Это даже не умрёшь

Азовское море

Той же ночью, шёпотом на кухне, было решено как следует познакомиться и подружиться с двоюродной тётей Зининого отца, проживавшей в посёлке Ильич на берегу Азовского моря. Другой посёлок Ильич, с величественной природой, находится в Алтайском крае, но у Зининой семьи там не было родственников. Кроме того, алтайский посёлок регулярно затопляет и засыпает оползнями. Часть населения живёт в бараках, зимой трещат морозы, туристов нет, денег нет, в местной речке однажды нашли расчленённые трупы двух девушек. Даже если бы у петербургской Зины никогда прежде не было суицидальных настроений, там бы они возникли.

На следующий день отец зашёл на почту и отправил две телеграммы: «тоня сестрица жива ещё вопр пятнадцать лет не виделись приезжай в гости внуков привози люся из ильича» - на свой адрес, и «спасибо за приглашение прилетаем воскресенье с зиночкой и подарками встречайте тоня» - в посёлок Ильич на Азовском море. Получив первую телеграмму, он отправился к своей матери.

- Мам, как здоровье? – спросил он, переступив через порог её квартиры на улице Уточкина. – Молодцом? Вот, тётя Люся тут тебе телеграмму прислала. На наш адрес. Твой потеряла, должно быть. В гости тебя зовёт. С внуками. Вот два билета на самолёт. Ванька не хочет ехать. Зина с тобой поедет. Она болела сильно. В этом году поступать не будет. Врач сказал, надо её на море. Так что можешь её там на зиму оставить. Подарки для тёти Люси я прямо в аэропорт привезу. Вылет в воскресенье.

Вылетели в воскресенье. Когда самолёт оторвался от земли и взял курс на юг, Зина обратила бледное лицо к бабушке и спросила:

- Бабуля, а мы разобьёмся, упадём и умрём, да?

- А? – бабушка оторвалась от иллюминатора. – Ты что такое говоришь, Зин? Никуда мы не упадём. А хотя бы и упали. Смотри, как красиво всё, - бабушка мечтательно ткнула пальцем в иллюминатор. – Всё лучше так помирать, чем в Боткинской больнице на койке.

Внизу зеленела под ярким солнцем Ленинградская область.

Тётя Люся, 63-х лет, загорелая и коренастая, встретила их в аэропорту в Анапе. Она выглядела так, словно приехала с фотосессии для обложки журнала «Крестьянка» за август 1981 года. Её лицо и ситцевое платье вселяли уверенность в завтрашнем дне.

- Ой-ой-ой-ой-ошеньки, - при этом сказала она. – Ужасть-то какая! Тонечка, Тонечка, как мы с тобой постарели! Как времечко-то бежит! Када ты прошлый раз приезжала, Брежнев ещё ж был!

- Уж был так был, - подтвердила Зинина бабушка.

Сын тёти Люси дядя Коля погрузил вещи в багажник запорожца и повёз всех в посёлок Ильич. У него была смуглая лысина, много железных зубов и жена, которая ушла несколько лет назад.

- С тех пор в одну харю детей воспитываю, - похвастался дядя Коля, держа два пальца правой руки на руле.

- И ни хера не в одну, ну шо ты прибедняешься-тааа, - возмутилась тётя Люся. – Живёт у негхо Ниночка, святая баба, очень мне нравится. Ведёт хозяйство. Летом в пионерлагхере работает поварихой. Колька у ней как сыр в масле.

- Ээээ, - осклабился дядя Коля.

Посёлок Ильич тонул в деревьях и обдувался ветрами двух морей. Дом тёти Люси стоял в 170 метрах от Азовского. Млеющие от жары куры время от времени спускались по боковой тропинке на безупречно белый песчаный пляж. Незрелый виноград переполнял виноградники. Всё было солнечно-зелёного цвета.

- Ну шо, Зиночка, хорошо у нас? – спросила тётя Люся.

Зина стояла рядом с калиткой, держа сумку на уровне груди, слегка разинув рот и не двигаясь.

