Если бы они могли говорить

ВОЛЧИЦА

Еще до того, как волчица стала разбойничать на скотном дворе поместья, ее видел пастух Петр. Хотя все думали, что она затаилась в полях, Петр был уверен, что это не так. Он знал, что она где-то поблизости. Только раньше волчица довольствовалась мелкой дичью, или же охотилась где-то далеко, чтобы не привлекать к себе внимания, а теперь, может быть, потому, что у нее были волчата, заматерела, осмелела — нападала на скот и порой устраивала такую резню, что можно было подумать, что орудует целая стая волков.

— Смотри в оба, — не раз повторял Петр Давидко, молодому пастуху имения. — Глаз не спускай со стада, если не хочешь когда-нибудь вернуться без него. Волк, мой мальчик, мерзкая тварь — одну животину съест, а сто прирежет…

Давидко, укладывая хлеб в пастушью торбу, лишь посмеивался. И однажды Петр не выдержал:

— Чего зубы-то скалишь? Раз я тебе о волке говорю, слушай, да мотай на ус. Когда пасешь стадо, смотри во все глаза. Особенно часто поглядывай в ту сторону, куда ветер дует — волк, он обычно с подветренной стороны и приходит. Так и запомни… Э-эх, какой уж из тебя пастух!..

— Да чего ты привязался ко мне, дедушка Петр, — однажды рассердился Давидко. — Заладил: волк да волк… Не боюсь я твоего волка! Подумаешь, волк! Обыкновенный пес. Даже думать о нем не хочу!

От возмущения Петр даже подскочил и так посмотрел на Давидко, будто впервые его видел. Старый пастух разразился бранью, не переставая буравить Давидко взглядом. Но отругав пастушка, остыл, в глазах его запрыгали веселые огоньки. Любо ему было смотреть на парнишку, экий вымахал высокий, как жердь, плечистый, с длинными руками и ногами. Телом он походил на какого-то великана, а лицо было совсем мальчишеским, безусым и безбородым. «А ведь прав, мальчишка, — подумалось Петру, — ну что волк может сделать эдакому верзиле!»

— Хоть по-твоему волк и похож на пса, ты все-таки, не зевай, — примирительно закончил Петр. — Зверь все же, нельзя ему доверять. Да и не верю тому, будто волчица ушла в поля. В лесу она, точно тебе говорю. Верно, отсюда до леса часов пять-шесть ходу, но для волка — это сущий пустяк.

Он снова смерил взглядом Давидко с ног до головы и продолжил:

— Вон ты какой богатырь вымахал… А я, Давидко, эту волчицу знаю. С зимы ее караулю. Следы на снегу видел: три четких следа и один размазанный, три четких и один размазанный…

— Как так — размазанный? — спросил Давидко.

— А она тогда хромала. Нога-то у нее раненая, вот она ее и приволакивает.

— Так она и сейчас хромая, — беспечно сказал Давидко. — Я ее видел…

Он забросил торбу за плечи, взял кривую пастушью палку и вышел.

— Ты все же будь осторожен! — крикнул ему вслед Петр.

Хотя страхи Петра казались Давидко напрасными и он частенько посмеивался над старым пастухом, все же, когда оставался один со стадом, особенно в темные, безлунные ночи, частенько думал о волках. Тогда он сгонял отару в кучу, точно полководец свое войско, колокольцы звенели, собаки лаяли, а Давидко палил в воздух из пистоля.

В последнее время пастухи снова заговорили о волчице, и каждый рассказал все, что ему доводилось слышать о ней. Оказалось, что волчица отстала от стаи, которая минувшей зимой хозяйничала внизу, в селах. В то время даже стало опасно выходить на дорогу, потому что в стае этой бесновалась волчица (может, та самая), а всем известно, что если волчица набросится на скотину, дичь или даже человека, то на жертву набрасывается вся остервенелая стая.

