Эр-Три

Глава 6. Первые шаги

Если бы Отец наш небесный хотел, чтобы я, профессор Лодур Амлетссон, умел летать, он бы наверняка снабдил меня двигателем, воздушным винтом и аэродинамическими плоскостями, я бы и летал. Так же получилось ни то, ни сё: я, вроде бы, летать уметь не должен, однако, вопреки здравому смыслу, летел.

Сначала было очень страшно. Страх этот вибрировал вместе со всем воздушным судном, проникая в каждую клеточку моего мохнатого туловища, заставляя вставать дыбом шерсть и прорываясь наружу едва заметным тихим скулежом.

Страх запер меня внутри каюты: загадочное купэ предстало, на поверку, качественным вторым классом, значительно более удобным, чем ожидалось, но мне до удобства не было ровным счетом никакого дела.

Попутчик мой, оказавшийся тем самым пивоваром, принявшим меня сперва за соотечественника, пытался меня спасать: рассказывал какие-то смешные истории, произошедшие с его древним родственником, кавалерийским офицером по фамилии Rjevskyi, и другим родственником, тоже офицером и тоже кавалерии по фамилии Chapaev. Еще он пробовал угостить меня домашнего производства дистиллятом (от одного запаха которого мне стало еще хуже), и даже вызвал, в итоге, судового доктора.

Доктор осмотрел меня, выслушал мой невнятный скулеж, и удрученно отправился восвояси, сообщив, что аэрофобию советская медицина лечить если и умеет, то не так быстро и не в таких условиях.

Страх совершенно отбил аппетит: выяснилось, что можно выбрать блюда, полностью подходящие мне в моем нынешнем состоянии, но даже их есть не хотелось. Казалось, что весь я, вместе, конечно, с желудком, сжался в один испуганный комок нервов и ливера: затолкнуть внутрь комка хоть какую-нибудь еду оказалось делом невозможным.

Благо, полет занял всего двое суток: спустя два дня и две ночи тихого ужаса, совершенно ничем не устранимого, наш дирижабль ткнулся в причальную мачту порта назначения.

Стало ясно, что я совершенно не боюсь скоростного лифта: именно такой доставил меня и еще троих пассажиров, спешивших оказаться на твердой земле и проигнорировавших лестницу, к нижней точке мачты.

Почти незаметно прядя заложенными ушами и подняв кверху хвост, я ступил на хтонически-сказочную землю Страны Советов.

Советская земля встретила меня восхитительной своей твердостью, замечательной прохладной погодой и весьма милой девушкой, внимательно рассматривающей меня поверх большого плаката с непонятной русской надписью.

Некоторые буквы были похожи на привычную латынь, иные — на греческие символы (например, в самой первой я уверенно опознал обозначение длины волны), вместе они не читались совершенно. «Возможно, тут написано мое имя, но по-русски,» - предположил я, и немедленно оказался прав.

- Профессор Амлетссон? - тщательно артикулируя звуки, уточнила девушка. - Меня направили встретить именно Вас. Будьте так любезны, проследуйте, пожалуйста, за мной. - Британский язык встречающей был не то, чтобы неправильным, скорее, правильным излишне: на Островах так разговаривали, наверное, в середине прошлого века.

- Да, профессор Амлетссон — это я. А как Вас зовут, барышня? - я решил быть по-возможности старомоден, в конце концов, профессор я или нет? Да и попасть в тон встречающей показалось в тот момент вполне подходящей идеей.

- Имя мне Анна! - барышня покраснела так, как умеют только человеческие северянки, высокие, блондинистые и бледнокожие: вспыхнула ярко-алым, особенно старались щеки и скулы. - Анна Стогова! Имею честь представлять департамент археологии! - на самом деле, конечно, она произнесла то самое, категорически не запоминаемое Vsesojuznyi-и-так-далее, но я уже примерно понимал, что означает эта речевая конструкция. - Буду Вашим проводником и переводчиком. Добро пожаловать в Советский Союз!

