Мы были одинаково поражены, когда я сотворил десятидолларовую купюру. Жена сидела напротив, и глаза у нее вытаращились, совсем как мои. На какое-то время мы просто застыли, глядя на зелененькую бумажку. Наконец жена наклонилась через столик, осторожно потыкала в нее кончиком пальца и только потом взяла ее.
— Кажется настоящей, — задумчиво сказала моя жена. — И выглядит, как надо, и на ощупь такая же. — Дай-ка я посмотрю! Она протянула купюру мне.
Я легонечко потер бумажку между пальцами и поднес к свету. Крохотные завитушки, так тонко нанесенные на геометрическую сетку, выглядели четкими и ясными; лицо Александера Гамильтона казалось вычеканенным, глаза мрачно смотрели на запад. Бумага похрустывала в должной мере, цифры были напечатаны, как положено.
Ни единого дефекта не обнаружилось.
Моя жена практичнее меня. Она сказала:
— Хорошо, по-твоему, купюра выглядит настоящей, но я хочу знать, примут ли ее в супермаркете. Нам нужно масло.
В супермаркете десятидолларовую купюру приняли, мы за нее получили масло, немножко кофе, немножко мяса, а на сдачу я купил пару журналов. Мы отправились домой обдумать ситуацию и выгнали детей погулять, чтобы обсудить все без помех. Джин посмотрела на меня.
— И что дальше?
Я пожал плечами.
— Сделаем еще несколько купюр. Десятидолларовых. Или ты хочешь сказать, что больше они нам не требуются?
Но Джин совсем не дурочка.
— Не говори глупостей, Майк Макнолли. Эта десятидолларовая бумажка означает, что завтра у нас вместо макарон будет мясо. Но на мой вопрос ты не ответил. Дальше-то что?
Я сказал, что мне надо подумать.
— Обдумывать будем сообща, — заявила она, как отрезала. — Если ты намерен продолжать… это и меня касается.
— Верно, — ответил я. — Давай подождем, пока ребята не лягут спать, и тогда разберемся, что к чему. А пока достань-ка снова ту, другую купюру. Мне требуется новый аккумулятор, да и правая передняя покрышка долго не протянет.
Она признала, что это по-честному, и достала из сумочки другую купюру (тут следует указать, что это была единственная наша купюра, а до зарплаты оставалось еще три дня). Она положила купюру на кофейный столик передо мной, разглаживая складки.
— Ну ладно, — сказала она. — Действуй.
Я придвинул десять долларов чуть поближе к себе, положил локти на стол и сосредоточился.
Почти немедленно начал возникать дубликат — сначала общие очертания, затем цвет, точный рисунок букв и все положенные завитушки. Ушло на это секунд пять.
Пока Джин внимательно изучала дубликат, я сделал еще две купюры, то есть всего их стало три, не считая оригинала. Я вернул оригинал Джин, добавив один дубликат, и отправился прицениться к новым аккумуляторам. День был теплый, а потому я погрузил ребят в машину и захватил их с собой прокатиться.
Когда дети засыпают, а посуда вымыта и поставлена сушиться, в доме становится очень тихо. Слишком тихо — когда я думаю о том, как быстро маленькие дети вырастают и покидают родной дом. Но до этого еще далеко, особенно малышу. Джин принесла пиво, и мы включили канадскую программу без рекламы. Концерт Виктора Герберта.
— Ну?
Джин, я понял, немного нервничала. У нее для размышлений был целый день, поскольку дети под ногами не путались.
— Вижу, они их взяли.
«Их» и «они» — это купюры и люди, которые продали мне покрышку и аккумулятор.
— А как же, — сказал я. — Все в ажуре.
Джин поставила бокал с пивом и посмотрела мне прямо в глаза.
— Майк, то, что ты делаешь, запрещено законом. Ты хочешь сесть в тюрьму, хочешь, чтобы дети узнали, как их отец…
Тут я ее перебил.
— А ты укажи, — вызывающе потребовал я, — каким образом я нарушаю закон.
— Ну-у…
Я не дал ей договорить.
— Во-первых, эти купюры не фальшивые. Они настоящие — словно их напечатали в Вашингтоне. И не копии, поскольку «копия» подразумевает попытку воспроизвести оригинал. А эти ничего не воспроизводят, они подлинные. Я показал их тебе под микроскопом, и ты со мной согласилась.
Я был прав, и она это знала. Я не сомневался, что даже атомы в исходной купюре и дубликатах были идентичны.
Ей нечего было возразить. Она просто смотрела на меня, а ее сигарета тлела в пепельнице. Я включил радио погромче. Некоторое время мы сидели и молчали. Потом она спросила:
— Майк, а кто-нибудь еще в вашей семье делал что-либо подобное? Кто-нибудь, про кого ты знаешь наверняка?
Насколько мне было известно, нет.
— Мою бабушку посещали предчувствия, и примерно половина их сбывалась, а моя мать находила потерянные вещи. Тетя Мэри до сих пор видит безумные путаные сны. Вот, собственно, и все, если исключить тот факт, что моя мать родилась в рубашке, а когда я был еще совсем маленьким, она постоянно повторяла, что я научусь делать деньги, стоит мне по-настоящему захотеть.
— Ну, а как насчет твоей родственницы, которую сожгли живьем в Белфасте? — осведомилась Джин.
Я оскорбился.
— В графстве Монахан, то есть очень далеко от Ольстера. Это была моя двоюродная прабабушка Бриджит-Нора. И ее сожгли, потому что ее отец был испанцем и потому что во время Великого Голода у нее всегда хватало еды и золота, а не из-за того, что она была ведьмой.
— Твоя бабушка всегда говорила, что она была ведьмой.
— Давай рассуждать логично, — сказал я. — Бриджит-Нора родом из Коннота. Ну, ты понимаешь. Как валлоны и фламандцы или пруссаки и баварцы…
— Хватит об истории Ирландии. Ты сказал, что твоя мать…
— Да, она говорила, что я получу много денег, когда они будут мне особенно нужны. Но ты же сама мать и знаешь, как родители пророчат счастье своим детям.
Джин вздохнула и разлила последнюю бутылку пива по бокалам — строго поровну.
— Твоя мать, бесспорно, хорошо знала своего сыночка. «Когда они будут тебе особенно нужны!» Майк, если из этого ничего не выйдет, я устроюсь на работу. Я не могу дольше это терпеть — ни мяса, ни новой одежды, ни нормальной еды. Я больше не в силах сносить такую жизнь!