Волки долго скитались по полям, и никаких следов, кроме волчьих, тогда днем с огнем было не сыскать. Наконец, их кровавые деяния надоели крестьянам, они организовали облаву и прогнали волков в леса. Тогда-то и появился в здешних местах волк-одиночка. Вначале он сильно хромал — таким видел его и пастух Петр. Не было никакого сомнения, что это была та самая волчица, которая теперь хозяйничала в округе. Раненная, она ушла от облавы, а теперь, видно, скрывалась в буйно заколосившемся поле. Благо хлеба стояли высокие.

Однажды, когда Давидко вернулся с пашни, Петр встретил его словами:

— Была волчица, да вся вышла! Братья Энчевы из Сарнено, ты ведь их знаешь, нашли ее логово и забрали у нее волчат. Троих. В село принесли.

— Врешь! — недоверчиво сказал Давидко.

— Зачем мне врать, истинный бог — принесли. Сейчас за ней охотятся, выслеживают, хотят и волчицу убить. Ты ведь знаешь, братья Энчевы — добрые охотники, они ей покажут, где раки зимуют!

Но волчица, наперекор всем предсказаниям, как сквозь землю провалилась. Тщетно братья Энчевы рыскали по всей округе, пытаясь напасть на ее след — все было напрасно. Никто ее не видел в последнее время, никто ничего не мог сказать. После того, как у нее отняли волчат, она словно испугалась и покинула здешние места. Только те крестьяне, которые ездили на мельницу мимо Имяретского леса, рассказывали, что слышали, как где-то в чаще жалобно воет волк.

Так прошла неделя и больше. Но вот однажды волчица самым коварным образом напомнила о себе. Недалеко от леса стояла кошара, в которой держали семьдесят, а то и побольше коз. Одним утром половину коз нашли задушенными волком. Пострадала и другая скотина. Искусанный волком скот пришлось прирезать. Но самое страшное произошло в Сарнено, где держали волчат. Однажды ночью в селе поднялся переполох. Братья Энчевы тогда были в отъезде. Кто-то бродил по селу, пугая скот. Мычали коровы, визжали поросята, кудахтали куры, захлебывались лаем собаки. Никто из крестьян даже носа не смел высунуть. Только один более смелый крестьянин выглянул в окно и увидел при лунном свете волчицу: длинную, поджарую, с набухшими сосками. Она стояла, высунув язык, а бока ее тяжело вздымались. Было видно, что она страшно устала…

Наутро проверили — в селе не осталось двора, где бы не обнаружили мертвую скотину, все равно, что чума ее выкосила. Пастух Петр выглядел серьезным и озабоченным.

— Ну, Давидко, что ты на это скажешь, а? — сокрушался он. — Значит, волк — тот же пес, так по-твоему? А видел, что он натворил в Сарнено? Берись за ум, парень, а то без овец останемся. Если принесет ее сюда ветром…

— Пусть только сунется, — смеялся на это пастушок. — Пусть только сунется, без хвоста останется!..

А волчица будто услышала эту угрозу. Однажды к вечеру, когда сумерки опустились на землю, она неожиданно напала на стадо и унесла овцу — схватила ее на глазах у Давидко. И понесла, да как понесла! Полоснув ее по горлу, волчица забросила овцу себе на спину и помчалась прочь. Давидко кликнул собак — те бежали где-то позади стада, замахнулся и палкой, но испуганные овцы шарахнулись в сторону — Давидко даже подумал, что неподалеку бродят и другие волки, — а волчица тем временем скрылась из виду, растворилась во тьме. А на другой день на том месте, где волчица съела овцу, можно было видеть лишь пару клочков шерсти.

Давидко разом переменился — стал хмурым, молчаливым. Петр не смел даже заговорить с ним. И хотя пастушок глаз не спускал со стада, волчица пришла снова. И произошло нечто странное, наперекор и его характеру, и его силе: он снова растерялся, и только остолбенело наблюдал в призрачном свете луны за тем, как волчица уносит очередную овцу. На этот раз она не несла ее на спине, а, схватив зубами за бок, толкала вперед, заставляя бежать впереди себя, подгоняя ее ударами хвоста, словно пастушьей палкой. И на этот раз, удалившись на достаточно безопасное расстояние, волчица разорвала и съела овцу.

