Эр-Три

Глава 16. Проблемы, чужие и свои

Вернулся триумфально.

Не знаю, с чем это на самом деле связано, но советские люди очень любят друг за друга радоваться: громко, напоказ, но — что удивительно — с изрядной долей искренности во всех этих похлопываниях по плечу, превосходных хвалительных степенях и даже аплодисментах.

Обстоятельства времени и места, в которых участники Проекта встречались ежедневно и раньше всего — это, конечно, утренний спортзал. Стоило вашему покорному слуге переступить порог, как ему (мне) устроили натуральную овацию, и было это нечеловечески приятно.

Коллеги, впрочем, быстро разошлись по своим делам, а я устроился на непонятного назначения тренажере. Тот выглядел, как гигантский механический паук, просто мечта арахнофоба, и пользовался наименьшей популярностью: за все время и при мне, он не был занят ни разу. Заняв обтянутую кожей скамейку, установленную в нижней части механического монстра, я принялся изо всех сил филонить.

Ныли чудом уцелевшие ребра, немного гудела ушибленная голова, слегка подкашивались лапы — в общем, повод для небольшого отдыха выглядел совершенно законным, и ничего не мешало им, поводом, воспользоваться. Пользовался — недолго, бездельничать, наблюдая за активно двигающимися коллегами, надоело быстро и решительно, и я отправился работать.

Хьюстон догнал меня уже у дверей лаборатории. Физической культурой я в это утро занимался чисто теоретически, не успел устать и вспотеть, и в рабочей зоне Проекта оказался минут на десять раньше, чем обычно.

- Привет! - протянутая инженером рука была пожата — безо всякого, впрочем, удовольствия. - Есть минута?

Минута у меня была, и даже не одна.

- Профессор, тут вот какое дело, - американец сделался, против всегдашнего своего обыкновения, серьезен необычайно. - Я не знаю, что — в деталях — случилось в городе, но у нашей Анны сейчас проблемы.

- Проблемы какого рода? - уточнил я, внутренне уже холодея. Догадка появилась сразу же, и, как немедленно оказалось, была она полностью верной.

- Вы обратили внимание на то, что ее не было на утренней гимнастике? - я кивнул утвердительно, и собеседник мой продолжил. - Так вот, в столовой — я знаю, что Вы туда почти не ходите — в столовой ее не было тоже. Была же она, да и сейчас есть, в интересном заведении, который тут все называют pervyi otdel.

- Что есть этот ваш otdel? - не преминул уточнить я.

- Проще говоря, - не удержался от подначки американец, - это отделение тайной государственной полиции.

Хвост мой, до того рефлекторно подергивающийся из стороны в сторону — именно так я привычно проявлял дружелюбие в разговоре — застыл и напрягся, будто пружина. Уши встали торчком, шерсть на загривке — дыбом. Лодур Амлетссон, родич и потомок легендарного героя Ульфа Хальфдана, устремился: спасать деву стаи своей, и инженер Хьюстон торил ему путь.

Против опасливого ожидания, вызволять девушку Анну Стогову из застенков не пришлось. Путь из рабочей зоны в административное здание занял всего-то около десяти минут, и за это время моего переводчика успели выпустить на свободу.

Девушка Анна Стогова стояла у казенного вида металлической двери, крашеной какой-то бурой краской, дешевой и непритязательной на вид. На двери красовалась еще более казенная и тоже крашенная, только в белый, табличка-надпись, прочесть которую я не смог, поскольку замечательную эфирную линзу сегодня оставил на квартире.

На девушке Анне Стоговой почти совсем не было лица: такой озадаченной и растерянной была она в это, уже переставшее мне нравиться, утро.

- Профессор, - бледно улыбнулась мне девушка. - Как Вы вовремя… Мне как раз надо идти Вас искать. Вас вызывают…

- Tovarisch inzhener, - обернулся я, чая увидеть второго бойца спасательной дружины, но никого не обнаружил. Американец исчез, совершенно непонятно, как, когда, и, главное, почему: лично ему, как я понимал, ситуация не грозила примерно ничем. Вопрос, появившийся в ментальной сфере, пришлось задавать девушке.

