Это даже не умрёшь

Санаторий

Второе письмо от Жука пришло на следующее утро.

«Женька, жаль, что ты ещё здесь. Надеюсь, сможешь уехать в ближайшее время. Держи меня в курсе.

Я тут описал, что у меня происходило с февраля. Высылаю тебе. Вике тоже пошлю.

Она мне тоже ответила уже.

Что они сделали с Веденеевым и его адвокатами, я не знаю. Последний раз разговаривал с одним из них ещё в феврале. С тем, который Миша был, с высоким голосом. После этого через пару дней буквально вытащили меня из камеры и отвезли прямо в кабинет к моему любимому писателю Юрию Дзержинскому. Который меня когда-то благодарил за липосакцию, я тебе вроде рассказывал. Судьба, одним словом. Тов. Дзержинский отпустил мне все грешки великодушно, всех зарезанных девочек. Предложил работать на Родину, тоже девочек резать и воскрешать, но с федеральным размахом и финансированием. Я долго не раздумывал. Пусть Родина, думаю, и не лучше Веденеева, но так ведь и вряд ли намного хуже, да и всё лучше ходить в исследователях, чем куковать на зоне.

За Дзержинским, как я понял, совсем большие люди стоят, если не Самый Большой Человек. Никого из них лично я так и не видел, но по размаху всё стало ясно. Инициативная шайка эфэсбэшников не умеет так размахиваться.

Из кабинета отвезли меня на какую-то квартиру. Мебели там было мало, но чисто, со вкусом. На кухне, правда, Шишкин над холодильником. Рожь. На следующий день табуном пришли посвящённые коллеги, восемь человек. Большинство молодые и молоденькие даже, сплошь в очках без оправ, но двое постарше меня. Одного из них, Кондрашова из Академии, с элегантной козлиной бородкой на втором подбородке, я ещё в Питере встречал на конференции. Два сопроводителя в штатском очень тактично себя вели. Остались ждать на диване в прихожей. Коллеги потрясли мне руку и рассказали, как выскребли из пепелища всё, что выскреблось. Снова отобрали у мамы бедную Машеньку, умертвили-подождали, всё как часы, но механизм совершенно не понятен, топчемся без вас на месте, Роман Романыч, выручайте. Я подумал ну нет, коллеги и заочно тов. Дз., так дело не пойдёт. Сначала везите, показывайте, дайте оседлать процесс. Тогда я вас выручу. Так и сказал. Они согласно закивали, даже с почтением каким-то, как мне показалось, и удалились все. Просидел ещё день в этой квартире, пока не приехал за мной фургончик такой без окон. Посадили в кресло, включили свет, дали журнальчики полистать общественно-политические. Везли долго, часов шесть, с остановкой на туалет в неизвестном чистом поле.

Привезли в бывший санаторий на берегу речки. Что санаторий, я по крыльцу и беседкам понял. Потом ещё набрёл на территории на ржавый щит: Уважаемые отдыхающие! Не разводите костров и т. д. Вокруг холмы и лес. Так ни одна сволочь мне и не сказала, что за речка. Сам я, поскольку удирал мордой в пол, тоже не узнал до сих пор. Попробую выяснить в ближайшее время. Когда меня привезли, в санатории доделывали ремонт стахановскими темпами. Рабочие все были какой-то совсем восточной внешности, вкалывали без перекуров, по-русски не слышал от них ни слова. Через недели две они ремонт закончили и испарились. Ночью.

