Эр-Три

Глава 15. Post mortem non proper mortem

Тропу заволокло туманом. Туман этот странным образом развеивался буквально в пяти шагах перед моим носом, и смыкался еще в трех шагах — я специально пару раз оборачивался прямо на ходу — позади моего хвоста.

Тропа шла через лес… Или поле. Лес был ночным… Или, скорее, сумеречным, или дневным, но вовсе без солнца, или всеми вариантами леса сразу. Поле тоже было разным и никаким одновременно.

Странных мест таких я не видел и во снах, и было понятно: я умер, и по тропе иду не весь целиком. Идет, опасливо озираясь, только то, что можно назвать моей душой.

Тропа, между тем, ощущалась под ногами весьма явно: шел я босиком и вовсе без одежды, каждая из в изобилии попадающихся сосновых шишек, ощущалась стопой как настоящая, нечастые кусты топорщили осязаемые ветви, и даже легкие дуновения ветерка, не способного развеять туман, ощущались как самые натуральные.

Почти ничем не пахло. Вернее, не пахло ничем совершенно, а то, что мне удавалось почуять я, скорее всего, домысливал сам.

После осознания себя пришла первая мысль, и была эта мысль далека от приятной.

«Если я умер,» - принялся я рассуждать сам с собой, «но совершенно все помню, настоящая загробная жизнь, во-первых, существует, и, во-вторых, я в нее еще не вступил, или вступил, но не до конца.»

Если же загробная жизнь — не выдумка, реальностью может оказаться и все остальное. Главное было в том, что умер я неправильно: за мной не прилетела Дева Битвы, причем не то, что Гондукк, Дева-Волчица, которую я втайне ожидал — Выбирающие Убитых вообще не почтили мой хладный труп своим вниманием.

Это было неудивительно: я и пал не совсем в битве, чисто технически она уже закончилась, и меча, топора, или, на худой конец, ножа, в моей лапе тоже не оказалось.

Из этого следовал вывод неутешительный: Биврёста мне не видать, с буйными эйнхериями не пировать, и вообще, туманный лес-или-нет этот был до крайности похож на Нильфхейм, или то, как я представлял себе Нижний Мир.

Вдалеке, будто подтверждая мои тягостные опасения, плеснула вода: впереди, очевидно, ждал водоем: река, озеро или даже целое море, на берегу которого я немедленно представил себе верфь, а на верфи — корабелов, понемногу возводящих черные борта Нагльфара. Я подобрался: решил свои замечательные когти великанам не отдавать, хоть они дерись!

Драться бы пришлось и мне самому, но для этого требовалось обрести хоть какое-нибудь оружие: я принялся внимательно смотреть под ноги в надежде найти хотя бы камень.

Где-то далеко, там же, где вода, громко фыркнула и заржала лошадь. Из-под ног внезапно выметнулся ёж: колючий зверь бросился бежать по дороге, имея, видимо, в виду как можно быстрее разминуться с огромным и опасным мной. Я проморгался и даже потер глаза лапой: на какой-то миг мне показалось, будто ежик бежит на задних лапах, передними прижимая к груди небольшой узелок.

Камни все не попадались, я перестал смотреть под ноги и решительно прибавил шаг: опасность стоило встречать грудью вперед, с поднятыми ушами и напружиненным хвостом.

Все в этом странном мире случалось внезапно. Точно так же, как и все остальное, состоялось явление мне бревенчатого сруба-пятистенка, оседлавшего невысокий холм. Входом дом стоял ко мне, на завалинке сидел некто, с каждым новым шагом принимающий все более узнаваемые черты.

И вышло так: если бы не заметные шрамы поперек всей морды, не архаичное одеяние и не ножны с мечом, прислоненные к стене сруба, я бы подумал, что передо мной я сам.

Я подошел к тому я, который не я, остановился, стоя в пяти шагах, но кланяться не стал: просто поднял в знак приветствия правую лапу, развернув ее ладонью к жителю этих удивительных мест.

- Привет тебе! - интуитивно выбрал я родной язык, причем не новый говор городов и электроэфирных словарей, а старый, почти старинный — так до сих пор общались на самых дальних от побережья хуторах.

