Экзекутор

39

Он сидел в одиночестве в своей комнате, глядя на плотные струи дождя за окном. Он любил дождь, особенно такой. Его гула почти хватало, чтобы заглушать крики и стоны боли, которые доносились из соседней комнаты, — почти хватало. Он спросил отца, почему доктор не сделает что-нибудь. Почему ее не отвезут в больницу, где ей станет лучше.

«Больше ничего сделать невозможно», — сказал отец со слезами на глазах. Он опустил две таблетки в стакан с водой и спрятал пузырек с лекарством глубоко в шкафчике под потолком их маленькой кухни.

— А мы не можем дать ей побольше таблеток, пап? Они помогут ей справляться с болью. Она не кричит так, когда берет их.

— Нет, Роберт, — нервно ответил отец. — Слишком много не принесет ей пользы.

Он должен был заботиться о ней, когда отца не было дома, и, кроме того, отец работал по ночам.

По ночам всегда было хуже всего. Ее крики звучали громче, стоны были полны глубокой боли. Его всегда колотило от них. Не так, как от холода, но от сильной дрожи, которая шла откуда-то изнутри. Ее болезнь доставляла ей непрестанную боль, и он хотел как-нибудь помочь ей.

Он осторожно приоткрыл дверь в ее комнату. Ему хотелось заплакать, но отец сказал, что он не должен этого делать. Она лежала, свернувшись комочком в постели. Колени были подтянуты к груди, а руки плотно обхватывали ноги. Она плакала.

— Пожалуйста, — прошептала она, — помоги мне. Я так страдаю.

Он дрожал, пытаясь удержать слезы в горле.

— Что я могу сделать, мам? — Голос у него был такой же слабый, как и у нее.

Она свернулась еще плотнее.

— Хочешь, чтобы я позвал папу?

Она помотала головой. По лицу ее текли слезы.

— Папа может позвать врача. Он придет и поможет тебе.

— Папа не может помочь, дорогой мой. И врач тоже не сможет.

Его мать сейчас казалась совершенно другим человеком. Она так исхудала, что ему казалось, что кости сейчас проколют складки обвисшей кожи. Под глазами были темные, почти черные мешки. Ее когда-то прекрасные светлые волосы были острижены и прилипали к ее потному лицу. Губы высохли и растрескались.

— Я могу согреть для тебя молока, мам. Ты же любишь горячее молоко.

Она еле заметно покачала головой. Ее дыхание вырывалось короткими всхлипами.

— Хочешь, я дам тебе бисквитов? Ты почти не ела сегодня.

Она дернулась, когда новый приступ боли скрутил ее тело.

— Пожалуйста, малыш. Помоги мне.

Он больше не мог сдерживать слезы, и они потекли по щекам.

— Ты можешь помочь мне справиться с болью, — сказала она дрожащим голосом. — Ты можешь дать мне мои пилюли. Ты же знаешь, где они лежат, правда?

Тыльной стороной правой руки он вытер мокрый нос. Она видела, как он испуган и дрожит.

— Они очень высоко наверху, — сказал он, пряча глаза.

— Неужели ты не сможешь достать их для меня, малыш? Пожалуйста. Боль так долго мучает меня. Ты не знаешь, как это больно.

Его глаза были залиты слезами, и все расплывалось. Сердце было пусто, и ему казалось, что все силы покинули его. Не произнеся ни слова, он медленно повернулся и открыл дверь.

Мать попыталась позвать его, но голос был так слаб, что с губ ее слетел только шепот.

Он вернулся через несколько минут, неся поднос, на котором стоял стакан воды, флакон с лекарством и лежали два кремовых бисквита. Она смотрела, не веря своим глазам. Очень медленно и перебарывая невыносимую боль, она привстала и приняла сидячее положение. Он подошел ближе, поставил поднос на прикроватный столик и протянул ей стакан с водой.

Она подарила ему самую искреннюю улыбку, которую он когда-либо видел.

— У меня не хватит сил открыть бутылочку, дорогой. Ты можешь это сделать для меня?

Он взял флакончик, надавил на пробку и повернул ее против часовой стрелки. Высыпав на ладонь две пилюли, он протянул их ей. Она взяла их, положила в рот и запила водой. Она даже еще не проглотила их, а ее взгляд молил — еще!

— Я читал рецепт, мама. В нем сказано, что ты не должна принимать в день больше восьми. Две ты взяла сейчас. Уже получается десять.

— Ты так умен, мой дорогой. — Она снова улыбнулась. — И так сообразителен. Я очень люблю тебя, и мне так жаль, что я не увижу, как ты растешь.

Его глаза снова наполнились слезами, когда она обхватила высохшими пальцами флакончик с лекарством. Он крепко держал его.

— Все в порядке, — прошептала она. — Теперь все в порядке.

Помедлив, он выпустил флакончик.

— Папа будет сердит на меня.

— Нет, не будет, малыш. Обещаю тебе. — Она положила в рот еще две пилюли.

— Я принес тебе бисквиты, — показал он на поднос. — Твои любимые, мам. Пожалуйста, съешь хоть один.

— Я съем, дорогой мой, но позже. — Она взяла еще несколько пилюль. — Когда папа придет домой, — прошептала она, — скажи ему, что я люблю его. Сможешь это сделать для меня?

Он кивнул. Его глаза не отрывались от почти опустевшего флакончика.

— Почему бы тебе не пойти почитать одну из своих книжек, дорогой? Я люблю, когда ты читаешь.

— Я могу почитать здесь. Сяду в углу, если хочешь. И буду сидеть тихонько. Обещаю.

Она протянула руку и коснулась его волос.

— Теперь со мной все будет отлично. Боль начала уходить. — У нее были тяжелые веки.

— Я могу посторожить комнату. Я сяду около дверей.

Она улыбнулась, перебарывая боль.

— Почему ты хочешь сторожить двери, милый?

— Ты как-то рассказала мне, что Бог приходит и забирает больных людей на Небо. Я не хочу, чтобы Он забирал тебя, мам. Я посижу у дверей, и, если Он придет, я скажу Ему, чтобы Он уходил. Я скажу Ему, что тебе стало лучше и чтобы Он не забирал тебя.

— Ты скажешь Богу, чтобы Он уходил.

Он решительно кивнул.

Она снова улыбнулась:

— Мне будет так не хватать тебя, Роберт.