Да я и сам уже не мог больше терпеть. Перехватывать пятерку, ездить в машине, которая официально не существует уже двенадцать лет, заправляться бензином и маслом по системе «расплачусь в пятницу», носить костюмы, которые… ну, вы понимаете. А двум ребятишкам придется еще долго ждать, пока они поселятся в собственном доме, который их отец сумеет купить на свой заработок.
Я никогда ни перед кем на коленях не стоял, с тех пор как был малышом. Но в эту ночь я просто рухнул на пол перед Джин, и мы все друг другу выложили. Все то, о чем люди обычно умалчивают, но постоянно думают. Я сказал ей, чего хочу, и она поведала о своих надеждах, и мы вместе совсем разнюнились. В конце концов мы встали с пола и пошли спать.
Утром я поднялся раньше ребят, что для меня большая редкость. После завтрака я позвонил боссу и объяснил ему, куда он может засунуть свою работу. В это утро мы просидели на кухне почти два часа, изготовляя дубликаты десятидолларовых купюр, и Джин вела счет, пока у нас не набралось две тысячи долларов — холодной твердой зеленой наличности, — столько денег у нас никогда не бывало за всю нашу совместную жизнь (впрочем, и до этого тоже). Затем мы взяли ребят и поехали на такси в центр. И покупали, покупали, покупали. За наличные, не глядя на ярлычки с ценой. Ну, конечно, Джин иногда пыталась посмотреть, когда думала, что я не замечу, но я всякий раз отрывал ярлычок и засовывал в карман.
Велосипед, и мопед, и другие объемистые вещи мы распорядились доставить в дом, а остальное унесли сами. Жена хозяина квартиры была просто потрясена, когда мы вернулись домой в другом такси, багажник которого был набит пакетами. Она поспешила выразить нам соболезнование по поводу печального события, из-за которого мы уехали в одном такси, а вернулись в другом. Ничего серьезного, она надеется. Мы сказали, да-да, ничего серьезного, и захлопнули за собой дверь.
Ну, это было только началом. Два-три дня непрерывных покупок обеспечат вас жутким количеством всякой одежды. Через три недели у нас было все, что только мы могли надеть на себя, и мы начали серьезно подумывать о чем-нибудь для дома. Наша плита находилась при последнем издыхании еще до того, как мы ее купили, а мебель хранила царапины и пятна с тех дней, когда ребята еще ползали и разбрызгивали все, что могли.
Впрочем, мебель мы покупать не хотели, пока не найдем загородный дом, чтобы жить на лоне природы. Однако все дома, которые мы осматривали во время воскресных поездок, оказывались либо слишком дорогими, либо слишком далеко расположенными, либо еще что-нибудь слишком. А потому я позвонил в «Бар Арта», куда иногда заглядывал в дни получки.
— Арт, — спросил я, — ты помнишь агента по недвижимости, который навязывал мне коттедж, пока не узнал, что у меня нет денег его купить?
Еще бы он не помнил.
— Собственно говоря, он сейчас здесь, продает мне страховку. А что?
Я сказал, что поговорил бы с ним насчет нового дома.
— Ну так валяй сюда. Отцепишь его от меня. Мне новая страховка нужна не больше, чем солома в голове. Придешь?
Конечно, я сказал, что уже выхожу.
Агент — даже если его фамилия и играла какую-то роль, я все равно ее позабыл — ушел в булочную за хлебом.
— Он сейчас вернется, — сказал Арт.
Ну ладно, подождем. Я попросил у Арта крепкого пива. Бутылка была чересчур холодной, и я немножко погрел ее в ладонях. Когда бар полон, пиво едва успевает охладиться, а когда посетителей мало, как сейчас, бутылки — чистый лед.
— Арт, — сказал я, — газеты тут нет. Что ты читаешь, кроме «Нейборхуд шоппинг»?
Он оторвался от кассовой ленты, с которой сверялся.
— Не знаю, Майк. Вон целая пачка почты, которую я еще не просмотрел. Может, там есть «Бар ньюс». Сам погляди, а я пока посмотрю, сколько наличности вчера прикарманил ночной бармен.
Он придвинул ко мне груду всяких почтовых отправлений. Я прежде иногда помогал Арту, чтобы подзаработать доллар-другой, а он знал, что в пачке ничего не найдется, кроме обычных рекламных соблазнов, и не возражал, если я их почитаю.
«Бар ньюс» там не оказалось, и я лениво перебирал содержимое пачки, поглядывая на восторженную рекламу водопроводных кранов, фальшивых очков и средства для прочистки канализационных стоков. Но тут я наткнулся на одно любопытное объявление… Следует пояснить, что я читаю все, начиная от указателя маршрута на трамвае до аптечных сигнатурок и включая объявления «Разыскивается» на почте.
Это объявление представляло собой копию, какие адресуют мелким предпринимателям ближайшее почтовое отделение или отделение Федерального Резервного банка их округа. Оно ничем не отличалось от всех прочих: указания на недостатки, или ошибки, или небрежности в поддельных купюрах, всегда циркулирующих по стране. Однако это предостережение словно ударило меня током.
Оно гласило:
ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ЭТОЙ ДЕСЯТИДОЛЛАРОВОЙ КУПЮРЫ
Банкнота Федерального резерва, серия G, серийный номер G 69437088 D, год выпуска 1934, с 7 напечатанной в четырех углах банкноты. Портрет Александера Гамильтона.
ЭТО ИСКУСНАЯ ПОДДЕЛКА!
На первый взгляд, ее можно отличить только по приведенному выше серийному номеру. Особое предупреждение продуктовым магазинам и магазинам готового платья. Пока этих банкнот найдено мало, предположительно они — только первые образчики, своеобразная «проба пера». Если вы увидите такую банкноту, задержите того, кто будет ею расплачиваться, под каким-нибудь благовидным предлогом и позвоните…
Дальше шел номер федеральной службы.
Мне этого было достаточно. Я смял объявление и швырнул его на пол, словно жабу. Арт покосился на меня:
— Что случилось?
— Арт, — сказал я, — налей мне еще пива. Или лучше чего-нибудь покрепче.
Я выпил стопку и запил пивом. А к этому я совсем не привык и сидел, стараясь совладать с дыханием. Мне даже в голову не пришло, какого я свалял дурака, пока Арт не вернулся от кассы с поддельной десяткой в руке.
