Если бы они могли говорить

БРОДЯГА

С порога в комнату заглядывал пес. Он явно кого-то ждал: радостно вертел хвостом, то прислушиваясь к чему-то, отчего уши у него становились торчком, то собираясь в комок, будто готовясь к прыжку. Дядюшка Митуш вышел к псу, держа в руке краюху хлеба. Он остановился, стал отламывать кусочки и бросать псу, одновременно сердито ему выговаривая:

— Ты где же шляешься, разбойник? Где скитаешься? Плохо тебе здесь, а? Скажи, плохо?

Пес этот был местный, из хозяйства, но месяц назад исчез. Пропадал, неизвестно где, а вот сейчас вернулся. Не очень большой, рыжий, с длинным лохматым хвостом, облепленным колючками. Его никак нельзя было назвать сильным и красивым. По тому, как он напряженно ждал, пока медлительный дядюшка Митуш отломит ему очередной кусочек, по тому, как он вертел головой, было видно, что пес страшно изголодался.

— Ну и что, хорошо там, где ты был, а? — продолжал ему выговаривать дядюшка Митуш. — Небось, хлебом там тебя не кормили… Да где ж ты мог видеть такой хлеб… Палка, небось, гуляла по твоим бокам. Выдрать бы тебя, беглец ты, фармазон…

Пес хватал хлеб в воздухе, и сразу глотал, боясь, как бы кто другой не отобрал у него кусок. Потом садился и вновь принимался напряженно ждать, вертя головой: то левым глазом посмотрит, то правым.

Наконец, краюха кончилась, стряхнув с рук крошки, дядюшка Митуш наклонился и погладил пса по голове. И сразу тот радостно запрыгал вокруг хозяина, умильно глядя на него преданными, счастливыми глазами. Он даже умудрился дважды подскочить и лизнуть Митуша в лицо. Казалось, все это он делал искренне, от всего сердца. Но вдруг пес разом сник, и, напустив на себя равнодушный вид, отошел в сторону, будто позабыв о дядюшке Митуше. Было видно, что он думает о чем-то, ведомом только ему. Дядюшка Митуш удивленно взглянул на пса и, недовольно пробормотав что-то, пошел заниматься своими делами.

Этот пес (так считал дядюшка Митуш) был особенным, не похожим на других собак. Другие — а их было много в поместье — знали свое место. Они сторожили дом, верой и правдой служили хозяину. Рыжий же жил единственно для себя — чтобы ему было хорошо, чтобы он был сыт, чтобы мог бегать, где ему вздумается, и делать, что захочет. И страшно не любил задерживаться на одном месте.

— Ему на роду написано бродяжничать, — говаривал дядюшка Митуш. — Помнится было ему всего два-три месяца от роду, толстый такой щенок… неуклюжий… Однажды увязался он за телегой Васила и бежал аж до города. А когда вернулся домой, лег у стенки на солнышке и задрал лапки кверху — так пяточки у него вздулись, как пончики, горячие были — полыхали, как огонь. Но все равно, выглядел он веселым и довольным…

Бывало вдруг исчезнет и надолго; где скитается, никто не знает. Но когда завидишь его, как он возвращается, как весело ковыляет на всех четырех, а порой и на трех лапах, как серьезно размышляет о чем-то, и как, спустя некоторое время вновь отправляется в путь, невольно подумаешь, что не иначе, как выполняет он сугубо важное дело. А ведь он просто скитается там, где ему хочется…

Митуш вновь вышел во двор и поискал глазами Рыжего. Остальные собаки — Лефтер, Петрика, Джюли, Разбойник — почувствовав присутствие Рыжего, сбежались к нему отовсюду. Тот, похоже, был рад встрече: бешено вертел хвостом, лизал их в нос, словно целовал друзей, с которыми давно не виделся. Потом рысцой протрусил мимо волов и дружелюбно помахал им хвостом; завидев издали хрюкающего кабанчика, повертелся и возле него.

— Это он со всеми здоровается, — заметил Аго, который вместе с Митушем смотрел на Рыжего.

А пес подбежал к высокому дувалу, повертелся, выбирая местечко посуше, найдя такое, поудобнее свернулся клубочком, и, еще раз взглянув на Аго и дядюшку Митуша, закрыл глаза.

Митуш любил Рыжего именно за его особый нрав. После возвращения пса, дядюшка несколько дней не спускал с него глаз, старался получше накормить его, чтобы пес больше не убегал из имения. Да и Рыжий, казалось, был счастлив. Он радовался окружению, умильно смотрел на всех влажными глазами; и хотелось думать, что пес обещает никогда больше не покидать поместья.

