Если бы они могли говорить

ВСЯК СВОЕ ИМЯ ЗНАЕТ

Как раз на Новый год Васил праздновал свои именины. Он служил в поместье поваром, был человеком уважаемым, а потому и решили устроить ему именины попышнее: посадили его в телегу и с криком и гиканьем погнали ее к колодцу, чтобы там, как водится, окатить Васила студеной родниковой водой. Телегу тащили Балан и Чивга — лучшие волы в хозяйстве поместья — крупные, круторогие, оба белые, как первый снег. Рога им обвили тонкой золотой мишурой, украсили веточками самшита и низками жареной кукурузы, а жена Васила, Галунка, повязала им на шеи вышитые рушники, как на свадьбу. Купать Васила не стали, пожалели, лишь опрыскали водой, чтобы был крепким и здоровым. Но что шуму было, что смеху! Пронзительно пищали волынки. А кто-то крикнул:

— Смотри, Васил, в твой день даже скотина радуется. Эва, Балан и Чивга какие нарядные!

Все это происходило десять дней назад, но дядюшка Митуш, старейшина батраков поместья, сегодня неожиданно вспомнил об этом. Он вдрызг разругался с Василом — тот положил в похлебку мало мясных косточек, а этого дядюшка Митуш не мог ему простить.

Вечером Митуш вышел из хлева во двор подышать воздухом как раз в тот момент, когда волы возвращались от колодца. Он тут же повернул обратно, чтобы приготовить волам стойло для ночлега.

Мерилом богатства здешних жителей служило то, сколько у них плугов. В поместье два плуга, а значит — две дюжины волов — по дюжине на плуг. Вот и сейчас, они чередой брели по дороге. А погонял их батрак Аго. Пока волы чувствовали кнут Аго, они мирно брели себе рядышком. Но, подойдя поближе к поместью, волы вдруг остановились, как вкопанные. Аго куда-то запропастился, и волы не двигались с места, будто и сил-то у них было ровно столько, чтобы дойти досюда. Головы они повернули к сеновалу, ноздри жадно раздуваются, ощущая запах свежего сена, прядут ушами, но упрямо стоят на месте. Как им преодолеть какую-нибудь сотню метров? Вот если бы кто-то взял да и отнес их туда!

Кажется, что сама погода предрасполагает к подобной лености. Вокруг тишина, воздух сравнительно теплый, хотя земля покрыта тонким слоем инея. На востоке, меж хмурых облаков, алеет узкая щелочка, и оттуда протягивает к земле свои лучи солнце. Нежный, как паутина, туман легкой дымкой окутывает поле.

Большинство волов стоят, понурив головы, там, где остановились, но некоторые подходят поближе. Чуть поодаль, где высыпают золу из печей, два вола борются, лениво сцепившись рогами. Делают они это нехотя, словно пытаются получше схватиться рогами друг за дружку. Черный до половины вол меланхолично жует какую-то бумажку — не выплевывает ее, но и не глотает. А другой подошел к плетню и почесывает об него обломанный рог. Крупный серый вол уставился прямо в открытую дверь хлева, будто ожидая, пока оттуда выйдет дядюшка Митуш. От нетерпения он шумно пыхтит, словно выдыхая сигаретный дым, стараясь обратить на себя внимание Митуша. А тот даже не смотрит в его сторону, продолжая заниматься своим делом.

Но вот возвращается Аго. Митуш еще издали принимается бранить его.

— Где ты шляешься, пустая твоя голова! Иди, помоги мне привязать волов.

Аго действительно несколько туповат, но и Митуш чересчур строг, когда что-то делает, или когда он в ссоре с Василом. Митуш — уже в летах, но еще крепкий. У него широкое татарское лицо кирпичного цвета, редкая, клинышком бородка. Из-за этой бороды все почтительно называют его дядюшкой Митушем. И лишь Васил, словно в насмешку, окрестил его «дядюшкой Козлом».

Не слушая, что бормочет Аго в свое оправдание, Митуш оборачивается к волам и кричит:

— Балан! Балан!

Голос его, камнем рассекая воздух, летит туда, где остановились волы, но ничего не происходит: те, кто был недвижен, так и стоят, бездумно уставясь вдаль; а кто сцепился рогами, продолжают бороться. Митуш снова громко кричит:

— Балан!

Неизвестно откуда вынырнувший Балан неторопливо направляется к хлеву. Митуш зовет теперь другого вола:

— Чивга! Чивга!

Вслед за Баланом степенно трусит Чивга. Оба белые с красиво изогнутыми, почти что оленьими рогами. Это они возили Васила к роднику. Оба ступают гордо, размеренно, словно они — представители царского рода.

