Если немного помечтать... Уборка орбит и ремонт спутников

Эдгар У. Джордан. Вселенная Джон Робинсона

Шелест велосипедных шин, звук шлепка газет о крыльцо, еле слышный звонок на переезде — идет шестичасовой на Оукбридж, и только после этого раздается омерзительное мурлыканье маленького чудовища, вытягивающего мягкими щупальцами свою жертву из объятий сна.

Тим Робинсон всегда просыпается за миг до того, как его разбудит пение будильника, но еще ни разу ему не удавалось дотянуться до него и прервать бодрые аккорды позывных местной радиостанции. А потом уже в этом отпадает нужда — под приторный голос Пэта Сликера бритье идет быстрее, а тосты и апельсиновый сок от сообщений о погоде хуже не становятся.

Чуть позже, когда он будет уже на пол пути к аптеке, проснется Мойра, а вскоре босой Джи-Джи прибежит к ней в ночной рубашке — на запах яичницы с беконом.

В свои сорок семь мистер Робинсон — мужчина хоть куда! Старый скряга Браун, о скупости которого старожилы рассказывали легенды, готов платить ему за каждую лишнюю минуту, проведенную в аптеке. Мало того, Браун даже обещает через пару лет сделать его компаньоном. Еще бы — одинокие дамочки любят, когда их обслуживает такой вежливый и обаятельный продавец, готовый бесконечно слушать их излияния и жалобы на недомогания — почти всегда мнимые. Он с пониманием выслушает их, никогда не покажет, как ему надоело это кудахтанье, а при случае и ввернет какую-нибудь забавную историю о том, как однажды его знакомая перепутала транквилизатор со слабительным, а ее муж решил, что она отравилась…

Так день за днем пролетели три года, с тех пор как семейство Робинсонов поселилось в Лимбурге, штат Огайо. Мойра не собиралась уезжать из Детройта, но когда врачи сказали, что для Джи-Джи был бы хорош маленький городок и свежий воздух, она ни минуты не колебалась и ушла из колледжа, где вела факультатив по рисованию.

Тим продал свою аптеку, а здесь и одной было многовато для полутора тысяч жителей, населяющих Лимбург.

Господь сотворил маленькие скучные городки, утопающие в зелени, не только для того, чтобы испытывать терпение честолюбивых юнцов, но еще и для тех, кому небезразлично здоровье их близких. Тим и Мойра не жаловались на здоровье, но ради единственного ребенка были готовы на все.

Они уже привыкли к соседке напротив, сморщенной, как печеное яблоко, вдове Барнсуотер и ее беспородному псу Бучеру, лающему на всех, но при виде крекера страстно виляющему хвостом. Они привыкли и к шумной семейке Гарамианов, которые вот уже три года своими силами надстраивают дом, а поскольку мисс Гара-миан что-то все время не нравится, то новый этаж разбирают и все начинают сначала. Джи-Джи любит смотреть, как мистер Гарамиан и его сыновья весь уик-энд возятся на крыше с досками.

Но рано или поздно что-то происходит и в маленьких городках, если, конечно, вы понимаете, что я имею в виду.

— Дорогая, ты не видела мои очки?

С этого вопроса, собственно говоря, все и началось.

Часы показывали половину седьмого. В это время Тиму полагалось вести свой старенький «шеви» по Липовой улице, но когда Мойра, зевая, вышла из спальни, то от удивления замерла с открытым ртом. Закрыв его, она тут же открыла снова, чтобы спросить очевидную вещь:

— Милый, ты не едешь на работу?

— Очки, — сказал мистер Робинсон. — Ты не знаешь, может, Джи-Джи вчера играл с ними.

— Какие очки? — удивилась Мойра. — Да вот же они!

С этими словами она взяла с журнального столика очешницу, вынула очки в тонкой стальной оправе и протянула их мужу. Тот нацепил их на нос и смущенно хохотнул:

— Надо же, передо мной лежали, а я и не заметил.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично!

Вечером за ужином он попросил Джи-Джи принести ему газету. Сын радостно засмеялся и, взяв лежащую рядом с локтем Тима «Джеральд Сан», закружил с ней вокруг обеденного стола, а потом со словами «Джи-Джи, газета, вот» вручил отцу. Включив телевизор, аптекарь долго искал портсигар, который обнаружился, как обычно, на камине.

