Ещё вчера…

Партийные собрания проводятся у нас по расписанию – не реже одного раза в месяц, и длятся иногда более двух часов. Мне жаль этого времени, и я однажды начал решать свою задачу: проектировать непростую электрическую схему. Я не могу сложную схему держать в голове, как это делают с шахматной доской выдающиеся шахматисты. В проектируемой схеме надо многое менять, додумывать, проверять, а для этого нужны время и обстановка. Первая схема, созданная на партсобрании, получилась почти идеальной. Вскоре я понял, что нет лучших условий для этой непростой работы, чем партийные собрания. Со стороны это, наверное, выглядело так. Сидит на собрании в шестом ряду задумчивый человек, слушает выступающих (уши ведь открыты!), изредка что-то записывает, возможно – готовит тезисы для выступления, или записывает ЦУ и ЕБЦУ ("ценные указания" и "еще более ценные указания").

Кто-то выбывает из членов партбюро части, и меня, такого внимательного на собраниях члена КПСС, "кооптируют" в члены этого органа. Слово "кооптировать" у "непартейных товарищей" обычно вызывает ассоциации о способе обработки сырой колбасы и рыбы. Мне это слово тоже не совсем понятно, наверное – это нечто среднее между словами "назначение" и "избрание".

Сижу, весь из себя "кооптированный", на первом заседании руководящего органа. Здесь уже не порисуешь: народа мало, все сидят за двумя столами. Руководит партбюро подполковник Карандашов – человек тучноватый, но холерического темперамента, главный "козлист" части. После свертывания домино в связи с окончанием обеда, Карандашов – энергичный и горластый – увядает: "Все хорошее в этот день – уже прошло!".

По должности и по званию чуть повыше – замполит полковник Пилюта Сергей Степанович – широкий "дядько", не освободившийся от украинского акцента в речи, но освоивший, однако, в совершенстве нравы и неписанные правила командно-политического бомонда. Он часто берет рули на себя и становится "главным" в заседании бюро.

А вот тема заседания меня касается напрямую: "Личное дело коммуниста Третьяка Э. П.". Эрик Павлович, молодой и горячий прапорщик – мой лучший инструктор, впервые перепрыгнувший "канаву обучения" сварщиков (я уже писал об этом). Разбирается заявление жены Третьяка о развале им семьи и вступлении в преступную связь с 16-летней соседкой по коммунальной квартире…

Зачитывается заявление – неграмотное, бесстыдное и злобное. Затем начинаем слушать оправдания Эрика. Со своей женой они поженились, когда он проходил еще срочную службу в Молдавии, и был молод и глуп. Тем не менее, он привез жену в Ленинград и жил с ней несколько лет. За это время жена полностью "проявилась": стала ленивой грязнулей, прекратила всякое умственное и физическое развитие, нигде не хочет работать. На этой почве у них часто возникали ссоры и размолвки, после чего Эрик перестал с ней жить, хотя и оставался в той же комнате: деваться-то некуда. Соседка же по коммунальной квартире с "младых соплей" была влюблена в красивого и статного соседа, естественно – как ребенок во взрослого. Сейчас она выросла, и не скрывает своих пламенных чувств. Поскольку подсудимый считал себя свободным от брака, то…

Начинается допрос с пристрастием.

– О чем вы думали, когда женились?

– Когда вы прекратили сношения с женой?

– Где вы прячетесь от жены с малолеткой, которую соблазнили?

– Вы знаете, что ваши действия несовместимы с моральным Кодексом строителя коммунизма? Что коммунист должен заботиться об укреплении семьи, ячейки общества?

Бедный Эрик отбивается, как может. Вопросы стают более подробными: где, как, когда, на чем, каким способом? Эрик покраснел, начинает говорить яростно и запальчиво. Когда партбюро выносит вердикт, что ему надо вернуться в семью, Эрик не выдерживает:

– Убейте меня, я с ней спать больше не могу: от нее козлом несет!

Снова выступает Карандашов и рисует "облико морале" Третьяка, как коварного Казановы, который каким-то чудом обзавелся партбилетом. Он соблазняет, затем бросает надоевших ему женщин, нагло попирая все нормы нашей коммунистической морали.

