Это даже не умрёшь

Егор Дмитриевич

В молодости Егор Дмитриевич увлекался альпинизмом. Свою первую девушку он покорил ранней бородой и хриплым исполнением песен из кинофильма «Вертикаль». Год спустя ему покорилась и первая серьёзная вершина. Молодой Егор Дмитриевич забрался на Казбек.

В команде, кроме него, была та самая девушка (Лида), друг детства Стёпка и специалист Антон. Ещё трое человек удовлетворённо остались на высоте 2400 метров, среди цветов и минеральных источников.

От минеральных источников и до последних ночёвок шли по графику. Потом график не выдержал. Восемьсот с лишним метров от ночёвок до вершины преодолели только с третьей попытки. Без Стёпки. Он дико раскашлялся накануне и едва держался на ногах. Когда они уходили на восхождение утром третьего дня, Стёпка провожал их взглядом из палатки, дожёвывая утреннюю порцию колбасы. Во взгляде читались зависть и облегчение.

Утро было солнечное, с лёгким ветром. Быстро вернулся энтузиазм, подмоченный двухдневной непогодой. Более опытный Антон шёл впереди; Лида в середине; Егор Дмитриевич, позабывший про головную боль и мокрые рейтузы, замыкал. К одиннадцати без особых затруднений вышли на седловину, а в начале третьего, после финального рывка по перилам, стояли на вершине. Антон достал фотоаппарат. Егор Дмитриевич и Лида поцеловались под щёлканье затвора и несколько минут очарованно топтались и крутились на площадке. Вокруг, под щедрым майским солнцем, расстилалось всё, ради чего стоило трястись в поезде Ленинград – Кисловодск, стоило тащить в гору 30-килограммовый рюкзак и три ночи подряд ночевать в непросыхающей одежде на куцей и неровной площадке.

Уже в начале спуска стало ясно, что ветер снова усиливается. Со стороны Грузии с неожиданной скоростью подошёл новый фронт облаков. Под конец сложного отрезка, когда склон только-только стал выполаживаться, видимость резко ухудшилась. Поднявшаяся снежная крупа забивала очки. Боясь потерять направление спуска, Антон заторопился вниз. Буквально через несколько шагов он сорвался в трещину и повис на верёвке; Лиде и Егору Дмитриевичу едва удалось не свалиться вслед за ним. Через час нечеловеческих усилий они вытащили Антона обратно на склон. Чтобы продолжить спуск, почти наугад взяли вправо и успешно сползли ещё на несколько десятков метров. Тут в трещину едва не угодила Лида. Солнце давно исчезло. Ветер становился всё плотней. Сбившись в клубок и покричав друг на друга, они решили попытаться найти укрытие и подождать, пока ветер хотя бы немного стихнет.

Вскоре удалось нашарить подходящую выемку в склоне и дружно втиснуться в неё – как оказалось, на весь вечер и всю ночь. Заснуть сумела только Люда. Антон и Егор Дмитриевич сжимали её спинами, ели снег и время от времени аккуратно мочились в него. Антон шёпотом материл синоптиков. Егор Дмитриевич замечал в ответ, что долгосрочные прогнозы нередко расходятся с действительностью и что не ему, Егору, было жаль денег на рацию.

В полдень следующего дня, издевательски ясного и спокойного, они спустились к своей палатке. Стёпки рядом с палаткой не было. Они принялись звать его. В конце концов все охрипли от крика, но Стёпка не отвечал. Он лежал на выступе тридцатью метрами ниже, с проломанной головой и поджатыми руками и ногами. Его штаны были расстёгнуты и приспущены.

Спускаться вместе с трупом оказалось ещё трудней, чем они боялись. К их частичному счастью, на полпути к метеостанции они наткнулись на группу здоровенных парней из Пятигорска. Негоже тащить вниз того, кто погиб в горах, сказали они, неодобрительно качая скуластыми головами. Надо было оставить на высоте. Двое из парней, тем не менее, вызвались помочь.

Лида всхлипывала, почти не переставая. Антон серьёзным голосом разговаривал с пятигорцами. Егор Дмитриевич молчал. Он был в шоке.

Шок оттаял при встрече с теми, кто ждал их возвращения на высоте 2400 м. – среди цветов и источников, с живописным видом на снежную вершину Казбека.

К вершине, в придачу ко всему, прицепилось белое облачко.

- Как будто печку там кто-то топит, – сказал один из пятигорцев, щурясь из-под ладони.