- Волшебно! У вас тут просто волшебно, тётя Люся! – воскликнула она. – Вы, наверное, такая счастливая!

- А то как же, - помрачнела тётя Люся.

- У нас тут ещё и Швейцария есть своя, - сказал дядя Коля. – Не хуже ихней. Таманская. Пять килОметров всего. Свожу вас с тёткой Тоней непременно. Горы там красивущие. Озеро есть. И за границу надо вам съездить обязательно. Тут по Чушке рядом совсем. Сел на паром – и Крым.

- Здорово! – Зина бросила сумку на землю и захлопала в ладоши.

Тётя Люся охнула и отчаянно схватилась за щёки. Пыль вокруг сумки быстро потемнела от жидкости из разбившихся бутылок.

- Нууу ё, - понуро сказал дядя Коля. – Поплыли мои сувениры...

- Ничего, Коль, - успокоила его Зинина бабушка. – У меня в рюкзаке ещё есть.

Она не в первый раз пристально посмотрела на Зину и пошла в дом.

Поначалу тёте Люсе пришлось потесниться: была середина августа, и пристройку для гостей продолжала занимать отдыхающая дама с ребёнком. Она платила тёте Люсе 35 тысяч рублей в день и загорала топлесс, вызывая глухое осуждение со стороны дяди Колиной подруги. Сам дядя Коля вяло махал рукой и утверждал, что худосочные титьки подмосковной дамы не вызывают у него ничего, кроме жалости. Ребёнок отдыхающей был Машенькой, бойкой девочкой восьми лет, цвет кожи которой уже переходил за отметку «шоколадный». Машенька и Зина нашли друг у друга много общих интересов и подружились мгновенно. Они проводили вместе почти всё время, позволяя худосочной маме загорать более беззаботно и равномерно.

Дядя Коля жил неподалёку. Пил плотно, но при этом регулярно трезвел, находил халтуры и держал свои обещания. Через неделю он посадил Зину и Машеньку в запорожец и поехал показывать им местную Швейцарию. Бабушка Зины осталась в постели с приступом мигрени.

Таманская Швейцария сильно отличалась от оригинала, но, в основном, размерами. Маленькое озеро у подножия холмов казалось бездонным и сказочным. Холмы – высокими и древними.

- Во! – сказал дядя Коля, жмурясь на небо и похлопывая Зину по плечу. – Рай земной! Ну, вы тут купайтесь-загорайте, я схожу пока по делам. У меня здесь дружок.

Он беспечно отхаркался и пошёл вниз – в сторону моря.

- Возвращайтесь! – сказала Зина. – Мы будем вас ждать!

Три часа спустя, когда дядя Коля, томный от жары и алкоголя, вернулся к озеру, его ждал отрезвляющий шок.

Зина стояла на коленях, наклонившись вперёд. Из-под неё неподвижно торчали мокрые пост-шоколадные ноги Машеньки. Подскочив ближе, дядя Коля разглядел, что Зина изо всех сил давит руками на грудь девочки и пытается делать ей искусственное дыхание – рот в рот. Синхронизация между выдохами Зины и её толчками в Машенькину грудь отсутствовала.

- Оооой ты ё! – крикнул дядя Коля. Алкогольный туман вокруг его головы мгновенно поредел.

Зина оторвалась от лица Машеньки и посмотрела на него. Дядя Коля невольно отшатнулся. Подбородок, губы и кончик носа Зины были измазаны кровью. Дядя Коля перевёл взгляд на Машеньку. Она не открывала глаз, но слабо постанывала и как будто пыталась кашлять. Вся нижняя часть её лица была в крови.

- Она захлебнулась!!! – завизжала Зина, показывая окровавленные зубы.

- Кровью? – риторически спросил дядя Коля и грубо спихнул Зину с тела Машеньки.

Он прижал ухо к груди девочки, выругался, осторожно сгрёб её в охапку и потащил к воде.

- ... Она не дышит!!! Я делала всё, что могла! Она захлебнулась! – продолжала визжать Зина.

- Да заглохни ты, придурошная! – рявкнул дядя Коля, не оборачиваясь. – Всё она дышит. И сердце бьётся как надо... Орать меньше надо, бля...