Я покивал, согласно и понятливо, и мы двинулись куда-то в сторону здания аэровокзала: собственный проводник и переводчик — это очень хорошо, это знак и символ особого отношения. Такими знаками нужно обязательно пользоваться, и не только в смысле встречного уважения: местная девушка, которая все здесь знает, наверняка поможет избежать массы неловких ситуаций, заранее предупредив об их возможности.

- Анна, могу я попросить Вас говорить несколько проще? Вы ведь, наверняка, владеете не только архбритишем, но и современным диалектом Оловянных Островов? - мне отчего-то показалось, что девушке так будет удобнее. Мне бы, во всяком случае, было бы удобнее точно.

- Приношу Вам свои самые искренние извинения, профессор, но нам категорически воспрещается изучать новобританский, и, тем более, на нем говорить. - Казалось, краснеть сильнее было некуда, но девушка по имени Анна как-то умудрилась. - Простите, что разочаровала Вас! Я буду стараться!

Мне стало не по себе.

Вдруг вспомнились рассказы немногочисленных эмигрантов из России: о том, в каких жестоких и скотских условиях держат советскую молодежь, как тщательно и изобретательно контролируют контакты с любыми иностранцами… Получалось так, что я жестоко и бессмысленно подставляю свою визави, и неприятности, которыми ей грозит нарушение очевидной инструкции, совершенно не стоили совсем небольшого моего неудобства. Между тем, архаический британский — не самое страшное, что может случиться с человеком на русском Севере, и я решил терпеть.

Мы, тем временем, не только вошли в здание вокзала, но и приблизились к ряду высоких стоек. Предстоял таможенный контроль, и я направился было к ближайшему офицеру, взирающему на меня сурово и неприветливо: советская действительность во всей красе.

- Профессор, позвольте, нам надлежит проследовать в соседний зал. - Девушка Анна отвлекла меня от тяжких дум о строгости советских обычаев и законов, и мы, свернув, пошли в сторону широких стеклянных дверей. «Зал делегаций» — было написано поверх дверей на хорошем британском. Еще там была надпись на все том же непонятном, предположительно русском, языке: она располагалась выше международно-понятной и была вдвое длиннее. «А ведь этот язык, наверное, предстоит учить…» - подумалось мне вдруг. Перспективы работы в Союзе выглядели все менее радужными.

Внутри зала мне предложили присесть в удобное кресло, стоящее у монументального стола, то ли деревянного, то ли каменного: столешницу полностью закрывала зеленая суконная скатерть, и сказать точнее было нельзя.

- Профессор, будьте любезны, предоставьте мне, пожалуйста, Ваш багажный талон. Пока Вас будет опрашивать таможенный коммандер, я получу Ваш багаж и доставлю его прямо к выходу из зала. - Девушка посмотрела на меня очень внимательно, и добавила: - Прошу Вас не беспокоиться о переводе: коммандер отлично владеет британским языком.

Искомый талон перекочевал из моего кармана в сумочку Анны, и отправился вместе с ней куда-то внутрь аэровокзала.

Я вдруг понял, что девушка, проводник и переводчик, встретила меня по эту сторону таможни, то есть, номинально, снаружи советской территории! Получалось, что краснеющая Анна Стогова, видимо, офицер государственной полиции, офицер доверенный, обладающий серьезными полномочиями, и не в самых малых чинах!

Слегка сбивало с толку то, что Анна очень юно и свежо выглядит — но мало ли, в конце концов, по северной Европе шастает эльфийских полукровок?

Решил подумать об этом позже: в более удобной обстановке и насытив проголодавшуюся за двое суток утробу.

Кресло оказалось в меру мягким и очень удобным: что же, разрушен очередной стереотип о Советской России, любая мебель в которой должна вызывать немедленный геморрой у всякого, кто на ней сидит.

