Если бы они могли говорить

ГОЛУБЬ НА ОКНЕ

Держа в одной руке пилу, а в другой — топор, дядюшка Митуш остановился перед акацией, что росла у господского дома. Огромное дерево — почерневший, толстый ствол, черные толстые ветви — кряжистые, узловатые, а на верхушке (как это бывает у старых деревьев) — редкая поросль — молодые зеленые листья и ароматные белые соцветия. Солнце припекало, и вокруг цветов жужжали пчелы. Дядюшка Митуш обошел ствол с другой стороны и вновь задрал голову вверх.

— Осторожней, дерево проглотишь! — сказала Галунка, стоявшая позади него, и громко засмеялась. Она любила смеяться вот так — заливисто, радостно. Тогда глаза ее сияли, а на одной щеке появлялась ямочка. — Чего ты на акацию уставился дядюшка Митуш? Что собираешься с ней делать?

— Спилю напрочь! — сердито отрезал Митуш, но потом улыбнулся и добавил: — Да нет же, нет. Разве на такое дерево рука поднимется? Просто отпилю те ветки, что упираются в черепицу. Васил когда еще мне поручил это сделать. Настал черед и эту работу выполнить.

Он принес лестницу прислонил ее к стволу и, взявшись за нее обеими руками, собирался уже занести ногу на ступеньку, но вдруг сказал:

— Поди-ка сюда, Галунка, слушай, что я тебе скажу.

Галунка подошла поближе.

— Если я найду деньги, что мы с ними сделаем? Давай поделим поровну — тебе половину и мне половину.

— Какие деньги? О чем ты говоришь? И где, интересно, ты собираешься их найти?

— Вверху, на дереве…

Галунка внимательно посмотрела на Митуша и поджала губы.

— Ты что, смеешься надо мной?.. Еще в земле откопать — это я понимаю, но чтоб на дереве… Уж не растут ли они на дереве, как груши, а?

Она крутнулась на месте, перебросила одну косу через плечо и залилась смехом.

— Смеешься, а ведь ничегошеньки-то ты не знаешь, — сказал Митуш и опустил ногу на землю. — Вот послушай, что я тебе расскажу. Вон там, на той поляне, видишь ту поляну? Так вот, на той поляне когда-то стояло село. И селом-то его трудно назвать — пять-шесть турецких домов да два-три цыганских, но все же… Жил в том селе цыган Махмуд — голый, босый, вечно голодный. Обычно ходил по дворам, и где увидит полено или хворостину какую, тут же подберет. Однажды Махмуд пришел к этой акации, увидел на вершине сухую ветку и попросил старого хозяина, хаджи Петра, разрешить ему срубить эту ветку, чтобы затопить в доме печь и обогреть ребятишек. Хаджи Петр согласился.

Махмуд взобрался на дерево и принялся рубить ветку. Рубит, а под топором что-то звенит. Посмотрел, а там, где он срубил ветку, дупло открылось. В дупле — пастушья торба, а в ней — золотые монеты, лиры. И вместо того, чтобы поскорее ноги унести, глупый цыган остался под деревом и давай пересчитывать деньги. А тут откуда ни возьмись — хозяин.

— Вот так — так! — засмеялась Галунка.

— Откуда это у тебя, пес шелудивый? — кричит. — Небось на дереве взял? Так они мои! Отдавай!

Отобрал он у Махмуда деньги, обругал его и выгнал, даже ветку сухую не дал, что цыган срубил.

— Даже ветку не дал? — воскликнула Галунка. — Ну и скупердяй, этот хаджи!..

Митуш полез вверх по лестнице. Когда его голова показалась над крышей, голуби, гревшиеся там на солнышке, вспорхнули и переместились наверх. Их было много и разного цвета, но больше белые. Лишь один из них, тоже белый, крупный не сдвинулся с места, а только искоса взглянул на дядюшку Митуша. Потом втянул голову в перья, взъерошенные на груди, и вновь задремал. Дядюшка Митуш присмотрелся к этому голубю, какое-то далекое воспоминание мелькнуло у него в голове, но Митуш не мог понять, с чем оно связано. Он сильно свистнул, как поступают в таких случаях мальчишки, и замахал рукой. Все голуби взлетели. Крупный беляк остался один. Но потом он огляделся по сторонам и, никого не увидев, тоже вспорхнул.