– Видите ли: ему запах законной жены не нравится! А когда вы ее соблазняли, он вам нравился? Вы что женились по принуждению, вас заставили, после того как вы ее соблазнили? Или вы сначала женились, а потом легли в кровать со своей женой? Теперь она уже стара для вас? А со своей малолетней пассией вы уже легли в постель? Она приятно пахнет?

И тут не выдерживает кооптированный член бюро. Долго я молча наблюдал эту высокоморальную инквизицию, которая уничтожала моего лучшего старшину и неравнодушного человека. Но всему есть предел, я сатанею и обращаюсь сразу ко всем, не выбирая слов:

– Как можно так, не сняв даже сапоги, лезть в душу человеку? Какое партбюро может находиться в постели между мужчиной и женщиной? Что у нас разводы уже запрещены? Почему никто не поинтересуется, как служит, и как относится к порученному делу старшина Третьяк?

… Я знаю повадки этой стаи по своему комсомольскому прошлому в институте: она бросает жертву, и дружно набрасывается на осмелившегося выступить в ее защиту. После некоторого замешательства, Карандашов, а за ним и Пилюта, оставляют Третьяка и "переносят огонь критики" на меня. Основной мотив выступлений – моя молодость и горячность. О "политической близорукости" – пока – речи нет: я все-таки в числе немногих в части награжден боевым орденом в мирное время. А может быть – боятся. Как говаривал один из моих фюреров: "боятся – значит уважают"…

Судилище уже длится около трех часов. По предложению Пилюты продолжение "бюры" переносится на следующий день.

На следующий день власть на заседании полностью переходит в руки Пилюты. Начинаются вопросы к Третьяку совершенно неожиданные: о днях блокады, во время которой Эрик был совсем еще маленьким. Вопросы теперь задают почему-то об отце Эрика.

– Вы знали о том, что вашего отца привлекал СМЕРШ в качестве пособника фашистов во время блокады за распускание панических слухов? А может быть – он еще и подавал сигналы немецким самолетам?

Эрик сражен наповал. Он бормочет, что его отец был инвалидом, поэтому не мог служить в армии, но он работал и умер прямо на заводе от истощения, что он был очень порядочным человеком…

– И вы ничего не знаете о том, что он "привлекался"? И не знаете всех обстоятельств его смерти?

Эрик, потупившись, отвечает, что ничего не знал. Но видно, что он все-таки что-то знал по семейным преданиям от матери, которая сумела сохранить во время блокады живыми его и сестру. Тем не менее – Третьяк уничтожен. Пилюта победоносно посматривает на меня, дескать, теперь ты видишь, кого защищал? Опять начинаются "постельные" разборки…

По Третьяку, при одном, слегка кооптированном, члене бюро, голосовавшем "против", выносится вердикт: исключить морально нестойкого перерожденца из монолитных рядов поголовно морально стойких членов КПСС. Это решение должно еще утверждаться более высокой инстанцией – партийной комиссией УМР. Сие означает, что бедному Эрику еще предстоит продолжение пытки на более высоком уровне…

Вышестоящая комиссия не утверждает исключение, ограничиваясь строгим выговором "с занесением". Но Третьяк уже сломлен: он уходит из части, продает даже гараж возле лаборатории, и навсегда уходит из нашей системы. Сверхсрочникам (будущим прапорщикам) это можно сделать относительно легко, в отличие от офицеров и рядовых срочной службы…

Меня без шума "вычищают" из партбюро. Слово "декооптирование", кажется не существует, но это было именно это действие. А мне это "по барабану": я и не " стремлялся" в ваше болото на высоком месте. Для рисования схем мне хватает простых собраний…

Спустя какое-то время меня решают использовать в несколько другой ипостаси. Политзанятия (4 часа в неделю) с группой сверхсрочников (прапорщиков) части проводит зам зама по МТО майор Карченков. Гоша – человек мягкий, пожилой, невысокий, с выдающейся лысиной. Буйная орава прапоров просто изводит майора: ему задают такие вопросы, на которые у него нет ответа, так откровенно не подчиняются его увещеваниям, что бедный майор за четыре часа политзанятий несколько раз выскакивает из аудитории и отпаивает себя смесью валерьянки и валидола. Дальнейшее повышение политического уровня подчиненных просто угрожает его жизни. Видно, он взмолился, где надо, и на ниву политпросвещения бросают меня. Я почти с радостью соглашаюсь: мне уже обрыдли дубовые темы политзанятий с матросами – солдатами, повторяющиеся из года в год. А для прапоров есть даже такие темы: "Зарубежные страны", "Армии НАТО", "Психология воспитательной работы с подчиненными". Ну и общаешься все-таки не с малограмотными в основной массе пацанами, а с мужами зрелыми, по крайней мере, – много видевшими.