- Скажите, Анна, разве в кабинетах государственной полиции не устанавливают элофоны, или, как минимум, кто-то мешает полицейскому воспользоваться элофоном мобильным? Пусть у меня и нет, временно, собственного устройства, но дозвониться в лабораторию — вопрос одной минуты!

- Это работает немного не так, - уже намного более внятно улыбнулась моя собеседница. - Вот, смотрите!

Смотреть предлагалось на лист бумаги, размером, примерно, в четвертушку. На листе была заметна типографская линовка, пропечатанные чудовищным советским шрифтом буквы, и еще что-то, немного похожее на арабскую вязь, вписанную поверх линовки синими чернилами.

- Это povestka, товарищ профессор. Официальный документ (видите, вот печать!), посредством которого сотрудник Комитета обязан вызывать граждан. Особенно в тех случаях, когда есть основание подозревать: по доброй воле гражданин на беседу не явится.

- Я ничего не могу тут разобрать, - поморщился я, взяв протянутую бумажку. - Вы же знаете, насколько хорошо я владею даже печатным советским, а тут еще, похоже, какая-то скоропись.

- Тут просто номер кабинета, - совсем уже хорошо посмотрела мне в глаза моя визави. - Еще две фамилии — Ваша и сотрудника, и рекомендуемое время посещения. Кстати, оно началось две минуты назад.

- Тогда я пойду, - сообщил я девушке Анне Стоговой, ну и, собственно, пошел.

Вы же помните, да, что я не из пугливых? Боюсь только летать, и, совсем немного, стать персонажем комедии положений, причем — в жизни.

Однако, представительного вида человек, засевший за большим и официальным столом привычного зеленого сукна, напугал меня до чертиков: переступив порог, я застыл, будто вкопанный по колени в бетонный пол, и даже не вздрогнул, когда за спиной моей избыточно громко лязгнула железная дверь.

Во-первых, человек был синим. Не в том смысле, который остроумно вкладывают в это слово советские граждане, а буквально, на самом деле, будто в крови его содержалось не родное соединение железа, а пристойный, разве что, глубоководным жителям, медный гемоцианин.

Во-вторых, огромные глаза человека были ярко-красными: не налиты гневливой кровью, не поражены лопнувшими сосудами, а просто красными, равномерно и, как будто, сами по себе.

В-третьих, ему оставалось просто открыть рот, чтобы я испугался окончательно, и возможно, повел себя как-нибудь позорно в случае, если бы за темно-синими губами обнаружились внушительной длины зубы-иглы, равномерно занимающие всю челюсть.

К счастью, никаких игл не оказалось, и пугаться я, в общем, перестал: и легенды, и вполне научная антропология, утверждали однозначно: нет зубов — не фомор.

Фоморов я боялся рефлекторно. Отношение это разделяли, наверное, все уроженцы Севера, особенно — жители Большого Острова (зеленого по названию и белого по сути), а также любого из Островов Малых, включая даже относительно южный Придайн.

Фоморы, демонические жители некоего иного плана, куда более холодного и волшебного, чем наш, существовали в мире, наверное, всегда: упоминания о чудовищных нелюдях, синекожих, красноглазых и иглозубых, содержались даже в отчетах полярных экспедиций царства Урарту и республики Атлантида.

Все исследователи сходились на общем выводе: фоморы настолько опасны для человека, что следует вообще остановить северную экспансию!

С началом череды климатических оптимумов (во время одного из которых, кстати, было опрометчиво дано название Гренландии), люди принялись расселяться в сторону севера, и с фоморами, неизбежно, столкнулись.

Решительные военные действия, стоившие северным народам десятков тысяч молодых жизней, позволили перебить почти всех чудовищ, запечатав проход на их родной демонический план, но недобитки этой чуждой расы еще очень и очень долго терроризировали человеческий Север.

