Эр-Три

Глава 19. Сны и сны.

Этот сон запомнить не получилось. Одно только сохранилось в памяти: сон был тревожный, почти кошмар, я куда-то бежал, кого-то ловил (или, возможно, убегал от кого-то сам).

Вы же наверняка видели, как спят собаки? Готов поспорить: мои, чтобы не сказать, лапы, руки и ноги точно так же рефлекторно подергивались, а морда издавала приглушенные звуки, возможно, даже и лай.

Проснулся, ожидаемо, весь разбитый и совершенно не выспавшийся, и решил сразу же позвонить Рыжей-и-Смешливой: беседа с любимой женщиной обязательно должна была повысить градус настроения, без того слегка низковатый.

Не позвонил.

Неожиданно вспомнил тот, другой, сон, связанный с сильным ударом улицей города Мурманска по мохнатому затылку одного там профессора. Вспомнил и странные обстоятельства, и наказ предка, и даже ощутил, на какое-то мгновение, последствия могучего родственного пинка.

Где искать кошку и мышь, каким образом кому-то из них можно верить, а кому-то — нет, было мне решительно в тот момент непонятно, а потому я решил поступить ответственно, и купить, наконец, несчастный элофон.

В пользу решения о покупке говорила и заработная плата, своевременно оказавшаяся на моем эфирном счете: местная кассовая контора, с совершенно зубодробительным советским названием Vneshtorgbank, вовремя отчиталась о поступлении, отправив эфирного гонца. Денег в этом самом поступлении оказалось неожиданно много.

Магазин, торговавший, в том числе, всякой бытовой мелочевкой, на территории Проекта был: именно там мои временные коллеги закупались зубными щетками, мылом, пастой и многим другим, и это было бы нормально, но кое-что вызывало у меня, натурально, скрежет зубовный.

В продаже, кроме прочего, имелся знаменитый алкогольный напиток, лучший в мире дистиллят, прозрачный, как слеза ребенка и ощутимо пахнущий свежим хлебом — Stolichnaya Vodka. Нет, я, конечно, не изменил своего отношения к чистым дистиллятам, но два самых знаменитых в мире коктейля, до каковых я был раньше весьма охоч — апельсиновый Otvertka и томатный Masha Krasnova — в нормальных барах делались именно из советской водки.

Что в Ирландии, что в Исландии такие коктейли были удовольствием весьма дорогим: не на весь вечер и даже не на каждый вечер, и связано это было с неимоверно высокой ценой импортной основы. Здесь же водка стоила денег настолько незначительных, что было даже удивительным то, насколько редко ее покупали.

В общем, оторваться от витрины с алкоголем стоило серьезнейших усилий — помогло только очень живое воспоминание о вновь приобретенной аллергии.

Продавец, чернявый носатый имп, или, как говорят в Союзе, chiort, понял меня по-своему и покивал сочувственно: видимо, правило горящих труб возникло далеко не только на моей далекой заснеженной Родине, и один мужик другого понимал рефлекторно даже в Стране Советов.

- Ara, nje rasstraivajsya! - сообщил мне носитель буйной черной шевелюры, почти скрывающей аккуратные рожки. - Budet I na nashej ulitse prazdnick!

Я, разумеется, ничего не понял, но, на всякий случай, кивнул в ответ.

Разные технические устройства здесь продавались тоже, и элофонов среди них было целых пять моделей из существующих в Союзе девяти. Искомого и желаемого Bolshevick среди них не оказалось.

У меня, конечно, был план: вежливо поздороваться, ткнуть когтем в искомую модель, оплатить и забрать покупку с собой, не вступая в невозможный, по причине языкового барьера, диалог. План, как вы понимаете, провалился с треском.

Вместо отсутствующего на витрине переносного элофона я ткнул пальцем в другой, стационарный, стоящий на приставной полочке у прилавка, и изобразил модой своею приличествующий случаю вопрос.

- Na zdorovje, - одобрительно сообщил мне продавец. Я подхватил трубку аппарата и набрал по памяти короткий номер.