К первому занятию готовлюсь очень основательно, делаю заметки из энциклопедии и журналов, правда, – пишу не конспект, а только короткие тезисы. Двухчасовая лекция превращается в четырехчасовую беседу, конечно, с перерывами на перекур, – совсем как на коллоквиумах в институте. От каверзных вопросов не увиливаю, обсуждаем их сообща. Конечно, после четырех часов таких занятий меня пошатывает, – как после тяжелой физической работы, но это и есть работа, причем – не самая легкая.

В дальнейшем я несколько облегчаю себе задачу. Мне ведь надо еще опрашивать своих слушателей и ставить им оценки. Разбиваю грядущую тему на несколько подтем, по которым поручаю доклады конкретным лицам, по двое на каждый вопрос. Это для соревнования и для страховки, если один из докладчиков будет отсутствовать. Теперь они не просто слушатели, а содокладчики, и готовятся к выступлениям. После таких докладов – дополнения и выступления. Оценки докладчикам выставляются сообща. Короче – все работают, всем – интересно. И никаких валерьянок и валидолов.

Значительное время у нас уходит также на свободный треп "за жизнь". Больной вопрос у прапорщиков: начальство ничего не делает, а денег получает гораздо больше (что бы они сказали сейчас, сравнив доходы свои и олигархов!). Я привожу им притчи, давно еще рассказанные Чернопятовым нам, молодым офицерам.

Однажды приказчик стоял на берегу Волги со своим хозяином, купцом, и горько сетовал: вот, дескать, я такой же приказчик, как и Иван, а получка у меня намного меньше. Хозяин не отвечал, и задумчиво смотрел на реку.

– Вот идет пароход… Интересно: что везут? Может быть, узнаешь?

Приказчик садится за весла, догоняет пароход, затем возвращается с докладом:

– Пшеницу везут на продажу!

– Интересно: по чем собираются продавать?

– Приказчик опять садится в лодку, долго догоняет пароход и возвращается в мыле:

– По двадцать копеек за пуд!

– А уступили бы они весь груз здесь по 19 копеек?

Догонял приказчик пароход долго, да не догнал, и вернулся совсем обессиленный.

– Так вот, – говорит ему купец. – Если бы на твоем месте был Иван, то он уже при первой поездке сторговался бы не за 19, а всего за 18 копеек, и пароход стоял бы уже на нашей пристани под разгрузкой!

Вторая притча – из американской жизни. Плохо работает у Форда новая турбина на заводе: вибрирует, не развивает мощности. Возится с ней куча спецов долго, но, увы, – безуспешно. Приходит еще один, смотрит, щупает, затем просит дрель, просверливает дырку, и машина начинает работать удивительно хорошо. Предъявляет он Форду счет на 10 тысяч долларов.

– Ладно, – говорит ему Форд, – я заплачу. Но скажи – за что???

– Нет ничего проще, – отвечает мастер. – За сверление дырки – 1 доллар. За то, что знаю, где сверлить – 9 тысяч 999!

Мои прапора заводятся и начинают сыпать примерами, взятыми из жизни. Переходить на личности – последнее дело: мы не партбюро. Согласовывается истина, что исключения могут быть, но если они слишком заметны, то только подтверждают общее правило. Один товарищ запальчиво предлагает всем повысить зарплату хотя бы в два раза. Для наглядности щедро повышаю в 10 раз. Детально разбираем ситуацию. Оказывается – ничего хорошего не будет…

Начинаем тему "Зарубежные страны" изучать со США. Кроме всяких разных справочников я использую также "Одноэтажную Америку" Ильфа и Петрова: это, пожалуй, последняя объективная и благожелательная книга об Америке. Я читаю оттуда избранные заранее места.

