Европейская поэзия XVII века

Ах, как же, вечность, ты долга!

Где рубежи? Где берега?

Но время, в коем мы живем,

Спешит к тебе, как в отчий дом,

Быстрей коня, что мчится в бой,

Как судно — к гавани родной.

Не можем мы тебя настичь,

Не в силах мы тебя постичь.

Тебя окутывает мгла.

Подобно шару, ты кругла.

Где вход, чтобы в тебя войти?

Вошедши, выход где найти?

Ты — наподобие кольца:

Нет ни начала, ни конца.

Ты — замкнутый навеки круг

Бессчетных радостей и мук,

И в центре круга, как звезда,

Пылает слово: «Навсегда»!

Тебе конца и краю нет.

И если бы в сто тысяч лет

Пичуга малая хоть раз

Могла бы уносить от нас

Хоть по песчиночке одной, —

Рассыпался бы мир земной.

И если бы из наших глаз

В сто тысяч лет всего лишь раз

Одна б слезинка пролилась, —

Вода бы в мире поднялась,

Все затопивши берега, —

Вот до чего же ты долга!

О, что перед числом веков

Число песчинок всех песков?

Сколь перед вечностью мало

Всех океанских брызг число!

Так для чего ж мы всё корпим

И вычислить тебя хотим?

Так знай же, смертный, вот — итог:

Покуда миром правит бог,

Навечно тьме и свету быть.

Ни пыток вечных не избыть,

Ни вечных не избыть услад…

Навечно — рай. Навечно — ад.

Проснись, Германия! Разбей свои оковы

И мужество былое в сердце воскреси!

От страшной кабалы сама себя спаси,

Перебори свой страх! Услышь свободы зовы!

Тиранов побороть твои сыны готовы!

Не снисхождения у недругов проси,

А подлой кровью их пожары загаси

И справедливости восстанови основы!

На бога положись и слушай тех князей,

Которых он послал для высочайшей цели:

Отмстить виновникам погибели твоей,

Заступникам твоим помочь в их правом деле!

Не медли! Поднимись! Зловещий мрак развей,

Чтоб разум и добро безумье одолели!

Увидел я во сне подобье божества:

На троне, в золоте, средь мраморного зала…

Толпа полулюдей, протиснувшись едва,

Молилась на него, тряслась и трепетала.

Меж тем фальшивый бог, исполнен торжества,

Казнил, и миловал, и, словно с пьедестала

Взирая на толпу, произносил слова,

Провозглашая в них высокие начала.

А небо зрело все… И в сумраке ночном

Сгущались облака, шло звезд перемещенье.

Лжебог торжествовал, но крепло возмущенье,

Лжебог подмял весь мир, и тут ударил гром.

Господь осуществил суровое отмщенье,

Власть, роскошь превратив в зловонный грязи ком.

Угасла ты, как день короткий.

Как день весенний, ты цвела!

Звездой рассветной ты была

И людям свет дарила кроткий.

И ты нежна была, как сон,

Тиха, как еле слышный стон,

Слаба, как этот штрих нечеткий.

Теперь ты скорбным прахом стала,

И юная твоя краса,

Как обреченная роса,

Исчезла вдруг и отблистала.

Ты мир покинула земной,

Как с поля сходит снег весной,

Что ж, отдохни! Ты так устала.

Лед под нещадным солнцем тает,

Ломаясь, будто бы стекло.

Что делать? Время истекло!

Но как тебя нам не хватает!

Ах, ты умчалась навсегда,

Быстрей, чем ветер, чем вода!

Пусть среди нас твой дух витает!

Ты вознеслась, как струйка дыма,

Как эхо, отзвучала ты.

И, наподобие мечты

Прошедшей, ты невозвратима.

О, неужель злосчастный день

Сгубил, как солнце губит тень,

Тебя, что столь была любима?

Невосполнимая утрата!

Зачем же ты уходишь прочь,

Как дождь, как снег, как день, как ночь,

Как дым, пыль, прах, как луч заката,

Как зов, стон, крик, плач, возглас, смех,

Боль, страх, успех и неуспех,

Как жизнь, как время, — без возврата?!

Достопочтеннейшие гости!

На время трапезы хотя б

Свои гадания отбросьте:

Силен противник или слаб?

Когда и где на бранном поле

Мы нанесем удар врагу?..

Ей-богу, слушать это боле

Я не могу.

Чем бесконечно тараторить:

Разбой, чума, беда, война —

Предпочитаю с вами спорить

О вкусе дичи и вина.

Вино взогреет кровь густую,

Дичь взбудоражит аппетит,

И ночью муж не вхолостую

С женой проспит.

О, гнет дворцового режима!

Набор ужимок, жестов, слов,

Которым чествовать должны мы

Монархов, канцлеров, послов!

О, тошнотворные беседы —

Неиссякаемый бассейн:

Валлоны, франки, немцы, шведы

И — Валленштейн![111]

Прочь с этой скучной дребеденью!

К нам в глотку просятся давно

Цыплята (что за объеденье!),

Жаркое, рыба, хлеб, вино!

Ну, господа, кто первым хочет

Обжечься сладостным огнем?

Хозяйка ждет. Вино клокочет.

Итак, начнем!

Перо мне отдавило ухо.

К чертям перо! Давайте нож!

Какая будет заваруха!

Война объявлена! Ну, что ж!

Мои отважные солдаты!

Здесь милосердью места нет!

Вперед! За мной! На штурм салата!

Громи паштет!

Врага мы с фланга бьем и с тыла.

Что говорить! Удар не плох!

Пока жаркое не остыло —

На приступ! Взять его врасплох!

Ваш час настал, мозги коровьи!

Опустошительный разгром!

Мы жаждем мяса! Жаждем крови!

Мы хлещем ром!

Зубами яростно впивайся

В телячью ногу и не трусь!

Эй, рябчик, плачь! Свинья, сдавайся!

А! Вот и ты! Попался, гусь!..

На дам вы начали бросаться!

Они милы, нежны, но все ж

Умеют драться и брыкаться!

Не подойдешь!

Когда б в Штральзунде, в Ла-Рошели[112]

Стократ хваленные войска

Так штурмом брать форты умели,

Как мы берем окорока,

Когда могли бы те солдаты

Глушить врага, как мы — вино, —

Все укрепленья были б смяты

Давным-давно.

Подсыпь порохового перца!

Добавь-ка соли! Поживей!

Ага! Огонь допер до сердца!

Я ранен, кажется? Ей-ей!

О! Я гляжу, и вас задело?

Чем жженье раны утолить?

Давайте! Раз такое дело —

Налить! Налить!

Виват! Виктория! Победа!

Дымятся жерла жарких ртов.

Взята фортеция обеда!..

Ну, братцы, я совсем готов.

Хоть под столом, хоть под забором

Свалюсь до самого утра.

Но на прощанье грянем хором:

Ура!.. Ура!..

Ха-ха! Чудовище морское!

Ты слон! Нет, муха! Тсс… Молчу…

Гром! Ливень! Грохот! Что такое?

Гоните в окна саранчу!

Целуй! Люби! Терпеть нет мочи!

Я весь горю, как маков цвет…

Все это — вздор. Спокойной ночи!

Гасите свет!

…Когда к утру оплыли свечки

И уползла ночная тень,

Мои смиренные овечки

Встречали храпом новый день.

Что ж, коли так — пусть спят бедняги!

А пира дружеского хор

Увековечит на бумаге

Ваш Филодор.

Он решил уплыть к японцам,

Некрещеных просвещать.

И тогда под нашим солнцем

Все взялись его стращать:

«Ах, беда! Ах, горе, горе!

На себя ты смерть навлек!

Чересчур свирепо море!

Слишком этот путь далек!..»

Но в спокойствии суровом

Он собратьям отвечал:

«Верным рыцарям Христовым —

Не помеха грозный шквал.

Ветр огонь Любви раздует,

Предвещая ей успех.

Если ж море негодует —

Волны к небу ближе всех!

В ваших жалких уговорах —

Слабодушье и разврат.

Не страшны свинец и порох

Волевым сердцам солдат.

Эти ружья, пики, шпаги,

Этот хриплых пушек бас —

Возбудители отваги,

А не пугала для нас!

Пусть рога острей наточат

Волн громадные быки,

Море синее всклокочат

В беге наперегонки!

Все четыре части света

Окунутся в шквал морской.

Тишина — беды примета.

Грохот бурь сулит покой.

Кто страшится в ураганах

Все невзгоды претерпеть,

Пусть не тщится в дальних странах

В добром деле преуспеть.

Кто в волнах, вдали от суши,

В силах все перенести, —

Только тот способен души

Обездоленных спасти!

Эй, стони, свирепствуй, море!

Ветер, яростней реви!

Испытаете вы вскоре

Стойкость истинной Любви!

Души, верой воспылайте!

Буря воет все сильней!

Рвутся в бой ладьи… Седлайте

Деревянных сих коней!..»

Прошла угрюмая зима —

Трезвоном полон воздух.

И снова крик да кутерьма

В оживших птичьих гнездах.

Под звон и свист

Пробился лист

Из каждой почки клейкой.

В игре лучей

Бежит ручей

Серебряною змейкой.

Летит вода с отвесных скал,

Чтоб, рухнув, расколоться

На сотни крохотных зеркал,

На горные колодцы.

О, этот визг

Летящих брызг!

О, этот тихий лепет

Ручья сквозь сон!..

Как робок он

И как великолепен!

Ватагой нимф окружена,

Выходит из тумана,

В зеленый плащ обряжена,

Охотница Диана.

Колчан и лук…

Зовущий звук

Охотничьего рога.

Прыжок в седло,

И — понесло!

И не трудна дорога.

Дохнуло лето ветерком,

Досада в сердце тает,

И каждый юноша верхом

На облаке летает.

И тут и там —

Весенний гам,

Переизбыток смеха.

И даже зной

В тени лесной

Веселью не помеха.

Свирели трелится мотив!

Певцы в лесной капелле

Щебечут, ветви превратив

В поющие качели.

Крылом взмахнут,

Передохнут

И снова хороводят.

И, как смычком,

Любым сучком,

Волшебник ветер водит.

И, кажется, что естество

Земли преобразилось:

Беспечность… Хохот… Баловство…

Все в радость погрузилось.

Лишь я один

В кольце кручин

Гляжу на мир окрестный,

Судом времен

Приговорен

Навечно к муке крестной…

Ах, что за времена!.. Смятенье и тревога!

Как в лихорадочном я пребываю сне.

Взбесились друг и враг. Отечество — в огне.

Все злее алчет Марс кровавого налога.

Но в эти дни терплю я от другого бога.

Не только Марс — Амур призвал меня к войне:

Моя возлюбленная изменила мне!

Проклятье двух богов! Нет, это слишком много!

Все отняла война. Но мы еще вернем

И дом и золото со временем обратно.

И лишь возлюбленной утрата безвозвратна.

Когда б Амур ее зажег былым огнем,

Я свыкся бы с бедой, смирился бы с войною,

И все, что хочет, Марс пусть делает со мною!

Вперед, сыны земли родимой,

Вперед, священный пробил час!

Отваги истинной — не мнимой

Свобода требует от вас!

Коль нет пути для примиренья,

Коль другом враг не может стать,

Нужны порыв, бесстрашье зренья,

Душа бойца, мужская стать!

При этом ведают герои,

Что вовсе не слепая месть

Умножит наши силы втрое,

А разум, искренность и честь.

И победит в бою кровавом

Не сабель большее число,

А убежденность в деле правом,

Чтоб дух к вершинам вознесло!

Свое мы видим превосходство

Не только в прочности кирас:

Ума и сердца благородство —

Оружье верное для нас.

И, направляючись в сраженье,

Мы трижды вознаграждены

Тем, что от бездны пораженья

Святым крестом ограждены!

Нет, нас всевышний не оставит!..

Но как еще ужасен гнет!

Какая боль нам сердце давит!

Как наша родина гниет!

Судьбе доверившись всецело,

Должны мы истину узреть:

Сметем все то, что перезрело,

И то, что не должно созреть!

Так в бой, сыны земли родимой!

Так в бой! Священный пробил час!

Отваги истинной — не мнимой

Свобода требует от вас!

Коль нет пути для примиренья,

Коль другом враг не может стать,

Нужны порыв, бесстрашье зренья,

Душа бойца, мужская стать!

Когда б вы повстречали

Под нашею луной

Страдальца, что в печали

Сравнился бы со мной

И был бы так обижен, —

Я молвил бы в ответ:

Здесь, средь прирейнских хижин,

Меня несчастней нет!

О, тяжкая невзгода!

Я свой удел кляну:

Уже не меньше года

Я у любви в плену.

Уже не меньше года,

Как с нею я знаком.

В тюрьме — души свобода,

Рассудок — под замком.

Так что же делать надо?

Где сил моих запас?

Где то овечье стадо,

Которое я пас?

Лишь я ее увидел,

Я отчий дом забыл

И все возненавидел,

Что некогда любил.

Я не пашу, не сею

И не пасу овец,

Я только брежу ею,

И скоро мне конец.

Себя грызу, терзаю,

Ее кляну в сердцах,

Чье имя вырезаю

В лесу на деревцах.

Забыв питье и пищу,

Как будто сам не свой,

Крадусь к ее жилищу,

Что к бездне роковой.

Злосчастная судьбина!

Погибла жизнь моя.

Мне край родной — чужбина,

И я — уже не я.

Но та, что истерзала

Больную грудь мою,

Ни разу не слыхала,

Как я о ней пою.

Меж тем — скрывать не буду —

Мой песенный укор

Давно звучит повсюду

Вплоть до Карпатских гор.

Куда ни привела бы

Меня моя тропа —

Выходят девки, бабы,

Сбегается толпа.

И дружно подпевает

Мне чуть ли не весь свет.

А сердце изнывает:

Ее со мною нет!..

Зачем мне песни эти?

Я лучше замолчу.

На целом белом свете

ОДНОЙ я петь хочу!

Смогла в нее вместиться

Вся божья благодать.

Любви ее добиться —

Вселенной обладать!..

Скажи мне, ночь, зловещей чернотою

Окутавшая долы и хребты,

Ужель пред этой юной красотою

Себя самой не устыдишься ты?!

Скажите, звезды, лунными ночами

Глядящие с заоблачных высот,

Что значит свет ваш пред ее очами,

Чей ясный свет до неба достает?!

От этого пылающего взора

Вы, с каждою минутой все бледней,

Погаснете, когда сама Аврора

Зардеется смущенно перед ней.

Кто со временем поспорит?

Не пытайтесь! Переборет!

Всех и вся в песок сотрет!

Рухнет власть и та и эта.

Но одно лишь: песнь поэта —

Мысль поэта — не умрет!

Вы, небеса, ты, луг, ты, ветерок крылатый,

Вы, травы и холмы, ты, дивное вино,

Ты, чистый ручеек, в котором видишь дно,

Вы, нивы тучные, ты, хвойный лес мохнатый,

Ты, буйный сад, цветами пышными богатый,

Ты, знойный край пустынь, где все обожжено,

Ты, древняя скала, где было мне дано

Созвучие вплести в мой стих витиеватый, —

Поскольку я томим любовною истомой

К прелестной Флавии, досель мне незнакомой,

И только к ней стремлюсь в полночной тишине,

Молю вас, небеса, луг, ветер, нивы, всходы,

Вино, ручей, трава, сады, леса и воды,

Всех, всех молю вас: ей поведать обо мне!

Я тоскую над Платоном

Дни и ночи напролет,

Между тем весна поет

За моим стеклом оконным.

Говорит она: «Спеши

Вместо шелеста бумаги

Слушать, как звенят овраги!

Ветром луга подыши!»

Многомудрая ученость!

Есть ли в ней хоть малый прок?

Отвратить никто не смог

Мировую обреченность.

Роем взмыленных гонцов

Дни бегут, мелькают числа,

Чтобы нам без чувств, без смысла

В землю лечь в конце концов.

Эй ты, юноша, глубоко

Объяснивший целый мир,

Объясни мне: где трактир

Тут от вас неподалеку?

До тех пор, покуда мне

Нить спрядет старушка Клото,

Утоплю свои заботы

В упоительном вине!

Вот оно — бурлит в кувшине!

Можно к делу приступить.

Да! Совсем забыл!.. Купить

Надо сахару и дыни.

Обладатель сундуков,

От сокровищ ошалевши,

В кладовых торчит не евши,

Наш обычай не таков!

Грянем песню! Выпьем, братья!

О стакан стакан звенит.

И пьянит меня, пьянит

Жизни светлое приятье!

Груды золота ценней

Провести с друзьями ночку!

Пусть умру я в одиночку —

Жить хочу в кругу друзей!

Слепые смертные! Какая сила тянет

Вас в обе Индии? Что разум ваш дурманит?

Ах, если б знали вы, как много новых бед

И сколько новых войн сулит нам Новый Свет!

Отчизну променять на золотые слитки?!

Да вот же золото! Оно у нас в избытке!

Опомнитесь! — земля взывает к вам с тоской.

Добро, богатство, власть — здесь, дома, под рукой.

Недаром человек умней любого зверя:

Потеря времени — тягчайшая потеря.

И, это осознав, стремится человек

В искусствах отразить свой слишком краткий век,

Однако помнит он: зерцало есть иное,

Чтоб отразить его всевластие земное.

С надзвездной высоты недремлющим умом

Он озирает свой необозримый дом,

Посредством разума поняв его устройство,

Сокрытые от глаз чудеснейшие свойства.

И дивные дары земного естества

Воспринимает как частицу божества.

То небо, где звезда ночная замерцала,

Есть мира нашего вернейшее зерцало.

И мир, глядясь в него, немало поражен,

Хоть мудро он своим творцом сооружен.

Строение сие отмечено святою

Неприхотливостью, священной простотою.

Оно — законченной округлости пример,

Чего не подтвердит обычный угломер.

Сей беспредельный мир, бескрайнее пространство —

Есть дело божьих рук. В нем — свет, в нем — постоянство.