— Вот что, Майк, забирай-ка свою десятку. Заплатишь мне потом, если не хочешь получить сдачу одной мелочью. Час ведь еще ранний, а последние два типа расплатились двадцатками. Договорились?
Еще как!
— Конечно, Арт. Я знаю, как это бывает. — Я забрал десятку из его протянутых пальцев дрожащей рукой. — Собственно говоря, мне и не надо было давать тебе эту десятку. У меня хватит мелочи… — я высыпал пригоршню монет на стойку. — Выпей со мной, я угощаю.
Арт выпил еще пива, я допил свое, и вышел, и сел в машину, и сидел в ней, и тихонечко трясся в мужском варианте истерики. Домой я добрался благополучно и залез в постель, почти ничего не сказав жене. И пролежал полночи в размышлениях.
Нет, я себя мошенником не считаю и вовсе не хочу им становиться. Вообще, я как-то об этом не задумывался, потому что эти десятидолларовые дубликаты казались нам с Джин такими безупречными. Но мне теперь предстояло принять решение: продолжать ли наши занятия или вернуться к прежней собачьей жизни?
Деньги? Так правительство же их печатает, отсылает в банк, и оттуда они попадают к тем, кто их расходует. Пройдя через сотни или тысячи рук, каждый раз играя роль покупающего или продающего катализатора национальной экономики, они изнашиваются — бумага ветшает, а то и рвется. Тогда их собирают, отправляют назад в Вашингтон и уничтожают. Но не все.
Некоторые неизбежно будут утрачены — сгорят в огне или утонут в воде, а также будут закопаны в неизвестных тайниках безымянными скрягами, чтобы истлеть без пользы. Монетный двор выпустит миллиард долларов хрустящими зеленоватыми купюрами, которым предстоит вернуться туда ветхими и в количестве, уменьшившемся на тысячи пропавших купюр. Такое ли уж это преступление — восполнить потерю? Правительству придется напечатать взамен не больше, чем было напечатано в прошлый раз; люди, которые потратили эти деньги, ни на йоту не увеличат потери своих сбережений из-за инфляции; промышленность нисколько не пострадает, а может быть, сбыт даже увеличится.
Вот как я смотрел на это: никто ничего не потеряет, а одна семья выиграет. Но теперь какой-то банковский кассир опроверг мои рассуждения, острым взглядом обнаружив повторения одного и того же номера. Ни в чем не повинные люди, взяв мои дубликаты, понесли убытки, поскольку все поддельные деньги автоматически конфискуются. Дядя Сэм не терпит фальшивых символов. Быть может, из-за меня понесли убытки какие-то мои друзья, мои знакомые. И все лишь потому, что я по глупости использовал для всех моих дубликатов одну-единственную купюру.
Возмущенный потолок смотрел на меня сверху с омерзением, и я решил ничего не говорить жене. Я сам найду выход, не втягивая ее. Наконец я заснул — примерно через час после того, как перестал искать выход.
Встав утром, я «повторил» пятидолларовую купюру.
И все сошло отлично. Собственно, мне ничто не мешало сделать любую купюру на выбор. Просто та десятка была первой, а к тому же единственной в нашем доме. Ну и мне карман, полный десяток, был больше по вкусу, чем карман, полный пятерок.
Когда я изготовил первую пятерку, то открыл свой бумажник, извлек все имевшиеся в нем пятерки и сделал по дубликату с каждой. Потом обыскал сумочку Джин и проделал то же самое. Когда я закончил, у меня оказалось двенадцать дубликатов и двенадцать оригиналов. Гордясь собой, я откинулся на спинку кресла и начал прикидывать вероятность того, что какой-нибудь банковский кассир заметит идентичные номера на двух пятерках, если купюры эти поступят в банк с интервалом в два дня или в две недели.
Затем с пачкой купюр я отправился делать покупки.
Полагаю, разумней всего будет рассказать, чем я занимался в следующие несколько месяцев. От первой пачки пятерок я избавился в разных магазинах, тратя в каждом одну или две. Иногда мне удавалось обменять четыре пятерки на двадцатку или две десятки. Тогда я дуплицировал самую большую купюру, а затем расплачивался оригиналом и дубликатом в двух разных магазинах подальше друг от друга.
За два-три месяца я посетил больше офисов, больше баров и больше самых разных магазинов, чем за предыдущие десять лет. Однако без неприятностей не обошлось. Дело дошло до того, что продавцы, когда я входил в магазины, испускали шутливые стоны и жаловались, что, уж конечно, я миллионер, раз у меня всегда с собой только пятерки, или десятки, или двадцатки. Мне это не нравилось, пусть все и ограничивалось добродушным поддразниванием. Поэтому я был вынужден тратить массу времени на разъезды, так, чтобы как можно реже делать покупки в одних и тех же магазинах. В черную записную книжечку я заносил адреса всех магазинов, где побывал, с пометками, что там было куплено, зашифрованными моим собственным кодом.
Примерно каждую неделю я забегал в банк и клал на свой счет сумму, которая мне представлялась разумной. И до чего же было приятно входить в банк с чековой книжкой и пачечкой денег, чтобы положить их на свой счет! Собственно, впервые в жизни я пользовался услугами банка не для того, чтобы получить денежный перевод или кассировать сберегательную облигацию, которую по требованию моего босса покупал в согласии с планом налоговых льгот на суммы, расходуемые на заработную плату.
Дошло даже до того, что клерки в банке широко мне улыбались и говорили: «Дела, наверное, идут хорошо, мистер Макнолли!» А я в ответ сурово хмурился и жаловался, что страна летит ко всем чертям из-за высоких налогов. Я знал, что от меня ждут именно таких слов. Всякий, кто каждую неделю кладет деньги на свой счет, обязан ругать налоги. Чем больше сумма, тем громче вопли.
И мы купили новую большую машину. Ну, не совсем новую, но ей был всего год. Дилер, который мне ее продал, наверняка думал, что провернул выгодное дельце, сбыв такую пожирательницу бензина, но меня это не волновало. Чем больше бензина она сжигала, тем больше шансов было у меня остановиться еще у одной колонки и избавиться еще от одной купюры. И вообще, мне всегда хотелось иметь большую машину. Мою прежнюю я продал старьевщику, и у меня чуточку сжалось сердце, когда он утащил ее на буксире, а ее бамперы подрагивали на ветру.