Материала много, поэтому на Штаты выделяю времени больше, чем положено по программе, продолжаем читать и обсуждать другую литературу. Посреди занятий в комнату врывается седой пожилой майор – пропагандист из политотдела УМР:

– Читаете запрещенную литературу! – он бесцеремонно выхватывает у меня из рук томик и начинает лихорадочно читать выходные данные. С майором все ясно: цепной пес "развитого социализма", конечно, действует по наводке. Внимательно оглядываю своих учеников: интересно же – кто "стукнул". Один малозаметный "товарищ" опускает глаза…

Майор прочитал выходные данные книги: это нормальное советское издательство, но продолжает листать книгу, наверное – в поисках печати "Самиздат". Не находит ее, неудовлетворенно кладет книгу на стол, и сурово предупреждает меня, что заниматься надо строго по плану, и сейчас я уже должен "проходить" страны социалистического лагеря. Я обещаю наверстать упущенное. Мне противно. Сказано же в писании: "Не мечите бисера перед свиньями"…

Через какое-то время я осознаю, что свинья-то была всего одна, но даже эта мысль недостаточна для возвращения в прежнее русло. Вскоре я уезжаю на месяц в командировку, затем – в отпуск. С прапорами поручают заниматься кому-то из начальников отделов. Расстаюсь с группой без сожаления: времени не хватает на всякие развлечения…

Не минует меня и взаимодействие с Ленинским комсомолом. Молодой и амбициозный прапорщик, вождь комсомола части, ставит мне задачу: охватить всех моих комсомольцев на всех объектах движением "Внесем свой вклад в комсомольскую копилку!" Я должен добиться, чтобы подшефные сварщики на объектах и все молодые ребята из лаборатории взяли конкретные обязательства: что и на какую сумму они сэкономят, затем подбить итоги соревнования. Эти ребята вечно выдумывают "почины", которые никогда не кончаются: о них благополучно забывают, вдохновленные уже следующим, еще более крутым почином. Хочется послать комсомольского вождя подальше: ваш почин – вы и работайте. Но я уже достаточно зрелый-перезрелый, чтобы не делать этого. Смиренно принимаю от вождя для распространения и неустанной работы кипу прекрасно отпечатанных в цвете на мелованной бумаге листовок-воззваний "Внесем …и т. д.). Краем глаза замечаю в тексте орфографическую ошибку. Сажусь за стол и начинаю красными чернилами править текст, как учитель школьный диктант. Вождь с опаской поглядывает на мое действо. Число ошибок переваливает за две сотни. Ставлю двойку, расписываюсь, затем возвращаю побледневшему комсомольцу кипу листовок.

– Коля, сколько вы заплатили типографии за эти листовки?

Коля дрожащим голосом называет умопомрачительное число.

– Вот и считайте эту сумму своим первым взносом в комсомольскую копилку! А весь тираж потихоньку уничтожьте, чтобы не позориться.

Больше к раскрутке "починов" меня не привлекали…

Чтобы дополнить тему "партия и я", расскажу еще об одной, более поздней, борьбе с "партЕйными товарищами", где мне с друзьями удалось одержать победу. Для этого надо рассказать сначала о Лене Лившице, с которым мы подружились после его прихода в часть еще в "подвальный период".

Немолодой уже капитан медицинской службы, недавно переведенный к нам с Дальнего Востока врачом части, появился в подвале с авиационным топливным насосом в руках. Обратился он к электрику Гене Егорову с просьбой подключить "эту штуку" так, чтобы она вращалась от сети 220 вольт. Гена, отменный радиолюбитель, соорудивший мне "говорящую мыльницу" при рождении сына, именно этого не знал досконально, и они дождались моего прихода.

– Что и где качать? – был мой первый вопрос. Оказалось, – качать надо воду в ванной для гидромассажа младшей дочери – инвалида, перенесшей в детстве полиомиелит. Я вник в проблему, и мы быстро собрали не только безопасный регулируемый выпрямитель, но и всю гарнитуру для массажа: шланги, насадки и прочую "лабуду", т. е. сделали все "по уму" и "под ключ": включи и работай. Вскоре мы подружились "домами", как говорят теперь. А младшая дочка Лившицов – Валера стала и нашей любимицей. Эта, наполовину парализованная девочка обладала не только энциклопедическими знаниями, но и огромной волей к жизни и подлинным мужеством. Дважды ей оперировали в Новосибирске позвоночник зверским методом "переднего доступа", после которого на полгода (!) надо надевать на тело гипсовую броню, затем снова учиться как-то передвигаться. В больнице Валера всех покорила не только полным отсутствием жалоб и слез, но и моральной поддержкой других больных. Никогда она не стонет и не жалуется также дома. Нежно любит своих родителей, с обожанием смотрит на старшую сестру – красавицу Эллу. Валерия уже тогда знала несколько языков. Ее с восторгом приняли на работу в картографической фабрике, где она переводила поправки к морским лоциям, непрерывно поступающим на всех языках со всего мира. (Леня приобрел и на удивление быстро научился водить "Запорожец", чтобы возить дочку на работу). Были периоды, когда именно на ее зарплату и жила вся семья…