Так не к тому ль ведем сейчас мы речь,

Что надобно сей мир лелеять и беречь,

Где сонмы звезд — ночей краса и утешенье…

Зачем нам выпало так много испытаний?

Неужто жизнь в плену и есть предел мечтаний?

Способна птица петь на веточке простой,

А в клетке — ни за что! Пусть даже в золотой!

Люблю, кого хочу! Хочу, кого люблю я!

Играя временем, себя развеселю я:

День станет ночью мне, а ночь мне станет днем,

И сутки я могу перевернуть вверх дном!

Прочь рассудительность! Прочь постные сужденья!

В иных страданиях таятся наслажденья,

А во вражде — любовь. Ну, а в любви — вражда.

В работе отдых. Отдых же — порой трудней труда.

Однако, приведя столь яркие примеры,

Я остаюсь рабом и пленником Венеры,

И средь ее садов, среди волшебных рощ

Я чувствую в себе свободу, радость, мощь!

Любовь моя, не медли —

Пей жизни сок!

Повременишь — немедля

Упустишь срок.

Все то, чем мы богаты

С тобой сейчас,

В небытие когда-то

Уйдет от нас.

Поблекнет эта алость

Твоих ланит,

Глаза сомкнет усталость,

Страсть отзвенит.

И нас к земле придавит

Движенье лет,

Что возле губ оставит

Свой горький след.

Так пей, вкушай веселье!

Тревоги прочь,

Покуда нас отселе

Не вырвет ночь.

Не внемли укоризне —

И ты поймешь,

Что, отдаваясь жизни,

Ее берешь!

Средь множества скорбей, средь подлости и горя,

Когда разбой и мрак вершат свои дела,

Когда цветет обман, а правда умерла,

Когда в почете зло, а доброта — в позоре,

Когда весь мир под стать Содому и Гоморре, —

Как смею я, глупец, не замечая зла,

Не видя, что вокруг лишь пепел, кровь и мгла,

Петь песни о любви, о благосклонном взоре,

Изяществе манер, пленительности уст?!

Сколь холоден мой стих! Сколь низок он и пуст,

Для изможденных душ — ненужная обуза!

Так о другом пиши! Пора! А если — нет,

Ты жалкий рифмоплет. Ты больше не поэт.

И пусть тебя тогда навек отвергнет муза!

Любимая страна, где мера нашим бедам?

Какой из ужасов тебе еще не ведом?

Ответствуй: почему за столь короткий срок

Твой благородный лик так измениться смог?

Ты издавна была достойнейшей ареной

Для подвигов ума, для мысли вдохновенной.

Ах, не тебе ль вчера народы всей земли

Признательности дань восторженно несли?

Теперь восторг утих… Земле и небу назло

Ты предпочла войну, ты в грабежах погрязла.

Где мужество мужей? Где добродетель жен?

Безумием каким твой разум поражен?

Вглядись в толпу сирот: что горше их печали?

Не только от меча отцы несчастных пали:

Кто смерти избежал, не тронутый в бою,

В бараке для чумных окончил жизнь свою.

Да, самый воздух наш таит в себе отраву!

Болезнь и мор вершат повальную расправу,

Терзают нашу плоть, из сердца кровь сосут.

Увы! Ни меч, ни щит от них нас не спасут.

Злодейская война растлила мысль и чувство.

Так вера выдохлась, в грязи гниет искусство,

Законы попраны, оплеваны права,

Честь обесчещена, и совесть в нас мертва.

Мы словно отреклись от добрых нравов немцев,

Постыдно переняв повадки чужеземцев.

С нашествием врага из всех разверстых врат

К нам хлынули разбой, распутство и разврат.

Кто в силах вытерпеть падение такое

И угождать войне, себя не беспокоя,

Тот носит лед в груди, тот дьяволом влеком,

Тот вскормлен тиграми звериным молоком!

Прошелся по стране — от края и до края —

Безумный меч войны. Позорно умирая,

Хрипит Германия. Огонь ее заглох.

На рейнских берегах растет чертополох.

Смерть перекрыла путь к дунайскому верховью.

И Эльба, черною окрашенная кровью,

Остановила бег своих угрюмых вод.

Свобода в кандалах. Над ней тюремный свод.

О помощи она, страдалица, взывает.

А между тем война все глубже меч вонзает

В грудь бедной родины. На запад, на восток

Вновь хлынул с трех сторон нашествия поток.

Мир, словно беженец, оставшийся без крова,

Приюта не найдет… А зарево — багрово,

И пепел над землей кружит, как серый снег.

О, где тот золотой, тот безмятежный век,

Когда не грабили друг друга и не гнали

Народы?.. Даже слов они таких не знали —

«Мое» или «твое», все поровну деля.

А ныне пиками щетинится земля,

Сокрыла свет дневной кровавая завеса…

Сравнится ль с этим злом гнев самого Зевеса,

Везувий может ли нанесть такой урон,

Когда он, словно вепрь, свиреп и разъярен,

Кидается на мир пылающею лавой,

Как бешенство людей, как меч войны неправой?!

Никто не причинял столь пагубных утрат!

Мы злее, чем вулкан. Коварней во сто крат:

Мы громы бередим и с молниями шутим,

Пугаем небеса и море баламутим,

Мы — смерти мастера. Нам славу принесло

Уменье убивать. Смерть — наше ремесло.

Мы разумом бедны и чувством оскудели,

Зато мечом, копьем и пикой овладели.

Огня любви в сердцах разжечь мы не смогли,

Зато в огне войны Германию сожгли,

Заткнули правде рот, и в исступленье диком

Мы огласили мир звероподобным рыком,

Сквозь горы мертвых тел прокладывая путь,

С преступного пути мы не хотим свернуть!

Мы в слепоте под стать циклопам одноглазым…

Когда же наконец восторжествует разум?

Когда вернется к нам любовь и честный труд?

О, наши имена потомки проклянут,

Поглотит нас вовек унылое забвенье!

В небесных знаменьях пылает откровенье:

Предвестник гибели — ночных комет полет!

Свирепая земля в нас пламенем плюет,

Природа адский жар вдохнула в грудь вулканам,

И мы обречены. Мы смяты великаном!

Ужель спасенья нет? И что нам предпринять?

На то один ответ: вулкан войны унять!

А иначе на жизнь мы не имеем права!

Одумайтесь! Хоть раз все рассудите здраво!

Ужель вас не страшит вид этих пепелищ,

Сознание того, что край наш гол и нищ,

Что храмы взорваны, что вечных книг страницы

Должны (о, варварство!) в прах, в пепел превратиться?..

О небо! Дай узреть нам сладостную явь!

От пагубы войны немецкий край избавь!

Во славу родины и господу в угоду

Дозволь нам утвердить на сей земле свободу,

Дабы, господнею спасенные рукой,

Внесли мы в каждый дом жизнь, счастье и покой!

А радость-то какая!..

Среди долин и гор

Поет, не умолкая,

Веселый птичий хор.

Завидую вам, птички,

Что, радуя сердца,

В свободной перекличке

Вы славите творца!

Завидую вам, птахи,

Слагая этот стих:

Неведомы вам страхи

И вздор надежд пустых…

Погибла Греция, в ничтожестве пропала.

Война сей гордый край пришибла, истрепала.

Есть слава, счастья — нет, хоть драгоценный прах

Прекрасной Греции народы чтут в веках.

Да что! Что пользы им в том поклоненье громком

Руинам прошлых лет, безжизненным обломкам?!

Опять пришла беда… Куда ж теперь податься,

Чтоб отдых отыскать и скорби не поддаться!

Да и о чем скорбеть? Ах, как тут ни крути —

Любой из нас уйдет. Все смертны. Все в пути.

Не лучше ль, отрешась от скорби узколобой,

Рассудком вознестись над завистью и злобой,

Чтоб нас не била дрожь, как маленьких детей,

Которых масками пугает лицедей?

Ведь все, что нас гнетет, — такие же личины:

Невзгоды, ужасы, болезни и кончины,

А счастье, из мечты не превратившись в быль,

Нахлынет, как волна, и — разлетится в пыль.

Все это — сон пустой!.. И до чего ж охота

Средь бренности найти незыблемое что-то,

Что не могло б уйти, рассыпаться, утечь,

Чего вовек нельзя ни утопить, ни сжечь.

Разрушит враг твой дом, твой замок уничтожит,

Но мужество твое он обстрелять не может.

Он храм опустошит, разрушит. Что с того?

Твоя душа — приют для бога твоего.

Пусть угоняют скот, — благодаренье небу,

Остался в доме хлеб. А не осталось хлеба —

Есть добродетели спасительная власть,

Которую нельзя угнать или украсть.

Преследованью, лжи, обиде и навету

Не одолеть, не взять святую крепость эту.

Она как мощный дуб, чья прочная кора

Способна выдержать удары топора.

На крыльях разума из темной нашей чащи

Она возносится над всем, что преходяще.

Бог чтит ее одну. Ей велено судьбой

Быть нам владычицей и никогда — рабой!

С чего же мы скорбим, неистовствуем, плачем,

Раз в глубине сердец сокровище мы прячем,

Что нам дано навек — не на день, не на час,

Что никаким врагам не отобрать у нас?!

Сойдя с заоблачных высот

В круг бытия земного,

Весна-красавица несет

Свои услады снова.

И снова зелено в лесах,

Луг блещет пестротою,

А тучи светят в небесах

Каемкой золотою.

Цветная радуга горит,

И лед на реках сломан,

И в рощах праздничных царит

Счастливый птичий гомон.

Волшебной песнею своей

Мир веселят огромный

Днем ласточка, а соловей —

Прохладной ночью темной.

В лугах — стада, в садах — цветы,

В ручьях, в озерах — рыбки,

Весь мир исполнен доброты,

Надежды и улыбки.

Лишь человек, кого господь

Избрал венцом творенья,

В себе не может побороть

Неудовлетворенья!

Ничто его не тешит взор,

Дух не бодрит уставший…

Палач, себя казнивший! Вор,

Себя обворовавший!

Как голова его седа,

Как глубоки морщины!..

Он видит Страшного суда

Грядущие картины.

«Наши деды — паладины!»

«Наши предки — короли!»

В чем-то, впрочем, все едины:

Все — от матери-земли.

Что значит в наши дни быть баснословно смелым?

Звать черным черное, а белое звать белым,

Чрезмерно громких од убийству не слагать,

Лгать только по нужде, а без нужды не лгать.

И старец и юнец — все алчут золотых:

Один — чтобы копить, другой — чтоб тратить их.

Служитель права прав, когда страшится права,

А то и на него отыщется управа:

Давно бы околел без жалованья он,

Когда бы все блюли порядок и закон.

Германия бедна… О, горестный удел!

Немецкий наш язык настолько оскудел,

Что у французского он занимает ныне.

(Неримский Рим погиб с погибелью латыни.)

В слабеющую речь, что теплится едва,

Испанские ползут и шведские слова.

Как признак тяжкого и злого нездоровья,

Немецкий сохранил одни лишь славословья.

Во всем же остальном — заемной речи груз.

Усильями почти немых немецких муз

Живой язык еще звучит в стихах поэтов,

Еще порой блеснет в строках иных сонетов,

Но оголтелый Марс, воздев кровавый меч,

Терзает нашу мысль, пытает нашу речь

И делает ее безликой, бездуховной

В разорванной стране, бесправной и бескровной.

Всего, о чем мечтал, к чему всю жизнь стремился,

Посредством смерти я в конце концов добился:

Я умер на войне и приобрел свой дом,

И ни война, ни смерть меня не тронут в нем.

Наш славный век — венец времен —

Своей стыдливостью силен:

Бежит он, как от прокаженной,

От правды, слишком обнаженной.

Дружба возле винной бочки

Не длиннее пьяной ночки.

Ты мог бы управлять провинцией любою,

Когда бы управлять ты мог самим собою.

Война — всегда война. Ей трудно быть иною.

Куда опасней мир, коль он чреват войною.

Как должен жить твой сын, мужчиной стать готовясь?

Сначала стыд забыть, затем отбросить совесть,

Лишь самого себя считать за человека —

И вырастет твой сын достойным сыном века.

Звучат в иной германской саге

Напевы дедовской отваги.

Но что к тебе, мой дальний внук,

Дойдет из бездны наших мук?

Вопль исступленья, посвист плети —

Вот песни нашего столетья.

Быть одним, другим казаться,

Лишний раз глухим сказаться,

Злых, как добрых, славословить,

Ничему не прекословить,

Притворяться, лицемерить,

В то, во что не веришь, — верить,

Чтоб не влипнуть в передряги,

О своем лишь печься благе, —

И, хоть время наше бурно,

Сможешь жизнь прожить недурно.

Может быть, читатель мой, пожалев меня, беднягу,

Молвит: «Что за крест такой, день за днем марать бумагу!»

Ах, когда б он знал о том иль увидел бы воочью:

Все, что он читает днем, я мараю ночь за ночью!

Да, бой с собой самим — есть самый трудный бой,

Победа из побед — победа над собой.

Анке из Тарау — свет моих дней.

Все, чем я жив, заключается в ней:

Анке из Тарау — сердце мое,

Честь и богатство, еда и питье.

Пылким доверьем меня проняла,

Страсть мою, боль мою — все приняла.

Может весь мир провалиться на дно —

Мы порешили стоять заодно.

В муках, в тоске, средь тревог и утрат

Сила любви возрастет во сто крат.

Выдержав натиск несметных ветров,

Крепнет деревьев зеленый покров.

Так и любовь, закаленная злом,

Нас неразрывным связует узлом.

Если уйдешь ты однажды туда,

Где даже солнца не ждут никогда, —

Я сквозь беду побреду за тобой

Сквозь лед, сквозь железо, сквозь смертный бой:

Иль ты мне жизни самой не родней,

Анке из Тарау — свет моих дней?

Что нам всего присущей,

Что краше всех прикрас?

То дружбы свет, живущий

Вовек в сердцах у нас.

Какое это счастье —

Любви и дружбы жар,

Душевное участье,

Нам посланное в дар!

Нам речь для доброй цели

Дала природа-мать,

Чтоб мы всегда умели

Друг друга понимать.

В сердечном разговоре,

Что с другом друг ведет,

Любое стихнет горе,

Любая боль пройдет.

Нет проку веселиться

С собой наедине:

С друзьями поделиться

Отраднее вдвойне!

Кто этого не может,

Кто лишь с собой знаком,

Того печаль изгложет

Могильным червяком.

Друзья! Я рад безмерно,

Что есть вы у меня.

О, я без вас, наверно,

Не прожил бы и дня!

Любовью неизменной

Люблю друзей своих.

На золото вселенной

Не променяю их!

Мельканье дней, движенье лет…

Как будто бы крылаты,

Летят — и удержу им нет.

Эй, время, стой! Куда ты?!

Старуха-смерть, заждавшись нас,

Проворно косу точит…

Глупец лишь мнит, что смертный час

Тоска ему отсрочит!

Мгновенье — в вечности, во тьме ночной — зарю,

В безжизненности — жизнь, а в людях — бога зрю.

Само предательство, боюсь, не слишком ценит

Того, кто предает: продаст или изменит.

Хоть, как предатель, он предательством любим,

Опасен он ему предательством своим.

Князья все новые кидают в битву рати,

Не думая о том, что будет в результате:

Властители без стран, а страны без господ,

И хлеба и жилья лишившийся народ.

Любимое перо сегодня хороня,

Скажу: нет сил терпеть нам этих шведов боле!

Прощай, мое перо, и стань добычей моли,

Как мы становимся добычею огня!

Отчизна — там, где чтут законность и свободу.

Но этого всего мы не видали сроду.

Что там ни говори, окончивши войну,

Лжемиру продали мы отчую страну,

И погрузились в сон, и разумом ослепли.

Но все ж святой огонь свободы зреет в пепле,

Нет! Кровью никакой не погасить его,

Как бога не изгнать из сердца твоего!..

Воспрянь, о сердце, выйди в путь,

Дабы восторженно взглянуть

На чудеса господни,

На зелень рощ, садов и нив,

На то, как этот мир красив,

Нам отданный сегодня!

О, как шумят над головой

Деревья пышною листвой,

Как солнечны поляны!

А как пылают и горят,

Надевши праздничный наряд,

Нарциссы и тюльпаны!

Привольно ласточка поет,

Свободен голубя полет

Высоко, над лесами!

А вот кудесник-соловей

Волшебной песнею своей

Роднит нас с небесами.

Полна природа дивных сил!

Гнездо прилежный аист свил,

Не ведающий лени.

Наседка вывела цыплят…

А как мне душу веселят

Проказники олени!

Между камней ручей бежит,

В воде колеблется, дрожит

Деревьев отраженье.

И даль прозрачна, даль тиха,

И только флейты пастуха

Вдали услышишь пенье.

А этих пчел жужжащий рой!

Ненастной зимнею порой

Познаем сладость меда!

И виноградный зреет сок…

Всех, всех, когда настанет срок,

Попотчует природа!

Ты посмотри: из-под земли

Колосья буйно проросли.

Знак — добрый, не случайный!

Возликовали стар и мал:

Всевышний людям даровал

Год сытный, урожайный.

И то, что вижу я вовне,

Все отзывается во мне

Единственным порывом:

Свершить достойное!.. Успеть

Мощь вседержителя воспеть

В стихе неприхотливом.

Леса, поля уснули.

Во сне глаза сомкнули

Скот, люди, города.

Лишь мысль, что ум тревожит,

Забыться сном не может:

Ей нет покоя никогда.

День суетный улегся.

Вновь звездами зажегся

Бескрайний небосвод.

Когда же из неволи,

Из сей земной юдоли,

Меня всевышний призовет?

Вновь после дня тревоги

Вкушают руки, ноги

Целительный покой.

Когда ж ты, правый боже,

И сердце мое тоже

Спасешь от суеты мирской?

Бесплодным занят делом,

Как изнемог я телом,

Когда б ты знал, творец!

Валюсь в постель, бессильный,

Когда же сон могильный

Меня охватит наконец?