Он ополоснул лицо Машеньки и уложил её на землю. Она приоткрыла глаза и рот и опять попыталась кашлять, но вместо кашля из её глотки вырвался надрывный звук приближающейся рвоты. Дядя Коля расторопно повернул её на бок и приподнял. Машеньньку вытошнило. Дядя Коля снова подтащил её к воде и заставил выполоскать рот. После этого она начала дышать быстро и сипло и наконец закашляла по-настоящему. Минуты две дядя Коля поддерживал её на боку и сокрушённо лепетал «держись, Машуха, ничего, ничего, ничего».

Откашлявшись, Машенька сказала, что ей холодно. Дядя Коля укутал её в оба полотенца. Потом стянул с себя рубашку и, понюхав, задумчиво надел обратно.

- ... А ты шо? Шо было? Как? Как было-то? – он оторвал взгляд от Машеньки и пришиб им Зину.

Зина не смогла ответить. У неё случился приступ рыданий. Затем он сменился приступом икоты.

Машенька тоже едва могла говорить – от слабости и от боли в израненных губах и языке. В конце концов она собралась с силами и сбивчиво, но связно зашептала о том, что произошло. После того, как дядя Коля исчез в направлении моря, она сразу захотела искупаться. Зина сказала, сначала надо хорошенько прогреться на солнышке. Машенька, прогревшаяся в запорожце до полуобморока, так не думала, но признала авторитет Зины и послушалась. В Подмосковье её воспитанием занималась прабабушка – ветеран ликбеза и вдова штрафбатовца, после войны в одиночку взрастившая троих детей на зарплату шпалоукладчицы. Зина и Машенька обошли вокруг озера, побегали по кромке воды и несколько раз спели нарочито писклявыми голосами популярную песню В. Преснякова-младшего «Подружка Маша, пожалуйста, не плачь». Затем, по инерции, «Стюардессу по имени Жанна». После «Стюардессы» Машенька снова потянулась купаться, но Зина строго посмотрела на неё и напомнила, что для эффективного прогрева полагается загорать. Машенька опять послушалась и легла на траву. Был первый час дня. Солнце стояло в причерноморском зените. Машенька накрыла голову жёлтой футболкой, мгновенно сомлела на солнцепёке и задремала. Какое-то время спустя она пришла в себя под водой. Её ноги не касались дна. Кто-то держал её за плечи. Вода была упругой и солнечной. Машенька сделала автоматический вдох, захлебнулась, начала истерично барахтаться и выскользнула из державших её рук.

В следующий раз она пришла в себя от боли в укушенном языке.

- Ййййа... Я... Я бегала вниз ннна море! – обрела дар истерической речи Зина. – Окунулась! Возвращаюсь – а она лежит! Я толкнула её, в бок... Потому что она уже достаточно прогрелась. Можно было идти купаться! Я толкнула её в бок, мол, пора. А она не двигается! Я сразу поняла: она без сознания, у неё солнечный удар! Надо было что-то предпринять... Я решила охладить её в воде!..

- Вниз головой? – уточнил дядя Коля.

- Да!..

- А на хрена ж ты поволокла её на глубину?

- Чтобы она быстрее остыла!.. Но... Она вдруг вырвалась и пошла ко дну!..

- Дура, - вдруг сказала Машенька, громко и отчётливо. – Ты дура.

Дядя Коля многословно поддержал её.

Узнав об инциденте в Таманской Швейцарии, подмосковная дама справедливо орала на всех в течение трёх часов. Через двое суток она досрочно увезла Машеньку домой. Ещё девять дней спустя уехала в Петербург Зинина бабушка. Зина осталась в посёлке Ильич – вопреки жёсткой оппозиции со стороны дяди Коли и благодаря рвению, с которым она выполняла любые распоряжения тёти Люси. Зина мыла полы, трясла ковры, варила борщи, чистила бычков и тюлек, собирала виноград, поливала грядки с огурцами, загоняла кур на ночь, убирала курятник, а также пасла корову и обеих коз. Через три недели она даже научилась их доить. Вдобавок, Зина обнаружила ещё более серьёзную добродетель: за завтраком, обедом и ужином, когда тётя Люся перемывала кости жителям посёлка или превозносила советское прошлое, Зина слушала и без конца выражала шок, удивление и восторг – невпопад, но с большой отдачей.