— Ты становишься рассеянным, милый, — заметила Мойра, когда они легли в кровать. — Какие-нибудь проблемы на работе?

— Никаких проблем, — ответил мистер Робинсон. — Как сегодня Джи-Джи?

— Прекрасно! Он хорошо рисует круги и квадраты и сам прочитал три страницы из «Доктора Дулиттла».

Тим Робинсон вздохнул и, поцеловав жену, погасил ночник. Он лежал с открытыми глазами и думал о том, что его сын определенно делает успехи. Тихая размеренная жизнь пошла ему на пользу. Он уже читает и даже пытается что-то писать.

Джону Робинсону, сыну Тима, было четырнадцать лет. И если бы не пьяный водитель «форда», восемь лет назад врезавшийся в их машину на перекрестке, Джон сейчас ходил бы в школу. Но травма головы… Врачи рекомендовали поместить сына в специальную клинику с хорошим уходом, но Робинсоны отказались.

Утром следующего дня Тим приехал в аптеку небритым, потому что не смог найти крем для бритья. Дана Липман, моложавая брюнетка с могучим бюстом, набирая в пакет баночки с яблочным пюре для детей, заметила, что легкая щетина ему идет.

Вечером он искал вилку, и пока Мойра, озабоченно нахмурившись, не ткнула в нее пальцем, он не мог ее обнаружить.

Через несколько дней жена осторожно спросила, не хотел бы он съездить в Тамариско и показаться врачу.

— Не думаю, что это хорошая идея, — ответил Тим. — В моем роду никто не страдал болезнью Альцгеймера. Сумасшедших тоже не было, если это тебя интересует.

— Я не это имела в виду, — вспыхнула Мойра. — Но твоя рассеянность меня пугает. Может, это осложнение после гриппа? Сегодня ты искал зажигалку, вчера очки…

— А-а-чки-и… — повторил Джи-Джи и, высунув от напряжения язык, завозил карандашом по бумаге.

Тим глянул в его сторону и увидел, как сын выводит каракули. Большими буквами он написал «Ачики», встал со стула и накрыл листом очешник, лежащий на журнальном столике.

— Спасибо, сынок, — сказал Тим, погладил по голове сына и, вздохнув, отправился в гараж, разбирать последние ящики со старым хламом, который и выбросить жалко, и хранить незачем.

Здесь была старая бронзовая настольная лампа в виде полуголой богини, держащей в позеленевших руках то, что осталось от абажура. Старые виниловые пластинки давно пора было выбросить, хотя вот эту, с Джимми Хендриксом, можно оставить как память о веселых шестидесятых, когда молодой прыщавый Тим отрастил волосы и, к ужасу родни, носил расклешенные штаны до той поры, пока молчаливый и кроткий отец не пресек его бунт против общества бездумного потребления широким дедовским ремнем. От деда, кстати, остался переплетенный в натуральную кожу семейный альбом с фотографиями. Здесь черно-белые прямоугольнички, на которых были запечатлены пышноусые мужчины с решительным взглядом, строгие женщины в застегнутых наглухо платьях, постепенно сменялись разноцветными картонками с легкомысленными улыбками и позами, а затем мистер «Полароид» заполонил своей продукцией оставшиеся листы альбома, свидетельствуя о крайнем падении нравов.

Робинсон опрокинул ящик на расстеленную газету и озабоченно покачал головой. Маленькая, с палец, статуэтка из меди, изображающая смешного гномика с молотком в руке, во время переезда отскочила от янтарного основания, к которому крепилась. В куске янтаря размером с кулак низ был отпилен и отшлифован до блеска, а на полупрозрачной верхушке осталось углубление, куда входил шпенечек, вылезающий из ноги гномика. Маленький Джи-Джи когда-то боялся этого уродца, может, поэтому его и оставили в ящике. Робинсон повертел в руке кусок янтаря. В его густой медовой глубине виднелись вкрапления. В детстве он пытался разглядеть там доисторических насекомых, но, кроме мелких черных точек, ничего не увидел.