Комнату дали огромную, кровать под стать, с мою кухню московскую, не преувеличиваю, всё время поперёк спал. Письменный стол с компьютером. Кнопка вызова девушки с едой и кофе. Душевая и туалет за дверью сбоку. Три дня я там безвылазно сидел, общался с коллегами. Пересказывал им всё, что они и без меня знали, и недоговаривал всё остальное. Повременю, думал. Как только доделали забор вокруг территории, с проволокой и вышками по периметру, меня из комнаты выпустили. За забор, сказали, не ходи. По территории зато ходи. Я прямиком пошёл в их «рабочую половину», в лабораторию то бишь, посмотреть, правда ли завезли туда всё то, о необходимости чего я изводил Веденеева. Пришёл и обалдел, клянусь. Только в кино я такое видел. Руки сразу же зачесались. Захотелось скакать от энтузиазма. Стыдно вспоминать. Одних томографов стоит восемь штук, и ПЭТ и МРТ, всё абсолютное новьё, филипс и проч., и компьютеры на каждой тумбочке, со скоростным интернетом, хоть и под фсбэшным контролем. Не телефонный абзац через межгород, который у нас пыхтел в Матвейково. Но доконала меня комната для МЭГ. Натуральная, представляешь? Сверкающая, с иголочки, с трёхслойной защитой и активным шумопонижением. Почти триста сенсоров в шлеме. Я потом всех на МЭГ гонял постоянно. Ради чистого наслаждения сбором данных на нормальном оборудовании.

Теперь что из этого великолепия получилось, точнее, получается. Когда насмотрелся и натрогался, объявил им, что с Машенькой работать будем, что ж ещё делать, но для пересадки материал малопригодный. Наплёл про два штамма, которые мы якобы выявили в веденеевской клинике, активный и пассивный. У Зины вот был активный, а у Машеньки, стало быть, ленивый, и заразное бессмертие из него или не выйдет, или с большим трудом. Самое смешное, что не только тов. Дзержинский, но и все коллеги поверили мне безоговорочно. Они там, похоже, зашуганы основательно. Я понимаю, что ФСБ за одного пуганого двух непуганых даёт, но на голове зашуганность сказывается отрицательно. Надо, говорю, прочёсывать страну, искать по городам и моргам. Что искать, спрашивают. То есть помимо собственно Симптома. Описал им что-то вроде вируса табачной мозаики со сложной оболочкой и поразительной способностью собираться в колонии и мимикрировать под работающие органеллы. И это съели. В марте мне сообщили, что разослали циркуляры во все морги и больницы. Ищут активный штамм.

Кстати. Пока ещё забор возводился, соратники Дзержинского раз пять беседовали со мной о тебе, Вике и Дарье Васильевне. Напирали на то, что слишком мало костей нарыли на пепелище и только от одного скелета, то есть Зины. Я напирал на то, что сильно горело – а оно действительно сильно горело, там же половина амуниции, как я понял, прямо под этой идиотской цистерной с соляркой рванула. Божился, что вы должны были сидеть в клинике и ждать нашего приезда. Не думаю, что они мне особо поверили, но отстали, во всяком случае. Принялись ставить на уши российскую медицину и гонять всю мою бывшую кафедру на допросы, до меня тут дошли слухи.