Молю о сердцу милых,

Чтоб ты, господь, хранил их

От черных бед лихих!

Ночь пагубу рождает.

Так пусть нас ограждает

Сонм светлых ангелов твоих.

В мире грязном и угрюмом

Дружбой мы не дорожим,

Водим дружбу с толстосумом,

Прочь от бедного бежим.

Ах, вы баловень удачи?

Что ж! Прекрасно!.. А иначе

Первый друг и брат родной

Повернутся к вам спиной…

Я охвачен думой грустной.

Бог, меня ты не оставь!

От расчетливости гнусной

Грешный разум мой избавь.

Если ж, небу в поношенье,

Впал я в злое искушенье,

Сбился с верного пути —

Образумь и просвети!

Дай мне сердце, чтоб пылало

Бескорыстной добротой,

Чтоб любить не уставало

Даже проклятых тобой,

Чтобы я их не чурался,

Чтобы истово старался

Быть опорою для них —

Угнетенных и нагих.

Встречу ль смертную обиду

Или хлынет кровь из ран,

Пусть мне будет, как Давиду,

Послан мой Ионафан.[120]

Хоть судьба неумолима,

С другом все преодолимо.

Он — мне пастырь, он и врач

Средь удач и неудач.

Посох в жизненной дороге,

Богом данный для того,

Чтоб, когда слабеют ноги,

Опереться на него.

Тот, кто посох этот бросит,

Пусть о милости не просит,

До скончания времен

Одиночеством казнен!..

И все ж не бейся, не стони,

Не упивайся злобой,

В потоке слез не утони,

А выдержать попробуй

Среди потерь, среди тревог!

Пусть будет так, как хочет бог,

А он ведь зла не хочет!

Скажи, неужто в первый раз

Ты маешься в печали?

Иль каждый день и каждый час

Нам жизнь не омрачали?

В несчастьях тянутся года.

Но выпадают иногда

И светлые минуты.

Нам предназначив крестный путь,

Чтоб души нам исправить,

Господь не думает отнюдь

Навеки нас оставить.

Мученья наши — оттого,

Что мы покинули его!

И мы к нему вернемся!

В грехах погрязнув, наша плоть

Взыскует наслаждений,

И обойтись не мог господь

Без предостережений!

Земные, мы, забыв о нем,

Мечтаем больше о земном

И меньше — о небесном.

Напомнил божий приговор,

Что все мы преходящи,

Чтоб посему и к небу взор

Мы обращали чаще

И чтобы, будучи людьми,

Себя мы божьими детьми

При этом ощущали.

Так верь же, верь же в торжество

Его всесветной власти,

Чтоб милосердие его

Вкусить в лихой напасти.

Земля погибнет, мир падет,

Но только тот не пропадет,

Кто не утратит веры.

А если кажется порой,

Что не придет подмога,

Свой тяжкий грех молитвой вскрой

И уповай на бога.

Ведь он всесилен, а не мы,

И наши бедные умы

Всего не понимают.

Уверуй: там, среди небес,

Не дремлет наш Спаситель.

И полн таинственных чудес

Сей мир — его обитель.

С больной души он снимет гнет:

Возьмет, что дал, что взял — вернет,

Дарует утешенье!

О, слабость, о, недужность,

О, муки без конца!

О, горькая ненужность

Тернового венца!

Мертвы глаза, любовью

Сиявшие светло,

И выпачкано кровью

Высокое чело.

О ты, чей голос вечен,

Источник доброты,

Как больно изувечен,

Распят, унижен ты!

Какая злая сила

В какой злочастный час

Преступно погасила

Свет, озарявший нас?

Горят кровоподтеки,

Над раною сквозной,

Покрыты эти щеки

Смертельной белизной,

Той бледностью смертельной

От долгих мук твоих.

И в скорби беспредельной

Ты навсегда затих…

Гляжу — и без боязни

Все сознаю сполна:

В твоей ужасной казни

Есть и моя вина.

Стою перед тобою,

О скорбный лик Христов,

И вынести любое

Возмездие готов.

Прими меня, Спаситель,

В раскаянье моем!

Твой рот меня насытил

Блаженнейшим питьем.

Небесную усладу

Твой дух мне ниспослал,

Хранил, лелеял, смладу

От пагубы спасал.

Поверь мне и отныне

С тобою быть дозволь.

Я при твоей кончине

Твою утишу боль,

Когда в последнем стоне

Ты встретишь смерть свою,

Я подложу ладони

Под голову твою.

То дело высшей чести,

То божья благодать —

Одним с тобою вместе

Страданием страдать.

Отрадна эта участь —

Твоим огнем гореть,

Твоею мукой мучась,

За правду умереть.

В деянии и в слове

Ты мне вернейший друг.

Лежит добро в основе

Твоих великих мук.

Ах, мужество и верность

Дай сердцу моему —

Я всех скорбей безмерность

Как должное приму.

Когда я мир покину,

Меня не покидай,

Когда навек остыну,

Свое тепло мне дай.

Своей незримой дланью

Тоску мою уйми,

За роковою гранью

К себе меня прими.

Пусть будет мне опорой

В смертельной маете

Тот чистый лик, который

Нам светит на кресте.

И этим светом чудным

Ты мне наполнишь грудь,

И станет мне нетрудным

Тогда последний путь.

Итак, сбылось! Свершилось!

Окончена война!

Несет господня милость

Иные времена.

Труба, замри! Пусть лира

Ликует над толпой,

И песнь во славу мира,

Германия, запой!

Ты мерзла, ты горела,

Стонала на кресте —

И все же нет предела

Господней доброте!

Он пощадил неправых,

От кары грешных спас:

Ведь хмель побед кровавых

Доныне бродит в нас.

Мы, в муках задыхаясь,

Страдали поделом,

Но, исступленно каясь,

Мы одержимы злом

И на зверей похожи,

Во всем себе верны,

Так помоги нам, боже,

Избыть соблазн войны!

Пусть мир — глашатай счастья —

Стучит в любую дверь.

Какой он послан властью,

Мы поняли теперь.

Встречать его не выйдем,

В родство не вступим с ним —

Самих себя обидим,

Самих себя казним.

И подлым равнодушьем

Уже на сотни лет

Бессмысленно потушим

Любви и правды свет.

Ужель все было даром?

Стенанья наших вдов,

Объятые пожаром

Руины городов,

Разрушенные башни

Святых монастырей,

И выжженные пашни,

И пепел пустырей,

И рвы глухие эти —

Там, где погребены

Родные наши дети,

Любимые сыны?

Так оглянись, подумай,

Горючих слез не прячь.

Нет! Свой удел угрюмый

Безропотно оплачь!

Мы над судьбой, над богом

Глумились с давних пор.

Он в испытанье строгом

Нам вынес приговор,

Но изменил, прощая,

Тот приговор крутой,

К добру нас приобщая

Своею добротой.

Очнемся, пробудимся,

Переживем беду,

Навеки предадимся

Достойному труду.

Умолкни, глас гордыни!

Стремясь к иной судьбе,

Великий мир, отныне

Мы отданы — тебе!

Раскрой свои объятья

И страстно призови:

«Живите в мире, братья,

В покое и любви!»

Зима суровая настала,

Промчалась летняя пора.

Седая вьюга разостлала

Подобье белого ковра.

Застыли сосны перелеска,

Мой бедный сад в снегах увяз.

От металлического блеска

Полян замерзших режет глаз.

Что ж, коли так, необходимо

Дров наколоть, огонь разжечь,

Чтоб из трубы — побольше дыма,

Чуть уголька подбросить в печь.

Опустошая погреб винный,

Поймешь, сколь сладко в час ночной

Сидеть в натопленной гостиной,

Стакан сжимая ледяной.

И, пальцами коснувшись клавиш,

Ты, милый, ты, сердечный друг,

Блаженной музыкой убавишь

Напор и натиск зимних вьюг.

Шутить и куролесить будем,

Снедь и питье боготворя.

Но и красавиц не забудем:

Кто не любил, родился зря!

Ведь не зима, а старость злая,

И с ней, глядишь, к нам смерть грядет!

И ныне мы живем, не зная

О том, что всех нас завтра ждет.

А если так, то выпьем, братья!

Веселью предадимся мы!

Богоугодней нет занятья,

Чем пировать среди зимы!

Как быть, что делать мне? Решиться не пора ли?

Веселье, радость, смех — все у меня украли.

Мой помутился разум,

Мой голос — хриплый вой.

Уж лучше кончить разом —

О камень головой!

Бездушными детьми мне вырыта могила.

Неужто я сама презренных змей вскормила?

Мой лик слезами залит,

Мне боли не унять!

Как змеи жгут! Как жалят

Свою родную мать!

Из раны кровь — ручьем… Я столько лет терпела…

Не высказать тоски, что к сердцу прикипела.

Вот рана пламенеет,

А сердцу нет тепла…

Язык деревенеет…

Я кровью истекла…

Услышь, земная твердь! Услышь, морей пучина!

Раздоры и война — скорбей моих причина.

Бушующее пламя

Всех может сокрушить,

Но злобой и мечами

Его не потушить.

Где верность? Где любовь? Где праведность и вера?

Устои сметены, порядочность — химера.

Немецкой кровью полит

Простор земных широт…

О, как себя неволит

Мой собственный народ!

Долины и поля, под стать могильной яме,

Усеяны — увы! — немецкими костями.

Они снегов белее…

Усопшим не помочь.

Но я, о них болея,

Стенаю день и ночь…

Так чем нам заслужить господня милосердья?

Раскайся, мой народ! Плачь, не щадя усердья!

В слезах, забыв смущенье,

Раскрой свои сердца,

Чтоб выпросить прощенье

У нашего творца.

Вы ждете: я умру, не пересилив раны.

Но знайте, недруги: вам радоваться рано!

Для всех грядет конечный,

Неумолимый час.

Меня казнив, предвечный

Не пощадит и вас.

Но если вдруг господь мне ниспошлет свободу

И снова мир вернет немецкому народу,

Все сделаю, чтоб всюду

Свет кротости светил,

И жизнь лелеять буду,

Покуда хватит сил!

Ах, слово «вечность»… Вникни в суть!

Оно, как меч, сверлит мне грудь, —

Нет ни конца, ни краю…

Ах, вечность! Время вне времен!

Бреду, бедой обременен.

Куда бреду — не знаю…

Всему свой срок и свой черед:

Ослабнет горе, боль замрет,

Смирится бессердечность.

Но день за днем, за веком век

Свой буйный, свой бесцельный бег

Не остановит вечность.

Ах, вечность! Ты страшишь меня!

Здесь, среди крови и огня,

Я ужасом охвачен.

Скажи, наступит ли предел?

Иль этот роковой удел

Навек нам предназначен?

Ах, слово «вечность»… Вникни в суть!

Оно, как меч, сверлит мне грудь, —

Нет ни конца, ни краю…

Ах, вечность! Время вне времен!

Бреду, бедой обременен.

Куда бреду — не знаю…

Когда же наконец война достигнет цели?

Когда ж в конце концов последует отбой?

Когда ж к нам здравый смысл вернется в самом деле?

Когда ж мы завершим убийство и разбой?

Когда ж мы сей пожар бессмысленный потушим?

Когда ж Германия развеет страшный сон?

Когда ж придет покой к измаявшимся душам?

Когда же, о, когда мы Марсу скажем: «Вон!»?

Ну, а покуда все покрыто мглой и дымом,

И в зелень волн морских вмешался крови цвет,

И пушки грохотом своим неумолимым

Вещают вновь и вновь, что избавленья нет!

Остановись, о Марс! Иль, полагаешь, мало

Мы крови пролили, той, что всего ценней?!

Посевы сожжены, дома войной сломало,

Земля истоптана копытами коней.

Несчастная страна, не ты ль была когда-то

Цветущею страной? И верно, не один

Здесь город высился, построенный богато,

Где ныне — пустота пожарищ и руин…

Приди, желанный мир! Мы ждем твоей защиты.

Уставши до смерти, когда ж мы отдохнем?

Все двери для тебя в Германии открыты,

Все окна для тебя мы настежь распахнем.

О, что произойдет, когда умолкнут пушки

И отгремит для нас военная страда?

Вновь песни запоют влюбленные пастушки

И тучные, как встарь, начнут пастись стада.

Появятся опять коровы, овцы, козы,

Средь зелени лугов — о, светлая судьба! —

Распустятся сады, в них запылают розы,

И, радуя селян, в полях взойдут хлеба!

Всего не перечесть, что мир нам предвещает,

Безмерна власть его, пленительна краса…

Как жаль, что землю он так редко навещает,

Что вечная его обитель — небеса!

Высокие князья, властители державы,

Той, что германскою и римскою зовут!

Верните людям мир! И дань бессмертной славы

Вам восхищенные народы воздадут!

Решайтесь! Пробил час! Господь повелевает

Раздоры, зависть, злость и алчность превозмочь.

Он вас, разрозненных, к сплоченью призывает,

Чтоб озверевший Марс в глухую канул ночь!

Родимая земля, отечество отваги!

Когда ж заблещет сталь, но не мечей, а кос,

Когда ж над головой не будут виться флаги,

Когда исчезнет страх? Ответь на сей вопрос!

Чтоб не были нужны ни панцири, ни пики,

Ни каски, ни картечь, ни пули, ни клинки, —

Об этом я молюсь всевышнему владыке,

Лишь в это верую, всем бедам вопреки!..

Если в редкость капля влаги,

Жухнут волосы земли.

О другом не просим благе, —

Небо! Дождь нам ниспошли!

Вот он! Движется! Все ближе!

Дождь! О дождь! Услышь! Приди же!

Разомлевшие сады,

Обмелевшие пруды

Ждут спасительной воды.

Мы не зря в слезах молили,

Чтоб нам ветер дождь принес:

Землю знойную умыли

Сто ручьев небесных слез.

Хлынул дождь — жара опала.

В небе светятся опалы.

Вы, кто так дождя просил,

Кто от жажды голосил,

Набирайтесь новых сил!

В черных тучах — накипь злобы,

Но зато светлы поля:

Веселятся водохлебы,

Жадно жажду утоля.

Эй, вина подать сюда нам!

Хорошо напиться пьяным!

Вся земля пьяным-пьяна.

Дождь идет? За дождь! До дна!

Что за дружба без вина?

На дожде листва трепещет,

Под дождем трава шуршит,

Вот он — блещет, плещет, хлещет,

Вот — журчит, ворчит, урчит.

Ах, в моих стихов звучанье

Перешло б его журчанье!

Внемля песенке моей,

Выпей, брат, да не запей,

Пей, да дело разумей!

Одних мой вид страшит, других — весьма забавит.

Все дело в том, куда меня мой мастер ставит.

Вхожу я в миллион, и в тысячу, и в сто,

Хоть я, как весь наш мир, сам по себе ничто.

В пространство погружен шарообразный дом,

Что суще под луной, — все обитает в нем.

Вновь становлюсь порой, чем было я когда-то,

Утратившим меня придется туговато.

Рим был мне родиной. С приходом чужеземцев

Меня изгнали прочь. Теперь живу у немцев.

Будь тверд без черствости, приветлив без жеманства,

Встань выше зависти, довольствуйся собой!

От счастья не беги и не считай бедой

Коварство времени и сумрачность пространства.

Ни радость, ни печаль не знают постоянства:

Чередованье их предрешено судьбой.

Не сожалей о том, что сделано тобой,

А исполняй свой долг, чураясь окаянства.

Что славить? Что хулить? И счастье и несчастье

Лежат в тебе самом!.. Свои поступки взвесь!

Стремясь вперед, взгляни, куда ты шел поднесь.

Тому лишь, кто, презрев губительную спесь,

У самого себя находится во власти,

Подвластна будет жизнь, мир покорится весь!

Во времени живя, мы времени не знаем.

Тем самым мы себя самих не понимаем.

В какое время мы, однако, родились?

Какое время нам прикажет: «Удались!»

А как нам распознать, что наше время значит

И что за будущее наше время прячет?

Весьма различны времена по временам:

То нечто, то ничто — они подобны нам.

Изжив себя вконец, рождает время время.

Так продолжается и человечье племя.

Но время времени нам кажется длинней

Коротким временем нам отведенных дней.

Подчас о времени мы рассуждаем с вами.

Но время это — мы! Никто иной. Мы сами!

Знай: время без времен когда-нибудь придет

И нас из времени насильно уведет,

И мы, самих себя сваливши с плеч, как бремя,

Предстанем перед тем, над кем не властно время.

Зачем я одержим духовным этим гладом,

Пытаясь в суть вещей проникнуть алчным взглядом?

Зачем стремлением мой ум воспламенен

Прозреть событий связь и сложный ход времен?

Когда б постиг я все искусства и науки,

Все золото земли когда б далось мне в руки,

Когда бы я — поэт — в отечестве моем

Некоронованным считался королем,

Когда б (чего ни с кем доселе не бывало)

Не дух, а плоть мою бессмертье ожидало

И страха смертного я сбросил бы ярем, —

Могли бы вы сказать: «Он обладает всем!»

Но что такое «всё» среди земной печали?

Тень призрака. Конец, таящийся в начале.

Шар, полный пустоты. Жизнь, данная нам зря.

Звук отзвука. Ничто, короче говоря.

Напрасен весь мой труд, но, в исступленье страстном,

Я только и живу трудом своим напрасным,

Как если бы я был с рассудком не в ладу.

Так я с самим собой безмолвный спор веду.

С самим собой мирюсь и снова в бой вступаю,

Себя себе продав, себя я покупаю.

И мой заклятый враг в сей призрачной войне

То валит с ног меня, то поддается мне…

Я сам — свой друг и враг. Во мне ведут сраженье

Война и мир… Когда ж, устав, в изнеможенье,

Плоть просит отдыха, мой ошалевший дух,

Из тела вырвавшись, как молодой петух,

Кричит, беснуется и — неразумный кочет, —

Где надо бы рыдать, неистово хохочет.

