Это даже не умрёшь

Сахаров Андрей Дмитриевич

Писатель Юрий Дзержинский всё это время переживал творческий подъём.

Ему не раз доводилось читать мнения, что сильнее всего литератора вдохновляют неурядицы в личной жизни и вывихи в судьбе Родины, и в середине девяностых, во время работы над своим первым романом, после развода и вынужденного отхода от дел, он охотно соглашался с такими мнениями. Даже теперь, когда он перечитывал «Войти в закулисье», каждая страница дышала болью. Местами наворачивались слёзы. В памяти оживали дни, потерянные на унизительной должности завскладом фармацевтической компании, принадлежавшей оборотистому выскочке из ЦК ВЛКСМ, – дни без женского тепла по вечерам, без цели на горизонте и без просвета в будущем. Плохо было буквально всё. Природные богатства и целые отрасли промышлености оседали не в тех карманах. Нефть стоила мало. Ельцин клянчил кредиты и пресмыкался перед Западом. Продажные журналисты, одурев от безнаказанности, в прямом эфире смешивали с дерьмом Армию, доблестных предков и самое святое. Самое святое сокращало штаты. Лучшие сотрудники понуро уходили на фармацевтические склады. Бывший диссидент Петров, выпущенный из психушки в 87-ом, сомнительным путём въехал в квартиру на верхней площадке и демонстративно не здоровался, несмотря на давнее знакомство. Более того, он напивался пьян и прямо во дворе кричал о необходимости повальной люстрации. Призывал к суду над кровавой гэбнёй.

Однако из этой бездны вышла только одна книжка в 216 страниц. Тогда как за последние три года Ю. Дзержинский написал уже четыре романа – и страниц в самом коротком из них было более трёхсот пятидесяти, даже без учёта издательских анонсов и содержания. И это при том, что холодная голова Дзержинского снова была в строю, и горячее сердце занималось творчеством только по вечерам и субботам. А воскресенья Дзержинский целиком отводил своей новой семье и спорту. Теперь ему было совершенно очевидно, что плодотворность тягот и невзгод бесстыдно преувеличена.

Гордость за настоящее Родины и уверенность в её будущем вдохновляли намного надёжней. Благодарность придавала творческих сил. На пятой странице самой свежей книги, «После смуты», Дзержинский, не сдержавшись, попросил издателя разместить посвящение: «Тому, кто вернул нам веру в себя». Личность того, кто вернул им веру в себя, прояснялась двумя страницами позже, в начале первой главы. Панин Вячеслав Вячеславович, герой повествования, рождался в Ленинграде, с предчувствием учил немецкий и любил книги про разведчиков – прежде всего, «Щит и меч».

Когда Жук сел на стул в кабинете Дзержинского и по-светски спросил его про литературные успехи, Дзержинский удовлетворённо смутился. Затем выдвинул ящик стола и достал «После смуты», изданное в бело-красно-голубой обложке. На лицевой стороне, под названием, был изображён главный герой. Он прищуренно смотрел вдаль.

- Симпатично, – Жук повертел книгу в руках. – Кого-то мне он напоминает, этот портрет...

- Вы возьмите себе этот экземпляр, если хотите, Роман Романыч, – зарделся Дзержинский. – Мне будет очень приятно, если вы на досуге...

- Непременно, – сказал Жук. – Досуга у меня навалом. Спасибо.

Он положил книгу на колени, накрыл её ладонями и насмешливо посмотрел в пол слева от себя.

Дзержинский вернулся в режим холодной головы.

- Собственно, об этом я и хотел поговорить, – вступил он после длинной паузы.

- ... О моём досуге?

- Нууууу, скорее о вашей занятости, Роман Романыч. О вашей работе.

На этом месте ему отчётливо захотелось встать и пройтись по кабинету, бросая задумчивые взгляды в окно. Однако новый кожаный диван, который ему поставили на прошлой неделе, не позволял осуществить такой манёвр с необходимой долей достоинства. Тогда Дзержинский немного отодвинулся от стола, развернул кресло на сорок градусов и бросил взгляд в окно прямо из него. Затем вернул взгляд на Жука.

- Прежде всего, Роман Романыч, хочу вас заверить: я к вам испытываю только уважение. Безо всяких но. Что наши ребята вас взяли – вы не принимайте близко к сердцу – порядок есть порядок, закон есть закон. Ну не могли не взять. Связались вы... Вы были связаны с человеком крайне нечистоплотным, тут уж как есть. Ну не могли вас не взять. Но лично я – я вас не осуждаю. Ни в коем случае. Я вас очень хорошо понимаю. Время у нас в стране было трудное. Всем приходилось вертеться. Медицине нашей, нашей науке, нашему интеллектуальному потенциалу – таким людям, как вы, Роман Романыч – вам пришлось особенно нелегко. Мы это знаем. Деньги, как говорится, не пахнут. Особенно, когда их нет... Но то время, к счастью, закончилось, – Дзержинский выгнул голову и посмотрел на хмурый портрет на стене. – Страна, слава богу, встаёт на ноги. Государство крепчает. Такого бардака, какой был в девяностые, мы больше не допустим. Сейчас вот ещё дружно переизберём Президента, и с новым мандатом доверия...

