От малых причин бывают весьма

важные последствия; так, отгрызение

заусенца причинило моему знакомому рак.

(К. П. N79)


Напряженная работа не может обходиться без накладок и ЧП, которые потрясали не только лабораторию, но и всю часть. Расскажу только о двух.

Мы перешли на применение радиоактивных изотопов с мягким излучением и, к сожалению, – коротким периодом полураспада: они давали снимки более высокого качества. Старый рабочий контейнер с цезием-137, имеющим очень жесткое излучение и большой период полураспада, хранился на нашей базе в Североморске и не применялся. Я велел радиографу мичману Яковлеву В. Я. привезти его в часть для последующего захоронения. Несколько раз Яковлев не выполнял моего приказания, ссылаясь на разные объективные причины, пока я не стукнул кулаком по столу. Под Новый год он привез самолетом контейнер, доложив мне, что колодец, на дне которого хранился контейнер, дал течь, в него проникла вода и замерзла вверху. Колодец – это герметичный пенал из трубы, врытый в землю на глубину около двух метров. Яковлев раздолбил лед, заставил привлеченного солдата-строителя вычерпать оставшуюся воду, и извлек контейнер с изотопом. (По инструкции источник мог находиться в воде). Так как у него вышел из строя рентгенметр-дозиметр, то он просто вытер тряпкой мокрый контейнер, и в рюкзаке провез его на самолете из Мурманска в Ленинград "контрабандой", для экономии времени – не объявляя о радиоактивности своего груза.

Через некоторое время, уже в лаборатории, Яковлев доложил мне, что свой рентгенметр он исправил, но никак не может выставить стрелку на нуль. Меня как током ударило. Я схватил клюшку большого рентгенметра и приблизил его к Яковлеву. Прибор отчаянно затрещал, стрелка зашкалила. Живой человек и его одежда стали источником радиоактивного излучения! Особенно сильно излучали руки и одежда. Привезенный контейнер был уже помещен в наш колодец и закрыт свинцовой крышкой, но даже участок пола, где побывал контейнер перед загрузкой, сильно излучал.

Немедленно ушли телеграммы о радиационной аварии на Северный флот и вышестоящим командирам. Началась длительная и тяжелая работа по ликвидации последствий аварии и поисков виновных…

Приведу только ее итоги. Я отделался необычайно легко: получил строгий выговор в приказе. Самолет, на котором Яковлев летел из Мурманска в Ленинград, поймали в Челябинске и подвергли дезактивации (о дезактивации я еще напишу). Химслужба Северного флота выдолбила на нашей базе Сафоново возле Североморска 100 кубометров (!!!) мерзлого радиоактивного грунта, загрузила его в пластиковые мешки и захоронила как радиоактивные отходы. Солдат, черпавший воду, успел демобилизоваться. Его отловили прямо на свадьбе в Белоруссии и поместили в госпиталь. Завод-изготовитель радиоактивных источников для контроля сварки был признан главным виновником ЧП: источник не должен был потерять герметичность. Заводу пришлось изменить технологию изготовления оболочек для цезия-137, – вместо завальцовки донышек цилиндрической ампулы, стала применяться аргоновая сварка. Все старые источники цезия-137 были отозваны на завод.

Наша авария все же была небольшой, но и она попала под гриф "совершенно секретно". В СССР было много аварий и покрупнее, о чем мы узнали только недавно. Я даже не говорю о ядерных полигонах – Семипалатинском и Новоземельском и радиационной аварии на предприятии "Маяк". На Тоцких учениях прославленный маршал привычно послал войска "вперед!", – прямо в неостывшую зону атомной смерти. Как горестно заметил Пикуль, – чем больше убитых, тем больше в России славы полководцу. Только теперь "потери личного состава" прикрывались не войной за свободу и независимость Родины, а учебными целями, по принципу: "тяжело в учении – легко в гробу". Да и потери были скрытыми, "размазанными" по времени: разве поймешь, от чего заболел и умер потом бывший боец? Теперь, оглядываясь назад после Чернобыля, всем это кажется песочными играми в детском садике. За исключением погибших, для которых тот бой стал последним…

Тогда же маленьких радиоактивных источников было очень много, как и разгильдяев, ими пользующихся. Лаборатория сварки Главленинградстроя вообще потеряла на дороге два контейнера с изотопами. Веселенькую историю мне по секрету рассказал проверяющий чин из Центра. Под Москвой некий НИИ облучал для науки картошку мощными источниками кобальта-60. НИИ закрыли, и военные строители снесли бульдозерами бывшие лаборатории. Солдаты растащили по карманам блестящие цилиндрики. Несколько человек попали в госпиталь с диагнозом "членовредительство": радиационные ожоги ног врачи сначала приняли за следы втирания керосина с целью освобождения от военной службы… Потом радиоактивные источники собирали по всей округе.