Я жив. Но жив не я. Нет, я в себе таю

Того, кто дал мне жизнь в обмен на смерть свою.

Он умер, я воскрес, присвоив жизнь живого.

Теперь ролями с ним меняемся мы снова.

Моей он смертью жив. Я отмираю в нем.

Плоть — склеп моей души — ветшает с каждым днем.

Обманчив жизни блеск. Кто к смерти не стремится,

Тому под бременем скорбей не распрямиться!

Страшитесь, смертные, дух променять на плоть!

От искушения избавь меня, господь!

Постиг всем существом я высшую идею:

Все то, чего лишен, и все, чем я владею,

И смерть моя, и жизнь со смертью наравне,

Смысл и бессмыслица содержатся во мне!

Какое же принять мне следует решенье?

Я смею лишь желать. Тебе дано свершенье.

Освободив мой ум от суетной тщеты,

Возьми меня всего и мне предайся ты!

Что ценней любого клада

Нам на жизненном пути?

Величайшая услада

Сердце верное найти.

С сердцем близким, с сердцем милым

Все на свете нам по силам.

Жизнь предаст, судьба обманет,

Счастье может изменить.

Сердце верное воспрянет,

Чтоб тебя оборонить.

С сердцем близким, с сердцем милым

Все на свете нам по силам.

Для него твоя удача —

Всех отраднее удач.

Загорюешь, горько плача,

И его услышишь плач.

С сердцем близким, с сердцем милым

Все на свете нам по силам.

Деньги тают, гаснет слава,

Дни уносятся гурьбой,

Старость мерзкая трухлява —

Сердце верное с тобой.

С сердцем близким, с сердцем милым

Все на свете нам по силам.

И свиданье и разлуку —

Все оно перенесет.

Загрустишь — развеет скуку,

А отчаешься — спасет.

С сердцем близким, с сердцем милым

Все на свете нам по силам.

Пусть вовек не расстаются

Двое любящих сердец,

В сладкой верности срастутся,

Как того хотел творец.

С сердцем близким, с сердцем милым

Все на свете нам по силам!

Целомудренно-чиста,

Поцелуй меня в уста.

Робко, но не слишком вяло —

Чтоб до сердца доставало.

Наслаждения порой

Детской кажутся игрой,

Если дочери Венеры

Не имеют чувства меры.

Не кусай меня, не жги.

Страсть сперва прибереги.

Округли сначала губки

В виде дружеской уступки.

Покуражься, а потом

Обхвати горящим ртом

Рот, подставленный влюбленным,

До предела распаленным.

Лишь простушка да простак

Льнут друг к другу просто так:

Вызывает трепет в теле

Самый путь к заветной цели.

С ходу или не спеша, —

Делай, как велит душа…

Ну, а что зовется раем,

Только мы с тобою знаем!

Я потерял себя. Меня объял испуг.

Но вот себя в тебе я обнаружил вдруг…

Откройся наконец, души моей обитель!

Сколь тяжко мучаюсь я — горестный проситель,

Сколь омрачен мой дух, вселившийся в тебя!..

Казнишь влюбленного?.. Что ж. Он умрет, любя...

Но от себя меня не отдавай мне боле!

Я пересилю смерть, твоей согласно воле!..

…Что спрашивать, куда заброшен я судьбой?

И нет меня во мне, когда я не с тобой.

Я воин, я солдат, мой бранный дух велик.

Я не страшусь огня, я лезу напрямик.

Сыздетства я питал безмерную охоту

К геройским подвигам и вот — попал в пехоту.

Да, да! Не каждому предписано судьбой

Считаться воином!.. Кто обожает бой,

Кто шествует в строю, расправив гордо плечи,

Под ураганный вой взбесившейся картечи,

Кто доблестью своей врага бросает в дрожь,

Кто — баловень побед, тот на меня похож!

И если вражья рать повержена и смята

Могучим натиском бесстрашного солдата,

То знайте, это — я, сын войска своего!

Наш клич: «Один за всех и все за одного!»

Солдаты мужеством друг друга заражают,

Одни ведут стрельбу, другие заряжают.

Пускай презренный враг нас превзошел числом,

Мы во сто крат сильней военным ремеслом.

Мы выучкой сильны. Пусть к нашему редуту

Противник сунется, — мы с ним поступим круто:

Раздавим, разметем! Готов любой солдат

Скорее умереть, чем отойти назад.

Нет в мире ничего отрадней этой доли:

Достойно умереть в бою, по доброй воле.

А коль тебя убьют при этом наповал,

Ты, значит, вообще мучений миновал…

Что ж! С пулею в груди, я с честью мир покину

Как мне велит мой долг. Но осмотрите спину —

Вы раны ни одной не сыщете на ней!..

Когда же, побросав оружье и коней,

Противник побежит с оставленных позиций,

Геройская душа взовьется вольной птицей.

Тогда гуляй и пей, приятель дорогой!

Карманы набивай добычей даровой!

Смотри, как воинство отважно атакует

Спасенных жителей! Отечество ликует:

Освободили мы любезных земляков

Сначала от врага, затем от кошельков.

На то ведь и война. Не трогает солдата

Вопрос: кому служить? Была б повыше плата!

Край мой! Взгляд куда ни кинь —

Ты пустыннее пустынь.

Милый Мейсен! Злобный рок

На позор тебя обрек.

Жмут нас полчища врага.

Затопили берега

Реки, вспухшие от слез.

Кто нам пагубу принес?

Наши села сожжены,

Наши рати сражены,

Наши души гложет страх,

Города разбиты в прах.

Если хлеба кто припас,

То давно проел припас.

Голод пир справляет свой

В опустевшей кладовой.

Так зачем и почему

Сеют войны и чуму?

Слушай, вражеская рать!

Может, хватит враждовать?

Жить в согласье — не зазор,

А война — для всех разор.

Разве стольких страшных бед

Стоят несколько побед?

Марс, опомнись! Не кичись!

Милосердью научись

И скажи: «На что мне меч?

Тьфу! Игра не стоит свеч!

Каску грозную свою

Певчим птахам отдаю,

Чтоб в канун весенних дней

Птицы гнезда вили в ней.

А кольчуги и клинки

Вам сгодятся, мужики!

Из клинков да из кольчуг

Будет лемех вам и плуг».

Не хотим военных свар!

Мир — вот неба высший дар!

Прочь войну, чуму, беду

В наступающем году!

Краса своей земли, Голштинии родня,

Ты дружбой истинной, в порыве богоравном,

Заказанный иным властителям державным,

Нам открываешь путь в страну истоков дня.

Свою любовь к тебе, что пламенней огня,

Мы на восток несем, горды согласьем славным,

А воротясь домой, поведаем о главном:

Союз наш заключен! Он прочен, как броня!

Так пусть во все века сияет над тобою

Войной не тронутое небо голубое,

Пусть никогда твой край не ведает невзгод!

Прими пока сонет в залог того, что снова,

На родину придя, найду достойней слово,

Чтоб услыхал мой Рейн напевы волжских вод.

Приблизьтесь к нам скорей! Причин для страха нет!

О нимфы пермские, о гордые княгини,

Пустынных сих брегов угрюмые богини.

Здесь тень да тишина. И солнца робок свет.

Вступите на корабль, дабы принять привет

От нас, кто на устах у всей России ныне,

Голштинии сыны, мы здесь — не на чужбине:

Незыблем наш союз и до скончанья лет!

О Кама, бурых вод своих не пожалей!

Ковшами черпай их и в Волгу перелей,

Чтоб нас песчаные не задержали мели.

И Волга, обновись, свой да ускорит бег,

Призвавши благодать на тот и этот брег,

Чтоб глад, и мор, и смерть их ввек терзать не смели.

Так в Элизийские ушел и ты поля,

Ты, кто был наших дней Гомером и Пиндаром,

Кто, наделенный их необычайным даром,

Жил, с ними славу и бессмертие деля.

О герцог наших струн! Немецкая земля,

Привыкшая к скорбям, объятая пожаром,

Сотрясена досель невиданным ударом

И стонет, небеса о милости моля.

Вотще!.. Все сметено, все сломлено и смято.

Мертва Германия, прекрасная когда-то.

Мать умерла, теперь во гроб ложится сын.

Пал мститель, пал певец, пал праведник и воин!..

А вам-то что скорбеть? Из вас-то ни один

Подобного певца сегодня недостоин.

Отчизна, справедлив твой горестный упрек:

Я молодость свою провел грешно и праздно,

Не исполнял твоих велений безотказно

И, вечно странствуя, был от тебя далек.

Мать-родина! Прости! Жар любопытства влек

Меня из края в край. Я не избег соблазна

И покидал тебя ни с чем несообразно,

Но ничего с собой поделать я не мог.

Я лодка малая, привязанная к судну.

Хочу иль не хочу, а следую за ним.

И все же навсегда я остаюсь твоим.

Могу ли я тебя отвергнуть безрассудно?

И в поисках пути, в далекой стороне,

Я смутно сознаю; я дома — ты во мне…

Я процветал в трудах, в искусствах и в бою.

Избранник счастия, горд именитым родом,

Ничем не обделен — ни славой, ни доходом,

Я знал, что звонче всех в Германии пою.

Влекомый к странствиям, блуждал в чужом краю.

Беспечен, молод был, любим своим народом…

Пусть рухнет целый мир под нашим небосводом,

Судьба оставит песнь немецкую мою!

Прощайте вы, господь, отец, подруга, братья!

Спокойной ночи! Я готов в могилу лечь.

Коль смертный час настал, то смерти не перечь.

Она меня зовет, себя готов отдать я.

Не плачьте ж надо мной на предстоящей тризне.

Все умерло во мне… Все… Кроме искры жизни.

Из северных краев — пристанища медведей —

К нам ворвалась зима, пошла крушить соседей!

Неистовствует ветр, сшибая булавой

Дрожащую листву над нашей головой.

Стучит ветвями бор с морозом в поединке.

В заброшенных полях не сыщешь ни травинки.

Дороги замело. Ручей — под толщей льда…

Но речь не о зиме. Есть худшая беда,

Чем бешеной зимы разбойные повадки:

Германия лежит в смертельной лихорадке,

В горячечном бреду!.. Костлявою рукой

Ей горло сжала смерть. Надежды — никакой!

Лицо искажено. От ран гноится тело…

Германия! Сама ты этого хотела!

Клятвопреступница, ты бога своего

Постыдно предала, разгневала его,

Распяла господа!.. Чего ж ты плачешь ныне,

Когда, подобная разнузданной скотине,

Ты в грязной похоти бессмысленно жила,

В ничтожной роскоши, в разврате жизнь прожгла?

Не ты ль сама себе средь подлого разгула

Пеньковую петлю на горле затянула?..

О мире, о добре, презренная ханжа,

Кричать ты смела, нож за пазухой держа!

Ты господом клялась, а дьяволу служила!

Ты совестью своей ничуть не дорожила!

О, сколько страшных бед ты людям принесла!

Нет мерзостям твоим ни меры, ни числа.

За то тебя господь карает без пощады…

Твой черно-желтый мозг уже разъели яды.

Твой вялый рот истек кровавою слюной.

То жар тебя томит, то холод ледяной:

Отчаянье тебя бросает в жар и в холод!

Все яростней война, все ненасытней голод.

И, разум потеряв, ты в мерзостной божбе

Рычишь, стенаешь, рвешь одежды на себе,

Лицо распухшее царапаешь ногтями.

Твой каждый шаг ведет тебя к могильной яме.

Уже недолго ждать: ты свалишься туда

И в собственной крови утонешь навсегда!

Немецкая страна, ты не немецкой стала!

Как потускнело все, чем прежде ты блистала!..

Конец! Всему конец! Тебя поглотит мрак!

Но не чума, не мор, не озверевший враг,

Не дьявольских судеб безжалостная сила, —

Германию — увы! — Германия убила!..

Да ты свихнулась, что ли?..

При облике твоем

Самой, по доброй воле,

Сойтись со стариком?!

Ужель его седины

Твоих волос светлей,

А ветхие руины,

Чем новый дом, целей?

О, сколь сей брак неравен!..

Стареющий баран

Ведь только шубой славен,

Хоть он и ветеран.

Гляди: в костре пылает

Пень, что давно иссох,

И понапрасну лает

Беззубый кабысдох.

Коробится с годами

И ржавеет металл.

Так ржавеем мы сами,

Когда наш срок настал.

Напрасно ищет сваху

Проворный старичок:

Смерть явится — и с маху

Подловит на крючок!

О, старость столь степенна,

Столь мудрости полна!..

Но истинно священна

Лишь молодость одна!

Ни пастбищем, ни пашней,

Ни мраморною башней,

Ни роскошью дворца

Свой взор я не унижу,

Покуда не увижу

Любимого лица.

Мне самый воздух душен:

Нет никаких отдушин,

Когда тебя здесь нет!

Мое ты сердце съела,

В мозгу моем засела,

Очей затмила свет.

Я до того скучаю,

Что смерть не исключаю:

Я близок к ней весьма!..

Сие предупрежденье

Шлю как бы в подтвержденье

Вчерашнего письма.

Сера, пламень, дым, вода —

Началась меж них вражда.

В драку влезть туман решил,

Свет и воздух удушил.

Буйный ветер начал дуть,

Бить, швырять, ломать и гнуть.

Воет, ноет, стонет шквал.

Рек смятенье. Гор обвал.

С треском молния взвилась.

Страшно стало: мгла зажглась.

Серный ливень… Мир в чаду.

Чадно, дымно, как в аду.

Ухнул, бухнул, грохнул гром,

Бахнул, жахнул — все вверх дном.

Снова стукнул сгоряча

И утих, ворча, урча.

В черноте опять сверкнет,

Где-то глухо рокотнет…

Новый ветер-ветрогон

Учинил грозе разгон.

Хлещут волны, море стонет —

Бурю ветер урезонит,

Сгонит тучи с небосвода —

И уймется непогода.

Но навечно жить в заботе

Духу нашему и плоти.

Лишь одно избудешь горе,

Набежит другое вскоре.

Солнце сядет — солнце встанет,

За зимой весна нагрянет,

После ночи день начнется,

Дождь пойдет — земля напьется.

Нет скончанья нашим бедам.

За бедой — другая следом,

За невзгодою — другая,

Нас в отчаянье ввергая.

Вечно страждем, вечно злимся,

Жить стремимся, суетимся,

Вечно просим, сердце мучим,

То, что просим, не получим.

Наши скорби, наши муки,

Наши встречи и разлуки,

Взлеты, подвиги, соблазны —

Ах! — ни с чем не сообразны.

Наша жизнь вотще влачится.

Радость горем омрачится.

И на краткий миг услады —

Годы тягостной досады.

Огнями золотыми

Сияя в вышине,

Где рожками своими

Кивает месяц мне,

Вы, звездочки, скажите,

Зачем ушел от нас

Тот, к чьей святой защите

Прибегну в смертный час?

Слабеючи на грани

Глухой поры ночной

И предрассветной рани,

О, сжальтесь надо мной

И посему скажите,

Когда ушел от нас

Тот, к чьей святой защите

Прибегну в смертный час?

О вы, поля и чащи,

Вы, нивы и сады,

Что столь плодоносящи,

Вы, тучные плоды,

Узнайте, поищите,

Куда ушел от нас

Тот, к чьей святой защите

Прибегну в смертный час?

Вы, горы, вы, пустыни,

Весь мир я обойду,

Но верю и поныне,

Что я его найду!

Леса мои и реки,

Встречаючи зарю,

С ним буду я навеки,

С тем, коим я горю!

Под грохот, под хохот, под клики, под крики

Летают, витают, пылают гвоздики.

И воздух весь в звездах, и в облаке дыма

Кометы, ракеты проносятся мимо.

Та-ра-ра, тра-ра-ра! Кларнеты и трубы

Играют, скликают вас в круг, жизнелюбы!

И ноги с дороги так в пляске топочут,

Как бой, как прибой, как грома не грохочут.

От градин-громадин, от ливневой бучи

Смят лад. Ах! В лесах переломаны сучья.

Но град — не снаряд! Вот загрохают пушки,

И ахнут, и лопнут, и хлопнут хлопушки!

Взвились, понеслись за ракетой ракеты,

Горят и парят огневые букеты.

Народ так и прет, разодетый красиво:

«Вот чудо так чудо! Вот диво так диво!..»

Неситесь! Светитесь! Чтоб тьма расступалась!

Земля чтоб, людей веселя, сотрясалась!

Война, чья вина не имеет предела,

Чадя и смердя, наконец околела!

Мы все еще в беде, нам горше, чем доселе.

Бесчинства пришлых орд, взъяренная картечь,

Ревущая труба, от крови жирный меч

Похитили наш труд, вконец нас одолели.

В руинах города, соборы опустели.

В горящих деревнях звучит чужая речь.

Как пересилить зло? Как женщин оберечь?

Огонь, чума и смерть… И сердце стынет в теле.

О, скорбный край, где кровь потоками течет!

Мы восемнадцать лет ведем сей страшный счет.

Забиты трупами отравленные реки.

Но что позор и смерть, что голод и беда,

Пожары, грабежи и недород, когда

Сокровища души разграблены навеки?!

Венец творения, владыка из владык,

Ответствуй, в чем твое всевластье человечье?

Зверь ловок и силен, но, не владея речью,

Он пред тобой — ничто. А людям дан язык.

Груз башен каменных и тяжесть тучных нив,

Корабль, что входит в порт, моря избороздив,

Свечение звезды,

Течение воды,

Все, чем в своих садах наш взор ласкает Флора,

Закон содружества, которым мир богат,

Неумолимый смысл господня приговора,

Цветенье юности и старческий закат —

Все — только в языке! — находит выраженье.

В нем жизни торжество, в нем — смерти пораженье,

Над дикостью племен власть разума святого…

Ты вечен, человек, коль существует слово!

Но что на свете есть острее языка?

Что в бездну нас влечет с нещадной быстротою?

О, если б небеса сковали немотою

Того, чья злая речь развязна и мерзка!

