Ежегодный пир Погребального братства

I «ДЕБРИ НАУКИ»

Само собой, я назвал это место «Неукрощенная мысль, или Дебри науки».

Прибыл два часа назад. Честно говоря, пока не знаю, что буду записывать в этот дневник, — ну, разные впечатления и заметки, которые потом станут ценным материалом диссертации. Это будет мой этнографический дневник. Журнал полевых исследований. От вокзала Ниора взял такси (направление — северо-северо-запад, пятнадцать километров, куча денег). Справа от шоссе — равнинный ландшафт, бесконечные поля, изгородей нет, в наступающих сумерках вид довольно унылый. Слева тянется черная темень болот — по крайней мере, мне так показалось. Водитель замучился, пока нашел адрес, даже по навигатору. (Координаты «Дебрей науки»: 46°25′25,4" северной широты, 0°31′29.3" западной долготы.) Наконец он въехал на двор фермы, залаяла собака, мы прибыли на место. Хозяйку (приветливая женщина лет шестидесяти) зовут Матильда.

Вселился. Мое жилище (квартира?) расположено на первом этаже, с обратной стороны главного фермерского дома. Окна выходят в сад и на огород.

Справа — вид на церковь, слева — в поле (понятия не имею, что там растет — люцерна? Раньше мне часто казалось, что всякое поле с низкой зеленой порослью — это люцерна), прямо напротив — грядки с чем-то еще; подозреваю, редиска или капуста. Спальня, кухня-гостиная, туалетная комната — вот и все, но и это уже много. Ощущения от сказанных мадам Матильдой слов «Ну вот, располагайтесь» — неоднозначные. Это и радость, что все-таки выбрался из Парижа, и легкая тревога. Бросился к компьютеру проверить Wi-Fi — будто бы из-за статьи, посланной в журнал «Исследования и перспективы». Сам себя обманываю, никакой срочности нет. Потом в основном писал сообщения и болтал в чате с Ларой. Лег рано, перечитал несколько страниц из Малиновского и потом в темноте прислушивался к доносящимся звукам. Вдалеке неотчетливый гул какого-то механизма (котельная?), время от времени еще дальше — шум проходящей машины. Потом заснул, на голодный желудок. Срочно решить проблему транспорта и купить хоть какой-то еды.

Первый день адаптации к новой местности. Деревня Пьер-Сен-Кристоф (Камень Святого Христофора!) расположена в центре треугольника, вершины которого — Сен-Максир, Вилье-ан-Плен и Фай-сюр-Арден. Все эти удивительные названия — вехи моего Нового мира. До Ниора пятнадцать километров, до Кулонж-сюр-л’Отиза — десять.

Покинул «Дебри науки» около десяти утра, убедившись, что я не единственный, кто обитает в жилище этнографа: здесь широко представлен животный мир. Жабу, видимо, привлекло обилие насекомых, а котов — жаба. В ванной, точнее, между душем и унитазом обнаружил колонию красных червяков, то есть подвижных красных ниточек, напоминающих червей. Довольно красивые, пока не раздавишь. Неторопливо ползут в сторону двери, так что надо сначала смыть их в сливное отверстие, а потом принимать душ. Легко справился с отвращением, что обнадеживает в плане моей способности и дальше преодолевать все трудности полевых исследований. В конце концов даже Малиновский пишет, что насекомые и рептилии — это главное препятствие для развития этнологии. (Все равно никто не прочтет этот дневник, так что могу и признаться: червяки в ванной — это такая жуть и мерзость, что я четверть часа не мог залезть в душ.) Есть еще приличный выводок карликовых улиток, но на вид они безобидны. Полагаю, дело в сырости и близком огороде. Ну, словом, я покинул «Дебри науки» около десяти утра и отправился к хозяйке, мадам Матильде, узнать, как тут добраться до города и запастись провизией. Лицо ее выразило удивление: ой, даже и не знаю… Она понятия не имеет, есть ли в деревне какое-то автобусное сообщение. (Сегодня узнал, что рано утром можно уехать на школьном автобусе вместе с учениками средних и старших классов — правда, сочтут педофилом — и по приезде на место еще ждать пару часов до открытия супермаркета, — отметить в разделе «Транспорт».) Она с ходу посоветовала мне купить машину: в Пьер-Сен-Кристофе есть одно кафе, где продаются предметы первой необходимости — крючки, курево и карточки для рыбной ловли. Ну, обед мне все же не придется добывать с помощью рыбалки: мадам Матильда (вернее, ее муж Гари, не терпится его опросить) любезно одолжила мне старый мопед, оставшийся от кого-то из детей (отметить в разделе «Транспорт»), и старый черный шлем без стекла, с вываливающимся поролоном и винтажными наклейками (лягушка с высунутым языком, логотип АС/DC). Так что теперь у меня есть собственный транспорт, неказистый, но все-таки на ходу. Около полудня съездил в супермаркет в местный районный центр — Кулонж-сюр-л’Отиз (красивое название, Отиз — река), накупил кучу всего, прежде чем сообразил, что вести покупки на мопеде будет непросто: банки тунца и сардин, замороженная пицца, кофе и сладкое (шоколадка). Ведущая в город дорога местного значения не-знаю-какой-номер сильно петляет и пересекает довольно широкую реку (тот самый Отиз?). Рынок, почта, церковь, небольшой замок, две булочные, столько же аптек, магазинчик одежды, три кафе — особо не разгуляешься. Купил газету, чтобы выглядеть солидней в «Спорт-баре», взял чай, слушал разговоры посетителей — как вариант ознакомления с местом. Местный говор (согласно официальной лингвистической классификации пуатевинско-сантонжский диалект — чтоб никого не обидеть) явно сдает позиции (не будем забегать вперед: раздел «Идиомы», хорошее название). Надеюсь, на рынке повезет больше. После чая поехал назад в «Дебри науки»; из-за какой-то собаки чуть не сверзился с мопеда (вот уж не думал, что доведется писать такое) на повороте и едва не впилил в каменную ограду, — к счастью, вовремя увернулся, просто чудо. Потом вернулся к плану работы. Шестьсот сорок девять жителей насчитывает Пьер Сен Кристоф, по данным мэрии и по последней переписи населения. Двести восемьдесят четыре домовладения, как сказали бы раньше. Местное население — согласно «Википедии» и веб-страничке мэрии — петрохристофорцы. Дорогие петрохристофорки и петрохристофорцы! Я намерен (раздел «Вопросы») произвести с вашей помощью около сотни опросов, выбирая респондентов таким образом, чтобы в итоге получилось равное количество особей того и другого пола и всех возрастных категорий. Что представляется мне эмпирически правильным. Год работы, разделенный на две кампании по шесть месяцев. Гениально. Чувствую прилив энергии. Один взгляд на набросок статьи «Жизнь на селе», и сразу же интуитивное озарение. В деревне мне решительно лучше работается.

Сейчас вот 2 часа ночи, тишина и безлюдье гнетущие, никак не могу заснуть. Шуршит какая-то живность, а вдруг она ночью залезет ко мне в постель? Ларе перезванивать слишком поздно (она так смеялась, когда я сказал, что отныне мое жилище зовется «Дебри науки»), в чате никого. К тому же из чтения я захватил сюда только «Аргонавтов западной части Тихого океана» и «Дневник» Малиновского да «Девяносто третий год» Гюго — все такое не слишком увлекательное… (Зачем я взял «Девяносто третий год»? Наверное, краем уха слышал, что там дело происходит в этих краях.) Вообще-то прохладно, завтра надо будет поговорить с Матильдой, может, даст обогреватель. А что пока? Сыграю в тетрис — отличная разрядка.

По радио — прогноз погоды, близится Рождество и т. д. и т. п. Обещают снег с дождем, мопед исключается. Важно: купить куртку. Начинаю ориентироваться в деревне. Обнаружил, что за полем, на которое выходят «Дебри науки», за деревьями (тополя?) чуть ниже и наискосок течет речка. Хозяйка показала мне церковь. Ключ впечатляет, не меньше двух кило кованого железа. Сама церковь впечатляет меньше. Убранство скудное, типовое. Выглядит все равно симпатично. Узнал дико смешную вещь: здешний мэр — по соместительству районный гробовщик, или наоборот. Прочел в интернете отличную статью про русского, который изобрел тетрис. Парень просто гений. Вот кому бы дать Но-белевку, он ее вроде еще не получал.

Без происшествий.

Спал хорошо. Кот опять принес мне под дверь мертвую жабу, ничего себе подарочек, фу. «Gallia est omnis divisa in partes très» («Галлия целиком делится на три части»), — говорил Цезарь про Галлию; так вот и тут та же фигня. Взял кадастровый план деревни и разделил его на три зоны: квартал кафе, квартал церкви и коттеджный поселок. В центре застройка плотная, церковь окружена довольно далеко отстоящими друг от друга фермерскими усадьбами, коттеджный поселок состоит из индивидуальных домов недавней постройки. С большой долей вероятности, жители этого района «Межа» работают в городе (для главы «Занятия», хорошее название). Я решил двадцать третьего вернуться в Париж на праздники, значит, до каникул десять рабочих дней. Первое интервью — Матильда, это проще всего; она у меня, так сказать, под боком, с ней можно доработать вопросник, а потом я его буду просто адресно адаптировать. Я объяснил ей, зачем сюда приехал, почему собираюсь провести год у них в деревне, она была явно удивлена. «Так вы, что же, изучать нас приехали?» — сказала она. Я ответил: «Ну, э-э, не вас одну», что вышло не слишком ловко. Тогда я добавил, что цель моей диссертации — понять, что это значит: жить сегодня в сельской местности (по-моему, потрясающе емкая формулировка; отметить в разделе «Вопросы»). Вот так-то: исключительно контакт с реальностью помогает правильно формулировать намеченную цель. Мне показалось, это ее немного успокоило. Во всяком случае, встреча на завтрашнее утро назначена. Теперь убегаю: рандеву с мэром в кафе «Рыбалка», он познакомит меня с хозяином и завсегдатаями. Судя по всему, градоначальник явно воспринимает свою миссию всерьез. Узнав, что я приехал из Сорбонны (что в известной степени правда), он решил лично представить мне деревню по всем законам гостеприимства. Вопросы: «Отчего к нам?», «Почему сюда?». Не объяснять же ему, что просто совет департамента Де-Севр давал грант, — это выглядит как-то обидно (и как признаться, что мне показалось забавным название его деревушки, да и сама деревушка — такой дырой, что даже любопытно), в результате я сказал ему, что место командировки выбрал мой научный руководитель, знаменитый профессор Ив Кальве, — так куца солидней, словно на их деревню указал мне сам перст Божий (в данном случае — университетский). Вот интересно, что сказал бы Кальве, узнай он об этом. Наверняка ему это по барабану. Ладно, бегу, я и так опаздываю.

Ну, вот я и получил доступ к ключевому месту социализации данного населенного пункта, настоящему центру деревни, — кафе «У Томаса», или «Рыбалка». Здесь действительно продают сигареты, разные товары для рыбалки, консервы, молоко и прочие жидкости, несколько газет и журналов. Хозяин — Томас, возраст — лет шестьдесят, вес — явно избыточный.

Блекло-красные пластиковые столы, старая стойка из того же материала, стулья на металлических ножках. Телик. Сильно пахнет вином, анисовой водкой и остывшим табаком, что наводит на мысль о возможном несоблюдении запрета на курение в общественных местах. (Глубинка строптива — первое подтверждение.) Четверо мужчин играют в карты, еще двое у стойки, женщин нет. Пьют белое вино с кассисом, пиво, пастис «Рикар» (Ricard™). Меня стали угощать, с превеликим трудом отказался, в итоге взял апельсиновый сок марки «Оранжина» (Orangina®): мякоть слиплась на дне бугылки, крышка по краям проржавела, что-то мне подсказывает, газировка здесь не в ходу — разве что пиво. Может, надо было согласиться на кир или что-нибудь в этом роде, но хочется сохранить трезвую голову и немного поработать.

Мне даже нравится вести этот дневник. Забавно — будто с кем-то разговариваешь. Я вдруг понимаю, насколько я не похож на себя, когда общаюсь с местными жителями. Словно играю какую-то роль. Словно я — наблюдатель и хочу приручить враждебное окружение. Рассчитываю каждый шаг. Может, зря осторожничаю. (Раздел «Вопросы»?) Мэр, судя по виду, большой жизнелюб, хотя работа у него не сахар. Хозяин, Томас, сказал мне: «Да вы просто засядьте тут на неделю, и перевидаете всю деревню».

Неделю пить просроченную «Оранжину», и язва желудка обеспечена, подумал я. В тот же миг, точно подтверждая слова патрона, в бар вошла молодая женщина. Чуть постарше меня, лет тридцати пяти, по стилю — хиппи-кантри (мне это понятно), хмурая, на меня даже не взглянула, встала против стойки и стала орать что-то про овощи и про долг, я не вполне разобрался. Патрон Томас отвечал ей в том же духе — мол, ничего я тебе не должен, потом они стали друг друга оскорблять, вмешался мэр: спокойствие, только спокойствие; потом фурия выскочила, хлопнув дверью, что вызвало вздох облегчения у мэра и у кабатчика, и далее последовала серия уничижительных, но явно заслуженных комментариев.

— Совсем сдурела.

Я с невинным видом спросил, о ком речь.

— Психичка, — произнес патрон.

— Огородница, — сказал мэр. — Выращивает овощи.

— Местная? (Вопрос показался мне вполне логичным.)

— Типа того, — было отвечено мне, и далее я в своих познаниях не продвинулся.

Определенно можно сказать одно: один абориген женского рода в категории от тридцати до сорока здесь имеется.

Все, хватит болтать. Вечерами тут будет скучновато, разве что мне заделаться пьянчугой в кафе «Рыбалка». К счастью, есть тетрис, интернет и Малиновский — источники знаний и удовольствия. Покончив с ужином (то же, что и сейчас: омлет, засунутый между двух ломтей булки), сидя перед экраном, я слегка заскучал. Браться за Виктора Гюго не хочется. «Дебри науки» сами по себе — место не то чтобы унылое, но необжитое. Надо привезти чего-нибудь из Парижа: пару картинок на стены, книжки, хоть как-то приукрасить. Мне же тут год торчать, в конце концов. Как подумаю — настроение портится: я всего-то третью ночь в деревне, а уже дохну от скуки. Хорошо еще, через десять минут скайп с Ларой.

Эти веб-камеры — одно расстройство, при всем их эротическом потенциале (а может, как раз из-за него). Лара была в пижаме, из чего-то атласного кажется. Гм, не вполне уместное замечание. Леви-Стросс наверняка не стал бы писать про белье своей жены. (Тема для статьи: «Сексуальная жизнь антропологов в условиях экспедиции». Ср. скабрезные мысли Малиновского, навеянные москитной сеткой.) Как бы то ни было, но я смущен, возбужден, расстроен. Готов послать все к черту и без проволочки вернуться в Париж, только сначала пришлось бы двадцать километров пилить до вок зала сквозь снег и дождь верхом на мопеде, потом два с половиной часа на поезде, да к тому же есть ли еще поезда в такой час, — вряд ли. Так что ничего. Я столь же далеко, как Малиновский на ост рове среди Тихого океана, потому что удаленность — это именно невозможность добиться желаемого, когда его хочешь больше всего: и неважно, о какой дистанции речь — два часа пути, два дня или два месяца. Мне хочется быть с Ларой — вот прямо сейчас, а я один в «Дебрях науки», один, как Наполеон Шаньон среди индейцев яномами. Где вы, боги антропологии и божки дикарей, придите на помощь! Унесите меня отсюда — к Идеальной Диссертации.

Лучше переключиться на что-то другое: продолжим рассказ о дневных встречах. Значит, после вторжения так называемой Люси, которая ругалась из-за бабок, мэр решил представить меня картежникам, — те уставились на меня так, будто я марсианин. То есть, в категориях Леви-Стросса, различили на мне маску инаковости. Протяни я им стеклянные бусины и мачете в качестве ритуальных даров знакомства, — думаю, реакция была бы та же. Со временем меня здесь примут, но не сразу. Я улыбнулся и даже спросил, во что они играют, — типа, дал понять, что я тоже ими интересуюсь; зря старался, от вопроса они только сильнее вытаращились, во что, во что, да в свару же! — ну, сам напросился. Сейчас справился в «Робере», свара — региональный, распространенный на западе Франции термин (до этого места вроде все ясно), обозначает вариант азартной карточной игры «Три листика» с прикупом (искомого озарения не случилось). Я аккуратно расспросил мэра: картежники местные, профессии у них разные, но все заядлые рыболовы или охотники. Я их непременно еще увижу, так что имена решил не записывать.

Во всех отношениях интереснее оказалось другое знакомство — Макс. Полтинник, кожаная косуха, черная эспаньолка, крупная голова, широкие плечи, пузо, шлем, сразу за дверью — мотоцикл, говорит все, что думает, — я будто снова очутился в Париже, вернее, на какой-нибудь рабочей окраине — в Монтрее. Он заглянул за сигаретами, но мэр его окликнул и предложил выпить с нами. Макс — художник; поселился тут лет десять назад (он действительно раньше жил в Монтрее, забавное совпадение). По его словам, живет чуть в стороне от деревни, на большой ферме. Радушно приглашал в гости, как будет время. Из Парижа уехал, потому что нужен простор для работы, а еще — достала бывшая. Не терпится узнать, что он думает о местных жителях. Макс явно за словом в карман не лезет.

Итак, пропустив очередные два пастиса, мэр, который к тому времени, если не ошибаюсь, их принял четыре, стал потихоньку хмелеть. Щеки у него покраснели, глаза тоже, и, главное, речь окрасилась выраженным местным акцентом. Понять можно, но очень уж специфично. Он стал говорить с патроном и Максом о политике; поносил префектуру, отменившую один из его муниципальных указов (запрет сбора грибов в лесах муниципального подчинения для неустановленных лиц без местной регистрации) и тем нанесшую удар по самолюбию. «А кроме самолюбия, что пострадало?» — заржал Макс. В Ажасской роще приличных грибов отродясь не встречали. Беседа прервалась на телевизионный выпуск местных новостей, то есть было 19:00, пора возвращаться в «Дебри науки»; я поблагодарил мэра за радушие и поддержку, пообещал Максу (который, похоже, теперь никуда не спешил), что позвоню и заеду, кивнул хозяину и пошел домой. Вокруг стояла ночь — сырая, беззвездная, но освещенная бесчисленными рождественскими гирляндами, которые местные жители навешивают на фасады домов, словно стараясь переплюнуть друг друга по числу горящих лампочек и дед-морозов, ползущих по лестницам (при анкетировании узнать истоки этого странного обычая). Пешком мне нужно четыре минуты нормальным шагом, чтобы вернуться в «Дебри науки» (и во дворе вызвать яростный лай собаки Гари, хоть бы он скорее ко мне привык, а то как-то боязно).