Неделю спустя по всей гостиной лежали белые листы бумаги, на которых Джи-Джи писал названия предметов, «исчезающих» из поля зрения отца. Мойра не убирала бумагу, а на вопрос, не намекает ли она тем самым на какие-то странности в его психике, вдруг расплакалась и убежала в ванную комнату.

На уик-энд вдруг объявился дядюшка Мойры из Нью-Йорка, старый профессор Эгглтон и сообщил, что с удовольствием поживет у них пару дней, если, конечно, он им не в тягость.

Тим прекрасно понимал, какие причины привели старика сюда, но сдержался и лишь за ужином как бы случайно спросил Мойру, не пригласила ли она еще и парочку крепких санитаров, так, на всякий случай. Профессор сделал вид, что не расслышал его слов, а Мойра поджала губы, но ничего не ответила.

После ужина они сидели на веранде и курили.

— Ну? — сказал Тим.

— Что — ну? — благодушно отозвался профессор, наблюдая, как струйки дыма медленно уплывают в сторону ограды.

— Мойра думает, что у меня в голове тараканы… — сердито начал Тим, но профессор перебил его.

— Насчет тараканов буду решать я! А девочка просто беспокоится за тебя. Так что расслабься и посчитай, сколько ты сэкономишь на сеансе психоанализа.

— Вы не психоаналитик!

— Ты прав, я не из тех шарлатанов, которые уложат тебя на кушетку и будут возбужденно потирать потные руки, выслушивая твои сексуальные бредни. Но моих познаний в психопатологии хватит, чтобы дать тебе стоящий совет. Начинай…

Пока Тим сбивчиво рассказывал, Эгглтон задумчиво тер переносицу, а потом спросил:

— А на работе?

— Ничего подобного! Рассеянность накатывает только дома. Утром и вечером вдруг не могу найти вещь, которая лежит перед самым носом. Если Браун, хозяин аптеки, узнает об этом, то может уволить меня, хотя и хорошо ко мне относится. И я не вправе обижаться: а вдруг аптекарь вместо аспирина выдаст торазин!

— Ты забываешь только предметы? Скажем, бывает так, что забудешь почистить зубы или застегнуть молнию на ширинке?

— Да нет, только всякая ерунда — книга, тостер, очки, нож, сигареты, спички…

Тим прижал пальцы к вискам.

— Мойра сказала, что недавно ты переболел гриппом. Кстати, когда у тебя в последний раз болела голова? — как бы между прочим осведомился профессор.

— Не помню… Давно, — ответил Тим. — Да и грипп-то почти на ногах перенес, температура была небольшая, знобило немного, вот и все. Так что никаких головных болей, никаких голосов, навязчивых идей… И Элвиса я на улице не встречал!

— Вот и хорошо, — сказал профессор, вставая. — Продолжим завтра.

В гостиной он оглядел всю комнату, поднял с телевизора лист, прочел, что на нем написано, но воздержался от комментариев.

На следующий день он долго разглядывал зрачки Тима, задавал какие-то дурацкие вопросы, а потом, вздохнув, сказал:

— Хорошо бы сделать компьютерную томографию на предмет опухоли мозга, но для этого придется лечь в клинику. Впрочем, возможно, ты просто переутомился. На мой взгляд, ничего необычного. Отдых, витамины… ну, в этом ты и сам разбираешься.

Он поднял со спинки дивана лист бумаги, разобрал каракули Джи-Джи и улыбнулся.

— Я смотрю, твоя рассеянность касается только определенного набора предметов.

— Что же это означает? — нервно спросил Тим.

— Ты меня спрашиваешь?

— Боже праведный! — вскричал Тим. — Я, наверное, не продал столько презервативов, сколько вы мозгов расковыряли! Кого же мне еще спрашивать?

— Спроси себя, — спокойно ответил профессор. — Если бы твое аномальное поведение касалось произвольных предметов, тогда я мог заподозрить физиологические или психосоматические отклонения. Но ограниченный выбор предметов…

Он покачал головой, задумался, а потом продолжил.

— Я думаю, тебе все-таки нужен хороший психоаналитик. Твое подсознание о чем-то пытается сообщить, передать какую-то информацию. Очки, нож, газета, вилка, спички, зажигалка… Одни и те же предметы в какой-то последовательности. Понимаешь?