Поля — в холмах могил, смятенье городов,

Пожар на корабле у мертвых берегов,

Вероучений чад,

Что разум наш мрачат,

Слепая ненависть, которая нас душит,

Вражда церквей и школ, обман и колдовство,

Война, растлившая сердца, умы и души,

Смерть добродетели, порока торжество,

Любви и верности ужасная кончина —

Всему виной язык, он здесь — первопричина,

И коли речь твоя — рабыня смысла злого,

Ты гибнешь, человек, убитый ядом слова!

Не мне принадлежат мной прожитые годы,

А те, что впереди, — есть собственность природы,

Что ж мне принадлежит? Мгновение одно,

В котором годы, век — все, все заключено!

Что такое быть любимым?..

Пусть разверзнется земля

Иль огнем и черным дымом

Смерть окутает поля, —

Лютый страх неимоверный

Сникнет пред любовью верной.

Смерть стрелою в сердце метит,

Факел траурный чадит,

А любовь и не заметит,

Как злодейку победит.

Да останется нетленной

Лишь любовь во всей вселенной!

Не страшны ей муки ада,

Пыток дьявольский набор,

Раззадорясь, только рада

Жить, беде наперекор!

Как господь, что правит нами,

Вся она и свет и пламя.

Пусть прибой о скалы бьется,

Пусть беснуется метель,

Пусть свирепый норд ворвется

В океанскую купель, —

Все равно любовь живучей,

Чем вода, чем ветр могучий,

Не найти на свете гири,

Что так весит тяжело.

Даром, что ль, все злато в мире

С ней тягаться не смогло?

Подчинись ее условью:

За любовь плати любовью!

Постой, прохожий! Не спеши!

Здесь, под плитой надгробной,

В немой кладбищенской глуши

Лежит тебе подобный.

Остановись! Со мной побудь!

И правды ты постигнешь суть.

Ты жив. Я мертв. Но ты и я —

Почти одно и то же.

Я — твой двойник. Я — тень твоя.

Во всем с тобой мы схожи.

Мне гнить в могильной глубине,

Но ты себя узри во мне.

Гость на земле, из всех гостей

Ты, человек, всех тленней.

Твой дух? — Игра слепых страстей.

Мысль? — Смена заблуждений.

Деянье? — Воздуха глоток.

Жизнь? — Безрассудных дней поток.

Ах, эта скорбная плита —

Как пограничный камень.

За ним угаснут красота,

Ума и сердца пламень.

Не протащить за этот круг

Меч, книгу, посох или плуг.

Нет! О пощаде не моли:

Не будет по-другому!

Как от подошвы до земли,

До мертвого — живому.

Так предназначено судьбой.

Твоя могила — под тобой.

О вы, творцы мудрейших книг,

Науки исполины,

Чей разум дерзостно проник

В познания глубины!

Я вас читал и почитал,

Но все равно сюда попал.

Будь именит и знаменит,

Стремись к высокой цели, —

Но слышишь? Колокол звонит!

По ком? Не по тебе ли?

Он вопрошает неспроста:

А совесть у тебя чиста?..

Твои угодья возросли,

Ты счастлив бесконечно,

Но много ль надобно земли,

Чтоб лечь в нее навечно.

И нужен смертнику навряд,

Помимо савана, наряд.

Ты брал, шагая напролом,

Услады жизни с бою,

Но титул, славу, двор и дом

Ты не возьмешь с собою.

И все, кто нынче слезы льет,

Тебя забудут через год.

Так думай о своей судьбе,

Поскольку жизнь — одна ведь!

Спеши хоть память о себе

Хорошую оставить…

Как ни молись, как ни постись —

Нельзя от смерти упастись!

Но там, в заоблачном краю,

Есть для души спасенье,

Кто честно прожил жизнь свою,

Дождется воскресенья!

От зла свой дух освободи!

Ты понял?.. А теперь — иди!

О трижды мудрый дух! Муж, больше, чем великий!

Ни злая ночь времен, ни страх тысячеликий,

Ни зависть, ни обман осилить не смогли

Твой разум, что постиг движение земли.

Отбросив темный вздор бессчетных лжедогадок,

Там, среди хаоса, ты распознал порядок

И, высшее познав, не скрыл нас от того,

Что мы вращаемся вкруг солнца своего!..

Все кончится, пройдет, миры промчатся мимо,

Твое ж величие, как солнце, негасимо!

Что мне узреть дано среди руин и праха?

Глазницы голода, седые космы страха

И мертвый лик чумы… Грохочет пушек гром.

Вот солдатня прошла с награбленным добром,

Затем кромешный мрак заполонил всю сцену:

То ночь, нет, ночь ночей явилась дню на смену,

И Фрейштадт рухнул ниц. Так, вырванный из недр,

На землю валится, сраженный бурей, кедр.

И не поднять его… За лесом солнце скрылось,

Зажглись лампады звезд, и небо осветилось;

Морфей вступал в дома; тревоги враг — покой

Смежал глаза людей заботливой рукой,

Как вдруг раздался вопль!.. О, громовым раскатом

Звучал тот смертный крик в безумием объятом

Горящем городе!.. Огнем опалена,

Казалось, лопнула над Фрейштадтом луна.

И в посвисте ветров, казнен рукой железной,

Был город поглощен бушующею бездной.

Пожар не утихал… Пронзая ночи тьму,

Метались стаи искр в пороховом дыму,

Колонны и столбы лежали буреломом.

Вот обвалился дом, подмят соседним домом,

Все — пепел, прах и пыль. Белоколонный зал

Не выстоял в огне и грудой щебня стал.

Где ратуша? Где храм? Зубцы дворцовых башен

Пожаром сметены. Сожженный город страшен,

О бедный Фрейштадт мой! О край бездонных бед!

Неужто на тебе живого места нет?

Ужель тебя насквозь война изрешетила?

Ужель ничья рука тебя не защитила

И сам ты обречен исчезнуть без следа,

Как если б пробил час последнего суда?

Иль приближаемся мы к тем печальным срокам,

Когда сметет весь мир пылающим потоком?!

Вот толпы горожан сквозь ядовитый дым

С дрожащими детьми бредут по мостовым.

Вам, детям родины, вам, не видавшим детства,

Развалины и смерть достанутся в наследство!

Нет больше города… Все превратилось в тлен.

Из пепла и золы торчат обломки стен.

Но что дома?! Едва ль здесь люди уцелели!

Иных огонь застиг во время сна, в постели.

Быть может, кто-нибудь спустя десятки лет

Найдет здесь средь камней обугленный скелет…

Мы сострадаем, но — беспомощны при этом;

Погибшим не помочь ни делом, ни советом.

Ах, музы! Все, что вы послали людям в дар,

Безжалостно унес разнузданный пожар.

Над мраком пустырей, как огненные птицы,

Кружатся в воздухе горящие страницы.

Все то, чем человек бессмертия достиг,

Плод мудрости земной здесь погибает вмиг,

Сокровища искусств, хранимые веками,

Как уличную грязь, мы топчем каблуками!

О, знай, Германия! Из твоего кремня

Стихии высекли зловещий сноп огня.

И лишь когда в тебе погаснет эта злоба,

Несчастный Фрейштадт наш поднимется из гроба,

Подставив голову живительным ветрам.

Мы снова щебет птиц услышим по утрам,

И солнце в вышине засветится над нами,

Которое сейчас сокрыли дым и пламя.

Свершатся все мечты. Труды прилежных рук

Довольство создадут, украсят жизнь вокруг

И в город превратят немое пепелище,

Где будет свет светлей и воздух станет чище,

Чем был он до сих пор… В отстроенных домах

Не воцарятся вновь отчаянье и страх.

И горе и война вовеки их не тронут.

Где в муках и в крови сегодня люди стонут,

Ликующую песнь зачнет веселый хор.

Меч переплавят в плуг, перекуют в топор.

И, заново родясь, вернутся в нашу местность

Утраченный покой, согласье, честь и честность!..

Огонь и колесо, смола, щипцы и дыба,

Веревка, петля, крюк, топор и эшафот,

В кипящем олове обуглившийся рот, —

С тем, что ты выдержал, сравниться не могли бы.

И все ж под тяжестью неимоверной глыбы

Твой гордый дух достиг сияющих высот.

О, сбудется! Молва тебя превознесет,

И лавровый венец смягчит твои ушибы!

За дело правое свою ты пролил кровь,

И, павши, ты воспрял, умерши, ожил вновь.

Ни в чем твоя душа святая не повинна!

Но разве наш господь не так же шел на казнь?

Свершив великое, преодолеть боязнь

Перед распятием — вот долг христианина!

Вы бродите впотьмах, во власти заблужденья.

Неверен каждый шаг, цель также неверна.

Во всем бессмыслица, а смысла — ни зерна.

Несбыточны мечты, нелепы убежденья.

И отрицания смешны и утвержденья,

И даль, что светлою вам кажется, — черна.

И кровь, и пот, и труд, вина и не вина —

Все ни к чему для тех, кто слеп со дня рожденья.

Вы заблуждаетесь во сне и наяву,

Отчаявшись иль вдруг предавшись торжеству,

Как друга за врага, приняв врага за друга,

Скорбя и радуясь, в ночной и в ранний час…

Ужели только смерть прозреть заставит вас

И силой вытащит из дьявольского круга?!

В дни ранней юности, в дни первого цветенья

Я встретиться с чумой успел лицом к лицу.

Едва начавши жить, я быстро шел к концу,

Исполнен ужаса, отчаянья, смятенья.

Болезни, бедствия, безмерность угнетенья

Порой не выдержать и стойкому бойцу,

А я бессилием был равен мертвецу…

Мне ль было превозмочь судьбы хитросплетенья?

Не видя выхода, я только смерти ждал…

И тут… бог спас меня. Господь мне сострадал!

С тех пор, обретши жизнь, усвоил я науку:

На грани гибели, в проигранной борьбе —

Невидимо господь печется о тебе

И в нужный миг подаст спасительную руку.

Куда ни кинешь взор — все, все на свете бренно.

Ты нынче ставишь дом? Мне жаль твоих трудов.

Поля раскинутся на месте городов,

Где будут пастухи пасти стада смиренно.

Ах, самый пышный цвет завянет непременно.

Шум жизни сменится молчанием гробов.

И мрамор и металл сметет поток годов.

Счастливых ждет беда… Все так обыкновенно!

Пройдут, что сон пустой, победа, торжество:

Ведь слабый человек не может ничего

Слепой игре времен сам противопоставить.

Мир — это пыль и прах, мир — пепел на ветру.

Все бренно на земле. Я знаю, что умру.

Но как же к вечности примкнуть себя заставить?!

Я в одиночестве безмолвном пребываю.

Среди болот брожу, блуждаю средь лесов.

То слышу пенье птах, то внемлю крику сов,

Вершины голых скал вдали обозреваю,

Вельмож не признаю, о черни забываю,

Стараюсь разгадать прощальный бой часов,

Понять несбыточность надежд, мечтаний, снов,

Но их осуществить судьбу не призываю.

Холодный, темный лес, пещера, череп, кость —

Все говорит о том, что я на свете гость,

Что не избегну я ни немощи, ни тлена.

Заброшенный пустырь, замшелая стена,

Признаюсь, любы мне… Что ж, плоть обречена.

Но все равно душа бессмертна и нетленна!..

Вот — довершение к проклятью:

Мир в лютой жажде изнемог.

Колодцы скованы печатью,

И ливень заперт на замок.

Земли распластанное тело

Иссохло и окаменело.

Багровым жаром пышут тучи,

Шальное солнце жжет луга.

И медленно и неминуче

Сжимают реку берега.

По этим выгоревшим склонам

Она ручьем сочится сонным.

Дымится лес от перегрева,

Кряхтят деревья, облысев.

Во глубине земного чрева

Зачах и сморщился посев.

В полях колосья никнут вяло.

Черны цветы. Трава увяла.

Не выдавить, не выжать сока!

В какой из страшных небылиц

Зной столь бессмысленно жестоко

Душил людей, зверей и птиц?

Голодное мычанье стада…

Пустые села… Запах чада…

О нет, не в силах человека

Беду такую побороть —

Ей равной не было от века…

Но ты, всевидящий господь,

Предавший нас постыдной доле,

Казни — и не пытай нас доле!

Ты посмотри, как люди-тени,

Распухшим, изможденным ртом

Шепча молитвы в исступленье,

Лежат в пыли перед крестом,

Как тянут высохшие руки

К тебе, господь, в предсмертной муке!

Ужель не увлажнится взор твой

При этом зрелище?.. Гляди:

Оцепенел младенец мертвый,

Прильнув к безжизненной груди

Умершей матери!.. Немею…

О многом и сказать не смею.

Ах, господи, как бессердечно,

Как больно ты караешь нас!

Не может быть, чтоб вдруг навечно

Свет доброты твоей угас,

Чтоб ты возненавидел люто

Свои созданья почему-то.

Пора! Печальным стонам внемля,

Раскрой хранилища свои,

Утешь истерзанную землю,

Ее колосья напои,

Взбодри заждавшиеся недра,

Вознагради страдальцев щедро.

Кто, как не ты, в стремленье к благу

Поможешь ввергнутым в беду?

Услышь нас! Жаждущим дай влагу,

Дай голодающим еду!

Ты даровал нам жизнь — спасибо!

Так сделай, чтоб мы жить могли бы!

Воздвигнутую в знак посмертного почета,

На деньги бедняков, ценою слез и пота,

Гробницу кесаря солдаты разнесли.

Полуистлевший труп валяется в пыли,

А мрамор и кирпич прославленной гробницы

Порастаскал народ: в хозяйстве пригодится!

Ограбили того, кто всех ограбил сам…

Клеврет властителя взывает к небесам,

«Посмертно он казнен!» — вопит он в укоризне.

Я тоже сетую: «Да… Жаль, что не при жизни!»

Ну, что в вас истинного, детище обмана:

Вставные челюсти или беззубый рот?!

О ваших локонах златых парик ваш врет,

А о румянце щек — дешевые румяна.

Набор густых белил — надежная охрана.

Но если невзначай их кто-нибудь сотрет,

Тотчас откроется — скажу вам наперед —

Густая сеть морщин!.. А это — в сердце рана!

Наружностью всегда приученная лгать,

Вы лживы и внутри, так надо полагать,

Фальшивая душой, притворщица и льстица!

О сердцем лживая! О лживая умом!

С великим ужасом я думаю о том,

Кто вашей красотой фальшивою прельстится!

В долинах и в горах еще белым-бело.

Теченья быстрых рек еще зажаты льдами.

Измучена земля стальными холодами.

Деревья замерли, и ветки их свело.

Еще седой буран разнузданно и зло

Бесчинствует, кружась над нашими садами,

И все ж огонь любви, сейчас зажженный вами,

Смог чудо совершить, что солнце не смогло!

Так розы расцвели, наперекор метели,

Воскресшею листвой леса зашелестели,

Воспрянули ручьи, отбросив тяжесть льдов…

О, больше чем хвала счастливым новобрачным!

Цветы для них цветут под зимним небом мрачным!..

Каких же осенью им сладких ждать плодов?!

Я в одиночестве. Я страшно одинок.

Порой мне кажется, что бедствую в пустыне,

Которой края нет, как и моей кручине.

И одиночеством меня пытает рок.

А между тем настал давно желанный срок:

Народы дождались великой благостыни,

Окончилась война, и все ликует ныне.

Но без твоей любви мне даже мир не впрок.

Потерян, удручен, печален, как могила,

Отторгнут от тебя, той, без которой мне

Все тошно и ничто на всей земле не мило!

И проклинать судьбу, и злобствовать я вправе!

Но одинок ли я? Ты здесь — в мечте, во сне.

И пропадает боль… Так что ж ты значишь въяве?!

Уйди, злосчастный год — исчадье худших лет!

Страдания мои возьми с собой в дорогу!

Возьми болезнь мою, сверхлютую тревогу.

Сгинь наконец! Уйди за мертвыми вослед!

Как быстро тают дни… Ужель спасенья нет?

К неумолимому приблизившись итогу,

В зените дней моих, я обращаюсь к богу:

Повремени гасить моей лампады свет!

О, сколь тяжек был избыток

Мук, смертей, терзаний, пыток!

Дай, всевышний, хоть ненадолго дух перевести,

Чтоб в оставшиеся годы

Не пытали нас невзгоды.

Хоть немного радости дай сердцу обрести!

Остались позади пожары, голод, мор.

Вложивши в ножны меч, свой путь закончив ратный,

Вкушает родина мир трижды благодатный.

И вместо хриплых труб мы слышим стройный хор.

Теперь нам щеки жжет любовь, а не позор…

Спадает с сердца гнет беды невероятный…

Все вынесло оно: разгул войны развратный,

И бешенство огня, и смертный приговор.

Боже, все мы испытали, все, что ты послал, снесли!

Кто знавал такие муки с сотворения земли,

Как народ наш обнищавший?

Мы мертвы, но мир способен снова к жизни нас вернуть.

Дай нам силу встать из праха, воздух мира дай вдохнуть,

Ты, спасенье обещавший!

Познал огонь и меч, прошел сквозь страх и муку,

В отчаянье стенал над сотнями могил.

Утратил всех родных. Друзей похоронил.

Мне каждый час сулил с любимыми разлуку.

Я до конца постиг страдания науку:

Оболган, оскорблен и оклеветан был.

Так жгучий гнев мои стихи воспламенил.

Мне режущая боль перо вложила в руку!

— Что ж, лайте! — я кричу обидчикам моим. —

Над пламенем свечей всегда витает дым,

И роза злобными окружена шипами,

И дуб был семенем, придавленным землей…

Однажды умерев, вы станете золой.

Но вас переживет все попранное вами!

В сей мир принесено я существом простым,

Но предо мной дрожат державные короны,

Трясутся скипетры и могут рухнуть троны,

Коль я вдруг окажусь неблагосклонным к ним.

Стихом своих певцов возвышен Древний Рим:

Великой доблести начертаны законы,

Увиты лаврами героев легионы,

А власть иных царей развеяна, как дым!

