Если немного помечтать... Уборка орбит и ремонт спутников

Майкл Суэнвик. Я тоже жил в Аркадии

На холме в Аркадии Дарджер беседовал с сатиром.

— Э, секс дело хорошее, — говорил сатир. — Этого никто не станет отрицать. Но разве на нем свет клином сошелся? Не понимаю.

Сатира звали Деметриос Папатрагос, и по вечерам он играл на саксе в местном джаз-клубе.

— Да вы философ, — заметил Дарджер.

— Разве что доморощенный. — Сатир поправил кожаный передничек, единственный предмет одежды. — Но хватит про меня. Вас-то что сюда привело? В последнее время гостей у нас не много. Если не считать, конечно, африканских ученых.

— А зачем африканские ученые сюда пожаловали?

— Создают богов.

— Богов! Этого еще не хватало! Зачем?

— Кто может знать замыслы ученых? Приехали из самого Великого Зимбабве, пересекли винно-темное Средиземное море, забрались в наши романтичные холмы — и все ради чего? Чтобы запереться в развалинах монастыря святого Василиоса, где трудятся так же усердно и безрадостно, как настоящие монахи. Никогда не выходят, разве что купить еду или вино и взять у местных анализ крови или соскоб кожи. Один как-то предложил нимфе деньги за секс — подумать только!

— Возмутительно!

У нимф, женской разновидности сатиров, не было ни копыт, ни рогов. Но от смертных они не беременели. Только так, помимо крошечного хвостика (а вот его-то обычно прятали под платьем), можно было определить, какой они расы. Нужно ли говорить, что у смертных мужчин они пользовались той же безграничной популярностью, что и сатиры у женщин.

— Секс или даруется по доброй воле, или гроша ломаного не стоит.

— А вы и сами философ, — отозвался Папатрагос. — Послушайте… несколько наших барышень, наверное, сейчас в охоте. Хотите, порасспрашиваю?

— Возможно, мой добрый друг Сэрплас откликнется на такое предложение, но не я. Сколько бы удовольствия ни приносил сам акт, после я всегда чувствую себя виноватым. Один из недостатков депрессивного склада ума.

На том Дарджер попрощался, подобрал с земли трость и неспешно направился вниз, в город. Разговор дал ему обильную пищу для размышлений.

— Что слышно про Евангелосову бронзу? — спросил Сэрплас.

Он сидел на заднем дворике трактира со стаканом рестины и любовался закатом. Трактир на окраине городка стоял почти на опушке леса, где сосны, ели и каштаны уступали место садам и оливковым рощам, пастбищам для овец и коз и возделанным полям. Вид с заднего дворика был выше всяких похвал.

— Ничегошеньки. Местные счастливы порекомендовать руины амфитеатра или атомной электростанции, но при одном только упоминании бронзовых львов или металлического истукана смотрят недоуменно и растерянно трясут головами. Я начинаю подозревать, что тот школяр в Афинах нас надул.

— Ничего не поделаешь, профессиональный риск в нашем деле.

— Печально, но факт. Тем не менее если не в одном, так в другом бронза нам поможет. Вам не кажется странным, что два столь ревностных любителя древностей, как мы с вами, еще не осмотрели развалины монастыря святого Василиоса? Предлагаю завтра нанести тамошним ученым визит вежливости.

Сэрплас оскалился как пес — которым не был, во всяком случае, не совсем. Встряхнув кружевные манжеты, он подобрал трость с серебряным набалдашником и, опираясь на нее, встал.

— Буду рад случаю свести с ними знакомство.

— Местные говорят, они создают богов.

— Вот как? Что ж, на все, наверное, есть спрос.

Однако претворить в жизнь свои планы им помешали странные события: тем вечером через город в танце прошел Дионис.

Дарджер как раз писал меланхоличное письмо домой, когда за окнами его комнаты раздались первые крики. Он услышал «Пан! Великий Пан!» и бешенный вой дудок, а подойдя к окну, увидел поразительное зрелище: высыпав на улицы, жители городка на бегу сбрасывали с себя одежду, чтобы голышом танцевать в лунном свете. Во главе процессии подпрыгивала и выделывала коленца, подыгрывая себе на флейте, высокая темная фигура.

Он увидел ее лишь мельком, но она приковала его внимание. Близость бога он почувствовал как удар под дых. Напрягшись, он обеими руками вцепился в подоконник и попытался сдержать буйство, от которого тяжело ухало сердце и подрагивало тело.

Но тут к нему в комнату ворвались две молодые женщины — нимфа и дочка трактирщика Феодосия — и бросились целовать его и подталкивать к кровати.

В обычных обстоятельствах он бы их отослал: ведь был едва знаком с дамами. Но дочка трактирщика и ее козлоногая подружка смеялись, мило краснели и, более того, так стремились приласкаться, что жаль было их разочаровывать. К тому же вечерний воздух столь быстро заполнялся страстными вздохами и стонами (по всей видимости, ни один взрослый не остался глух к влиянию бога), что Дарджер счел извращением, если он один на целом свете не поддастся наслаждению.

А потому, неискренне протестуя, он позволил женщинам затянуть себя на кровать, снять с себя одежду и делать с его телом все, что пожелают. Впрочем, он и сам от них не отставал, ведь, взявшись за дело, всегда трудился усердно.

Краем уха он успел услышать экстатичный вой Сэрпласа этажом ниже.

На следующее утро Дарджер проспал допоздна. Когда он спустился завтракать, Феодосия зарделась. С несмелой улыбкой поставив перед ним доверху наполненную снедью тарелку, она быстро поцеловала его в щеку и счастливо убежала на кухню.

Женщины не переставали изумлять Дарджера. Сперва позволяют обращаться с их телами с любой интимной вольностью и сладострастием, потакать малейшим своим слабостям, не отказывать ни в одном удовольствии… но тем больше ты им нравишься. Дарджер был непоколебимым атеистом. Он не верил в существование милостивого и любящего бога, правящего миром исключительно с одной целью: доставить наибольшее счастье своим тварям. Однако в такое утро приходилось признать, что сам мир как будто решил доказать ему обратное.

В открытую дверь он увидел, как трактирщик игриво потянулся шлепнуть по заду толстую супругу. Отмахнувшись, она с хихиканьем скрылась в доме. Трактирщик потрусил следом.

Дарджер нахмурился. Забрав шляпу и трость, он вышел в садик, где его уже ждал Сэрплас.

— Ваши мысли текут в том же направлении, что и мои? — спросил Дарджер.

— В каком же еще? — мрачно откликнулся Сэрплас. — Следует серьезно поговорить с африканцами.

До монастыря было не больше мили, но прогулка вверх-вниз по пыльным проселкам дала обоим достаточно времени, чтобы восстановить душевное равновесие. Вблизи оказалось, что над развалинами возвышается прозрачно-зеленый пузырчатый купол, недавно наращенный, чтобы укрыть внутренние помещения от непогоды. Постройки были обнесены древней каменной стеной. Каменную арку входа перегораживали деревянные ворота, забранные на запор, но не запертые. У ворот висел колокол.

Они позвонили.

