Эр-Три

Глава 10. Объект и Проект

Все началось с того, что остров оказался полуостровом: в этом я убедился, выведя с элофона морок с картой этой, очень интересной, местности.

Мне, конечно, говорили об этом и раньше, но в голове моей мохнатой, утомленной страшным перелетом и массой новых, пусть и позитивных, впечатлений и ощущений, отложился, отчего-то, именно остров.

Экраноплан наш стоял у пристани: именно стоял, не покачиваясь и не вибрируя, будто накрепко прибитый исполинскими гвоздями к недалекому дну. Немного шумели сходящие на берег пассажиры, каковых, и правда, оказалось совсем немного — человек, от силы, тридцать. Громко и противно орали вечно голодные чайки, которых я совершенно не ожидал здесь, на крайнем севере, увидеть — если верить карте, а оснований в ней сомневаться у меня не было, полуостров находился значительно севернее не только Зеленого Острова, но и Острова Ледяного.

Снова подумал о Рыжей-и-Смешливой: ей нравились такие, климатически-парадоксальные места, а мне нравилось, когда что-то нравилось ей.

- Полуостров Rybachiy, - сообщила мне переводчик. - Самое теплое место советского Крайнего Севера.

- Интересное название, - попробовал проявить вежливость уже думающий о своем, почти собачьем, я. - Что оно означает?

- Рыбацкий, - жизнерадостно опередил девушку американский инженер. - Тут во все времена водилась рыба, очень много рыбы, профессор. Море местное не замерзает принципиально, а значит, вместе с рыбой и из-за нее тут всегда были и рыбаки.

- Здесь очень северно и должно быть очень холодно зимой, - решил уточнить я. - Я понимаю, что где-то здесь заканчивается теплое течение, но одной только силы его тепла вряд ли бы хватило на то, чтобы в краю вечной зимы устроить вечное же лето.

- Дело, конечно, не только в течении. Есть гипотезы, есть даже теории. - Проявила знание материала девушка Анна Стогова. - Например, отечественные климатологи давно отмечали, что в округе практически не водятся ледяные спектры — а ведь тысячей километров к востоку от них попросту нет житья! Может, дело в том, что серьезно нарушена нормальная карта стихийных эфирных сил?

Некая мысль, обосновавшаяся в самом дальнем и пыльном углу моей ментосферы — хотя у сферы, даже виртуальной, углов быть не может — сделала пару шагов, первых и от того робких, с периферии в сторону центра внимания. Мысль была как-то связана с аномально теплым северным краем, но додумать ее до конца я не успел — неторопливо, за умной беседой, шествуя по пристани, мы, наконец, добрались до здания морского вокзала.

Вокзал оказался солиден и воздушен, хотя так и не бывает, во всяком случае, одновременно. Размеры здания казались избыточными для заштатного морского порта, ажурные конструкции напоминали рвущийся к солнцу лес, а багряно-золотая окраска бетонных, видимо, «деревьев», превращала лес в совершенно осенний.

- Нравится домик? - весело поинтересовался инженер. - Мне тоже. Десятый раз его вижу, можно сказать, юбилей, а восхищаться не перестаю. Эльфы строили, морские, вроде как — из Мариенбурга, а старшие расы умеют нечто такое, чего нам, вторым детям, не понять и не освоить, правда?

Мне стало неприятно — в очередной раз за этот долгий день. Положительно, бесцеремонность некоторых представителей технической интеллигенции начинала действовать на нервы: может быть, такой энергичный подход и был оправдан на заводском производстве, но в повседневной жизни он претил.

- Я, если вы не заметили, вообще псоглавец, зверолюд. То есть, в общем, из третьих детей. - Убедившись в том, что меня внимательно слушают, я продолжил. - С моей точки зрения и человеческие-то жилища, двеллинги Вторых, излишне сложны: вот снежные иглу, юрты из жердей и шкур, или, на крайний случай, северские землянки — другое дело, все просто и понятно. Случайно сгорело иглу, снесло ветром землянку, растаяла юрта — взял, и выстроил заново из того, что было под рукой.