Чтение и общий отбой.

Проснулся: заложен нос. В комнате — ледник, не забыть бы спросить переносной радиатор. Колония червяков в ванной ширится (фу!), миниатюрные улитки в гостиной плодятся, есть ли связь у этих двух явлений? Позавтракал на скорую руку. Взял вопросник, проверил диктофон. Послал привет Ларе в чате. Только что видел Матильду, идущую по двору. Значит, она дома. Ну, пора. Теперь — за работу.

Два часа записи, одна порция кролика в горчичном соусе. (Не хватило духу сказать, что я не ем крольчатины, поэтому кролика съел — довольно вкусно, как оказалось. Как же я быстро адаптируюсь.) Матильда очень открытая, симпатичная и удивительная. Первый сюрприз: сначала она принимала меня на кухне, пока мы пили кофе, а потом повела меня в так называемый офис. Придется пересматривать изначальные установки: тут не только ультрасовременный компьютер, но и принтер и куча книг по информатике и бухгалтерии. Матильда управляет семейной фермой. Ее профессиональная карьера (а как это еще назвать?) впечатляет. Из крестьян, замуж вышла рано, менеджмент освоила самостоятельно. За компьютер засела, как она выражается, в 1990-е годы. Гари занимается непосредственно производством сельхозпродукции, а она — всеми бумагами. Счета, инвестиции, кредит — управляется со всем. И это помимо огорода, птичника и кроликов, в основном для домашнего потребления, — больше никаких животных на ферме не разводят. Матильда завела живность не так давно (после кончины матери много лет никого не держали), потому что, по ее словам, сколько можно есть поганую курятину из супермаркета. Так что сельские жители догоняют горожан в вопросах заботы о качестве продуктов питания. Дети выучились в городе, женились и теперь живут далеко (пригороды Парижа и Бордо). Взять в свои руки хозяйство они вряд ли сумеют и точно не захотят, так что вопрос о завершении деятельности остается открытым. (Матильде — пятьдесят семь, Гари — шестьдесят два.) Раньше Матильда также занималась приходом и помогала местному священнику по хозяйству — вплоть до его внезапной кончины (сказала с очень расстроеным видом) два года назад. Из чего я делаю вывод, что она практикующая католичка (изначально не собирался делать «религиозный» опросник, но теперь думаю добавить раздел «Вера»). Сообщила, что после смерти аббата (это правильно — его так назвать, «аббат»? Блин, вообще не рублю в католицизме) в деревне нет местного служителя культа, а только приходящий (вернее, разъездной) священник, который без разбору отправляет хоть крестины, хоть похороны, хоть свадьбы. (То есть периферийность деревни усиливается по крайней мере в обрядово-культовом аспекте. А как насчет религиозных меньшинств? Протестанты, евреи, мусульмане? Буддисты? А вдруг?) Матильда довольно стыдлива: например, избегает разговоров про семейную жизнь и половые практики (надо пересмотреть эту часть схемы беседы; вопрос про адюльтер вообще никуда, так и не смог его задать, нужно придумать, как выйти на этот аспект социальных отношений не впрямую), а также темы денег. На вопрос о доходах отвечает уклончиво: «Ничего идут дела, когда как, бывает и хуже, а прошлый год был отличным». (Цифры вообще-то можно вывести, исходя из стоимости зерна за тонну.) Зато про детство может говорить без конца. Вспоминает родительскую ферму, сестер, долгие вечерние посиделки, как жгли костры в Иванов день (я считал эту практику скорее городской — выяснить в процессе анкетирования, раздел «Празднества»), как пекли в камине каштаны, как ходили в лес, какие были в деревне праздники, как работала печь в булочной (до сих пор помнит вкус горячего хлеба: положишь на него масло, и оно растекается), в юности — танцы по субботам… Час с лишним записи на диктофон. Еще про разных людей времен ее молодости: опять про отца, мать, сестер; как она познакомилась со своим Гари, который сначала ухаживал за ее старшей сестрой, — ну, я тогда была совсем девчонка, сказала Матильда; можно подумать, что, если б не возраст, Гари сразу обратил бы внимание на нее; потом сватовство, свадьба, как они приняли ферму у его родителей и т. д., и т. д. Думаю, она была рада с кем-то поделиться. На середине беседы мы вернулись на кухню, и она стала греть кролика (к счастью, из холодильника его достали уже нарезанным). Я перешел к отношениям с соседями, и тут снова в основном пошли воспоминания: раньше все собирались по поводу и без повода, в погожий день во дворе фермы задавали целые обеды и т. д. Словом, ностальгия. При этом не могла назвать ни одного публичного мероприятия, случившегося недавно, кроме похорон того же приходского священника. С ее слов, отношения с соседями хорошие. Кстати, мои «Дебри науки» они изначально хотели сдавать туристам, но с этим столько возни, да и клиентов в итоге кот наплакал, так что Матильда решила, что выгоднее сдавать на год. (Отметить в главе «Занятия».) Потом все собрались за кроликом, Гари к обеду вернулся домой — ходил чинить трактор. Про интервью никаких вопросов не задавал, только поинтересовался: ну как, все путем? Видимо, уважает право жены на частную жизнь. Лицо у Гари довольно красивое, яркие голубые глаза, выглядит моложе своих лет. За обедом болтали о всяком, теперь расспрашивали они. Любопытствовали, как можно стать антропологом; хотели понять, почему наука заинтересовалась именно их деревней. Я решил сказать правду: был грант совета департамента, хочу написать настоящую монографию о сельской жизни, которой действительно не хватает в современной этнологии, есть ощущение (подкрепленное широким знакомством с библиографией), что этот регион репрезентативен в плане актуальных вызовов сельской жизни. Рассказал им, что предыдущая полевая площадка у меня была в маленьком городке департамента Арьеж, и Гари заметил: а-а, на юге! Совсем другой климат, не то что у нас. Это доказывает, что он не знает Арьежа, там почти так же сыро, как тут. Я от души поблагодарил их за обед и, главное, — за мопед, который буквально спас мне жизнь, взял с Гари слово, что он когда-нибудь позовет меня на охоту, и ушел. Вернулся в «Дебри науки», но отложил расшифровку записи на потом (моя программа автоматической транскрипции перед речью Матильды пасует точно так же, как раньше перед арьежским акцентом, — надо было догадаться, что все эти штуки придумывают парижане, чтобы дурить рентгенологов из Орлеана), лучше по живому зафиксировать все в дневнике.

Главное, что удивляет и действительно вселяет надежду, так это то, что деревня пока выглядит очень приветливой и радушной.

Или я так раздухарился от стакана красного, который уговорил меня выпить Гари? (Кстати, их местное винишко не такая уж и дрянь.)

Поздняя ночь. Одиночество. Похотливые мысли в голове, Всюду мерещится Лари. Может, ним пере» стать общаться через веб-камеру и окончательно перейти к сексуальности постмодерна? Рано или поздно все мы будем мастурбировать перед экраном, хотя мне как-то противно. Да ладно, всего неделю осталось продержаться, не бог весть что.

Сделал интересное открытие, играя с калькуля тором компьютера: при делении единицы на 11,22, 53,55,77 и 121 получаются периодические дроби. 1 на 11 — 0,090909090909 и так далее; 1 на 22 — 0,0454545454545 и так далее. Задумался, не является ли это скрытым проявлением важной теоремы о делении простых чисел.

Сосцы, питающие науку: скука и любопытство.

Блин, день не задался сразу. Только что получил отзыв от рецензента «Исследований и перспектив» на отправленную статью. Вот козел. (Или сука, не исключено, что рецензент женщина, подлюка эдакая, хотя в ее мерзкой критике и злобной иронии есть что-то до жути мужское.) Да кем они себя возомнили, тоже мне пуп земли! Замечание номер один: «Скудные результаты арьежского эксперимента выглядят особенно жалко в сравнении с масштабом заявленных задач». Скоты. И вообще, что она значит, эта фраза, никакого смысла. Скудные результаты, чтоб вам подавиться. Пятьдесят страниц, костяк моей диссертации. Ненавижу. А дальше — больше: «И без того немногочисленные наблюдения (тродоноп от полнейшей методологической нерол берихи». Форменный разнос, у меня даже в глазах защипало. И в заключение, вылив на меня целый абзац ядовитых помоев: «Название статьи — Возвращение в Монтойю" — могло бы вызвать у читателя подобие улыбки, но следующий за ним текст так же долек от работ Ле Руо Ладюри, как тринадцатый век от двадцать первою». То есть он еще и издевается надо мной, этот их рецензент. Ответить им цитатой из Томаса Бернхарда: «Ничтож нейшая редколлегия журнала „Исследования и перспективы антропологии" — собрание бездарных академических жоп». И подпустить еще шпильку типа «впору задуматься, является ли посредственность вашего журнала причиной или следствием свойственного вам безмерного кретинизма», и закончить словами: «Торжественно сру на вас с высокой колокольни, господин рецензент», что, по крайней мере, звучит ясно и недвусмысленно.

Просто убили! Сижу и плачу, пойду опять лягу в постель.

Вчера был слишком подавлен, даже не включал компьютер. Сегодня солнце и отличная погода — такое случается нечасто, стоит упомянуть. Даже настроение как-то лучше. Подморозило, на деревьях роскошная заиндевелая листва. (Надо же, красивая фраза.) Матильда одолжила мне электрический радиатор — тепло, приятно. Я для начала слегка прибрал, жестко выдворил трех мини-улиток, отскреб трупы еще двух, раздавленных по недосмотру, отправил в од дюжину красных червей, вымыв пол в ванной. Осточертело выпихивать котов из дома, лезут внутрь, едва я открою дверь. Решил их одомашнить, пусть живут со мной, — в итоге животные оказались довольно милой компанией. Единственное ограничение: не входить в спальню. Их двое, рыжий вполне миляга, а черный страшноват, живая иллюстрация к пособию по деревенским оккультным практикам. Пока я пишу, они трутся о мои ноги. Уже почти неделя, как я здесь, а так и не видел знаменитых Пуатевинских Болот, поэтому решил отправиться в экспедицию. После приступа хандры полезно проветриться, побыть на природе. Хорошо еще, Лара вчера вечером была свободна, мы проговорили с добрый час, и я немного воспрял духом. Вот уж точно: университетская карьера — долгий путь, усеянный терниями. Как вспомню этих гадов из «Исследований и перспектив» — прямо взял бы и убил. Мне нужны публикации, чтобы после защиты иметь хоть какой-то шанс на пост преподавателя, не сидеть же в студентах до гробовой доски, клянча стипендии везде, где можно! Мне скоро тридцать (эх-ма!), что-то я припозднился. Лара считает, что статью с легкостью возьмут в «Сельский мир», но у меня не хватает сил вот прямо сразу взять и послать. Может, стоит еще раз ломануться в «Исследования и перспективы» с переработанной версией выступления на Клермон-Ферранском коллоквиуме. (Эх, здорово мы там оторвались! Закончилось все чуть не под утро в баре то ли «Викинг», то ли «Драккар», уже не помню, танцевали с участницами конгресса, была там одна така-а-ая… завсектором из Академии наук, специалистка по истории сельхозтехники, чего это я ее вдруг вспомнил?) Только больно жирно посылать этим бледным поганкам такой хороший текст, перебьются. Отряд — вольно! В бак залит бензин, — по моим расчетам, на сотню километров хватит, в бардачке — шоколадки, бутылка воды и туристская карта региона; шерстяной шарф — надел; перчатки — взял; словом, я во всеоружии.

Avanti, popolo.

Задубел, просто задубел. Думал, вообще не слезу с мопеда, колени просто не разгибались. Теперь вот закатил радиатор под стол, вывернул ручку на максимум и все равно трясусь. Но зато как классно прогулялся. Если переехать шоссе, то пейзаж вдруг разом меняется, вообще не сравнить: можно подумать, что дорогу специально так проложили, прямо как рубеж. По ту сторону — болота с голыми деревьями и бесчисленными водными путями: реками, каналами или просто канавками, которые называются «протоками»; поля там похожи на островки зелени с поваленными деревьями; видел плоские лодки, обычно на корме у них стоит мужчина, отталкивается длинным шестом и правит, видел низкие домики, многие — с цветными ставнями, видел, как, склонившись к воде, полощут пышную гриву плакучие ивы. Можно перемещаться взглядом по полотнищам тумана, вспугивать рыбаков, выстроившихся в ряд, как тополя, на торной тропе вдоль берега, проезжать сквозь белые безлюдные деревни, застывшие в саване известняка. Меня поразила великая красота и безмерная грусть пейзажей, и это еще светило солнце, что уж говорить. Весной поезжу тут на лодке: в некоторых портах предлагают экскурсии. Можно вместе с Ларой, если она приедет на несколько дней на Пасху. К тому времени я буду знать округу как свои пять пальцев, пока что до этого далеко. При наличии карты и навигатора в телефоне я дважды сумел потеряться; в оправдание себе могу сказать, что не так-то легко ехать на мопеде и смотреть в телефон, а уж тем более в карту, да и полное отсутствие рельефа тоже не помогает ориентироваться. К полудню совсем замерз, остановился в каком-то немалом поселке прямо у воды, место явно туристское, есть сувенирный магазин и агентство недвижимости, но, естественно, в четверг, в сильный мороз, утром не было ни души. В магазине продавались какие-то странные местные деликатесы: ликер дудника (что такое дудник?) и паштет из нутрии (представляю себе, как пузатые рыбаки глушат веслом прямо на дне лодки здоровенных водных крыс, а потом крошат их в фарш и набивают кишки, фу!). Ресторан, тоже ориентированный на туристов, предлагал подборку блюд местной кухни: суп из люма (местное название улиток, опять же фу) и угрей, в результате я ретировался в небольшую блинную (идея для статьи: определить южную границу распространения гречневой лепешки; возможно, это так же значимо, как раздел территории по принципу кровли из черепицы и из сланцевой плитки либо использования гранита или известняка. Догадка: не является ли гречневая лепешка вектором политической левизны потребителя?) — довольно милое заведение, на улочке в двух шагах от реки. Горел камин, я согрелся, наелся и продолжил свой круиз, на этот раз в сторону севера. Не заметил, как пересек границу Вандеи и вдруг обнаружил на острове, тоже стоящее у воды, аббатство Майлезэ, то самое, с которого Рабле писал свое Телемское аббатство (теперь в руинах, никаких монахов, конечно, нет, огорода тоже, а уж виноградников и подавно, — купил полное собрание сочинений этого великого человека, о котором я не знаю практически ничего, но приятно жить в окружени титанов мысли, это как-то подбадривает). Дальше ехал на восток, сквозь целую россыпь симпатичных деревушек, осмотрел романскую церковь XII века — круто; потом переехал шоссе в обратную сторону, оказался на равнине и потихоньку прикатил в «Дебри науки», промерзнув насквозь, но радуясь, что чуть лучше узнал окрестности.

Что ж, не вечно нам гулять и веселиться, пора и за работу: надо расшифровать интервью с Матильдой, а потом у меня встреча с мэром, в кафе, в 18:00 — это местное время аперитива. Он должен представить мне деревенского аксакала и помочь договориться об анкетировании, а то можно и опоздать, как он выразился. Дяденька явно преклонных лет. Мэр был так воодушевлен, что я не решился сказать ему, что я не фольклорист и особо не ищу контактов со стариками, — короче, проехали.

Лара, ты тут? Ау-у-у! Нет ее. Ну и что мне сейчас писать? На самом деле сложная штука этот Рабле, вообще не рублю в тексте. Просто засада. Только что за две минуты продул партию в тетрис. И чем заняться? Вот Малиновский что бы стал делать? Леви-Стросс точно был бы чемпионом по видеоиграм. Что за дерьмовая профессия — антрополог.

«Какой бы ты ни шел тропой, Либурн увидишь пред собой». Фраза Онезима Реклю из «Раздела мира» как нельзя лучше описывает ситуацию. До Либурна у нас сколько — километров двести пятьдесят? Классно придумал, Онезим Реклю. Никто тебя теперь не читает. Зато выпил — и жизнь наладилась. Я орел, мысль проворна, мысль точна. Идеи так и скачут, так и бурлят, — секунду! сейчас все запишу на настоящей бумаге. Я могу одной рукой писать, а другой печатать.

Закоченел, да и голова гудит. Вчера так напился, что забыл закрыть дверь в спальню, спал с котами, проснулся от их шершавой лизни. Решил не удалять предыдущий параграф, а наоборот, оставить — в конце концов, всякий опыт по-своему ценен. Надо бы вспомнить какие-то этапы, что ли, это важно. Ничего постыдного тут нет. (Я только надеюсь, что не послал письмо с ругательствами в редакцию «Исследований и перспектив»; им, видимо, отправил послание без текста, — наверное, по счастью, все же решил, после долгих параноидальных раздумий, что молча облить их презрением — гораздо круче, чем обругать. А что касается скабрезного письмеца к Ларе, то вышло, конечно, неудобно, но вряд ли это будет иметь реальные последствия.) Поразительно, как функция памяти реально искажается под воздействием алкоголя. Онезим Реклю, господи! Придет же такое в голову. Но давайте по порядку.