Во дворе несколько мужчин в оранжевых балахонах разгружали с телеги ящики с лабораторным оборудованием. Внешностью и внушительным ростом они напоминали самый красивый народ на земле — масаи. Впрочем, Дарджер не мог бы сказать наверняка: были ли они масаи по происхождению или же просто включили черты этого племени в свой генотип. Потный, кряжистый возница казался рядом с ними кобольдом. Ругаясь, он натягивал вожжи, чтобы усмирить норовистых лошадей.

При звуке колокола от группки грузчиков отделился один ученый и решительно направился к воротам.

— Добрый день, — недоверчиво произнес он.

— Мы бы хотели поговорить с богом Паном, — сказал Дарджер. — Мы посланы правительством.

— На греков вы не похожи.

— Я говорю не о местном правительстве, сэр. А об английском правительстве. — Дарджер улыбнулся недоумению ученого. — Нам можно войти?

Разумеется, их проводили не сразу к Дионису, а сначала к старшему научному сотруднику. Монах-ученый открыл перед ними дверь кабинета, почти спартанского по обстановке: стул, стол, лампа и ничего больше. За столом сидела девочка лет самое большее десяти и при мягком биофлуоресцентном свете читала отчет. Это была худышка с крупной головой и заплетенными в тугие дредки волосами.

— Скажите, что любите ее, — отрезала она.

— Прошу прощения? — переспросил Сэрплас.

— Скажите ей это, а потом поцелуйте. Сработает лучше любого афродизиака, который я могла бы вам дать. Полагаю, вы за этим пришли в берлогу ученых. Или же за ядом. В последнем случае я бы порекомендовала увесистую дубину в полночь, а тело сбросить до рассвета в болото. Яды известны своей ненадежностью. И в том, и в другом случае нет нужды впутывать моих людей в ваши личные дела.

— Э-э… — ошарашенно протянул Дарджер, — мы пришли по официальному делу.

Девочка подняла голову.

Взгляд темных глаз был неподвижным, как у змеи. Нет, это были глаза не ребенка, а, скорее уж, легендарного искусственного интеллекта эпохи Утопии: холодные, безвременные, расчетливые. Дарджер поежился. Такой взгляд — как разряд тока: электризует и почти пугает.

— Я инспектор Дарджер, — продолжал он, оправившись, — а это мой коллега, сэр Блэкторп Равенскэрн де Плас Прешез. Американец, сами понимаете.

Она и глазом не моргнула.

— Что привело сюда двух представителей правительства Ее Величества?

— Нам поручили разыскать и вернуть Евангелосову бронзу. Без сомнения, вы слышали об этих статуях?

— Кое-что. Они были спасены из Лондона, не так ли?

— Скорее, выкрадены! Вырваны из любящих объятий Британии негодяем Константином Евангелосом в тяжелые для страны времена, когда она была слаба, а Греция могуча, и под наипритворнейшим предлогом… что-то про какой-то древний мрамор… впрочем, это не имеет значения.

— Наша задача найти и вернуть их, — разъяснил Сэрплас.

— Вероятно, они имеют большую ценность.

— Обнаружившего их ждет солидный куш, и я счел бы за счастье выписать вам вексель на полную сумму. Однако… — Дарджер вежливо кашлянул: — Сами мы, конечно, государственные служащие, и наградой нам станет благодарность возрадовавшегося народа.

— Понимаю, — протянула старший научный сотрудник и резко сменила тему: — Ваш друг… Он такая же химера, как сатиры? Сочетание генов человека и животного? Или он генетически модифицированный пес? Я спрашиваю лишь из профессионального любопытства.

— Его друг вполне способен сам ответить на ваши вопросы, — холодно отозвался Сэрплас. — И не надо говорить о нем так, словно его тут нет. Упоминаю лишь из вежливости. Я понимаю, вы молоды, но…

— Я старше, чем вы думаете, любезный! — отрезала девочка. — В детском теле есть свои недостатки, но оно быстро исцеляется, и клетки моего мозга — в противоположность вашим, джентльмены — постоянно возобновляются. Полезное качество для исследователя. — В повелительном голосе не было ни капли тепла. Девочку окутывала темная аура власти. — Почему вы ходите встретиться с нашим Паном?

— Вы сами сказали: из профессионального любопытства. Мы правительственные агенты и потому интересуемся любыми новыми технологиями, которые будет угодно рассмотреть Ее Величеству.

Старший научный сотрудник встала.

— Сомневаюсь, что Научно-Рациональное правительство Великого Зимбабве захочет экспортировать эту технологию после того, как она будет опробована и усовершенствована. Однако случались и более странные вещи. Поэтому я выполню вашу прихоть. Но вам необходимо надеть повязки, какие носим мы. — Из стоявшей на столе коробки старший научный сотрудник достала две пластиковые повязки-пластыря и показала, как их надеть. — В противном случае вы подпадете под влияние бога.

Дарджер заметил, что как только химические вещества из медикаментозного пластыря попали ему в кровоток, мрачная харизма старшего научного сотрудника определенно поблекла. Эти пластыри поистине удобная вещь, решил он.

Открыв дверь кабинета, старший научный сотрудник крикнула:

— Баст!

Проводивший их сюда ученый стоял за дверью. Но звала девочка не его. Послышался мягкий топот тяжелых лап по камню, и из-за угла возникла черная пантера. Глянув холодными разумными глазами на Дарджера и Сэрпласа, она повернулась к научному сотруднику:

— Ш-ш-то?

— Лежать! — приказала девочка и, забравшись на спину зверя, бесцеремонно заметила: — На таких крошечных ножках далеко не уйдешь. — А вытянувшемуся по струнке ученому велела: — Посвети нам.

Сняв с ближайшего крюка кадило, ученый повел их через лабиринт коридоров и лестниц, уходивших все глубже под землю. На ходу он помахивал кадилом на длинной цепочке, и испускаемые им реагенты активировали мох на стенах и потолке, так что он начинал ярко светиться впереди и потихоньку тускнел у них за спиной.

Словно процессия какой-то забытой религии, подумалось Дарджеру: сперва кадильщик, с приятным, почти мерным звоном помахивающий курильницей, за ним карлица на гигантской хищной кошке, а следом два служителя, один полностью человек, а у другого голова и прочие черты благородного пса. Нетрудно представить себе такую сцену на внутренней стене древней пирамиды. Учитывая, что они шли на встречу с богом, сравнение становилось тем более уместным.

Наконец последний коридор привел их к месту назначения.

Открывшаяся перед ними зала словно сошла с картины Пиранези. Лабораторию устроили в самом глубоком подземелье монастыря. Перекрытия давно обрушились, открывая разбитые стены, лишенные капителей колонны и обломки укреплений. Через прозрачный купол в вышине сочился нездоровый зеленоватый свет, запутываясь в бесчисленных лианах или корнях, которые, спускаясь сверху как якорные цепи, крепили купол к обрушенным стенам или обрубкам колонн. Хитросплетение растительности было столь сложным, что Дарджеру показалось, будто он стоит внутри чудовищной медузы или какого-нибудь рукотворного существа, десятки которых — как гласит легенда — в незапамятные времена утопийцы послали в пустоту меж звезд, дабы они когда-нибудь установили контакт с инопланетными цивилизациями.