Я, который не я, поднялся на ноги и зеркально повторил мой жест: - И тебе привет, внук.

- Ты, верно, Ульф Хальфдан? - я решил проявить сообразительность и смекалку, тем более, что семейное предание гласило: на основателя нашего старинного рода лично я походил больше, чем два манекена в витрине одного магазина похожи между собой.

- Верно, верно, внук. Он и есть, - предок посмотрел на меня очень внимательно, и сообщил: - В дом не зову, еды и питья не предлагаю. Сам, наверное, знаешь, почему.

- Сказки знаю, - я согласился, но и возразил: - Хотя какая разница? На тех, кто умер, законы этого мира действуют иначе.

- Кто тебе вообще сказал, что ты мертвый? - немного картинно удивился Хальфдан. - Не вижу ни одной причины для того, чтобы столь молодой и здоровый еще пёс так скоропостижно взобрался на радугу… Да и радуги тут никакой нет, смекаешь?

- Нет радуги… То есть, Моста? Значит, нет и Вальхаллы, и пьяных эйнхериев, и валькирий нет тоже… Нагльфар-то есть?

- Есть. Но не надо этому слову звучать здесь лишний раз, тем более, что слова живых имеют тут особую силу. Попросту — накличешь, - предостерег меня предок. - Эйнхерии же — вон они, на горочке. Только не пьяные, а похмельные.

Ветер подул со страшной силой, и весь туман унесло куда-то далеко. Справа от холма, на котором не-проживал Ульф Хальфдан, обнаружился холм побольше. На большом холме был виден деревянный дом, как будто составленный из килей обветшавших кораблей — дом этот был не очень новым и не очень чистым, и уж точно ничего общего не имел с Чертогом или Дворцом, каким его описывали в легендах и мифах. Прямо и немного сбоку над домом висело утреннее солнце.

На лавках, расположенных вдоль дома, в разного рода живописных позах восседали и возлежали немногие избранные: все они были одеты в старинные доспехи и даже подпоясаны мечами, но вели себя, на удивление, спокойно.

- Разве сейчас не утро, и им не положено биться? - удивился я. - Брони, смотрю, вздели…

- Мало ли, что им там положено. У них, понимаешь, Хмурое Утро: как напьются накануне меда под свинятину, так наутро и страдают, животом да головой. В таком состоянии какие битвы? - предок посмотрел на похмельных лентяев неодобрительно. - Впрочем, хватит.

Туман вернулся так же быстро, как и пропал.

- Ты здесь по двум причинам, и смерть не является ни одной из них, - заметил предок. - Первая причина в том, что ты очень крепко ударился головой, когда падал. Сердце твое в полном порядке, пуля его не задела и даже не прошла рядом — сам все увидишь. Вторая же причина в том, что мне надо дать тебе два совета.

- Каких же? - я решил попробовать сыграть по странным правилам этого странного мира.

- Первый совет: купи себе новый элофон, - и, потешаясь над видом ошарашенного меня: - Второй совет: доверяй мыши больше, чем кошке! Теперь — ступай. Той же тропинкой, вниз, под горочку, там недалеко.

Вопросов у меня осталось гораздо больше, чем я успел задать, но кто-то или что-то вдруг взяло надо мной верх: даже не попрощавшись, я решительно развернулся через левое плечо и двинулся вниз по склону холма.

Последнее, что я ощутил в этом удивительном мире — звук набегающих со спины шагов и приложение к мохнатой моей заднице совершенно сокрушительного пинка: я прямо взлетел, и понесся по диагонали куда-то ввысь.

Просыпался я крайне неохотно. Вернее, не так. Проснулся бы я охотно, но тут, скорее, приходил в себя, и процесс этот управляем был мной не целиком.

…- Таким образом, врачи утверждают: нет совершенно никаких причин держать нашего профессора в стенах здешней больницы дольше необходимого. Строго говоря, его можно забирать прямо сейчас, - знакомый голос девушки Анны Стоговой, говорившей, отчего-то, на британском, окончательно убедил меня в том, что пробуждение состоялось.

