Эмигранты. Поэзия русского зарубежья

Всегда чего-нибудь нет, —

Чего-нибудь слишком много…

На все как бы есть ответ —

Но без последнего слога.

Свершится ли что — не так,

Некстати, непрочно, зыбко…

И каждый не верен знак,

В решенье каждом — ошибка.

Змеится луна в воде —

Но лжет, золотясь, дорога…

Ущерб, перехлест везде.

А мера — только у Бога.

Падающие, падающие линии…

Женская душа бессознательна,

Много ли нужно ей?

Будьте же, как буду отныне я,

К женщине тихо-внимательны,

И ласковей, и нежней.

Женская душа — пустынная.

Знает ли, какая холодная,

Знает ли, как груба?

Утешайте же душу невинную,

Обманите, что она свободная…

Все равно она будет раба.

Качаются на луне

Пальмовые перья.

Жить хорошо ли мне,

Как живу теперь я?

Ниткой золотой светляки

Пролетают, мигая.

Как чаша, полна тоски

Душа — до самого края.

Морские дали — поля

Бледно-серебряных лилий…

Родная моя земля,

За что тебя погубили?

В церкви пели «Верую»,

весне поверил город.

Зажемчужилась арка серая,

засмеялись рои моторов.

Каштаны веточки тонкие

в мартовское небо тянут.

Как веселы улицы звонкие

в желтой волне тумана.

Жемчужьтесь, стены каменные,

марту, ветки, верьте…

Отчего у меня такое пламенное

желание — смерти?

Такое пристальное, такое сильное,

как будто сердце готово.

Сквозь пенье автомобильное

не слышит ли сердца зова?

Господи! Иду в неизвестное,

но пусть оно будет родное.

Пусть мне будет небесное

такое же, как земное…

Совсем не плох и спуск с горы:

Кто бури знал, тот мудрость ценит.

Лишь одного мне жаль: игры…

Ее и мудрость не заменит.

Игра загадочней всего

И бескорыстнее на свете.

Она всегда — ни для чего,

Как ни над чем смеются дети.

Котенок возится с клубком,

Играет море в постоянство…

И всякий ведал — за рулем —

Игру бездумную с пространством.

Играет с рифмами поэт,

И пена — по краям бокала…

А здесь, на спуске, разве след —

След от игры остался малый.

Пускай! Когда придет пора

И все окончатся дороги,

Я об игре спрошу Петра,

Остановившись на пороге.

И если нет игры в раю,

Скажу, что рая не приемлю.

Возьму опять суму мою

И снова попрошусь на землю.

К простоте возвращаться — зачем?

Зачем — я знаю, положим,

Но дано возвращаться не всем.

Такие, как я, не можем.

Сквозь колючий кустарник иду,

Он цепок, мне не пробиться…

Но пускай упаду,

До второй простоты не дойду,

Назад — нельзя возвратиться.

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное деянье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук?

Не мы, не мы… Растерянная челядь,

Что, властвуя, сама боится нас!

Все мечутся, да чьи-то ризы делят,

И все дрожат за свой последний час.

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора…

Но стыдно тем, кто, весело-покорны,

С предателями предали Петра.

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к «Петрограду» рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?

Но близок день — и возгремят перуны…

На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!

Восстанет он, все тот же, бледный, юный,

Все тот же — в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветреных раздолий

И в белоперистости вешних пург, —

Созданье революционной воли —

               Прекрасно-страшный Петербург!

Припав к моему изголовью,

ворчит, будто выстрелы, тишина;

запекшейся черною кровью

ночная дыра полна.

Мысли капают, капают скупо,

нет никаких людей…

Но не страшно… И только скука,

что кругом — все рыла тлей.

Тли по мартовским алым зорям

прошли в гвоздевых сапогах.

Душа на ключе, на тяжком запоре,

отврат… тошнота… но не страх.

Блевотина войны — октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил — засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты…

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

Как скользки улицы отвратные,

             Какая стыдь!

Как в эти дни невероятные

             Позорно жить!

Лежим, заплеваны и связаны

             По всем углам.

Плевки матросские размазаны

             У нас по лбам.

Столпы, радетели, водители

             Давно в бегах.

И только вьются согласители

             В своих Це-ках.

Мы стали псами подзаборными,

             Не уползти!

Уж разобрал руками черными

             Викжель — пути…

Наших дедов мечта невозможная,

Наших героев жертва острожная,

Наша молитва устами несмелыми,

Наша надежда и воздыхание,—

             Учредительное Собрание,—

                       Что мы с ним сделали..?

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли все святое:

И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.

Пришла Невеста. И невесте

Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Ее в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И в наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лед по Неве кровав и пьян…

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной…

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплеванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьется рабий дым,

Дрожа протягиваем руки

Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть — или проснуться,

Но так не жить! Но так не жить!

Щетинятся сталью, трясясь от страха,

Залезли за пушки, примкнули штык,

Но бегает глаз под серой папахой,

Из черного рта — истошный рык…

Присел, но взгудел, отпрянул кошкой.

А любо! Густа темь на дворе!

Скользнули пальцы, ища застежку,

По смуглым пятнам на кобуре…

Револьвер, пушка, ручная граната ль, —

Добру своему ты господин.

Иди, выходи же, заячья падаль!

Ведь я безоружен! Я один!

Да крепче винти, завинчивай гайки.

Нацелься… Жутко? Дрожит рука?

Мне пуля — на миг… А тебе нагайки,

Тебе хлысты мои — на века!

Она не погибнет, — знайте!

Она не погибнет, Россия.

Они всколосятся, — верьте!

Поля ее золотые.

И мы не погибнем, — верьте!

Но что нам наше спасенье:

Россия спасется, — знайте!

И близко ее воскресенье.