Молодой Егор Дмитриевич не увидел сходства с печкой. Он перевёл взгляд обратно на тело Стёпки, завёрнутое в палатку. Теперь, когда шок исчез, он почувствовал тошнотворную, удушливую неизбежность собственной смерти. Ему показалось, что раньше он был здоров и потенциально бессмертен. Теперь же кто-то тихой сапой впрыснул ему в кровь яд. Теперь кто-то медленно, но верно работал над тем, чтобы свести его в могилу. От этого чувства, смешанного с голодом и усталостью, у Егора Дмитриевича подкашивались ноги.

- В общем, азарт пошёл на убыль, – подытожил Егор Дмитриевич. – Что, в общем-то, нехарактерно. Исключение из правил, можно смело сказать. Есть у меня знакомый, с тех же времён... На втором его восхождении пять человек из группы свалились в пропасть. По оплошности, по невероятно глупой оплошности. Он остался, и ещё один парень. Спустились с горем пополам... Так этот мой знакомый, он до сих пор в горы ходит. На Пике Коммунизма был. В Гималаях был. В сентябре куда-то опять ездил. Вы, Роман Романыч, сами никогда горами не увлекались, нет?

Жук помотал головой. Его пальцы нетерпеливо постукивали по тонкой папке, лежавшей у него на коленях. Глаза смотрели на террариум с маленькой черепахой. Черепаха медленно вертела головой в мерцающем фиолетовом свете, среди дизайнерских полок с книгами. Полки простирались за пределы взгляда Жука. Они были сделаны из металла и усажены маленькими лампами. Кое-где между книгами стояли кактусы. Каждый из кактусов подсвечивался своей собственной лампой. Жук чувствовал себя крайне неуютно среди всего этого.

Егор Дмитриевич, между тем, усмехнулся.

- Мне бы теперь в самый раз сказать «а знаете, Роман Романыч, я ведь не зря сел вам на уши с этой историей».

- ... Да я уж понял, что не зря. В третий раз рассказываете.

- Не может быть, – угас Егор Дмитриевич. – А я думал, вам я ещё не...

- Во время осмотра на Газгольдерной – первый раз. Когда привезли и застрелили Зину – второй. Но это ничего. История хорошая. Поучительная.

- Феноменальная у вас память, – поморщился Егор Дмитриевич.

Жук промолчал.

Экран домашнего кинотеатра показывал заставку с рыбками и водорослями.

- Хорошо, – сказал Егор Дмитриевич. – Давайте начнём.

Жук кивнул и протянул ему папку.

- Тут, в принципе, всё написано. Несколько снимков я тоже положил. Вы посмотрите потом без спешки. На досуге... – Жук стукунул пальцем по пробелу. На экране появилась выцветшая фотография девочки младшего школьного возраста с октябрятским значком на груди. – В любом случае, суть дела я сейчас изложу. В общих чертах. На сегодняшний день. Сначала эмоциональную часть, потом всю фактическую.

- Ооо, есть эмоциональная часть? – Егор Дмитриевич захлопнул папку и положил её на кофейный столик.

- Есть. Лично у меня. Откровение за откровение, если хотите. Неизбежность смерти и прочее – это меня, конечно, давно не пробирает. Меня... Меня, Егор Дмитриевич, стала терзать неадекватность. Я не говорю сейчас о технической неадекватности, о ней я потом скажу. И даже не о профессиональной неадекватности. Которая дело поправимое, теоретически... Я говорю именно про себя как конкретную персону. Я, если выражаться громко, чувствую свою личную несоразмерность тому, чем я здесь, благодаря вам, занимаюсь. Эээ, благодаря вам и случаю. Что всё это, скажем так, незаконно – это меня мало волнует. Об этом мы уже говорили неоднократно... По-настоящему меня беспокоит, что не тот масштаб личности у меня.

- Опять вы прибедняетесь, – осклабился Егор Дмитриевич.

- ... Не только у меня не тот масштаб. У вас тоже не тот. Не хочу вас обидеть. Мы с вами втихую копаемся... У нас в руках... К нам в руки попало нечто, которое ставит на уши столько всего – столько, что я уже со счёта сбился. Перестал вести учёт. Сейчас увидите. Вот в чём мы с вами копаемся. При спорадическом участии Никиты и прочих братьев. У меня есть предложение в этой связи. Но я его в конце изложу. В конце наглядней будет.

- Эмоций больше нет?

Жук помассировал пальцами веки и проигнорировал вопрос Егора Дмитриевича.