Моя жена, которая так ничего и не узнала о том, как я чуть не вляпался, впервые в жизни получила всю одежду, все домашние приборы, все предметы скромной роскоши, о каких мечтала. Но она хотела купить дом.
— Майк, — сказала она, — на Туэлф-Майл-Роуд столько хороших домов! Давай купим такой, чтобы детям было, где играть.
Я сказал ей, что еще не время, и настоял на своем. В конце-то концов, моего банковского вклада только-только хватило бы на уплату за дом, а я не хотел рисковать, пока не получу возможности покрыть все расходы, которых потребует покупка нового дома.
И мы продолжали жить, где жили, и глаза у нашей хозяйки выпучивались всякий раз, когда мы возвращались с новой покупкой. Она пыталась что-нибудь выведать, но мы не откровенничаем с людьми, которые нам не нравятся.
Было только одно место, где меня подстерегали неприятности, и именно там мне они были нужны меньше всего. Естественно, я не мог не заглядывать в «Бар Арта». Я же много лет был тамошним завсегдатаем, и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-нибудь решил, будто я зазнался. А сверх всего, я люблю играть в карты и люблю выпить пивка. Поэтому я продолжал заглядывать туда не реже, чем раньше, и старался придумывать ответы на все вопросы, которые на меня сыпались. Если Кто-то, кто всегда балансировал на краю банкротства — как и подавляющее число клиентов Арта, — вдруг является одетым с иголочки, ездит на новой машине и иногда может позволить себе угостить друзей пивом, вопросы не могут не возникнуть. Я говорил им, что делаю то и делаю это, но все равно не мог удовлетворить их любопытства.
Наконец я позвонил типу, который год за годом пытался всучить мне новые страховки. Он пришел ко мне и выдал одну из своих речей. Я притворился, будто записываю цифры, которыми он сыпал, а на самом деле фиксировал его профессиональный жаргон. Я купил у него несколько страховок и заучил его словечки и выражения. Когда в следующий раз кто-то у Арта спросил, чем я зарабатываю на жизнь, я объявил всем, что продаю страховки, и выдал им заученную речь. После этого они оставили меня в покое.
На исходе года мы купили наш дом. (Мы все еще живем в нем, если вам интересно. Загляните к нам как-нибудь, если окажетесь возле Атика-Роуд под Рочестером. Большой дом на дальнем углу, около поля для гольфа.) Уплатили всю сумму наличными за участок семьдесят футов на двести. Ребята влюбились в него с первого взгляда — тут, я полагаю, свою роль сыграли качели и горка на заднем дворе. И совсем скоро они стали коричневыми, как полинезийцы, и Джин стала темнее. Она ведь проводила (и проводит) больше времени, вскапывая клумбы во дворе и сажая цветы, чем я сплю.
Это была просто удивительная жизнь. Мы вставали по утрам, когда хотели — то есть летом, в дни школьных каникул, — и сидели-посиживали, пока у нас не возникало желания чем-нибудь заняться. А когда придумывали что-нибудь интересное, то исполняли, что нам захотелось, не подсчитывая заранее, сколько мы можем потратить. Если мы желали остаться ночевать в городе, то оставались, выбирая отель по вкусу. А когда мы регистрировались в этом отеле, то не начинали с вопроса, во сколько нам обойдется этот номер, и Джин шла со мной через вестибюль, не смущаясь своего костюма.
Когда у ребят наступили летние каникулы, мы отправились в большое путешествие, на этот раз к озерам Висконсина, а затем в горы Южной Дакоты. Когда мы вернулись домой в середине августа, почтовый ящик был набит обычными рекламными объявлениями, и, бегло их проглядев, я швырнул всю пачку в мусоросжигатель, что оказалось ошибкой. Случилось это в августе, а в сентябре к нам явился незваный гость.
Был чудесный денек индейского лета: легкий ветерок, теплое солнце и голоса детей, играющих во дворе.
— Моя фамилия, — сказал он, — Мортон. Фрэнк Мортон. Я сотрудник Налогового управления.
Джин чуть не хлопнулась в обморок.
— У вас такой симпатичный дом, мистер Макнолли, — сказал он. — Меня он всегда восхищал.
Я поблагодарил его.
— Нам он тоже нравится, мистер Мортон. И ребятам. Вдали от уличного движения.
Что еще сказать, я не нашел.
Он согласился.
— Собственно говоря, мой сын часто приходит сюда поиграть.
Я удивился.
— Ну, вы не могли его не видеть, — продолжал Мортон. — Такой карапуз.
Я сразу понял, о ком он говорит.
— Малыш Фрэнки? Ну, конечно же! Он очень любит пирожки моей жены. Ведь так, Джин?
Джин сказала спасибо за то, что я ей напомнил про пирожки в духовке, извинилась и ушла, бросив меня выпутываться в одиночестве. Но я не обиделся. Я же всегда говорил ей, что с самого начала и до конца это только моя идея, и если что-нибудь произойдет, я сам разберусь. И я знал, что теперь она стоит на кухне, прильнув ухом к двери.
— Собственно говоря, я здесь не поэтому, мистер Макнолли. В определенном смысле это, так сказать, своего рода дружеский визит.
Мне это понравилось.
— Всегда рад, мистер Мортон. Вы, наверное, живете в доме напротив бакалеи?
Так оно и оказалось.
— Я сказал, что это «дружеский визит», но отчасти все же и деловой. Я упомянул, что служу в Налоговом управлении.
И снова сердце у меня прыгнуло мне в глотку.
— Налоговое управление? Ах, да.
— Видите ли, мистер Макнолли, малыш Фрэнки так любит играть с вашими ребятами, что я подумал: не избавить ли вас от небольшой неприятности. Раз уж я живу на одной с вами улице, то могу оказать маленькую услугу соседу.
Я никак не мог понять, к чему он клонит. Мне оставалось только держаться повежливее и предоставить ему говорить дальше. Что он и сделал.
— Поскольку я работаю в Управлении, через мой стол проходит много всяких документов. На днях фамилия и адрес на одном показались мне знакомыми. Я взглянул еще раз и убедился, что они ваши. На нашей улице вы единственный Макнолли, вот я и подумал: надо бы заглянуть к вам по дороге домой и предупредить вас.
— О чем предупредить?