Девушка Анна Стогова явилась буквально через восемь минут: я вовремя заметил большие часы со стрелками, и ловко засек время.

- Да, профессор, вынуждена Вас расстроить, - обратилась ко мне переводчик после короткой беседы с продавцом. - Потребной Вам модели в продаже нет, а даже если бы и была, Вам бы ее все равно не продали.

- Что, она так дорого стоит? - удивился я. - В любом случае, и я сам, вроде бы, не нищ!

- Что Вы, товарищ профессор, - переводчик поспешила отмести всяческие подозрения в негативной оценке моей платежеспособности. - Дело не в деньгах. Просто на продажу именно этой модели элофона есть ограничения: покупатель должен иметь не менее пяти лет прогрессивного стажа в Партии, с набором семи тысяч квалификационных баллов социального рейтинга!

Я расстроился: никакого подобного рейтинга у меня, конечно, не было, да и вступить в единственную в Союзе партию я не успел бы чисто технически.

- Жаль, - сообщил я сразу переводчику и продавцу.

- Скажите, профессор, - мне неожиданно показалось, что девушка Анна Стогова смотрит на меня с некоторым даже подозрением. - Зачем Вам именно эта модель? Этот элофон совершенно ничем, ну, кроме небольшого нюанса, не отличается от более младшей версии, модели Grazhdanin. Вам ведь не нужен блок избыточного шифрования сигнала?

Собеседница, вроде, и говорила со мной по-британски, но смысл сказанного от меня все равно ускользал: я понял только то, что младшая модель должна меня полностью устроить. Поэтому, наступив на горло собственному перфекционизму…

- Хорошо. Пусть будет Grazhdanin, - согласился я.

Искомый аппарат, кстати, в продаже нашелся, и сделал это исключительно вовремя: со следующего дня мне предстояло проводить много времени на собственно Объекте. Стационарный элофон, удобно установленный в лаборатории, становился мне почти совершенно недоступен.

В трудах и заботах прошел день, и, наконец, наступил вечер, а за ним и ночь настала.

Ночью мне снова приснился кошмар.

Сюжет сна повторялся несколько раз, будто бы с вариациями, но я откуда-то знал, что происходит каждый раз одно и то же.

Был солнечный вторник, и я шел по улице Нового Орлеана — столицы, де-факто, южных штатов, которые в самих САСШ уже давно не называют южными: в некоторых графствах это прямо запрещено, единая страна, и точка.

Феномен этот, кстати, несколько заинтересовал меня за год до пандемии Зубчатой Чумы, временно сделавшей невозможными и перелеты, и пересечение границ, и даже, в некоторых случаях, выход из-под странного домашнего ареста, каковому в разных странах изобретались различные благозвучные названия.

Никакой чумы конкретно в тот момент еще не было, а возможность поработать в САСШ — была, североамериканцы как раз начинали проект освоения своего заполярья, и моя специальность могла бы прийтись весьма кстати. В итоге, я никуда не поехал: стало лень, хотя себе я, конечно, объяснял всякое и по-другому.

Эдвин, мой странный товарищ, знающий всё и обо всём, загадку южных штатов, которые не южные, объяснил просто: это расизм. Бывший или нынешний — неважно, но американцам страшно не нравится, когда им напоминают об угнетении людей других, отличных от белых хомо сапиенс сапиенс, рас. Южные же штаты, в противовес штатам северным, надолго сохранились в народной памяти как рассадник этого самого расизма, свободная же пресса память эту регулярно обновляла, а интерес к самому явлению — подогревала.

В общем, город Новый Орлеан мне сначала понравился, пусть это и было во сне.

В Новом Орлеане было солнечно и тепло. Мне, строго говоря, тепло везде, на это у меня есть шерсть, пусть и короткая, но вполне функциональная. Если же речь заходит о территориях, расположенных значительно южнее родной Исландии, летом мне там прямо жарко, тепло же — это про зимы, немного мокрые, но бесснежные.

В Новом Орлеане было чисто. Состояние, южным городам не очень свойственное: впрочем, городов этих я видел всего ничего, и расположены они были значительно южнее, почти на самом экваторе. Конкретно, город был один — столица Эквадора, но про это я расскажу как-нибудь потом.

