Европейская поэзия XVII века

1. Как с язычником-собакой

в бою Тристрам,[156]

много ран кровавых сам

получил там.

(Им судьба судила разлучиться.)

2. Был он в скорби, юный воин,

внесен в дом,

много лекарей сошлось к нему,

пеклось о нем.

(Им судьба судила разлучиться.)

3. Не от вас я жду спасенья,

скажу без лжи,

жду лишь от Изоты светлой,[157]

госпожи.

(Им судьба судила разлучиться.)

4. И послал Тристрам гонцов,

три ладьи,

мол, изранен я, Изота,

спаси, приди.

(Им судьба судила разлучиться.)

5. Вот пришли послы к Изоте

и тот же час

молвят, мол, Тристрам желал бы

увидеть вас.

(Им судьба судила разлучиться.)

6. Тут же светлая Изота

пошла к королю:

отпусти лечить Тристрама,

родню твою.

(Им судьба судила разлучиться.)

7. Отвечал король на это,

был в гневе он:

кто Тристрама исцелит?

Он обречен.

(Им судьба судила разлучиться.)

8. Отпустить тебя к Тристраму

я был бы рад,

кабы знал, что ты вернешься

живой назад.

(Им судьба судила разлучиться.)

9. Бог да поможет мне вернуться, —

молвит жена, —

господину ведь должна я

быть верна.

(Им судьба судила разлучиться.)

10. Подымайте-ка вы паруса

на древе вод,[158]

если буду я с Тристрамом,

он не умрет.

(Им судьба судила разлучиться.)

11. К морю черная Изота[159]

пришла тогда,

молвит: черный должен парус

приплыть сюда.

(Им судьба судила разлучиться.)

12. Муж Тристрам послал Изоту,

мол, погляди,

не вернулись ли мои

три ладьи.

(Им судьба судила разлучиться.)

13. К морю черная Изота

вновь вышла тут:

паруса, я вижу, черные

сюда плывут.

(Им судьба судила разлучиться.)

14. Подскочил Тристрам от боли,

сердце с тоски —

слышно было за три мили —

разбилось в куски.

(Им судьба судила разлучиться.)

15. Вы скорей, ладьи, причальте

к сырым пескам,

прежде всех сошла Изота

по мосткам.

(Им судьба судила разлучиться.)

16. К дому с берега Изота

спешила, шла,

всю дорогу ей звучали

колокола.

(Им судьба судила разлучиться.)

17. К дому с берега Изота

пошла скорей,

колокольный звон и пенье

слышались ей.

(Им судьба судила разлучиться.)

18. К церкви подошла Изота,

а там народ,

и над мертвым отпеванье

причет поет.

(Им судьба судила разлучиться.)

19. Очень много в этом мире

горя и зла,

припала к мертвому Изота

и умерла.

(Им судьба судила разлучиться.)

20. Клир церковный схоронил бы

вместе их,

но в душе Изоты черной

гнев не утих.

(Им судьба судила разлучиться.)

21. Сделать так Изоте черной

удалось:

схоронили их пред церквью,

да только врозь.

(Им судьба судила разлучиться.)

22. На могилах их два древа

взросли тогда,

они встретились пред церквью

навсегда.

(Им судьба судила разлучиться.)

Троллей челн[160] я оседлал —

рифмую в непогоду,

хоть в глаза я не видал

божественного меду.

Уж коль скоро сдуру сел

в песенную лодку, —

чтобы я изящней пел,

промочу-ка глотку.

Видел я, как в небесах

тролль плясал с овцою,

лошадь шла на парусах,

лодка шла рысцою.

Был младенец стар и сед,

падок волк на ласку,

тьма светла и темен свет,

Рождество — на Паску.

Снег подкидывай в огонь —

пламя будет сыто.

Коль стеклом подкован конь,

не скользят копыта.

Лед горяч — он плавит медь,

стрелы дали колос,

а молитвы надо петь

кротко — во весь голос.

Рыбий суп песком приправь,

соль насыпь на рану,

по горам пускайся вплавь,

пешком по океану.

Хорошо поет треска

по весне на взгорье.

Овцы ловятся, пока

не иссякло море.

Был стрижом зажжен костер,

а форель тушила.

Мухой выкован топор,

коза его купила.

Там же ворон табаку

покупал три пачки —

табачок-то старику

продавали крачки.

Кот на память пел псалтырь,

лен тюлени пряли,

скат штаны протер до дыр,

зуйки чулки вязали.

Предки, ушли вы!

Вы были правдивы,

могучи и правы,

в труде не ленивы,

в суде справедливы,

и жили для славы.

Были кони ретивы,

были звонки тетивы,

были битвы кровавы,

и в морские разливы

вели корабли вы

для-ради забавы.