Я вышел вчера из дома в 17:55 и пошел на встречу с мэром в кафе, до того расшифровав малую толику интервью с Матильдой: здорово устал после экспедиции на болота. Уступая настойчивым предложениям собравшихся (все те же — Макс, мэр Мар сьяль и хозяин) и опасаясь новой встречи желудка с местной «Оранжиной» (Orangina®), я принял первый бокал белого с кассисом, за ним последовал второй, под разговоры о том о сем. Я рассказал, как съездил, они добавили кучу подробностей про те места, названия которых я запомнил. У Макса есть лодка, он предложил покатать меня, если будет желание. Пока вроде все шло хорошо. Затем явился колоритный персонаж по имени Арно. Этому Арно лет тридцать, лицо круглое, взгляд беспокойный, глаза так и бегают, да еще странный тик: он со страшным сопеньем нюхает себе локоть, а после скребет голову, и так примерно каждые тридцать секунд. Помимо сопения и скребения, Арно (он же Ноно, он же Дурень) имеет еще одну особенность, снискавшую ему заслуженную популярность: он — ходячий календарь. Стоит лишь назвать ему дату (обычно сегодняшнее число, но можно и любое, я пробовал), и он начинает бубнить как пономарь что-то невероятное: 17 декабря, св. Иудикаэль, родился Наполеон Бонапарт, Константин Ареопаг и Майкл Джордан, умерла Мария Кюри, Мишель Платини и еще бог весть кто, 17 декабря 1928 года Пупкин избран президентом Совета, 17 декабря 1936 года отставка Леона Блюма, 17 декабря 1917 года — 2157 погибших в сражении при Шмен-де-Дам, 17 декабря 1897-го — премьера «Сирано де Бержерака» в Париже, 17 декабря 1532-го — избрание папы Пия VI, 17 декабря 800-го — коронация Карла Великого, 17 декабря 1987-го — смерть изобретателя пружинного матраса и Маргерит Юрсенар, и т. д. и т. п., причем все это выдается с небывалой скоростью и в величайшем беспорядке. Мэр подтвердил мне, что все эти даты верные и Арно невозможно поймать на ошибке. Естественно, я задал ему вопрос, как же вы все это выучили, на что он ответил: ну, знаю, и все. Еще Ноно обожает всякую механику и работает в ремонте сельхозтехники на выезде из деревни. Я назвал ему 1 мая, и он тут же завел: 1 мая, День труда, св. Иеремия, 1 мая, рождение Пупкина, рождение Шмупкина, смерть Бумкина, 1 мая 1955-го — разгон демонстраций в Оране, 1 мая 1918-го —1893 погибших в битве при Сомме, или еще где-то и т. д., и т. д. Он попросил налить ему еще, хозяин Томас осклабился и плеснул.

Еще несколько дат — и Арно слегка окосел, точнее, нализался в стельку, говоря словами Макса. Он сопел и нюхал руку чаще обычного, постоянно заикался и хватал стойку, чтобы не упасть. Речь его становилась все более загадочной, он бурчал себе под нос что-то непонятное, стуча замызганными кроссовками по стойке бара в такт неведомым песням. Вот уж артист этот Арно.

Завязалась очередная беседа о том о сем (конкретно в тот момент обсуждалась вероятность появления колбасы; Макс считал, что хозяин — сквалыга, хочет ее зажать), а Арно изо всех сил держал стойку, чтобы она не завалилась, и тут на всех парах влетела вышеупомянутая Люси (длинные распущенные волосы, джинсовая куртка, красные брюки). Я сразу увидел, что Томас и мэр отводят глаза и делают вид, что их все это не касается; Люси ласково взяла Арно за руку, а на присутствующих глянула волком:

— Сволочи вы последние. Давай, пошли.

Арно, спотыкаясь, побрел за ней; Томас шумно выдохнул; мэр рассматривал свои тузы, а Макс (по крайней мере, мне так показалось) — нижнюю часть спины Люси, когда та шла к двери.

— Совсем сдурела, уже сволочами обзывается, — буркнул Томас, когда она уже вышла. — В конце концов, Ноно совершеннолетний.

— Но под опекой, — сказал мэр.

— Насколько мне известно, под опекой пить можно, — возразил Томас.

— Сидишь себе под опекой и пьешь, — заржал Макс.

— Но мы и правда переборщили, — с сожалением сказал мэр Марсьяль. — Не надо было ему подливать.

Потом он объяснил мне, что Арно — двоюродный брат Люси. Печальная история: мать Арно умерла молодой, потом умерла его бабка, после чего совсем ветхий дед и кузен с приветом остались одни. Несколько месяцев назад и Люси переехала в дом этого своего деда по отцовской линии.

— С парнем рассталась, — сообщил мэр. — Поживет там, пока найдет нормальное жилье.

Я чуть лучше понимал дурное настроение этой дамы: ей приходится жить с дедом-маразматиком и кузеном, у которого большие тараканы, тут не до веселья.

Мне бы в тот момент и уйти из кафе, после трех «киров» меня уже подразвезло, но времени-то было всего ничего, полвосьмого вечера, да и холод зверский. Макс опять угостил меня выпивкой, хозяин все же расщедрился и выдал колбасу, и мы пошли болтать дальше, в основном об искусстве. Макс озлоблен, карьера пока не задается, но он, по его словам, готовит реванш. Монументальная работа, повторял он, они у меня увидят, они увидят, пять лет вкалывал! Он их порвет, все просто сядут на жопу и не встанут. Это произведение (в подробности не вдавался, видимо, пока это тайна) ознаменует его возвращение на парижскую сцену и восхождение к славе. Около восьми часов Макс ушел, я собрался последовать его примеру, и тут мэр говорит: «Вы домой? Нам по дороге. Загляну к Люси». Я подумал, что это очень благородно с его стороны, но не слишком разумно, учитывая боевой настрой девушки, — он такое возражение отмел, буркнув: «Да она ничего, только на вид вредная». Я за собой вообще никакой вины не чувствовал, но пошел с ним, в основном из любопытства. Дорогу подморозило, деревня была совершенно безлюдна, светились одни рождественские украшения, свисающие с фасадов. Марсьяль сообщил, что они с Люси родственники. Я все равно удивился, как это он вломится к ней в столь поздний час, на что он убеждал меня не волноваться. Мы подошли к старому, довольно запущенному каменному дому, до него было максимум двести метров. Ну, значит, позвонили, Люси открыла дверь — и выглядела не приветливей давешнего. Не особо обрадовалась нашему визиту, но посторонилась и впустила нас в большую комнату с камином, длинным деревянным столом, буфетом и включенным телевизором. Стены почернели, пол был грязный и местами вздыбился, нельзя сказать, чтобы все дышало радостью и весельем. Точнее, пахло печкой и смесью затхлости, пыли и стряпни. У огня на стуле сидел старик в шапке с козырьком, он обернулся, серый пес подошел и потерся о мою лодыжку. Марсьяль представил меня, Люси протянула руку. На столе была клеенка, пустая кастрюля и грязные тарелки; в углу — раковина, плита и газовый баллон, дальше прямо по курсу — лестница; все это тускло освещал старый плафон, свисавший с потолка. Мэр Марсь-яль сказал: «Люси, я зашел извиниться за давешнее. Постараемся больше такого не допустить».

Люси пожала плечами, что могло означать и «слыхали мы эту песню не раз», и «да пошел ты на фиг, козел». То есть полный мрак. Я кивнул — в смысле: пойду, не буду вам мешать, но Люси меня удержала, сказав: «Раз уж дошли до меня, так хоть выпейте рюмку», так что я сел. Люси на минуту отлучилась. Вернулась с бутылкой и тремя рюмками. «Это что?» — спросил я. «Да самогон», — ответила она. «Сливянка», — добавил муниципальный гробовщик. На вид — чистая смерть: бутыль прозрачная, этикетки нет, так оно и оказалось. В такие моменты понимаешь, что у тебя есть трубочка, называемая пищеводом, и мешочек, именуемый желудком, — от алкоголя они вспыхивают один за другим, как рождественская гирлянда; я сразу вспомнил игру «Анатомия 2000» из своего детства. То ли рюмки были крошечными, то ли мы уже были в хлам, потому что Люси еще несколько раз нам подливала (думаю, не без злорадства). Марсьяль стал весь красный, язык у него заплетался, я и представить его не мог в таком виде.

Девушка показалась мне вполне ничего, может быть, из-за спиртного. Даже демонстрировала некоторое расположение, спросила про диссертацию, задавала вопросы по теме — кстати, вполне разумные. Я спросил, не согласится ли она пройти опрос, она опять насупилась и тут же меня отфутболила:

«Вы бы лучше деда расспросили, — сказала она, — вот у кого историй хоть отбавляй. Скажи, дедуля?» Старик, спавший перед телевизором, от обращения встрепенулся и заорал: «Без меня пьете??? Наливай!» — или что-то в этом роде; но, наверное, ему не полагалось, потому что внучка пропустила его просьбу мимо ушей.

Точно так же она игнорировала и гробовщика, который методично наклюкивался и больше ничего не говорил; мне же, несмотря на водку, было как-то не по себе, к тому же пес начал подозрительно елозить по моей правой ноге; к душной атмосфере дома добавилась животная похоть, и я предпочел удалиться, горячо поблагодарив Люси за прием. Пообещал скоро вернуться и опросить ее деда, на что она улыбнулась и сказала: «Да ради бога, куда он денется». Я встал, мэр уходить вроде не собирался, он как раз наливал себе по новой, так что ушел один.

Либо мороз отступил, либо по пьяни его не чувствовалось. Во всяком случае, шел я не прямо, а немного забирая влево и постоянно царапаясь о каменные стенки. Помню, что домой добрался голодный как волк и сожрал остатки макарон. Потом взялся за Рабле, но строчки прыгали перед глазами, смысл вообще не ухватить, и я сел за компьютер.

Обязательно надо рассказать Ларе про этот странный вечер и заодно извиниться за порнуху и галиматью, не то она решит, что я просто свихнулся, насмотревшись на возбужденного кобеля. Тайна Онезима Реклю осталась нераскрытой. Ладно, проехали, теперь главные задачи на день: закончить расшифровку беседы с Матильдой и начать составлять раздел «Вопросы».

Гарсон, два аспирина.

Днем кемарил в постели, включив обогрев на максимум и обложившись котами. Я дал им имена: черному — Найджел, рыжему — Барли. Не знаю, самцы они или самки, но это несущественно, я всегда считал, что семейство кошачьих гораздо меньше афиширует свою сексуальность, чем псины, — вот уж извращенцы полиморфные. Пять часов дня, уже темно. Скоро зимнее солнцестояние. Сегодня никаких встреч, только я, мои звери и «Дебри науки». Раздел «Вопросы» продвигается семимильными шагами: мне, кажется, удалось сформулировать основную гипотезу, а именно что сегодняшнее село — это зона многообразия, где реально соседствуют самые разные жизненные модели. В одном пространстве живут фермеры, молодежь, которая ездит работать в город, пенсионеры из-за границы; остается лишь выявить их взаимодействия, во-первых, друг с другом, а во-вторых, с окружающим ландшафтом. (Не терпится расспросить об этом Макса. Взгляд со стороны, особенно такой острый, как у него, наверняка даст массу ценных сведений, и вообще, злословие рождает лучших в мире информаторов, в том числе для этнологии.) Приступил к Рабле: на трезвую голову все же как-то понятней. (Отметить: местный говор очень похож на французский язык в «Гаргантюа». Мэр Марсьяль напоминает мне Пантагрюэля или Грангузье.) Надо же, совсем вылетела из головы эта история с местным аксакалом; у мэра, видимо, тоже.

Лара на связь не выходит, надеюсь, не оттого, что обиделась на мой алкоголический порнобред.

Проспал двенадцать часов. Легкий рост поголовья красных червей, по-видимому на фоне обогрева. Объявил им химическую войну, тактика в стиле Башара Асада, гипохлорит натрия или хлорка бытовая: враг разгромлен.

Всего четыре дня до возвращения в Париж, даже как-то боязно. Уходить с полевой площадки всегда непросто; поневоле увозишь с собой вопросы, планы, сомнения… так и тянет скорее вернуться и продолжить наблюдения. О, как долог мой путь к диссертации! Путь обратный — труднее всегда. / Не грусти, дорогая, напрасно./Ты ведь знаешь, нельзя без пруда, даже рыбку поймать из труда. / Но ее не поймать без труда, а потом лишь к тебе обязательно / Я вернусь, да-да-да, дадада! Мне кажется, голос у меня красивый. Раз уж, как говорится, странствия — школа жизни, пусть это будет эпиграфом к моей диссертации. Несмотря на все мое желание быть с Ларой, я решил вернуться сюда пораньше, 2 января. Макс очень мило предложил подвезти меня и потом встретить на вокзале, он заодно купит, что нужно, в Ниоре, куда выбирается, по собственным словам, редко. Все материалы заказывает по интернету. «Так что теперь мой лучший друг — почтальон», — с юмором отмечает он. Надо бы мне и ознакомиться с Ниором, все же центр префектуры и основной резерв рабочих мест — в основном в сфере услуг. Забавно, что я отнес этот город к категории всяких там Неверов, Вьерзонов и Гере, то есть к таким местам, которые ничего не говорят ни уму, ни сердцу и куда не особо тянет жить, но Макс уверяет, что этот городок как раз симпатичный, даже красивый: рынок, река и замок. (По сути, то же можно сказать о доброй половине префектур Франции, а в другой половине — рынок, река и собор). «Тихий» — похоже, самое распространенное прилагательное для описания таких городов. Точно, как Фуа, центр префектуры департамента Арьеж: город тише некуда. Кстати, Матильда во время интервью призналась, что почти никогда не бывает в Ниоре, по крайней мере в его центре. Ездит лишь в торговые зоны на выезде из города, где раскинулись тысячи квадратных метров ярких ангаров, под флагами всех брендов массовой торговли, — в общем, провинциальные радости. По ее словам, там можно купить все — от спортивных товаров (удочки, патроны и охотничьи жилеты) до культурной продукции (записи модных юмористов, американское кино и документальные фильмы про животных для Гари), а в городе ничего нет. Для нее город — исключительно гигантский супермаркет. Зрелища ее тоже не привлекают — в театр и на концерты она не ходит, в кино — изредка, раз в год, перед Рождеством или в само Рождество. Матильда считает, что ее спутниковый пакет намного интересней того, что предлагает городской культурный центр.

А Макс сетует на отсутствие борделя — отличный был бы повод ездить в город.

По мне, так лучше жить в «Дебрях науки», чем в белой скучной префектуре, даже если квартира в центре и с видом на замок.

Лара приняла мои извинения за те похотливые фантазии. К счастью, она отнюдь не ханжа и понимает, что экспедиционные будни порой опасны и трудны.

Программа дня: рынок в Кулонже, затем короткая дружеская беседа с мэром Марсьялем и его погребальной командой.

Нашел мопеду отличное имя — конечно же, Попрыгунчик[1].

Рад, что увернулся от пьянки, а еще больше — от машины, чудом не попал под колеса. Я смог удержаться на двух рюмках, но расслабляться нельзя, иначе стану алкоголиком, а не доктором гуманитарных наук. Не говоря уже о воздействии алкоголя на вождение, все же довольно рискованное, моего двухколесного транспортного средства. Похоронное бюро находится между Пьер-Сен-Кристофом и Кулонжем, я заехал туда на обратном пути с рынка, — кстати, потрясающее место. Крытый павильон маленький, но красивый; местные огородники соседствуют с приезжими мясниками-разделочниками и мелкими производителями, торгующими козьим сыром или медом. Я с удивлением обнаружил там все ту же Люси, за прилавком с овощами, — мне показалось, овощи она продает собственные.

Я подошел поздороваться и купил у нее картошки; все-таки жаль, что она не хочет участвовать в опросе, подумал я. Разочарование ждало меня и в поисках местного наречия (пуатевинско-сантонжский диалект — как-то мне трудно выговорить, почему бы это?). По-моему, теперь он уже и не встречается. Зато местный акцент (раблезианский? Спросить у кого то из филологов для раздела «Идиомы») — решительная прелесть. Слышен также и англий ский. (Непременно надо выяснить количество поселившихся здесь британцев, — может, данные есть в префектуре?) В связи с грядущим Рождеством у продавцов домашней птицы — неимоверные скопища жирных уток, гусей или индеек и целые при лавки мареннских устриц. Чувствовалось, что праздник не за горами. Еще купил яиц, потому что скорлупа у них была в каком-то пуху, весьма пасторально. В городе легко забываешь о том, что эти маленькие овоиды с высокопитательным содержимым выходят прямиком из куриной клоаки и служат для выведения цыплят. Вокруг крытого павильона, на улице, разъезжие торговцы предлагали одежду, пластинки и уцененные диски с фильмами, я поискал подарок для Лары, ничего не нашел, потом залез на Попрыгунчика и поехал обратно в деревню; по дороге заехал к Марсьялю. Никогда не бывал у гробовщиков, а ведь данный вид деятельности, насколько я знаю, весьма распространен и встречается повсеместно. С большой долей вероятности — старейшая профессия в мире, даже старше той самой. Или возникли одновременно. Предприятие похоронных услуг вполне процветает, три сотрудника работают на полную ставку. Профессия строго регламентирована, высокотехнична, требует настоящего профессионального мастерства и высоких моральных качеств (цитирую Марсьяля). Гробы, конечно, сами теперь не строгают, заказывают по каталогу. Есть три формы, утвержденные правительством (законодателя действительно интересуют ВСЕ аспекты социальной жизни): гроб бывает парижский, лионский либо американский.

Толщина, качество, герметичность — все определено законом, которому явно больше нечем заняться. Названия у моделей солидные: «Покой» (массив сосны, идеально для кремации), «Вечность» (дуб, парижская модель с ручками), «Император» (орех, ручки с позолотой) — и целая особая серия с названиями на темы роскоши и красоты: «Венеция», «Флоренция», «Сан-Ремо» (с цветной обивкой и каретной стяжкой). Марсьяль воодушевленно все это мне демонстрировал. Имеется также новехонький катафалк. Мне объяснили, что для клиента очень важен вид погребальной процессии; поэтому транспортное средство, перевозящее гроб, должно быть исправным, черным и сверкать (и действительно, когда я приехал, его сотрудники надраивали машину полиролем и горланили что-то отнюдь не скорбное). Ремесло чаще всего передается от отца к сыну и мало привлекает тех, кто не относится к профессиональному сообществу. Сегодня оно требует диплома. Насколько я понял, разрешение возить трупы и убирать их с глаз долой несколько напоминает лицензию на работу со взрывчаткой или хранение боевого оружия: его выдает префектура. Особенность Франции, как пояснил мне мэр и бальзамист Марсьяль, в том, что покойников никогда не перевозят машины скорой помощи: в случае внезапной смерти (по прибытии службы спасения, уточнил Марсьяль) бренное тело забирают могильщики на транспортном средстве, разрешенном к перевозке покойника без гроба. Поэтому выезжать им приходится часто — всякий раз, когда хитрый клиент не отбросит коньки в больнице. «Народ и всегда любил помирать дома, а в последнее время это прямо модное поветрие», — пояснил Марсьяль. Тут и домашние роды, конечно, но и вообще агония в кругу семьи демонстрирует уверенный рост. О времена, о нравы! «Естественно, все это довольно печально, но чего там, ко всему привыкаешь», — прибавил он. Таким образом, мэр является лицензированным агентом ритуальных услуг, руководителем частного предприятия похоронной службы, которое включено в соответствующий национальный реестр; отец его был кустарь-гробовщик, дед — могильщик; налицо профессиональный рост. Статус народного избранника сильно помогает в работе: сидя в муниципалитете, он сам выдает бумаги о смерти на всю коммуну (совмещение функций редкое, но властями не запрещенное, заметил он с улыбкой). Итак, в нашей деревне представлено три вида похоронной деятельности: плотницкая, слесарная и обработка усопших, — в прошлом, как мне кажется, они были связаны. (Странным образом задний двор похоронного бюро представляет собой настоящее кладбище, но не человеческое, а автомобильное: мне показали остов «катафалка на гужевой тяге», прямиком сошедшего из песни Брассенса, и газоприводную модель времен Второй мировой войны. «А что вы хотите, — сказал Марсьяль, — война войной, а люди все равно мрут себе понемногу, хотя бы и в войну». Его замечание показалось мне бессмысленным, но интересным.)