Но прошло немного времени и пес вдруг страшно изменился: стал равнодушно относиться к еде, к людям, все чаще отходил в сторону, и подолгу лежал, думая о чем-то своем. Он, который никогда в жизни ни на кого не лаял, будто был немым, теперь часто бегал на задний двор — там в зарослях бурьяна жил еж, так вот на этого ежа и лаял, захлебываясь, пес, причем, можно сказать, целыми днями. Или же устраивался где-то в сторонке, подальше от всех, и спал там дни напролет. Порой пробуждался, почесывал лапой за ухом, глядя в сторону дома, как бы желая узнать, чем занимаются остальные собаки, но с места не вставал.

К вечеру, когда становилось прохладнее, уходил далеко в поле, где охотился на мышей и кузнечиков. Иногда ему удавалось поймать молодого, еще неопытного птенца, или погоняться за зайцем.

Так он уходил из дому и возвращался вновь, пока в один прекрасный день не исчез…

Дядюшка Митуш часто вспоминал Рыжего. А однажды спросил:

— И куда только подевался наш Бродяга? Случаем, кто-нибудь видел Рыжего?

Отозвался Марин, слуга:

— Я его видел. Близ Сарнено третьего дня. Ехал с мельницы и заметил его. Он шел с пастухом позади стада.

— Что ж не забрал его?

— Да пастух-то не дает! Уперся — ни в какую. Не дам его, говорит, и все тут… Он мне овец стережет.

Аго икнул и громко засмеялся:

— Вот это да! Пастухом заделался! Брынзой овечьей захотелось полакомиться…

Дядюшка Митуш был занят с утра до вечера и ему было не до Рыжего. Но иногда он вспоминал о нем, и тогда все поглядывал в поле: не покажется ли откуда-нибудь пес — прихрамывая, на трех лапах, или же весело подпрыгивая на всех четырех. Но Рыжего все не было.

— Небось, убили нашего Рыжего, — печально качал головой Митуш. — Может, стянул где какой кусок… наверняка, убили.

Однако в одно прекрасное утро пес вернулся так же нежданно-негаданно, как и раньше. И все повторилось сначала: искренняя радость, обильная еда, умильные взгляды. Но прошло несколько дней — и вновь он стал задумываться, сторониться всех. К тому же, как и любое другое живое существо не мог отказаться от дурных привычек. Но, возвращаясь домой этаким мирным путником, где же, в сущности, он пропадал? На винограднике или в зарослях кукурузы? (Пес страшно любил спелый виноград и кукурузные початки восковой зрелости); сторож не раз стрелял в него дробью. Рыжий прокрадывался на поле, где работали крестьяне, хватал чью-нибудь торбу с хлебом и бросался наутек. А вслед ему летели проклятия. В селах он мог пробраться в чьей-то дом и здорово поразбойничать там.

Как-то раз прибежала испуганная Галунка — Васил в тот день уехал в город, — и, округлив от страха глаза, сказала, что на чердаке кто-то ходит. Трое батраков со всех ног бросились туда, не забыв прихватить с собой ружье. С задней стороны хозяйского дома была небольшая дверца, через которую можно было попасть на чердак. Самый храбрый из батраков, Марин, забрался туда и, пока собравшиеся ожидали, что он выведет оттуда какого-то разбойника, Марин выволок, как овцу, рыжего пса. Тот засунул голову в жестяную банку, где хранилось масло, и никак не мог вытащить ее. Пес вышел, важно покачивая жестянкой, как поповским клобуком, не видя, куда ступает. Все так и покатились со смеху, а Аго даже взвыл. Банку еле стащили с головы, и пес, отряхиваясь, поскорее отбежал в сторонку — подальше, чтобы ему не досталось, и лег. Все думали, что ему стыдно за содеянное, и что он постарается спрятаться, но пес повел себя как ни в чем не бывало, а потом и вовсе исчез.

Прошло много времени. Сколько? Никто не смог бы с точностью сказать. Много. Однажды пропали два вола — а это были лучшие волы Балан и Чивга, крупные, белые с огромными, как у оленя, рогами. Дядюшка Митуш приказал нескольким батракам отправляться на поиски волов. И сам тоже пошел искать. Обошел два-три соседних села, расспрашивая о волах, какие только собаки не облаяли его — и белые, и черные, и рыжие. Но ни разу Митуш не вспомнил о Рыжем. Словно такого пса и вовсе не существовало.