Появился морок, изображающий очень маленького гнома: не дворфа, коренастого и основательного, а именно гнома, тонкого, звонкого и большеглазого. В Северной Европе их почти не осталось, и даже население уже путало дворфов и гномов между собой, но лично я разницу знал и понимал. Небольшой поселок гномьих колонистов соседствовал с нашим семейным хутором, и с некоторыми гномьими детьми я даже водил дружбу.

Морок встал на столешнице, нашел мнимыми глазами мою морду, установил зрительный контакт. «Здравствуйте, профессор. С Вами на связи дежурный ассистент зала делегаций» - представился гном. «Коммандер Верещагин подойдет через семь минут. Может быть, пока Вы его ожидаете, предложить кофе и сандвич?»

- Холодной воды и яблоко, если можно, пожалуйста. - Запрос выглядел и был нестандартным: это мне захотелось похулиганить. Было страшно интересно посмотреть, как местные службы станут выкручиваться. Службы — выкрутились.

Я успел вылакать почти все содержимое белой миски с очень красивым этническим синим рисунком и даже разгрызть яблоко: искомый коммандер явился секунда в секунду, правда, выяснилось, что он — не подполковник, а майор.

Видимо, в Союзе тоже принято «подтягивать» из вежливости звания, убирая уточнение, обозначающее понижение на ранг: коммандер-лейтенант, на армейские деньги майор, стал, таким образом, просто коммандером, то есть подполковником. Оставалось не очень понятным, отчего к таможенному офицеру вообще применяются флотские звания, но этот вопрос я тоже зафиксировал в ментальной сфере и оставил на потом.

- Профессор Амлетссон? - уточнил офицер.

- Коммандер? - полувопросительно подтвердил я.

- Меня можно называть майором, или, если желаете и сможете, Pavel Artemievich.

Вся беседа, на которую я мысленно отвел не менее часа, заняла буквально несколько минут, и показалась чистой формальностью. Майор объяснил мне, что, раз у меня рабочая виза на десять и более суток, мне дадут специальный документ. Им, таможне, его положено заполнить и оформить, а мне, иностранному гражданину, постоянно иметь при себе.

Вопросы задавались по существу, майор, с неожиданной для крупного человека, ловкостью, колотил пальцами по клавиатуре, занося данные в невидимую для меня форму. Клавиши не щелкали, и их не было видно с моего края стола. «Маголографическая!» - позавидовал я: именно такую клавиатуру я давно себе хотел, но денег она стоила совершенно запредельных, что в Ирландии, что в Исландии, что на острове Придайн. Приходилось облизываться и экономить.

С учетом того, что рабочего блока вычислителя не было видно тоже, оснащение и снабжение простого таможенника вызывало восхищение: прибор, целиком убранный в эфирный план, был штукой удобной, полезной и куда более дорогой, чем новейшая клавиатура.

Беседа прошла легко и просто: затруднение вызвал только один вопрос.

- Otchestvo? - спросил меня таможенный майор, не обнаружив, очевидно, требуемого в моих документах.

- Что, извините? - не понял я.

Мне сообщили, что в советских документах обязательно должно быть Otchestvo, производное от имени отца. Своего рода третье имя, оно замыкало магическую триаду личных данных: в России все было устроено так, что эти данные надо было обязательно собирать, хранить и обрабатывать особым образом, и на этот счет даже имелся специальный закон.

Все это мне, конечно, приветливый майор и поведал, а я решил разъяснить ситуацию.

- Видите ли, господин майор, мое последнее имя, которое Амлетссон… Так вот, я родом из Исландии, что Вам, конечно, прекрасно видно в моем досье. В Исландии я родился и вырос, и Лодур Амлетссон — это, на самом деле, Лодур, сын Амлета. Если пользоваться вашей терминологией, то Амлетссон — это сразу и фамилия, и otchestvo, и иногда из-за этого возникает путаница. - Я скосил взгляд туда, где немногим ранее проявлялся морок дежурного ассистента: еще пара яблок бы точно не помешала, но пока мне их никто предлагать не торопился, поэтому пришлось продолжить объяснение.