А теперь – о дезактивации. Одежду моего мичмана захоронили, как радиоактивные отходы, а его самого поместили в спецотделение госпиталя, и начали отмывать особо пораженные участки дважды в день специальными моющими и адсорбирующими растворами. Кожа его рук стала напоминать древний пожелтевший пергамент. Только через месяц такого мытья руки довели до нормы – не более 450 распадов в минуту на одном квадратном сантиметре кожи. А ведь период полураспада цезия-137 – около 34 лет! За это время его активность уменьшится только наполовину. Все наши беды произошли от малюсенькой ампулки диаметром 5 и длиной 12 мм! А как оценить масштабы радиоактивного заражения при взрыве атомной бомбы или Чернобыльского реактора, а заодно – эффективность дезактивации замшелой крыши или деревянного здания одноразовым поливом обычной водой от пожарного шланга?

Второе ЧП у нас произошло тоже на Севере, где мы сооружали базу атомных подводных лодок, точнее? все технологические устройства для обслуживания атомных реакторов субмарин. Важной частью этих устройств были подземные резервуары из нержавеющей стали для хранения жидких радиоактивных отходов. В этих очень ответственных сооружениях сварка должна быть особо надежной, поэтому все делалось очень тщательно, все швы просвечивались. Днище приваривалось к жесткому контуру, залитому в бетон, и светить сварку было технически невозможно. Специально обученные сварщики через каждые пять метров сварки заваривали в идентичных условиях т. н. стык-свидетель, который маркировался, регистрировался в журнале работ, затем подвергался металлографическим, коррозионным и другим испытаниям. При малейшем несоответствии качества стыка-свидетеля, сварщик отстранялся от работ, а его швы браковались и вырезались. Мы все сделали классно, но несколько преждевременно: резервуары еще не были нужны и около двух лет стояли пустыми и открытыми. Когда возникла потребность, и резервуары начали приводить в порядок, то на их днище обнаружили около 400 (!) темных пятнышек, под которыми металл легко разрушался. Появлялось расширяющееся сквозное отверстие, плотно забитое черной сажей. Первое впечатление было, что это металлурги выдали испорченный прокат, а монтажники, не проверив или умышленно, поставили его на самое ответственное место.

Началось расследование, поиски виновных; дело принимало облик вражеской диверсии со всеми вытекающими последствиями. Мы знали, что все делали хорошо, и грешили только на скрытый от наших глаз брак металлургов. Г. Б. Каблуков поехал в Институт стали в Москве, чтобы узнать, как это металлурги умудрились закатать в тонкий (3 мм) лист из благородной нержавеющей стали столько дефектов, и почему их не было заметно при монтаже и сварке? Вернулся он с просветленным лицом и подаренным учеными ребятами образцом. Блестящий кубик нержавеющей стали был пронизан насквозь пещерами и ходами, как сыр рокфор. При этом вся поверхность кубика вне язв оставалась полированной и блестящей. Так мы узнали о питинговой – точечной? коррозии нержавеющих сталей. Оказывается, в жидкой застойной среде к поверхности "нержавейки" цепляется ион хлора и начинается точечная коррозия. Образующиеся продукты коррозии (черная сажа) ускоряют саму коррозию, и она принимает лавинообразный характер – образует сквозные дефекты. Хлор-ионы есть везде, это, например, раствор обычной поваренной соли. Наш резервуар стоял открытым; строители, бетонируя наружные стены, не убрали деревянные конструкции внутренних распорок и опилки. Некоторые, особо утонченные натуры, использовали резервуар как туалет с замечательным уединением: попасть в него можно было только через верхний люк. Туда же попадали вода и снег, которые и образовали недостающий, но очень важный компонент головотяпства – застойную среду, – в прямом и переносном смысле…

Оргвыводы нас не касались. Касался – кропотливый ремонт бывшей отличной конструкции и несколько месяцев нервотрепки. Зато, как сказал юморист,? опыт есть. А еще раньше другой юморист говаривал: "Неучастие в политике не освобождает от ее последствий".


О кризисе жанра и втором дыхании.
Загрузка...