Экономические дискуссии 20-х

9. Критика "механистов" и "идеалистов"

Задачи советской экономической науки по преодолению теоретических ошибок "идеалистов" и "механистов" можно кратко суммировать следующим образом: необходимо было дать правильное, марксистское толкование категорий "производственные отношения" и "производительные силы", показать их диалектическое взаимодействие. На этой основе следовало объяснить развитие общества как результат действия противоречия между производительными силами и производственными отношениями и таким образом вскрыть содержание предмета политической экономии, изучающей производственные отношения во взаимодействии с производительными силами.

Нужно отдать должное "механистам" и "идеалистам", которые в ходе полемики вскрывали ошибки своих противников и этой критикой объективно способствовали преодолению неверных положений. Однако наиболее полная и последовательная критика механистических и идеалистических концепций содержится в работах и выступлениях советских экономистов, не принадлежавших ни к "механистам", ни к "идеалистам", а последовательно отстаивавших марксистскую точку зрения.

В ходе дискуссии марксистская позиция по вопросу о предмете политической экономии последовательно была высказана в статьях Г. Абезгауза, Г. Дукора, А. Ноткина. Позднее, в 1931 г., вышла книга Г. Абезгауза и Г. Дукора "Очерки методологии политической экономии", где дискутировавшиеся вопросы получили развернутое и систематизированное рассмотрение.

В статьях Г. Абезгауза, Г. Дукора, А. Ноткина содержалась последовательная критика "механистических" и "идеалистических" версий предмета политической экономии1... Эти авторы указывали, что И. Рубин отрывал производственные отношения от реального процесса производства и поэтому в его концепции "процесс материального производства лишен внутренней специфически социальной закономерности", а "социальная закономерность не относится к процессу материального производства"2. В концепции "механистов" производственные отношения также не могут выступать как закон развития производительных сил, поскольку производственные отношения лишены самостоятельности, растворены в производительных силах. И та, и другая версия в равной степени неверны, антидиалектичны.

Убедительной критике Г. Абезгауз, Г. Дукор, А. Ноткин подвергли рубинскую концепцию "социальных форм". Производственные отношения непрерывны, они все время находятся в движении, разрешая свои противоречия. Именно эта непрерывность и обусловливает устойчивые общественные формы вещей, а отнюдь не обособившиеся от производственных отношений "социальные формы". "Устойчивость категорий политической экономии и видимое постоянство общественных свойств, которыми обладают вещи при капитализме, лишь выражают непрерывное возобновление производственных отношений, которые постоянно реализуются через посредство этих вещей"3.

Критикуя "идеалистов" и "механистов", Г. Абезгауз, Г. Дукор, А. Ноткин вместе с тем намечали позитивное решение проблемы диалектики производительных сил и производственных отношений. В отличие от И. Рубина, который законы развития производительных сил отрывал от производственных отношений, объявляя их предметом особой науки — науки о производительных силах, в отличие от "механистов", превращавших производственные отношения в пассивное отражение производительных сил, названные авторы именно систему производственных отношений рассматривали как закон развития производительных сил. "Специфически общественные законы развития производительных сил следует, вопреки Рубину, искать в развитии производственных отношений"4, — отмечалось в статье Г. Дукора и А. Ноткина.

Тем самым подчеркивалась активная роль производственных отношений и в принципе раскрывалась сущность взаимодействия производительных сил и производственных отношений как формы и содержания.

Противоречие между производительными силами и производственными отношениями Г. Дукор, А. Ноткин связывали со всей системой экономических противоречий, раскрываемых политической экономией. Противоречия в самих производственных отношениях отражают основное противоречие между производительными силами и производственными отношениями, поэтому "исследование капиталистического способа производства... есть вместе с тем исследование связи и противоречия между производственными отношениями и производительными силами капиталистического общества. Эта связь и противоречивость постоянно выступают перед нами как полюсы производственного отношения, как единство противоположностей внутри способа производства"5.

Наряду с "механистами" и последовательными "идеалистами" (И. Рубин, И. Кушин, И. Давыдов) в дискуссии участвовал широкий круг экономистов и философов, стоявших в целом на марксистских позициях, однако оказывавших И. Рубину поддержку. К их числу принадлежали Б. Борилин, А. Леонтьев, Н. Карев и ряд других. Эти авторы, критикуя механистическое направление, в то же время отмечали у И. Рубина лишь отдельные ошибки.

Как уже говорилось, дискуссия о предмете политической экономии выросла из споров об абстрактном труде. В различных позициях по этому вопросу и лежали корни "идеалистической" и "механистической" версий относительно предмета политической экономии. Поэтому опровержение взглядов "механистов" и "идеалистов" в вопросе об абстрактном труде было необходимым условием критики их трактовок предмета политической экономии. Такое опровержение содержалось в обстоятельной статье И. Блюмина "К вопросу о труде, образующем стоимость"6, в которой он подверг критике как рубинское, так и "механистическое" понимание абстрактного труда.

