Это было в Коканде. Роман

35

Когда Юсуп вышел к завтраку, Хамдам, показывая на расставленное по столу угощение, сказал, усмехнувшись:

- Ну, ты видишь здесь все, кроме свинины. С нее меня тошнит.

- Да и меня тоже, - ответил, смеясь, Юсуп.

Они сели за стол.

- Жить теперь хорошо, а дальше будет еще лучше, - говорил Хамдам.

Занимая гостя, он вспомнил о голодных годах, о войне с басмачами и прославлял советскую власть. Он познакомил Юсупа с новой молодой женой, молчаливой стройной женщиной. У нее были красивые глаза, но косые, глядевшие в разные стороны, точно от стыда. Сквозь яркое шелковое платье, сшитое по старине, в широкую складку, выдавались ее узкие груди, острыми сосками впивавшиеся в шелк.

- Хороша? - хвастался Хамдам. - Большой калым дал.

- А где Рази? - спросил Юсуп.

- В Андархане, - ответил Хамдам. - Сегодня Насыров ее туда повез. Она больна.

И, не желая больше говорить о Рази-Биби, он быстро перевел разговор на другую тему. Он заговорил об Артыкматове.

- Меня хочет съесть твой друг. Но меня знает высшее начальство. А кто знает Абита? Я вместе с ГПУ уничтожал басмачей. И теперь у меня есть враги. Но я не боюсь. Они хотят съесть мою голову, а выйдет так, что они сами останутся без головы.

- Ты, видно, хорошо борешься за советскую власть?

- ГПУ знает, как я борюсь. Меня завалили подарками. Золотые часы дарили несколько раз. Оружие… - гордо ответил Хамдам. - Когда после областного съезда мобилизовали здесь ответственных работников на борьбу с басмачами, начальство спросило: «А где Хамдам? Почему его нет?» Сам Карим это сказал. И я поехал первый.

Хамдам поднял вверх указательный палец:

- Меня все знают. Я тогда многое сделал.

- А твой джигит Алимат стал басмачом? Нехорошо получилось.

- Нехорошо. Это Насыров виноват. Он подвел. Я послал их в бухарскую милицию. А Насыров пошел в басмачи. Но ведь он помог тебе. Мне рассказали. - Хамдам помолчал. - Я доверчив, - продолжал он. - А ты подозревал меня… Я помню это. Правильно! Всех надо подозревать… Я тоже всех подозреваю.

Сказав это, Хамдам покраснел и стукнул кулаком по столу:

- Что человек? Что есть в мире хуже его? Только Тимур умел править людьми. Русские не понимают жизни.

Хамдам откинулся на стуле, делая вид, что опьянел. Он обдумывал сказанное. Он десятки раз переворачивал в уме фразу, только что произнесенную, по-разному ее расшифровывая, стараясь представить себе, как она может прозвучать для Юсупа. Наконец он успокоился.

- Трудные времена! Но чем трудней, тем веселей, - сказал он, засмеявшись, глядя Юсупу в глаза. - Я мало видал чистых людей, но когда вижу - верю, что они бывают. Это ты… Ты как стекло.

Юсуп посмотрел на дрожащие губы Хамдама. Теперь Хамдам для него был понятнее, чем несколько лет тому назад. Тоном своего голоса, словечками, лестью Хамдам, сам того не замечая, выдавал себя.

Он скользил в руках, как рыба, и Юсупу было противно смотреть на него.

- Я дурной, - грустно сказал Хамдам, будто поймав мысли Юсупа. - Это верно. Я не скрываю своей души. Если бы ты знал мою жизнь! Нет, ты не добрый! Ты тоже злой. Да и нельзя быть добрым! Загрызут! Тут еще много черных людей. Я тебе обо всем расскажу, - пробормотал Хамдам и залпом выпил стакан водки. Потом наклонился к Юсупу, дыша ему в лицо: - Все против Артыкматова. Однажды басмачи напали на него. Чем у него поживишься? Нечем! Голо в доме. Никого не убили. Гостя ранили. Одному басмачу было заплачено шестьсот рублей, чтобы убить его. Это я знаю. Я расстрелял этого басмача. Артыкматов - дурак. Так ему от бога положено. Он думает, что я враг ему. Из-за чего? Из-за баранов. Да если бы не я, здесь и советской власти не было бы. Что мне бараны? Если хочешь, я сегодня тысячу достану. Я власть держу. Останься Беш-Арык без меня, тут муллы такое наговорят! При людях они - одно, а без людей - другое.