В зеленоватом полумраке целеустремленно двигались ученые: скармливали мышей в преобразователи органики и опрыскивали питательными веществами пульсирующие биореакторы. Повсюду поднимались из пола или выступали с высоких полок по стенам громоздкие шкивы и стрелы кранов-манипуляторов. Две стрелки ближайшего из них грациозно опустились вниз — будто из любопытства. Двигались они на удивление плавно.

— Господи милосердный! — ахнул Сэрплас.

Дарджер тоже разинул рот, ведь в мгновение ока стрелки и краны ожили, оказавшись щупальцами. Округлые комья, которые он сперва принял за основания механизмов, зашевелились. Открылись и уставились на искателей приключений огромные глаза-блюдца.

У Дарджера голова пошла кругом. Кальмары! И по самым скромным подсчетам их тут несколько десятков!

Соскользнув со спины пантеры, старший научный сотрудник отмахнулась от любопытных щупалец.

— Извлеките Эксперимент Один из крипты, — приказала она.

И, плавно перетекая, твари направились к дальней стене — исполнять ее волю. Дарджер заметил, что за вертикальную поверхность они цепляются присосками щупалец, а по каменному полу бегут на коротких ножках с клешнями, как у рака-отшельника. Теперь стал понятен интерес девочки к химерам.

Очень скоро два кальмара поднесли, укачивая в щупальцах, каменный гроб и изящно поставили его на пол. Потом разом подняли и опустили щупальца в нелепой имитации поклона. Защелкали клювы.

— Это разумные существа, — заметила старший научный сотрудник, — хотя собеседники из них никудышные.

Дабы восстановить душевное равновесие, Дарджер достал из кармана камзола трубку и кисет с табаком, а еще коробок спичек. При виде последнего кальмары испуганно заверещали и отступили на несколько шагов, отчаянно размахивая щупальцами.

— Уберите сейчас же! — обрушилась на Дарджера старший научный сотрудник и несколько спокойнее добавила: — Мы не допускаем тут открытого пламени. Купол создан на основе глицерина. Достаточно одной искры, и все взлетит на воздух.

Дарджер подчинился. Слова о куполе, возможно, правдивы. Значит, твари боятся огня! Стоит запомнить.

— Вы хотели встретиться с Дионисом. — Старший научный сотрудник положила руку на гроб: — Он здесь. Младший научный сотрудник Мбуту, откройте.

Сэрплас приподнял бровь, но промолчал.

Ученый сдвинул крышку. Одно мгновение ничего, кроме темноты, не было видно. А потом в гробу заклубился тысячный рой черных жуков (Дарджер и Сэрплас поежились от такой жути), которые разбежались в тень, открывая нагого мужчину. Последний сел, моргая, словно только что проснулся.

— Узрите бога.

Дионис оказался огромным мужчиной, семи футов ростом и пропорционального телосложения, хотя от него не исходило ощущения силы. Голова у него была то ли лысой, то ли обритой наголо, но, во всяком случае, без единого волоска. Взяв простой бурый балахон, он подвязал его веревкой и впрямь стал похож на монаха.

Пантера Баст села вылизывать лапу, не обращая на бога решительно никакого внимания.

Когда Дарджер представил Сэрпласа и представился сам, Дионис слабо улыбнулся и протянул для пожатия дрожащую руку.

— Приятно познакомиться с гостями из Англии, — сказал он. — У меня так мало посетителей.

Лоб у него был влажным от пота, а кожа — нездорово серой.

— Да он же болен! — воскликнул Дарджер.

— Всего лишь усталость после вчерашней ночи. Ему нужно больше времени провести со скарабеями-лекарями, чтобы восстановить различные системы организма, — раздраженно сказала старший научный сотрудник. — Задавайте свои вопросы.

Сэрплас положил лапу на плечо богу:

— Не слишком счастливый у тебя вид, друг.

— Я…

— Не ему, — рявкнула карлица. — Мне! Он собственность компании и потому не имеет права говорить о себе.

— Прекрасно, — вступил Дарджер. — Для начала, мэм… Зачем? Вы создали бога из человека, полагаю, перестроив его эндокринную систему с тем, чтобы она по требованию производила значительный объем узко направленных феромонов. Но с какой целью?

— Если вы были в городе вчера вечером, то должны были понять. Научно-Рациональное правительство Великого Зимбабве будет использовать Диониса в качестве награды своему народу во время праздников в период мира и процветания, а в периоды смуты — для усмирения волнений. Также он может быть полезен для подавления беспорядков. Время покажет.

— Насколько я заметил, вы назвали его Экспериментом Один. Могу я заключить, что вы создаете и других богов?

— Наша работа успешно продвигается. Большего я сказать не могу.

— Возможно, вы также создаете богиню мудрости Афину?

— Мудрость, как вам, без сомнения, известно, невозможно вызвать при помощи феромонов, поскольку она является порождением чистого разума.

— Нет? Значит, богиню плодородия Деметру? Или бога-кузнеца Гефеста? Или, может, богиню здоровья Гигию?

Карлица пожала плечами.

— Судя по тону ваших вопросов, вы уже знаете ответы. Феромоны не способны порождать или вызывать навыки добродетели или абстракции. Только эмоции.

— Тогда успокойте меня, мэм, скажите, что не создаете богиню мести Немезиду. Или богиню раздора Эрис. Или бога войны Ареса. Или бога смерти Танатоса. Ведь если так, то здесь вы по одной-единственной причине, которая кроется в нежелании тестировать свои опытные образцы на населении вашей собственной страны.

Старший научный сотрудник не улыбнулась.

— Для европейца вы весьма сообразительны.

— Юные государства склонны предполагать, что если культура стара, то обязательно упадочна. Тем не менее это не мы ставим эксперименты над невинными людьми без их ведома и согласия.

— Я не считаю европейцев людьми. Что, на мой взгляд, решает этическую дилемму.

Рука Дарджера побелела на рукояти трости.

— В таком случае, мэм, боюсь, наше интервью окончено.

На обратном пути Сэрплас нечаянно опрокинул чашу. В последовавшей затем суматохе Дарджер сумел незаметно спрятать под камзол несколько антиферомоновых пластырей. Очевидной пользы, на первый взгляд, от них не было, но по долгому опыту друзья знали, что зачастую подобные предосторожности бывают весьма кстати.

Возвращение в город проходило много медленнее, чем прогулка до монастыря. Друзья шагали в задумчивости, пока наконец Сэрплас не прервал молчание:

— Старший научный сотрудник не попалась на удочку.

— Верно. Я ведь выразился достаточно ясно. Практически сказал, что мы знаем, где статуи, и готовы на взятку.

— Напрашивается вопрос, не является ли избранная нами профессия сексуальной по сути?

— Как так?