После этого случая Давидко зажил как в лихорадке. Он громко рассказывал Петру, как это произошло, оправдывался, объяснял, что помешало ему расправиться с волчицей, жестикулировал. Голос у него был тоненький, срывающийся, как у ребенка, и не соответствовал его огромному телу. Но потом он разом умолкал, задумывался, подперев лицо ладонью, глаза его наполнялись слезами.

А в это время волчица разбойничала вдали от имения. Братья Энчевы караулили ее у логова, но она как будто отгадывала их намерения, и приходила туда, где их в тот момент не было. В лесных урочищах им удалось отыскать еще несколько мест, где она пряталась с волчатами и о которых они раньше не знали. Там были разбросаны кости или головы жертв волчицы, еще совсем свежие, окровавленные, облепленные мухами.

Иногда волчица совсем близко подходила к поместью, пробиралась между стадами — об этом потом узнавали; пробегала мимо коров, которые паслись вместе с телятами, но уходила прочь, так никого и не тронув. Но она была неподалеку — по ночам, где-то в поле, в темноте, раздавался жуткий волчий вой. Мощным, страшным был этот вой, но порой прерывался, слабел и постепенно затихал, а иногда становился хриплым, прерывистым и обрывался, а то тянулся жалобно, скорбно, словно звал кого-то…

Однажды вечером, часа за два до сумерек, Давидко вынужден был остановиться у дороги, так как утомленные, сытые овцы улеглись на землю и не хотели двигаться дальше. На потемневшем небе взошла Вечерница, а вслед за ней выплыл и желтый, щербатый месяц. Давидко не стал ложиться, а все время ходил вокруг стада — то с одной стороны зайдет, то с другой… И вдруг овцы испуганно вскочили, быстро разбежались в разные стороны, словно стадо разрезали пополам, и на освободившемся месте, прямо на дороге, появилась волчица. Она выжидательно посмотрела на стадо, словно и не собиралась на него нападать, а просто бежала куда-то по своим волчьим делам и решила остановиться. Это продолжалось лишь мгновенье. Давидко выкрикнул что-то нечленораздельное и изо всех сил замахнулся палкой, но не успел обрушить ее на спину зверя: волчица кошкой прыгнула на него, повисла у него на груди и принялась зубами и когтями рвать одежду. Давидко выпустил палку из рук, немного подался вперед и изо всех сил сжал обеими руками горло волчицы…

Наступило утро. Солнце выплыло на небо и осветило все вокруг. Овцы уже были собраны в стадо. Давидко, весь искусанный, израненный, окровавленный, был отправлен в больницу, а мертвая волчица лежала на траве, вытянувшись во весь рост. Вокруг нее собралась толпа, и люди все прибывали.

Гордый, взволнованный случившимся Петр рассказывал о ночном приключении.

— Давидко мне все рассказал, страшное дело. Вы думаете, это легко голыми руками бороться с волчицей? Искусала она меня, говорит, ведь я согнутый локоть ей в пасть совал — вот так согнул и совал, а она меня кусает… Она меня кусает, говорит, а мне не больно. Я руку в локте согнул и в пасть ей сую… Так, говорит, меньше болит… Матерый зверюга…

Петр немного помолчал, глядя на зверя. Волчица лежала, уставившись открытыми глазами куда-то в поле. Петр вдруг вспомнил, что слышал от старых людей, будто с открытыми глазами умирают те, кто оставляет на этом свете что-то очень дорогое. Подумав, но не сказав об этом, он продолжил свой рассказ:

— Матерый зверюга… Трудно пришлось Давидко, долго они боролись. То Давидко ее одолевает, то волчица его. А потом опять Давидко — одной рукой держит ее, а другой ножом ее, ножом… И ведь подумать только, какая силища — вырвалась у него из рук, и ну бежать. А Давидко тогда хвать палку и добил ее…

Петр пастух смотрит на волчицу, сплевывает и заносит ногу, чтобы пнуть ее, но взгляд мертвых, остекленевших глаз смущает его, и он не решается ударить ее.

— Смотри-ка ты, — говорит он медленно, — сдохла с открытыми глазами…

Крестьяне шумно принимаются обсуждать случившееся…