Мы с коллегами стали заниматься Машенькой. Они искололи девчонку сверху донизу, взяли пробы абсолютно всех тканей, даже костной, но вода-то сплошь дистиллированная, абсолютная стерильность везде, никаких Братьев, Никиты и Дарьи Васильевны. Можешь себе представить. И сходить в столовую за солью тоже никому в голову не придёт ни с того ни с сего. Я сказал, очень странно, дорогие коллеги, у нас всё проявлялось как миленькое, может, в какую-нибудь скрытую форму возбудитель перешёл? Может, в новом носителе проявится? И стали они колоть машенькину кровь свиньям, причём в совершенно промышленных масштабах. За третью декаду марта и половину апреля забили несколько сот свиней, клянусь. Если не тысяч. Ни одна не воскресла. В конце концов приехал Дзержинский, припёр меня к стенке почти буквально, сказал, Роман Романыч, не морочь нам голову, мы прекрасно знаем, что для Веденеева у тебя были конкретные результаты, а для Родины что же получается, хрен с маслом? В общем, я честно пытался момент истины оттянуть максимально. Надеялся, что вы раньше окажетесь за границей. Ждал, что меня со дня на день отхлестают по лицу нерусскими журналами с большими заголовками про вирус бессмертия в руках российских спецслужб и про высокие идеалы профессора Zhuk и молодых исследователей Vika и Zhenya, которые хотят, чтобы открытие принадлежало всему человечеству. Вика, кстати, говорит, только одно шведское бульварное издание что-то пронюхало и проявило интерес. Это какая ж она недоверчивая и осторожная, шведская научная общественность, снимаю шляпу и кланяюсь. Или щелкопёры недостаточно ушлые? Короче говоря, сказал я Дзержинскому, хорошо, пойдём на крайние меры. Возбудитель совсем лёг на дно и окуклился, свиньи не годятся, подавайте нам сюда добровольцев, крепких проверенных парней, которым не страшно вечно жить за Родину. Экспериментально убивать, говорю, их не будем, будем только анализы брать. Дз. сначала на меня прикрикнул, я тебе, дескать, не дам людей переводить, душегуб, но позвонил в тот же день с извинениями. Видно, сказали ему гуманизма не разводить. Прислали нам десять человек – студентов-второкурсников из Академии ФСБ. Побеседовал с ними. Никто не в курсе, что с ними собираются делать. Объяснили им только туманно, что российская медицина разрабатывает чудодейственные препараты для повышения выносливости человеческого организма. Да ещё и троечники все как один. Оболтусы. Нормальные ребята. Я возмутился даже в душе. Семерых отослал сразу обратно, троих оставил для отвода глаз и потребовал у Дз. более репрезентативной выборки по возрасту. И тогда прислали мне то, что надо. 8 человек, от 27 до 46. Лейтенанты, капитаны и один майор даже. Из неназванных областных и районных управлений. Побеседовал. Как на подбор циничные и озлобленные, поскольку в карьерном тупике безо всяких перспектив и работу люто ненавидят. Умственные способности при этом вполне себе. Выбрал троих – 30, 34 и 42 г., бездетных. Припугнул коллег непомерной ответственностью и прогнал из лаборатории. Препараты готовил сам. Пересадил агент троим избранным, остальных сделал контрольной группой, вколол им набор витаминов для укрепления здоровья и приказал всем бросить курить на время эксперимента.

Было это 23 апреля. 12 дней после этого гонял всех на потёмкинские анализы, потом на МЭГ, с нашими стандартными заданиями, а потом по очереди принимал у себя в кабинете для беседы. Через 12 дней наметилась положительная динамика. Двое из троих начали дуреть прямо у меня на глазах. Скажу тебе честно, ничего более жуткого и удручающего в своей жизни не наблюдал. Зовут их ст. лейтенант Ромашко и майор Сопатый, и бьюсь об заклад, они мне будут в кошмарах сниться, а на Страшном Суде выставят их мне как главных свидетелей обвинения.