Немилосердно саднила грудь, гудела черепная коробка, по ментальной сфере метались не до конца оформившиеся мысли, но, в остальном, я ощущал себя почти нормально и даже хорошо. Восхитительно живым, если вы понимаете, о чем это я.

- Zdravstvuite, tovarischi! - я поспешил обрадовать собравшихся в помещении, похожем на приемный покой, людей бодрым своим голосом и даже немного видом. Единственная из достоверно заученных мною советских мантр годилась для этого наилучшим образом.

Обрадовал и немедленно сел: голова не закружилась, грудь не дернуло, даже хвост отлежать не получилось. Лежал я, кстати, в какой-то пижаме, легкомысленной, но надежно обеспечивающей рамки приличия.

- Долго меня тут… Держат? - решил уточнить я у девушки Анны Стоговой, как у человека, во-первых, явно бывшего в курсе дела, во-вторых, лучше всех говорящего на британском.

- На самом деле — меньше двух часов. Вас просто погрузили в искусственный сон на время обследования: слишком сильно Вы, по мнению лечащего врача, приложились затылком о бордюрный камень, - сообщила мне, лучась энтузиазмом, переводчик. - И Вас прямо сейчас выпишут, поскольку, по словам врача, на вас уже все почти зажило.

Набившую оскомину уже шутку про то, что это самое всё зажило, как на собаке, девушка Анна Стогова деликатно не озвучила, хотя врач явно сказал именно так.

- И мы сразу же можем вернуться на Проект? - я обрадовался. Впечатлений от замечательного города Мурманска на первый раз было многовато.

- Извините, не сразу. Сначала надо побеседовать с товарищами из внутренних дел, - сообщила Анна. Кстати, она сказала именно так: не «полиция», не какие-нибудь органы охраны правопорядка, а именно «внутренние дела».

Я, на всякий случай, напрягся.

Здание, занятое местной криминальной полицией, не воодушевляло. Было ли дело в самой сути службы, по умолчанию изуверской и человеконенавистнической, или, может, в общем моем неважном состоянии…

- Вот! - девушка Анна Стогова противоречивых чувств моих не разделяла совершенно, более того, она, как будто, радовалась предстоящему визиту в оплот репрессий невиновных и угнетения непричастных. - Народная милиция!

- Э… При чем тут ополчение? - оторопел я. - Мне казалось, что нас ждут в местной криминальной полиции, а не в офисе ополчения, тем более — народного.

- Разница терминологии, профессор, - услышал я уже во второй раз за этот долгий день, правда, от другого собеседника и по совершенно иному поводу. - В СССР милиция выполняет те же функции, что полиция у вас на Западе, но само слово… Излишне дискредитировано. - Девушка перевела дух.

- Полиция угнетала порабощенные народы Империи еще до Великого Октября, полицией называются силы, подавляющие протесты трудящихся в САСШ и других странах капитала, и, наконец, отряды предателей-коллаборационистов, организованные армией Кромешного Пакта в ту войну, тоже назывались именно так!

Серые бетонные стены, решетки на окнах всех трех этажей (до этого я решеток на окнах в Союзе не видел вовсе) и внушительный отряд вооруженных людей в униформе, занявший всю округу, говорили об одном: эти ребята то ли постоянно находятся в осаде, то ли в любой момент готовы в нее сесть. Удивления это не вызывало: в конце концов, примерно так и положено вести себя ополчению, хоть народному, хоть нет.

Внутрь бетонной коробки идти не хотелось, однако — пришлось.

Внутри бетонный монстр оказался заведением вполне презентабельным. Не знай я точно, куда именно мы шли и пришли, и не ряби уже в глазах от обилия людей в серой и темно-синей униформе, их знаков различия и энергичного поведения, я мог бы подумать, что мы в гостях у какой-нибудь совершенно мирной конторы. Например, торговой, заготовительной или даже учебной.