— Не понимаю, — сердито возразил Тим. — Если я хочу что-то сказать, то сообщаю это словами, а не отсутствием слов. Если подсознание подает мне какие-то знаки, то лучше бы ему это делать внятно и недвусмысленно.

Кустистые брови профессора сошлись на переносице.

— Да ты, я смотрю, у нас умник! Тогда ты должен сообразить, что отсутствие знака — тоже знак! Если твой мозг из последовательности предметов что-то исключает — возможно, он пытается указать тебе именно на эти предметы.

Вечером профессор уехал.

Утром Мойра осторожно спросила, не съездить ли им в Тамари-ско? Тим обнял ее и, улыбнувшись, пообещал, что сам непременно запишется по телефону к психоаналитику на следующей неделе, потому что Браун захворал, и в аптеке подменить его некому.

Прошло два или три дня, а он все никак не мог оставить аптеку.

Но теперь это, как вы понимаете, не имеет никакого значения…

Мистер Робинсон долго размышляет над словами профессора. Пока Мойра с сыном возятся в детской с «лего», он бродит по гостиной, разглядывает листки, разложенные Джи-Джи. Пару раз он пытается их собрать, но тогда мальчик начинает хныкать и не успокаивается до тех пор, пока все бумажки не вернут на место, причем не имеет значения, соответствуют ли надписи предметам.

И вот, наконец, Тим замечает, что бумаги лежат не просто в беспорядке, а составляют правильную дугу, которая «выходит» из одной стены гостиной и завершается у другой. За одной стеной находится кладовая, за другой — дворик.

Мистер Робинсон идет в кладовую и долго нащупывает выключатель. Так и не найдя его, выходит во двор и долго разыскивает газонокосилку. Бродит по траве, сталкивается с каким-то громоздким предметом и падает. Бучер перепрыгивает через ограду и радостно облаивает Тима, вспрыгнув на газонокосилку, которую Тим только сейчас замечает. Мистер Робинсон чешет за ухом Бучера, тот понимает, что крекеров ему не дождаться, перестает лаять и убегает.

Мистер Робинсон возвращается домой и достает из ящика со старыми бумагами выцветший план дома и земельного участка. Он долго рассматривает его, потом направляется в гостиную и рисует прямо на плане дугу. Удлиняет ее в сторону кладовой и ставит фломастером жирную точку приблизительно в том месте, где он споткнулся о газонокосилку. Долго смотрит на рисунок, потом от этой точки проводит линии к краям дуги. Что-то ему не нравится в этом рисунке. Он зачеркивает линии и рисует окружность, проходящую через эту точку так, чтобы дуга являлась частью этой окружности. В центре круга находится гараж.

Мистер Робинсон пожимает плечами и идет спать.

Ночью он просыпается, спускается вниз, достает из холодильника апельсиновый сок, пьет и смотрит на план, лежащий на столе. Морщит лоб, запахивает полы халата и идет в гараж. Там уже давно прибран весь старый хлам, но кое-что осталось. Он приносит ящик в гостиную и выкладывает на стол альбом Джимми Хендрикса, нагую держательницу абажура, гномика с отвалившимся основанием и альбом с семейными фотографиями.

Он размышляет о том, что, возможно, из глубин генетической памяти выплывают какие-то воспоминания. Может, кто-то из его предков таким образом пытается связаться с ним. В духе «Сумеречной зоны». Или эта позеленевшая от старости бронзовая красавица на самом деле воплощение какой-нибудь древней богини на зависть Стивену Кингу!

Мистер Робинсон улыбается своим мыслям. Нет, думает он, все это ерунда. Но теперь он все равно не заснет. Можно почитать книжку или лучше приклеить на место гномика.

Мистер Робинсон достает тюбик с «супером», обтирает шпенечек на ноге гномика салфеткой и осматривает дырочку, в которую входил шпенек. Прочищает ее спичкой, чувствует, что спичка уходит чуть глубже, чем это надо, вытаскивает ее и дует в отверстие.

— Джи-Джи тоже не спит! — слышит он голос сына.