— Параллели между надувательством и соблазнением очевидны. Представляешь себя в наиболее выгодном свете, затем громоздишь и множишь мелкие обманы, стратегические отступления и интимные признания. О желаемом исходе никогда не говорится, пока он не будет достигнут, хотя все стороны его сознают. И оба занятия сотканы из молчаний, шепотов и многозначительных взглядов. И что самое важное — старший научный сотрудник, которая искусственно поддерживает вечную половую незрелость, как будто невосприимчива ни к тому, ни к другому.

— Думаю…

Тут дорогу им, уперев руки в бока, заступила нимфа.

Сообразительный Дарджер сорвал шляпу и низко поклонился.

— Дорогая мисс! Вы, верно, считаете меня ужасным невеждой, но за суматохой вчерашней ночи я не успел узнать ваше имя. Если вы будете столь милосердны, чтобы одарить меня этим знанием и вашим прощением… и улыбкой… я стану самым счастливым человеком на свете.

Уголок рта нимфы тронула улыбка, но она тут же нахмурилась.

— Зовите меня Ания. Но я здесь для того, чтобы поговорить не о себе, а о Феодосии. Мне знакомы обычаи мужчин, а ей нет. Ты был ее первым.

— Вы хотите сказать, она?… — потрясенно спросил Дарджер.

— Когда повсюду мои братья, кузены и дяди? Маловероятно! В Аркадии нет девушки, которая сохраняет девственность хотя бы на день дольше, чем сама пожелает. Но ты был ее первым смертным мужчиной. А для девчонки это важно.

— Разумеется, я польщен. Но чего именно вы от меня хотите?

— Поосторожней! — Ее палец уперся ему в грудь. — Феодосия моя подруга. И я не потерплю, чтобы ее обижали.

С этими словами она бросилась назад в лес и исчезла среди деревьев.

— М-да! Еще одно доказательство — если бы таковые требовались, — что женщины недоступны пониманию мужчин.

— Любопытно, но в точности такой разговор состоялся у меня несколько лет назад с одной моей приятельницей, — сказал, вглядываясь в зеленые тени, Дарджер, — и она заверила меня, что мужчины точно так же ставят в тупик женщин. Возможно, проблема не в половой принадлежности, а в самой человеческой природе.

— Но ведь… — начал Сэрплас.

И за такой беседой они держали путь домой.

Несколько дней спустя Дарджер и Сэрплас готовились к отъезду (и спорили: направиться ли им прямо в Москву или завернуть по дороге в Прагу), когда через город прошла, оставляя за собой ссоры и свары, богиня раздора Эрис.

Дарджер лежал одетым на кровати, наслаждаясь запахом цветов, когда услышал первые гневные крики. Феодосия заставила его комнату вазами с гиацинтами — в извинение, потому что им с Анией пришлось поехать на ближайшую гусиную ферму за новыми пуховыми перинами для трактира, и в обещание, что они не слишком задержатся с возвращением. Вскочив, он наблюдал из окна за тем, как насилие волнами распространяется по улицам. Быстро схватив коробку похищенных из монастыря пластырей, он налепил один себе на шею. И как раз собирался отнести пластырь Сэрпласу, когда дверь распахнулась и означенная особа ворвалась, схватила его и швырнула о стену.

— Лжедруг! — рычал Сэрплас. — Улыбающийся, коварный… Антропоцентрист!

Ответить Дарджер не мог. Лапы друга сжимали ему шею, лишая воздуха. Сэрплас неистовствовал, — вероятно, благодаря исключительному обонянию, — и вразумить его не было никакой возможности.

К сожалению Дарджера, его детство прошло не в привилегированных гостиных за светскими беседами, а за потасовками и драками в трущобах лондонского Мейфэр. Но нет худа без добра: сейчас это оказалось весьма кстати.

Подняв скрещенные в запястьях руки, он завел их между локтями Сэрпласа. А потом разом поднял их и резко развел, сбрасывая с горла лапы друга. И одновременно изо всех сил ударил коленом в промежность Сэрпласа.

Охнув, Сэрплас инстинктивно схватился за ушибленное место.

Толчок заставил его растянуться на полу, и Дарджер упал сверху.

Теперь, однако, возникла новая проблема: куда налепить пластырь. С головы до ног Сэрплас зарос шерстью. Вспомнив, как они впервые надевали «повязки», Дарджер вывернул ему одну лапу и нашел безволосое пятнышко на запястье.

Одно движение — и готово.

— Они хуже футбольных фанатов, — заметил Сэрплас.

Кто-то опрокинул на главной площади воз сена и поджег. В сполохах пламени были видны группки горожан, которые бродили по улицам в поисках драки и зачастую ее находили. Дарджер и Сэрплас погасили в своей комнате огни, чтобы наблюдать за происходящим, не привлекая к себе внимания.

— Вовсе нет, дорогой друг, ведь те забияки ходят на матчи, дабы намеренно затевать бесчинства, в то время как эти несчастные…

Его слова оборвал стук колес по брусчатке.

Это вернулись со своими перинами Феодосия и Ания. Не успел Дарджер предупредить их, как несколько мужчин бросились к телеге, выкрикивая угрозы и размахивая кулаками. Испуганная Феодосия замахнулась на них кнутом. Но один все же сумел подобраться поближе и, схватив кнут, сдернул девушку с телеги.

— Феодосия! — закричал в ужасе Дарджер.

Сэрплас спрыгнул с подоконника и взмыл в воздух — к телеге с перинами. Дарджер, который малость боялся высоты и однажды, проделывая сходный трюк, сломал ногу, сбежал по лестнице.

В группке атакующих было лишь пять человек, что объясняло их замешательство, когда из трактира выбежал, крича и размахивая тростью, как дубиной, Дарджер, а из телеги, вздыбив шерсть и оскалив клыки, выскочил Сэрплас. Тут Ания вернула себе кнут и принялась от души работать им направо-налево.

Смутьяны рассеялись словно голуби.

Когда они скрылись в переулке, Ания повернулась к Дарджеру.

— Ты знал, что такое произойдет! — воскликнула она. — Почему ты никого не предупредил?

— Я предупреждал! И не раз! Вы смеялись мне в лицо!

— Всему свое время, — твердо вмешался Сэрплас. — Ваша барышня без сознания, помогите мне погрузить ее в телегу. Нужно немедленно увезти бедняжку отсюда.

Ближайшей спасительной гаванью, по мнению Ании, была ферма ее отца сразу за городом. Не прошло и десяти минут, как они уже снимали Феодосию с телеги, использовав в качестве носилок одну из перин. У дверей их встретила пухлая нимфа, мать Ании.

— Девчонка оправится, — сказала она. — Я в таких вещах разбираюсь. — Потом она нахмурилась. — Если, конечно, у нее нет сотрясения мозга. — Тут нимфа проницательно глянула на Дарджера: — Это как-то связано с пожаром в городе?

Но когда Дарджер начал объяснять, Сэрплас потянул его за рукав.

— Выгляни в окно, — сказал он. — Похоже, пейзане собрали пожарную команду.

И верно, по проселку в город спешили фигуры. Выбежав им наперерез, Дарджер заступил дорогу первому — чопорного вида молодому сатиру, тащившему бурдюк с водой.