Вид американского советского инженера, принятый им после моих слов, был настолько ошарашенным, что послужил настоящим бальзамом для моего исстрадавшегося чувства деликатности.

- Иглу? Сгорело? Оно же из снега! Снег — это же вода! Нет, конечно, при должном приложении эфирных сил можно сжечь что угодно, но не случайно же!

Остроту момента зачем-то разрядила девушка Анна Стогова. - Профессор Амлетссон шутит, - сообщила она обескураженному Хьюстону.

Я немедленно расхохотался, чем вызвал обидную, но ожидаемую, реакцию окружающих, слабых духом и не готовых к зрелищу ржущего во всю пасть псоглавца. Спутники мои, уже привыкшие к проявлениям моего, скажем так, животного магнетизма, почти даже и не дернулись, зато остальные пассажиры и другие посетители здания морского вокзала дружно шарахнулись в разные стороны, образовав вокруг нашей невеликой компании комфортное пустое пространство.

Монументальный вокзал оказался внутри намного компактнее, чем выглядел снаружи, и скоро закончился, будучи пройден насквозь. Показалась парковка, отчаянно напоминающая таковую в любом европейском городе — не было, разве что, вездесущих паркопов, вооруженных монструозного вида рабочими планшетами, и, соответственно, ветер не трепал розовые квитанции, подсунутые под стеклоочистители. На парковке нас уже ждали: темно-зеленого окраса микроэсобус, борт которого был украшен уже знакомым оранжевым логотипом и четырьмя крупными, но плохо читаемыми, буквами, стоял буквально у самого выхода из солидно-воздушного здания.

- Анна, извините, я Вас побеспокою, - решительно, но вежливо, обратился я к переводчице. - Как читается и расшифровывается эта надпись? Первую букву я знаю, третью тоже, четвертая, при некоторой фантазии, напоминает неправильно написанную N, но вторая…

- VTSAI. Vserossiyskiy Tsentr Arkheologicheskikh Issledovaniy, так это читается, - немедленно ответила девушка Анна Стогова. - Что на британском означает, примерно…

- Спасибо, дальше я понимаю. Странно не знать названия организации, с которой у тебя контракт. - я улыбнулся, а еще подумал, что слова такой дикой длины и сложности произношения, да в составе активной речи, наверное, требуют значительно более высокого уровня образованности населения, чем тот, к которому я привык. Еще я подумал, что понемногу набираюсь дурных манер от одного невоспитанного инженера: так резко перебивать переводчицу, конечно, не стоило.

Название же… Фраза отбрасывала тень, даже будучи произнесена вслух. Если же вспомнить, как она правильно пишется латинскими буквами, становилось и вовсе непонятно, зачем эти достойные люди с таким упорством держатся за свою весьма альтернативную графику и чудовищно сложный советский язык. Можно ведь было вместо этого перейти на британский: именно так сделали в свое время ирландцы, и не только они, от чего все, конечно, только выиграли.

Микроэсобус оказался, как минимум, не хуже мобиля, на котором мы ездили по Архангельску: ожидаемо, более старый (двигатель находился на нормальном, а не эфирном, плане), но и более вместительный (я насчитал двенадцать сидений и обнаружил втрое больший, чем в оставшемся в Архангельске, мобиле, грузовой отсек). Кроме того, этот эсобус оказался снабжен собственным шофером, темно-зеленым почти до черноты орком, обряженным в некое подобие экспедиционного комплекта: широкие парусиновые штаны с огромными карманами, того же материала небеленую рубаху и высокие шнурованные ботинки коричневой кожи.

Орк оказался носителем очень красивой местной фамилии. «Таалайбек Уулу» — представился он, убедившись, видимо, что мы — именно те, кого он ожидает.

Шофер, кстати, стоял, опершись на водительскую дверцу, и от того я не сразу понял, насколько он могучего сложения и исполинского роста.

- Не меньше шести футов, а то и шесть футов с дюймами, - негромко поделился своими соображениями Хьюстон (оказалось, что он смотрел туда же, куда я, и перехватил мой взгляд). - На местные меры это два метра, - уточнил он зачем-то.