Тим поднимает голову и видит, как мальчик спешит к нему по лестнице, спотыкается, летит вниз. Но Тим начеку, он подхватывает сына и укоризненно говорит:

— Ты мог упасть.

Мальчик смотрит на него ясными прозрачными глазами, и сердце Тима сжимается от застарелой боли.

— Джи-Джи упал, — радостно говорит мальчик. — Папа поймал.

Он смотрит на предметы, разложенные на столе, берет в руку кусок янтаря и вертит его перед глазами.

Тим видит, как из отверстия выпадает маленькая черная дробинка. Джи-Джи тоже замечает ее, роняет камень и наклоняется к столешнице. Дробинка медленно взмывает в воздух и описывает круги у лица мальчика. Тим хочет крикнуть, но он не может даже вздохнуть. Черная точка подплывает к щеке Джи-Джи и вдруг исчезает.

— Ф-фу! — говорит мистер Робинсон и мотает головой. — Померещится всякая ерунда! Джи-Джи, идем спать…

Джи-Джи смотрит на отца и сообщает:

— Контакт установлен. Идет сбор информации. Отключение нежелательно, неблагоприятно, невозможно.

— Ч-ч-то? — заикается мистер Робинсон.

Джи-Джи закрывает глаза, губы его крепко сжаты, но голос слышен отчетливо, он словно возникает прямо в голове мистера Робинсона.

— Обитаемая вселенная. Поправка — множество обитаемых вселенных. Контакт установлен.

— О Боже! — шепчет мистер Робинсон, чуть не теряя сознание от догадки. — Контакт… Так вы были заключены в этой застывшей смоле миллионы лет!.. Но… вам лучше выйти из моего сына и перейти ко мне. Я… моя отвести твоя к наша вождь…

Мистер Робинсон чувствует себя немного идиотом, но все, что он знает о контакте, почерпнуто из комиксов и фильмов.

— Отец, — говорит Джон Робинсон, открыв глаза, — они не сделают мне ничего дурного. Они уже воспроизвели меня многократно, но я для них и есть вселенная.

— Мой мальчик! — кричит мистер Робинсон. — Это был космический корабль?

— Нет, — отвечает Джон Робинсон. — Это больше, чем корабль. Однако мне пора. Не волнуйся, ты даже не заметишь, как быстро я вернусь.

На глазах мистера Робинсона вокруг сына возникает сверкающий мириадами золотых пылинок вихрь, и Джи-Джи тоже становится вихрем, чтобы исчезнуть, сжаться в точку.

Мистер Робинсон готов кричать от горя, но стоит ему открыть рот, как сияющий вихрь возвращает сына. Правда, Джон Робинсон немного изменился — глаза его потускнели, на лбу появились еле заметные морщины.

— Прости, папа, чуть было не забыл вернуться, — говорит Джон Робинсон. — Там время течет иначе, и пары миллионов лет все равно не хватило, чтобы управиться со всеми делами. Но теперь мы готовы цивилизовать остальные вселенные.

— Миллионы лет… Цивилизовать… — бормочет Тим Робинсон, качая головой. — Ты — Джи-Джи, или… Кто ты?

Джон Робинсон улыбается.

— Я — это все. И ты станешь всем, и мама, и другие…

— Кто ты? — в голосе Тима слышны страх и угроза, рука его непроизвольно тянется к бронзовой фигуре.

— Можешь назвать меня властелином вселенной, — весело говорит Джон Робинсон.

Тим Робинсон хочет сказать что-то, но внезапно лицо его искажается в гримасе, и он чихает несколько раз подряд.

— Ты… Ты… Вы хотите завоевать нашу планету, — наконец выговаривает он, отдышавшись.

— Зачем? — искренне удивляется Джон Робинсон. — Она давно завоевана. Только завоевали ее дикари, а мы принесли цивилизацию.

— Вы хотите уничтожить жизнь на Земле? — хрипит Тим Робинсон.

— Мы и есть жизнь, — отвечает Джон Робинсон. — И сейчас ее цивилизованная форма передается от вселенной к вселенной.

Тим Робинсон опять чихает, а в следующий миг к нему приходит понимание, что это не насморк и не грипп — это истинные обитатели Земли приветствуют своего нового господина, свою новую Вселенную…