Обширности ее знаний в столь юном возрасте можно было только изумляться. Когда мы с Эммой не могли получить сведения о каком-либо литературном вопросе – кто, где или что написал, то звонили Валере, и всегда получали точный ответ. Вот последний пример: меня потрясает музыка в конце кинофильма "Был месяц май". В титрах фильма композитор не указан; несколько лет я безуспешно пытался узнать имя автора у разных музыковедов, о чем рассказал Элле, когда она гостила у нас. (Сейчас Лившицы живут в Израиле, но это отдельная история). Через неделю получаю E-mail от Валеры: музыка финала взята (украдена, если нет в титрах?) из песен Далиды!!!

Старшая дочка Лившицов Элла – тоже человек с обилием талантов и юмора, что редко присуще красавицам. Именно она присвоила мне звание "живой автор". Подразумевалось, конечно, что эти понятия несовместимы, так же как "гений" и "злодейство".

Ну, это – к слову: я пишу о битве с функционерами могучей КПСС. Лене Лившицу вскоре надо выходить на пенсию, а он остается, увы, пожилым капитаном м/с: должность врача части – капитанская. У младших офицеров значительно меньше пенсия, отсутствуют разные льготы. Уехать за званием в Тмутаракань, как Шапиро, Леня не может из-за дочери, да и в Питер он возвращался из Дальнего Востока долго и непросто. Леня уже смирился со своим статусом кво, когда мне(?) на ум приходит одна идея. Ушел на пенсию "главный козлист" части Карандашов. Должность секретаря бюро – выборная, предусмотренное воинское звание – майор. Почему бы врачу Лившицу, не стать функционером от КПСС??? Леня встречает неожиданную идею в штыки, затем "проникается", и соглашается временно – на 1 год – надеть волчью шкуру: врачом-то он все равно останется. Идея может остаться идеей, если ее не дополнить практическими мероприятиями. Я разговариваю о "передвижении" врача Лившица в политработники с ребятами – офицерами, прапорщиками, рабочими – все принимают идею хорошо. Надо сказать, что дело не в моем красноречии: сам Леня Лившиц – человек чрезвычайно контактный и стал популярным в части за короткое время. И не только в части. Меня поражала его память на человеческие болячки и беды. Вот, например, заходим мы с ним в "подшефный" книжный магазин, где знакомые "девочки" оставили нам дефицитные книги: тогда все нормальные книги были дефицитом и добывались непросто. К Лене, как к родному, сбегаются все женщины, он расспрашивает каждую: ваша мама выздоровела? вы достали то лекарство? ваш сын теперь не болеет? не злоупотребляйте этими таблетками! ну как вы себя чувствуете в новой квартире? Я балдею и поражаюсь: он всех знает и все помнит о болячках и радостях каждой! Особенно, если учесть, что таких "подшефных" книжных магазинов у нас несколько!

На отчетно-выборное партийное собрание сам замполит УМР привозит к нам дюжего подполковника, переведенного по сокращению штатов в резерв округа. Замполит УМР, полковник Трофимов, в одном лице соединяет ласковую Алису и жесткого Базилио, когда они уговаривали Буратино зарыть золотые монеты на Поле Дураков. Он красочно расписывает заслуги и богатый послужной список подполковника и настоятельно "рекомендует" нам избрать его "освобожденным" секретарем партбюро части. Собрание, правда, избирает не секретаря, а списком 5 или 7 членов партбюро. Но все понимают, что если в состав бюро пройдет "чужой профессионал", то на первом заседании бюро выборы секретаря станут пустой формальностью. Не "освобождать" же от службы действующего офицера-монтажника. Вопрос из зала:

– А жилье у подполковника есть?

– Есть квартира в Приекуле в Латвии, где сейчас проживает семья. Но Управление гарантирует подполковнику квартиру в строящемся доме.