- Золото, а не девка! – объявила тётя Люся под конец августа, вручая продавщице местного магазина свиток сторублёвок, перевязанный резинкой. – Тут двадцать пять тыщ как раз должно быть, Юль. Всё делает! Всё! Ну, гхородская, понятное дело, не сразу схватывает. Три недели не могхла в подойник попасть, када коз-то доила. И када рыбу чистила, всё сперва плакала гхорючими слезами. Рыбу, говорит, жалко. Но как попривыкла – так просто клад, а не девка. Ещё и умная-то ведь какая. Настоящий собеседник. КультивирОванный. Ленингхрадская выучка, гховорю тебе.

- Я тилькы однОгхо доси нэ розумию, – продавщица развернула свиток и стала мусолить банкноты. – Шо ж йийи таку красуню из Ленингхраду попэрли?

Тётя Люся посерьёзнела, взвешивая все за и против разглашения того, что Зинина бабушка изложила ей в качестве причины.

- Так ведь ленингхрадская выучка, каже ты бушь, – сказала она. – Жалостливая она слишком. Она там в гхороде вся на нервах была и переживала всё. У интеллигхентных часто бывает такое. Психика слабая. А тут в институт надо поступать. СтрессовАя ситуация, понимаешь? Родители её к доктору повели, а он-то и гховорит, надо её на гходик ближе к земле. Шоб не нервничала так. А то, может, если приживётся, и больше чем на гходик. У нас-то здесь хорошо. Не то шо у них в гхороде там. Спокойно у нас.

- Та вже, нема куды спокойней, - скептически фыркнула относительно молодая продавщица и начала доставать с полки пахучие буханки чёрного хлеба. – Трымай товар, тётя Люся.

По всем внешним признакам, близость к земле и физический труд в самом деле влияли на Зину благотворно. Хроническая экзальтация заметно сгладилась. Вскоре Зина сумела распотрошить целую курицу, не пролив ни единой слезы. «Зиночка здорова весёлая помогает очень пусть остаётся год буду только рада», отрапортовала тётя Люся пятнадцатого сентября.

- Ну вот и славно, - процедил папа, протягивая телеграмму маме. – Сходи завтра в сберкассу, переведи тётке Люсе ещё тыщ сто пятьдесят.

Мама нервно закачала головой.

- Я как сердцем чую, Толик, я как сердцем чую, добром всё это не кончится. Надо её возвращать. Надо. Я пошлю телеграмму, пусть едет домой. Подумай только: а если что-нибудь... случится? Они же не знают... Они же не знают, что...

- Не надо её домой, - понизив голос, в очередной раз сказал папа. – Не надо никаких телеграмм, слышишь меня? Если они её похоронят, ничего страшного. Всем будет проще.

Мама в очередной раз расплакалась. Папа утешительно похлопал её по плечу и привычно направился к серванту. Нижняя – непрозрачная – часть серванта закрывалась на ключ и с недавних пор начала заполняться специфической литературой. Папа достал ключ из заднего кармана висевших на стуле брюк, сел на корточки, открыл дверцу и окинул взглядом ряд свежих корешков. На тот момент их было уже пятнадцать. Прочитать папа успел пока только два: знаменитую брошюру доктора Муди «Жизнь после жизни» и публицистическое произведение советского автора «За последней чертой: суицид и общество». Вторая книжка была толще, но обошлась в десять раз дешевле первой – она лежала в запасниках «Военной книги» с восемьдесят девятого года. Несмотря на свежесть лениздатовского корешка, она успела многообразно устареть, но папу увлекли стиль изложения и бесконечные ссылки на общественные реалии, уже четыре года приобретавшие в его памяти радужный ностальгический флёр.