У меня для них всех была прорва тестов на аналитическое мышление и проч., коллега Осокин из МГУ подготовил, очень толковый парень, плюс я беседовал с каждым на общие темы. На двенадцатый день Сопатый справился с четырьмя заданиями из десяти, при обычном показателе 7 из 10, но этому я не придал особого значения, статистические колебания были у всех. Но как только мы перешли к беседе – а я собирался с ним о российской системе образования поговорить, тема номер 12 в списке, он вдруг наклонился так ко мне через стол и спрашивает вполголоса, а как, извините, ваша настоящая фамилия? Я отвечаю, Жук моя фамилия, нету другой. Он на меня скептически посмотрел и говорит, нерусская что-то. Я говорю, чего ж нерусская. Отец у меня был детдомовский, его когда привезли в детдом в два года, он только «ба» говорил и шепелявое «жу», причём «жу» значительно чаще и громче, так и записали «Жук» в графе «фамилия». Сопатый прищурился и говорит, а в детдом откуда его привезли? Я говорю, с Витебского вокзала, на скамейке его нашли, в пальтухе старой спал, в обнимку с обглоданной буханкой хлеба. Сопатый задрал указательный палец – дескать, я так и думал. Что, спрашиваю, вы думали? Он говорит, вы еврей. И рассказал мне, как он всегда к евреям с недоверием относился, а тут минувшим вечером смотрел он телевизор, интервью с неким народным избранником от партии под названием «Родина», и его вдруг осенило: весь этот проект наш придумали евреи, чтобы извести цвет русской нации. Я спрашиваю, что же, и начальство ваше, которое вас сюда прислало, – они тоже евреи? Он кивает, само собой. Не все, конечно, но на самом верху точно жидовское гнездо, теперь ему ясно видно. И что, спрашиваю, президент Будин тоже еврей? Он задумался. Потом покачал головой. Нет, говорит, он наш, но вокруг одни ваши, у него руки связаны, он не может ничего сделать. Наклонился снова через стол и шепчет, я вас евреев нутром чую. Представь, накануне ещё сидел предо мной нормальный мужик, с какой-никакой головой на плечах, обсуждали с ним его любимые фильмы, смеялись даже, «Крёстный отец» ему очень нравился, как и мне, и тут вдруг на тебе такое. На следующий день приводят Сопатого ко мне в кабинет раньше обычного, он садится на стул с вызовом и объявляет, а никакие тесты я больше не буду делать. В сионистских заговорах участвовать отказываюсь. Попросил его рассказать мне о сионистском заговоре поподробней. Он с радостью. Полчаса я слушал и записывал, потом выключил запись, сказал ему заткнуться и возвращаться в свою комнату. Освободил от всех тестов, оставил только моторные и нашу старую линейку вопросов на причину-следствие. Коллег предупредил, если будет упираться, вяжите и колите снотворное.

С Ромашко немного другая история. Он был самый угрюмый из троих. На вопросы отвечал здраво, но страсть как неохотно. Огрызался, а не отвечал. Я думал, ну, если на этого подействует, будет нам Вика номер два. Без суицидальных наклонностей, думал, не обойдётся. На тринадцатый день Ромашко пришёл ко мне через одного человека после Сопатого. Сел за стол и молчит. Я его и так, и сяк, и в чём дело, Сергей, что у вас за камень на душе, неужели опять мама плоха и т. д. Он здоровый был мужик, сажень в плечах, на треть головы меня выше, а я ведь не низенький. Молчит, сверлит глазами стол, и мне не по себе стало. Хотел уже благодарить его за беседу и отпускать. И тут он как заревёт. Зубы оскалил, смахнул стол в сторону и хвать меня за глотку. Прижал к стенке. Я, орёт, вас всех передавлю. Кого нас? спрашиваю еле-еле. Охрана вбежала в кабинет – там двое ребят стояли всегда за дверью. Кричат ему отпустить меня, а у него откуда ни возьмись вилка в руке. И приставляет он её, ясное дело, к моему горлу. Говорит охране, прочь, суки, а то я его проткну. Охрана отступила. Он развернул меня спиной к двери. Выталкивает из кабинета, пихает по коридору и шипит: не знаешь, сука, кого вас? Не знаешь, кого вас? Всех вас! Американцев и дерьмократов! Трясёт меня за грудки и вилкой шею скребёт. Я ему, Сергей, опомнитесь, вы что, я русский. На выборы вообще никогда не ходил. Распад Советского Союза, говорю, величайшая геополитическая катастрофа двадцатого века. Он говорит, неее, не хуй мне тут, отплясали вы все своё. И толкает к выходу из здания. Коллеги, что в коридоре были, припечатались к стенам, глаза блюдцами. Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы перед выходом не было бокового коридора. Там стояли ещё двое парней из охраны, поджидали уже. Ромашко был увлечён, не смотрел по сторонам, только мне в переносицу. Повернул голову в последнее мгновение. И получил пулю в глаз.