Трое его сотрудников — большие весельчаки, выглядят довольно страшно или забавно, это как посмотреть. Морды красные, рты беззубые, возраст не определить. В руке у каждого постоянно стакан.

К моменту моего появления они, похоже, и так уже были почти вдрабадан, без конца ржали над моим мопедом, мол, ай-яй-яй, а еще парижанин (при этом мэр Марсьяль считал такое обхождение со мной вполне нормальным). Не исключаю, что они братья. Такие запросто отрубят жмурику полноги, если гроб коротковат. (Погребальные практики — в раздел «Верования»?) Три грации поочередно выполняют функции шоферов, носильщиков, могильщиков, букворезов и шлифовщиков мрамора, хоть рукой, хоть машинкой, — уточнили они и снова заржали. Я представил себе их во всем черном, при галстуках и со скорбной миной — полный мрак. Марсьяль на фоне этой компании даже как-то пугал, его добродушие выглядело дико. Даже селезенка екала, если честно, — не каждый день доводится квасить в подсобке у гробовщиков. Самая жуть, кстати, — это их три черных костюма, свисавших с плечиков в прозрачных чехлах, аккурат над открытым гробом (слава богу, пустым!) — с ровной каретной стяжкой. Так что я сбежал, как только смог, сославшись на позднее время и ждущий обед, хотя и не сумел отвертеться от второй порции анисовки. (Только сейчас сообразил, что большой холодильник, из которого доставался лед в кубиках, наверняка хранил в своих недрах и что-то типа формалина, разные антисептики и прочие ингредиенты для посмертной хирургии, фу.) Мэр Марсьяль, насчет личной жизни которого я до сих пор пребывал в полном неведении, похоже, меня возлюбил: хочет еще до праздников позвать на обед. Супруга его, заверил он, роскошно готовит. Сговорились на послезавтра вечером, поскольку завтра я ужинаю у Макса. (Диссертация моя пока буксует, зато социальная жизнь летит на всех парусах.)

Итак, я оседлал своего белого круторогого скакуна и поехал в «Дебри науки», но, оказавшись в центре деревни (то есть примерно в километре от похоронного бюро), чуть не угодил под машину — по собственной неосторожности; признаю, сам виноват, свернул налево, не указав поворот поднятой рукой, а она как раз пошла на обгон. Гудок, испугался, тормознул, не справился с управлением, занесло, свалился, к счастью, тачка ехала не так быстро, иначе отправился бы я к праотцам: что было бы прискорбно, но довольно смешно, как подумаешь, что ехал-то я от гробовщика. Красный фургончик — весь ржавый, битый, не первой молодости. Пустяки, больше страху натерпелся, зато два положительных последствия: во-первых, сразу оформил страховку, раньше как-то в голову не приходило; во-вторых, Люси согласилась пройти опрос: очень переживала, что чуть не раздавила меня, хотя я был сам виноват. Помогла мне встать на ноги, убедилась, что ни я, ни мопед не пострадали. Она как раз ехала с рынка. Не было счастья, да несчастье помогло — я еще дешево отделался. В общем-то, горжусь своей реакцией, так прямо и заявил ей с бухты-барахты, что теперь она точно должна меня принять. Она засмеялась: «Ого, да вы своего не упустите». Сейчас мне даже подумалось, вдруг она решила, что я ее клею? Вот дела! Надеюсь, что нет.

Час ночи. Точно как у великого Малиновского — «Этнографический дневник», с. 162: «Торжественно поклялся пресекать любое похотливое поползновение». Похоже, такого рода клятвы легче давать после оргазма. Клянусь, это первый и последний раз. Раздавлен мощным чувством стыда. А Лара, похоже, нет. Если подумать, в чем криминал-то? Говорят, некоторые все время этим балуются. Интернет создан по образу и подобию человека — ангелы, демоны. Камера. Хотя это я попросил ее расстегнуть блузку, значит, дальнейшее на моей совести. Сначала вроде игра. Как бы ребячество; я, если честно, знал, к чему веду, была у меня задняя мысль, как говорил Блез Паскаль. (Курсив — это волшебное изобретение, чтобы подчеркнуть важные понятия.) Была у меня задняя мысль, я знал в глубине души, чего мне от нее хочется, чего мне хочется с ней сделать, я страстно этого желал. Это мое желание задавало тон, а она только подчинялась, потому что она добрая и любит меня, а руку сунула себе в пижамные брюки тоже из-за меня, приходится признать, единственно по доброте душевной, вот стыд-то. Даже не стыд, а скорее чувство вины, — если хорошенько подумать, здесь не столько явная постыдность странной сексуальной практики синхронного онанизма при посредничестве монитора, сколько вина за то, что я толкнул ее на такое, хотя она этого не хотела. Я использовал ее для достижения своих целей, и если она отдалась моему желанию и похоти ради моего удовольствия, тогда вполне логично, что она как раз и не испытывает стыда. Поэтому я должен торжественно отринуть всякие похотливые поползновения, даже сейчас, сразу после оргазма, когда то, что я видел, еще прочно впечатано мне в сетчатку. Эх, надо было сделать скриншот. Или украдкой записать эту сцену на видео и превратить изменчивую виртуальную реальность в низкопробную порнуху, которую можно крутить снова и снова.

Интересно, что бы сказал о сексе по интернету Вальтер Беньямин.

Первый и последний раз, клянусь.

Но что поделать — мне плохо без Лары. Жизнь антрополога трудна и предполагает долгие отлучки из дома. Но я уехал из Парижа отчасти из-за того, что она все время была занята, полностью ушла в подготовку к своим административным экзаменам. Она зубрит день и ночь, в прошлом году срезалась и (отчасти) возложила ответственность на меня, несколько раз попрекала тем, что я своими диссертантскими метаниями мешаю ей сосредоточиться, только и делаю, что читаю и выписываю, тогда как она, по ее словам, зубрит точно проклятая это свое административное право, английский или общую культуру. Действительно, сходить на площадь Бастилии выпить вина или в кино всегда предлагал я, поэтому она была почти рада, когда мне попался грант на исследование в сельской местности, именно «почти», ибо — вот вам пример ее противоречивой натуры, — когда настал момент отъезда (надо сказать, на два месяца позже, чем полагалось, я сознательно или бессознательно два месяца тянул, чтобы побыть с Ларой), она дулась, ревновала и дергалась и под разными предлогами отказывалась со мной спать, что, в свою очередь, задевало и нервировало меня. К счастью, разлука сделала нас ближе. (Странная фраза.) Я думаю о ней каждый день, говорю с ней и хочу ее каждый день, мне не терпится увидеться с ней через три дня.

Странная штука: во время сеанса видеосвязи мне пришлось выставить котов, было какое-то невыносимое впечатление, что они смотрят и ухмыляются.

Ладно, спать — завтра у меня беседа, которая обещает быть интересной.

Нет, ну не сволочь? Ненавижу эту Люси. Обвела вокруг пальца. Я как дурак поверил, и вот полдня псу под хвост. «Мое отношение к дикарям: я — за истребление гадов», как метко выразился Малиновский. Полдня просидел сначала в компании старого маразматика, потом старого маразматика и слабоумного, — вот же гадина, развела по полной. Я только к ней пришел, и она тут же отлучилась, теоретически на полчаса, я как раз побеседую с дедушкой. Врунья! Вернулась через четыре часа. Я был так зол, что не стал с ней разговаривать, вообще ничего не сказал, только «спасибо, пока, до свидания», сел на на мопед и уехал. Достоинство, прежде всего достоинство. Лучшее отношение к этому инциденту — презрение. Как вспомню, что она вчера чуть не переехала меня своей поганой тачкой, так прямо закипаю. Надо было мне через час встать и уйти, встать и уйти, ну что я за дурак, — кто добрый, того и нагреют. Впредь буду умнее. Меня обманула аборигенка! Дикарка! Взяла и использовала. Так что удачно шутить умеют не только намбиквара или хиваро, зачем далеко ходить. Под рукой департамент Де-Севр. Ненавижу эту дыру. Чувствовал себя таким униженным, что с ярости пнул Найджела, который мяукал в прихожей, — хорошо еще, промахнулся. И опять — виноват я один. Ненавижу себя, никому не могу отказать, просто тряпка. Три часа пытался понять, что говорит дед в ответ на мои вопросы, пока не явился кузен Арно в комбинезоне, заляпанном маслом. Обедать пришел. Я увидел его и обрадовался, думал, наконец-то свобода. Он вообще не удивился, увидев меня у себя дома, просто подошел, смачно нюхнул локоть и заскреб в затылке. Он смотрел на меня и как будто чего-то ждал, тогда я встал со стула и протянул ему руку, он посмотрел на нее так, словно не понимал, что с ней делать. Сегодня 20 декабря, святые Авраам, Исаак и Иаков, рождение Пупкина, рождение Хрюпкина, всякие разные события — на что сидевший в кресле мухомор заржал как лошадь и стал корчиться на сиденье и повизгивать от смеха, — ну просто приют умалишенных.

Мною сейчас движет гнев. А в ученом сильнее всего — профессионализм. Есть же в этом злоключении какие-то интересные аспекты. Например, дом. Времени разглядеть первый этаж у меня было предостаточно. Зрелище жалкое, запущенное, подтверждает впечатление от первого визита. Дом отверженных. Можно сказать, сплошной Виктор Гюго. Большая, довольно темная комната, камин, кухонный угол, в раковине вонючая посуда, ванная, да что я говорю, — закуток со стиральной машиной и ванной, странным образом поставленной на голый цемент посреди немыслимого бардака из ржавых велосипедов, дырявых кастрюль, старых газовых плиток, штабелей пустых ящиков из-под посуды, которые упираются в стеллажи, гнущиеся от банок с заготовками и бутылок. Сортир — в саду, сам сад весь зарос, по нему бегает пес и лает на машины. Весело. Деревянный буфет с постоянно включенным маленьким телевизором, пыльный радиоприемник в компании двух-трех безделушек 1970-х годов: синий пластиковый медведь «Бута-газ» (Butagaz™), желтый графин «Рикар» (Ricard™) — вот и весь декор. Оплетка у электропроводки еще тряпичная, выключатели керамические, довоенные. Обои, похоже, были белыми, лет тридцать назад; сегодня они в лучшем случае — зассано-желтые, это если подальше от камина, единственного источника тепла; судя по тому, что я видел: газовая колонка возле раковины показалась мне маловата для снабжения радиаторов (да их и не было).

Логово Тенардье, нет только Козетты для уборки. К счастью, когда горят дрова, воздух не кажется таким спертым. Жутко хотелось подняться и посмотреть, что там наверху, но поскольку я думал, что Люси с минуты на минуту вернется, то не решился. В любом случае это вам не чистенькая и супермеханизированная ферма Матильды. Тщетно пытался отыскать какую-нибудь книгу или журнал, но в ящики и шкафы не заглядывал. Единственные следы письменности навскидку — стопка бесплатных газету камина, сложены для растопки. В конце концов, чего плохого — сидеть на стуле и вместе со стариком разглядывать пляшущие огоньки. Диктофон я остановил после двух часов записи. Несколько раз подкладывал в камин дрова. Не будем падать духом перед лицом невзгод — (Всегда в несчастье бодрость помогает нам — Плавт, «Пленники»), — я посидел со стариком, мне зачтется. Как описать его манеру речи? Зубные протезы, по-видимому, мешают ему нормально изъясняться. «Рашшкажу, что упомню, хотя котелок уже не тот», или что-то в этом роде. На вопрос о профессии он ответил (в приблизительной транскрипции): «Крещщяне мы». (Ну, тут-то я догадался.) Как я понял, ему девяносто лет, то есть не такой и старый. По внешнему виду (иссохшее лицо с сеткой кроваво-красных прожилок, феноменальный рубильник, нескончаемые уши, костлявые дрожащие руки) ему можно дать больше. Ходит с трудом, но ходит. Вроде бы у него было четверо детей, включая отца Люси, он называет их дролями, не знаю, уничижительное это слово или нет. Во всяком случае, над расшифровкой придется попотеть, позвать кого-то из филологов. Похоже, я встретил-таки носителя пуатевинско-сантонжского диалекта — да, штука забористая. Кузен Арно немногословен, пока не начнет свои бесконечные перечисления дат; но его, несмотря на очень местную фонетику, я хотя бы понимаю. Чем дальше, тем больше я злился, и даже разок рявкнул на него — нехорошо, он-то чем виноват. Довелось присутствовать при его трапезе, без чего я бы вполне обошелся. Уткнувшись носом в тарелку и зажав ложку в кулаке, как молоток (ну прямо мексиканский крестьянин из вестерна Серджио Леоне, подумал я), он за две минуты умял пачку холодных пельменей. При этом смачно нюхать свой локоть не переставал, так что ложка в связи с отклонением траектории щедро поливала кетчупом его левый бицепс — его этот факт не заботил. Закинувшись пельменями, он удовлетворенно рыгнул, широко улыбнулся и утерся правым рукавом.

Затем он сказал, ни к кому не обращаясь и глядя в дверь: «А я есть хотел». На комбинезоне пятна томата сливались с подтеками масла — невозможно различить. Поразительно. Потом он сел к печке и стал перечислять даты — вполголоса, сам себе:

6 мая — святая Пруденция, 7 мая — святая Жизель, 8 мая — святая Дезире, пока не заснул под собственный бубнеж, уткнувшись в грудь подбородком, открыв рот и наполовину вывалив язык. Дед все повторял: «От дурень, от дурень» — чуть челюсть не выронил от смеха, что, насколько я понимаю, не слишком монтируется с христианским милосердием, но Арно вообще не волнует. Несмотря на интерес подобных наблюдений, меня все это реально задолбало, я уже подумывал смыться и покинуть всех этих прекрасных людей, когда явилась Люси — как ни в чем не бывало! Хотя рыльце в пушку. Она только проронила: «А, вы еще тут?» — эдак свысока, словно я у нее бебиситтер, а она, типа, вернулась из кино. «Достоинство, прежде всего достоинство», — подумал я. И «в одеянье праведного гнева» встал и пошел домой. Ни слова извинений, ничего. Я это ей припомню.

Надо же, снег пошел. Довольно красиво, над полями и церковью кружат снежинки. Надеюсь, скоро перестанут, а то мне не добраться к Максу на ужин.

Сиесту провел с котами: их присутствие помогает не поддаваться похоти, которая во время послеобеденной дремы случается у меня нередко. Снег шел весь день, до наступления темноты, потом резко подморозило, минус шесть на термометре. Сейчас семь вечера, позвоню Максу и скажу ему, что побаиваюсь ехать на мопеде, я же не чемпион фигурного катания по льду.

Я вдруг понял, что больше времени сижу за дневником, чем собственно за диссертацией: раздел «Вопросы», так резво начавшийся, за два дня не сдвинулся ни на строку. Может, еще не время? Наверное, стоит подождать, пока наберется побольше материала, и тогда уже писать. Не все так просто, не все так просто. Сильный расчет был на интервью с Люси, но тут осечка; да и на ужине с Максом, видимо, можно поставить крест. Тоска. Покормил котов, не ходить же им на улицу в такой мороз. Отправил отчет Кальве: а то он подумает, что я превратился в эскимоса. Надо беречь нервы научного руководителя.

В итоге Макс оказался так любезен, что сам заехал за мной на джипе и потом отвез назад. Дороги засыпало снегом, а шоссе обледенело. (Красивые пейзажи: луч фар высвечивает сверкающие деревья, седая равнина искрится в лунном свете.) Дом у него великолепный: старая ферма с двумя выступающими вперед флигелями, недалеко от реки. В правом крыле — бывшей конюшне — его мастерская; в центре — три этажа жилых комнат, а слева, в сарае, — гараж, где можно разместить бог знает сколько машин. Отреставрировал практически все сам. Макс объяснил мне, что лет десять назад зарабатывал много денег, но сейчас настали не лучшие времена. Когда во дворе автоматически включился свет, меня ждала встреча с заснеженными монстрами из металла — нелепыми и жуткими фигурами, собранными из деталей старой сельхозтехники: колес, насадок, плугов, кос, прибитых к деревянным столбам. «Мои великаны! — сказал Макс. — Армия обороны от мудаков-соседей». Скульптуры были собраны из всего, что нашлось в сарае после покупки дома. Что больше напомнила мне эта сельская фантастика? Феерию? Исчадий ада? Даже не скажу.

Интерьер соответствующий. У входа в большой зал стоит весьма своеобразная скульптура — чучело охотничьей собаки (породы брак?) верхом на лисе, опять же набитой опилками; художник ограничился тем, что наложил одну зверюшку на другую и вполне, надо признать, логично заменил собачью пипиську на ржавое ружье, которое при этом довольно глубоко входит в базовую часть лисицы. (Полагаю, что если убрать лису, то чучельная собака окажется в классической позе прыжка.) Я не решился спросить у Макса, есть ли тут аллегория охоты, или он обыгрывает слово «брак» в смысле совокупления или порчи (и даже извращения), или все вместе взятое, но творение вышло, надо сказать, мерзейшее и похабное донельзя. Макс увидел, что я рассматриваю эту штуковину, и заметил: «Здорово долбает, а?» Я не стал возражать.