— Стойте! — крикнул он. — Дальше не ходите!

Сатир растерянно замялся.

— Но пожар…

— В городе вас ждет худшее, чем пожар, — сказал Дарджер. — Да и вообще, это всего лишь стог сена.

Подоспел и остановился второй сатир с бурдюком. Это был Папатрагос.

— Дарджер! — воскликнул он. — Что вы делаете на моей ферме? Ания с вами?

На мгновение Дарджер пришел в замешательство.

— Ания ваша дочь?

— Ну да, — улыбнулся Папатрагос. — Насколько понимаю, я практически ваш тесть.

К тому времени уже все сатиры, кто был достаточно близко и, увидев пожар, прибежал его тушить — всего около двадцати, — сгрудились вокруг двоих друзей. Сэрплас поспешно изложил все, что они знали про Пана, Эрис и беспорядки в городе.

— И это еще не конец, — продолжал Дарджер. — Старший научный сотрудник говорила что-то про испытание Диониса: мол, они хотят использовать его для усмирения мятежей. А поскольку сегодня ночью он не появился, значит, им придется подстроить еще одни беспорядки, чтобы проверить эту его способность. Грядут новые беды.

— Это не наша забота, — возразил грузный фермер.

— Станет нашей, — объявил Дарджер, по обыкновению своему властно употребив личное местоимение во множественном числе первого лица. — Как только зачинщица беспорядков уйдет из города, она, скорее всего, объявится здесь. Разве Дионис не танцевал в полях, пройдя по городу? А значит, Эрис движется сюда, чтобы восстановить отца против сына и брата против брата.

По рядам сатиров пробежал гневный шепоток. Призывая их к молчанию, Папатрагос поднял руки.

— Трагопропос! — сказал он прыщавому сатиру. — Беги, собери всех взрослых сатиров, кого сможешь. Скажи, пусть хватают любое оружие и приходят к монастырю.

— А как же горожане?

— За ними пошлем кого-нибудь другого. Почему ты еще здесь?

— Меня уже нет!

— Костер в городе погас, — продолжал Папатрагос. — А это означает, что Эрис сделала свое дело и ушла. Скоро она двинется по этой самой дороге.

— К счастью, — вмешался Дарджер, — у меня есть план.

Дарджер и Сэрплас стояли на виду в лунном свете в самой середине проселка, а сатиры прятались в кустах на обочине. Долго ждать им не пришлось.

Тень надвинулась, выросла, уплотнилась и превратилась в богиню.

Эрис шагала по дроге — с безумным взором и разметавшимися волосами. Одежда на ней была изодрана в клочья, лишь несколько лохмотьев свисали с пояса на талии, нисколько не скрывая тела. На ходу она издавала странный щебет и визг, шаталась из стороны в сторону и временами подпрыгивала. На своем веку Дарджер повидал достаточно помешанных. По хаотичности безумия это превосходило все, с чем он когда-либо сталкивался.

Завидев их, Эрис запрокинула голову и испустила переливистую птичью трель. А затем, пританцовывая на бегу, бросилась на двух друзей, кружась и лупя себя локтями по бокам. Даже не будь у нее силы помешанной, она все равно наводила бы ужас, ведь сразу становилось понятно: богиня способна на все. А сейчас при виде такого зрелища сжался бы от страха даже самый смелый человек.

По знаку Дарджера все сатиры выступили на дорогу и как один опрокинули на богиню бурдюки с водой. Десяток их бросились к ней и налепили на ее тело пластыри. Ошеломленная внезапным нападением, богиня рухнула наземь.

— Разойтись! — крикнул Дарджер.

Сатиры отступили. Лишь один, слегка замешкавшийся, пока искал место для пластыря, попался в сети остаточных феромонов и сейчас занес ногу, чтобы пнуть поверженную богиню. Но Папатрагос метнулся к ним и оттащил соплеменника.

— Остынь! — приказал он.

Эрис забилась на земле, перевернулась на живот, и ее стошнило. Потом очень медленно она поднялась на ноги. Неуверенно и удивленно огляделась по сторонам. Ее взгляд прояснился, в лице боролись раскаяние и ужас.

— О, сладчайшая наука, что я наделала?! — вопросила она и вдруг взвыла: — Что случилось с моей одеждой?

Она попыталась прикрыться руками.

Один из сатиров помладше захихикал, но умолк под суровым взглядом Папатрагоса. Сэрплас тем временем подал богине свой камзол.

— Прошу вас, мадам, — галантно сказал он и обратился к сатирам: — Разве вы не несли одеяла для жертв пожара? Бросьте одно даме, из него получится отличная юбка.

Кто-то выступил было вперед с одеялом, но потом замялся:

— А это безопасно?

— Пластыри, которые мы вам дали, защитят от ее воздействия, — заверил его Дарджер.

— К сожалению, это были последние, — печально сказал Сэрплас и, перевернув коробку вверх дном, потряс ею.

— Леди Эрис по меньшей мере день будет испытывать огромную усталость. У вас есть комната для гостей? — спросил Дарджер Папатрагоса. — Можно ей у вас отдохнуть?

— Почему нет? Ферма и так уже похожа на лазарет.

При этом упоминании Дарджер поспешил внутрь узнать, как чувствует себя Феодосия.

Но когда он вошел в дом, Феодосии там не оказалось. И Ании с матерью тоже. Сперва Дарджер заподозрил, что дело нечисто. Но краткий осмотр помещений не выявил следов борьбы. И действительно, перины исчезли (вероятно, на телеге, которая тоже пропала), и весь беспорядок, возникший с их появлением, был ликвидирован. По всей вероятности, женщины куда-то отправились с известной только им целью. От этой мысли Дарджеру стало очень и очень не по себе.

Тем временем снаружи все громче раздавались голоса собравшихся людей и сатиров. Просунув голову в дверь, Сэрплас кашлянул:

— Линчеватели ждут.

Поток вооруженных цепами, секачами и вилами людей и сатиров тек по горной дороге к монастырю святого Василиоса. На каждом перекрестке из темноты возникали все новые группки фермеров и горожан, вливались в него и приливной волной неслись дальше.

Дарджер начал беспокоиться: что случится, когда взявшийся за оружие мирный народ разойдется вовсю? Потянув Сэрпласа за рукав, он отвел друга в сторонку.

— Ученым спастись легко, — сказал он. — Им надо только спрятаться в лесах. Но меня тревожит запертый в крипте Дионис. Разъяренная толпа вполне способна поджечь монастырь.

— Если срезать путь через поля, я смогу добраться туда раньше, но не намного. Не составит труда перебраться через заднюю стену, выбить дверь и освободить его.

Такое великодушие тронуло Дарджера.

— Это исключительно порядочно с вашей стороны, друг мой.

— Фу! — надменно фыркнул Сэрплас. — Пустое.

И исчез в темноте.

К тому времени, когда возмущенные жители Аркадии добрались до монастыря святого Василиоса, их было около сотни. Луна стояла высоко над редкими клочьями облаков и светила так ярко, что отпала необходимость в факелах — разве что для моральной поддержки. Завидев руины, толпа взревела и бегом бросилась к ним.