В этот эмоциональный день мне удалось безответственно удрать из моего санатория научно-исследовательского. Как удалось, ты не поверишь. Сам с трудом верю до сих пор. Когда Ромашко унесли на гистологию, я смыл кровь и мозги с лица и заклеил шею пластырем. Сказал, всё коллеги, кромсайте его сами, с меня хватит на сегодня. Вышел на территорию, покурить и подышать свежим воздухом. Настроение было мутное. Оно и сейчас прояснилось не особенно, но теперь я хоть ни за что не отвечаю больше, и ничто от меня боле не зависит, и можешь меня распекать за прогнивший нравственный стержень. Долго ли коротко ли добрёл я до беседки одной из, уселся там, распечатал пачку сигарет, уставился на закат. Красивые там закаты, санаторий не от балды построили в своё время. А к беседке с одной стороны вплотную ряд кустов подходит, густых кустов, с жёлтенькими цветочками, не помню, как называются. Вообще никакой ботаники не помню, подумать только. И слышу, шелестит в этих кустах. Я приподнялся, выглянул из беседки. Вижу, бежит человек полусогнувшись и шипит, мол, не смотрите, не смотрите на меня, Роман Романыч, не привлекайте внимание. Я сел обратно, посмотрел на ближаюшую вышку, а вышка пустая между тем, кофе пошла пить, наверное. Человек вполз буквально в беседку, запыхавшийся, сел на пол рядом со мной, протянул руку снизу и шепчет, что Жора. Слава богу, говорит, я вас нашёл одного. Я спрашиваю, вы кто, Жора? Он говорит, я за вами, я вас спасти, я от Георгия. Я спросил больше автоматически, какого Георгия. Сам при этом догадался почти мгновенно, потому что такой Жора с такими глазами только от одного Георгия может прибежать. Жора тут же подтвердил: от Грибового. Рассказал мне шёпотом, как ширится Движение Добровольных Друзей Георгия Грибового или что-то в этом духе. Везде уже есть люди Георгия, включая ФСБ. Я спросил, и в президентской администрации есть? Но там, как выяснилось, нет пока ещё. Да и те, что в ФСБ – не на самых рублёвых должностях пока. Сам Жора оказался шофёром. Сказал, что некто повыше его крышует. Через крышевателя стало известно, что ФСБ накрыло подпольный исследовательский центр бессмертия, что центр этот защищался до последней капли крови, все сотрудники погибли с именем Грибового на устах, не желая сдаваться врагу, и только одного удалось взять живым, но зато самого главного, то есть меня. Грибовой тут же объявил, что центр действовал по его методике и под его руководством, как же ещё. Там, оказывается, велись работы над портативной машинкой для воскрешения трупов, на аккумуляторах с подзарядкой от электросети. Спецслужбы всей планеты готовы на всё, чтобы заполучить такую технологию, поэтому работа держалась в строгой секретности до поры до времени. И вот, стало быть, не уберегли, но пока я сохраняю верность учению Грибового, не всё ещё потеряно.

На этих словах Жора взял меня за руку. Меня послали спасти вас, Роман Романыч! Бежимте! Я спрашиваю, как? Он говорит, у меня есть первоклассный план, мы привезли сегодня новое оборудование и материалы на двух микроавтобусах, уезжаем через сорок пять минут, порожняком, от заднего крыльца. Там сесть невозможно, вас сразу заметят, но я как бы забуду телефон в столовой и остановлюсь, когда буду объезжать здание, чтобы за ним сбегать. Остановлюсь прямо под окнами туалетов, которые в левом крыле на втором этаже. Я говорю, мне что же, прыгать оттуда? И как насчёт вышек и вообще людей на территории? Ежели кто мимо пойдёт? И машину – её что, не досматривают на выезде? Он закивал головой, мол, да, досматривают, но только для галочки, известное дело, откроют заднюю дверь и закроют, а вы на пол ляжете, под один из пустых ящиков, он длинный, надо будет только ноги поджать немножко. Вылезайте через крайнее левое окно, прямо под ним вход в подвал с козырьком, совсем невысоко прыгать и дальше слезать легко, от ближайшей вышки его клён загораживает, да и вообще уже будет темно, а по территории вряд ли кто будет ходить, потому что сборная России играет архиважный матч с Лихтенштейном. Или с Люксембургом. Как слезете, запрыгивайте в машину через переднюю дверь, я открытой её оставлю, чтоб не хлопала, и перебирайтесь через сиденья назад, а дальше я прибегу и покажу, как вам укладываться.