— Ну, — продолжал он, — это была обычная повестка, какие рассылает Управление. Видимо, тот, в чьем ведении находится ваше досье, отправил вам письмо с просьбой побывать у него и обсудить неясности с вашей налоговой декларацией. А вы, видимо, проигнорировали это письмо.
Я открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Мортон торопливо продолжал:
— Мистер Макнолли, я знаю, что почти все лето вы были в отъезде, а поскольку это мой департамент, и мы — соседи, я знаю, что письма иногда пропадают на почте, вот я и решил заглянуть к вам и сказать, что, видимо, вы этого вызова не получили. Было бы неплохо, если бы вы явились лично и объяснили, что произошло. В конечном счете это избавит вас от многих затруднений. Просто скажите им, что я заглянул к вам по-дружески.
— Он еще не выговорился, но, по-моему, суть заключалась в том, что ему не нравился этот его сослуживец, и он захотел предостеречь меня, чтобы я принял меры, пока меня не взяли за горло.
Мы еще немного поговорили о его сыне, и моих ребятах, и обо всем, о чем говорят только что познакомившиеся люди, а затем он ушел с извиняющейся улыбкой. Он уже ощутил, что сунул нос в чужие дела, и потому чувствовал себя виноватым. Я сделал, что мог, чтобы облегчить ситуацию, а когда он прощался, Джин вышла из кухни с тарелкой пирожков для его жены.
Мы смотрели, как он идет по косой, вымощенной плитками дорожке, которая обошлась мне в двести долларов; мы смотрели, как он энергично зашагал к своему дому в квартале от нашего. Я спросил Джин, не дать ли ей сигарету. Она покачала головой.
— Нет, не сейчас. — И рухнула в ближайшее кресло. — Что теперь будет с нами?
Я сказал ей, что все улажу.
Она издала тот саркастический смешок, который приберегает для особых случаев.
— Да, ты все уладишь. Я так и знала, что рано или поздно ты попадешься. — И она всхлипнула.
Я не знал, то ли взбеситься, то ли обнять жену. Когда женщина плачет, по-моему, ни то, ни другое не срабатывает. Я что-то сказал, но тут же понял, что толку не будет, а потому схватил шляпу и поехал покататься. И сел играть в карты у Арта, куда уже давно не заглядывал. Арт так мне обрадовался, что угостил пивом меня и всех остальных, а это для Арта большая редкость. Когда я вернулся домой, Джин уже легла и притворялась, будто спит.
На следующее утро, ясное и раннее, я уже стоял в очереди у справочной Налогового управления. Я объяснил, зачем пришел, и через некоторое время стоял перед человеком с моим досье.
Его отличали большие уши и скверный нрав. Фамилия его была Джонсон — мистер Джонсон для меня, как он дал понять.
— Вам очень посчастливилось, Макнолли, что Фрэнк Мортон потрудился помочь вам по-соседски, как он выражается. Но это — в сторону. Вы не заполнили декларации о доходах за прошлый и позапрошлый годы. Почему?
Я не собирался выходить из себя, зато знал, что могу довести до белого каления его. Не терплю чиновников с комплексом неполноценности.
— Ну, Джонсон, — сказал я, — по очень веской причине. Поскольку в прошлом и позапрошлом году никаких доходов не имел.
Это был именно тот ответ, который он хотел бы, но никак не ожидал услышать. И он начал перетасовывать свои бумаги, как очумелый, не в силах поверить в свою удачу.
— Что же, Макнолли, — заявил он, торжествуя, — это довольно-таки странное заявление. У вас есть дом, оцененный в десять тысяч долларов, причем его стоимость все возрастает. Я прав?
Конечно, он был прав. Там, где я живу, налоги низкие, большинство счетов оплачивает завод реактивных двигателей.
— И вы не получали никакого дохода в течение двух лет, Макнолли?
— Джонсон, — сказал я ему печально, — я очень законопослушный человек. Я прекрасно знаю правила налогообложения — чего я не знал, того не знал, — а кроме того, я очень бережлив. Все мои костюмы шьет жена, и она выращивает всю нашу пищу. Мне не требуется никакого дохода, но от скуки я подумываю поступить на государственную службу. Что-нибудь еще, мистер Джонсон?
Нет, ничего. Однако, «вполне возможно, мы вас потревожим в недалеком будущем, Макнолли». Когда я повернулся, чтобы уйти, он отчаянно что-то писал красным карандашом.
До конца года Налоговое управление никак не давало о себе знать, и к следующему маю мы с Джин практически о нем забыли. Однако летом я получил повестку.
Судебным разбирательством это не было. Судья отсутствовал, а при мне не было адвоката. Мы просто сидели в неудобных креслах лицом друг к другу. Упоминать имена особого смысла нет. Это была просто встреча для выяснения, нельзя ли все уладить без суда. Вероятно, потому, что судебные разбирательства требуют много времени и денег. Впрочем, держались они вполне корректно, но свелось все к следующему:
— Мистер Макнолли, у вас есть дом, автомобиль и счет в банке.
Счет в банке был не очень большой, о чем я и упомянул.
— Достаточно большой для человека без доходов. И мы можем доказать — да-да, до-ка-зать, мистер Макнолли, что за прошедшие два года вы потратили на покупку различных товаров почти тридцать тысяч долларов.
Мне оставалось только признать этот факт и выразить восхищение их обстоятельностью. Но их это ничуть не смягчило.
— Итак, мистер Макнолли, вы здесь именно по этой причине. Мы не видим смысла подвергать вас всем тяготам судебного процесса и сопровождающей его огласки.
Они ждали, чтобы я согласился с ними, и я согласился.
— В первую очередь, мистер Макнолли, нас интересует не точная сумма вашего дохода, хотя это крайне серьезный вопрос, который необходимо решить до того, как будет поставлена точка. — Тут я выпрямился в кресле. — Да, не столько сумма, мистер Макнолли, сколько источник. На кого вы работаете и как вы это делаете?
— Что делаю?
Они были очень терпеливы, подчеркнуто терпеливы.
— Как вы принимаете ставки, мистер Макнолли? Как вам передают ставки и как вы производите выплаты, когда выигрываете или проигрываете?
— Какие ставки? — спросил я с недоумением. — О чем вы говорите?
Если вам не доводилось видеть, как презрительно изгибаются коллективные губы, вы многое потеряли.
— Послушайте, мистер Макнолли. Да послушайте же! Мы все практичные люди. Нам известно, что у вас есть какой-то источник дохода. И узнать мы хотим — нам это крайне любопытно, — каким образом вам удается вести ваше дело без каких-либо средств связи?
