Синод, золотые и серебряные вещи — в Оружейную и Мастерскую палаты, деньги — в Рентрею и на Монетный двор, менее ценное имущество распродавали, лавки и промыслы передавали в ведение Камер-коллегии (304, 170; 102а, 199; 329, 257–258; 437, 208–209). Так же решали и судьбу дворовых без земли. Из конфискованного имения Ф.И. Соймонова дворовые были взяты в солдаты и матросы, а лошади — в Конную гвардию (217, 96). При конфискации и распределении имущества Тайная канцелярия занимала не последнее место. В ее помещении складывались самые ценные и «подозрительные» вещи, конфискованные деньги также зачислялись в ее приход, и бывало, что Петр I распоряжался, что часть денег из отписных выдали на какие-то государственные потребности (9–1, 67, 72 и др.). Более того, политический сыск занимался ростовщичеством. Из конфискованных денег Тайная канцелярия выдавала ссуды частным липам под 12 % годовых (181, 202). Поэтому нужно думать, что в расследованиях политических дел как руководители, так и приказные органов сыска имели свой материальный интерес. Конфискованные товары и пожитки продавались через Главный Магистрат, а деньги присылались в Канцелярию, «понеже во оной канцелярии обстоит в деньгах крайняя нужда» (9–4, 44).