Между непосредственным процессом производства и стоимостью И. Рубин ставил некий нематериальный общественный труд, качественно отличный от труда материального. В своей статье М. Блюмин показал, что общественный труд не есть некая самостоятельная субстанция, отличающаяся от материального труда. Материальный труд, затраченный внутри определенных общественных отношений, и есть общественный труд. И. Блюмин сформулировал четыре признака, которые отличают общественный труд от труда изолированного индивида (если последний вообще имел место).

Во-первых, труд выступает как общественный уже потому, что он затрачивается членами общества, потому, что он общественно организован. Во-вторых, общественный труд носит общественно полезный характер. Производитель в обществе работает не на себя, а на других, его труд выступает как звено в общественном разделении труда. В-третьих, труд, для того чтобы стать общественно полезным, должен получить общественное признание, быть общественно признанным. Следовательно, в-четвертых, труд должен подвергнуться в той или иной форме общественному регулированию (конкуренция, планирование), т. е. явиться общественно регулируемым трудом.

И. Блюмин давал материалистическое толкование общественного труда, которое не оставляло места, с одной стороны, для механистических внеисторических построений, сводящих труд к затрате энергии, с другой стороны, для рубинской концепции общественного труда как нематериального, ничего общего с реальным трудом не имеющего. Социальная, историческая определенность присуща именно материальному труду, подчеркивал И. Блюмин. Он опровергал представление об абстрактном труде как о вечной категории. Абстрактный труд, писал И. Блюмин, есть физиологический труд товаропроизводителей. Только в качестве абстрактного труда труд товаропроизводителей проявляется как общественный. С точки зрения "механистов", абстрактный труд выступает не как историческая, а как логическая категория. Переход от абстрактного труда к товару, стоимости оказывается невозможным; необъяснимым становится и противоречие между абстрактным и конкретным трудом.

И. Блюмин отвергал противопоставление абстрактного труда конкретному как социального несоциальному, что было присуще И. Рубину и его сторонникам. Ошибочным было бы утверждать, - указывал И. Блюмин, что конкретный труд в товарном обществе лишен общественной характеристики, которую составляет единство абстрактного и конкретного труда и противоречие между ними.

Как "механисты", так и "идеалисты" в своих определениях предмета политической экономии исходили из неверного толкования категории "производительные силы", отождествляли производительные силы с техникой. Возражавшие им экономисты и философы в ходе полемики опровергали этот ошибочный взгляд, раскрывали содержание производительных сил. Производительные силы нужно рассматривать как историческую общественную категорию, т. е. в единстве с "исторически данной системой общественного производства... " Другими словами, закон движения производительных сил определяется не одним лишь количественным уровнем их роста, но и формой движения, которая не сводится к количественным показателям их роста. Формой движения производительных сил является общественная система производства, "общественные отношения людей по производству"7, — писал Г. Баммель.

Г. Баммель подчеркивал, что тот, кто отрывает производительные силы от формы их развития — производственных отношений — и представляет производительные силы как чисто техническую категорию, неминуемо попадает в плен абстрактного натурализма и технологизма ("как механисты") или не менее абстрактного социологизма (как И. Рубин и "рубинцы").8

Среди советских экономистов не было разногласий по вопросу о том, являются производительные силы общественной или технической категорией; никто из них формально не отрицал общественного характера производительных сил, и вместе с тем никто не отрицал технического элемента в этой категории. Некоторые разногласия возникли в связи с проблемой соотношения общественного и технического моментов в категории "производительные силы".

Анализируя "Капитал" К. Маркса в своих комментариях, а также в статье "Производительные силы и производственные отношения в марксистской политической экономии", Д. Розенберг делал вывод, что К. Маркс употреблял термин "производительные силы" в различных значениях. Во-первых, под производительными силами К. Маркс действительно имел в виду технику, которая не может быть предметом политической экономии. Во-вторых, К. Маркс видел в производительных силах носителей производственных отношений, и как таковые производительные силы не могут быть абстрагированы от производственных отношений, не могут быть исключены из предмета политической экономии. Различный смысл термина "производительные силы", по мнению Д. Розенберга, обусловлен реально существующей двойственной природой производительных сил. С одной стороны, это совокупность технических элементов и физиологической силы человека, с другой стороны, производительные силы — носитель производственных отношений.