— Погуляйте, милые, порезвитесь немного! — сказал дядюшка Митуш, не отрывая глаз от голубей.

С лестницы он перебрался на дерево и взглянул окрест. Насколько хватало глаз простиралось ровное зеленое поле. В одном его конце паслись лошади, рядом с ними важно вышагивали три аиста. Дядюшка Митуш принялся за работу — пила запела у него в руках. Закончив работу, он спустился вниз. Крона над крышей здорово поредела — Митуш поспиливал все сухие ветки. Земля под акацией была усеяна белыми цветами, листьями и сучьями. Пришла Галунка и принялась подметать двор.

— Насорил мне тут, — ворчала она, а Митуш собрал ветки и отнес их к поленнице дров. — Ну, а где ж твои деньги? — поддела она Митуша.

— Деньги… Деньги забрал хаджи Петр, я же тебе сказал. Земля ему пухом… Уже вроде скоро год будет как преставился.

Митуш взглянул наверх:

— Гляди! Гляди, что вытворяют!

Долетев, наверное, до колодцев или до нив, голуби возвращались назад, но не торопились опускаться на крышу, а взлетали ввысь. Потом каждый по очереди на мгновенье задерживался в воздухе, прижимал крылья к туловищу и, кувыркаясь, камнем падал вниз. Достигнув так определенной высоты, голубь снова распрямлял крылья и взмывал вверх, стараясь догнать других.

— Рассказывают, — продолжал дядюшка Митуш, — что некоторые любят выносить во двор огромные котлы с водой и смотреть в них, будто в зеркало, как кувыркаются голуби. Говорят, так красивее. А старый хаджи Петр смотрел на них с балкона.

— Да, я помню, — задумчиво подтвердила Галунка.

Дядюшка Митуш достал сигареты и закурил.

— Вообще-то хаджи Петр был человеком настроения, — вновь заговорил он. — Когда злым, а когда во всем мире добрее его не сыщешь. Сердце у него было добрым, жалостливым. Знаешь, как он голубей разводить стал? Однажды отправились мы с ним в город, я был за кучера. Когда проехали Сарнено, встретилась нам старуха. В руках у нее два голубя — белых голубя. «Что за голуби?» — спрашивает хаджи Петр. А она и отвечает: «Да вот купила. Один мне был нужен, но их продают в паре, вот и пришлось взять обоих. Сынок у меня сильно хворает — лошади испугался и от страха занемог. Сказали, что ему нужно проглотить сердце живого голубя, тогда поправится».

Боже, как прогневался хаджи Петр, побагровел весь, палкой на старуху замахивается. «Ты, — говорит, — что это надумала ведьма старая! Как тебе не совестно, это же грех! Убью! Отдавай голубей!..»

Старуха задрожала от страха, и отдала голубей хаджи. А он вынул из кармана два наполеона[3] и ей протягивает: «Вот, — говорит, — возьми и лечи своего сына». А два золотых наполеона, должен тебе сказать, в то время большими деньгами были… С тех пор и стал разводить голубей хаджи Петр. Сначала у него были только сизари, а потом он завел всяких: капуцинов, дутышей, рябых, беляков с маленькими клювами, как рисовое зернышко. Много их у него было, самых разных… Были даже такие, которые, когда ворковали, распускали хвост веером. Хаджи Петр, бывало, целыми днями ими занимался. Ловил их, осматривал со всех сторон, перо какое-то бывало из хвоста выдернет и тогда только выпустит. Лечил он их так, что ли, не знаю… Но любил сидеть на балконе и наблюдать, как они парят в воздухе.

— Да, так оно и было, — задумчиво вымолвила Галунка. — А когда он разболелся, я за ним ходила. Однажды открыла окно и на подоконник сел большой белый голубь. На другой день опять прилетел, заглядывает в комнату, все смотрит, смотрит. «Гляди, дедушка, — говорю ему, — голубь прилетел. Это хороший знак, значит ты выздоровеешь».