Они помолчали, давая мне время осмыслить вопрос, после чего последовало:
— Мы будем с вами откровенны, сэр: мы в тупике. И настолько в тупике, что, возможно, мы могли бы договориться и разрешить вам уплатить вашу налоговую задолженность без применения каких-либо санкций.
Я засмеялся. Сначала засмеялся, а потом взвыл от смеха.
— Так, значит, это вы, — сказал я, — источник всех щелчков и треска, которые последнее время мы слышим в телефонной трубке! И, думается, вы источник всех тех легковушек и грузовиков, которые терпели поломки в пределах квартала от моего дома! И вы все-таки не установили, как я принимаю ставки и как произвожу выплаты. Побьюсь об заклад, что наш новый молочник и новый булочник из ваших!
Они дали мне посмеяться, но им это не понравилось. Один из федералов встал и грозно навис надо мной.
— Мистер Макнолли, для вас тут ничего смешного нет. Вы пришли сюда свободно и можете свободно уйти. Но в одном я вас заверяю: вы вернетесь сюда менее приятным и гораздо более официальным образом, как только мы передадим имеющиеся улики по инстанции.
Они все заметили, что меня это не обрадовало.
— Вы когда-нибудь задумывались, сэр, каково придется вашей жене и детям, если вам предъявят обвинения? Готовы ли вы понести наказание за то, что сознательно избегали уплаты налогов целых два с половиной года? Как бы вы там ни общались с сообщниками, вы не сможете вести игорное дело в тюрьме. Вы об этом подумали, мистер Макнолли?
Подоходный налог? Тут мелькнул один малюсенький шанс. Мне до жути не хотелось идти на это, но шанс есть шанс. Я знал, что не хочу впутывать Джин в то, что заварил. И детей втягивать в неприятности нельзя. Получат их сполна, когда станут взрослыми.
Федералы продолжали наседать на меня, а я продолжал размышлять. Малюсенький шанс все-таки лучше никакого. И тут они сами вывели меня из затруднения. Кто-то сказал:
— …и вы не можете сидеть тут и твердить нам, будто весь этот доход получали из воздуха.
Я перебил:
— Что вы сказали?
— Мы говорим о невозможности того, чтобы…
— Да нет. Чуть раньше. Что вы сказали про деньги из воздуха?
Коллективная ухмылка.
— Не будьте слишком уж буквальны, мистер Макнолли. Мы знаем, что у вас есть деньги, и мы хотим выяснить, где и как вы их получили.
И я им объяснил.
— Из воздуха, как вы и сказали. — Я вытащил бумажник. — Можете сравнить номера на этих купюрах. — И я протянул пачечку. — Получать деньги прямо из воздуха — наилучший способ. Никаких микробов.
Они взглянули на серийные номера, и сравнили купюры, и принялись визжать, как табун жеребцов, не получивших свое. И все еще визжали, когда я спокойненько ушел.
Возможно, они отпустили меня только потому, что я откровенно все выложил.
— Неважно, откуда они у меня, — сказал я на прощание. — Вы признали, что не можете отличить одну от другой. Если завтра вы придете ко мне домой, я вам покажу, откуда они взялись.
Один из них сказал, что у них есть другие улики, и в конце концов они меня застукают, пусть и через два года.
— Но разве вы не предпочтете выяснить все разом? Вы знаете, что я далеко не уеду, если попробую сбежать, а у меня и намерения такого нет. Дайте мне время все подготовить… нет, ни со мной, ни на меня никто не работает, если вы об этом подумали… и завтра вам все станет ясно.
Я не пытался оторваться от машины, которая следовала за мной до самого дома. Потом я уговорил Джин утром уехать с детьми к ее матери и выпил три банки пива, прежде чем сумел заснуть.
Утром я уже побрился, оделся и позавтракал, когда Джин и ребята укатили к бабушке. Я знал, что за ними увяжется какой-нибудь «хвост», но это и к лучшему. Не успела она выехать на улицу и скрыться из вида, как, точно по уговору, в бой вступила «морская пехота». Два невозмутимых человека, которых я прежде не видел. Зато я насмотрелся достаточно фильмов, чтобы определить кобуру под пиджаком.
Они были изысканно вежливы и вошли так, словно ступали по очень дорогим инкубаторным яйцам. Я выдал им дежурную улыбку и по банке пива на нос.
Они представились как Налоговое управление и Секретная служба, и я заморгал. Секретная служба-то тут причем?
Он мне объяснил.
— На Секретную службу возложена ответственность, — сказал он, — предотвращать и прекращать выпуск фальшивых денег.
Ну, я знал, что шанс был малюсенький. Мне оставалось только прогалопировать на лошади, раз уж я заказал седло. И я откашлялся.
— Что же, джентльмены, я пригласил вас сюда добровольно. Мне кажется, лучше будет распутаться с этим раз и навсегда. — Секретная Служба хмыкнул. — А наилучший способ — признаться во всем. Верно?
— Верно.
Я сунул руку в карман.
— Поглядите на них. Они фальшивые или настоящие? — И я протянул им пачку купюр.
Секретная Служба отошел с ними туда, где утреннее солнце свирепо светило в щели жалюзи, и достал из кармана лупу. Он простоял там довольно долго, прежде чем вернулся к нам и сел. Я спросил его:
— Так они настоящие или подделка?
Секретная Служба пробурчал:
— Настоящие. Но только на всех одинаковые номера.
— Прекрасно, — сказал я. — Вероятно, платят вам не слишком много. Захватите их с собой, когда будете уходить.
Температура упала на сорок градусов. Мне не требовалось быть чтецом чужих мыслей, чтобы понять, почему.
— Нет, я не стараюсь всучить вам взятку. Просто я подумал, что это наглядно объяснит то, что я сказал вчера… ах, да, верно! Вас же там не было! Ну, кто-то сказал, что деньги из воздуха не появляются, а вот эти как раз появились.
Налоговое Управление поверил мне не больше, чем Секретная Служба, о чем тут же поставил меня в известность.
Я пожал плечами.
— Значит, вам требуется кое-что поубедительнее.
Они кивнули.