Д. Розенберг подчеркивал, что нельзя от технической стороны производительных сил переходить к объяснению производственных отношений. Машина, взятая как сумма технических элементов, еще не находится в каузальной связи с производственными отношениями. Удачно перефразируя известное высказывание К. Маркса, он отмечал, что машинное производство по своей природе - не капиталистическое, но капиталистическое производство по своей природе - машинное.

Связь производительных сил с производственными отношениями вытекает не из технической, а из социальной их определенности. "Все потребительные стоимости, созданные человеческим трудом, — писал Д. Розенберг, — могут быть товарами и, следовательно, носителями отношений товаровладельцев... Отношения же между рабочими и капиталистами овеществляются уже иначе... Капиталистические отношения непосредственно выражаются и овеществляются в производительных силах капиталистического общества. И обратно: производительные силы капиталистического общества являются носителями и выразителями капиталистических отношений"9.

Б. Борилин возражал против построений Д. Розенберга. Он считал, что Д. Розенберг допустил удвоение категории "производительные силы". В действительности, писал Б. Борилин в статье "Наши разногласия с механистами в политической экономии"10, элемент техники является не равноправной стороной производительных сил (наряду с социальноисторической стороной), а моментом, который содержится в производительных силах "как снятый".

Вместе с тем Б. Борилин возражал и против того, чтобы техническую сторону производительных сил рассматривать как нечто несоциальное, чисто природное. "Нами решительно должна быть отвергнута попытка изобразить производительные силы и технику как чисто природные явления и ограничить социальное изучение производительных сил и их движения только этой естественной стороной"11. Техника, подчеркивал он, — это не природа, а "очеловеченная природа", и рассматривать ее нужно в связи с общественными отношениями людей.

Действительно, характер категории "производительные силы", как ее толкует Д. Розенберг, неясен: одна сторона этой категории оказывалась общественной, другая — технической. Это скорее не две стороны одной категории, а две различные одноименные категории. Производительные силы, содержащие в себе технический момент, являются и носителем, и объектом производственных отношений. Поэтому диалектическое построение Б. Борилина (технический момент содержится в производительных силах "как снятый") представляется более богатым, жизненным и конкретным, а построения Д. Розенберга (две стороны производительных сил — общественная и техническая) —абстрактными, незавершенными.

В статье "Наши разногласия с механистами в политической экономии" Б. Борилин подверг развернутой критике "механистическое" и "идеалистическое" понимания производственных отношений. Идеалистическая атака на марксизм, писал он, предпринятая "социальниками", побудила некоторых советских экономистов (С. Бессонова, А. Кона и др.) спасаться под сенью механистического материализма.

"Социальники" смешивали производственные отношения с правовыми, идеологическими и т. д., давали производственным отношениям идеалистическое толкование. У "механистов" производственные отношения, взятые сами по себе, также нематериальны. А. Кон и С. Бессонов фактически принимали идеалистическое толкование производственных отношений как предпосылку и затем пытались "материализовать" производственные отношения, растворяя их в производительных силах. "Но вопреки представлению т. Кона и всей социальной школы, производственные отношения сами по себе, по своему внутреннему существу являются материальными, — писал Б. Борилин. — В противоположность представлению т. Кона, они сами по себе являются содержательными и, выступая в качестве содержания, приобретают форму хотя бы в виде вещной формы, в которую они одеваются в капиталистическом обществе"12.

Б. Борилин критиковал как механистическую, так и идеалистическую трактовку предмета политической экономии. "Правильному марксистскому пониманию предмета политической экономии, — писал он, — в равной мере чужды и механическое смешение производительных сил и производственных отношений, и формально-идеалистический разрыв между этими двумя различными, но связанными сторонами единого процесса производства"13.

Для того чтобы сформулировать марксистское определение предмета политической экономии, необходимо дать правильное толкование производительных сил и производственных отношений, их взаимосвязь представить как внутреннюю, а не как внешнюю. "Прежде всего самое понимание производственных отношений как общественной формы производства должно нам гарантировать рассмотрение этой формы производства в связи с его содержанием, производственных отношений — в связи с производительными силами"14.

При изучении производственных отношений нужно учитывать, что производительные силы выступают прежде всего как исходный момент их развития. Однако этим ограничиваться нельзя. Производительные силы, подчеркивал Б. Борилин, являются необходимым моментом диалектики движения самих производственных отношений на всем протяжении их развития. "... Изучение всей диалектики движения производственных отношений предполагает изучение конфликта, который назревает в данной общественной формации между производительными силами и производственными отношениями"15.

