Ещё вчера…

В Киеве меня ожидает очень напряженная работа: дипломный проект предстоит выполнить в очень короткий срок. Дипломный проект у нас в КПИ – серьезная работа. Одних чертежей и схем должно быть не менее десяти. Проект состоит из нескольких разделов: технического, экономического и других; по каждому разделу – свой консультант. Имеется и общий руководитель. Все ведущие добиваются совершенства проекта – "через посредство" увеличения труда ведомого. В принципе, наши преподаватели и так знают "кто есть ху", и могли бы поставить оценку, не глядя в этот проект, но защищать его надо перед государственной комиссией. А там сидят кадры дотошные и въедливые, и мы не должны ударить фейсом в грязь.

Еще мы сдаем некоторые госэкзамены, в том числе – по военной подготовке.

А в Киеве – весна! Гремит наш радиолык, народ по вечерам танцует на верандах. Велико искушение слегка упростить проект, заняться более приятными делами. Время выкраиваем, не снижая качества работы: только за счет увеличения производительности. Если бы первокурсники, несколькими неделями чахнувшие над первым листом, могли представить себе, сколько листов и расчетов они будут ворочать за это время на пятом курсе! Темп работы все усиливается: день защиты незыблем, как скала. И вот он наступает.

Последнее напутствие Деда: говорить не то, что знаешь, а то, что надо. В общем: "кратк. – с. т." – краткость – сестра таланта. Чертежи развешиваются заранее, на выступление – не более 10 минут, время вопросов – не ограничено, но ответы должны быть краткими и по делу.

Ни малейшей "волнительности" перед защитой у меня не было: это было сражение на моем поле, на котором была пристреляна каждая кочка. Моя речь на защите состояла из заголовков-тезисов и длилась 7 минут. Ответы на вопросы любознательных членов комиссии – 15 минут, причем по длительности вопрос иногда превышал ответ. В этот же день защищались Коля Леин и Серега Бережницкий – оба более чем успешно. Мы – инженеры. Наша 101-я пустилась в загул, о чем я уже писал…

Защита – это еще цветочки, зависящие от нас самих, цветочки весьма предсказуемые. Приближались совершенно непредсказуемые ягодки – распределение. Современным выпускникам вузов, кроме военных, – слово ничего не говорящее. По действующим тогда законам каждый выпускник вуза должен отработать не менее трех лет на том месте, куда тебя пошлет страна. А у страны было сто-о-лько мест, куда можно послать…

Половину ребят в наших двух группах курса составляли киевляне. Для них остаться в родных пенатах – голубая мечта, для некоторых – даже вопрос жизни и смерти. Ох, прав был Павлов, который говорил о мечтах некоторых устроиться на Куреневке в артель "Свисток сентября"! По просочившимся сведениям несколько мест в Киеве были, поэтому все киевляне считались конкурентами, и каждый ревниво оценивал шансы противников. Одно место было на кафедре сварки в аспирантуре. На 100 % это было место Лазаря Адамского: он там уже был своим в течение последних двух-трех лет, его будущая диссертация уже наполовину, по слухам, была сделана.

Перед комнатой, где должна была заседать комиссия по распределению, заранее толпились обе группы. По настоящему решалась судьба человека, и каждый нервничал соответственно своему характеру: непрерывно курил, был угнетен или нервно хихикал над анекдотами, которые травили "закаленные" по теме "распределение". Леня Хлавнович на этот случай сочинил даже песню, которую распевали на мотив одной из песен знаменитого Рашида Бейбутова:

Наконец начали подходить члены комиссии. Это были, кроме руководства института, неизвестные нам представители министерств и главков, нуждавшихся в инженерах-сварщиках.

Отступление – взгляд из будущего. Мне потом приходилось много раз участвовать в аналогичных комиссиях по распределению новобранцев. Каждый член комиссии хотел выбрать для своей фирмы самых лучших. И если в институте у комиссии были все данные о выпускниках, то в нашем случае быстрый выбор надо было сделать из многих на основании скупых анкетных данных и мгновенной оценки человека по его речи и движениям. Ежегодно у нас "сортировалось" несколько сотен человек. Постепенно у меня выработался некий алгоритм выбора, о котором я, возможно, еще расскажу. Крупно ошибся в человеке я несколько раз.

Комиссия некоторое время заседала без нас, очевидно, определялись квоты и полномочия. Вызывать по одному начали по алфавиту. Тут всех удивил Лазарь Адамский: он на распределение явился под руку с Броней Школьниковой. "Мы решили пожениться", – ответил он скромно на наши недоуменные взгляды. Все прекрасно знали, что его невеста, с которой он дружил еще со школы, оканчивала то ли мед, то ли пединститут. И вдруг – Броня, довольно серенькая девушка, в особых симпатиях к которой он раньше замечен не был. Дальше привожу восстановленные по разным источникам события и разговоры.

Лазарь был настолько уверен, что его оставят в институте в аспирантуре, что решил спасти и киевлянку Броню от всяких дальних поездок по распределению. Броня, в этом случае, забрала бы еще одно место в Киеве. Если бы ей дали так называемый "свободный диплом", это было бы вообще пределом мечтаний: очень нужно интеллигентной девушке заниматься железяками в дымных цехах. Просчитав эти варианты, они явились на комиссию вдвоем, как жених и невеста. Кто бы потом спрашивал у них брачное свидетельство?

– Мы решили пожениться, – заявил Лазарь с порога на комиссии, – поэтому просим дать нам направление в один город. Комиссия уткнулась носами в бумаги и начала ими шуршать.

– Есть два места в Орск на строительство газопровода, – озвучил председатель комиссии результат поисков. У "жениха и невесты" широко открылись глаза.