Но вдруг остановилась.

Поле перед монастырем кишело кальмарами.

Даже в лаборатории они вызвали у Дарджера омерзение, но сейчас, когда выстроились рядами наподобие армии под открытым небом, по которому неслись рваные облака, кальмары казались просто чудовищными в своей нелепости. Хлеща вокруг себя щупальцами, головоногие перешли в наступление, и только теперь стало ясно, что в их конечностях зажаты мечи, пики и прочее оружие, выкованное наспех, но, очевидно, вполне пригодное для членовредительства и убийства.

Вспомнив, однако, что они боятся огня, Дарджер схватил факел и ткнул им в ближайших врагов. Пощелкивая и вереща, они отхлынули.

— Факелы наперевес! — вскричал он. — Выстроиться за факельщиками!

Так они и атаковали, а армия кальмаров отступала, пока не оказалась у подножья самого монастыря.

Но там, на широкой старой стене их ждало еще одно существо, похожее на чертенка. Это был лишь черненький комок плоти, однако его ловкие движения и быстрая поступь создавали впечатление невероятной жизненной силы. А еще его окутывала странная аура…

Присмотревшись, Дарджер понял, что перед ним старший научный сотрудник.

Один за другим сатиры и люди делали несколько нетвердых шагов и останавливались. Под ее презрительным взглядом они неуверенно переминались с ноги на ногу.

— Явились наконец, да?

Старший научный сотрудник расхаживала по стене, решительная и грозная, как василиск. От нее словно бы исходили темные миазмы, которые туманом опускались на толпу, высасывали волю, тревожили сомнениями, будили темные страхи.

— Уверена, вам кажется, что вы явились по собственной воле. Но вы здесь по моему приглашению. Я послала к вам сперва Диониса, затем Эрис, чтобы заманить к себе и проверить последнее божество моего триединства.

— Блефом нас не проведешь! — выкрикнул из первых рядов Дарджер.

— Вы думаете, я блефую? — Выбросив руку в сторону, старший научный сотрудник указала на громоздящиеся позади руины: — Узрите мой шедевр! Узрите бога, не антропоморфного и не ограниченного той или другой расой, бога людей и кальмаров одновременно, химеру, сложенную из генов сотни отцов… — В ее смехе не было ни толики разума. — Познакомьтесь с Танатосом, богом смерти!

Купол над монастырем пошел рябью, шевельнулся. По обе его стороны развернулись могучими крыльями гигантские лоскуты прозрачной плоти, передний край поднялся, открывая черную пустоту, из которой медленно выползли длинные шипастые щупальца.

Но куда хуже этой страшной картины было гнетущее ощущение отчаяния и тщетности бытия, затопившее весь мир. Дарджер, по природе своей склонный к меланхолии, поймал себя на мыслях о тотальной аннигиляции. И эти мысли были не лишены привлекательности. Они увели его к Острову Мертвых возле Венеции, где могилы увиты пасленом и аконитом, где роняют на безмолвную землю свои ягоды тисы. Его поманила рубиновая чаша Леты, а у ног завозились черные жуки, и бабочки «мертвая голова» запорхали у висков. Скользнуть в пышную перину из земли и там говорить с мириадами тех, кто ушел до него.

Повсюду сатиры и люди опускали импровизированное оружие. Один уронил факел. Даже кальмары побросали мечи и в отчаянии обернули щупальца вокруг своих тел.

Что-то силилось проснуться в душе Дарджера. И он знал, что это противоестественно. Бог старшего научного сотрудника вверг людей и сатиров в тоску вопреки их воле и здравому смыслу. Но, как дождь с неба, горе обрушилось на него, и перед ним он был бессилен. Ведь рано или поздно вся красота умрет, и к чему тогда жить поклоннику красоты?

Рядом с ним опустился на землю и заплакал сатир.

Увы, Дарджеру было все равно.

Тем временем Сэрплас пребывал в своей стихии. Что может быть прекраснее, чем нестись сломя голову в ночи, когда в небе над головой пританцовывает луна? Он чувствовал себя как никогда живым и бежал по рощам и лугам, наслаждаясь малейшими оттенками запаха, вслушиваясь в легчайший шум.

Наконец окольными путями он добрался до монастыря. Прилегающие к его задам поля пришли в негодность и заросли бурьяном. Даже к лучшему. Никто его тут не заметит. Он сумеет найти заднюю дверь или окно, которое можно выбить.

В это мгновение он почувствовал теплое дыхание у себя на загривке. Шерсть у него вздыбилась. Только одно существо могло подобраться к нему сзади незамеченным.

— Никого нет дома, — промурлыкала Баст.

Сэрплас развернулся в прыжке, готовясь к смертельной схватке. Но огромная кошка села и начала вылизывать когти огромной лапы, выкусывая и обсасывая шерсть с брезгливым тщанием.

— Прощу прощения?

— Работы по проекту почти завершены, и скоро нас сплавят назад в Великий Зимбабве. Поэтому, подбивая остатки, монахов послали захватить Евангелосову бронзу в качестве подарка Научно-Избранному Совету Рационального Правления. Старший научный сотрудник сейчас у ворот монастыря. Готовится покончить с восставшей чернью.

Сэрплас задумчиво потер подбородок набалдашником трости.

— Гм… Как бы то ни было, я здесь не ради статуй. Я пришел за Дионисом.

— Крипта пуста, — отозвалась Баст. — Вскоре после ухода монахов и старшего научного сотрудника явилась армия нимф и освободила бога из его гробницы. Если присмотришься, сам увидишь взломанную дверь.

— Знаешь, куда его увели? — спросил Сэрплас. — Да.

— Отведешь меня туда?

— С чего это?

Сэрплас начал было отвечать, но прикусил язык. С этим существом аргументы бессильны: перед ним кошка, а кошки к доводам рассудка глухи. Значит, лучше взывать к ее природе.

— Потому что это будет бессмысленной и злорадной проделкой.

Баст усмехнулась.

— Они увели его в свой храм. Это недалеко. В миле отсюда, может, меньше.

Она повернулась, и Сэрплас двинулся следом.

Храм оказался небольшой прогалиной, окруженной расположенными через равные промежутки тонкими белыми стволами — точь-в-точь мраморная колоннада. В одном конце прогалины стоял простой маленький алтарь, но по обе стороны от входа высилось по паре огромных бронзовых львов, а чуть в стороне стояла героическая статуя благородного воина в три роста величиной.

Прибыли они к окончанию небольшой войны.

Монахи успели первыми и начали устанавливать блоки и шкивы, чтобы спустить бронзового истукана на землю. Только они взялись за дело, появилась армия нимф, привезшая с собой Диониса, убаюканного на телеге пуховых перин. Об их возмущении можно было судить по последствиям: монахи в оранжевых балахонах сломя голову убегали через лес, а за ними гнались своры разъяренных нимф. То и дело какой-нибудь падал, и тогда женщины творили гнусности с поверженным телом.