Короче говоря, я сказал, хорошо. Подумал, у меня ещё сорок минут на размышления – если что, просто не вылезу и всё. Жора сверил со мной часы и стиснул мне руку опять, чуть ли не со слезами благодарности. Высшие сущности помогут нам, Роман Романыч! И убежал обратно по кустам.

Объятый смятеньем, покурил я ещё и пошёл в столовую. Там трое коллег сидят над пивом и возбуждённо обсуждают Ромашко. Остальные, говорят, пошли футбол смотреть. Пригласили меня к столу, но я отмахнулся. Нашёл в холодильнике лазанью, сунул в микроволновку, и тут, Женька, рука судьбы. Увидел полбутылки красного вина в приоткрытом шкафчике. Выдул её прямо из горла, ковыряясь в расплывшейся лазанье. Смятенье мгновенно прошло, и объяла меня решимость. Думаю, да к лешему всё это, любопытство моё выгорело, виски поседели, лавры и нобелевские премии мне никак не светят, какого чёрта я буду производить бессмертных кретинов, пускай даже из фээсбэшников, этим и без меня есть кому заняться. Надо, думаю, драпать за политическим убежищем и покоем, вслед за тобой и Викой. В общем, взял из шкафа стакан, налил в него воды и направился к коллегам. По пути подобрал солонку. Поставил им стакан посреди стола и говорю, друзья, щас я вам открою страшный секрет и вручу ключ, смотрите внимательно. Насыпал в воду соли, размешал ложкой, подержал там палец и обвёл всех многозначительным взглядом. Кондрашов натурально чуть не съел стакан глазами, прямо подался к нему всем телом. Потом посмотрел на меня, как будто всё сразу понял. Я говорю, вуаля. Плохо мне что-то, коллеги. Пойду-ка я спать.

В комнату я не заходил. Денег у меня всё равно не было, а вещи никакие брать не хотелось. В туалет на втором этаже вошёл ровно в условленное время. Свет не включил, до крайнего левого окна добрался наощупь. Там не жгут никаких фонарей на территории. Бомбардировок с воздуха боятся, не иначе. Когда глаза привыкли, вижу, микроавтобус стоит уже на месте. Козырёк оказался не то чтобы прямо под окном, но ног я не поломал каким-то образом. Видно, высшие сущности действительно на моей стороне. Слез с козырька и забрался в машину. Пока переваливался через сиденья в заднюю часть, заметил ещё, что в водительском кресле автомат лежит. Жора прибежал через минуту или две, запыхавшийся, нервный весь. Он трясся всем телом, когда помогал мне втиснуться под этот ящик. Ноги, кстати, пришлось поджать изрядно, и болеть они начали почти сразу же. У ворот, как Жора и обещал, для проформы открыли-закрыли заднюю дверь. Второй микроавтобус ждал уже за воротами. Другой водитель прикрикнул на Жору, где ты там бля валандишься, Жора тявкнул в ответ, что за мобилой возвращался. В общем, поехали.