Развешенные на стенах полотна Макса выдержаны в несколько ином, но тоже бурлескном ключе. Разнообразные сцены истязаний женщин в бетонных подземельях; светотень писсуаров, где в скудном свете одинокой лампочки иссохшая старческая рука сжимает чей-то пенис; и проститутки в дряблых складках жира скребут себе промежность сквозь желтые трусы. Типа, Люсьен Фрейд и Караваджо обходят дозором лондонские притоны. Ни малейшей отсылки к сельской жизни. Макс по-хозяйски показывал мне гостиную и возле каждой работы говорил: «Здорово штырит, да?» Или:

«Сильно вставляет, нет?» И действительно, спору нет, есть в этой живописи реальная сила, подкрепленная мощной техникой. Одна картина мне просто сразу понравилась: небольшой такой женский портрет, легкий, прозрачный, почти абстрактный, в чистых тонах. Я не удержался и сказал: «А эта! что за прелесть, классная вещица!» — чем здорово повеселил Макса: «Не, это не мое! Подобрал на каком-то развале». Я чуть не провалился со стыда, но он, похоже, не обиделся.

Поскольку в большой гостиной Максу было холодновато, он накрыл в так называемой пекарне. Это помещение, где сохранилась старинная хлебная печь, которую он по такому случаю затопил. В меню: на закуску — пицца; на горячее — ростбиф, и все это приготовлено на дровах, просто сказка, и сдобрено немалой дозой красного анжуйского вина с севера департамента. Дом действительно очень приятный.

Как и ожидалось, Макс оказался ценным информатором. Живет в селе десять лет. Знает всех в этой чертовой дыре (цитата). Рассказывал такое — хоть стой, хоть падай, жаль, я не захватил диктофона. Макс проводит различие между настоящими жителями деревни и теми, у кого там просто есть дам, их не видно: это владельцы коттеджей в жилом микрорайоне; горожане, работающие в основном в сфере услуг. Их главная забота — забаррикадироваться на участке от посторонних глаз и купаться в бассейне в чем мать родила аж целых три дня в году; они коллекционеруют садовых гномов, по воскресеньям ездят на велосипедах, а всю остальную неделю подкладывают кирпичи под трейлеры и ждут лета — словом, целая галерея портретов, довольно безжалостных, но забавных; я славно повеселился.

Макс не повел меня в мастерскую: пресловутый шедевр еще в работе, показывать рано, заметил он. Отчего-то я не особо рвусь его увидеть — воображаю нечто реально монструозное, под стать персонажу.

Под вино и я рассказал ему про свои арьежские похождения и опыты сельской этнологии; поделился сомнениями и скепсисом относительно французской университетской системы, которую вот-вот окончательно угробят абсурдные реформы вкупе с консерватизмом заскорузлых преподавателей. Он поддержал меня: недолгий опыт преподавания в Академии художеств навсегда отбил у него вкус к педагогике. Студенты тупые и наглые, и вдобавок нынешние функционеры от культуры, которых и художниками-то не назовешь, прикрывая собственную посредственность, во всем этим студентам потакают, заискивают перед ними как могут; региональный фонд современного искусства тоннами закупает кретинские инсталляции местных художников, которые потом пылятся штабелями в самом дальнем подвале, и никто — даже уборщицы — не откроет их посмотреть, и т. д. и т. п. Словом, вечер прошел тихо и мирно, под знаком злопыхательства и застарелых обид. Когда Макс вез меня обратно, термометр в его пикапе показывал минус восемь; к счастью, я оставил радиатор в «Дебрях науки» включенным на максимум. Ночь ясна, заснеженные поля сверкают, обледенелая колокольня мерцает в лунном свете. Надеюсь, волна холода скоро уйдет, иначе непросто будет передвигаться.

Ну, в койку.

Холод ночью стоял зубодробительный — минус десять, как сказал Гари. Сейчас минус шесть, бр-р. Солнце в легкой дымке. Обязательно надо проверить в интернете, есть ли связь между красными червями в ванной и карликовыми улитками в гостиной. Возможно, первые — это личинки вторых. Являются ли брюхоногие моллюски яйцекладами? Сходна ли их эволюция с этапами развития насекомых? Существует ли куколка улитки? Загадка. С ума сойти, как мало мы знаем о вещах, которые нас окружают, даже о самых распространенных. А здорово было бы стать натуралистом. Какая-нибудь экспедиция на Галапагосы — об этом можно только мечтать в такую погоду. А может, заделаться математиком? Я продолжил свои исследования периодических чисел. Это неутомимые труженики, которые буравят числовую почву запятушками десятичных знаков, стоя одной ногой в каждой категории, до бесконечности. Конечно, они не так загадочны, как их собратья — числа иррациональные, но при этом столь же абстрактны и, как хомяк в своей клетке или человек в своем мире, ходят по кругу и стремятся в никуда. Что за красота!

Сегодня утром сюрприз: письмо с извинениями. Его принес мне Гари вместе с прогнозом погоды. Попутно беззлобно подшутил над котами: похоже, они тут расположились как дома. (Надо сказать, когда он вошел, они спокойно потягивались на кровати.) Надеюсь, вы не против, сказал я. Он как будто не понял, я не стал дожимать. Получить почту было удивительно, потому что, кроме Лары, ни у кого нет моего адреса. На секунду я подумал, что она переслала мне какой-нибудь счет, но нет, — сложенный лист без конверта, на нем одно мое имя, написанное шариковой ручкой: «Давиду». Короткая записка с извинениями, подпись «Люси»: «Простите за вчерашнее, Вы так ушли, что я не успела объяснить. У меня нет Вашего телефона, я ходила, но Вас не застала. Возвращайтесь когда угодно. До скорого, Люси», — почерк довольно красивый, только шариковая ручка местами проткнула бумагу (наверное, она написала на коленке или на сумке, ну, на чем-то мягком), грамматика безупречна. Ах нет, не безупречна, нет запятой перед «но», а это придаточное предложение, — ну да бог с ним, почти отлично. Я так злился, что сначала подумал: ага, пойду я к тебе, как же. Но письмо симпатичное, все-таки она не держит меня за полного идиота. Заодно и увидит, что настоящий этнолог ни перед чем не остановится в поисках информации: заявлюсь к ней прямо сегодня с диктофоном и опросником, несмотря на пронизывающий ветер, вот только сначала куплю провизии (осталась одна замороженная пицца и запеканка с мясом быстрого приготовления, то есть две порции еды, а до отъезда надо бы четыре, — так стоит ли ходить? Можно и продержаться). В лабаз придется ползти укутавшись, как немецкий вахмистр в Сталинграде. Надеюсь, мопед на таком морозе заведется. Что быстрей замерзает — смешанное топливо или чистый бензин? Еще одна загадка природы, которую предстоит постичь.

Рыбкафе, тетрис, душ, поборолся с похотью, по-истреблял тварей — потихоньку втягиваюсь.

10:30, к часу дня солнце окажется в зените и наружная температура, скорее всего, достигнет максимума, тогда и посмотрим.

Поехали — пара часов проблематики. Эй, ухнем.

Идея для статьи: О негативном влиянии интернета на продуктивность труда интеллектуалов. Искал подробности про брюхоногих моллюсков, не нашел ничего интересного, видимо, малоизученная группа, — как это может быть? С ума сойти. Потом сидел в коллективном чате с другими аспирантами, разбросанными по всей Франции: всюду мороз, даже в Марселе, неслыханное дело. Застал в интернете Лару; назначил рандеву в полночь, без веб-камеры. Перечитал пять страниц «Вопросов» — полный мрак. Пролистал отличную диссертацию по истории севооборота в Нижнем Пуату, приятно, что хоть кто-то доводит дело до конца. Классифицировал будущие библиографические справки. Играл с котами. (Не забыть купить им лоток, а то надоело их выпускать на улицу, и еще еды, а то корм почти кончился.) Небо снова затянулось. Получил сообщение от Кальве премудрого: «Спасибо за новости. Рад, что Ваши мозговые клетки не задубели от холода. Ибо время летит, — я жду от Вас проблематику». Четкость, лаконизм — великий человек.

12:45, снаружи градусник показывает минус четыре, попробую совершить вылазку. Я-то сам продержусь, но не посылать же в такой мороз Найджела и Барли добывать пропитание охотой.

Катастрофа. Мопед никак не заводится. Я накрутил педалями километров десять, стоя на подножке, — вообще никакой реакции. Пыхнет разок и тут же глохнет. Гари нет дома, я слегка растерян. Закатил Попрыгунчика в прихожую «Дебрей науки» — посмотрю, вдруг он отогреется и снова встанет в строй. Можно позвонить Максу, он вчера предлагал, но как-то неловко.

В итоге в супермаркет меня отвезла Матильда, она тоже туда собиралась; попутно помог ей с покупками, очень было интересно. Переписал весь ее список для главы «Питание». Очень следит за составом и происхождением продуктов. Отметил такую интересную фразу: «Сколько можно есть всякую дрянь». Примечание: в «Super U» есть полка товаров из Британии, купил ящик вареной фасоли, песочное печенье, имбирное варенье и чипсы с уксусом — словом, цивилизация. Повезло, что в округе полно англичашек. Обязательно надо встретить хоть несколько штук и познакомиться.

Прогноз, мягко говоря, не ах: на завтра обещают метель, сильный снегопад и ледяной ветер. Перебои в движении поездов. Надеюсь, к 23-му все наладится и я смогу уехать, как планировал.

Вторая половина дня вышла продуктивнее первой: назначил две встречи, провел половину опроса и поучаствовал в очень информативном ужине.

Макс не без скрипа сообщил мне номер своих соседей-британцев, я их набрал; те несколько удивились, но не дали мне отворот, а согласились принять меня назавтра около 17:00 — наверное, на чай. Ответившая мне женщина довольно хорошо говорит по-французски, а произношение у нее даже понятнее, чем у некоторых местных уроженцев. И еще я застолбил на завтрашний полдень интервью с Гари; преимущество этой жуткой погоды в том, что люди сидят себе в тепле, по домам и не возражают пройти опрос. Кроме того, Гари посоветовал мне загнать Попрыгунчика в гараж и поискать какой-нибудь другой способ передвижения: «А то по такой погоде, неровен час, замерзнете в поле насмерть или влетите в платан». И он прав. Я пошел к дому Люси пешком, по дороге совершенно закоченел, в ботинки набился снег. Перед домом стоял фургон, стало быть, зверь в берлоге. Я позвонил, внутри послышался топот, дверь открыл Арно, он сказал «здрасьте», протянул руку, потом отдернул ее, понюхал и снова протянул. Я пожал ему руку, он улыбнулся, я сказал: «Привет Арно, а какой у нас сегодня день?» Он ответил: 21 декабря, начало календарной зимы, св. Петр Канисиус, родился тот-то и тот-то и т. д. и т. п., вид у него был довольный, но он стоял поперек двери и вроде не собирался меня пропускать внутрь, словно считал нормальным, что я пришел ради одной его календарной справки, довольно забавная ситуация. Слышно было, как Люси спросила, кто там. Ноно ответил: «Не знаю, как зовут». Я сказал, 10 мая 1990 года в Париже родился великий антрополог Давид Мазон, 10 мая 1981 года — избрание Франсуа Миттерана президентом Республики, демонстрация на площади Бастилии, — он дико развеселился и зачастил: 10 мая, святая Соланж, святая покровительница Берри, смерть Наполеона Бонапарта и т. д., и т. д., у меня уже попа инеем покрылась, как вдруг Люси как закричит: «Да решите вы, наконец, туда или сюда! И закрой эту чертову дверь, господи!» Арно спросил, не хочу ли я войти (точнее, спросил у нее: ему войти?), и тогда впустил меня, приказав снять обувь, — я очутился на полу в одних носках, что было довольно унизительно. Люси стояла у камина и наряжала елку — кроме елки, ничего не изменилось: старик на стуле, грязь, запах печки. Я поздоровался с патриархом, тот меня узнал — ну, мне так показалось. Люси улыбнулась, она вроде была в хорошем настроении, сказала: получили записку? Извините за вчерашнее: вы прождали. Возвращаться к прискорбному инциденту не хотелось, и я ответил, ничего страшного, не стоит об этом, как считаете, сможете сейчас уделить мне часик времени? Она посмотрела на елку: ничего, если я сначала закончу? Брат ждет не дождется, пока повесят гирлянду. И действительно, Арно торчал рядом, не сводя с нее глаз и по максимуму нюхая свой локоть. Я подумал, а вдруг он верит в Деда Мороза? И стал терпеливо ждать, пока она развесит гирлянду лампочек и включит; Арно тут же взял стул и уселся смотреть — камин ему, верно, поднадоел.

Пес был в доме и пришел поздороваться. (Не знаю почему, но я терпеть не могу эту псину, может по аналогии с тем мерзким чучелом у Макса.)

Мы с Люси сели за стол (корки хлеба, пятна соуса) и немного поболтали. К сожалению, всю анкету пройти не успели, но она согласилась закончить потом, когда я вернусь из Парижа. Не терпится сделать транскрипцию записи. В одном Макс прав: она действительно крайне политизирована. Ничего общего с законопослушной (чтобы не сказать «конформной») Матильдой. Люси — настоящий активный борец с системой (мне это понятно), хотя идеология в ее речах не главное. Сильнее всего ее задевает ужасающая несправедливость нашего времени, растущее неравенство между богатыми и бедными; ее волнует, что в интересах крупного капитала от нас скрывают экологические катастрофы. Ей омерзительны местные фермеры, которые вообще ничего не понимают, сначала снесли все изгороди и укрупнили поля, а потом настолько истощили почву, гонясь за астрономическими урожаями, что теперь травинку не вырастишь без тонны удобрений и пестицидов, они продались в рабство производителям семян, которые сбывают им кучу отравы, так что теперь, может статься, и воду из крана пить нельзя (блин, я совершенно упустил это из виду! И до сегодняшнего дня глотал литры и литры гербицидов, пестицидов и азотосодержащих продуктов, теперь буду покупать воду в бутылках); она клянет нашу модель развития, из-за которой грядет изменение климата и в близкой перспективе — конец света. Я в отличие от Макса почти уверен, что ее политический активизм на этом и кончается. Ни тебе банды волосатых хиппи, ни малолитражки, ни козьего сыра.

У Люси грамотная речь, она легко выражает свои мысли. Выросла в деревне на выезде из Нио-ра. Посещала лицей с уклоном в садоводство; на какое-то время переехала ближе к Ле-Ману, потом вернулась сюда. Занялась вместе с мужем органическим выращиванием овощей и салата — прямые продажи, АПКХ (Ассоциация поддержки крестьянских хозяйств — договоры о фиксированных закупках), короче, весь арсенал буквосочетаний сегодняшней деревни. Овощи, ягоды, яблоки, груши, сливы. Землю и теплицы от кого-то унаследовал муж. Предложила показать ферму и познакомить со своим бывшим — Франком. Финансовый аспект: не блеск, особенно после того, как разошлись, — раньше хватало, чтобы прожить вдвоем, теперь для каждого по отдельности средств недостаточно. Биопродукцию выращивать труднее — нужно время на переход на биокультуры, и выход меньше. Конечно, цены чуть повыше, но тоже — разве на здешнем рынке продашь кило органической морковки за 6 евро, говорит Люси. Если честно, вообще не представляю, сколько стоит кило морковки, вот стыд-то.

С местными Люси не общается. Убеждена, что в деревне ее ненавидят, потому что она живет «не как все». Мне кажется, это слегка паранойя. Друзья в основном в Ниоре. Свои овощи сама продает на рынках: по будням — в Кулонже, в субботу — в Ниоре и по воскресеньям — на болотах.

Впечатление производит немного странное: этакая смесь тоски, неприкаянности и редкой жизнестойкости. Я ее побаиваюсь. Вопросы про секс оставил на потом: испугался, что пошлет подальше, — ведь я так и не переработал эту часть анкеты. (Давид, блин, на что ты тратишь дни, кроме писания дневника?) Конечно, полевой журнал — важная штука, но важнее все-таки эта гребаная диссертация… Я вот подумал, а не проклюнулся ли у меня часом внутренний запрет? В любом случае теперь у меня есть информация для разделов «Занятия» и «Верования» (ответы Люси утверждают меня в решении включить в раздел «Верования» политическую тематику).

Вернулся домой и уже подумывал отменить ужин с мэром Марсьялем — больше всего хотелось сидеть с котами в тепле и читать (и жрать разогретую в микроволновке фасоль), — но не успел: раздался стук в окно. Я чуть не умер от страха, да тут признал народного избранника-гробовщика, который решил — вот те на! — забрать меня из дома. Так что пришлось ехать к нему ужинать (он даже отвез меня назад). Тоже опыт. Очень стыдно: не смог съесть закуску. Запеканка из куриной крови. Господи, видела бы это мама, сразу бы в обморок упала. Плотный, гладкий блин какашечного цвета — я только попробовал, — малость железом отдает. (Поневоле вспомнил профессию хозяина и содержимое его холодильников — жуть!) Есть кровь! Просто мурашки по коже. Во всяком случае, этот примитивный предок черного зельца здесь называется «санкет», и я с ностальгией вспомнил Арьеж. «Очень просто готовить!» — сказала Моник. Отрезаем курице голову, кровь стекает в миску. А потом запекаем. Ага-ага. Марсьяль и его жена Моник хотели познакомить меня с местными деликатесами, и тут я их слегка подвел, но потом реабилитировался, оценив по заслугам вкуснейший паштет с пряностями, который здесь просто называют «фаршировкой» (мангольд, щавель, шпинат, яйца, шкварки, специи — взять на вооружение!), и белую фасоль, так называемый «Болотный мо-жётт». (Съесть вместо моей банки фасоли их «Мо-жётт», в общем-то, что в лоб, что по лбу. Опасная тут почва в плане жратвы.) Не так чтобы сильно изысканно, но калории зашкаливают. «А зайди вы неделю назад, — сказал Марсьяль, — были славные дрозды». Но в такой мороз кто пойдет на охоту. Да, можно сказать, чудом пронесло. Это напомнило мне ягненочка из Монтайю, которого я по неведению обрек на смерть, — пастух сказал, чтоб я выбрал кого-нибудь из стада, и я показал на самого кроткого, не зная, что назавтра снова увижу его за обедом — уже на вертеле.