Непосредственно с моим случаем предстояло разбираться ополченцу, пребывающему в звании капитана. Узнав об этом у дежурного сотрудника, я слегка воспрял духом: капитан — это очень серьезно, это полицейский офицер высокого ранга и вполне приличных полномочий, и, значит, мое дело будут разбирать всерьез и обязательно разберут.

Очередному сюрпризу я даже не стал удивляться: искомый капитан, вместо того, чтобы по примеру западных коллег, ютиться в узком пенале между двух наполовину стеклянных и не доходящих до потолка несерьезных стен, занимал целый большой кабинет. Причем, занимал он его в гордом одиночестве: на служебной двери красовалась табличка, из которой следовало, что внутри комнаты работает doznavatel, kapitan justicii Lisin V.V.

Спасибо девушке Анне Стоговой: во избежание, видимо, эксцесса непонимания, она придержала меня под локоть, и быстро объяснила, что конкретно написано на двери. Еще она предупредила, что внутрь мы пойдем вместе: беседовать с человеком, совершенно точно не знающим советского языка, офицеру ополчения полагалось исключительно в присутствии сертифицированного переводчика.

Капитан Лисин действительно занимал комнату целиком один, вольготно расположившись за солидным на вид столом. Стол стоял у самого окна, и потому в кабинете оставалось очень много свободного места: это место я и пересек, войдя в дверь и, получив через переводчика предложение проходить и садиться.

Капитан Лисин оказался представителем еще одной народности человекозверей, правда, ради разнообразия, не киноидом, а урсуноидом. Росту он был огромного и весу немалого: он умудрялся быть почти вровень со мной в холке, даже сидя, а я, между прочим, низкорослым себя не считаю! Медведем он, кстати, был невероятно редкого подвида: передо мной, поставив на столешницу локти рук в закатанных по середину плеча рукавах, возвышался весь будто плюшевый, но крайне матерый, большой панда.

Я уселся, повернулся, улыбнулся. - Zdravstvujte, tovarisch!

- И Вам здравствуйте. Эм… Вы же не говорите по-советски? - на том же языке удивился ополченец. Я бы его, конечно, не понял, но девушка Анна Стогова немедленно перевела мне вопрос.

- И не говорю, - ответил я уже по-британски. - Просто форма приветствия мне знакома: проявляю вежливость.

- Сердечно рад познакомиться с представителем зарубежной технической интеллигенции! Лисин Владимир Владимирович, можно попросту, не чинясь — товарищ капитан! - мягко улыбнулся урсуноид. - А Ваша спутница, она…

- Tovarisch kapitan, primite sertifikat, - строгим тоном потребовала девушка Анна Стогова. О том, что она передает ополченцу какой-то документ, я понял и сам: уже наловчился на слух определять образованные от латинских и греческих советские слова, и даже самостоятельно корректировать ударения, расставленные советскими в самых неподходящих для этого местах.

С таким-то, имеющим диплом, сертификат и допуски, переводчиком, дело пошло куда как бойчее.

Я, подробно и под запись, почти дважды изложил историю взаимоотношений с местными уголовниками. Дважды и почти — строго потому, что в процессе к нам присоединился мужчина в белом халате, отрекомендованный как доктор Иванов, а рассказ я почти закончил, и его, рассказ, пришлось повторить. Оказалось, что мне, как совсем недавно получившему по голове и потерявшему сознание гражданину, и вовсе было положено общаться с представителями карательных органов строго в присутствии врача.

После второго повтора истории, мне задали несколько вопросов, формальных что по форме, что по содержанию.

Оказалось, что я настолько качественно — действуя, разумеется, строго в пределах законной самообороны — успокоил злоумышленников, что одного из них (того, который неудачно попытался колдовать) пришлось откачивать прибывшей бригаде парамедиков!

Бандиты были взяты с поличным, сразу и все, нападение их было вызвано смесью личной неприязни и желания поживиться, и никаких вопросов по существу советское правосудие к профессору Лодуру Амлетссону не имеет.

- И вот тут еще подпишитесь, пожалуйста, - протянул мне очередной желтоватый бумажный лист и авторучку капитан то ли ополчения, то ли юстиции.

Я, уловив разрешительное согласие переводчика, документ подписал.