Усталый, отчаявшийся, он возвращался домой, не зная, нашлись ли волы, и неожиданно три огромных пса — один из них, виднелся в темноте светлым пятном, — набросились на него, вот-вот укусят. Особенно старался белесый.

— Стой! Кто идет! — послышался чей-то сердитый голос, и из темноты показались двое солдат. Блеснули штыки винтовок.

— Ты куда? Перебежчик? Разве не знаешь, что здесь граница?

— Какой перебежчик? Какая граница? Я волов своих ищу… Какая граница?

— Но-но, поговори еще! Шагай вперед, там разберемся. Кто такой?

— Да я же Митуш, Митуш… Неужто не признали меня? Я волов своих ищу, потерялись проклятые. Да Митуш я из хаджипетрова поместья…

Присмотревшись, солдаты узнали дядюшку Митуша, который, заблудившись в темноте, неожиданно оказался на границе. Его отвели на заставу, накормили. И вдруг дядюшка Митуш заметил рыжего пса, который заглядывал в дверь, ожидая, не дадут ли чего-то вкусненького.

— Да это же наш Рыжий, — воскликнул дядюшка Митуш. — Давно он у вас? Потому как это наш пес, из поместья.

— Как это ваш? Это наш пес!

Рыжий, завидев дядюшку Митуша, радостно завилял хвостом.

— Видите, признал меня, — сказал Митуш. — Рыжий, Рыжий, поди-ка сюда, пострел!

И дядюшка Митуш рассказал солдатам историю рыжего бродяги, подробно описывая некоторые его подвиги. А после того, как солдаты отсмеялись, спросил:

— Ну так как, отдадите мне нашего пса?

— Ну сам посуди, дядюшка Митуш, — сказал начальник погранпоста. — Как же мы тебе его отдадим, когда теперь он наш. И на довольствие мы его зачислили — каждый день по килограмму кукурузной муки ему полагается. Как же теперь…

— Ну ладно, — согласился Митуш. — Пускай у вас служит. Выходит, теперича он вроде солдата, так? Ну, вот пускай служит…

Попрощавшись с солдатами, Митуш отправился домой. По дороге он перебирал в памяти случившееся, и вдруг страшно рассердился, вспомнив, как рыжий пес чуть было не укусил его. «Как же так, не узнать меня, меня… Как же он мог? — терзался дядюшка Митуш, все больше распаляясь. — Или, может, хотел показать, что он на службе?» Гнев все не проходил, и, обернувшись назад, к погранпосту, Митуш пригрозил: «Погоди, ужо, ты ко мне еще вернешься, тогда узнаешь!»

Но пес все не появлялся. А однажды дядюшка Митуш встретил одного из пограничников.

— Ну, как там наш солдат? Службу исправно несет? — спросил дядюшка Митуш.

— Какой солдат?

— Да пес наш рыжий… Как службу-то несет?

— А, вот ты о ком, — засмеялся пограничник. — Да нет его больше, убежал от нас…

Дядюшка Митуш подумал, что уж теперь-то пес непременно вернется домой. Но дни шли за днями, а Рыжего все не было…

Он вернулся домой темной осенней ночью. Моросил мелкий дождик. Дядюшка Митуш заслышал снаружи шум, как будто кто-то пытался открыть дверь. В тот год зачастили кражи лошадей. Конокрады, валашские цыгане, обычно устраивали подкопы под стены конюшен, забирались внутрь и уводили коней. Именно это и пришло прежде всего в голову дядюшке Митушу. Он встал, взял ружье, но дверь не стал открывать, а вышел во двор через хлев, чтобы застать воров врасплох. Но перед конюшней никого не было. Дядюшка Митуш постоял немного, прислушался — тихо. И все же, там кто-то был. Дядюшка Митуш подошел поближе: в дверь толкался пес. Присмотревшись, Митуш узнал Рыжего.

Так же, через хлев, он вернулся в дом и, взяв лампу, пошел открывать дверь. Рыжий от радости хотел броситься ему на грудь, но дядюшка Митуш окриком остановил пса, боясь, что тот его измажет. Поджав хвост, пес поплелся к стене, дрожа всем телом. Он здорово отощал, весь промок, на передней лапе зияла огромная рана, которую он время от времени зализывал. У стены Рыжий свернулся в клубок и затих, глядя на дядюшку Митуша человеческими скорбными глазами…