Их дом — просторный, солидный особняк с красивым садом; в семье трое детей, из которых только один живет поблизости. Марсьяль сказал, что обожает свою должность мэра, благодаря ей он со всеми знаком и может делать людям много добра. «Знаешь, на работе у меня особо не повеселишься, а тут все наоборот, сплошь живые люди’.» — делился он. При этом Марсьяль активно участвует в жизни профессионального сообщества и раз в год проводит слет могильщиков или что-то в этом роде. Вот уж где весело, подумал я. «Сегодня хоронил молодую пару: насмерть угорели от дровяной печки. Бедняги! Прямо в кровати умерли, — сказал Марсьяль. — Хорошо еще, не успели завести детей», — добавил он. Его жена сочувственно кивнула и подложила нам еще фасоли. Диковинное ремесло. Узнал я кое-что и про трех граций, состоящих у него на службе. Его насмешило, что я посчитал их братьями. «Наивный вы человек», — сказал он. Моник продолжала кивать, поддакивая всему, что изрекал муж. Я решил сменить тему, поговорить об эволюции деревни за последние десять лет — население увеличилось почти вдвое, в основном за счет строительства коттеджного квартала. «X счастью, — сказал он, — у нас из иностранцев только три супружеские пары, все англичане, пенсионеры, выкупили у местных отличные фермы — тут неподалеку». Я подавил в себе попытку возмутиться. В конце концов это древняя неприязнь оседлого населения к кочевому. Надо перечитать «Введение» Ибн Халдуна и парочку работ Маффесоли. («Заметки о постмодернизме: кулинария куриной крови».) А Марсьяль все долбил свое: у нас же здесь остановили арабов, правда, давненько это было. Разговор сполз на тему иммиграции. Марсьяль — сторонник ассимиляции или крайней формы интеграции. По его словам, иммигранты должны усвоить французские обычаи. «Ничего не уважают, — говорил он. — Ни Республику, ничего». Он видел в этом проявление неблагодарности. «Скоро будем у них спрашивать, можно ли есть свинину», — сказал он. Приезжают тут на все готовое и даже не стараются как-то адаптироваться. У нас же вся система может рухнуть, вы знаете? Страховая медицина, образование, тут надо осторожно, а то не выдержит нагрузки, и вообще, — все в таком духе. Главное — не терять бдительности. Вряд ли он говорил это применительно к своей деревне, конечно. А может, ему не доложили, что бритиши тоже лопают жареную свинину только так.

Я спросил было у Марсьяля, состоит ли он в какой-нибудь политической партии, он тут же осадил меня, нет-нет, что вы. Живу, как говорится, без этикетки. Вы знаете, быть мэром маленькой коммуны, крошечной сельской агломерации (хорошее слово. Действительно, это же сельская агломерация. Пометить для раздела «Вопросы»), это вообще не про политику. Главное, знать местный народ и его нужды. (Сразу вспомнился мэр какого-то крупного города, заявивший, что канализация не бывает правой или левой.)

Марсьяль интереснее и не столь дремуч, когда говорит о переменах в области сельского хозяйства, хотя и тут склонен выкидывать младенцев из ванны вместе с водой. У мелких фермеров положение трагическое, особенно у животноводов и производителей фруктов и овощей. Те, у кого нет денег или умений инвестировать в органику, где маржа прибыли выше (но и тут Марсьяль сомневается), — обречены исчезнуть. Регион еще как-то держится на плаву за счет зерновых, в основном пшеницы. Молочная отрасль, которой славился некогда Де-Севр (эширезское масло, козий сыр и т. д.), тоже сильно сдала. В среднесрочной перспективе Марсьяль предсказывает исчезновение крестьян и замещение сельского хозяйства огромными производственными площадками типа «Байер» (Bayer™), с одной стороны, и жителями коттеджей, которые работают в городе, — с другой. Коттеджи, коттеджи и полунищие бедолаги (бывшие поденщики, арендаторы или мелкие фермеры) — картина мрачная, но, к сожалению, вполне вероятная.

Скорей бы услышать завтра версию Гари. Конечно, красное вино лилось рекой, наливка тоже — под кофеек: похоже, я начинаю входить во вкус.

Снова идет снег, плотный, крупными хлопьями.

Хорошо бы иметь камин. Посмотрим, нет ли поблизости от телефона Лары: теперь полночь, ноль-ноль,

Разврата избежать не удалось, — ну да ладно, без камеры легче. Есть текст с его эротикой и намеками, есть воображение — генератор влечений и само себе фабрика грез. Мало-помалу желание вкрадывается в короткие сообщения чата. Раскрепощенные алкоголем фразы и страсти выходят из-под контроля. Волшебный эликсир — сливянка моего гробовщика! Мне хватило духу поделиться с Ларой своими фантазиями! Меня озарило, и я послал ей вот что:

Она сразу поняла, что я имел в виду (по-моему, такой реализм в цифровизации сисек — большая удача). Она ответила:

Я понял, что она со мной на одной волне, и отправил ей кое-что посмелее:

Она догадалась, о чем я:

Лара — такая умница, такая выдумщица. Идеал женщины. Скорей бы послезавтра.

Проснулся: голова трещит, света нет, отопление не работает, весь замерз. Парацетамол. Заряда на компьютере хватит на час, не больше, Wi-Fi не работает, телефон наполовину разрядился. Прогноз оказался верный, метель, ледяной ветер. Есть опасения, что завтра не уеду, как планировал. Судя по сообщениям радио, вся Западная Франция погружена в хаос: поезда отменены, дороги отрезаны и т. д.

Гари считает, что накрылась подстанция, которая дает ток в ближайшие деревни.

Гари все-таки дал мне электричества для лампы и компьютера, кинул провод от одного из двух генераторов, которые установлены на ферме. Так что можно работать дальше. Только вот температура в «Дебрях науки» снизилась до критической отметки, для обогрева тока не хватает. Неблагодарные коты уже мигрировали к Матильде. Похоже, метель задувает прямо под дверь. Я мерзну, мерзну страшно, даже закутавшись в два одеяла. Термометр в помещении показывает пятнадцать градусов. Надо бы мне собрать пожитки и попытаться добраться в Париж уже сегодня, но при таком снегопаде, похоже, миссия невыполнима. Если электричество не наладят в течение дня, придется просить приюта у домохозяйки, иначе ждет меня переохлаждение организма как пить дать.

Вообще, что за дела! Трансформаторная подстанция, починить-то — пара пустяков.

Правда, электрикам еще надо сюда добраться.

Звонил Ларе, она в силу природного пессимизма считает, что завтра мне до Парижа не добраться. Надеюсь ее опровергнуть. Я уже почувствовал в ее голосе упрек, словно я не еду нарочно! Вот посидела бы сама в снежном завале и без отопления. По-моему, она мне не верит. Если чуть повезет, я смогу доказать ей, кто прав, и быть завтра на улице Сент-Антуан, как и планировалось, в 18.00. Нужно позвонить Максу, проверить, что он все еще готов везти меня на пикапе до станции, если передумал — бог с ним, кто-нибудь подбросит до шоссе, дальше я автостопом. Всего-то осталось двадцать четыре часа, и я на десять дней покину «Дебри науки». От этой мысли чуть-чуть теплее.

Только что узнал от Гари, что электричества не будет до завтра или даже до послезавтра. Ходят слухи (разговоры в кафе «Рыбалка», полагаю), что причина — саботаж; мне это кажется крайне маловероятным: кто пойдет ломать электротрансформатор ночью, в дикий мороз, по 15-сантиметровым сугробам? Ни у «Аль-Каиды», ни у ИГИЛ[2] нет отрядов альпийских стрелков. В такую погоду даже несгибаемые бойцы Сопротивления из фильма «Армия теней» сидели бы у печки. Да на дворе и не 1942 год.

Программа на день: расшифровка интервью Люси, затем в полдень беседа с Гари, потом в 17:00— к бритишам — соседям Макса, что (опять же) ставит вопрос о транспорте. Задело.

Итак, написав вышесказанное, я решил как-то двигаться, потому что ноги и руки стали коченеть. Я пошел к Гари проверить, что договоренность об опросе по-прежнему в силе, это было где-то плюс-минус в полдень. (Подспудно надеялся, что меня позовут на обед, — в «Дебрях науки» все на электричестве и все не работает.) Я еще держал палец на кнопке звонка (дурак, он же без тока не работает), как дверь распахнулась и передо мной возникла весьма удивленная Матильда (толстый бежевый пуховик и рыжие резиновые сапоги): «Я как раз за вами, вас к телефону». Я машинально полез в карман за мобильником, он работал, не было ни сообщений, ни пропущенных звонков. Матильда смотрела на меня в замешательстве: нет, звонят сюда, на наш телефон. Что же могло случиться? Что-то с Ларой, с мамой? Мне уже мерещились автокатастрофы, пожары. Никто не знал телефона Матильды, и только Бог, такой же всеведущий, как полиция или МЧС, мог меня здесь отыскать. Я пошел к телефону, сказал: «Алло», в горле почему-то першило. Матильда стояла рядом, почти вплотную. Голос на другом конце провода был мне незнаком, только имя было моим: «Давид?» Я ответил: «Да». Прокашлялся.

— Давид, это Люси.

Я опять сказал:

— Да, да, да.

— Вы меня слышите? Это Люси Моро.

— Что случилось? — спросил я. — Ничего страшного?

— Нет-нет. Я… я в Ниоре. Я тут до завтра.

Голос звучал немного устало.

— Вы не заглянете к брату и дедушке, если будет время, — буквально на пару минут? Просто предупредить, что я не вернусь. Они не подходят к телефону. А из мастерской Арно уже ушел. Извините, что звоню вам через Матильду, но у меня нет вашего номера. Мне очень неловко, но вы меня очень выручите. Вы… не дадите мне свой номер мобильного?

— Постойте, я сохраню ваш номер и перезвоню, так будет проще.

Я сразу же сохранил ее номер и, едва она отключилась, послал ей СМС с вопросительным знаком — сообщение, конечно, лаконичное, но вполне отражало мой ступор.

Значит, созвонимся. Спасибо, до свидания, и еще раз спасибо, вы очень добры. Даже если всего на пять минут — все равно супер. До свидания.

Матильда смотрела на меня во все глаза. И кстати, слушала во все уши.

Я вернул ей трубку.

— Ну и нахальство, — сказала Матильда.

Мы так и стояли на пороге, Матильда вдруг вспомнила, что дверь открыта: «Входите, входите, пообедаете с нами, вы там, небось, совсем замерзли без электричества». Действительно, я и замерз, и проголодался, и вошел к ним в дом. Почему Люси позвонила именно мне? Ведь есть же у нее друзья, она знает всю деревню. Я, как зомби, плелся за Матильдой, мы вошли в гостиную, в печке жарко пылал огонь.

— Некоторые вообще без тормозов, — сказала Матильда.

— Ну да… А может, у нее что-то случилось?

Хотел бы я, чтобы причина была в этом. А не в том, что она просто считает меня последним лохом. Впрочем, второе правдоподобней.

Все равно обалдеть, что она позвонила мне.

После обеда (мясная запеканка с корнишонами и мангольд, запеченный в гратене) у Гари оказалось какое-то дело, мы решили отложить вопросы на потом, и я вернулся в «Дебри науки».

Не знаю, отчего я вдруг решил помочь этой малознакомой девушке, — может, жалко ее стало, да и Арно такой симпатяга. В конце концов, от меня до их дома — двести метров. Только пришлось англичан перенести на другой день: в такой снег и холод до них не добраться, — я позвонил и передоговорился. (Женщина, которая мне ответила, почти обрадовалась отмене визита, — я даже приуныл. Ладно, потом разберемся.)

Значит, к Люси я пошел около четырех, снег падал по-прежнему, деревня тонула в белой мгле, на улице я не встретил ни души. Ветер пах печным дымом и зимой. Большинство ставен были закрыты; кое-где за окном мерцали оранжевые огоньки, все сидели при свечах. Словно попал в рождественскую сказку.

Добрался до дома, постучал в дверь, Арно открыл сразу же. В большой комнате стоял мрак, света не было, камин не горел. Арноша выглядел немного взбудораженным, без конца нюхал свой локоть, три раза подряд спросил, когда придет сестра, я честно сказал, что не знаю — возможно, завтра. Давай для начала затопим, ладно? Такое предложение его обрадовало. Я пошел к камину, а он стал смотреть. В теплом пепле нашлось несколько угольков, на них я положил побольше щепок, поработал поддувалом, пока не вспыхнуло; занялся огонь, я подождал минуту или две, пока он разгорится, и добавил полено — надо сказать, немало гордясь собой; правда, пепел разлетелся во все стороны, но результат был налицо.

Теперь, по крайней мере, никто не околеет от холода.

За окнами темнело, в доме видимость становилась все хуже. Я спросил Арно, есть ли свечи. Вопрос пришлось повторять трижды, прежде чем он ответил мне что-то вроде «нет». «Приехали», — подумал я. Веселая перспектива — просидеть вечер в потемках. Я нашел карманный фонарик — на буфете, на самом виду, рядом тарелку, заляпанную расплавленным воском, порылся в кухонных ящиках и в бардаке за кухней (язык не поворачивается назвать это ванной) — безрезультатно. Кончились, значит, свечи. Слушай, Арно, я схожу куплю свечек, ладно? Он не ответил — похоже, заснул прямо на стуле.

В надежде достать свечи дошел до кафе «Рыбалка», сначала думал попросту одолжить их у Матильды, но как-то усомнился, что та одобрит мою славную инициативу. Добрался до бара белый, как айсберг; он работал, со двора слышалось урчание дизеля, из-под занавесок сочился слабый свет — деревня с технической точки зрения умеет держаться на плаву. Я толкнул дверь, народу было много, все незнакомые мужики, кроме давешних картежников, которые на этот раз сидели у стойки. Все громко и очень оживленно беседовали; жаловались на отключение электричества, один говорил, что три часа доил коров вручную; другой — что поросята все перемерзнут (я и не подозревал, что свинарники отапливаются). «А мне бы достать второй генератор, чтоб не полетел морозильник, — пробурчал третий и добавил: — Ну, попадись мне эти гады, я б им задал трепку, шутка ли, устроить такое в канун Рождества». «Вроде их жандармы уже арестовали», — заявил Томас; его слова не только не успокоили собравшихся, а даже наоборот. Плевать нам, какая энергия, хоть атомная, хоть какая, лишь бы работала, а то натыкали ветряков по всей равнине, а теперь шиш с маслом? Гады, я бы им сказал, что я о них думаю. Я не решался их перебить, но Томас сам ко мне обратился: «Выпьете чего-нибудь?» Я ответил, что да, можно, вообще-то хотел бы узнать, нет ли у вас свечей, но рюмку кира для согрева выпью. Один из парней у бара стал ржать: для согрева надо чистый алкоголь либо бульонный кубик, а лучше и то, и другое. Я не стал спорить. Томас подал мне белое вино с кассисом — а вот со свечками вряд ли выгорит, на пятнадцать километров в округе ничего нет, в супермаркетах все выгребли подчистую. Ни керосиновых ламп, ни свечек, ни генераторов — всё разобрали, как только услышали, что раньше чем послезавтра электричество не дадут. «А что случилось-то?» — спросил я. Мой вопрос породил целый каскад комментариев: засранцы, жить не дают спокойно, достали всех уже, чего там — теракт. Какой теракт? А такой! Трансформатор же, блин, накрылся!

Я вообразил, как отряд заиндевелых исламистов спускается с вершин Гиндукуша с пластиковыми бомбами за пазухой и смело штурмует распределительную подстанцию департамента Де-Севр, и поневоле улыбнулся: да что вы, какой тут может быть теракт?.. Тут загалдели уже все. Да по телику же показывали, их жандармы поймали. Антилибералы. Защитники природы. Дикари. Ну какой тут у нас антилиберализм, скажите на милость? Засранцы, ничего святого.

Мне не хотелось прослыть пособником предполагаемых террористов, я просто выдал подходящее к случаю «во дела!». А свечек как не было, так и нет. Проглотил белое с кассисом, расплатился, поблагодарил Томаса и вернулся в метель.

В запасе оставалась Матильда, но ситуация усложнилась. Как объяснить, что мне нужны свечи или лампа, если благодаря моторам Гари у меня самого свет есть? Вариант первый: переселить братца и старикашку в «Дебри науки». Отклоняется: нет уж, благодарствуйте. Вариант второй: попросить у Матильды свечек. Вариант третий: третьего варианта нет. В потемках посидеть у Люси с ее родней, а после спокойно уйти домой. Не слишком-то благородно.

«Значит, идти к Матильде», — подумал я. Признаюсь, что-то меня безотчетно смущало.

То ли сама идея сделать что-то незаконное действует на человека окрыляюще, то ли действительно в каждом из нас дремлет черная душа святотатца, но, дойдя до перекрестка, я, вместо того чтобы взять влево и вернуться к Люси, встал столбом и испытал озарение. Я знал, где точно есть свечи — большие, красивые. Конечно же, в церкви. Я ведь ходил туда с Матильдой и видел целую кучу свечей. Знал я и где хранится огромный ключ — он висит вместе с другими на гвозде в кладовке; просто нужно взять его, открыть церковь, забрать свечи (как-то не получалось сказать себе «украсть») — и дело в шляпе. В конце концов нужда диктует свои законы. Ведь наша цель — согреть стариков и сирот?! Чем ближе я подходил к «Дебрям науки», тем гениальней казалась мне эта идея. Рискованная, но гениальная. Если часовню не ограбили до меня, то через десять минут я — в тепле, у камина, читаю «Девяносто третий год» в компании Арно. Я уже гордился собой. Какое воображение! Какое богатство ума! Какая душевная щедрость! Свет церковников — в народные массы!

Конечно, надо было догадаться, что преступные замыслы не так просты в реализации, как кажется на первый взгляд. Пришлось лезть в кладовку, вокруг темень, не видно ни зги. Я вспомнил, что в кармане у меня фонарик Люси. Светил он слабо, ну хоть как-то. Не прячась (но украдкой убедившись, что ставни Матильды наглухо закрыты), вошел в кладовку. К счастью, собака не залаяла. Теперь-то я сообразил, что она уже два-три дня как перестала на меня лаять, тут повезло. Как бы я стал оправдываться, если б меня застал Гари? Хотел, мол, проверить, работает ли генератор, — ага. Отличный повод. Генератор гудел так, что заглушал шаги. Я помнил, где торчал большой ржавый гвоздь. Несмотря на страх (мне было страшно, да, — сердце быстро стучало), я действовал точно и ловко, как классный грабитель. Даже выключил фонарик, перед тем как выйти, чтобы не привлекать внимания. Я добыл ключ, он был тяжелый. Оставалось только перейти улицу. Ни души. Черная ночь, ветер чуть стих, снег так и падал. Я дошел до церкви. Проблема: вход, естественно, был с дороги; если как раз сейчас проедет машина — мне каюк. Я помню, что на мгновение заколебался. «Бред какой-то, — подумал я, — докатиться до грабежа церкви, вот уж глупее не придумаешь». Поставить под удар всю полевую работу. Вот кретин! Минуту я стоял как вкопанный, ситуация была нелепейшая. «Все твоя любовь к приключениям, — думал я, — на этот раз она точно выйдет боком». Потом подумал: «Лара узнает, вот будет смеяться». А потом еще подумал: «Ну, взялся за гуж, не говори, что не дюж».