- В футах получается больше, - пошутил я, утверждаясь в удобном кресле. - Хотя метры мне, конечно, ближе.

Наш, исландский, чрезвычайный королевский посланник, когда-то оказался в Зале Часов одновременно с представителями Держав, и магсимиле Хёдрика Третьего на Конвенции красуется совсем рядом с подписью тайного советника Окунёва, о чем я и сообщил американцу.

Еще я не преминул добавить, что считаю метрическую систему, или, иначе, систему Си, одним из величайших достижений человечества, в отличие от сложной и удивительной в своей несистемности имперской системы мер. Что именно применение метра и килограмма позволило современной науке совершить столь мощный рывок, и что даже британские и американские ученые, в быту ломающие себе головы футами, дюймами и прочими ярдами, в работе давно перешли на меры десятеричные.

- Профессор, Вы что, действительно все это знаете на память? - с явно читаемой смесью недоумения и восхищения воззрился на меня инженер, пропустивший мимо ушей реприманд об отсталости имперской системы мер. - Нет, маголограммы не видно, - поводил, на всякий случай, ладонью перед моим носом американский коммунист. - Значит, помните. Но зачем? Это ведь совершенно не Ваша отрасль и область знания!

Шутки в этот день мне, определенно, удавались. Вот и тут я немедленно изобразил неконтролируемый рефлекс: клацнул, приподняв для пущей опасности губы, пастью, полной, если что, совершенно по-волчьи острых зубов. Получилось громко и смешно: громким был сам звук, смешным — выражение лица моего визави, отшатнувшегося в священном ужасе.

Сдвинулась, вставая на место, дверь салона. Негромко хлопнула еще одна дверь, уже шоферская. Мобиль завелся, двинулся с места плавно и бесшумно и выехал со стоянки на шоссе.

- Этим и отличается пытливый ум от ума, скажем так, ограниченного, - ехидно сообщила русалка, оказавшаяся в салоне как-то незаметно: я был готов поставить последний дюйм своего хвоста против мятого rubl, что в дверь она не входила. - Для настоящего ученого не бывает информации ненужной, бывает временно не востребованная.

Хьюстон выставил перед собой ладони, как бы защищаясь от чего-то или кого-то. Стало понятно, что сейчас я вижу новую часть какого-то старого спора, весьма, впрочем, дружелюбного: никто из оппонентов не обижался сам и не имел в виду обидеть другого.

- Ну и что, я и не отрицаю, что назвать меня ученым, тем более — настоящим, нельзя. Я, товарищ Бабаева, инженер, понимаете? Ин-же-нер, то есть, практик. - Американец откинулся на спинку сиденья: мобиль неспешно, без рывков, но уверенно, набрал крейсерскую скорость. - Круг знаний ограничен, зато уровень навыка превосходен. Или будем скромнее: почти превосходен.

Ехать пришлось недалеко и недолго, шоссе местные жители проложили преотличное (даже последние, очевидно грунтовые, километры, почти не отличались по плотности и равномерности от асфальтированной части), пикировка моих попутчиков и временных коллег была смешной и занятной. Дорога пролетела совершенно незаметно.

- Вот, - широким жестом обвела горизонт Наталья Бабаева. - Это и есть наш Объект.

Администратор вновь преодолела стенку транспортного средства способом не очевидным, незаметным и моментальным, и указывала на искомое, уже стоя на грунте, а не сквозь прозрачное стекло. В тыльной части микроэсобуса возился шофер: он перегружал наш невеликий, благодаря волшебству, багаж, на парящую тележку.

Я выбрался из нашего славного транспорта, утвердился на самом краю асфальтированной площадки местной парковки, и решительно осмотрел местность, лежащую в долине передо мной. Объект… Впечатлял.