Именно поэтому Синий Ужас внушался каждому исландскому ребенку с самого рождения, и, хотя паровые машины, электрические провода и плотность населения давно положили конец чудовищным сказкам в самой их основе, ужас поселился в самом человеческом существе, воспринимаясь традиционно и почти инстинктивно.

В общем, человек не оказался фомором, бояться я его перестал, но опасаться, исключительно на всякий случай и исходя из неоднозначной его службы, постановил и принялся.

- Товарищ, Вам нехорошо? - на отличном норске осведомился государственный полицейский.

- Есть немного, - на том же языке согласился я. - Вчера еще только получил по голове тротуаром, знаете ли.

- Тогда садитесь, пожалуйста, - предложил чиновник.

Я огляделся. Ближайший присутственный стул оказался, в ряду точно таких же изделий, у дальней стены. Садиться к той стене показалось нелогичным: перекрикиваться через почти двадцать метров пространства не очень удобно, особенно, когда речь идет о потенциально важной беседе.

Не-фомор изобразил лицом некоторую забывчивость: более эмоциональный человек уже хлопнул бы себя ладонью по лбу. Этот же к-счастью-не-фомор, ладонью своей взмахнул: тренькнули тонко эфирные струны, и стул, самый ближний в ряду, бесшумно сдвинулся так, чтобы стоять у самого стола, только с моей стороны.

Я поспешил воспользоваться предложением: стоять, особенно после пережитого ужаса, было сложнее, чем сидеть.

- Здравствуйте, товарищ! - положительно, норском местные жители владеют не хуже британского, что, впрочем неудивительно — граница Великой Норвегии когда-то проходила тут совсем недалеко и было это относительно недавно.

- Имя мне — старший майор государственной безопасности Дмитрий Рудольфович Транин, можно по фамилии или званию, сообщил почти-точно-не-фомор. - Я вызвал… точнее, пригласил Вас для беседы о вчерашнем происшествии.

Я посмотрел на старшего майора с некоторым значением.

- Нет, что Вы! Вас никто ни в чем не обвиняет! - поспешил разрешить мое сомнение товарищ Транин. - Равно как и Вашу, - старший майор бросил быстрый взгляд, каковой я скорее угадал, чем увидел, на дверь, - равно как и товарища переводчика.

- С удовольствием и тщанием отвечу на Ваши вопросы, господин полицейский, - решил немного похулиганить я. Транин, впрочем, и ухом не повел: то ли обладал нечеловеческой невозмутимостью, то ли просто привык к легкой фронде со стороны подопечных граждан.

Продолжили.

Сначала полицейский потратил почти десять минут на то, чтобы убедить меня: к помощнице моей претензий нет ни у государства в целом, ни у тайной полиции в частности. Что очевидный испуг ее вызван общей женской впечатлительностью, что сама Анна Стогова у государственной безопасности на очень хорошем счету, что иначе никто и не подпустил бы ее к работе со столь важным (в этот момент я рефлекторно расправил плечи и принял солидный вид) иностранным специалистом.

Далее, от меня лично требовалось всего лишь дать показания, точнее — подробнейшим образом рассказать о том, что и как происходило накануне.

- Ваш рассказ, профессор, - тон собеседника на секунду стал как бы извиняющимся, - будет детально изучен нашими особыми специалистами. Поймите правильно: к Вам претензий нет, но история эта, вопреки мнению командиров народного ополчения, имеет отчетливый, скажем так, привкус. И запах. Так себе пахнет, в общем, запутанно и опасно.

Прозвучало до крайности логично: мне и самому уже казалось, что череда вчерашних случайностей укладывается в некую схему, и за схемой этой все отчетливее угадывается чужая воля, пугающая и непреклонная.

Поэтому я, стараясь не опускать важных деталей и не вспоминать о не имеющем значения, описал весь свой вчерашний день, умолчав только о беседе с пилотом глайдера: создавать хорошему человеку проблем не хотелось.