Не могу сказать, через сколько времени мы остановились. Наверное, не больше часа ехали, но ноги так болели, что под ящиком у меня протянулась вечность. Наконец Жора остановил машину и выскочил куда-то. Я не выдержал. Приподнял ящик и вытянул ноги, с болезненным наслаждением. Машину, между тем, Жора остановил резко, вполоборота, но я над этим не задумывался, мне было совершенно наплевать. О своём решении бежать я уже тысячу раз пожалел. А когда услышал автоматную стрельбу и вопли, зажалел ещё интенсивней. Скрючился опять под ящиком и затрясся, как Зина на сорок пятом часу. Тут Жора распахивает задние двери и голосит, вылезайте Роман Романыч, пересадка. Срочная. Я вылез. Вижу, дорога узкая, грунтовая, мы остановились посередине, впереди нас стоит какая-то встречная машина и вовсю светит дальним светом, а передо мной второй микроавтобус, с разбитым передним стеклом. Водитель вывалился из открытой двери лицом в обочину, только одна нога зацепилась. И Жора размахивает автоматом.

А дальше, Женька, произошло нечто в конец незабываемое. Жора посадил меня во встречную машину, на заднее сиденье. Машина «Лада» была, задрипанная довольно. В ней сидели два мужика в джинсовых куртках. Оба приветливо поздоровались, поулыбались. Потом вылезли из машины. Гляжу, Жора отдаёт им автомат и обнимает каждого крепко. Ко мне тоже подошёл и руку пожал. Пожелал удачи и мужества. «Прощайте, Роман Романыч, мы встретимся снова, когда смерти больше не будет». Потом сел обратно за руль своего микроавтобуса и дал отмашку рукой. Один из мужиков тут же поднял автомат и, веришь или нет, прострочил Жору насквозь вместе с микроавтобусом. Ни разу в жизни не было мне так жутко, клянусь тебе. Мужики садятся в машину, а я сижу вспотевший от страха, вцепился пальцами в сиденье, рот разинул. Думаю, абзац, где моё родное фээсбэ, спаси меня грешного и помилуй. Мужики мне говорят что-то успокаивающее, по плечу хлопают, автомат рядом кладут на пол, а я никак не реагирую. Начал отходить только через минут двадцать – после того, как они остановились на мосту и выбросили автомат в какую-то реку.

В общем, Женька, натерпелся я заслуженных страхов, но в конце концов привезли меня в Москву. В Москве подселили к друзьям Георгия Грибового. Сижу тут уже пятый день, ем пельмени и бутерброды, телевизор смотрю. Хозяева – семейная пара, мои ровесники, без детей. С бородатой таксой зато, из которой песок сыплется. Он вроде предприниматель, она у него бухгалтер. Оба грибовитые. Суют мне литературу, гудят без конца про то, как Георгий станет президентом и отменит смерть. На улицу меня днём боятся выпускать, но письма дают писать, по крайней мере. На днях предстоит встреча с Грибовым. Морально готовлюсь.

Это всё пока, Женька. Обнимаю.

ж»

Олег, естественно, узнал о письме вечером, вернувшись с работы. Борис успел прийти и уйти днём; переобсуждение, судя по всему, состоялось тогда же. Олег спросил, что решили, но Женя пропустила его вопрос мимо ушей и сразу завела речь о Жуке. Пересказывая письмо, она много смеялась. На некоторых подробностях даже повизгивала от восторга. Олег внимательно выслушал. Приключения Жука впечатлили его, но не сбили с мысли. Он отобрал у Жени бутылку, вылил остатки мартини в раковину и потребовал отдать ему все деньги, которые у неё есть.

Женя поводила головой и сказала, что у неё больше нет. Мартини поглотило последние средства. Олег не поверил ей, но требование повторять не стал. Он ушёл в свою комнату и до утра хранил одностороннее молчание.

Женя умолкла в одиннадцатом часу, в разгар собственных рассуждений о том, что теперь, когда приобретены знания, набран опыт и набита рука, рассказ про Александрийскую библиотеку надо бы написать заново. А впрочем, кому это интересно, зевнула она и, свернувшись в клубок, заснула на полу комнаты Олега. Через десять минут Олег заставил себя оторвать глаза от её лица. Попытался бережно перенести клубок в другую комнату. Бережно не получилось, особенно во втором дверном проёме, но Женя не проснулась.