- Зина. С её историей вы знакомы. Семьдесят восьмого года рождения. В июле ей исполнится двадцать пять. С девяносто четвёртого по две тысячи второй год Зина двенадцать раз переживала физическую смерть. Вы были свидетелем восьмой. За первые пять смертей стопроцентно ручаться не могу, но, скорее всего, все они действительно имели место. Что касается остальных, то в шести случаях факт смерти был зафиксирован лично мной, и в одном – квалифицированным медицинским работником. В тех шести случаях, которые констатировал я, факт смерти не вызывает абсолютно никаких сомнений. Зина действительно умирает. Что это значит. Отсутствует дыхание и сердцебиение. Полное электрическое молчание коры головного мозга, в том числе при продолжительной стимуляции звуковыми, слуховыми и болевыми раздражителями. Полное отсутствие мозгового кровообращения. Начинается аутолиз. Грубо говоря, тело начинает само себя переваривать. Начинается интенсивное размножение бактерий, находящихся в теле. Кожа последовательно приобретает голубоватый, затем зеленоватый оттенок. Разрушаются кровеносные сосуды. В течение первых тридцати часов с момента выпадения функций мозга отличия от любого другого мёртвого тела пренебрежительно малы... – Жук закрыл выцветшую фотографию и прогнал по экрану несколько снимков мёртвой Зины на операционном столе. – Пять часов после смерти. Десять часов. Двадцать. Тридцать. Картина резко меняется в начале тридцать первого часа. Как будто кто-то дёргает рубильник и выключает процесс разложения. Ферменты, занятые в аутолизе, стремительно распадаются. Буквально за несколько минут, за пять с половиной, гибнут абсолютно все бактерии, находящиеся внутри тела и на его поверхности. Абсолютно все, повторяю. Тело становится мёртвым в такой степени, в какой не мертвы даже булыжники в вашем японском саду. Любые новые микроорганизмы, попадающие на поверхность тела, погибают в течение нескольких секунд. Кожа утрачивает трупный оттенок и начинает бледнеть. На тридцать втором часу начинается... Посмотрите на эти фотографии. Сорок часов с момента смерти. Лицо одутловатое. Кожа крайне бледная. Но, в общем, тело кажется абсолютно нормальным. Это обманчивое впечатление. Посмотрите, рентгеновский снимок, на той же стадии. Скелет пока на месте. В общих чертах. Но нет никаких внутренних органов. Нет даже мозга. Почти весь объём тела наполнен однородной – даже не тканью, она не состоит из клеток, клетки снова появляются непосредственно перед началом конвульсий – это просто такая упругая протеиновая каша, масса воды, минеральных соединений и крайне аномальных белков, напоминающих прионные по структуре. За неимением лучшего сравнения...

- Напоминающих что? – переспросил Егор Дмитриевич, не отрываясь от экрана.

- Прионные белки. Эти белки, если в нормальном состоянии, они находятся в клетках головного... Но это долгая история, Егор Дмитрич. Прочитайте там в папке, если вам интересно.

Егор Дмитриевич послушно кивнул.

Жук открыл следующий снимок.

- Это начинается... эта масса начинает формироваться на тридцать втором часу. Вся мёртвая ткань, все погибшие бактерии, все продукты разложения, скопившиеся к этому моменту, – всё это расщепляется, растворяется, превращается в эти аномальные белки. В другие компоненты... Через десять часов этот процесс почти завершён. На этом снимке сорок второй час. Здесь у кожи совершенно ненормальный цвет, кожи нет как таковой, только своего рода имитация кожи, это особенно заметно на пигментированных участках тела, они приобретают такой неестественный, глянцево-розовый оттенок. Вот здесь хорошо видно. И здесь. Тело, тем не менее, по-прежнему сохраняет форму. Кажется неподвижным. Однако взгляните на эту запись. Эти кадры делались с минутным интервалом на протяжении шести часов.

- Ууф, – поморщился Егор Дмитриевич.

По лицу мёртвой Зины, снятому крупным планом и неуклонно бледневшему, бегала лёгкая рябь. Опущенные веки дрожали и время от времени слегка проседали. Губы расползались и снова стягивались; между ними мелькала отталкивающе коричневая зубная эмаль. Кончик носа шевелился. Под конец он стал медленно оплывать, как горящая свечка.

- Да, – Жук дождался завершения пятнадцатисекундной записи и включил другую. – Это нормальная съёмка. Сорок шестой час. Конвульсии. Пока ещё относительно слабые. Конвульсии начинаются примерно через сорок четыре часа после смерти.

- Да, конвульсии эти, – Егор Дмитриевич пошевелился в кресле. – Расскажите мне наконец, из-за чего она трясётся. Это так... зрелищно. Меня заинтриговало с самого начала.