По залу проходит ропот недовольства: на этот строящийся дом слишком много своих "безлошадных" имеют виды. Они ждут уже много лет, с детьми ютятся во всяких хибарах и комнатках в коммуналках или вообще на дальних объектах. Если даже "улучшение" дадут своему начальству, то за ним потянется цепочка переселений – улучшений. Выступает прапорщик из Североморской группы:

– Есть предложение: избрать секретарем нашего офицера, которого мы все знаем и у которого уже есть жилье – капитана Лившица! Дел в санчасти не так много, и он мог бы совмещать две должности, пока подберут врача!

Трофимов не ожидал такого оборота. Сгоряча он даже угрожает собранию:

– Вы что, хотите загубить всю партийно-политическую работу части??? Мы этого не можем допустить! Какой политработник может быть с врача???

Собрание закусывает удила. В яростных выступлениях сравниваются качества бездельника Карандашова и Лившица, с его трудолюбием и внимательным отношением к людям. Трофимов добивается только включения своего представителя в списки для тайного голосования, пытается ограничить список только требуемым числом кандидатов. Это все известные и проверенные приемы наших "выборов"… Собрание это прекрасно понимает, и принимает решение список не ограничивать, чтобы сохранить возможность выбора…

Лившиц проходит в члены бюро подавляющим большинством, креатура Трофимова блистательно проваливается. Леня избирается секретарем бюро. Трофимову приходится с кислой миной соглашаться со своим поражением. Конечно, в душе он "затаил некоторое хамство", как говаривал Зощенко, и вскоре с непокорной "десяткой" он поквитается…

Обычно, когда офицер занимает более высокую должность, то сразу же посылается представление на присвоение очередного воинского звания. Трофимов представление на Лившица не подписывает: посмотрим, дескать, через год. Леня год поднимает партийно-политическую работу на небывалую высоту, одновременно оставаясь врачом части. Только после вторичного избрания Лившица, Трофимов вынужден подписать представление, и в части появляется новенький майор!

Поквитался же с нами замполит "специфически". На очередном партсобрании части Трофимов выдвигает идею: разделить первичную парторганизацию части на ряд мелких организаций по местам базирования групп. Тут были такие тонкости. Собрания в первичной организации должны проводиться один раз в месяц. В части, объекты которой раскинуты по всему Союзу, такие собрания были очень нужным предлогом, чтобы собрать всех удаленных начальников объектов и районов. У них всегда набиралась уйма вопросов, которые можно было решить только в части, и почувствовать себя частицей одного коллектива. Для многих офицеров и старшин это была единственная, кроме отпуска, возможность встретиться с детьми и женой. Для командования части эти сборы тоже весьма необходимы: для технической учебы подчиненных, доведения всяких приказов и нормативных документов, да и просто общения с людьми "с передовой", где решается успех боя, чтобы держать руку "на пульсе". И вот такой, казалось бы, чисто технический вопрос разделения парторганизации, начисто ликвидировал предлог и возможность ежемесячных общих встреч. Образуемые на объектах карликовые парторганизации по несколько человек (начиная с 3) были, конечно, недееспособными. Все эти соображения были многими, в том числе – мной, высказаны замполиту на собрании в ответ на его, как нам казалось, совершенно абсурдный план. Отвечая на выступления, Трофимов уже не улыбался как лиса Алиса, а был непреклонен и требователен как кот Базилио. Собрание все же проголосовало "против". А через короткое время все свершилось по замыслу Трофимова. Позже мы, наивные, узнали истинную причину его "большевистской целеустремленности": Трофимову не доставало количества первичных парторганизаций , чтобы из заместителя командира по политчасти стать Начальником Политотдела, где всего больше,? денег, чинов и т. д.

Следующее мероприятие уже Начальника Политотдела – устройство гнездышка, достойного такого высокого чина. В доме, который строила подчиненная часть, он плотно "курировал" свою четырехкомнатную квартиру, превращая ее в суперэлитную, заодно присоединив к ней комнату соседней квартиры. Эту, теперь уже? однокомнатную квартиру, соединенную дверью с "основной", тоже отделали "под люкс". Сюда он поселил молодого прапорщика, предварительно договорившись с ним о последующих перемещениях. Цель была чрезвычайно благая и увлекательная: получить на 4 человек 5-комнатную квартиру-люкс – с двумя кухнями, ванными и туалетами, ну, – как при коммунизме. Это в то время, когда большинство офицеров и старшин живут в перенаселенных коммуналках. Этот проект не осуществился, только из-за упрямой жены прапорщика, которая твердо заявила: "Квартиру мы получили законно и никуда отсюда я не поеду! А дверь можно и заделать!"…