Папа почесал переносицу. На очереди стояла «Теория и практика вуду», купленная в благоухающем магазине «Тайны востока». Папа зацепил корешок указательным пальцем, взял книгу в руки и поморщился. На лицевой стороне обложки, под чёрными буквами названия и чёрной фамилией американского автора, красовалась неуверенная акварельная вариация на тему фильма «Ночь живых мертвецов». На задней стороне обложки находилась карта Гаити и окружающих восточных государств. Внутри обложки на протяжении трёхсот страниц описывались мифы вуду о мире и мифы Голливуда о вуду. Вперемешку.

Папа Зины, человек стихийно здравомыслящий, всю жизнь занимался ремонтом импортной бытовой техники – сначала стран Варшавского договора, позднее в сервисном центре Sony. Он с интересом читал техническую документацию к 30 30 Константин Смелый ЭТО ДАЖЕ НЕ УМРЁШЬ

магнитофонам и телевизорам, временами даже по-английски, и без особого интереса читал Пикуля и халтурно переведённые американские детективы, которыми его снабжала жена. В целом, папа всегда уважал печатное слово и духовные искания человечества. Литературе из магазина «Тайны востока» было суждено нанести первый серьёзный удар по его доверию и к печатному слову, и к духовным исканиям.

Дойдя до терминов «хунган» и «мамбо», папа отложил «Теорию и практику вуду» в сторону и включил телевизор. На следующий день он пропустил сто пятьдесят страниц и сразу взялся за технологию изготовления зомби. Чтобы сделать из человека зомби, узнал папа, необходимо стать злым колдуном и украсть у жертвы часть души при помощи заклинаний и магического порошка. Примечание в конце главы научным тоном предполагало, что секрет зомби кроется в веществе под названием тетродотоксин, которое было найдено в некоторых пробах магического порошка наряду с толчёными жабами и человеческими костями. Небольшая доза тетродотоксина приводила к полному параличу всего тела; человек при этом оставался в сознании – вплоть до момента смерти, которая наступала вслед за параличом. Смерть наступала однократно и насовсем. Папа перечитал всю главу ещё раз. Прямых параллелей со случаем Зины не было.

Ещё через день, предварительно выпив бутылку «Балтики 4», папа приступил к «Освобождению слушанием в промежуточном состоянии», более известному как «Тибетская книга мёртвых».

Без десяти одиннадцать мама выключила телевизор на кухне, проверила наличие Вани в его комнате и пришла раскладывать диван.

- Спать собираешься ложиться? – спросила она.

Папа оторвался от чтения и посмотрел на неё. Его рот был открыт довольно широко.

- Ага... – он протяжно шмыгнул носом. – Щас, дочитаю пару страниц. Тут хреновина такая... Слушай, Тань, твоя мама ведь в церковь ходит?

- Ну ходит. А что?

Папа помялся в кресле.

- Она, это самое... Верит в бога там, чудеса, загробную жизнь?

- Да вроде бы. Крестит меня каждый раз, когда ухожу. «Да хранит вас с Толиком Господь». И это... – мама забралась под одеяло и зевнула. – Когда Ельцина по телевизору со свечкой показывают... Она ругается всё, притворщик-негодяй, как он храм смеет осквернять. Бабушка Тамара была очень религиозная. Маму так с самого начала воспитывала. Над ней даже в школе смеялись, кто-то из одноклассников видел, как они...

- И во что конкретно она верит? – перебил папа. – Что ей там в церкви говорят? Что после загробной... После смерти что происходит?

- Известно что... Ой, а будильник я поста... Поставила. После смерти, Толик, или в ад к чертям, или в рай к ангелам. Нас с тобой в ад, конечно, как всех бывших советских... Я так вообще пятёрку получила в институте по научному атеизму. Списала, правда, всё подчистую с методички под партой. Может, это мне зачтётся. У тебя-то был научный атеизм в твоём техникуме?

- Не, не было... – папа кинул взгляд в раскрытую «Книгу мёртвых» на своих коленях и рассеянно пошевелил нижней губой. – А после ада и рая что?

- В смысле?... Ничего после ада и рая нет. Если попал, то навечно.