- За сорок минут до начала конвульсий внешний слой белковой... внешний слой этого протеинообразного материала начинает изменяться. Это важный момент, Егор Дмитрич. Можно сказать, момент начала её воскрешения. В этом абсолютно мёртвом теле – даже не теле, а предмете, который тело напоминает только внешне... Начинают формироваться живые клетки. Живая ткань. Мышечная. Квазимышечная, вернее будет сказать. Она на первых порах похожа скорее на ножку улитки, чем на мышцу человека. Хотя это сравнение я, откровенно говоря, тоже притянул за уши. Первые несколько часов новая ткань настолько чувствительна, что реагирует на атмосферное электричество. На излучение бытовых электроприборов. На мобильные телефоны. На всё подряд реагирует... За мышечной появляются другие ткани. Все остальные, вперемешку. Постепенно из них формируются внутренние органы. Это шестьдесят второй час. Тело почти неузнаваемое. Угадываются, как видите, только общие контуры, довольно гротескные. Тряска на пике. Очень сильная. Примерно с пятидесятого по семьдесят седьмой час в теле, помимо формирующихся органов, присутствует... Я её называю «питательная ткань», но это абсолютно с потолка название, я не представляю, какую функцию она выполняет. Вот несколько схем, их Вика подготовила... То, о чём я говорю, показано сиреневым цветом. Оно появляется в районе, соответствующем брюшной полости. Распространяется по всему туловищу. Концентрируется вокруг формирующихся органов. На определённом этапе буквально обволакивает всё. Самое интересное – почти полностью заполняет черепную коробку, вплоть до...

- Оно живое, это сиреневое?

- ... Не знаю, – сказал Жук после длинной паузы. – Нам не удаётся ничего с ней сделать. Мы даже не можем её извлечь из тела как следует. Пожалуй, я вам сейчас сразу покажу, где тут... Так. Ещё одна схема, тоже Викина. Это... Это можно назвать рабочим пространством Зининого воскрешения. Зоной действия механизма, который осуществляет воскрешение. Рабочее пространство повторяет контуры тела, в общих чертах. Среднее расстояние от поверхности тела – двадцать три миллиметра, хотя эта величина несколько раз меняется. Участки, которые соответствуют голове и конечностям, двигаются вместе с ними, с совсем небольшим запозданием.

Егор Дмитриевич внимательно изучил изображение, напоминавшее трёхмерную проекцию раздутого манекена, и потерянно покачал головой.

- Я не совсем понимаю.

- Эээ... Как бы это вам... Вы про такую вещь как аура слышали?

- Ооо, а как же! Даже про эту – про пинглу и сушунду. И про кундалини ещё. Жена увлекалась. Тайнами востока.

- С ума сойти, – искренне поразился Жук. – Кунда... Это у вас память феноменальная, не у меня... Представьте, в общем, что этот механизм – или агент, который Зину воскрешает, - представьте, что у него есть аура. У него есть своё представление о форме Зининого тела. Он действует в пределах этого представления. В пределах ауры. Убивает бактерии. Воссоздаёт живые клетки. Удерживает тело от расползания в разные стороны. И поддерживает это сиреневое нечто, «питательную ткань». Информация, энергия, Зина вообще – всё внутри ауры. Электромагнитное излучение, которое несколько раз наблюдается во время конвульсий, – его интенсивность резко падает на границе ауры. Собственно, мы благодаря излучению вышли на идею рабочего пространства у агента. Аура перемещается, да – но вместе с телом. Со всем телом. Если мы вынимаем из мёртвого тела кусочки, никаких чудес с ними больше не происходит. Сиреневая субстанция вне ауры вообще деградирует мгновенно. Разлагается на воду, пару аминокислот и бестолковый набор сахаров.

- ... Понятно.

- Хорошо. Что происходит дальше. Последними, примерно между семидесятым и восемьдесят вторым часом, восстанавливаются кровеносные сосуды и нервная система. Кора больших полушарий – в самую последнюю очередь, уже после того, как начинает биться сердце, – Жук закрыл очередной ролик и открыл следующий, где тряска была менее интенсивной, а тело – более узнаваемым.

- А оно когда начинает биться?

- Семьдесят восемь часов четыре минуты.

- Я смотрю, чётко график расписан...

- Ювелирно. Через восемьдесят два часа двенадцать минут энцефалограф начинает регистрировать активность в восстановленном мозге. Активность значительная. По рисунку ЭЭГ сопоставима с парадоксальным сном. Периферийная нервная система при этом ещё долго продолжает вести себя как бы независимо от мозга, в ней творится полный сигнальный бардак... Нормальный метаболизм во всём теле восстанавливается через восемьдесят пять с половиной часов. На восемьдесят седьмом часу начинается носовое гудение. Запись я не приготовил, но примерно так, – Жук сжал губы и замогильно погудел через нос.