По иронии судьбы мы оказались с Трофимовыми соседями: они, как и положено, занимают элитный третий этаж, а мы – на первом. Тучи комаров из сырого подвала под нами не могут добраться до третьего этажа, и всю свою энергию отдают только нам. Зато у нас долгое время был унитаз "от Трофимова". Подшефные строители совершили непростительную ошибку: поставили в квартире Трофимова унитаз – обычный, а не супер. В нашей же квартире унитаз был просто разбитый, и его тоже надо было менять. Конечно, доставка элитного и последующая передислокация унитазов была успешно произведена в намеченные руководством сроки. Надо ли говорить, как трепетно и благоговейно садилась вся наша семья на толчок с такой родословной!

Спустя много лет, в бурные 90-е годы, в последний раз меня пугал представитель КПСС, когда я, пенсионер и рядовой рабочий лаборатории, написал заявление о добровольном выходе из КПСС. Опять был майор из политотдела, очень похожий на того, который изучал мою запретную книгу на политзанятиях. Он яростно набрасывается на меня, рабочего, со сварочной маской на голове:

– Что, крысы покидают тонущий корабль? Почувствовали, что пахнет паленым? Наверное, и в партию поступили, чтобы примазаться?

Пренебрегаю постулатом "сердишься, значит – неправ", и выдаю высокоидейному майору на всю катушку:

– Это вы и ваши руководящие бонзы и есть крысы! Это вы, бездельники и паразиты, примазались к государству, а заботились только о своей шкуре и сладкой жизни! Вы всем распоряжались и ни за что не отвечали! Кто сделал главой огромного государства безвольного и трусливого болтуна? Кто развалил великую державу? А я, между прочим, уже полвека трудился, чтобы укрепить эту самую державу, мою Родину! Что, например, лично ты, майор, сделал полезного для нашей Родины?

Майор не ожидал такого отпора от рядового труженика "электрода". Он выкрикивает угрожающе:

– Вы еще пожалеете о своем поступке! – и выскакивает, как ошпаренный с моим партбилетом. Вскоре я действительно очень пожалею, но только о том, что отдал ему такую ценную историческую реликвию. Там были указаны мои трудовые доходы за многие годы, а также суммы отчислений на безбедное существование всех этих тунеядцев – служителей культа.

Я не успел еще остыть после вылета из КПСС, когда в лаборатории появляется новый замполит, полковник Телов – молодой и здоровый бугай, хотя и с несколько телячьей фамилией. Эти молодые замполиты-полковники, пользуясь связями в высоких сферах, идут дослуживать к нам на подполковничью должность. Тут они отодвигают многолетних и многодетных очередников на жилье, и получают лучшие квартиры в Ленинграде: как же, такой высокий чин – и совсем без жилья! Затем они благополучно "сваливают" на более доходные места, где нет головной боли – "вверенного личного состава", или вообще уходят в запас на хлебные должности. А к нам приходит очередной соискатель жилья.

Наш бычок уже успел получить квартиру, и сейчас его единственная работа – ее благоустройство. Именно в этом созидательном процессе он пару дней назад просто разрушил наши точные поворотные тиски, когда пытался согнуть в них непотребную железяку. Эти, очень нужные нам, тиски заработал я лично, выполняя трудоемкий заказ "нового русского". Ни обещаний замены сломанного, ни даже простого извинения от "бычка" не последовало… Сейчас Телов вошел и начал высматривать в закоулках нужную железку. Меня прорывает:

– Ну, что ты, политический работник, опустил голову и шаришь глазами по чужим сусекам? Надо сначала поздороваться с трудящимися, посмотреть им в глаза, расспросить об их бедах и здоровье. Рассказать нам о последних решениях партии и правительства, о трудовых достижениях народа. А ты сразу хочешь забрать без всякой сатисфакции наши материальные ценности! Я уже не говорю о сломанных тисках…

Видно у Телова не совсем еще потеряна совесть: он краснеет, здоровается со всеми. Правда, тут же уходит: после моего приветствия ему уже не с руки искать нужную железку.