Дядюшка Митуш любовно похлопывает их по бокам, направляя в раскрытые двери хлева. Почуяв у себя за спиной присутствие батраков, волы убыстряют шаг. Вбежав в хлев, они становятся точно на свои места и наклоняют морды к пахучему сену. Дядюшка Митуш и Аго ловко накидывают им на рога веревку.

Затем Митуш вновь появляется в дверях и кричит:

— Текеш! Текеш!

Крупный вол с желтыми завитками на лбу (отсюда и прозвище Текеш, то есть «желтунчик»), услышав свою кличку, направляется к хлеву. Он даже оборачивается назад и смотрит на других: а вдруг кто-то из них по ошибке двинется на зов! Аго подгоняет его. Текеш заходит в свое стойло и становится у яслей так же, как до этого сделали Балан и Чивга.

А Митуш продолжает выкликать: Сиври! Ак-койрук! Комур! Карагьоз! Гюверджи!

Наконец приходит очередь волов, которые остановились первыми и до сих пор стоят неподвижно, как истуканы. Тот, кто слышит свое имя, вдруг оживает, но остальные не шевелятся. Никто не ошибается, не старается опередить другого. Даже дядюшка Митуш, хоть все еще серчает на Васила, восхищенно восклицает:

— Браво, ребятушки! Вот такими вы мне нравитесь! А ты что думал? — обернулся он к Аго. — Они ведь тоже не лыком шиты, тоже ученые…

Этими словами он хочет посильнее уязвить Васила, часто любившего хвалиться тем, что окончил три класса.

Наконец все волы привязаны. Митуш любовно оглядывает их: все мирно жуют сено. Убедившись, что все сделано как надо, они с Аго выходят из хлева выкурить по сигаретке. Аго любит, когда его угощают сигаретами. Он жадно затягивается, и сразу же заходится в кашле, поперхнувшись дымом. Глаза у него слезятся. А Митуш продолжает разговор, начатый там, в хлеву:

— А что ты думаешь? Я скотину ставлю даже выше человека. Разве есть какая-то живность лучше вола, ну-ка скажи мне. Пройди мимо него — он тебя не укусит, не лягнет. Говорят — бодается… Так ведь нет же! И в телегу его запряги, везет, не жалуется, не охает. До конца будет везти, пока не упадет…

— Гм… — произносит Аго, усмехаясь.

— И ведь все понимают, все понимают… Вот мы разговариваем с тобой, а они все могут понять.

— Ну да, поймут они, как же! — басом отвечает Аго и громко смеется. — Черта с два поймут…

Дядюшка Митуш с сожалением смотрит на него:

— Дурак ты, дурак! Ведь ты что думаешь — волы, они умней и тебя, и меня. Начни их запрягать, так только слово скажи, они сами голову в хомут сунут.

— Гм… — снова усмехается Аго.

— А коли упрутся, ни за что не сунут. Машет вол головой, не хочет хомут надевать. Как будто сказать хочет: «Это не мое место». Всяк свое место знает…

Дядюшка Митуш на минуту умолкает, а потом продолжает:

— Вот ведь ржешь, а ничегошеньки-то ты не знаешь. А я так считаю: вол — он и коня умнее. Не видишь разве — как Балан и Чивга плуг тянут — как по струнке, в сторону ни на шаг, ни вправо, ни влево, все одной борозды и держатся. А передняя пара, та, что плуг ведет? Ты что, думаешь, ты их оборачиваешь, когда они борозду закончат? Ты только покрикиваешь: «цоб-цобе», а они уж сами знают, что им делать. Их потому проводниками и кличут, что борозду ведут. Дойдут до конца и поворачивают обратно… И идут: раз-два, раз-два.

Аго бросает сигарету и громко смеется.

— Дурной ты, потому и гогочешь, — вздыхает дядюшка Митуш. Некоторое время он молчит, задумавшись, потом говорит: — Скотина ведь, а душа у нее живая. Когда-то в нашем селе жил дед Стоян, Индже Стоян. Сам-то я его не помню, но люди сказывали… Так вот, разболелся он сильно, умирать собрался… Однажды и говорит: «Приведите сюда волов, вот сюда, к порогу. Помоги мне, Димитр, — позвал он сына и, опершись рукой на его плечо, поднялся. С другой стороны старуха его поддерживала… Так и заковылял к двери. А волы уже у порога стоят. Обнял одного, поцеловал его в лоб. Потом — другого. Ну вот, говорит, теперь и помирать можно. Лег, скрестил на груди руки, а к вечеру и преставился.

Дядюшка Митуш обернулся к хлеву, зорко оглядел все вокруг, а потом выдернул из-под стрехи вилы и сказал:

— Давай, пошли! Принесем сена, а то скоро стемнеет. Пошли, Аго!

И они направились к стогам — дядюшка Митуш с вилами, а Аго — с большими веревочными носилками.