Егор Дмитриевич поёжился.

- Жутковато это в оригинале, должно быть...

- Жутковато. У Вики случилась истерика. Ни тряска, ни деформации – это её в первый раз не проняло. Только гудение... Продолжается оно тридцать семь с лишним минут. На одной ноте, без заметных пауз. Дыхание в это время очень своеобразное, разумеется, но его я изображать не рискну. Почему она гудит – это мне тоже неизвестно. Последние подёргивания окончательно затихают почти через девяносто часов. Сразу же за этим резко падает активность мозга, почти до уровня глубокой комы. В таком квазикоматозном состоянии Зина остаётся ещё более двух суток.

На снимках, сменявших друг друга в режиме слайдшоу, Зина лежала на розовой простыне и выглядела безмятежно спящей.

- А телесные повреждения? На ней ведь всё заживает, насколько я помню? Затягивается?

- Затягивается, – подтвердил Жук. – Тело воскресает в том же состоянии, в каком оно находилось примерно за семьдесят часов до момента смерти. Телесные повреждения, полученные в этот период, в течение этих семидесяти часов до смерти и тридцати часов после, – агент их не учитывает. То есть они не восстанавливаются. Мы, должен сказать, не пробовали... Мы не отрезали Зине руки и ноги. Поэтому не могу ручаться, что они отрастут. Но пулевые ранения и любые колюще-режущие – это проходит абсолютно бесследно.

- Рехнуться можно, – не выдержал Егор Дмитриевич.

- Можно. Дальше. Зина приходит в сознание ровно через сто сорок четыре часа и тридцать четыре минуты после смерти. Ведёт себя так, как будто проснулась после обыкновенного ночного сна. Предсмертная амнезия – от четырёх до двадцати восьми дней... Вот такая общая картина. Дальше, – Жук отхлебнул остывшего кофе из чашки Егора Дмитриевича и открыл фотографию Машеньки. Машенька стояла во дворе клиники, равнодушно глядя мимо объектива. – Девочка Маша, из города Чехова, восемьдесят седьмого года рождения. Судя по всему, в девяносто пятом году она получила агент от Зины. Зина пыталась делать Машеньке искусственное дыхание и, по её словам, поранила ей губы. Мне не совсем ясно, как это привело к передаче агента – вы увидите, почему. Так или иначе, это безусловно произошло. Мы наблюдали Машу два с половиной месяца. Её воскрешение повторяет Зинину схему, один в один, с точностью до минут. Здесь больше говорить не о чем. Девочку мы вернули в семью. Без осложнений.

- Помню, помню... Отчитывался Никита. Я в полуха, правда... Занят был.

- Не сомневаюсь, – Жук снова потянулся к остывшему кофе Егора Дмитриевича.

- Хотите свежего? – упредил его Егор Дмитриевич. – Я могу сварить.

- Что?... – Жук с недоумением посмотрел на свою протянутую руку и отдёрнул её от чашки. – А, нет, спасибо. Это я машинально... Я вам сейчас покажу, про что Никита не отчитывался.

На экране появилось испуганное мужское лицо в очках.

- Марков Владимир, семьдесят второго года рождения, уроженец Ташкента. Школьный друг Никиты. В конце июня прошлого года приехал в Москву. Хотел активно участвовать в распространении учения Георгия Грибового.

- Это кто ещё такой?

- Учитель человечества. Мессия. Фёдор Рыбалкин с псевдонаучным уклоном. Если это вам говорит что-нибудь.

Егор Дмитриевич покачал головой.

- Я не могу сказать, шарлатан он или психически больной – скорее всего, и то, и другое. Как бы то ни было, крайне активный тип. Имеет офис, регулярные семинары проводит, книги издаёт. Утверждает, что разработал технологии ментального предотвращения всех катастроф и болезней. Мёртвых, само собой, тоже воскрешает.

- Надо же. Какое совпадение.

- Вторым пришествием Христа себя ещё не объявил. Но и это не за горами, я уверен. В общем, бог с ним... Каким образом Владимир Марков оказался у нас. Ответ на этот вопрос непосредственно упирается в самую плохую новость, которая у меня для вас есть, – минуту или две Жук открывал-закрывал папки с многочисленными jpg-файлами. В конце концов на экран вернулась поблекшая фотография девочки с октябрятским значком. – Узнаёте эту девочку? Это Зина. Восемь лет.