Звучал Вергилия божественного стих,

Священный Август льнул к его бессмертной музе…

Теперь, Германия, ты превосходишь их:

Твой мужественный дух с искусствами в союзе!

Так не затем меня возносят над толпой,

Чтоб шляпу украшать бездарности тупой!

Поднявшись из-за кручи,

Рассвет раздвинул тучи

Единым взмахом крыл.

Поблекли звезды, вскоре

Луна скатилась в море.

И я глаза открыл.

Восстав от сна ночного,

Я жизнь вкушаю снова,

Вновь бодрствует мой дух.

К рукам вернулась сила,

И утро воскресило

Мне зрение и слух.

О, чудо пробужденья!

Господня снисхожденья

Ничем не заслужив,

Я — страшный грешник — все же

Живым проснулся!.. Боже,

О, как ты терпелив!

Средь злобы и гордыни

Я чахну, как в пустыне,

Не ведаю пути.

Мне без твоей подмоги

Спасительной дороги

Из скверны не найти.

Ты в доброте безмерной

Пошли мне свет твой верный,

Чтоб мир мне был открыт.

Снабди мой дух крылами —

И наравне с орлами

Он к солнцу воспарит!..

Больной, душевною томимый лихорадкой,

Лесных зверей ловец с охотничьей повадкой,

Как флюгер, всем ветрам покорствовать готов,

Морфей, владыка грез, властитель царства снов,

Осмеянный врагом и другом пленник страсти,

Корабль, несущийся вперед, сломавши снасти,

По вздыбленным морям, сквозь буйные валы,

Невольник, что влюблен в свои же кандалы,

А также в палача с намыленной веревкой,

Бедняк, измученный недельной голодовкой,

Вулкан, что лавою клокочет огневой,

Венеры паладин, едва-едва живой,

Адама истинный потомок, он недаром,

Как прародитель наш, подвластен женским чарам.

То с Демокритом схож, то — чистый Гераклит.

И если он — металл, тогда любовь — магнит.

Торговец, свой товар задешево продавший,

Все то, чем он владел, продувший, промотавший,

Судьбой обиженный, лишившийся всего…

Глаза возлюбленной — вот небеса его!

А что его земля? Как что?! — Ее объятья!

В них он покоится. О, до невероятья

Он счастлив тем, что здесь он бросил якорь свой,

На землю шлепнувшись с дурацкой головой!

Рассудок потеряв, лишившись чувства меры,

Свою простушку он счел женственней Венеры.

Не удивительно, что все ее чернят.

Пускай не гневается: сам же виноват!

Томления его бросают в жар и в холод.

Лобзаньями ее он усмиряет голод.

Чтоб жажду утолить — ее он слезы пьет,

Но в этом случае сам горько слезы льет.

Во сне его одно преследует виденье:

Сколь сладок сон его, столь горько пробужденье,

Целуя пустоту, он воздух обнимал,

И ветер-баловник речам его внимал.

Любовью усыплен, любовью он разбужен.

Будильник никогда влюбленному не нужен.

Любовь свой острый шип ему вонзает в грудь.

Он как ужаленный! Он вскакивает: — В путь! —

Грохочет ураган. Гремят раскаты грома.

Он скачет. Он плывет. И… остается дома,

Не зная, как спастись и чем себе помочь.

И среди бела дня он призывает ночь…

Однако, полагаю, повсеместно

Все, что здесь сказано, давно и так известно.

Под занавес хочу лишь приоткрыть секрет:

Художник набросал здесь собственный портрет!

Мне радость масленицей кажется подчас.

Неделя праздника, а сколько разговору!

Ждешь, ждешь ее, и вот — все раздражает нас:

То приторна еда, то маска нам не впору.

А этот целый год готовил фейерверк —

Каскад огней и звезд, хитросплетенье линий,

Чтоб за какой-то миг с шипением померк

Предмет его трудов, восторгов и уныний.

Все относительно. Нет прочности ни в чем.

Что дорого отцам, над тем глумятся дети.

И с отвращением мы вечером плюем

На то, что нам святым казалось на рассвете.

Великое во сне — ничтожно наяву.

Наш собственный порыв рождает в нас презренье.

Кто знает: может быть, я завтра разорву

Сегодня созданное мной стихотворенье?

О, хрупкость бытия! О, ненадежный свет!

Зачем же нас влечет в людскую эту давку?

Что радость? Что восторг? Все суета сует.

Так вовремя успей на небо сделать ставку!

Ты, сладострастье, — сахар наших дней.

Чтоб усластить наш век, безрадостный и краткий,

Нам в жилы льется твой напиток сладкий —

И мир сверкает тысячью огней.

Ты лед и камень превращаешь в розу,

Декабрь — в апрель и в песнопенье — прозу.

Мы для природы — дети. И она,

Как мать, свои нам груди открывает,

Наш дух окоченевший согревает

Настоем страсти, пламенем вина.

И мы берем из материнских дланей

Изысканные лакомства желаний.

Унылый деспот, праведник Закон,

За нами следом ходит с гнусной миной.

Ах, отравляет яд его змеиный

Веселье и свободу сыспокон!

Он завязал глаза нам, чтоб мы слепо

Сияньем дня считали сумрак склепа!

Свою живую прелесть напоказ

Не выставляет роза безвозмездно:

Ей наше жизнелюбие любезно!

Она в уплату требует от нас —

Зажечься!.. Кто на это не решился,

Тот враг себе, тот разума лишился.

На что нам сила, молодость, задор,

Когда мы, утомительно невинны,

Страшимся жизнь прогрызть до сердцевины?

Жизнь есть алчба. Все остальное — вздор!

Так в плаванье пускайтесь дерзновенней

По радостному морю вожделений!

Кто Эпикура не избрал в друзья,

Утратил вкус пленительной свободы,

Тот изверг, мразь, тот пасынок природы,

И человеком звать его нельзя!

Докучливы труды ученого авгура.

Но как щекочет нас ученье Эпикура!

Колонны треснули, господень рухнул дом.

Распались кирпичи, не выдержали балки.

Известка, щебень, прах… И в этот мусор жалкий

Лег ангел каменный с отколотым крылом.

Разбиты витражи. В зияющий пролом

Влетают стаями с надсадным воплем галки.

Умолк органный гул. Собор подобен свалке.

Остатки гордых стен обречены на слом.

И говорит господь: «Запомни, человек!

Ты бога осквернил и кары не избег.

О, если б знать ты мог, сколь злость твоя мерзка мне!

Терпенью моему ты сам кладешь предел:

Ты изменил добру, душой окаменел.

Так пусть тебя теперь немые учат камни!»

Зачем вы, злые мысли,

Вдруг нависли?

Слезами не избыть беду!

Печаль помочь не может —

Боль умножит.

Нам с нею горше, чем в аду.

Воспрянь, душа! Учись во мгле кромешной

И безутешной,

Когда шальной ревет норд-ост

И мир накрыт, как покрывалом,

Черным шквалом,

Собою заменять свет звезд!

Что значит жизнь с ее фальшивым блеском?

Что значит мир и вся его краса?

Коротким представляется отрезком

Мне бытия земного полоса.

Жизнь — это вспышка молнии во мраке,

Жизнь — это луг, поросший лебедой,

Жизнь — скопище больных в чумном бараке,

Тюрьма, куда мы заперты бедой.

Все это лживой роскошью прикрыто,

Величьем разукрашено пустым.

На скорбных трупах созревает жито,

Вот почва, на которой мы стоим.

Но ты, душа, не уподобься плоти!

На жребий свой напрасно не ропщи.

Не в блестках, не в фальшивой позолоте,

А в истине спасение ищи!

Беги, беги от мишуры обманной,

Расстанься с непотребной суетой,

И ты достигнешь пристани желанной,

Где неразрывны вечность с красотой!

Сколь потускнел мой взор, светившийся так ясно!

Я сам не тот, кто был. Тоска сжимает грудь.

И что-то шепчет мне чуть ли не ежечасно:

Оставь земную жизнь и собирайся в путь!

Так эти — пятьдесят — безрадостная дата —

Куда бессильнее, чем двадцать пять когда-то.

Господь, ты зрел меня и в материнском лоне,

Где в полной темноте я трудно вызревал.

Ты для меня зажег звезду на небосклоне,

Ты сотворил меня и мир мне даровал.

Среди житейских бурь, средь ночи безысходной

Ты кормчим был моим, звездою путеводной.

Встречались тернии — ты превращал их в розы,

А глыбы тяжкие — в сверкающий хрусталь,

Бесплодный шлак — в руду, в покой блаженный — грозы

И в радость буйную — унылую печаль.

Я — нуль, приписанный тобой к высоким числам,

Питающийся их недостижимым смыслом.

Чем мне тебе воздать? Я чересчур ничтожен.

А чем владею я — не более чем хлам.

И все же выход есть, и он отнюдь не сложен:

Пусть дух мой воспарит к стареющим орлам.

И, ставши стариком серебряноволосым,

Я боле не примкну к юнцам звонкоголосым.

Дай приобщиться мне к божественным усладам,

Бедою не вспугни мой старческий покой,

И не спеши объять меня могильным хладом,

И силы мне прибавь всевластною рукой,

Чтоб над моей душой, где зло с добром смешалось,

Не плакал бы рассвет и ночь не потешалась.

О, дай мне в сладостями сдобренной полыни

Узреть врагов моих расчетливую лесть.

Пусть гибнут в ими же сплетенной паутине!

Пусть на обманщиков Обман обрушит месть!

Дай выстоять в борьбе, в благом и правом деле,

Чтоб ненависть и мрак меня не одолели.

Омолоди, взбодри слабеющую душу,

А дух мой преврати лишь в твоего слугу,

И в испытании не сникну я, не струшу,

И себялюбие свое превозмогу.

И, с завистью порвав, сам восприму я вскоре

Несчастье ближнего как собственное горе.

Сверши, чтобы мой дух к святыням приобщился,

Чтоб сердце чистое светилось изнутри.

Я приукрашивать себя так часто тщился!

Ты пятна подлые скорей с меня сотри!

Как ослеплен наш взор пустым, обманным светом!

И как мы немощны!.. Ты ведаешь об этом.

И, наконец, введи меня в свои владенья!

Ночь жизни коротка, бессмертья вечен свет.

Что громкие слова? Что пышность погребенья?

Тщеславье жалкое средь суеты сует.

Лишь надпись на плите не будет позабыта:

«Ядро исчезло прочь. Здесь скорлупа зарыта».

Бессильный, я закрыл глаза,

Рукой холодной лба коснулся:

В меня ударила гроза,

Мой бедный разум пошатнулся.

И я то бодрствую, то сплю,

То смерть о помощи молю,

То, преисполнившись отваги,

Вновь жажду радости земной…

И вдруг гляжу: передо мной

Лежат перо и лист бумаги.

Проснись, рассудок мой, проснись!

О, все равно не будет чуда!..

Над жалким миром вознесись:

Давно пора нам прочь отсюда!

Плюю на золото, на власть,

Плюю на горечь и на сласть,

На то, что друг мне яму роет,

На то, что враг со мной хорош.

Отныне ни любовь, ни ложь

Дорогу мне не перекроют.

Признаюсь: мне смешна до слез

Та жизнь, что я доселе прожил.

Какой глупейший вздор я нес!

Чем, не стыдясь, людей тревожил!

Не мудрено, что, осознав,

Сколь был я темен, глуп, лукав,

Я цепенею, как от боли.

И мне себя не жаль ничуть…

Но, впрочем, в жалости ли суть?!

Спешим! И ни мгновенья доле!

Я тороплюсь в тот светлый склеп,

Где нет ни для кого различий,

Где человек, от смерти слеп,

Становится ее добычей.

Драконий дым, змеиный яд

Мой труп разложат, разъедят,

Глумясь над телом беззащитным.

А может статься, на беду,

Я вдруг за лакомство сойду

Драконьим детям ненасытным.

Однако мыслимо вполне,

Что ни драконы и ни змеи

И не приблизятся ко мне,

Над слабым тешиться не смея.

Тогда — боязни вопреки —

Уйду в горючие пески,

Где львы голодные блуждают,

Затем, чтоб, пищей став для них,

Я наконец навек затих:

Мученья смертью побеждают!

Но если ни клыки, ни яд,

Ни все, чего ни перечтете,

Как прежде, не разъединят

Союз души и бренной плоти,

Я сам, чтоб выклянчить покой,

Своей слабеющей рукой

Казню себя, проткнув кинжалом

Вот эту грудь, в чьей глубине,

Поддерживая жизнь во мне,

Струилась кровь потоком вялым.

Когда б вы знали, как я жил,

То волоса бы встали дыбом!

Кого лелеял, с кем дружил,

Каким подвергнут был ушибам!

Теперь я сам живой мертвец,

Ходячий призрак, не жилец,

Труп без укрытья гробового.

Я отвратителен во всем.

В существовании моем

Нет больше смысла никакого.

И хоть я вскорости умру,

Меня настолько гложет совесть,

Что даже этому перу

Велю на сем закончить повесть.

Обретши в радостях беду,

Отраду в гибели найду,

Прощаясь с вами, вас прощаю…

Спокойной ночи вам, родным

И милым… А врагам своим

Жизнь, что я прожил, завещаю!

Предрассветная звезда,

Не беда,

Если ты проспишь немного!

Ожидаючи зарю,

Говорю:

— Ну, помедли, ради бога!

Солнце, задержись в пути,

Не свети.

Дай понежиться влюбленным

Лишний час в ночном лесу

И росу

На ковре оставь зеленом.

Жарче всякого огня

Для меня

Тело дивное, родное.

И без хитрости скажу,

Что схожу —

Ах, с ума схожу от зноя!

Кто ее опишет взгляд,

Как велят

Мне мой дар и долг поэта?

Сердце, ты провозгласи:

— Не гаси

Эти звезды до рассвета!

Пусть сияют, пусть горят!

Говорят

(Сам господь тому свидетель):

Радость юности нужна,

И дружна

С пылким сердцем добродетель!

Ночь с любовью заодно!

И вино

В нас бурлит, к любви взывая,

Жар любви и огнь вина!

Рождена

Этой ночью жизнь живая.

О Роземунда, ангел мой, души моей царица!

Когда б ты знала, что со мной, беспомощным, творится!

Но ты не видишь слез моих, а им потерян счет…

Ты спишь, должно быть… Что я?! Нет! Сон и к тебе нейдет

Мерцают траурным огнем небесные светила.

Боль сострадания — увы! — все небо охватила.

И среди звезд переполох, и лунный слышен стон:

«Да как же так?! Неужто жив без Роземунды он?!»

В линялый кутается плащ сырая мгла ночная.

Оцепенела ночь, своих коней не погоняя.

Они бредут едва-едва по Млечному Пути.

Они от жалости ко мне не движутся почти.

Чего-то медлит отпирать восток свои ворота.

В траве не блещут ни роса, ни солнца позолота.

Возможно, день целует ночь совсем в иных местах

И нас забыл. И оттого еще сильней мой страх.

О Роземунда, алый рот, ах, рот, что роза, алый!

Из-за тебя, ах, алый рот, мой ум мутится шалый.

Пошел паломничать мой рот, как некий пилигрим,

Чтоб, как к святыне всех святынь, припасть к губам твоим.

А как горят твои глаза, два дивных изумруда!

Их свет пронзил меня насквозь, свершив подобье чуда:

Я разглядеть тебя могу и в непроглядной тьме,

И сотни сотен тысяч раз лобзать тебя в уме!

В моей душе твой светит лик, и ты не удалишься.

Ты бесподобно хороша, когда ты веселишься.

Ни у кого я не встречал еще такой красы,

Такой каштановой, такой распущенной косы!

А твой зовущий голосок, как звонок он и сладок!

Я слышу зов самой любви! Меня трясет припадок!

Огонь мечу! Мечтой лечу под твой заветный кров.

Ах, будь я болен, у тебя как стал бы я здоров!

Пойте, шутите!

Сердцем цветите!

Душу заселим

Буйным весельем!

Слышится клич нам

В пенье скрипичном:

Нуте-ка спляшем

Девушкам нашим!..

Пальцы сплетемте.

— Может, пойдемте?..

— Ну и намеки! —

Вспыхнули щеки.

Полно быть мрачной!

Стань новобрачной!..

Мрачен лишь олух

Среди веселых.

Мудрость природы —

Свадьбы да роды!

К играм весенним

Всех переженим:

Верное средство

Множить наследство!

Дай насладиться!..

Счастье плодится!

Благо всем людям!

Мудрыми будем!

Жар не тушите!

Пойте! Пляшите!..

На всей земле во все века

Клянут и давят мужика,

Но все, что пьем мы и едим,

Добыто не тобой, а им.

Чтоб род людской не подыхал,

Адам землицу распахал.

Считай: от пахаря пошли

Все — в том числе и короли.

Чем жизнь красна и мир велик —

Вскормил и выходил мужик.

Насущный хлеб — земную рожь —

Ты из мужицких рук берешь.

Король — отечества оплот,

Нам богом посланный, и тот

Спешит крестьянство обобрать:

Иначе как прокормишь рать?

Из тех полуголодных сел

Плывет еда на барский стол,

От тех крестьянских рук и спин

Течет нам в глотку сладость вин.

Кто сердцем землю возлюбил,

Во славу ей дома срубил?

Зачах бы мир наверняка,

Не будь на свете мужика!

Лишь одного я не пойму:

С чего б печалиться ему?

Хоть обделен мужик добром,

Зато весьма здоров нутром.

Он ладно скроен, крепко сшит.

Его подагра не страшит —

Болезнь, что часто сводит в гроб

Иных сиятельных особ.

При этом всём от чванства он

Господней волей защищен:

Тех, кто влачит свой тяжкий крест,

Вовек гордыня не заест!

Мужик сему душевно рад:

Вломился в дом к нему солдат,

Корову отнял, хлеб забрал,

Чтоб носа он не задирал!

