Это даже не умрёшь

12 августа

Вечером, после долгого дня, проведённого в одной из лабораторий Каролинского института в Сольне, Вика возвращается в общежитие, механически ужинает размороженными овощами, двадцать пять минут занимается шведским и включает компьютер, чтобы проверить почту.

В самом старом почтовом ящике она находит письмо от Жука. Кроме неё письмо адресовано Жене и Борису; ещё один адрес ей не знаком. Вика копирует письмо на рабочий стол, быстро просматривает старые сообщения в этом ящике и сохраняет на жёсткий диск самые важные. Последней она сохраняет адресную книгу. Затем удаляет содержимое всех папок ящика, деактивирует его и заводит новый на другом почтовом сервере.

Наконец, известив старых знакомых о смене адреса, она закрывает браузер. Делает себе кофе на общей кухне. Возвращается в комнату. Бухает в кофе 50 граммов виски и садится читать письмо.

«Привет всем.

Ни от кого не вижу никаких писем. Не знаю, попались вы все или осторожничаете. Надеюсь, что последнее. Так или иначе, решил напоследок отправить вам отчёт о своих приключениях за уходящее лето. Может быть, подошьют к какому-нибудь делу, когда закончится ныне свирепствующий от Москвы до самых до окраин пиздец, одним из прямых виновников которого я и т.д. Если, конечно, он закончится.

Я писал Жене, как встречался с Грибовым в конце мая. Здесь повторю, что впечатление на меня это рандеву произвело тяжёлое. Грибовой – гибрид душевнобольного и мошенника с неплохой хваткой, и обе эти составляющие на редкость гармонично в нём уживаются. Но к этому-то я был готов. Не это меня огорошило, а вот что.

Грибовой долго просвещал меня в своём кабинете. Говорил об отмене смерти технологией экстрасенсорного рассасывания, хотя за точность терминологии не ручаюсь. Под конец начал намекать, как-то даже кокетливо, мол, для осуществления этого грандиозного проекта нужна моя помощь, я должен посодействовать переходу человечества на новый духовный уровень и проч. Мне было очень лень с ним разговаривать, меня от ненаучно-фантастических бредней всегда вялость разбивала, Женька знает. Заставил себя сказать, что никаким экстрасенсорным сосанием я заниматься не умею, а если он имеет в виду продолжение работы по исследованию агента, то, во-первых, я не хочу больше этим заниматься, хватит с меня, а во-вторых, для этого нужна полноценная научная база и миллионные капиталовложения. И квалифицированные ассистенты. У вас, говорю, ничего этого нет и, подозреваю, не может быть в принципе.

Грибовой не обиделся на это, только помычал меланхолично, а потом говорит, нет, вы не поняли, нам не нужны исследования, нам нужно только само бессмертие. Мне, говорит, открыто, что агент – дар землянам от высших существ, ковыряться в нём вообще кощунственно, надо просто брать и пользоваться во благо человечества. Лаборатории, говорит, нам не нужны, лаборатории у ФСБ есть, а у нас есть сторонники в ФСБ.

Покойный Жора, который мне помог сбежать, говорил, конечно, что Грибового кто-то в ФСБ поддерживает, но я не поверил тогда. Подумал, нееее, брат, фсбэшный идиотизм совсем в другом ключе выдержан, в более приземлённом, и вообще рациональные проблески тут и там попадаются. Спрашиваю Грибового, и что же у вас за сторонники в ФСБ такие? Он говорит, за нас целый полковник, причём имеющий непосредственное отношение к проекту «Лазарь». Меня прошибла догадка. Не Сахаров, спрашиваю, фамилия случаем у этого полковника? Не Андрей Дмитриевич его зовут? Прямо «да» Грибовой так и не сказал, но из того, как он весь замялся и зарделся, можно было сделать только один вывод.

После аудиенции с Грибовым повезли меня обратно на квартиру к таксовладельцам. Ни глаза на этот раз не завязывали, ни вообще никаких мер предосторожности. Водитель – щуплый парнишка. Хоть открывай дверь и выскакивай на светофоре. Видимо, думали, бежать мне всё равно некуда. Правильно думали. Я как сел в машину, так и переваривал грибовитость писателя Дзержинского, пока не встал. Кто его знает, как они с Грибовым связаны на самом деле, но что Грибовой очаровал Дзержинского и использует в своих целях – это мне кажется маловероятным. С другой стороны, подлинность сдвига по фазе у Грибового и его вера в свою миссию у меня не вызывают сомнений. Моя теория: Дзержинский, сам или по приказу сверху, дурил Грибового и играл им. Последние события, мне кажется, в эту теорию укладываются превосходно.

Так или иначе, я обдумал всё это тогда же, в машине. Когда под конвоем парнишки вошёл в квартиру, хозяйка на меня налетела – ну как, Роман, как всё прошло, я же говорила вам, он самая выдающаяся личность нашего времени, от него свет исходит. Меня едва не стошнило. Спрашиваю, а где Андрей, то бишь муж? Оказывается, уехал в Тверь на встречу с тамошней ячейкой грибовитых. С ночёвкой уехал, на все выходные. Суббота была, насколько я помню.