Я быстро поднялся по ступеням паперти — машин не слышно; ощупью вставил ключ в замок, пару раза не попал, но дверь все же открылась с нескончаемым, пронзительным, душераздирающим визгом, петли скрипели так, что слышно было на другом конце деревни, мне конец. Застыв на пороге церкви, я уже видел, как Матильда бежит спасать свою ризницу и застает меня на месте преступления. В отчаянии ринулся внутрь, вжался в стену и стал ждать. Ничего, тишина. Через какое-то время решился и тихонько притворил дверь, включил фонарик. Тень согнутого в муках Христа напугала меня чуть ли не до смерти. Правда жуткое дело — церковь в потемках. Я особо не мешкал — в спину укоризненно смотрели разные мученики и святые, и пошел сразу влево, где видел ранее свечи, и действительно, сокровище было на месте: целые охапки восковых палочек, некоторые полусгоревшие, другие — целые, тонкие, толстые, длинные, короткие. Не задумываясь, взял полдюжины самых толстых и бросился к выходу. Думал оставить дверь открытой и убежать, но это как автограф на месте преступления, так что я предпочел рискнуть и закрыть ее потихонечку, миллиметр за миллиметром, изнутри, до щели и потом протиснуться наружу, чтобы оставаться на улице совсем недолго. Замок сработал чудесно, дальше — ноги в руки, покражу под мышку, но тут я запаниковал, поскользнулся и шлепнулся во весь рост. Живо представил себе заголовки местной газеты: «СЕНСАЦИЯ! ПОД ПОКРОВОМ НОЧИ ПАРИЖСКИЙ ЭТНОЛОГ ГРАБИТ ДЕРЕВЕНСКУЮ ЦЕРКОВЬ!»

Как я мог вляпаться в такое, думал я, лежа мордой в снег. А теперь мужайся, мужайся; я собрал добычу, перешел дорогу в обратном направлении — сердце стучало как бешеное. Положил свечи перед своей дверью — пока повешу ключ на место, быстрей, быстрей. Спрятал состав преступления под куртку и снова отправился к Люси, обуреваемый муками совести, но, надо признать, и гордостью тоже.

Шагая сквозь темноту, немного пришел в себя.

В тяжелое время дефицита надо уметь выпутываться.

Я проявил воображение и ловкость.

Преступником может стать кто угодно, вот я и доказал. По прибытии в дом Люси я уже воспрял духом и чрезвычайно гордился добытыми свечками. Четыре из них я прилепил к тарелкам на глазах у изумленного Арно и старикана, который тем временем проснулся; тарелки расставил по углам стола. Я не заметил, но у моих святых свечек сбоку оказалось украшение — маленькие синенькие богоматери. Выглядело дико, словно полуночное бдение по покойнику, только вместо покойника — корзинка из-под фруктов.

А между тем было уже пол седьмого: моя экспедиция заняла целый час, зато теперь было видно. Я вернул фонарик на буфет и сел к камину — выдохся совершенно.

Да уж, до чего только не доведет этнология, думал я, слушая, как Арно декламирует календарь:

сегодня, 22 декабря, святой Франциск Ксаверий и т. д. и т. п. До чего она только не доведет — даже до воровства. Как Жан Вальжан с подсвечниками, украденными у епископа. Тут я вспомнил, что захватил с собой «Девяносто третий год», и достал книжку из кармана. Странное дело, ни старикан, ни Ноно не спросили меня, чего это я у них торчу, словно член семьи. В свете пламени лицо старика вытягивалось еще больше; неизменная кепка бросала на стену жуткую тень. У Ноно руки спокойно лежали на коленях. В итоге я не жалел, что пришел.

Арно не дал мне долго читать — ну и хорошо, при свечах читать одна мука. Стали играть в даты. Я составил ему небольшой список событий, которых недоставало в его коллекции, он был в восторге: 7 апреля 1884 года в Кракове родился Бронислав Малиновский, 28 ноября 1908 года в Брюсселе родился Клод Леви-Стросс, и т. д., и главное — 11 июня 2015 года великий антрополог Давид Мазон окончил первый цикл магистратуры, и т. д. Скорость, с которой он способен заучивать наизусть, поразительна. Но сортировать информацию может исключительно по дате. Спроси его: Арно, а когда у нас святой Марсиал? И никакого результата, а если сказать: «Тридцатое июня», то с железной вероятностью дальше пошло-поехало: 30 июня — святой Марсиал и т. д. Еще я понял, что Арно почти не умеет писать; ему надо несколько часов, чтобы нарисовать четыре буквы. И потом, он меня немного разочаровал тем, что почти не умеет считать в уме, — я думал, он как «Человек дождя». А он две цифры сложить не в состоянии. Календарь меня немного утомил, я предложил ему во что-нибудь сыграть, он дико возбудился. В шашки с ним нечего и садиться, но к игре в лошадки у него явный талант. Азарт игры, близость победы или поражения вызывают у него эмоции вроде недавнего воздействия алкоголя: он сопит и краснеет — то ни слова не говорит, то, наоборот, тарабанит со страшной скоростью, будто захлебываясь. Ну, в общем, славно повеселились, давненько я не играл в лошадки.

Было уже восемь с гаком, дедуля отужинал, макая куски хлеба в тарелку с молоком (фу). Я спросил Ноно, хочет ли он есть, он ответил, а Люси? Она когда придет? Вряд ли сегодня вернется, сказал я. Он явно расстроился.

Я поискал, что бы ему приготовить на ужин, решил попробовать себя в качестве няньки. В закутке нашел пакет макарон и кастрюлю, налил в нее воду и поставил закипать. Ноно в полном восторге завопил: макарошки, макарошки! Ну хотя бы с едой никаких проблем. Потом я как-то заскучал. К поездке в Париж надо было кое-что доделать, собрать чемодан, позвонить Максу, узнать, не передумал ли он везти меня на вокзал, если, конечно, движение восстановят.

Арно заглотил свои рожки с маслом так, словно не ел десять дней, — чистое удовольствие смотреть.

Дедуля отправился в постель — в свою спальню (скорее, шкаф), из главной комнаты туда ведет крошечная дверь, которой не видно из-за камина, я сначала не заметил. Арно поцеловал его, пожелал спокойной ночи и тут же сам раззевался.

— Пи-пи, чистить зубы, — сказал он.

Пес воспользовался тем, что дверь в сад приоткрыта, и влез в дом, — у меня не хватило духу выставить его наружу, и он свернулся калачиком у огня.

Потом Арно пошел наверх, и я из любопытства увязался за ним. На втором этаже — две комнаты, залитые тьмой. Комната Арно, похоже, вся завалена фигурками из конструктора и лего; он в темноте стал раздеваться; натянул пижаму и залез в постель. Было как-то неловко, я смутился и вышел из комнаты — почти вслепую. Стал спускаться по лестнице, и вдруг накатила такая тоска, и еще стыд почему-то; я минут пять помаялся, подложил в камин дров, проверил, нет ли поблизости чего пожароопасного, надел куртку и ушел в «Дебри науки».

Ну вот, я и вернулся.

Нелегко было утром уйти от Лары, хотя мы и ругались всю неделю, — думаю, она в сильном стрессе из-за своего административного экзамена. В конце месяца приедет в «Дебри науки» на несколько дней. Сам я не хочу уезжать с площадки до начала марта, даже на выходные (потому и ругались), надо же дело делать.

Разобрал чемоданы, выложил вещи, вычистил ванную — отсутствие отопления не помешало мелким тварям расплодиться во множестве, фу, бр-р.

Снег растаял. Не так холодно (6 градусов), электричество работает, мопед заводится, что еще нужно трудящимся.

Повестка дня: закупка продуктов в Кулонже, посещение Матильды, затем аперитив в Рыбкафе.

Наконец-то выплатили стипендию! Решил купить машину, все же понадежнее, чем Попрыгунчик. Может, даже кабриолет куплю, а что. Классно будет ездить по полям в хорошую погоду.

Поздравил с Новым годом мэра, Томаса, Макса и картежников, выпил пару стаканов белого с кассисом (признаюсь, я скучал по нему; на самом деле, кажется, предпочитаю его шампанскому), поболтали о том о сем. Макс провел каникулы один — расслабонообразно, по его собственному выражению. На мой вопрос о трансформаторе — что же с ним в итоге случилось — никто толком не ответил. Томас говорил с кем-то из электриков, тот сказал ему, что рационального объяснения просто нет, будку точно кто-то вывел из строя, но, как именно, вообще непонятно. Трансформатор реально взял и сгорел. Следствие разберется и накажет, — тут Макс развеселился. Вы там про презумпцию невиновности не забудьте, между делом. «У самих-то электриков вечно презумпция жертв», — не унимался Макс. «Чего говорить, без всякой презумпции жертва — это я, — встрял Томас. — Вы же у меня десять кило угря и щуки сожрали, чтоб не стухло, ты что, забыл». — «Это последствие скорее положительное, — ответил ему художник, — мне хоть каждый день такие теракты подавай — с раздачей щучьих кнелей». А мэр хмыкнул и добавил: «Да при нынешнем морозе зарыл бы угрей в сугроб, они бы и не испортились».

Словом, все в добром здравии и пьют не меньше прежнего.

Вернулся в «Дебри науки» к 8:00, поужинал (скумбрия в томате / макароны), записал пару мыслей, отправил пару мейлов. В 11:05 случилось странное: вдали что-то рвануло — то ли большая петарда, то ли ружейный выстрел. Сразу подумал про теракт — глупость неимоверная. Ни тебе полицейских сирен, ни карет скорой помощи — пусто; в деревне снова воцарилась тишина.

Смотрел в интернете объявления о продаже автомобилей. С откидным верхом машин мало и все дорогие. С Ларой чатиться лень. Семнадцать минут первого — отбой.

Вернулся к диссертации, перечитал все двадцать страниц раздела «Вопросы». Скажем прямо: полное дерьмо. Безнадежно и непоправимо. Я считаю, надо все сделать заново, но изменив подход: подожду, пока накопится материал, и тогда начну писать. Небо низкое и тяжелое, идет дождь. Не то чтобы подавлен, но как-то грустно. Пообщался с Гари — стало полегче. Очень симпатичный человек, ей-богу. Поговорили о том, что можно делать зимой; он сказал, что до марта все довольно тихо. Удобряют почву, чинят инструментарий… Показал мне, как работает его новый трактор с GPS, гениальная штука. В память бортового компьютера введены все имеющиеся участки земли. Просто выбираешь функцию (посев, вспашка, опрыскивание и т. д.), выводишь трактор на исходную позицию на участке — и всё, не надо ни руль крутить, ни давить на педали. Невероятно. Внутри сидеть все равно нужно — следить за тем, что он не ошибается и не возникла какая-либо опасность, но вообще-то все на автоматике. Прогресс идет семимильными шагами. На больших ровных участках это очень и очень практично, говорит он. Охотно ему верю. Матильда тоже на нем работает — я не знал. Иногда проводит фитосанитарную обработку или может пройтись на комбайне. Гари объясняет мне, что они всегда всё делали вместе, но при этом легко признает, что сам он в бухгалтерии ни бельмеса и в компьютерном документообороте тоже. История фермы вполне показательна для эволюции французского сельского хозяйства: коллективная механизация в начале века, паровая маслобойка и т. д., затем постепенный переход к интенсивному земледелию, начиная с послевоенного периода; комбайн, трактора, удобрения; увеличение посевных площадей в 1970-х годах, добавление земель за счет прирезки соседних наделов: от родителей жены, дядей, соседей и т. д. путем наследования или аренды; кризис перепроизводства в конце 1980-х, рост урожайности, обременение долгами, вплоть до нынешнего дня, когда мировые цены на зерно принесли неплохой доход, — но деньги уйдут в основном на погашение гигантских ссуд, которые все набрали десять — пятнадцать лет назад. Гари признает, что у него дела намного лучше, чем у скотоводов и производителей молока: главное преимущество отрасли — возможность длительного хранения: засыпал зерно в элеватор и жди, когда можно продать подороже. У его двоюродного брата чуть дальше на севере животноводческий комплекс, так тот едва сводит концы с концами, инвестиции огромные, а расценки низкие, заводчики делают скидки для супермаркетов, а уж скотина на убой идет просто по смешной цене. Единственно, как можно заработать деньги, считает Гари, — это делать ставку на качество: чисто полевой выпас, племенные породы скота, контролируемая марка местного производства: маржа выше, но затраты при этом (создание поголовья, расход времени и объем площадей) тоже гигантские. Короче говоря, замкнутый круг.

Еще он предложил в субботу или в воскресенье утром взять меня на охоту. «Надевайте сапоги, — сказал он, — очень развезло».

Забыл вчера записать: звонил Люси, поздравил с Новым годом и спросил, как там старик и Ноно. Очень удивилась, что я позвонил, поблагодарила за «свечки» (без комментариев); очень мило, что зашли проведать родственников. Почему она ко мне обратилась, не спросил. Я только поинтересовался, как там дедушка и брат; она ответила: ничего, держимся. Странное дело: мне вроде нечего было ей сказать, но трубка как-то не опускалась. Условились, что заеду на неделе и она покажет ферму.

Только что вернулся домой: решили с Максом прошвырнуться. На мне были резиновые сапоги, армейский свитер цвета хаки с нашивками на плечах, такие же штаны с большими карманами на бедрах — полная экипировка. Люблю массовые бренды охотничьей одежды: от названий веет промасленной древесиной, коваными прикладами ружей, роскошными пейзажами; у меня свитер марки «Перигор нуар», а брюки — «Ги дю Берри».

Когда я спросил Макса, не собирается ли он в город, тот со вздохом ответил, что придется ехать в «Зону» за новым матрасом, теперешний жидковат. «Зона» — это торговые площади к востоку от Ниора: скопление ангаров, размалеванных рекламами крупных торговых сетей, бич европейских городов. Гектары и гектары обуви, гаджетов, спортивных товаров, мебели и стоковой одежды с вкраплениями грилей, фастфудов и дешевых пиццерий. «Войдешь и не выйдешь, так и будешь ходить по кругу, — сказал Макс, — вот уж картина ада, лучше некуда». Две петлевые развязки четырехполосной автострады и с третьей стороны — высотки крупной страховой компании, — словом, отличное место для пикника. Хотя чего там, и у этого уродства есть свои плюсы: я обзавелся охотничим снаряжением, а Макс — матрасом. (Подозреваю, тут не обошлось без дамы: Макс купил заодно несколько новых простыней и пуховое одеяло, — спросить я не осмелился — в конце концов, не мое дело.)

К слову о женщинах, надо признать очевидное, с Ларой у меня полный швах. Собачимся даже в эс-эмэсках. Поселившись в деревне, я изменился, лучше понимаю какие-то важные вещи, про планету, климат, природу, жизнь, смерть, а она так и осталась (извини меня, Лара, ради бога, но так оно и есть) типичной парижанкой, зацикленной на комфорте, не понимающей, что сегодня важно для человечества. Как ни крути, но факт: сознательные фермеры нужнее для решения современных проблем, чем дипломаты, позирующие в клетчатых рубашках на фоне сельхозвыставок. Пардон, но ведь все идет прахом, везде знаки светопреставления: пожары, наводнения, чума просто какая-то, четыре всадника Апокалипсиса. (Как там звали четвертого, кстати?) Они несутся прямо на нас, и только люди почвы, а не политики могут спасти планету. Ну, может, я немного и перегнул, но публичное право и геополитика вполне бессмысленны для спасения от голода ойкумены, зуб даю! Ладно, увлекся; в конце концов, я тут всего два месяца, а уже откопал смысл жизни — между редисками мадам Матильды и торговой зоной! Это диссертация так на меня давит и выворачивает наизнанку. Или я завидую Ларе? Перед ней — четкий путь, магистраль административных конкурсов и роста по службе, иди себе и иди. Ну, что оплакивать свою жалкую участь, надо двигаться вперед!

Поехали, впереди небольшая ревизия списка литературы и сообщение для Кальве.

Наконец полноценный рабочий день. Утром принимал в «Дебрях науки» Люси (впервые у меня гости! — оказалось, нет чашек, пришлось пить кофе из стеклянных стаканов). Она принесла мне коробку шоколада — по-моему, очень мило с ее стороны; конфеты «Амбассадор», по случаю Нового года. Кстати, возьму-ка и съем одну прямо сейчас. Только лень вставать чистить зубы, доживем до завтра. На этот раз задавала вопросы Люси — ну, скорее, не задавала, это я рассказал ей всю свою жизнь (профессиональную; мне это понятно) — про перегон овец в Арьеже, про Монтайю, Прад, про полевые исследования. Про медведей, грифов, волков. (Ладно, про волков немного приврал.) Про непростую жизнь молодых пиренейских животноводов. Люси, похоже, очень заинтересовалась. Затем настал ее черед: она рассказала, как провела день и ночь в полицейском участке 22 декабря, после демонстрации в Ниоре, которая кончилась плохо. Потому и не добралась домой в тот вечер, когда отключили электричество. Вот ведь несправедливость: когда животноводы и крупные производители зерна выходят на митинги и требуют госдотаций, им можно хоть весь город разнести, спалить префектуру или забросать ее тоннами дерьма из пожарного шланга, и ничего им за это не будет. Ни разу не наказали. Они даже чего-то добиваются. А вот если экологисты борются против откачки воды из Болот Пуату (очередной скандал, миллионы евро вложены в поддержку провального сельскохозяйственного проекта и передачу общего достояния — воды в руки горстки кукурузоводов, продавшихся всяким «Декалбам» (Dekalb™) и «Байерам» (Bayer™), то сразу дубинкой по спине и в кутузку. Мир все безнадежней. Люси сказала мне, что двух активистов — доповцев («Движение охраны природы») — арестовали за «саботаж с элементами террористической деятельности» в связи с поломкой электротрансформатора. Близкие друзья, сказала она. Она утверждает, что они вообще не акционисты и противники насилия. Попросила помочь ей — сочинить коммюнике или воззвание для национальной прессы. Думаю, это хорошая идея — активно участвовать в жизни вокруг себя. Спрошу завтра у Лары.