- ... Нет, как хотите ругайте Совок, а у него был стиль, – Егор Дмитриевич расплылся в невольной улыбке. – Передничек, звёздочка... У моего младшего оболтуса, впрочем, тоже форму ввели недавно. Ничего такая, аккуратная...

- Да, – равнодушно сказал Жук. – Плохая новость, Егор Дмитрич, в том, что до четырнадцати лет Зина была отличницей и вундеркиндом. И Маша тоже – не вундеркиндом была, но, насколько я понимаю, вполне толковой девчонкой, со светлой головой. Её нынешние интеллектуальные способности иначе как мягкой формой дебилизма не назовёшь. У Зины ситуация несколько лучше. Ничего клинического. Она, выражаясь бытовым языком, просто дура. Инфантильный склад характера. Очень слабое аналитическое мышление, особенно что касается анализа поведения других людей. Полное отсутствие критического мышления. Склонность к фиксации на любых идеях, которые ей внушаются. Или просто попадаются под руку... Таких людей на свете, конечно, хватает, в силу генетической лотереи и воспитания, без каких-либо загадочных причин. Но здесь другая история. И Зина в четырнадцать, и Маша в восемь лет – обе были умнее, чем сейчас. Я уверен, тут имеется прямая связь с появлением агента и его деятельностью в организме. Подозрения у меня были с самого начала, а после Маши сомнений почти не осталось. Никита, видимо, подслушал, как я обсуждал этот вопрос с Викой или Женей. Не знаю. Так или иначе, он притащил этого приятеля своего, Маркова Владимира, ссылаясь на его интеллектуальную деградацию. Не думаю, что таковая имела место – там уже исходные данные были не особенно выдающиеся. Агента в нём, естественно, не оказалось. Но и отпустить мы его не могли. Никита сразу растрезвонил ему всё на свете, а он – вы можете себе представить, что за человек. Фанатик, новообращённый, в голове полная галиматья, гуру этот его под боком тут, в Москве... В общем, я сказал ему, что предстоит пострадать за истинную веру и за Учителя. Мы устроили его в подвале бани, там было много пустого места...

- Ааа, подвал... Я, когда всё строили ещё, приехал как-то посмотреть... Чуть не приказал его закопать обратно. Кричал им, на черта такой подвал в бане. А он, выходит, пригодился.

- Пригодился... До появления Маркова Владимира у нас были три собаки, десять свиней и шимпанзе из Белоруссии. Не знаю, где в Белоруссии шимпанзе разводят, его лично Никита привёз, надо отдать ему должное. Что мы со всей этой живностью пытались сделать... – покашливая в левый кулак, Жук убрал с экрана фотографию Вовчика и открыл разноцветную схему с большим количеством стрелочек и пояснений. – Смотрите внимательно, Егор Дмитрич. Это воплощение главного героя. То, что я называю «агент». Какая-то его часть, по крайней мере. Вероятно, важная.

В течение минуты оба вглядывались в экран. Егор Дмитриевич беззвучно шевелил губами – читал пояснения у стрелочек. Жук продолжал кашлять.

- Так это что – вирус? Как вы и думали? – спросил Егор Дмитриевич, закончив чтение.