Нет в мире ничего чудесней человека:

В нем бог и сатана соседствуют от века.

Как быть мне, если все во мне приют нашло:

Миг, вечность, утро, ночь, жизнь, смерть, добро и зло?!

Ты смотришь в небеса? Иль ты забыл о том,

Что бог — не в небесах, а здесь, в тебе самом?

Бог жив, пока я жив, в себе его храня.

Я без него ничто, но что он без меня?!

Постой! Что значит «бог»? Не дух, не плоть, не свет,

Не вера, не любовь, не призрак, не предмет,

Не зло и не добро, не в малом он, не в многом,

Он даже и не то, что именуют богом,

Не чувство он, не мысль, не звук, а только то,

О чем из всех из нас не ведает никто.

Спит праведник, во сне вкушая благодать.

А грешник молится и всем мешает спать.

Неутомимо то, что господом зовут:

Его покой — в труде, в его покое — труд.

Ты, грешник, сетуешь на то, что пал Адам?!

Не пал бы первым он, — ты б это сделал сам.

Когда богач твердит о бедности своей,

Поверь ему: он прав — он нищего бедней.

Как совершенно все, что вкруг себя мы зрим:

Стекляшка и алмаз, паук и серафим!

Ты царства божьего все требуешь от неба,

А сам для бедняка жалеешь корку хлеба!

Я, как господь, велик. Бог мал, что червь земной.

Итак: я — не под ним. И он — не надо мной.

Так кто же я такой, творенье чьих я рук,

Предмет, и не предмет, и точечка, и круг?

Ну что — дождались? Веселитесь, герои!

Я ваше веселье удвою, утрою:

Конец наступил ненавистной войне!

Живите! Топите раздоры в вине!

Братайтесь! Бросайте мечи и пищали —

От них только беды одни да печали,

Забудьте сварливых соперниц громов,

Которые крыши срывали с домов,

Из жерл извергали ревущее пламя,

Могильные рвы понабили телами,

Корежили стены, посевы пожгли,

Изгрызли зеленое лоно земли.

Сегодня велим этим бестиям лютым

В честь мирного праздника жахнуть салютом.

Ракеты затеют такой фейерверк,

Чтоб звезды поблекли, чтоб месяц померк!

Друзья музыканты! На дудке, на флейте

Валяйте играйте, труда не жалейте!

С чего наша радость? С чего этот пир?

Война околела! Рождается мир!

В честь мира на свете, в честь мирного мира

Исходит небесной мелодией лира,

Басят барабаны в драгунском полку,

В харчевне взлетают смычки к потолку!

Загромыхали телеги, подводы.

Ну-ка! Живей! Начинаются роды!

Всё на сносях!.. И поля и сады

Ждут не дождутся мгновенья рожденья:

Сам Флоридан собирает плоды!

Лает, стреляет, гуляет охота.

Ну-ка, в леса, кому дичи охота!

Будет обед восхитительный дан!

И в упоенье мясо оленье

Жадно подносит к губам Флоридан.

Ну-ка, красотки — крестьянки, селянки,

Живо несите шесты да стремянки!

Яблоки, груши сшибайте с ветвей!

Ждет Флоридан их — спелых, румяных.

Но и орешки он любит, ей-ей!

Ну-ка, за дело, друзья рыболовы!

Сети да удочки ваши готовы?

Хоть не поспите вы целую ночь,

Стоит помаяться: рыбка поймается!

А Флоридан и до раков охоч!

Можно немало в течение суток

Понастрелять перепелок и уток.

Ну-ка! Живей! Не пропал бы запал!

Гляньте, ребятки: да там — куропатки!

А Флоридан в лебедицу попал!

Гнутся к земле виноградные лозы.

Будет вино, когда грянут морозы!

Будет веселье и будет гульба!

Давит давило. Чтоб грудь не давило,

Все обойдет Флоридан погреба.

Ну-ка! Живее! В поля! В огороды!

Пусть громыхают телеги, подводы!

Ну-ка, живее! В леса и сады!

В чаще целуйтесь, чем чаще, тем слаще,

Будьте здоровы! Не знайте беды!

Жарко пусть любится, сладко пусть спится,

Сладко пусть пьется (но так, чтоб не спиться!),

Пусть умножается ваше добро!

Вольно пусть дышится, складно пусть пишется!

Славьте мотыгу, клинок и перо!

Выпейте вдоволь и вдоволь поешьте!

Душу разгульною песней потешьте!

Дружно на праздник скликайте друзей!

Пляшет средь ора пьяного хора

Сам Флоридан с королевой своей!

Нет большей радости, чем непреклонной быть

И, словно Геркулес, беде сопротивляться,

Перед могуществом во прахе не валяться,

Мужать в несчастии и тем его избыть,

В борении с огнем и громом лавр добыть!..

В страданиях — сердцам и душам закаляться!..

Тому, что говорю, не нужно удивляться:

Лишь тот, кто смерть познал, способен жизнь любить!

Сломив напор врагов, достиг победы Кир,

И Цезарь скипетр свой добыл в суровом споре,

Филиппа гордый сын завоевал весь мир

Ценой тяжелых войн на суше и на море.

Так что они для нас, опасности и беды,

Как не зарок небес, как не залог победы?

Звезды, свет моих очей,

И луна, венец ночей,

Осветите шар земной

Светом ярким, как дневной.

Тишина — гробница дум,

Поглоти мой алчный ум,

В буйном сердце жар утишь,

Избавительная тишь!..

В неподвижной тишине

Спят в надзвездной вышине

Песни те, что возношу

Все тому, кем я дышу!

Как бы ни был сон глубок,

Пусть в меня вольется сок

Благодати и любви, —

Зло во мне останови!

Снов ночных подруга — тень,

Ночь, сменяющая день,

Пусть вконец не скроет мгла

Свет, что совесть в нас зажгла!

Ты, кто ночью или днем

В сердце царствуешь моем,

Дай мне, милостью велик,

И во сне узреть твой лик.

Пусть натруженным глазам

Отдых будет, что бальзам,

Но пускай, повитый тьмой,

Только дух не дремлет мой!

Что кажется глупцу запутанным, обманным,

То в полной ясности доступно мудрецу.

Для зрячего простор отнюдь не скрыт туманом,

Затмившим солнца свет несчастному слепцу.

Кто праведен и мудр, вовек не ошибется,

Тропинку верную ища в кромешной мгле,

А дерзкий сумасброд и днем с пути собьется,

Найти небесный рай надеясь на земле.

По существу, мы все блуждаем в лабиринте,

Как в ранней юности, так и на склоне лет.

Куда же вы?.. Куда?! Мозгами пораскиньте!

Все ищут выхода. А выхода-то нет!

Влекут вас глупость, спесь, упрямство, похоть, злоба.

Своекорыстие, тщеславье, жадность, страх…

Каким вы способом дотащитесь до гроба?

Никто не ведает… А смерть-то — в двух шагах.

Вконец запутавшись, вы наконец умрете,

Едва успев шепнуть последнее прости.

Лишь пыль, труха и тлен останутся от плоти.

Ну, а душе куда прикажете брести?!

Блуждать ли в темноте по закоулкам смрадным

Иль, вознесясь, узреть в обители творца

Мир, оказавшийся воистину громадным,

Бездонный кладезь благ, жизнь, коей нет конца?

Дух человеческий могуч и безграничен,

Охватывает он пространства и миры.

Им слабый ободрен, им смертный возвеличен,

И сам он дивный плод божественной игры.

В наш разум вложена таинственная сила.

Основу создал бог, все прочее — светила.

Да, тысячи чудес наш дух свершить способен,

В единстве с мудростью, в согласии с умом.

Не он ли знанием земли богоподобен,

Природу ощутив, как свой отцовский дом?

Да, знание найдет невидимые входы

В глубины бытия, в ядро самой природы!

Дух человеческий! Святой источник света!

Единственный творец истории земли!

Смолкает ураган пред лирою поэта,

Внимают струнам арф и чернь и короли!

Смягчи ж наш волчий нрав, открой дорогу праву,

Раздробленный наш мир сплоти в одну державу!

Порой томится дух в земном пространстве тесном.

Он, богом созданный, стремится к божеству,

Одушевляя связь житейского с небесным,

Давая высший смысл земному естеству.

Так в письменах святых он указует строки:

Бог — в вере и в любви, безбожие — в пороке.

Да, мастер Грифиус был воплощеньем духа,

Примером истины, прообразом добра.

Его могучий глас достиг господня слуха,

Мир заново восстал из-под его пера.

Он сам, исполненный великого дерзанья,

Был враг всезнайства, однобокости, незнанья.

Так неужели смерть подобный дух сломила?

Ужель бессмертнейший обязан умереть?

Иль у всесильнейшего вдруг иссякла сила,

Чтоб собственную смерть с лица земли стереть?

Ужели череп сей — вместилище вселенной —

Наполнится трухой, червями, гнилью тленной?

К несчастью, это — так. Он мертв, а смерть глуха.

Кто выбран в жертву ей, тот будет уничтожен.

Что ей могучий ум? Что дивный звук стиха?

Не все ли ей равно, велик ты иль ничтожен?

По звездам наши дни считает предсказатель,

Меж тем за ним самим спешит гробокопатель.

Треть Грифиуса — плоть — исчезнет без следа.

Но будут жить в веках две остальные трети.

Огонь его души, плоды его труда

Сквозь время пронесут земли немецкой дети!

И славе его жить! И имя его свято,

Пока отечество поэтами богато!

Он, редкой памятью когда-то обладавший,

Из памяти своих потомков не уйдет!

О, как же он богат, все людям раздававший!

Над ним не властны жар, гром, ужас, пламя, гнет.

Пусть триумфальные повалятся колонны!

Мы в душах строим храм. А души — непреклонны!

Рим покорил весь мир, а папство Рим сгубило.

Он силой действовал, оно коварством било.

Но Лютер папство смял и пересилил Рим,

Как лезвием меча разя пером своим.

Что боги Греции, что чудо-исполины,

Когда перо сильней Геракловой дубины?

Он перепил вина и поглощен водою:

Такое плаванье кончается бедою.

Но он и трезвым бы отправился на дно:

О плут, с водой привык он смешивать вино!

Он ходит по земле, клад скрыт на дне оврага.

Клад вынут из земли, а в землю ляжет скряга.

Неблагодарный мир!.. По лестнице тащусь

И вправду всякий раз ее постигнуть тщусь,

Поскольку поражен ее долготерпеньем.

Все вверх и вверх иду я по ее ступеням,

А благодарность где? Ну, чем я ей плачу?

Не тем ли попросту, что я ее топчу

И причиняю ей одни лишь беспокойства?!

Так вот он — мерзостный закон мироустройства:

Чем мы услужливей, чем мы верней другим,

Чем безответнее, тем хуже нам самим.

Простите же меня, высокие ступени!

От вас не слышал я ни жалобы, ни пени.

Ведь я подобен вам: на службе у других

Я унижаюсь сам и возвышаю их.

Они по мне, спеша, на самый верх шагают.

Не то что жалуют, не то что помогают,

А топчут! Верите ли, втаптывают в грязь,

Не зная совести, расплаты не боясь!

Как быть, коль на земле попрали добродетель?

(Вы это знаете, и я тому свидетель.)

Я утешение иное нахожу:

Кому могу служить, тому я и служу,

Стараюсь не роптать на горестную долю

И в этом высшую усматриваю волю.

Намедни заглянул в свой загородный дом.

Ах, что я там застал! Воистину — разгром!

Дверь с петель сорвана, пол всюду провалился.

Дождь-злоумышленник сквозь крышу просочился.

Я прибегаю к старосте.

А он: — Дом сгнил от старости!.. —

Так, сразу истинной причины не найдя,

Беду я осознал немного погодя:

Мой дом состарился… так что же?

Я сам намного ли моложе?

Здесь чудо-яблонька мой радовала взор.

И что б вы думали? Ее срубил топор!

Аллеи поросли травою. И зачахли

Чудесные цветы, что так волшебно пахли.

Я вновь пеняю старосте.

А он: — Все дело в старости!.. —

Так, стоя над давно увядшими цветами,

Подумал я о том, что вскоре будет с нами.

Мой сад состарился… Ну, что же?

Я сам намного ли моложе?..

Старушку я узрел, немало удивлен:

Чтоб время скоротать, она трепала лен.

Она была глуха, была подслеповата.

Невестой старосты я знал ее когда-то.

И я, подобно старосте,

Вздохнул: — Проклятье старости!.. —

За свадебным столом сидел я рядом с ними,

Кого с почтеньем величали «молодыми».

И вот они состарились… Ну, что же?

Я сам намного ли моложе?

Итак, прощай, мой сад, прощай, мой старый дом,

Прощай, моя земля!.. Я думаю о том,

Что долгих лет — увы! — нам время не дарует,

А все наоборот: остаток сил ворует.

Но надобно без ярости

Идти навстречу старости.

Чему бывать, того никак не миновать,

И посему, друзья, не надо унывать.

Состарившись, перед концом

Не будь хотя б несмысленным юнцом!..

Не надо от меня

Любовных песен ждать.

Я с нынешнего дня

Их не могу создать.

В саду желта трава,

Мой тополь облетает,

Зима в свои права

Безжалостно вступает.

Охоты никакой

Писать о чем-нибудь.

Остужена тоской,

Заиндевела грудь.

Кто может серебро

Без пламени расплавить?

Как хладное перо

Пылать огнем заставить?

Я мрачен, хмур и стар.

Где вновь веселье взять?

Утратившему жар

Любовь не навязать.

Печаль как яд в крови.

Жизнь тусклым светит светом.

Зачахнет без любви

Тот, кто рожден поэтом.

Утратив жизни сласть,

Утратив жизни соль,

Что воспевать? Что клясть?

Отраду или боль?

Наверно, все равно!

Я знаю все уловки:

Любовь ли, кровь ли… Но

Мне тошно от рифмовки!

Смешон и жалок мне,

Кто, молодость сгубя,

Танцует в тишине,

Мурлыча про себя.

Смешон и жалок стих,

Возникший без команды

Восторгов, чувств моих:

Танцор без сарабанды!

Так навсегда прощай,

Любовной лиры глас!

Ах, не отягощай

Разлуки скорой час!

К стихам вернусь я вновь,

Связав иные нити…

Но песен про любовь

Вы от меня не ждите!..

Костылик, палочка, клюка

Лежат со мною рядом.

Моя могила глубока,

Темна и пахнет смрадом.

Дожив до старости, увы,

Я все познала сроки:

Парик свалился с головы

И провалились щеки.

То жгло кишки, то ныла грудь,

То мучила простуда:

И головы не повернуть,

И горб, как у верблюда.

Тьфу! Право, оторопь берет,

Как вспомню гнусный кашель.

Пуст, что кошель, беззубый рот.

Чего он просит? Каши ль?

Горбушку три часа жуешь,

И то когда намочишь…

Вот так-то в старости живешь,

А умирать не хочешь!..

Судьбе покорные во всем

(«Си» жизнь сыграла в гамме),

Мы в такт мелодии трясем

Седыми головами.

Но, ощутивши ледяной,

Смертельный холод в теле,

Мы, старики, любой ценой

Отсрочить смерть хотели.

Я стала господа молить,

К нему вздымая руки:

Не для того, чтоб жизнь продлить, —

Из страха вечной муки!

Литавры бухают, и барабан рокочет,

Труба не устает надсадно завывать.

Кто дюжий меч вострит, кто с жаром саблю точит…

Вот если бы князьям самим повоевать!

Всех ненависть грызет и гложет, как вампир.

Народ — убойный скот, а бойня — целый мир.

Под шлемом — голова. Грудь давит сталь кирасы.

Железным пугалом стал ныне человек.

Железом чванятся мальчишки-лоботрясы.

В железе — старики… О, наш железный век!

Не от того ль нас бьет господь кнутом железным,

Что нас увещевать почел он бесполезным?!

По улицам ночным,

По переулкам спящим —

Четыре дурака —

Мы инструменты тащим.

Почувствовав в груди

Любовную истому,

Мы с музыкой своей

Бредем от дома к дому.

Едва взойдет луна,

Мы серенаду грянем:

Пиликаем, бренчим,

Басим и барабаним.

«Прелестница, очнись

Скорее от дремоты!

Здесь, под твоим окном,

Мы разложили поты.

Ах, осчастливит нас

Одна твоя улыбка!» —

Вздыхает барабан,

Тихонько просит скрипка.

«Твой взгляд дороже всей

Небесной благодати!» —

Поет гобой д'амур,

У лютни на подхвате.

«Мы будем здесь стоять

Хоть до восхода солнца,

Пока ты наконец

Не выглянешь в оконце!

Все арии тогда

Тебе споем мы хором,

С закатываньем глаз,

Со струнным перебором.

А коль ночной дозор

Пройдется по кварталу,

Мы ноги пустим в ход,

Чтоб шее не попало!

Вот так мы и живем,

Шатаясь где придется,

И пусть честной народ

Над дурнями смеется,

По улицам ночным

Мы с музыкой кочуем,

В надежде, что хоть раз

С тобой переночуем!»

Немецкий дух подпал под гнет нововведений.

Мы наряжаемся, мы ходим, пьем, едим,

Фехтуем, странствуем, поем и говорим

На чужеземный лад… Взыскуешь восхвалений?

Так подчинись во всем дурацкой новой моде

Иль будешь высмеян при всем честном народе.

Что стало с нравами, которые исконны?

Усердье, преданность, честь немца — где они?

Все это, говорят, не модно в наши дни.

Все нынче новое: фасоны и законы.

Устои рухнули. Забыто постоянство.

И выскочки теснят старинное дворянство.

Презренье к старости… Зазнайство молодежи…

Но голове моей любезна седина.

Ведь чем древней вино, тем слаще вкус вина.

Монета, чем древней, тем ей цена дороже.

О нет, не торопись зачеркивать былое.

Миг — и отцвел тюльпан. Сто лет цветет алоэ.

В полночный час, повитый тьмой,

Тревога жжет рассудок мой.