Жук осторожно кашлянул в кулак.

- Вы извините, что я перебиваю... Я слышал, вы клинику на Газгольдерной закрыли тоже?

- Нууу, закрыли, конечно, не мы... Мы только, на всякий случай, обратили внимание соответствующих инстанций. Оказалось, не зря, – Дзержинский грустно улыбнулся. – Договор аренды там был неправильно оформлен. Требования противопожарной безопасности не соблюдались. Велась двойная бухгалтерия, как водится. Платежи рутинно шли мимо кассового аппарата. Кроме того, была попытка дачи взятки инспектору Федеральной налоговой службы. Непорядок, что тут делать. Отозвали им лицензию, направили дело...

- Странно.

- Чего ж тут странного, Роман Романыч? Порядок есть порядок, закон есть закон.

- Странно, что попытка дачи взятки не удалась, – Жук посмотрел на Дзержинского чистыми глазами. – После стольких лет практики.

- Времена меняются, я же говорю вам, Роман Романыч, – мимолётно помрачнел Дзержинский. – Да и забудьте вы об этой клинике на Газгольдерной, ну в самом деле. Мы же с вами знаем, это слишком мелко для вас! Липосакция, ну я вас умоляю... – он тряхнул рукой, как будто прогоняя невидимую муху. – Мы в курсе вашей исследовательской работы, Роман Романыч, да да да. И мы считаем – наверху считают – и лично я считаю, Роман Романыч: ваша работа должна быть непременно продолжена. И на этот раз не по прихоти, так сказать, нуворишей. Продолжена в национальных интересах! На благо всей нашей страны.

Жук молчал, глядя в пол – на этот раз справа от себя.

- Вы разве сами не хотите продолжить исследования, Роман Романыч?.. Ваше заведение в Ступинском районе, однозначно, восстановлению не подлежит. Там рожки да ножки только. И от подопытной девушки вашей тоже... К сожалению. Но ваша голова – она-то ведь цела! Это же главное, Роман Романович!

- ... Какие именно исследования?

- Ну что вы в самом деле, Роман Романыч!.. – Дзержинский разочарованно всплеснул руками.

- Нет-нет, вы меня не так поняли, – торопливо поправился Жук. – Я не так выразился... Я ничего не пытаюсь... Мне – ну, просто хотелось бы услышать, как вы себе это – как на вашем верху это себе представляют – предмет моих исследований...

- Хаа-раа-шо представляют, Роман Романыч. Достаточно хорошо. Нууу, мы не специалисты, конечно. Но всё, что можно понять без кандидатской по биологии, – это мы представляем. А что мы не можем понять – это мы как раз оставляем вам. С удовольствием и доверием. Понимаете?..

- Понимаю.

- Вас такой расклад должен устроить. Думается мне. Должен устроить. Роман Романыч.

Не отрывая взгляд от пола, Жук поставил книжку перпендикулярно коленям и обхватил её верхний край.

- Или вас больше устроит благородный физический труд? В соответствующем учреждении? – про себя Дзержинский отметил, что задал риторический вопрос.

Жук уверенно помотал головой.

- Нет. Не устроит... Я согласен, естественно...

Он посмотрел в лицо Дзержинскому, пытаясь решить, стоит ли спрашивать его о Вике. За полтора месяца адвокаты ни разу не обмолвились о ней. Ни единым словом. Жук мечтал о даре истолкования и терялся в догадках. На всякий случай держал своё любопытство при себе. Поколебавшись, он не заговорил о Вике и теперь. Вместо этого он вернул «После смуты» в горизонтальное положение и попросил листок бумаги и ручку. Дзержинский понимающе кивнул, развернул на сто восемьдесят градусов широкомасштабный ежедневник в пухлой обложке и подтолкнул его к краю стола.

- Вы подсядьте поближе, Роман Романыч, – пригласил он, протягивая увесистую сигарообразную ручку.

- Спасибо.

Жук встал и передвинул стул. Положил «После смуты» слева от ежедневника. Пока он заполнял своим мелким почерком текущий день Дзержинского, тот искоса любовался обложкой книги. Дзержинскому, как обычно, представился прототип своего главного героя, устало садившийся в домашнее кресло после государственного дня. Погладив лабрадора, прототип замечал на журнальном столике бело-красно-голубую книгу и протягивал к ней руку. Это ещё что такое? добродушно спрашивал он, разглядывая смутно знакомое лицо на обложке. Это новый роман, о котором все говорят, отвечала супруга прототипа. Тебе посвящён. Мне посвящён? хмурился прототип. Автор прислал? Нет, что ты, махала рукой супруга. Я вчера летала на открытие новой городской библиотеки в Набережные Челны, ко мне подошёл мальчишечка лет тринадцати. Сказал, это его любимая книжка теперь. И подарил. Я пролистала в самолёте – там никакой лести. Всё предельно честно, предельно искренне. Без прикрас. Почитай, тебе понравится. Ну, раз так, улыбался прототип, открывая книгу. Раз без прикрас...