В Новом Орлеане было, на удивление, немноголюдно. По такой хорошей погоде всегда ожидаешь если не толп горожан и гостей города, то хотя бы внушительного их количества: они, горожане и гости, обязаны громко галдеть, мешать гулять по тротуарам, постоянно бросаться под колеса и глайды транспорта и беспрестанно мусорить. Однако, как вы понимаете, толп людей на улицах не оказалось, как не было слышно гвалта и видно под ногами шелестящих оберток.

Второе впечатление пришло сразу же после первого, и было оно немного иным.

В Новом Орлеане было странно. Все, перечисленное выше, накладывалось на другое, читанное и смотренное за всю мою жизнь, и, вместе с впечатлением, появилось понимание: мне зачем-то показывают не город, а его идею, очень гладенькую, сладкую, как патока и насквозь ненастоящую. Новый Орлеан моего сна отличался от любого настоящего города настолько, что приходилось ждать какого-то подвоха.

Подвох не заметил явиться во всей своей красе.

Вдали, на подъеме улицы, застроенной карамельно-ненастоящими зданиями в псевдоколониальном стиле, совершенно из ниоткуда образовалась гигантская человеческая фигура, ярко раскрашенная и какая-то, даже издалека, странная.

Мне захотелось рассмотреть фигуру поближе: внутренний голос, категорически требовавший как можно быстрее отойти на максимально возможное расстояние, я задавил усилием воли.

Дальняя перспектива дернулась, и приблизилась, сразу став втрое менее далекой. Вместе с изображением как бы стал ближе звук: заиграла веселая музыка, натужно смеялись какие-то неприятные люди, стали слышны пьяные выкрики.

Фигура была установлена на своего рода мобиль: большую колесную платформу, раскрашенную в те же цвета, яркие и вызывающие. По бокам от фигуры, уже совершенно пешком, шли какие-то люди: на ходулях и просто так.

Фигура оказалась аниматронной: в такт шевелились руки и ноги, задиралась голова и открывался гигантский игрушечный рот.

Все они, и фигура, и окружающие ее люди, одеты были странно, неприятно и вызывающе: аляповатые формы, избыточно яркие цвета, полураздетые девушки в расшитых блестками купальниках и многоцветных перьях, торчащих из головных уборов и не только. Люди смеялись, пили на ходу из бутылок, обнимались и даже целовались: вели себя, в целом, неприлично.

Позади первой колесной платформы скорее угадывались, чем действительно были видны, другие мобили, такие же и не очень.

- Первый раз видите карнавал? - спросил меня неуловимо знакомый мужчина, вдруг оказавшийся рядом. Я отшатнулся: неожиданный собеседник пах удивительно сладкими духами, был одет исключительно в кожаные ремни, и даже накрашен так, что сделался похож на очень сильно потасканную проститутку, такую, какими их изображали в некоторых старых кинокартинах.

- Отчего же, - я, отчего-то, решил побороть смущение. - Мне приходилось видеть карнавалы, и даже принимать в них участие. Но этот… Излишне… Даже не знаю, не могу определиться.

- Ах, какая прелесть! Наш профессор не может определиться! - манерно захихикали вдруг перенесшиеся поближе девушки в купальниках — те самые. В ужасе и с удивлением я понял: это — не девушки! Меня сперва обманули высоченные платформы туфель, типично женская одежда и общее поведение танцовщиц, отдельных же деталей тогда было не разобрать из-за расстояния, но теперь в неожиданном открытии своем я был уверен: меня окружали самые настоящие содомиты.

- Определяться придется, придется, обязательно придется! - гнусаво пропел самый противный, невысокий и пузатый, извращенец. - Все определяются, профессор, все! На севере, в холодном краю, не скрыться, жаркие объятия юга примут Вас! - он пошел на меня, расставив руки, будто демонстрируя те самые объятия.