В воскресенье я проснулся часов в шесть утра и понял, что противно и страшно мне. Думаю, если Дзержинский был тем самым грибовитым фсбэшником, про которого говорил Жора, значит, он не только организовал мой побег, но и был в курсе каждого моего вздоха. Не говоря уже о моей переписке со всеми на свете. Я долго тужился, пытаясь понять, на черта ему Грибовой и мой побег. Хотел он таким косвенным образом выудить из меня то, что я не договаривал? Это ему удалось, в определённом смысле. Хотел выйти через меня на вас? До сих пор не знаю, поймали вас или нет. Разыгрывал некую хитрожопую комбинацию? Тут на днях, я видел в газете, он получил героя России из рук Будина за успешную антитеррористическую операцию. Генералом его грозятся сделать. Вероятно, ради этого старался. В любом случае, снимаю шляпу. Изобретательная ты сволочь, тов. Дзержинский. Главное, избегай бессмертия. Желаю дальнейших творческих успехов.

Короче говоря, страшно и противно было, что даже не принуждают, а просто играют мной неизвестно во что. Пинают, как мячик. Оделся я тихонько, сходил на кухню, взял самый здоровенный нож и пошёл будить хозяйку. Она спросонья нож не сразу разглядела. Трёт глаза, улыбается. Вам что, говорит, Роман? Не спится одному? И отодвинулась так, как будто приглашая к себе в постель. Я чуть нож не выронил, до того нелепая была ситуация. К счастью, тут она заметила нож. Закричала. Я говорю, тише, Вера, мне ужасно неудобно, но я вас честно зарежу, если вы сейчас не сделаете то, что я скажу. И потряс ножом для острастки. Приказал ей отдать мне все деньги и драгоценности, которые есть в доме. Потом посадил её в ванную, задвинул шкафом, а между шкафом и противоположной стеной втиснул кресло. Сказал, не беспокойтесь, Вера, Андрей вызволит вас сегодня же вечером. Она всхлипывает. Мол, а если он задержится? Не могу же я, говорит, воду из крана пить. Я говорю, это не ко мне претензия. Это к Лужкову. Поблагодарил за гостеприимство, раздолбал системный блок в компьютере на всякий случай, нашёл задрипанный рюкзак, собрал в него что нашлось из консервированной еды и отправился скитаться по городам и весям. Такса меня провожала до дверей, молча. За подъездом, похоже, никто не следил. Во всех смыслах этого слова.

Думал, схоронюсь где-нибудь на Украине. Думал, пережду грозу. Или даже натурализуюсь там.

Награбил я почти 23 тыс. наличными, золотое кольцо, браслет серебряный и четыре цепочки. Цепочки эти ничего не стоят, как выяснилось. Я б на месте Веры тоже меня обманул.

На Украину решил податься через Воронеж и город Бобров на реке Битюг. Мама была из Боброва. В восемнадцать лет уехала оттуда в Ленинград и ни разу не возвращалась. И никогда не рассказывала ничего. Всю жизнь мне хотелось на этот Бобров взглянуть. Взглянул. Всё теперь понятно. Место, впрочем, симпатичное, зелёное.

Пока ещё ходил по городу Боброву в горку-под горку, останавливается рядом со мной грузовик, старенький ЗИЛ. Высовывается сияющий мужик, папироса торчит из усов. Спрашивает, тебе куда, городской? На Украину, говорю. Мужик машет, залазь. Сто рублей плюс бензин. До Украины пол-Воронежской области, между тем. Я говорю, может, двести хотя бы? Он смеётся – посмотрим, мол. В общем, залез я. Проехали сколько-то километров, мужик спрашивает, а пожрать не хочешь на дорожку? А ну поехали тогда тут. В деревню. И повернул тут же в кусты какие-то. Я сижу и думаю, всё, каюк, сейчас завезёт меня, отберёт рюкзак и пристукнет ключом на 52. Одним словом, недооценивал я кристалльность его души.

В деревне восемнадцать домов. Заколоченные окна. Тут и там стоят комбайны одноразового использования. Три души, все далеко за 60: баба Саша, баба Ира и баба Нина, мать водителя. Кормиться приехали к ней. Я спрашиваю, чего деревня-то пустая? Вроде не Псковская область. Черноземье. Баба Нина говорит, черноземье-нечерноземье, водку везде хлещут. Оказывается, году в 95-ом справляла деревня поминки по мужу бабы Саши и вся скопом отравилась палёной водкой. 14 мужиков, 6 женщин и три школьника. Все в ряд похоронены за деревней. Кто остался живой, уехал. Мне показалось, помню я этот случай из новостей. Или аналогичный, по крайней мере. Ужас, говорю. Виталик, который водитель, кивает: да, мол, страшное дело. Надо помянуть народ. Тоже в мае, говорит, было. И достаёт бутылку водки, «Тихий Дон».