Внутреннее единство производственных отношений и производительных сил, делал вывод Б. Борилин, нельзя понять иначе, чем как взаимный переход этих категорий. Производственные отношения связаны с производительными силами не внешней, а внутренней связью. «Форма "вобрала" в себя содержание, — писал Б. Борилин, - как один из своих моментов. В этом смысле нужно сказать, что производственные отношения заключают в себе производительные силы, но в превращенном, в снятом виде, как момент самих производственных отношений»16.

Диалектическое толкование взаимодействия производительных сил и производственных отношений позволяет в каждом противоречии капиталистических производственных отношений видеть отображение противоречия между производительными силами и производственными отношениями и в то же время не подменять всю систему противоречий капитализма одним этим противоречием. Изучая производственные отношения, их противоречия, политическая экономия познает механизм движения производительных сил со стороны их социальной формы. Следовательно, ограничение предмета политической экономии производственными отношениями ни в какой степени не может и не должно мешать изучению взаимоотношений между производственными отношениями и производительными силами, писал Б. Борилин.

Таким образом, производственные отношения выступают не как пассивный рефлекс производительных сил (что свойственно для концепции "механистов" и "идеалистов"), а как активная, действенная форма их развития. Производственные отношения являются формой развития производительных сил и на той стадии развития, когда производительные силы приходят в непримиримое несоответствие с формой своего развития. Этот момент диалектики производительных сил и производственных отношений был показан К. Марксом в последнем отделе I тома "Капитала”. Б. Борилин в ходе дискуссии подчеркнул этот необходимый момент диалектики производительных сил и производственных отношений. В полном соответствии с учением К. Маркса он указывал, что производительные силы, вступающие в противоречие с производственными отношениями, являются при этом исторически развившимся результатом самих производственных отношений.

Марксистское диалектико-материалистическое понимание производственных отношений предполагает их изучение во взаимосвязи с производительными силами. Это взаимодействие выступает в том, что производительные силы являются, во-первых, исходным пунктом развития производственных отношений, во-вторых, внутренним моментом в диалектике самих производственных отношений, в-третьих, исторически сложившимся результатом развития производственных отношений.

На рубеже 20-х и 30-х годов в экономической политике, в хозяйственной и политической ситуации в стране произошли резкие сдвиги. Началась коллективизация, была осуществлена реорганизация управления промышленностью, ликвидировавшая хозрасчет трестов, наконец, проведена кредитная реформа, завершившая ликвидацию кредитно-денежной системы нэпа.

К 1929 г. дискуссии, имевшие непосредственное практическое значение (о путях движения советской экономики к социализму, об эволюции крестьянского хозяйства, о принципах планирования, источниках накопления, темпах роста, о регулировании кредитно-денежной системы), сворачивались или были уже свернуты. Методологическая дискуссия все еще продолжалась, однако, оторванная от почвы живой, развивающейся науки, она все больше замыкалась в сфере абстрактных построений.

В начале 1930 г. методологическая дискуссия также была прекращена. После совещания в ЦК ВКП (б) в журнале "Большевик" (1930. №2) была опубликована статья, подписанная В. Милютиным и Б. Борилиным, которая объявляла дискуссию оконченной. В статье содержалась в целом справедливая критика в адрес "механистов" и "идеалистов", осуждалась тенденция широкого круга экономистов замкнуться в абстрактных, общеметодологических построениях, выдвигалась рекомендация вернуться к изучению актуальных проблем советской экономики и мирового хозяйства.

Упреки в адрес участников дискуссии (сами по себе, взятые вне конкретных исторических условий, — справедливые) формулировались таким образом, как будто бы отрыв от актуальных хозяйственных проблем — исключительно их личная вина. Между тем реальных условий для обсуждения коренных вопросов экономики и экономической политики к этому времени уже не было: были оборваны практически все экономические дискуссии, исчезла возможность для свободного обмена мнениями, для столкновения научных школ и направлений. Осуществлявшиеся на практике экономические мероприятия оказывались вне научной критики, а в случаях, когда эти мероприятия приводили к тяжелым негативным последствиям и их приходилось срочно выправлять, вина перекладывалась либо на местные власти (знаменитое "головокружение от успехов" в ходе коллективизации), либо на мифических "вредителей" (как это было в случае с кредитной реформой), либо на экономическую науку.

Проблемы, которые горячо обсуждались в 20-х годах, были не только отодвинуты в сторону, но и надолго забыты. Особенность наших дней заключается не только в том, что обострился интерес к истории, что открывается возможность рассматривать экономические дискуссии в связи с общеисторическим фоном, отказаться от предвзятых оценок людей и событий, но прежде всего в том, что проблемы, обсуждавшиеся в 20-х годах, вновь становятся актуальными. Поэтому богатейшее наследие, которое содержат экономическая наука и хозяйственная практика того периода, должно быть введено в научный оборот, помогать решению задач, стоящих перед нами сегодня.