- Нет, – Жук синхронно покачал головой и кулаком, в который кашлял. – Нет. Во-первых. Даже самые крупные вирусы очень маленькие – всего в тысячу раз крупнее атомов, в тысячу с небольшим. Агент по размеру сопоставим с нейронами – это невообразимо гигантский размер для вируса. Единственное, что его объединяет с вирусами, – способность кристаллизоваться, но даже здесь... Впрочем, бесмысленно перечислять сходства и отличия. Это не вирус. Это не бактерия. Не живая клетка вообще, в любом известном мне смысле. На первый взгляд, да, у агента есть внешняя мембрана, как будто есть ядро, между ними нечто вроде жиденькой цитоплазмы с кучей свободных рибосом, которые неизвестно откуда берутся... Есть внутренние элементы, как будто напоминающие органеллы. Но возьмите это ядро – там нет хроматина, нет вообще никакого намёка на ДНК, нет никакого ядрышка, никакого видимого взаимодействия с цитоплазмой, это тупой клубок из тридцати разных белков примерно, в несколько слоёв – икосаэдр по форме – как будто увеличенный макет, например, полиовируса... Помните, старик Хоттабыч наколдовал телефон из мрамора? – ядро агента можно сравнить с мраморным телефоном – это издевательство, вставленное в другое издевательство – эти органеллы, вы видите на рисунке, пять разных типов – эти структурно похожи на хлоропласты – то, что в растениях осуществляет фотосинтез, – но здесь катализатором служат электромагнитные волны другого диапазона, а на выходе никакой глюкозы, никакого кислорода, чистый пшик – тепло и свет... Эти ни на что не похожи, мешки с ионизированной водой... Эти два можно с некоторой натяжкой обозвать лизосомами и митохондриями – первые расщепляют и переваривают всё подряд – всё, что попадает внутрь через поры в мембране, независимо от степени дегенерации – вторые действительно вырабатывают АТФ, но молекулы получаются крайне неустойчивые, большинство сразу же теряет третий фосфат – разваливается вхолостую... Последний тип – их всегда одиннадцать, в каждой клетке – в принципе, это одиннадцать недоделанных ядер, в каждом есть генетический материал – в каждом ядре разный материал – по объёму информации эквивалентный геному дождевого червя – и, насколько мы можем судить пока, ДНК просто лежит мёртвым грузом - волокна не конденсируются, ничего никогда не делится, вообще ничего осмысленного не происходит, рибосомы в цитоплазме получают команды неизвестно откуда... Всё это хозйство вращается вокруг центрального элемента, совершенно свободно, никакого реального цитоскелета там нет, всего несколько волокон – вращается быстро и чуть ли не по фиксированным орбитам... Я повторяю, это чистой воды издевательство – по-хорошему, эти псевдоклетки должны просто лежать и бездарно разлагаться – а они активны! – причём ещё как – это самое главное здесь... – Жук нервно облизал губы. – Понимаете, агент невозможно найти ни в теле Зины, ни в теле Маши – когда они живые, его там просто нет, в их телах – в этом виде нет. Он проявляется в пробах тканей или крови, через час с небольшим – если образцы находятся в водопроводной воде, например...

- В водопроводной воде? – ожил Егор Дмитриевич. – Почему именно в водопроводной?

- Потому что в ней хлорка. Агент как будто реагирует на хлор. На воду и хлор. На любые хлоросодержащие соединения.

- ... И на морскую воду, значит?

Жук вопросительно посмотрел на Егора Дмитриевича.

- Ну, там же соль, в морской воде, Роман Романыч. Натрий хлор. Я к тому, что – она же один раз в море утопилась, если мне память не изменяет. Вы её топить не пробовали?

- Нет... – Жук выглядел так, как будто полчаса искал по всему дому очки, а потом обнаружил их в своём кармане. – Надо будет расспросить Зину ещё раз подробно... Хотя это озеро, вода пресная... Надо будет расспросить...

- Вот и я вам пригодился, – Егор Дмитриевич откинулся в кресле, явно довольный собой. – Свежий глаз заметит враз, как говорится.

- Ага, ага... Заметит... – пробормотал Жук. – Я всё блуждаю сегодня почему-то... Агент проявляется в пробах крови и тканей, как я сказал. Появляется из крови и тканей, словно он там уже сидел в каком-то виде, который мы не можем опознать. Потом он снова пропадает – через пять часов самое позднее – он снова растворяется в пробе, как будто понимает, что его обманывают – это мои предрассудки, конечно, я слишком долго им занимаюсь, трудно избежать определённой персонификации – он бесследно сливается с тканью, которая затем разлагается, как положено – и всё, никаких следов. Но эти частицы – пока их можно наблюдать – они всё время активны – они образуют своего рода колонии, конгломераты из нескольких десятков отдельных частиц – и в этой стадии нам удалось их пересадить. Сначала свиньям. Шестерым из десяти. Точный инкубационный период в новом носителе я сказать не могу – возможно, заражение происходит почти мгновенно, когда оно вообще происходит – совершенно точно, что не больше двух недель. Свиньи проявляют те же симптомы, то есть воскресают через несколько суток после гибели – только график воскрешения немного отличается. Шимпанзе заразить не удалось...

- Свиньи тоже глупеют?

- Нет, поведение свиней никак не изменилось, восприимчивость к тренировке осталась прежней... Самое главное – мы успешно пересадили агент Маркову Владимиру. Он воскрес два раза, в полном соответствии с графиком Зины и Маши. Однако Марков, как и свиньи, не показал значительного ухудшения интеллектуальных способностей. С одной стороны, его преданность Грибовому значительно усилилась, но трудно сказать, чем именно это было вызвано – возможно, чисто психологический эффект лишения свободы – и, собственно, мои наставления про муки за Учителя. Так или иначе, поведение Маркова после заражения было, в целом, таким же...

- Вы всё в прошедшем времени о нём. Он что, сбежал? Или-таки умер с концами?