Вот так я и не доехал до Украйны милой. Когда оклемался на следующее утро, спросил бабу Нину, можно ли жить в каком-нибудь из пустых домов. Она говорит, да хоть во всех сразу живи. Хозяев нет, а нам с девками всё веселей. Пошли мы с Виталиком, сорвали замок с одного из домов, который поновей и поцелей был, содрали доски с окон и договорились, что он мне будет еду и сигареты привозить раз в неделю. Баба Ира дала мне комплект постельного белья в горошек. Спросила, когда давала, а ты преступник, наверно? В бегах? Ищут тебя? Я сказал, нет, сам от себя бегу. Объяснил, что в Ленинграде жена мне изменила с лучшим другом, вот я и сбежал подальше, чтобы в припадке ревности случайно не убить обоих. Такая история бабкам понравилась.

Дальше я прожил полотора самых благостных месяца в своей жизни. Спал, ел, курил. Читал без конца – ты, Женька, рада будешь знать. Про революцию и партизанское движение, по большей части. «Подпольный партком действует». Ещё подшивки советского «Огонька» и «Крестьянки». Всё это у меня в доме нашлось. Помогал бабкам по хозяйству. Воду носил, в земле ковырялся. Осмотрел всех трёх, написал каждой на альбомном листе её хвори со списком лекарств. Виталик съездил в Воронеж, купил почти всё. После этого бабки каждый день меня кормили, по очереди. Баба Ира даже в доме у меня убралась. Новые занавески на окна повесила. Горшок принесла с геранью.

Кончилась эта благодать известно чем. «Чудом». Про «Чудо» однажды в санатории Дзержинский оговорился. Вместо «все, кто задейстован в проекте «Лазарь», сказал «все, кто задействован в операции «Чудо». И сразу же поправился. Я запомнил, но не обратил внимания. А тут в один прекрасный июльский вечер прибегает баба Нина и кричит, что чудо случилось в Москве. Настоящее божье, как она сказала. У бабы Нины и радио есть, и телевизор, она следит за событиями в стране и мире. Я лежал дома, читал про подпольный партком, об агенте вообще весь день не думал, но осенило меня незамедлительно. Спрашиваю, неужто воскрес кто? Баба Нина оторопела. Ты, говорит, откуда знаешь? Воскрес! Митрополит, которого антихристы эти подстрелили вчера, зашевелился в церкви! По телевизору показали!

До первой феофановской речи я ещё надеялся, может, случайно всё вышло. Назначат эту самую компетентную международную комиссию, разберутся, правду в мешке не утаишь и проч. Простодушен я стал за полтора месяца пасторального существования. Продолжал надеяться, пока не услышал, как этот бесноватый чёрненький имбецил с бородой, как там его фамилия, комментирует на Первом канале отчёт Каролинского института, прямо в новостях. После этого надежды кончились. А после оглашения состава комиссии даже надежда на надежду кончилась.

Последние несколько дней сидел у бабы Нины каждый вечер. Смотрел на все эти наши рожи родные по ТВ. В каждой мне мерещится майор Сопатый из санатория. Смотрю на каждого деятеля и думаю, заразили этого? Прошло у этого уже двенадцать дней или нет? И ведь не скажешь по ним так запросто. Не дети уже. Не девочка Машенька. Не Зина. Не до сорока даже большинство. Были мудаками и болванами с высокой функциональностью, ими и останутся, разве чуть помахровей да пооткровенней. Но теперь ещё бессмертные. Ай молодец, Роман Романыч. Посодействовал переходу Родины на новый духовный уровень.

В общем, простите меня все. Прости, Женька. Прости, Вика. Прости, Российская Федерация, когда очухаешься. Прости, грибовитая Вера – браслет и кольцо я сегодня отдал Виталику. Он довёз меня до почтамта в Россоши – в Боброве интернет не работает.

Прощай, писатель Дзержинский. На основании доступных мне данных заключаю, что сука ты и подонок почище меня. Не ищи. Уезжаю к маме. Сейчас схожу в аптеку, куплю шприц и что надо – сколько надо. Смешаю и вколю себе под кустом в окрестностях местного морга. Можешь справиться там через пару дней.

Спасибо всем.

Жук»

Дочитав письмо, Вика выключает компьютер. Наливает себе ещё виски. Потом ещё. И ещё. Заплакать ей удаётся только на четвёртой порции.

После полуночи, держась рукой за стены и непроизвольно прикрывая другой рукой распухшее, красное лицо, она выходит на улицу, чтобы купить ещё алкоголя. Она делает несколько десятков шагов по безжизненной улице и постепенно, болезненно вспоминает, что находится в Швеции, где спиртное по ночам не продаётся.

- Надо ж было додуматься до такого... – всхлипывает Вика, задыхаясь от отчаяния. – Водки не купить ночью... Какие же они сволочи, шведы эти… Какие сволочи...

Она возвращается в общежитие.