Знаменательный день: впервые в жизни сходил на охоту. Даже разок пальнул из ружья. Встал в 5 утра, чтобы быть на месте до рассвета. На месте — прямо посреди равнины, на стыке бывших межевых полос, в нескольких километрах от деревни, между Ажассами и Ла-Тайе, а точнее, возле небольшой рощицы, окруженной полями, вместе с собакой Гари, ружьем Гари и самим Гари. Старый «ниссаи-патрол» оставлен на опушке леса. Свет сначала возникает со всех сторон, идет непонятно откуда; кажется, сочится из деревьев и камней, ползет из кустов; туман начинает светиться; пес дрожит от нетерпения и пышет паром, как настоящий дракон. Поскуливает, но не лает. Мороз кусает щеки и нос. Гари расчехляет оружие. Он выбрал ружье с двумя гладкими дульными стволами (я не сразу понял, зачем дробь запыживают — это для кучности, если верить интернету: я так же слаб в баллистике, как и в электричестве). Ружье многоцелевое, боеприпасы, по словам Гари, он на всякий случай взял разные: «Даже если случится подстрелить лишь пару ворон». На исходе ледяной ночи Гари объясняет мне, что такое «выслеживать дичь»: это значит идти по равнине со спаниелем, который «рыщет», пока не учует; и тогда собака делает стойку, чтобы обозначить присутствие дичи, и ждет подхода охотника, не теряя фазана — если это фазан — из виду (или, скорее, из нюха); затем, когда охотник изготовился, бежит к птице, чтобы вспугнуть, и, наконец, когда взлетевшая дичь подбита, находит и подносит тушку. В общем, мне все ясно. Это в теории.

Что касается практики, то сначала минусы: первый враг охотника — колючая проволока. Грех сказать, но я чуть не оставил свои бубенчики висеть рождественской гирляндой на первой же изгороди, пока Гари не сказал мне со смехом, что лучше под них подныривать или идти вдоль, между рядами, а то, неровен час, штаны порвешь. Шлепать по грязи сквозь колючку с винтовкой на перевес — конечно, я и слова не промолвил, но это больше напоминает Сомму 1917 года, чем департамент Де-Севр XXI века. Удачно совпало, как раз столетие победы в Первой мировой. И вторая смертельная опасность для нас, солдатушек — бравых ребятушек, — месиво грязи. Грязь налипает на подошвы и засасывает, опасно утягивает вглубь, хватает за ботинки, а если они чуть великоваты (как в моем случае), то с каждым шагом рискуют свалиться. О этнограф будущего, читатель этого дневника, не пытайся бежать, с тобой случится то же, что и со мной, то есть растянешься ты на пузе, и лицо твое будет вылизывать псина, и одна твоя нога будет обута в сапог, а другая — торчать голышом, и зеленое пластиковое голенище твоего ботфорта будет торчать из глины уродским кактусом у тебя за спиной, словно мимо просвистел снаряд и разул тебя смертельным дуновением взрыва! Думаю, Гари до сих пор потешается, и собака его тоже. Ну-ну-ну.

За вычетом этого легкого унижения — что за утро!!! Оранжевая полоса предвещает восход и отчеркивает горизонт чистого неба от полос тумана, повторяющих изгибы равнины. Все вот-вот зашумит, забурлит, встрепенется — от собаки до птиц, от кустов до высоких вершин. Природа охвачена дрожью — мы идем молча, навстречу поземке, по окраине леса; спаниель делает быстрые зигзаги, опустив нос к земле. «Сейчас пора куропаток и фазанов, — сказал Гари. — И еще лесных голубей. И кроликов». Дикий фазан очень умен и при малейшем подозрительном звуке не показывается, вот какой хитрюга! В отличие от кролика, который тут же пускается наутек, прямо по открытому полю, и в итоге получает дозу свинца. А фазан прячется, заранее готовя себе укромные местечки. Гари объяснил мне, что фазанов домашнего разведения тоже выпускают для охоты, но они бродят вдоль дороги как неприкаянные и в итоге попадают в ощип (который и есть их жизненное предначертание).

Мы прошагали не меньше получаса, пока спаниель не сделал первую стойку — возле развалин мельницы, на перекрестке дороги на Ла-Тайе, за рощицей, пес встал намертво метрах в двадцати от нас. Его морда указывала направление. Гари защелкнул ружье и быстро подошел; спаниель, почувствовав хозяина рядом, шагнул вперед и поднял на крыло большую птицу, против света казавшуюся черной; Гари вскинул ружье, но не выстрелил; «Сорока», — сказал он с досадой и отругал пса. Если я правильно понял, черноклювая сорока — мусорщик равнины, настоящий пернатый санитар. Ест все, что попадется. Родственники обычных ворон, по весне их ловят сетями или отстреливают из засады на полях. Но это не благородная охота.

Мысль, что в охоте есть благородство (которое я начинаю потихоньку улавливать) и что именно это слово использует простой крестьянин, очень мне понравилась: привилегия даровать жизнь или смерть, некогда бывшая уделом избранных, сегодня доступна всем или почти всем. Вот оно, завоевание народа и Революции!

Вторая стойка случилась на большом поле, которое спускается к реке, перед лугами с пробивающейся порослью травы. Там я и растянулся самым жалким образом, а Гари не смог выстрелить, поскольку был занят — корчился от смеха и попутно поднимал меня на ноги, помогал доковылять до второго сапога и натянуть его. (Даже собака переживала и обслюнявила мне все лицо, — животным вообще свойственна жалость, а также жуткая вонь из пасти.)

Потом шел вдоль реки, со стороны лугов, добрый час (и тут колючая проволока едва не лишила меня мужской гордости). Первый выстрел — мимо, кролик юркнул в изгородь, для второго патрона не хватало видимости. С дичью как-то не заладилось: время шло к одиннадцати, а мы так и ходили с пустыми руками. Гари объявил передых (думаю, из жалости ко мне, я еле волочил ноги и, как бы ни был прекрасен мой свитер цвета хаки с погонами на плечах, дрожал от холода и весь вымазался в земле). Поваленное дерево вместо скамьи, термос, две пластиковые чашки и палка колбасы. Перед нами зеленый дол уходил вверх к равнине, зимнее солнце, оранжевое и далекое, ложилось на влажные травы; я смотрел на ружье, которое Гари на всякий случай разрядил, на пса, усевшегося рядом в надежде на подачку (видимо, у них такой ритуал), и вдруг мне вспомнились индейцы, команчи, шайены: прекрасный день для смерти, как говорят в тех краях. Гари налил мне чашку дымящегося кофе, потом отрезал ломтики колбасы. Посидели минут двадцать. Сделал несколько снимков. Потом пошли дальше.

Если честно, вторая часть утренней программы показалась мне затянутой. (На момент стойки собаки и победного выстрела Гари я отстал от них на полсотню метров и как раз снимал свитер, поэтому ничего не видел, а только слышал детонацию. Мы же все время топали, а на мне три слоя одежды — я сначала мерз, потом стал спекаться.) Гари подстрел ил самку фазана. Когда я подошел, спаниель ее как раз притащил. Гари похвалил его и в награду чем-то угостил. Трофей (добыча?) напоминает ку рицу и, кстати, называется курочкой, но перышки коричневые с черными прожилками. Тах что я издали приложил руку к гибели этой зверушки с длинной, безвольно повисшей шейкой. Я не чувствовал ни радости, ни отвращения — ничего. Наверное, мы более чувствительны к смерти млекопитающих, чем к смерти птиц. Или я пообвыкся. Гари был доволен. В конце концов, все в норме: мы на охоте, цель — убить, подумал я. Иначе что толку ходить с собакой и ружьем? Кстати о ружье; чуть дальше, когда я уже не надеялся дойти живым до машины, Гари спросил меня, не хочу ли я разок стрельнуть. Я обрадовался как мальчишка и с ходу согласился. Гари выбрал огневую позицию: небольшой уклон к лугу, чтобы видеть траекторию дроби, и в качестве мишени ржавую жестяную банку (надетую на кол, чтобы тот не сгнил). Гари подозвал собаку и сказал ей: «К ноге!» — на всякий пожарный случай; потом показал мне, как прицеливаться. Ружье оказалось тяжелым, целиться было довольно сложно. Гари посоветовал расслабиться — не получилось. Я стиснул зубы и весь съежился, как коммунар перед расстрельной командой версальцев. (Почему «версальцев»? Ружье-то держал я.) Я сделал все, как сказал Гари, — с точностью до наоборот:

закрыл глаза и выстрелил. Громкий шум (ухо немного заложило), едкий запах, небольшая отдача приклада, но я так зажался, что ружье едва дернулось.

Я тут же подумал: блин, забыл сфотографироваться для Лары; поэтому мы начали все по новой, Гари за главного оператора, я — в роли Тартарена. Пес вертелся рядом и тявкал — решил, видимо, что мы стреляем по каким-то невидимым зверям, не имеющим запаха. На втором заряде я нервничал чуть меньше, но все же закрыл глаза, что прекрасно видно на фото, хотя кадр вышел удачный: глаз у меня прищурен, морда азартная, на виске морщинки; из ствола вылетает желтая вспышка.

Потом еще примерно два часа топали до машины — и по домам, голодные, но счастливые, усталые, но довольные.

— В следующий раз пойдем в лес — будешь загонщиком по крупной дичи, — сказал мне Гари.

Прямо не терпится.

После обеда (кровяная колбаса с пюре у Матильды и Гари, — нет, не быть мне веганом) под рассказы о подвигах присутствующих охотников на кур (чувствую, история сапога, увязшего в грязи, обойдет всю деревню) около трех часов дня я послал Люси эсэмэску с вопросом, не будет ли у нее времени со мной встретиться; она ответила, что надо собрать капусту и порей для воскресного утреннего рынка, и предложила ее сопровождать. Тут, надо признаться, я засомневался: сколько можно месить грязь, с собакой или без нее, но диссертация не ждет, так что придется тебе, Давид, расплачиваться натурой. Я надел кроссовки «Найк» (Nike™) — с сапогами покончено! — оседлал Попрыгунчика и помчался в сторону болот до местечка Мопа, где находится земля Люси (или, вернее, ее бывшего, если я правильно понял), на границе департамента Де-Севр и Вандеи. (Не забыть спросить у нее, есть ли какие-то различия в плане почвы, законов, дотаций и т. д.) Через двадцать минут езды на мопеде я уже постигал науку срезания капустных кочанов и выдергивания порея — и правда очень симпатичное дело. Оказаться на большом поле, укрытом от ветра живой изгородью, на свежей черной земле с редкими оранжевыми точками забытой морковки, с убегающей вдаль плотной зеленью капусты (Brassica oleracea capitata), по локоть в порее — что за счастье! Как будто попал в волшебную страну. Розетки салата мирно зимуют под полотнами ткани, защищенные от мороза. Кудрявятся жирненькие грюнколи. Роскошными букетами разворачивается белый, желтый и красный мангольд. Но вообще-то отпахали два часа; я выдернул, не знаю, стволов сорок порея и срезал два десятка капустных кочанов. У Люси фигура настоящей спортсменки. Она подарила мне целый ящик овощей, я не посмел сказать, что не знаю, что с ними делать (с ума сойти, без пяти минут эксперт в деревенских делах, а суп сварить не умею, чему нас учат в докторантуре? Есть ли у Бурдье главы про суп? А у Жан-Пьера Легоффа? Может, и есть. Зато у Гюго супов — пруд пруди. И похлебок. Вот с кого надо брать пример. Сварю-ка я похлебку. И напишу Кальве, вдруг у него есть собственный рецепт варева). Нельзя же просто взять овощи и выбросить. Можно отдать Матильде.

Или пойти на сайт «Сам себе повар», а потом оторвать задницу от стула и сготовить этот гребаный суп.

«Девяносто третий год» в одном месте предлагает вот такой рецепт: «Суп делается из воды, масла, хлеба и соли, ломтика сала и куска бараньего мяса».

Окей, все понял, отдам овощи Матильде.

Я решил немного отойти от Рыбкафе и познакомиться с другой частью деревни: с теми, кто туда не ходит. Единственный вариант — пойти по домам; мэр Марсьяль написал мне прочувствованную цидулю в своем стиле, начинается со слов «Дорогие соотечественники», и, если коротко, хвалит мою работу и с самой положительной стороны характеризует этнолога (а то!) Давида Мазона. Настоящая охранная грамота. Это на случай, если респонденты (опять цитирую) захотят узнать, с чего это я задаю им кучу вопросов. Первый шаг — установить контакт и назначить встречу. Сегодня утром (зимой гораздо легче вламываться к людям в воскресенье и доставать их по-всякому — как правило, они сидят дома) я таким образом познакомился с четырьмя из них: Франсуа Б., очень смуглый, в очках, сорок пять лет, женат, двое детей, юрист в крупной страховой компании Ниора. Дом старинный, довольно красивый. Сначала был не очень приветлив, но поинтересовался, что же за вопросы я собираюсь ему задавать. С тонкой иронией оставил за собой право отвечать или нет, что логично. Посмотрим. Кристоф К., разведен, примерно того же возраста, трое детей, огромный мотоцикл, предприниматель в строительной отрасли. Малый бизнес, строит в основном коттеджи. Тут он, по крайней мере, последователен: и сам живет в коттедже. Улыбчивый и даже симпатичный. Также назначена встреча на следующей неделе. Давид С., возраст тот же, двое детей (что сильно упрощает мне статистические выкладки и дает гипотезу относительно живущих здесь городских работников), разведен, преподает в «семейном воспитательном доме», в районе Болот. Весьма удачный экземпляр. Болтун, каких мало. Сможет просветить меня насчет своих учеников и, возможно, организует интервью с некоторыми из них. Меньше повезло с Жан-Пьером Б., примерно лет шестидесяти, он отправил меня подальше и порекомендовал на случай, если вздумаю что-то у него спросить, обращаться письменно, потому как теперь он гладит, а глажка требует точности и полной концентрации. Думаю, это был просто стеб, — но в любом деле без осечек не бывает. Флоран Ф., программист, за пятьдесят, дружелюбен, однако считает, что, цитирую, вряд ли ему стоит отвечать на мои вопросы. Сильви П., за сорок, замужем, муж — адвокат, двое детей, также работает в страховой компании. Сильно спешит, отвечает торопливо, но любезно, встречу назначила. Ален Б., высокий, элегантный, белоснежные волосы, крестьянин на пенсии, жена — учительница на пенсии, трое женатых детей, тоже хороший обьект для изучения. Бывший собственник земли, на которой расположен жилой массив. Подведем итоги: назначил шесть встреч на этой неделе, отлично. Надеюсь, никто не отменит.

Красота: дело продвигается. Не знаю, стоит ли писать Кальве — может, лучше немного подождать.

Примечание: покупка машины становится все актуальней. Дважды днем попадал под дождь, и хотя деревня невелика, все равно неприятно являться мокрым, как суп (ха-ха-ха, опять я про суп), в чужой дом (хотя, когда я выгляжу совсем жалко, впускают чаще). Поганый климат. Макс сказал, что Томас хочет избавиться от старого фургона, вот был бы классный деревенский автомобильчик, — надо спросить. Во всяком случае, держать тут открытую машину — все равно что джакузи: вещь, конечно, интересная, но используется нечасто.

Никаких новостей. Два дня обивал груши и смотрел, как идет дождь. Ставлю рекорды в тетрис. Продолжил математические изыскания в области рациональных чисел. Похоже, ничего нового там не откроешь, увы.

Дочитал «Девяносто третий год» — отличная книга. Да уж, умеет писать этот Гюго.

Не знаю, отчего-то лень болтать с Ларой. Даже веб-камера нагоняет тоску. Либидо как-то просело, что ли.

Или депрессия в скрытой форме.

Получил новогоднюю открытку от добряка Кальве: «За здоровый сельский быт» — с фотографией паровой машины во дворе фермы, 1922 год.

Позвонить, что ли, Люси, предложить приехать на подмогу, но погода такая, что вряд ли она выйдет в поле. Можно заскочить к ней, поболтать о том о сем. Макс, похоже, воркует с таинственной любовницей. Даже не заходит на аперитив в Рыбкафе. Бар в последнее время как-то опустел. Похоже, от января вообще ждать нечего, кроме скуки и снежных бурь. Январь! Ты мрачная и скорбная долина.

Ладно, пора признать: скука смертная. Сегодня пятница, я даже думал сесть в поезд и уехать в Париж, но не хочу так быстро сдаваться, да и на выходные назначены встречи. Уже неделю идет дождь, весь вход в «Дебри науки» завален картонками из-под замороженной пиццы, пованивает кошачьей мочой.

Давид, возьми себя в руки, черт побери!

Кстати, прочел тут в местной газете «Новая республика» любопытную историю: в окрестностях Мелля объявился убийца-зоофил — насилует коз, а потом душит. Животноводы и жандармерия юга департамента сбились с ног. Странно читать «изнасилование» применительно к козе. По словам ветеринара (опрошенного газетенкой), коза может даже получать удовольствие от процесса, хотя — цитирую — «размер полового органа человека сравнительно мал для размеров влагалища этого вида парнокопытных». А может, зоофил экипирован не хуже козла. Ужасно скабрезно, но дико смешно. Я даже чуть взбодрился. Свихнуться можно, чего только не найдешь в местных газетах. Буду чаще брать их у Матильды. Теперь уборка и аперитив у Томаса, пора сменить парадигму. К тому же мне обязательно надо переговорить с ним про фургончик.

Только вернулся из кафе, «Дебри науки» сверкают, как новенькая монета, любо-дорого смотреть. Хорошие новости: Томас продаст мне свой старый «рено» за символические 100 евро. К тому же возьмет на себя техосмотр и переоформление ПТС, с меня только страховка. Фургончик ничего себе, не первой молодости, но на ходу. Симпатичного желтого цвета, как почтовые фургоны. Передний бампер вогнут, кое-где ржавчина, но по такой-то цене, чего уж… Всего два посадочных места, но кого мне возить на эксурсию — непонятно. Единственный недостаток: воняет. Странное дело, невероятно смердят и сиденья, и багажник. Томас хохотнул, мол, полевка где-нибудь сдохла внутри или что-то в этом роде, — не бойтесь, выветрится. Не знаю, так это или не так, но шибает неслабо. На полу пятна чего-то черного и довольно мерзкого: кровь? Трудновато представить себе Томаса, проводящего в почтовом фургончике сатанинские ритуалы и свершающего жертвоприношения. Ладно, ведро-другое хлорки — и все как рукой снимет. Через два дня я смогу распроститься с Попрыгунчиком и слетать к морю. В Ла-Рошель, например. Или в Вандею. Хоть какое-то занятие. Потому что, будем откровенны: я десять дней не прикасался к диссертации.