Утром она молча отдала ему две тысячи триста сорок рублей с копейками. Олег засунул деньги в хронически пустовавшее Неприкосновенное Отделение бумажника, и употребление алкоголя в его квартире прекратилось. Вместе с ним прекратилось общение с Женей. Она стала безвылазно сидеть в своей комнате, за закрытой дверью, лишь пару раз за вечер показываясь на кухне, чтобы налить себе чая. Нервное ожидание на её лице чередовалось только с усталостью, иногда брезгливой.

Олега мутило от гремучей смеси неловкости, влюблённости, раздражения и бессилия. Каждое из этих неудобных чувств подпитывало остальные. Они дружно разбухали, разъедали внутренности и отбивали всякое желание просыпаться утром и возвращаться с работы вечером.

Так прошла вся рабочая неделя. В субботу, за два дня до вылета, Олег поехал в условленное место получать контейнер с образцами.

Место находилось на трамвайной остановке при въезде на Светлановскую площадь. Олег добрался до остановки ровно в условленные десять часов утра и, присев на скамейку, стал смотреть на проезжавший мимо транспорт.

Светило запылённое солнце. День обещал быть майским.

Трамваи приходили и уходили, по-субботнему пустые и романтичные. Из седьмого по счёту вывалился небритый молодой человек с раздутым старинным портфелем в руке. Дед Олега ходил с похожим портфелем за водкой в магазин «Рябинушка» в конце 70-х – начале 80-х гг. В семье портфель называли «крокодиловым».

Молодой человек имел круглое лицо, смотрел большими глазами сквозь мощные очки и выглядел слегка не от мира сего. Однако он не был Борисом. Кем он был, Олег так и не узнал. Молодой человек не представился.

- Вы Олег? – спросил он.

- Да, – Олег привстал со скамейки.

Молодой человек кивнул, крепко пожал Олегу руку, вручил крокодиловый портфель и пожелал удачи. Затем, не дожидаясь какой-либо реакции со стороны Олега, сиганул через дорогу – на красный свет – и стремительно удалился за ближайший угол.

Олег взвесил портфель в руке. Вес брутто составлял не менее пяти килограммов.

Олег потянулся за телефоном, чтобы наорать на Катю или Бориса, но правденый гнев довольно быстро иссяк.

- Назвался груздём, – пояснил Олег самому себе.

Женя встретила его в прихожей. Ни говоря не слова, он протянул ей портфель и пошёл принимать душ. После сорокаминутного сидения на Светлановской площади ему казалось, что он не мылся трое суток.

- Всё на месте, – обрадовала его Женя, когда он вышел из ванной.

На кухонном столе лежали три прямоугольные коробки, завёрнутые в бородавчатый полиэтилен и крест-накрест перехваченные резинками. Размерами коробки не превышали средний роман серьёзного автора. Сквозь полиэтилен угадывались надписи чёрным маркером по синей пластмассе. Слева от коробок возвышалась стопка из четырёх компакт-дисков. Верхний, согласно обложке, являлся сборником Euro Dance 2003.

- Всё? – переспросил Олег. – Ничего лишнего?

Женя не поняла вопроса.

- Чего они такие тяжёлые?

- Нет-нет, они совсем не тяжёлые! – Женя отчаянно замотала головой и замахала руками. – Попробуй! Это просто, – она пнула ногой валявшийся у стола портфель. – Это там топор лежал.

- Топор? Какой топор?

- Железный такой, для разделки мяса. С зубчиками, – Женя наклонилась, вытащила топор из портфеля и с видимым услилием положила на стол, на безопасном расстоянии от коробок. – Наверно, чтобы образцы расколошматить. Если по пути фээсбэшная засада. Наверно, кто-то из друзей Бориса додумался.

Секунды три они оба созерцали топор. Потом перевели взгляды друг на друга. Первой прыснула Женя. Олег расхохотался вслед за ней – рывком, как будто уже смеялся до этого, но кто-то нажал на паузу.

По окончании смеха они убрали со стола коробки с топором и сели пить чай.