— Сколько при вас денег? Нет, не монет, только купюры. Долларовые, пятерки, десятки, двадцатки… — Я попробовал сострить. — Поскольку ваши должности не выборные, думаю, что купюр покрупнее у вас не найдется. — На шутку они никак не отозвались, но вдвоем набрали около шестидесяти долларов в купюрах различного значения, и я аккуратно разложил их на кофейном столике.
— Ну, хорошо. Вот, что я имел в виду… — Я устроил их поудобнее перед стеклянным верхом столика. Первой купюрой в верхнем правом углу был доллар, и я велел им смотреть на поверхность столика рядом с ним, а сам уставился на бумажку и сосредоточился.
Поверхность стекла затуманилась, и начал возникать дубликат, симпатичный, зелененький, глянцевитый. Когда процесс завершился, я откинулся на спинку и велел им взять доллар вместе с его двойником и исследовать их, сколько душа пожелает. Пока они держали новую бумажку в солнечном луче и оглядывали ее под всеми возможными углами, я быстренько удвоил остальные купюры и пошел на кухню за пивом.
Они до того сосредоточились на первой бумажке, что даже не заметили моего исчезновения. Когда они обернулись ко мне, я сидел на своем месте с сигаретой, тремя новыми жестянками пива и выжидательной улыбкой на губах. Потом они поглядели на кофейный столик и увидели остальные дубликаты.
Секретная Служба посмотрел на купюры на столе, потом на те, которые держал в руке, потом на Налоговое Управление.
— Господи Боже ты мой! — сказал он и рухнул в кресло.
Понадобилось некоторое время, чтобы они наконец перевели дух, и немного сверх того, прежде чем они вернули себе способность задавать разумные вопросы.
— Вероятно, вы мне не поверите, — предостерег я. — Я и сам до сих пор не верю.
Секретная Служба снова посмотрел на Налоговое Управление.
— После этого, — сказал он, — я поверю чему угодно. Валяйте, Макнолли, вы сами поставили себя в дурацкое положение, так послушаем, как вы из него выберетесь.
Этого я спустить никак не мог.
— В дурацком положении не я, а вы. Я сотворю миллион таких купюр, если вы захотите, а нет, так в худшем случае проведу пару лет в тюрьме. Если мое положение совсем плохо, то пусть таким и остается. С другой стороны, если вы признаете, что я чист, как стеклышко, я пойду вам навстречу. Договорились?
Секретная Служба пробурчал:
— Моя обязанность устанавливать источник фальшивых денег. Тут тебе и конец, приятель.
Но я продолжал давить на него:
— Предположим, вы сможете сообщить, что покончили с источником. Предположим, вы сумеете доказать это и себе, и вашему боссу. Буду я очищен от всех обвинений? И если я просто уплачу налоговую задолженность, этого хватит?
Налоговое Управление замялся.
— Задолженность по налогам всегда можно уплатить вместе со штрафом, если нами установлено, что преступное намерение не имело места.
— Ну а вы как? — спросил я у Секретной Службы. — Согласны?
Но он был упрямым, не хуже меня.
— Нет, Макнолли. Ты перегнул палку.
Но я продолжал наседать.
— Предъявить мне вы можете только обвинение в наличии у меня денег, которые вы именуете фальшивыми. А на мой взгляд, никакой фальши в них нет. Может, печатную машину заело или еще какие-нибудь неполадки, оттого и номера получились идентичными.
— Ты создал эти бумажки здесь и у меня на глазах!
— Неужели? — сказал я. — А может, это цирковой фокус? Я отличный фокусник.
— Зрение меня никогда не обманывает. Ты изготовил эти деньги прямо здесь, передо мной. Я не знаю, как ты это сделал, но узнаю.
Вот он и сказал то, чего я ждал.
— Вы видели, как я делал деньги прямо у вас на глазах? Без печатного станка или какого-то другого приспособления? Как к этому отнесутся присяжные? Что они подумают о вашем психическом здоровье? И вашем? — я обернулся к Налоговому Управлению. — И ведь вы по-прежнему не знаете, как я это делаю, и никогда не узнаете, если я вам не расскажу. Правильно?
Налоговое Управление помотал головой и простонал:
— Боюсь, что так.
Секретная Служба выругался.
— И вы туда же? Хотите, чтобы этому… этому фальшивомонетчику все сошло с рук? Да ведь…
Тут я упомянул старую пословицу про синицу и журавля, и он так злобно хмыкнул, что сдул все купюры со столика. Их никто не поднял.
— Ну так как же? — не отступал я. — Поразмыслите, а я принесу еще пива.
— И не думай! — взвизгнул он и двинулся было за мной на кухню, однако Налоговое Управление толкнул его назад в кресло и наклонился над ним. Я слышал, как они отчаянно перешептываются, и делал вид, будто никак не найду открывалку для банок. Дал им пошептаться минуты две, а потом вернулся в комнату и нашел открывалку там, где ее оставил, вскрыл банки и развалился в кресле. Секретная Служба был темней грозовой тучи.
— Ну, решили что-нибудь? — осведомился я. — Буду рад сотрудничать, но только не под дулом пистолета.
Его брови сдвинулись еще более грозно.
— Где у вас телефон? Мне придется доложить начальству.
Налоговое Управление страдальчески поморщился.
Секретная Служба отошел к телефону и что-то забормотал в трубку. Минут через десять он вернулся и опустился в кресло.
— Он скоро придет. Подождем.
Ну, мы сидели и прихлебывали холодное пиво, пока не появился босс. Я как раз смотрел в окно и видел, как фургон телефонной компании высадил ничем не примечательного ремонтника и остался стоять с незаглушенным мотором.
Я опять проделал то же самое с кофейным столиком и купюрами. И всю комнату замусорил деньгами, прежде чем эти ребята сдались. Я уже побаивался, что пива может не хватить.
Босс сказал:
— Какие гарантии, что это прекратится?
— Когда вы узнаете, как я это делаю, вы сами сможете гарантировать. Итак…
Босс сказал:
— Нет. Прежде надо многое выяснить. Во-первых…
Я его оборвал:
— Выясним вот что. Я расскажу вам, как делаю деньги. Я отдам вам… приспособление. А от вас требуется только обещание, что за прошлое меня не привлекут. В моем предложении нет никакого подвоха — я больше не делаю денег, а вы оставляете меня в покое до конца жизни. Если одна из сторон нарушит свое обещание, договоренности конец, и другая может делать все, что сочтет нужным.
Он вцепился в оброненное мной слово:
— Приспособление! Вы их делаете, по-настоящему делаете? Это не оптическая иллюзия?