- Это отдельная история. К вопросу о Никите... Да, Марков мёртв. С концами. Неделю назад Никита решил его навестить. Подозреваю, что в подпитии. Привёз его какой-то Лёша... Я был в Москве. Вика сейчас в отпуске, завтра возвращается. Только Женя была на месте, и охранник ещё. Никита спустился к Маркову в подвал. Разговор, по его словам, завязался традиционный, о Грибовом и смысле жизни. В ходе разговора о смысле жизни Никита вышел из себя. Несколько раз выстрелил Маркову в голову. Потом вытащил тело из подвала, выволок за территорию, облил бензином и сжёг. Женя пыталась его остановить. Он угрожал ей пистолетом. Орал. И так далее.

Жук подчёркнуто замолчал, глядя на экран.

Егор Дмитриевич мрачно пошевелился в кресле. Его лицо брезгливо исказилось.

- Спасибо, Роман Романович, – сказал он. – Приношу свои личные извинения за этот бардак. Сожалею, что уделял вам так мало внимания всё это время. Климат сейчас... Вы слышали, наверное, кого в субботу арестовали в Новосибирске? Я вам скажу, люди в масках не только личные самолёты штурмуют. Прокуратура не только на нефть реагирует... Менее масштабные интересы у них тоже есть... Впрочем, это не ваши проблемы. Прошу прощения ещё раз. Вы, я так понимаю, хотите других? В смысле, людей?

- Хочу, – подтвердил Жук, не задумываясь. – Замену Братьям и Никите, как минимум. Кроме того, мне нужны ещё три ассистента. С биологическим образованием и хорошим английским. Я также считаю, что всю работу следует перенести подальше от Москвы. Чем быстрее это произойдёт, тем лучше. Я готов оставить работу на Газгольдерной. Примерная смета на новое оборудование и биологический материал у вас в папке. Стоимость переезда можете прикинуть сами. Учитывая проблемы, о которых вы говорите... Вам решать, что из этого сейчас возможно, и насколько вы заинтересованы в продолжении моей работы. Егор Дмитриевич, я... Я бы посоветовал выкроить время и подумать над этим. То, что у нас сейчас есть, – это любительский балаган. Это не исследовательский центр. Особенно не для проблемы такого уровня. Я не справляюсь. Мы не справляемся. Решите для себя, справляетесь ли вы. Если нет – если мы всё сворачиваем, то у меня есть каналы – я знаю, куда и кому можно передать результаты - как вывести проблему на международный уровень – попробовать вывести...

- Хорошо, я подумаю, – перебил Егор Дмитриевич. – Я подумаю. Полистаю... – задумчиво кивая, он приоткрыл и снова захлопнул папку на кофейном столике. – Я вам позвоню завтра. Обсудим дальнейшие действия... Значит, этот загадочный агент бессмертия, как вы его называете... Им, если в двух словах, всё-таки можно заразиться. При этом есть риск стать идиотом. Я правильно понял?

Жук неуверенно повёл головой.

- Возможно, – сказал он. – С другой стороны, нельзя исключить, что этот побочный эффект имеет место только в раннем возрасте... Когда формирование коры больших полушарий не завершено... Историю Маркова можно интерпретировать в этом свете. Но, опять же, не совсем ясно, какая интеллектуальная деградация может иметь место у... Нет, в идеале, конечно, необходимы испытания – пересадить агент нескольким взрослым пациентам с достаточным уровнем интеллекта – при соответствующей контрольной группе – тогда можно быть более-менее уверенным – но так мы окончательно скатимся за грань всякой этики...

- Неужели? А мы ещё не скатились? – Егор Дмитриевич резко поднялся. – Ладно, шучу. Шучу. Ещё раз спасибо. Остальное завтра, – он протянул руку для прощального рукопожатия. Жук, застигнутый врасплох, поспешно захлопнул ноутбук, выдернул из него провода, засунул его под мышку и неуклюже вскочил навстречу протянутой руке.

-

До свиданья, – сказал он виноватым голосом.

Минуту спустя он услышал, как захлопнулась входная дверь.

Стало очень тихо. Было слышно, как черепаха ползёт из одного угла террариума в другой. Егор Дмитриевич посмотрел на свои руки. Мизинцы обеих рук дрожали. Безымянные пальцы подёргивались за компанию. Вены на запястьях казались особенно чёрными и неприятными.

Егор Дмитриевич прошёл в гостиную. Он не стал включать свет. В баре была тёмно

Он торопился опьянеть прежде, чем станет совсем страшно.

Реальность была слишком однозначной и навязчивой.

Слишком настоящей.