На площади около гектара раскинулся комплекс, состоящий из набора объектов более мелких, без заглавной буквы в начале слова: там были симпатичные двухэтажные домики, ярко раскрашенные вагончики и даже откровенные экспедиционные палатки. В нескольких местах красовались набранные на каркасе и из жестяных листов, прямоугольные здания: то ли цеха, то ли склады. В отдалении пыхтела могучим эфирно-дизельным генератором электростанция, типовая и уместная, кажется, в составе любой экспедиции такого рода по всему свету.

Территория была обнесена неубедительным забором, собранным из секций, немного напоминающих лежанки старинных кроватей: такая сетка как-то называлась, название, почему-то ассоциировалась с пограничной речкой где-то то ли в Австрии, то ли в Венгрии, и вспомнить это название отчего-то казалось полезным.

Посреди комплекса возвышался приличной высоты холм с вершиной, полностью укрытой монументальным сооружением из железа и бетона: конкретно так уже нигде не строили, но, с другой стороны, работы на Объекте были начаты десять лет назад.

Все это было пронизано сотней дорог, дорожек и даже тропинок, образом хаотичным, но имеющим в своей основе некую систему, перегорожено заборчиками, заборами и бетонными стенами, и сейчас напоминало муравейник, в который уронили огромный камень: в роли последнего, видимо, выступал железобетонный холм.

- И все же, позвольте Вас поправить, - с ехидством неимоверным возразил Хьюстон. - Иначе мы сразу же введем в заблуждение нашего доброго профессора. Вот это вот всё, - инженер почти повторил жест администратора, - не сам Объект, а только еще Проект. Все эти здания и палатки — жилые корпуса, столовые, склады, даже медицинский пункт и узел дальней связи. Объект, конечно, находится внутри вон той древней усыпальницы.

Я вздрогнул и ощетинился. С этого места и в таком освещении, да еще с учетом немного предвзятого моего отношения, забетонированный ступенями холм действительно напоминал некую древнюю гробницу, и я в очередной раз был готов биться об заклад, что нечто такое я уже видел, причем — именно в связи с Советской Россией! Правда, то, предыдущее, здание было то ли сразу выстроено из красного гранита или мрамора, или позже им облицовано, и ассоциации вызывало, отчего-то, мрачные, но праздничные.

- Главное, - продолжил американец, пытаясь, видимо, свести все к шутке, - чтобы это место не стало настоящей гробницей для всего нашего проекта… Да и нас самих — тоже.

- Дурацкая шутка получилась, товарищ инженер. Не ожидала, особенно от коммуниста, - внезапно, в нарушение всяческой субординации, прорезалась девушка Анна Стогова.

Бледнокожая блондинка сейчас покраснела буквально вся, и почти светилась от переполнявшего ее гнева. Я залюбовался: больше всего переводчица сейчас напоминала кинематографическую валькирию из недавней экранизации Кольца Дитя Тумана, запрещенного, почему-то, в СССР. Видимый гнев выглядел вполне священным, и я понял: товарищ Хьюстон перешел некую черту, незримую для приезжего американца, но очевидную для каждого советского гражданина.

Девушку Анну Стогову мы успокаивали втроем: Ваш покорный слуга, администратор Бабаева и наш орк, кудесник баранки и рычагов.

Успокоение состояло из держания девушки Анны за руку (огромная лапища шофера напоминала сложные зеленые клещи, и держала, видимо, соответственно), плетения русалкой какого-то сложного конструкта и моего мохнатого лица, прочно заслонявшего сектор обзора, в каковом секторе оказался американско-советский инженер.

Продемонстрировав самое ушибленное из всех доступных мне выражений морды, я слегка приподнял бархатные на кончиках уши и принялся помахивать хвостом: такое сочетание вызывало неконтролируемое умиление у любой самки каждого из десятков человеческих видов, особенно — у самки молоденькой и вдохновенной. Тактика сработала: девушка Анна Стогова успокоилась даже до того, как администратор Бабаева закончила свой русалочий конструкт, а шофер Таалайбек Уулу успел оставить на нежной девушкиной коже хоть сколько-нибудь заметную гематому.

Сам инженер, кстати, успел куда-то деться, тихо, не прощаясь и совершенно незаметно.

«Будто кот» — вдруг подумалось мне.