Я кивнул.
— Да, делаю. Прямо у вас на глазах. Если мы договоримся, вы заберете приспособление. А я никогда больше не сотворю и десяти центов!
Босс посмотрел на Секретную Службу, Секретная Служба посмотрел на Налоговое Управление, и они все посмотрели на меня, а я извинился, что покину их. Когда я вернулся из ванной, они явно нервничали. Заговорил босс:
— Макнолли, помоги вам Бог, если вы лжете. Мы пойдем на сотрудничество, потому что другого выхода у нас нет. Ну ладно, мы не предъявим обвинений за то, что вы уже совершили. Но если вы попробуете снова провернуть что-то в таком же духе, то пожалеете, что родились на свет. И я говорю серьезно. Это ведь может стоить нам всем наших должностей. Вы совершили тяжкое преступление, но остаетесь на свободе. Все ясно?
Свое предупреждение он пролаял, и я понял, что это не пустая угроза. Но и я говорил серьезно. А потому сказал, что меня это вполне устраивает.
— Тем лучше. Ну так выкладывайте. Как вы это делаете?
Я рассмеялся.
— Я открыл это совершенно случайно. Вы и сами можете. Вот этот кофейный столик…
Они поглядели на столик.
— Ну и что?
— Вы — начальник, — сказал я ему. — Начните первым. Просто положите какую-нибудь купюру на стекло и начните думать. О том, как было бы приятно получить еще одну, такую же. Думайте о том, на что уйдет ваше следующее жалование.
Надо отдать боссу должное. Мысль, что он поставит себя в дурацкое положение, была ему невыносима, но он попытался. По-настоящему попытался. Достал купюру из бумажника и скептически уронил на столик. Поежился под взглядами остальных двоих, бросил свирепый взгляд на меня, а потом попробовал сосредоточиться на деньгах. Ничего не произошло.
Он посмотрел на меня и открыл было рот…
— Это не розыгрыш, — сказал я мягко. — Вы первый, кто об этом узнал. Даже моя жена не догадывается.
Что было абсолютной правдой.
Он снова сосредоточился. Я сделал знак Секретной Службе и Налоговому Управлению отойти в сторону — боссу будет легче, если мы трое перестанем дышать ему в спину. И мы отошли на несколько шагов. Я отхлебнул из моей банки.
И чуть не захлебнулся, услышав, как ахнул босс. Я снова торопливо нагнулся над столиком. Все повторилось: туманная дымка, зеленый цвет и готовая купюра. Босс выпрямился и утер лоб.
— У-уф, — сказал он.
— Дайте, я попробую, — почти хором сказали Секретная Служба и Налоговое Управление. Они по очереди нагнулись над столиком. Все повторилось.
Тут они опустились в кресла, ожидая, что скажу я. Но я только откинулся на спинку, ожидая их вопросов. Первый мне задал босс:
— Как вы это делаете?
Я сказал ему абсолютную правду.
— Не знаю. Просто как-то вечером я сидел с женой и думал о наших долгах, и тут она вынула наши последние десять долларов и положила на столик, показать мне, на какой мы мели. И я сидел и грустно думал о жизни вообще. И вдруг, понимаете, перед нами оказались две десятки. Вот так.
Они все обернулись к кофейному столику. Босс сказал:
— Откуда у вас этот… портативный монетный двор?
— Наследство от родственников, — сообщил я ему и продолжал объяснять про баньши, эльфов и прочую нечисть. Он ни слову не поверил. В отличие от Секретной Службы. Позднее я узнал, что фамилия того была Келли. Тоже кельтские предки.
— Так что же нам теперь делать? — спросил босс с раздражением.
— Я ведь сказал вам, что вы можете забрать приспособление. — (Ничего другого я и не хотел.) — У меня есть дом, машина и достаточно денег в банке. Я всегда думал, что мог бы писать рассказы, если бы мне представился шанс. И все время ждал. А теперь вот дождался. Забирайте столик на здоровье.
Он поглядел на столик.
— И кто угодно может его задействовать? Кто угодно?
— Наверное. Вы же сами только что…
Без малейшего колебания он ударил рукояткой пистолета по столику. Раздался отчаянный звон, в котором чудилось что-то женское. Ковер усыпали осколки.
— Унесите эту… эту дрянь наружу, — скомандовал босс, и Секретная Служба вытащил деревянную подставку на крыльцо. Босс прыгнул на нее и топтал, пока не остались только щепки. А Секретная Служба самолично принес из фургона псевдотелефонной компании канистру с бензином.
Мы все смотрели, как горели щепки, пока от них не остался только пепел, который развеял ветер, едва я легонько поворошил его носком ботинка. Затем они ушли все вместе, не сказав ни слова. Никого из них я больше никогда не видел. А Келли узнал по фотографии в газете, когда он несколько лет спустя получил повышение.
Вот и вся история. Больше я никогда не делал купюры — слово было дано, столик разбит и сожжен, пепел унес ветер. Иногда я пописываю рассказы, но мой талант невелик, и продаю я лишь немногие. Хорошо, что у меня были деньги в банке, когда столик сожгли. Теперь ведь раздобывать их далеко не так легко, как когда-то.
Иногда я жалею, что лишился кофейного столика — как-никак семейная реликвия. И пока он у меня оставался, делать деньги было так легко, что жизнь казалась сладким сном. Но все-таки хорошо, что босс разбил его и сжег. Если бы он сохранил его на время, то безусловно выяснил бы, что это был самый обычный столик, а купюры изготовлял я, пока они тупо пялились в деньги. Причина заключалась в моих предках, исключительно моих. Но то, о чем они не знают, вреда им не причинит. Я сдержал свое обещание. Однако я не давал обещания не сотворять дубликаты чего-либо другого.
В настоящее время немало людей занимаются поисками и реставрацией автомобилей старых моделей. В будущем году я поеду во Францию присмотреться к «бугатти», модель 51. Двадцать лет назад одна машина обходилась в сорок тысяч долларов, а теперь их сохранилось всего четырнадцать. Типчик по имени Парди, живущий в Нью-Йорке, заплатит, насколько мне известно, приличную сумму за пятнадцатую. А в Европе я, кроме того, изучу в музеях редкие марки и монеты. Мне говорили, что это тоже очень выгодное дело — абсолютно законное и куда более прибыльное, чем сочинение рассказов, вроде этого.