- Ты уверена? Как-то это... Не разработано... Тут вот такое понаписано... – он встряхнул книгой.

- Так может и в православных книжках понаписано. Мало ли где что понаписано... Мама, вон, тоже в тонкостях не разбирается. В прошлую Троицу на могилу бабушки Тамары когда ездили... Помнишь? Я у неё спросила, мам, а что это вообще за Троица? Бог-то вроде один, все говорят, а тут тебе и Отец, и Сын, и Святой Дух... Они что, все разом миром правят? Она говорит, да вроде бы нет, вначале был Отец главный, потом Сын стал главный... Я говорю, а Отец куда, на пенсию что ли вышел? А она – тьфу ты, да что ж ты такое говоришь, Танька, вот Господь тебя услышит, какая пенсия. Отец умер, говорит. Я ей – мам, он же бог, как это умер. Она всё думала, думала. Сказала, надо у Клавдии Михалны спросить, она должна знать... А ты чего там читаешь-то?

Папа показал ей обложку.

- Тут про преселение душ... – сказал он. – Когда умираешь, то сначала видишь свет. В книжке этого доктора, как его, Муди, там тоже про свет есть... А потом две недели на тебя... снисходят духи. Плохие и хорошие. Только на самом деле это всё одни и те же духи. И они вообще не существуют на самом деле. Они только иллюзия. Твоя главная задача – это чтоб ты понял, что всё только иллюзия. Если за две недели не поймёшь, то увидишь утробы вокруг, и тебя затянет туда. В утробу. Потом из этой утробы ты рождаешься опять. В одном из шести миров...

- И будешь баобабом тыщу лет пока помрёшь, - процитировала мама. – Ты ещё мифы Древней Греции потом не забудь перечитать.

Она повернулась на бок, подставила руку под голову и направила на папу серьёзный взгляд.

- Думаешь, там где-нибудь написано, что с Зиной такое случилось?

Папа смущённо уставился в пол.

- Все эти книжки ты зря напокупал, – неожиданно ровно сказала мама. – Я так думаю, ничегошеньки там про это написано... Я думаю, это мутация. Что-то такое. Как после Чернобыля вот были же мутации, в газетах часто пишут. Только у Зины это, конечно, вряд ли от Чернобыля... И ещё кажется мне... Это связано как-то с тем, что... – мама запнулась, подыскивая слова.

- Что в восьмом классе? – вскинул голову папа.

- Вот именно. Может быть, с этим тоже связано, – она снова зевнула. – Ну всё, хорош, давай спать. У нас комиссия завтра, мне к полдевятого надо.

- Хорошо, – согласился папа.

Он поставил «Тибетскую Книгу Мёртвых» обратно в сервант и пошёл чистить зубы.

В посёлке Ильич, тем временем, заканчивался бархатный сезон и наступала осень. Уехали отдыхающие, пожелтели листья, зачастили дожди и меланхолично посерело море. К декабрю температура принялась падать до +4 градусов Цельсия, а пару раз скатилась до самого нуля и чуть ниже. Иными словами, установился добротный петербургский октябрь.

Зина продолжала беспрекословно трудиться на тётю Люсю, слушать её монологи и жить с ней в мире и согласии. Когда дядя Коля впадал в особенно беспокойный запой и его на ¾ русская душа увеличивалась до невыносимых размеров, к тёте Люсе и Зине присоединялась его сожительница Ниночка с двумя детьми младшего школьного возраста. Тогда жить было ещё веселей. Ниночка, тридцатилетняя уроженка Норильска с оттопыренными ушами, делала котлеты и пекла пирожки с курагой; тётя Люся при этом качала подбородком и заочно распекала дядю Колю, прихлёбывая чай. Ниночка согласно вздыхала, но не забывала указывать на положительные черты его характера. Дети играли на чердаке или делали уроки. Зина помогала им. Она отчётливо помнила значительную часть программы начальной школы. Вечером все смотрели телевизор «Радуга», корпус которого разъезжался от количества и величины транзисторов; местами он даже был скреплен изолентой. Дядя Коля в это время курсировал от приятеля к приятелю по всем семи улицам посёлка. Иногда его буйная голова показывалась в тётилюсином дворе и кричала ругательства, и раздавался оглушительный стук в дверь, но ему не открывали.