Я отпрянул настолько, насколько это оказалось возможным, и уперся спиной в стену карамельного домика. Сразу стало ясно, что метафора в моем сне обернулась скрытой реальностью, и дом действительно выстроен из леденца: я немедленно прилип! Будь я немного меньше и слабее, и успей идея карамельной стены оформиться до конца, там бы я, наверное, и остался, но вырваться из сладенького плена мне, по счастью, удалось.

- Славьте жирный вторник! - завопил кто-то, и вся цветастая компания оказалась втянута в толпу, окружающую колесные платформы.

Очумело оглядевшись, я бросился бежать вдоль по улице, стремясь уйти как можно дальше от настигающего меня чудовищного великолепия.

Бежать было тяжко: я старался изо всех сил, отчаянно жалея о том, что утратил, в ходе эволюции, настоящее, а не шуточное, умение становиться на четыре лапы.

Бежать было тем более тяжело, что мне стало жарко: я оказался одет не в летний парусиновый костюм, как минутой ранее, а в тяжелую камлейку, очень теплую и почти водонепроницаемую. Почти в таких одеждах мои предки добывали северного морского зверя.

Бежать почти не имело смысла: движущаяся со скоростью небыстрого пешехода толпа содомитов настигала меня, несущегося со всех лап, самым странным, но очевидным, образом.

- Что, красное пиво больше не кажется женским? - вдруг спросил меня первый собеседник из моего сегодняшнего сна. Он вдруг утратил петушиную раскраску, обрядился в совершенно конвенционного вида медицинский халат и классические черные брюки. Под халатом стали видны голубая сорочка и классический темно-серый галстук.

Я огляделся и прочувствовал: куда-то делись и залитый солнцем карамельный город, и толпа галдящих извращенцев, да и камлейка, так мешавшая мне бежать, обратилась матросской робой. Оба мы оказались на палубе небольшого галиота, медленно идущего вдоль побережья: судя по отсутствию рывков, на веслах никого не было, и шли мы то ли по течению, то ли под парусом.

- Что же Вы, Лодур! - я внезапно узнал собеседника: это был тот самый доктор, самый известный и чуть ли не самый главный содомит старушки Европы, наложивший на меня проклятье, ставшее основной причиной всех последующих моих похождений.

- Не противьтесь своей природе, профессор! Все лучшие люди этого мира были одними из нас! - доктор надвигался на меня решительно, зачем-то стремясь приблизиться. Я медленно отступал.

- Вы так холодны, мой дорогой! Видимо, работа с морозом, вся эта ваша ледяная магия, она накладывает отпечаток… - оппонент разулыбался уже и вовсе похабно, и даже подмигнул. - Идите же сюда, мы проговорим Вашу проблему, составим план выхода из кризиса, отогреем Вашу заиндевевшую душу настоящим мужским теплом! Ну же, профессор!

- Много ты знаешь о тепле, тварь! - слушать такое, пусть даже и во вполне осознаваемом сне, было выше моих сил. - И о природе тоже! Я ведь знаю, это проклятье, оно — твоих рук дело!

- Даже ярость Ваша — она обжигающе ледяная, - вдруг пожаловался содомит. - Настоящий ледяной маг, потомок инеистых великанов!

Ветер, до сих пор тихий и неубедительный, вдруг взвыл стократно громче, но не стал сдувать меня с палубы, а приволок откуда-то издалека странно плотный туман, настоящее маленькое облако. В облаке угадывался чей-то силуэт, смутно знакомый и почти свой.

- Вот тут было обидно и зря, - сообщил мне сквозь туман новый участник нашей омерзительной беседы. - Вот тут ты уже можешь взяться за топор!

- Но у меня нет топора, - растерялся я.

Топора у меня действительно не было. Более того, я и пользоваться им умел исключительно для колки дров, да и то — в далеком детстве.

- Да? - усомнился голос. - А этот, не будь мое прозвище Полудатчанин?

Рука моя сама собой легла на рукоять dansköxin, торчащего из палубы: мгновением раньше никакого оружия здесь не было!

- Какие мы грозные! - жеманно заявил оппонент.

Вырвать топор из палубной доски, занести его над головой и резко опустить…

Это — быстро.