- А сам мечеть им строишь?

- А ты заметил? Кость надо кинуть, Юсуп. Выпьем!

Он выпил еще водки, ничем не закусывая.

- Все-то ты видишь, - сказал он, улыбаясь и покачивая головой. Зоркий ты человек. Большой будешь человек. За твою судьбу… - прибавил он и разлил водки еще по стакану. Сейчас он выпил, уже не дожидаясь Юсупа. На меня Артыкматов еще донос пишет.

- Зачем?

Хамдам, погладив себя по коленям, ответил неохотно:

- Пойди к нему, спроси! Он уж обвинял меня. Он прав… Я признаю… Прав! Только одного дурак не понимает: в чем дело? Я мира хотел. А он говорит: «Ты деньги брал!» Да, брал… Не отказываюсь. Ничего без денег не сделаешь. - Хамдам плюнул. - Деньги! Я их всегда достану. - Он протер глаза. - Пойдем спать!

Он устал, качался. Теперь он был пьян по-настоящему. Он позвал джигитов. Они стянули с него сапоги. Он лег во дворе под орехом и уложил Юсупа рядом с собой.

- Сейчас жарко. В четыре пойдем к Абиту. Сейчас рано, Абит уехал. А в четыре он ждет тебя. Ждет не дождется! Хороший старик, глупый как муха. Надоел! - бормотал Хамдам, уже засыпая. - Освежи меня! - приказал он Сапару.

Сапар принес кувшин с холодной водой и лил воду на голову Хамдама длинной, тонкой струйкой. Хамдам кряхтел от удовольствия и даже закрыл глаза. Подложив под щеку кулак, он скоро захрапел на весь двор.

Сапар бросил кувшин и сел на корточки возле Юсупа.

- Пьет наш начальник! - сказал он, подмигнув Юсупу. - Спит много. Иргаша ты зарезал?

- Нет. Он сам зарезался, - ответил Юсуп.

- Сам? - Сапар пожевал губы, удивился, не поверил. - А у нас говорили: ты!

Посмотрев на солнце, Сапар сказал:

- Дежурить пора!

Потом встал, распрямился и пошел к воротам, выставляя ноги, как лошадь, коленками вперед. Пройдя шагов десять, он вдруг обернулся и хотел что-то сказать Юсупу, но, видимо, передумал и ушел в дом.

Из сада слышались осторожные шаги. Юсуп по шагам определил, что где-то рядом бродит между деревьями женщина. Юсуп приподнялся, но никого не увидел. Потом донесся оттуда, из зеленой глубины, женский голос, тихо напевавший песню о бабочке, влюбившейся в огонь. Песня была знакомая, та самая, которую так часто напевала Садихон. Все джигиты знали эту песню.

Юсуп вспомнил свою мать, она тоже, кажется, знала ее. Юсуп уже забыл лицо матери. Вспомнилась опять Садихон, вышивающая сюзане под орехом. Потом вспомнились Грошик и бунт джигитов. Вспомнилась та ночь, когда он примчался сюда из Коканда, вспомнились объятия Садихон. Вспомнил все свои чувства, и желание отличиться, и Бухару, и жажду славы…

Юсуп вскочил. Больше он уже не мог лежать. Все эти мысли взбудоражили его.

Хамдам тоже проснулся, так как, вскакивая, Юсуп нечаянно толкнул его локтем.

- Не спится? - спросил он Юсупа.

- Да.

Они замолчали, каждый думая о своем.

- А где Грошик? - вдруг спросил Юсуп.

- У Блинова, - ответил Хамдам. - Постарел конь! Василий Егорович отобрал его у меня.

Юсуп засмеялся. Он был рад, что Грошик попал в хорошие, верные руки. Хамдам удивленно посмотрел на него, перевернулся и опять захрапел.

Его приплюснутое лицо с вздернутым носом было спокойно, на висках бились багровые узлы.

Юсупу казалось, что день тянется лениво и медленно. Неподалеку шумел базар. Кто-то яростно торговался за стеной:

- Пять рублей… Четыре… Давай, хозяин, четыре! Три! Хочешь три? Даром! Три!

Потом наступило молчание. Отдохнув, липкий и настойчивый голос начинал снова:

- Два, хозяин? Рубль. Рубль - конец! Хочешь рубль?

Под это взвизгивание и бормотание Юсуп наконец задремал.