- Не знаю, разберёте ли вы мой почерк... – Жук развернул ежедневник обратно и пододвинул к Дзержинскому. – Прочитайте, пожалуйста.

- Вслух? – пошутил Дзержинский.

- Как хотите, – не стал понимать шутку Жук.

Дзержинский склонился над ежедневником.

- Ну что же, – сказал он, дочитав список до конца. – Это всё вполне реально, Роман Романыч. Могу вас заверить. Вполне реально.

- ... И третий пункт?

- И третий пункт. Инфраструктура же есть. Разошлют циркуляры, организуют. Если надо.

- ... И добровольцы?

- И особенно добровольцы. Вы же знаете наших людей. Если Родина скажет...

- Это только то, что необходимо сразу же, сейчас, – уточнил Жук.

- Конечно, – кивнул Дзержинский. – Вы потом сядьте, подумайте хорошенько... Напишите другой список... Более полный. Помните: теперь вам помогает вся страна. Вся страна, Роман Романович! А целой стране – особенно такой, как наша – что может быть не под силу целой стране? Взять хотя бы космическую программу нашу, взять БАМ. Да одна победа над нацизмом чего стоит, в конце концов!..

- Да, – сказал Жук. – Я смогу связаться со своими коллегами? В Петербурге?

Дзержинский непроизвольно сложил руки на столе – ладонь к ладони.

- Вы должны понять. Не мне вам говорить, что у вас в руках очень важная информация. Взрывоопасная, в определённом смысле. Обстановка в мире сейчас очень сложная. Это чудо, что до сих пор...

- Хорошо, я понял, – перебил Жук. – Конечно... Где останки Зины? Девушки?

- В смысле «где»? Захоронены, я полагаю...

- Надо раскопать.

- Раскопать?.. – поморщился Дзержинский. – Конечно... Локализуем, раскопаем...

- Я внесу это в список. В более полный...

Жук почувствовал внезапную перемену баланса в кабинете. Его половина качели бесцеремонно поднялась в пространство между Дзержинским и большими людьми, которые пребывали наверху. Ты в болоте, я на самолёте, подумал Жук, глядя на пухлые пальцы Дзержинского, цеплявшиеся друг за друга на лакированной поверхности стола.

- И Никита Машевский... – сказал Жук задумчиво. – Мне нужен Никита Машевский.

- Машевский?.. Машевского, боюсь, не получится.

- Не получится?

- Нет. Разве только вы успели его обработать своим вирусом, Роман Романыч. Тоже можно раскопать, посмотреть... Укокошили Машевского. Уронили из окна собственной квартиры. Предсмертную записку положили. На стол, между бутербродами... Это и наша вина тоже, чего уж тут. Надо было сразу брать под охрану, как только он вышел на связь... Вот видите, с какими людьми вас попутало, Роман Романыч? Видите? Только проснулась у человека совесть и сознательность, как его тут же... – Дзержинский театрально провёл пальцем невидимую линию поперёк своей шеи.

- Какая жалость, – заметил Жук, оживляясь. – Какая жалость. Ещё мне нужен компьютер. С доступом в интернет. Можете его отслеживать, или что вы там делаете. Главное, чтобы он у меня был.

Дзержинский выпрямился в кресле и смерил Жука неубедительным холодным взглядом.

- Больше вам ничего не нужно? Роман Романыч?

Жук покачал головой.

- Меня сейчас отведут куда-нибудь? – предположил он с уверенной надеждой. – Куда-нибудь, где я смогу принять нормальный душ? Поесть нормальной еды? Полежать на настоящей кровати? Что-нибудь в этом духе?

Дзержинский помолчал. Затем нажал кнопку на очень солидном телефоне в углу стола и произнёс «всё, Никольченко, заходи». Никольченко, облачённый в штаны цвета хаки и вязаный свитер со стилизованными лосями, оперативно вырос в дверях кабинета.

- Отведи к Виктору Степанычу, – распорядился Дзержинский. – До встречи, Роман Романыч.

Жук задумчиво поднялся со стула.

- А что было в записке? – спросил он. – В предсмертной? У Никиты Машевского?

- ... А вы не в курсе? «В моей смерти прошу винить секту Георгия Грибового». И подпись, – ответил Дзержинский с вызовом.

- Спасибо, – сказал Жук. – Теперь я в курсе. До свиданья, товарищ Дзержинский.

Никольченко поперхнулся ленивым смехом за его спиной.

Дзержинский перевёл брезгливый взгляд с Жука на «После смуты», оставшееся на краю стола, и нервно забросил книжку обратно в ящик.

По издевательской выходке судьбы, в паспорте и других документах ему всю жизнь приходилось быть Сахаровым. Андреем Дмитриевичем.