31 декабря дядя Коля, напротив, оказался трезв и одет в праздничный пиджак. Он пришёл вместе с Ниночкой и детьми. Присутствовали и трое гостей из Темрюка: тётя Аля с мужем и девятилетней внучкой. На новогоднем столе стояли мандарины и необходимые блюда из майонеза. Телевизор «Радуга» бережно взгромоздили на комод, чтобы всем было видно. До полуночи веселье протекало в идиллическом семейном русле. Не затихал смех, велись разговоры, елся майонез, детей время от времени доставали из-под пластмассовой ёлки и ставили на табуретку для декламации стихов и текстов популярных песен. Дядя Коля предложил четыре тоста за уходящий год, но, стараниями и окриками тёти Люси, договорил до конца и выпил только один раз. Зато в полночь грянули куранты, бессловесный гимн и «Старые песни о главном». Были открыты сразу несколько бутылок. Тосты пошли одни за другим. Детей оставили в покое с лимонадом, пряниками и конфетами, а Зине, приравненной к взрослым, налили шампанского в круглый стакан с красной каёмкой.

Шампанского было не так много, и потому к двум часам, когда оформилась идея уложить детей спать, Зина осталась самой трезвой участницей застолья. Тётя Аля даже не могла больше подпевать телевизору, а Ниночка перестала говорить слова и только смотрела перед собой, без конца хихикая. Дети дяди Коли играли в карты в соседней комнате. Приезжая внучка Вика свернулась в клубок под ёлкой и спала.

- Викуля, спать! – отчаявшись петь, скомандовала тётя Аля из-за стола. – Поздно!

- Зиночк, – тётя Люся нашла глазами Зину. – Зиночка, ты это... Уложи детишек, милая.

Внезапно дядя Коля грохнул кулаком по столу.

- Ни хуя! – взревел он. – Никакой Зиночки, блядь! Не подпущу её к моим детям!

- Гхляди-ка ты, вспомнил, что у него дети есть, - автоматически заметила тётя Люся. – Зиночк, ты это... Не слушай пьяногхо дурака. Укладывай детишек.

- Никаких детишек! – повторно заревел дядя Коля, по мере сил привстав. – Не подпущу! Эту не подпущу! Одну уже чуть не утопила, манда ленинградская! Своих не дам!

- Ты шо ж это несёшь-тааа, дурень ты окаянный!..

Голос тёти Люси взвился под потолок, но тело не могло оторваться от стула. Тётя Люся бессильно замахала руками. Муж тёти Али примирительно всхрипнул и захлопал дядю Колю по правой лопатке. Ниночка прекратила хихикать. Съёжившаяся Зина смотрела на дядю Колю, не моргая.

- ... К детям не пущу! Пааашлаааа! Пусть уёбывает отсюда! Манда ленинградская! Откуда приехала, блядь! Пааашлаааа!..

- Папа! папа! папа! – дети прибежали из соседней комнаты.

Услышав голоса детей, Зина вышла из оцепенения. Она выскочила из-за стола. Все, кроме дяди Коли, попытались броситься за ней, но ни у кого кроме детей не получилось сделать это достаточно быстро. Дети, в свою очередь, не смогли удержать Зину. Вырвавшись в сени, она машинально сунула ноги в резиновые сапоги, набросила на плечи первую попавшуюся куртку, обеими руками толкнула дверь на улицу и бросилась бежать в сторону моря. Ночь была тёмная и ветреная. Невидимые волны шумно окатывали берег. Зина долго бежала вдоль полосы прибоя, скрестив руки на груди, и повернула в море, только когда очередная волна вдруг достала ей до колен. Идти пришлось очень долго, отмель никак не хотела заканчиваться, но зато кожаная куртка с подкладкой, схваченная Зиной в сенях, успела основательно пропитаться водой и, когда дно под ногами наконец исчезло, помогла ей утонуть максимально быстро.