Сэрплас усиленно старался не смотреть. Владевшие женщинами страсти он чувствовал даже сквозь смягчающую завесу химикатов из пластыря, и эти страсти выходили за грань секса — в область неподдельного ужаса. Ему невольно подумалось, что слово «паника» было произведено от имени «Пан».

Лениво подойдя к телеге, он произнес:

— Добрый вечер, сэр. Я пришел удостовериться, что вы в добром здравии.

Подняв глаза, Дионис слабо улыбнулся.

— Верно, друг мой, и я благодарю вас за заботу.

Ночную тишину разорвал вопль монаха.

— Однако если мои дамы вас увидят, боюсь, вы пострадаете не меньше, чем мои бывшие товарищи. Я сделаю все возможное, дабы их успокоить, но пока предлагаю вам… — Тут вид у него стал встревоженным: — Бегите!

Дарджером овладел ступор. Руки у него налились свинцом, ноги отказывались двинуться с места. Даже простой вдох требовал слишком больших усилий. Безразлично глянув по сторонам, он увидел, что все его храброе войско лишилось сил: кто-то скорчился, кто-то плакал в приступе отчаяния. Даже химеры-кальмары растеклись вялыми лужицами по траве. Дарджер увидел, как одного подхватили щупальца Танатоса, вознесли высоко над стенами монастыря, а после бросили в скрывающуюся за ними пасть.

Но и это не имело значения. Ничто не имело.

По счастью, для Дарджера в этом не было ровным счетом ничего необычного. Он был депрессивным по натуре, и потому черный груз тщетности бытия казался до боли привычным. Сколько ночей он лежал без сна в ожидании рассвета, который никак не наступал… Сколько раз по утрам он заставлял себя встать с кровати, хотя знал, что в этом нет никакого смысла… Не сосчитать.

В руке он все еще держал факел. Медленно-медленно он зашаркал вперед, огибая тела своих соратников. Не найдя в себе сил перелезть через стену, он просто направился вдоль нее, пока не наткнулся на воротца, а там отодвинул засов и вошел.

Он устало потащился к строению.

До сих пор его никто не замечал, потому что сатиры и люди бессмысленно толклись под стенами, и их движение скрыло его уход. Но здесь он был один, и яркий свет факела притянул взгляд старшего научного сотрудника.

— Ты! — вскричала она. — Британский агент! Сейчас же брось факел! — Спрыгнув со стены, она потрусила к нему. — Сам знаешь, у тебя нет надежды. Ты уже проиграл. Ты практически мертв.

Она поравнялась с ним и уже тянулась за факелом. Дарджер поднял его повыше, чтобы девочка не достала.

— Ты считаешь, у тебя получится, да? — Она замолотила его по ногам и животу детскими ручками и ножками, но в ударах ребенка не было силы. — Ты действительно думаешь, что для тебя еще осталась надежда?

Он вздохнул.

— Нет.

А после бросил факел.

Хлоп! — полыхнул купол. Двор залило жаром и светом. Прикрывая глаза рукой, Дарджер отвернулся и увидел, как сатиры и люди с трудом поднимаются на ноги, как кальмары плавно скользят вниз по склону к берегу, а там ныряют в реку и вниз по течению плывут к далекому Эгейскому морю.

Танатос завопил. Это был неописуемо отвратительный звук — точно скрежет ногтей по грифельной доске, только многократно усиленный, словно сами страдания обрели голос. Гигантские щупальца в агонии хлестали землю, хватали и подбрасывали в ночное небо все, на что натыкались.

Ошеломленный последствиями своего броска, Дарджер мог только смотреть, как одно щупальце схватило старшего научного сотрудника и подняло высоко в воздух, а после вдруг само вспыхнуло и осыпалось дождем черного праха — химерического и человеческого — на запрокинутые лица людей и сатиров.

После, глядя издали на горящий монастырь, Дарджер пробормотал:

— У меня ужаснейшее dejà-vu. Неужели все наши приключения должны заканчиваться одинаково?

— Ради городов, которые мы еще посетим, искренне надеюсь, что нет, — отозвался Сэрплас.

Мелькнуло черное тело, и внезапно рядом с ними села в высокой стойке огромная кошка.

— Она была последней из свой расы, — заметила Баст.

— То есть? — переспросил Дарджер.

— Ни одно живое существо не помнит ее имени, но она родилась — или, возможно, была создана — на закате Утопии. Я всегда подозревала, что она хочет воссоздать тот ушедший, потерянный мир. — Баст зевнула во все горло, ее розовый язычок свернулся знаком вопроса, который исчез, когда сомкнулись мощные челюсти. — Впрочем, неважно. Ее больше нет, и нам придется возвращаться в Великий Зимбабве. Я-то буду рада увидеть старые края. Кормежка там хорошая, но охота скверная.

И одним прыжком исчезла в ночи.

Зато из теней вышел Папатрагос и хлопнул обоих по плечам.

— Хорошая работа, ребята. Очень хорошая.

— Вы солгали мне, Папатрагос, — строго сказал Дарджер. — Евангелосова бронза с самого начала была у вас.

Папатрагос состроил невинную мину.

— Как можно? Что вы такое говорите?

— Я видел и львов, и бронзового истукана, — ответил Сэрплас. — Это, бесспорно, статуя лорда Нельсона, украденная в незапамятные времена с Трафальгарской площади грабительской Греческой империей. На каком основании вы держите ее у себя?

Теперь вид у Папатрагоса стал уместно пристыженным.

— Ну, мы привязались к этому старью. Каждый день ходим мимо него на молитву. Нет, это не часть нашей религии, но статуи тут так давно, что, кажется, всегда были у нас.

— А что у вас, собственно, за религия? — полюбопытствовал Сэрплас.

— Иудаизм. Все сатиры — евреи.

— Евреи?!

— Ну, не ортодоксальные. — Он помялся. — С раздвоенными копытами не получилось бы. Но у нас есть и свои раввины, и свои бармицва. Справляемся.

И тут Пан заиграл на флейте, и на поле былой битвы стеклись нимфы и женщины из храма. Сэрплас навострил уши.

— Похоже, ночь все-таки не прошла даром, — обрадовался Папатрагос. — Останетесь?

— Нет, — сказал Дарджер, — полагаю, нам лучше вернуться в трактир поразмыслить о вечности и судьбах богов.

Не успел Дарджер пройти полпути до города, как наткнулся на поставленную у обочины телегу, заваленную пуховыми перинами. Выпряженные лошади паслись неподалеку, а с вершины горы матрасов раздавались смешки.

Дарджер в смятении остановился. Знакомые звуки, к тому же он узнал розовую коленку и загорелые плечи под волной черных волос. Феодосия и Ания. Одни.

Озарение пришло как удар молнии. Старая, знакомая ситуация: две женщины любят друг друга, но слишком молоды, чтобы признать факт со всеми вытекающими последствиями, а потому завлекают в свои игры третьего. Мужчину. Неважно какого. Если только, разумеется, ты сам не оказался этим «неважно каким мужчиной».

— Кто тут?

Разжав объятия, женщины силились выбраться из матрасов. Над бортом телеги появились две головки. Черные волосы и светлые, зеленые глаза и карие, одни губки нежные, между других высунут дерзкий розовый язычок. Девушки явно потешались над ним.