Что значит время: краткий век,

В который втиснут человек?

Под гнетом дел, трудов, невзгод

Бывает день длинней, чем год.

Недели страха!.. Скорби дни!..

И все ж проходят и они.

Страшись! Коварен каждый час!

Как скоро смерть настигнет нас

И мы, покинув хрупкий дом,

Навечно в вечность перейдем?

С восходом солнца — день встает,

С заходом — вечер настает.

Но как измерить долготу

Дня, что не канет в темноту?

Луной, чей путь определен,

Год на недели разделен.

Но сколько лет в себя вберет

Бессчетных лун круговорот?

Друг друга месяцы сменить

Спешат — и жизни тянут нить.

Но вот один, подавшись вспять,

Истек и начался опять.

Двенадцать месяцев пройдет,

В году последний час пробьет.

Но где, когда раздастся звон,

Чтоб возвестить конец времен?

Всесильной мысли власть дана

Измерить глубь морского дна.

Но как безмерное обнять,

Непостижимое понять?

Труд проникает в недр нутро,

Кристаллы взяв и серебро.

В гор сердцевину путь прорыт,

И только в вечность вход закрыт.

Что — время, жизнь? Лишь краткий час.

Нещадно вечность гонит нас

И заставляет перейти

Туда, где нет конца пути.

Вот оно: мрак, чад, бой, хлад, юг, восток, запад, север,

Солнце, море, ветер, огонь и

Ужас: «Вдруг не помогут?!»

На это: свет, синь, кровь, снег, зной, жар, прохлада, мороз,

Сиянье, берег, затишье, пожар и

Гнусных издевок гогот.

Гнет, страх, крик «ах!», боль, вопль, яд, лесть, чернота коварства.

Но будет: гнет свобода согнет, страх — в прах! Боль обезболь!

Вот оно — от всех болезней лекарство!

Луна, огонь, алмаз, дым, овца, деревцо, аист, рыба.

Кому ночь нужна, кому печь нужна, кому оправа, кому труба,

Кому луг, кому сад, кому гнездо. Кто за озеро скажет спасибо!

Хлебу нужен желудок,

Мысли — рассудок.

Стрелок, человек, прилежанье, искусство, игра,

Рот, корабль, принц, горе, месть, верность, стяжанье,

Бог…

Каждому нужно свое:

Цель, место для сна, поощренье, награда, добрая ссора,

Поцелуй, возвращение в порт, трон, могила, убийство, любовь,

Святая молитва…

Что считается сильным, добрым, весомым, прямым, длинным,

Белым, большим, одиноким,

Что, как воздух, всесуще и высоко, как огонь,

Не сойдется со слабым, злым, легким,

Кривым и широким,

Черным, маленьким, с цифрами «девять» и «три».

И ни землю, ни воду они не приемлют!

Так, отвага, любовь, острословие, ум, слава, радость,

Красота и веселье покинут тотчас же края,

Где царят лицемерье, трусость, вражда,

Тугодумье, глупость, бесславье и скука,

Где уродство соседствует с тошнотворной тоской.

Все меняется в мире, все любит, и все ненавидит,

Тот, кто это поймет, кто воочию это увидит,

Тот узнает,

Как род наш устроен людской.

И очертанье да воспримет плоть!

В один народ сольются все народы.

В своем единстве триедин господь.

В зерне сокрыты триединства всходы.

Во мне самом воссоздан сын господень,

Пусть и у вас, в сердечной глубине,

Он вызреет, прекрасен и свободен.

Вы господа обрящете во мне.

Не тысячу дробить на единицы,

А в тысяче им воссоединиться!

Единой силой четырех ветров

Единозвучье держится земное.

В неисчислимом множестве миров —

Чертеж еще несозданного мною.

Мой разум размышленьем поглощен.

Смысл величайших истин мне открылся.

В дыханье сына дух мой воплощен,

Мной выплеснут, в любви он растворился.

И означало это вознесенье

Людского рода вечное спасенье.

Обожествленный, днесь являюсь к вам.

Я — господа вернейшее зерцало.

Я — как перед падением Адам:

В нем первое прозрение мерцало!

Что света свет, светильник светел мой.

И высшему добру во угожденье,

Мой сын, вступив в единоборство с тьмой,

Рождает свет, сам света порожденье.

И, светоносным наделенный даром,

Он огненным, отцовым пышет жаром.

Как знать, когда утратили меня

Народы, распыленные Адамом?

Но вас, от распыления храня,

К себе зову и к общности тем самым.

О вас печалясь, мы явились с сыном

Проклятье, что на вас, перебороть.

Да станет человечество единым!

И очертанье да воспримет плоть!

И в этом мы дотоле не смиримся,

Пока во всех сердцах не воцаримся!

Как прохладный ветерок

Средь полуденного зноя,

Мир приходит в должный срок

К нам, измученным войною.

Мудрено ль меня понять?

Знают все, как сладко снова

Друга давнего обнять

После спора затяжного!

Ах, расти, расти во мне,

Дивный мир новорожденный,

Зрей в сердечной глубине,

Пой в душе освобожденной,

Высшим счастьем окрыленной!..

Возликуй, моя душа,

Королевою влюбленной!..

Братья, братья, прочь тоску!

Вешний день ловите!

Солнце ластится к листку!

Радуйтесь! Любите!

Темен, слеп, бездушен рок.

Смерть близка… Так в должный срок

Розу жизни рвите!

Жизнь уносится стремглав,

Словно в небо птица.

Эту истину познав,

Нужно торопиться.

Ждет гробов разверстых пасть.

Поспешите ж, братья, всласть

Радостью упиться!

Ах, куда ушли от нас,

Кто совсем недавно

Молод был, как мы сейчас,

Веселился славно?

Их засыпали пески,

Их могилы глубоки.

Время так злонравно!

На погосте мертвецы

Под плитой глухою —

Наши деды и отцы,

Ставшие трухою.

Колокольный слышен звон.

Кто созрел для похорон?

Может, мы с тобою?..

Но в гаданьях проку нет.

Небо справедливо.

Мы же предков чтим завет:

Пьем вино и пиво!

Эй! От жажды сохнет рот!

Братья! Жизнь полна щедрот!

Наливайте, живо!

Поднимаю сей стакан

За свою отраду,

Ту, в чьем брюхе мальчуган

Зреет мне в награду.

Ну, так выпьем! А засим

Хором вновь провозгласим:

Слава винограду!

Любовь сегодня пробудила

Печаль, что сердце бередила

И растравляла душу мне.

В груди проснулся стон протяжный,

Слеза дрожит росинкой влажной,

В сердечной вызрев глубине.

Тревога, спавшая доселе,

Вспугнула лень в моей постели

И не дала забыться сном,

Туда зовя меня всецело,

Где Одиночество воссело

На камень, на сердце моем.

Ах, чуя близкую разлуку,

Душа испытывает муку…

Ты рядом, за стеной, жила,

И то, бывало, как страдаю!

Теперь же Швейдниц покидаю,

Лишившись хлеба и угла.

Мольбы мои, упреки, грезы

Безмолвно б высказали слезы,

Но сушит их нещадный страх.

Кому печаль свою поверю?

Глухой стене? Лесному зверю?

Иль буре, воющей в горах?

Чем ты, дитя, добросердечней,

Тем злей, жесточе, бесконечней

Боль, что в груди своей таю.

О, неужель с себя не сброшу

Молчанья горестную ношу,

Поведав исповедь мою?

Но я страшусь!.. О, мир проклятый,

Где каждый встречный — соглядатай,

Где осторожность не спасет:

Дверь затворишь — подсмотрят в щелку,

А то, что скажешь втихомолку,

По свету эхо разнесет.

Одна лишь ты на целом свете

Надежно сохранишь в секрете

То, что тебе доверил друг:

Его понявши с полуслова,

Ты разделить уже готова

Его мучительный недуг.

Он обречен, он пропадает,

К твоей груди он припадает,

Изранен смертною тоской.

Так голубь, бурею гонимый,

Прильнувши к горлице родимой,

Найдет спасенье и покой.

Ужель, прелестница младая,

Твоей груди остынет зной,

Когда, как роза, увядая

За монастырскою стеной,

Недобрым людям на потребу,

Ты плоть свою подаришь небу?!

Ах, в тесной келье, в смертной скуке

Надежд на будущее нет.

Здесь дьявольские зреют муки,

Здесь жизни угасает свет.

И вина сладостные киснут,

Когда тебя в застенок втиснут.

От воздержанья печень пухнет,

Смерть наступает от тоски.

Покуда девственность не рухнет,

Мученья девы велики.

Так не лишай себя свободы,

Укрывшись под глухие своды!

Спеши! Найдем другую келью!

Амуром дверь отворена.

И пусть над нашею постелью

Он начертает письмена:

«Приют мой да послужит храмом

Прекраснейшим на свете дамам!»

Ведь грудь твоя — алтарь священный,

Ведь благовонье — запах твой.

В слиянье плоти сокровенной

Свершим молебен огневой,

Чтоб под «аминь!» прильнул к тебе я,

Блаженной слабостью слабея.

Уже умолк вечерний звон.

Работа спит. Проснулся сон.

Ведомый солнцем заходящим,

Табун бредет на водопой.

День завершил свой круг земной,

И ночь глаза смежает спящим.

Твоя ничтожнейшая тварь,

Я сознаю, небесный царь,

Сколь нынче был мой путь греховен,

Сколь был я нагл, себялюбив,

Сколь мерзок, богу изменив,

И как я пред тобой виновен!

Но крохи милости твоей

Неизмеримо тяжелей

Грехов, что центнерами мерить!

И, как бы ни был дух мой слаб,

Молю тебя, твой жалкий раб,

В мое раскаянье поверить.

О, молви: «Сын мой, ты прощен!

Змей-искуситель укрощен.

Лишь бог живет в тебе отныне!»

И выйду я на верный путь,

Существованья смысл и суть

Познав в господней благостыне.

Я песнь вечернюю свою

Смиренно в жертву отдаю

Тебе, всех сущих повелитель.

В груди моей, небесный царь,

Сияет жертвенный алтарь:

Ты — душ истерзанных целитель!

О Иисусе, царь царей,

Всесильный в кротости своей,

Заступник мой, моя опора,

Явись ко мне и докажи,

Что я, отрекшийся от лжи,

Спасен от вечного позора.

Дух высшей истины! Гряди!

Затепли огнь в моей груди,

Чтоб средь кромешного тумана

И непроглядной темноты

Дорогу освещал мне ты —

Не жалкий луч самообмана.

Ты руку надо мной простер.

Но, глядючи в ночной простор,

Ищу твой лик тревожным взглядом.

И в одиночестве зову

Тебя во сне, как наяву:

«Отец мой! Будь со мною рядом!

Не покидай, великий бог,

Меня среди ночных тревог.

И пусть, едва сомкну я очи,

Твой ангел явится ко мне

И оградит меня во сне

От ненавистных чудищ ночи.

Тебе подвластный одному,

Я все бестрепетно приму

И все сочту веленьем божьим,

Пусть станет в бытии земном

Мне этот сон последним сном,

А ложе это — смертным ложем.

Но если пощадишь меня

И солнце завтрашнего дня

Я восприму, как дар волшебный,

То, отогнав недобрый рок,

Мне повели проснуться в срок

И дай пропеть свой гимн хвалебный!»

Терпимость, совестливость, миролюбье, честь,

Прилежность, набожность, усердие в работе…

Ну! Как вас там еще?.. Всех вас не перечесть,

Что добродетелями вечными слывете!

Клянусь вам, что не я — беда моя виной

Тому, что некогда вы овладели мной!

Но я служил вам и не требую прощенья!

Однако я постиг и понял вашу суть.

Спешите же других завлечь и обмануть:

Я вновь не попадусь на ваши ухищренья!

О, скопище лжецов, о, подлые скоты,

Что сладко о добре и кротости вещают!

Спасение сулят погибшим ваши рты,

А нищим вечное блаженство обещают.

Так где ж он, ваш господь? Где он, спаситель ваш,

Который все простит, коль все ему отдашь,

Как вы внушаете?.. Где сын его чудесный?

А где же дух святой — целитель душ больных?

Пусть явится! Ведь я больней всех остальных!

Иль маловато сил у троицы небесной?!

Личина сорвана, нелепых басен плод!

И все ж я сознаю: есть существо над нами,

Которое казнит, беду и гибель шлет,

И я… я избран им лежать в зловонной яме.

Порой оно спешит, чтобы меня поднять,

Но вовсе не затем, чтоб боль мою унять,

А смертных поразить прощением притворным,

То, указав мне цель, влечет к делам благим

И тут же мне велит сопротивляться им,

Чтоб счел меня весь мир преступником позорным.

Так вот он где, исток несчастья моего!

Награда мне за труд — нужда, обиды, хвори.

Ни теплого угла, ни денег — ничего.

Гогочут остряки, меня узревши в горе.

В бездушье схожие — заметь! — с тобой, творец,

Друг оттолкнул меня, отвергли мать, отец,

Я ненавистен всем и ничего не стою.

Что породил мой ум, то вызывает смех.

Малейший промах мой возводят в смертный грех.

Душа очернена усердной клеветою.

Когда бы я и впрямь хотя б кого-нибудь

Презреньем оскорбил, обидел нелюбовью,

Насмешкой дерзкою невольно ранил в грудь

Иль отдал бы во власть жестокому злословью, —

То, веришь ли, господь, я даже был бы рад,

Расплату понеся, навечно кануть в ад

Иль стать добычею тех самых темных духов,

О коих у твоих прилежных христиан

За десять сотен лет в пределах разных стран

Скопилось множество пустых и вздорных слухов.

О ты, который есть начало всех начал!

Что значит поворот вселенского кормила?

Скажи, зачем в ту ночь отец меня зачал?

Зачем ты сделал так, что мать меня вскормила?

Когда б тобой на жизнь я не был осужден,

Я был бы среди тех, кто вовсе не рожден,

В небытии покой вкушая беспредельный.

Но, созданный твоею властною рукой,

Вериги нищеты влачу я день-деньской,

И каждый миг меня колотит страх смертельный.

Будь проклят этот мир! Будь проклят свет дневной!

Будь трижды проклято мое долготерпенье!

Оставь меня, но вновь не тешься надо мной,

Не умножай мой страх! Даруй мне утешенье!

Христос, спаситель мой! Я вновь тебе молюсь.

В бессилии в твои объятия валюсь:

Моя земная жизнь страшней любого ада.

Я чую ад внутри, я чую ад вовне.

Так что ж способно дать успокоенье мне?

Лишь только смерть моя или твоя пощада!

Прощай, бесценная когда-то,

Меня родившая страна!

Ты смертным ужасом объята.

Будь в близкой буре спасена!

Тебя покинув, я оставлю

Позор, обиды, зависть, травлю,

Друзей предательскую спесь.

Страна разбойничьих законов!

Клянусь, что в обществе драконов

Я был бы счастливей, чем здесь.

Ты вся пропитана обманом.

Честь, совесть, вера — все труха.

К моим стенаньям непрестанным

Ты равнодушна и глуха.

Жестокосердная Леена!

Как из родительского плена

Твоим сынам свершить побег?

На что тебе их ум? Их знанья?

Чтоб скрыть иные злодеянья?!

О, лживый мир! О, подлый век!

Мать сына в горе не оставит,

А коли сбился он с пути,

На верный путь его наставит,

Поможет истину найти.

Но ты иначе поступала:

Мне яд в лекарства подсыпала

И не из праха подняла,

А, чтоб свои покрыть убытки,

Меня ограбила до нитки,

Убийц презренных наняла.

Ну, что ж! Неправда правит миром.

Вот пастыри твои стоят:

В пустых сердцах, обросших жиром,

Лишь похоть гнусную таят.

Тартюфы, трутни и мерзавцы,

Мздоимцы и христопродавцы,

Они не выпустят из лап

Страну, захваченную ими,

Задохшуюся в смрадном дыме, —

Кумиры толп, любимцы баб!

Здесь предрассудок мысль хоронит,

Богач пинает бедняка,

Ликует гнет, свобода стонет,

Терзает ворон голубка.

Ростовщики — враги Христовы —

Скупить отечество готовы

И в роскоши проводят дни.

Своекорыстные злодеи —

По сути, те же иудеи,

Хоть не обрезаны они!

А на таможне, где граница,

Я только слышу что ни день:

Что стоит шерсть? Почем пшеница?

Какие цены на ячмень?

Мужи германские устали.

А чем же наши дамы стали?

Достаточно взглянуть на них:

Одни румяна да белила!

Давно их Женственность забыла,

И только Глупость любит их.

В таком безмерном запустенье

Я вижу родину свою.

Она — зачахшее растенье.

Ее с трудом я узнаю.

Ни вдохновения, ни мысли —

Они давным-давно прокисли

В удушье мерзостной тюрьмы.

Плоды искусства затерялись.

И тщетно мир спасти старались

Святые, светлые умы!

Страшусь! Гремят раскаты грома.

Холодный ветер тучи мчит.

Враги теснятся возле дома.

Рука расплаты в дверь стучит.

Что мне презренье? Что мне кара?

Стою, как Биант средь пожара,

Покорен року своему.

С тобой не свидимся мы снова.

Но даже воздуха родного

Глотка с собой я не возьму.

Сей дар любви, сей дар сердечный —

Грядущий образ мой и твой.

Да не страшится разум вечный

Бесплотной тени гробовой!

Но как сроднить вас, лед и пламень,

Любовь и надмогильный камень,

Вас, буйный цвет и бренный прах?

Любовь и смерть, равна их сила,

Что все в себе соединила,

И мы — ничто в ее руках.

Кольцо исполнено значенья.

В червонном золоте кольца —

Нетленность чувства, жар влеченья,

Друг другу верность до конца.

А бедный череп к нам взывает:

В гробу желаний не бывает,

Ни жизни нет там, ни любви.

Мы строим на песке зыбучем!

Так торопись! В лобзанье жгучем

Миг ускользающий лови!