— А он что?

— Ничего не ответил. Но с того дня заставлял меня окно открывать и ждал, пока прилетит голубь. А когда тот садился на подоконник, глаз с него не спускал. Как он на него смотрел!..

— А голубь каждый день прилетал?

— Нет, не каждый, но часто прилетал. А однажды…

— Что — однажды?

— Однажды хаджи Петр поглядел на голубя и заплакал. Я увидела, как у него но щекам покатились слезы. А через пару дней он умер.

Дядюшка Митуш смотрел в землю и молчал.

— А какой был этот голубь? — спросил он вдруг.

— Ну тот, что прилетал, каким был?

— Голубь?.. Белый, крупный, красивый голубь…

— Может, тот же самый, — прошептал как во сне дядюшка Митуш. — Может, тот самый, которого мы спасли от старухиного ножа… Может, его-то я и видел на крыше, когда пилил… А почему бы и нет, голуби долго живут… В этом мире все возможно, — добавил он и, взяв пилу и топор, направился к сараю. Галунка пошла в дом. Время было обеденное, солнце нещадно палило, хотя по ясной небесной сини ползли белые пушистые облачка. Вокруг акаций жужжали пчелы. В небе кувыркались голуби.

Галунка вышла на балкон. И вдруг голуби разлетелись в разные стороны. «Наверное, опять Митуш их гоняет», — подумала женщина, но в ту же минуту заволновались, закудахтали куры во дворе; что-то камнем упало с неба. Галунка увидела большую серую птицу с огромными крыльями. Птица полетала немного у самой земли и стрелой взмыла ввысь.

Галунка бегом спустилась с лестницы. Птица все больше удалялась. Со стороны сарая послышался выстрел. Ястреб вздрогнул, спустился чуть пониже, но не замедлил своею полета. Из сарая выскочил дядюшка Митуш с ружьем в руках. Он пробежал несколько шагов, но остановился и долго смотрел вслед ястребу.

— Чтоб его холера взяла! — причитала Галунка. — И откуда только взялся этот ирод, сколько цыплят перетаскал! Как упадет с неба… Я и не увидела, когда он появился… Так испугалась… Чтоб ему провалиться!.. Чтоб он подавился теми цыплятами! Ну-ка, дядюшка Митуш покличь цыплят… а то разбежались во все стороны…

Наседки все никак не могли успокоиться. Тощие, с ощипанными шеями индюшки, как будто и не замечали индюшат, они стояли, тупо уставившись куда-то вдаль. Галунка переводила взгляд с одной наседки на другую и никак не могла понять, не унес ли ястреб какого-нибудь цыпленка. Заглянув под ветки, что сложил у поленницы дядюшка Митуш, она увидела что-то белое. Это был голубь. Ахнув. Галунка взяла его в руки — он был еще теплым, но не шевелился. Глаза затянуло серой пленкой. Лишь по краям оставалась узенькая щелочка — голубь будто засыпал.

— Дядюшка Митуш! — взволнованно воскликнула Галунка поднимая голубя вверх, — смотри, что наделал орел, голубя убил. Раны нет, а умирает.

Дядюшка Митуш не обернулся. Он продолжал глядеть вслед ястребу, который, превратившись в точку, еле виднелся над темно-зелеными полями.

— Ты видела, как он крутанул крылом, — сказал дядюшка Митуш, — дробь мимо него прошла… Ничего: в следующий раз я ему покажу…

Только теперь он повернулся к Галунке, взял у нее из рук голубя и оглядел его со всех сторон.

— Раны нет, а умирает, — недоуменно повторила Галунка.

— Он его крылом ударил. Не смог схватить, потому как голубь под поленья провалился.

— Я ему дам немного воды…

— Ничего не поможет, он умирает. Как он его ударил… И как только выбрал самого большого. — Дядюшка Митуш помолчал и добавил глухим голосом: — Может, это тот же самый. От ножа спасся, а от орла не смог. Эх, когда пришло время умирать…

Белыми бабочками голуби слетались домой. Один из них задержался немного в воздухе, покачался, как бумажный змей, потом, сложив крылья, быстро закувыркался вниз…