– Как, у вас больше ничего нет??? – Лазарь взглядом обратился к представителям института в комиссии. Те скромно потупили глаза в бумаги.

– Два места у нас есть только в Орск.

Лазарь понял, в какую ловушку он попал, и решил спасаться самостоятельно.

– Ну, а если бы мы не женились, то что бы вы предложили мне одному?

Доподлинно мне неизвестно, что двигало председателем комиссии. Возможно, он просто закусил удила, настолько явной была попытка Адамского повесить комиссии лапшу на уши. Возможно, схватка "по Лазарю" была еще раньше, когда кафедра сварки озвучила желание иметь киевлянина с жилплощадью, отличника и активиста Адамского в своих рядах.

– Орск.

Ответ для Лазаря, я думаю, прозвучал как выстрел в упор. Он "потерял лицо", и начал уже говорить заискивающим голосом:

– Может быть, у вас есть место в Киеве? Здесь у меня есть жилье, и я не обременил бы свое предприятие требованиями…

Что-то похожее лепетала безмолвная до сего времени Броня Школьникова…

– Орск, строительство номер …, – забил окончательный гвоздь в гробницу "помолвленных" непреклонный председатель комиссии.

Адамский и Школьникова выскочили из комнаты комиссии порознь, бледные, и быстро ушли. На вопрошающие взгляды Лазарь отрешенно произнес: "Орск". Все аж присели: если Адамского послали в Орск, то для остальных песенка о Магадане ставала не юмором, а самой насущной реальностью.

На комиссию входили по персональному вызову. Теперь очередность была не по алфавиту, а по некоему, неведомому нам, алгоритму. Выходили оттуда с разными выражениями лиц: озабоченными, со слезами, иногда – со сдержанной радостью. Наши две группы сварщиков, спаянных пятью годами совместной учебы, разбрасывали по всему необъятному СССР.

Назвали мою фамилию. Вошел, представился без титулов: "Мельниченко". Первый вопрос председателя поставил меня в тупик и формой и содержанием:

– Николай Трофимович, к какой работе вы имеете б ольшую склонность, – к научной или производственной?

Этого я не знал. Подумал немного и ответил, размышляя:

– Наукой заниматься, наверное, еще рано… Значит – к производственной…

– Если Вы хотите заниматься наукой, то мы Вам предлагаем Институт Электросварки имени Патона, если производством – завод "Ленинская Кузница".

– Знаете, я бы вообще не хотел оставаться в Киеве…

Если бы я всю-всю предыдущую жизнь мечтал днем и ночью – жить и работать только в Киеве, эту фразу стоило бы произнести, чтобы увидеть реакцию комиссии. Все остолбенели в разных положениях, и молча начали рассматривать меня, как явившегося наяву инопланетянина с тремя разноцветными головами… Председатель опомнился первым:

– А куда бы вы хотели?

– В Ленинград, Горький, – нагло распоясался я. В действительности я хотел в Горький, на Сормовский завод, но почему-то произнес первым словом "Ленинград".

– Ну, в Ленинграде у нас места нет, а в Горький – пожалуйста. А то, может быть, поедете в Николаев на судостроительный завод?

– Да нет, в Николаев не хочется, – продолжилось мое "борзение". Я вспомнил про себя, что там на практике были наши ребята, и впечатления у них остались неважные.

– Ну, почему не хотите в Николаев? Там тоже судостроительный завод…

– Да нет, не хотелось бы…

– Ладно: Горький, так Горький…, – председатель взялся за авторучку. Я уже представил себе встречу со старыми знакомыми в Сормове.

– А у нас еще есть одно место в Ленинграде, – неожиданно "возник" один из членов комиссии. В душе я чертыхнулся. Отыгрывать "в обратный зад" помешала совесть: и так со мной долго возились. Да, собственно, и большой разницы между Горьким и Ленинградом я не видел. Ленинград, так Ленинград…

Путевку я получил на Балтийский судостроительный завод. Должность – мастер. Завод обязался предоставить место в общежитии. Такую же путевку получил Юра Попов. Перед самым отъездом путевки нам обоим поменяли. Окончательно: Ленинград, Всесоюзный проектно-технологический институт Министерства судостроительной промышленности, инженер механосборочного отдела, оклад – 880 рублей, предоставляется общежитие. Никаких эмоций эта замена у меня не вызвала: оба кота были в плотных мешках.

Значительная часть киевлян осела в Киеве, преимущественно – в Институте Электросварки. Многие туда перебрались после некоторых трудовых усилий на периферии (сейчас говорят – в регионах). Во всяком случае, когда я приехал в ИЭС спустя лет 10, то мне казалось, что я опять оказался в КПИ: я ведь знал людей факультета на пару курсов ниже и выше своего. В Киев возвратились и "орские изгнанники". Год они, правда, провели в Орске, обвиняя друг друга в постигшей их ссылке, затем благополучно перебрались в Киев. Кажется, позже они уехали в Израиль или в США. Коля Леин получил назначение в "ящик" в Электростали, Серега Бережницкий – в "ящик" Саратова или Куйбышева (сейчас – Самара?). Из всех наших девушек мне известно только о судьбе Наташи Деркачевой (Яворской): она всю трудовую жизнь проработала на Киевском авиастроительном заводе Антонова в высоких сварочных должностях – увлеченно и с полной отдачей. Сам Юра – доктор тех. наук в ИЭС. Поля Трахт (Мисонжник) получила назначение в Винницу на номерной завод, но там о ней никто ничего не знал, – очевидно она туда так и не попала.

Цезарий Шабан за год до нашего распределения уехал в Кенигсберг – Калининград. Недавно (2004 г) он в письме привел мне скорбный список наших ребят, ушедших из жизни…