- Так вот, в моем случае будет правильным написать Lodur Amletovich Amletov, если я правильно понял структуру принятой в Союзе именной триады.

В итоге решили, что отчество, ввиду его отсутствия, иностранцу можно не использовать, а в графу «уважительная форма обращения» лучше всего вписать просто имя и фамилию: получалось почти так, как принято у местных.

Из зала делегаций на совсем уже советскую территорию вела другая дверь, куда меньшая и совсем непрозрачная. Попрощавшись с майором и выйдя из зала, я нос к носу столкнулся с девушкой Анной: рядом с ней попарно левитировали оба моих чемодана, саквояж и портплед. Скорость получения моего багажа поражала, восхищала и снова заставляла задуматься о том, в каком же, все-таки, звании пребывает моя северная чичероне, но думать об этом не хотелось совершенно, а хотелось, наоборот, есть. Даже жрать, если вы понимаете, о чем я.

- Анна, знаете, у меня есть небольшая физиологическая проблема. Я…

- Уборная расположена справа, в десяти шагах. Мужская отмечена треугольником, направленным углом вниз! - в очередной раз покраснев, сообщила мне девушка Анна Стогова.

- Вы превратно меня поняли. Я очень боюсь полетов, летел двое суток, и совершенно не хотелось есть. Теперь я на земле, мне не страшно, и есть очень хочется. Я зверски голоден, извините!

- А! Такого рода проблема решается легко и очень быстро! Здесь, в здании, три неплохих ресторана, и они работают уже в рамках аркудинской модели, так что там не требуют платы. - девушка глянула на меня гордо и значительно, и вновь зарделась. - Вы ведь, наверное, слышали про реформы Дмитрия Аркудина?

Слышать-то я, конечно, слышал, но относился к слухам предвзято. Огромная страна, полтора года назад внезапно и полностью отказавшаяся от денег в расчетах между гражданами, оставив таковые только для промышленности и внешней экономики… Верилось в такое с трудом, подвох ожидался незамедлительно, и, как мне казалось, суть этого подвоха я понял.

- Я ведь не коммунист и даже не гражданин Союза, Анна! Скорее всего, ваши государственные льготы на меня не действуют, меня просто откажутся обслуживать!

- Все значительно проще, профессор. Вам ведь уже выдали bressport? - уточнила девушка.

- Конечно! Господин майор был страшно любезен и быстр! - я извлек из-под сорочки брелок, висящий на тонкой цепочке рядом с нательным крестом. - Вот он!

Девушка извлекла из кармана магический жезл, выполненный, как, кажется, принято в СССР буквально везде, в манере элегантного минимализма: жезл-концентратор выглядел как длинный и толстый карандаш, только без грифеля и стирательной резинки.

Кончик жезла, направленный куда-то мне в грудь, блеснул зеленым.

- Я отлично вижу, и официант увидит, что Вы — профессор, то есть, занимаете одиннадцатый социальный ранг, в научной службе выше Вас только обладатели двенадцатого ранга, академики. Вам положено три приема пищи в сутки в ресторанах не ниже второго ранга, и неограниченное количество таких приемов в кафе третьего ранга и ниже. - девушка поместила жезл обратно в карман, и сделала приглашающий жест. - Прошу Вас, профессор, проследовать за мной по направлению к ближайшему ресторану!

Я убрал на место брелок паспорта и двинулся за переводчицей. Багаж мой, продолжая левитировать, устремился следом. При этом, я совершенно не ощущал расхода эфирных сил: очевидно, удобное транспортное заклятье было завязано или на саму Анну, или на ее же служебный накопитель.

- Анна, один вопрос, если позволите. - Уточнил я на ходу. - У меня, хм, очень своеобразная медицинская диета. Мне совсем нельзя хлеб, и ем я, в основном, рыбу. Найдется ли что-то такое, без муки, но с рыбой, в местном меню?

- Профессор, мы с Вами в Архангельске. Хлеб здесь, конечно, тоже есть, но вот рыба — она буквально везде!