— Не обращайте на меня внимания, — натянуто сказал Дарджер. — Я уже понял, откуда ветер дует. Молю вас, продолжайте. Я сохраню добрые воспоминания о вас обеих и желаю вам лишь добра.

Девушки уставились на него с неподдельным изумлением. Потом Феодосия прошептала что-то на ухо Ании, а нимфа улыбнулась и кивнула.

— Ну? — сказала Феодосия Дарджеру. — Ты к нам лезешь или нет?

Дарджеру хотелось презреть их приглашение — ради собственного достоинства, если не по какой иной причине. Но будучи всего лишь смертным — и к тому же мужчиной до мозга костей — он повиновался.

Текло время, а Дарджер и Сэрплас все еще жили в Аркадии и были довольны. Однако учитывая, кем и чем они являлись, простое довольство никогда не могло прельстить их надолго, и потому настал день, когда они погрузили свои пожитки в телегу и отправились в путь. Но ради разнообразия попрощались с людьми, которые искренне опечалились их отъездом.

Когда же некоторое время спустя они проезжали мимо развалин монастыря святого Василиоса, пони стал вдруг выказывать норов, и друзья услышали звуки флейты.

На стене, поджидая их, сидел Дионис. Одет он был в крестьянскую рубаху и штаны, но все равно выглядел богом.

— Бах, — сказал бог, небрежно отложив флейту. — Нет ничего лучше старых мелодий, не правда ли?

— Я предпочитаю Вивальди, — отозвался Дарджер. — Но для немца Бах не так уж плох.

— Итак, вы уезжаете?

— Возможно, мы когда-нибудь вернемся, — сказал Сэрплас.

— Надеюсь, не за бронзовыми статуями?

Словно бы облачко нашло на солнце. Словно бы что-то темное дрогнуло и зазвенело в воздухе. Дарджер догадался, что Дионис готовится перейти в божественную ипостась, если возникнет такая необходимость.

— А есть возражения? — спросил он.

— Есть. Я не против того, чтобы ваш бронзовый истукан и его львы отправились домой. Хотя, наверное, пусть местные раввины решают: будет этично оставить их здесь или вернуть. Но если их вернуть, неизбежно возникнут вопросы о том, откуда взялись статуи и где хранились. Об этой маленькой стране заговорит весь мир. А мне бы хотелось как можно дольше сохранять наших друзей в безвестности. Разумно, не правда ли?

— Это трудно выразить словами, — вздохнул Сэрплас. — Не возвращать статуи значит нарушать профессиональную этику, и все-таки…

— И все-таки, — вмешался Дарджер, — мне не хочется рассказывать современному миру про эту затерянную, безвременную страну.

Да, они разрушили монастырь, но здесь живут мирные, доброжелательные люди, и я боюсь за них. История дурно обходится с мирными людьми.

— Тут я совершенно с вами согласен. Вот почему я решил остаться и защищать их.

— Спасибо. Я к ним привязался.

— И я тоже, — вставил Сэрплас.

— Рад слышать. — Дионис подался вперед. — Это смягчит боль, которую причинят вам мои слова. Не возвращайтесь. Я знаю, что вы за люди. Через неделю, через месяц, через год вы снова задумаетесь о ценности статуй. Они действительно стоят целое состояние. Если вернуть статуи в Англию, их спасители обретут престиж и славу, которые сами по себе бесценны. Возможно, за вами числится немало сомнительных проделок, но за возвращение статуй все будет прощено и забыто. Вот какие мысли станут приходить вам в голову. Но помните и другое: этот народ защищаю не только я, но и безумие, которое могу в нем разжечь. Я хочу, чтобы вы оставили эту страну и никогда больше не возвращались.

— Что? Никогда не возвращаться в Аркадию?

— Вы не знаете, чего просите, сэр! — воскликнул Дарджер.

— Пусть для вас она будет Аркадией души. Все места, куда возвращаешься по прошествии времени, неизменно разочаровывают. Расстояние сохранит ее в вашем сердце. — Теперь Дионис обнял обоих и, притянув к груди, вполголоса пробормотал: — Вам нужна новая мечта. Давайте расскажу вам о месте, которое мельком увидел по пути в Грецию, когда был еще простым смертным. У него много имен. Стамбул и Константинополь не последние среди них, но в настоящее время оно зовется Византинум.

И он заговорил про самый космополитичный из всех городов, про его мечети и минареты, про голографические сады наслаждений, про храмы, дворцы и бани, где встречаются сотни народов всего мира и дарят друг друга любовью. Он говорил про царственных женщин, обольстительных как мечта, и о философах, столь изощренных в своих рассуждениях, что трое не способны сойтись в том, какой сейчас день недели. Еще он говорил о сокровищах: о золотых чашах и шахматах, вырезанных из порфира и нефрита, о кубках из кости нарвала, на стенках которых вырезаны единороги и девы, о мечах, чьи рукояти усеяны драгоценными камнями, а клинки устоят перед любым ударом, о гигантских бочках вина, чье пьянящее свойство было воспето лучшими рассказчиками Востока, об огромных библиотеках, каждая книга в которых — последний сохранившийся экземпляр данного произведения. Воздух Византинума всегда напоен музыкой и, запахами лакомств сотен культур. Он говорил о летних ночах, когда любовники собираются наверху башен звездочетов, чтобы практиковать искусство любви в душистой бархатной темноте. Для Праздника Красной и Белой Розы меняют русла ручьев и рек, и они бегут по улицам города, а еще жители собирают со всей провинции цветы, чтобы бросать их лепестки в пенную воду. А для Праздника Райского Меда…

Некоторое время спустя Дарджер очнулся и обнаружил, что Сэрплас смотрит в пространство перед собой, а их маленький пони бьет копытом и трясет уздечкой, так ему не терпится тронуться в путь. Он легонько толкнул друга в плечо.

— Эй, соня! Ты блуждаешь в эмпиреях, а нам нужно оставаться на земле.

Сэрплас встряхнулся.

— Мне снилось… Что же мне снилось? Исчезло, а ведь казалось таким важным, словно мне обязательно нужно что-то бережно сохранить в душе. — Он зевнул во весь рот. — Ну да неважно! Пребывание в сельской глуши было приятным, но бесплодным. Евангелосова бронза так и не нашлась, и содержимое наших кошельков на исходе. Куда отправимся, чтобы их наполнить?

— На Восток, — уверенно сказал Дарджер. — На Восток, на Босфор. Я слышал… где-то слышал… много чудесного про город под названием… под названием…

— Византинум! — дополнил Сэрплас. — Я тоже… где-то… слышал чудесные сказки о его богатстве и красоте. Такие достойные люди, как мы, обязательно там преуспеют.

— Тогда решено.

Дарджер тронул поводья, и пони затрусил по дороге. Сэрплас и его друг улюлюкали и смеялись, и если была в их сердце заноза, то они не знали, от чего она или что им с ней делать, а потому оставили без внимания.

Сэрплас подбросил в воздух треуголку.

— Византинум ждет!