Старший майор в это время смотрел на меня, немного наклонив набок лобастую голову, и вяло шевеля пальцами правой руки: очевидно подчиняясь шевелениям этим, бегало по бумаге блестящее никелированное перо, оставляя строчки ровные, но совершенно непонятные. Почти неслышно вздрагивали тонкие эфирные струны: видимо, так велся письменный протокол.

…- Что же касается элофона, - почти закончил я короткую свою сагу, - то вот он.

Элофон, героически спасший меня от не очень мощной, но очень опасной, пули неведомого калибра, оказался на рабочем столе полицейского. Был он завернут в то ли чехол, то ли футляр, что я купил в тот же, полный событий, вчерашний день. Чехол превратился сейчас в небольшой плоский мешочек: именно такая форма показалась наиболее актуальной псевдодемону, обосновавшемуся где-то внутри плотной черной ткани.

- Вы, профессор, крайне везучий индивид, знаете ли, - зримо обрадовался беспристрастный до того совсем-уже-точно-не-фомор. - Я ведь правильно понимаю, Вы приобрели вот это, - старший майор указал на полный деталей мешочек, - за несколько минут до, назовем его так, Инцидента?

Это именно так и было, и я поспешил согласиться.

- Этот футляр — в недавнем прошлом, кофр защищенный малый, полиморфный, «Tschelkunchick»! - обрадовал меня полицейский. - Их сняли с обеспечения organov и выпустили в свободную продажу меньше месяца назад. Программа конверсии, знаете ли…

Оказалось, что черный то ли чехол, то ли футляр, то ли — сейчас — мешок, был разработан в далеком одна тысяча девятьсот восемьдесят первом, буквально в год моего рождения, в целях материального обеспечения сотрудников народного ополчения.

Мешок этот, за счет специального материала и внедренного в структуру малого демона, умел и до сих пор умеет принимать любую форму, а главное — гасить энергию удара, распределяя ее, в зависимости от настроек, или по максимально доступной площади, или собирая энергию эту внутри себя.

Второй режим был предназначен для оперативного уничтожения секретных документов, и, на мое счастье, именно он оказался включен в моем случае.

Клянусь, именно так мне и было сказано, и я подумал, что такой чудовищный канцелярит требует и вовсе уже запредельного уровня владения северным языком.

- Иначе, товарищ профессор, - уже чуть более по-человечески закончил старший майор, - пуля попала бы Вам в организм и наделала внутри него дел, да.

Чтобы вы себе понимали: собаки, вообще-то, не потеют. Антропокиноидов это касается в той же степени, что и наших младших братьев, даже организм мы охлаждаем, на максимальную длину высунув язык. Конечно, жировые железы у нас есть, и псоглавцы, в отличие от здоровых собак, пахнут, и очень сильно, не только шерстью, но это все равно не пот в том смысле, как у хомо сапиенс менее мохнатых видов.

Однако, прямо сейчас я, натурально, взмок.

- Вам снова нехорошо? - в этот раз я действительно уловил некое изменение оттенка залитых красным глаз собеседника, и даже успел подумать, что скоро начну совсем хорошо разбираться в выражениях лиц представителей этой невиданной доселе породы человека разумного.

- Мне — нормально, - сообщил я полицейскому. - Только страшно, стало, очень. - Привычки изъясняться отдельными словами я за собой до того не замечал, и от осознания новой особенности речи мне стало окончательно не по себе.

- Не стоит стесняться своего страха, - умудренно сообщил мне опытный полицейский. - Страх — источник и основа рефлексов самосохранения. Не боится только идиот, причем идиот в смысле медицинском.

Меня неожиданно отпустило. Возможно, собеседник воздействовал на меня своей странной магией: жезла в его руках я так и не увидел, струны же эфирные звучали мелодично и успокаивающе, будто кто-то маленький и ловкий играл на крохотной арфе Маленькую Прелюдию композитора Сьюзан Макдоналд.

- Я не боюсь за свою жизнь, товарищ старший майор, - несколько более решительно, чем следовало, возразил я. - Просто терпеть не могу оставлять за спиной незавершенные дела.