И, как дети, как други,

скача по округе,

ристались солдаты

или, сидя на луге

близ милой подруги,

играли в шахматы.

Были копья упруги,

были крепки кольчуги,

но дробились и латы.

Славлю ваши досуги:

из досугов — заслуги

вырастали стократы.

Вот конь мореходный

от пристани родной —

таков был обычай —

над бездной холодной

в край чужеродный

плывет за добычей,

но ветр непогодный,

но брег мелководный —

и всех родовичей

в битве голодной

враг благородный

крушит без различий.

Над бортом изъянным,

над парусом рваным

валькирии[162] вьются;

на поле бранном

стрелы — бураном,

и копья гнутся.

Кровь льется по ранам,

по телам бездыханным —

живые дерутся.

Лишь смелым и рьяным,

судьбою избранным

победы даются.

Тот был не мужчина,

кто жил бесчинно

и помер в бесчестье;

лишь тот молодчина,

чья доблесть — причина

и славы и мести;

там, где битвы пучина,

где конь троллей,[163] волчина,

кружит на месте,

там смерть не кручина,

но благая кончина,

дело славы и чести.

Мудрецы и пророки,

вы ведали сроки,

и знали о многом,

и без лишней мороки

споры и склоки

решали пред богом;

помня предков уроки,

были духом высоки

в благочестии строгом —

вас бежали пороки,

вашей чести зароки

были славы залогом.

В годы напасти

исландские власти

не знали нехватки

в тех, кто на счастье

примет участье

в смертельной схватке;

и пели снасти

в бурю-ненастье,

и войск порядки

шли к смертной части —

у битвы в пасти

гибли десятки.

Из рода в роды

законов своды

чтились когда-то;

в те давние годы

для-ради свободы,

не ради злата,

шли мореходы

в ненастные воды

и верили свято,

что битвы, походы

важней, чем доходы:

слава — высшая плата!

Мы же сбились с дороги,

забыли о боге,

о славе, о благе.

При первой тревоге

давай бог ноги!

В нас нет отваги.

Но с тех, кто убоги,

дерут налоги

сквалыги и скряги,

а люди в итоге,

что звери в берлоге,

сиры и наги.

А юным все спать бы —

прежде на рать бы

шли, кто не слабы!

Им лишь бы гулять бы

до самой свадьбы —

трусливы, как бабы.

Землю пахать бы,

строить усадьбы

да малость ума бы

у древних занять бы,

на ус намотать бы

юность могла бы.

Ни в море, ни в поле

не слышно боле

битвы напева —

без сил, без воли

живем в неволе,

как праздная дева.

Сидит на престоле

владыка голи —

владелец хлева,

и в нашей юдоли

все стонут от боли,

но терпят без гнева.

В стихах нет склада,

ни древнего лада —

искусство в разрухе.

Тлетворнее яда

скучища, досада,

и девы — старухи,

что листья сада

в дни листопада,

серы и сухи.

Семья — что стадо,

дом — заграда,

люди дохнут, как мухи.

Нет в жизни цели,

души нет в теле,

в башке ума нет;

кто друг в похмелье,

тот недруг в деле —

предаст и обманет.

Пустое веселье,

пивное безделье

в кабак нас манит.

Давно истлели,

кто в битве пели —

и слава вянет.

Меч древней ковки

лежит в кладовке,

а воина внуки

в одном лишь ловки —

достигли сноровки

в подлой науке,

в искусстве издевки,

лжи и уловки —

бранятся от скуки,

но из потасовки

без остановки

бегут — ноги в руки

Врать-то мы гожи,

мол, видели тоже

кровавые схватки,

а воронам что же? —

ни мяса, ни кожи —

брехни остатки;

увидим нож — и,

помилуй боже,

сверкают пятки —

вот так, похоже,

тюлень от мережи

бежит без оглядки.

Славных начатий

победами ратей

у нас не венчают,

лживых объятий

от жалких проклятий

не отличают;

тут братья братий,

как тати татей,

во лжи уличают,

а воинских статей

и честных занятий

не привечают.

Муж отважный

сидит в каталажной

без вины виноватый,

а судит продажный

закон и присяжный —

вор толстопятый,

свидетель же важный —

червь бумажный,

трус-соглядатай, —

вот век наш сутяжный,

праздный, бражный,

лживый и клятый.

Все было, да сплыло!

Мужество, сила,

знанье, уменье —

все нам постыло,

живем уныло

в тоске и сомненье.

В нас сердце остыло,

нас ждет могила. —

а есть ли спасенье?

Верю и чаю!

На этом кончаю

стихотворенье.

Пилату стало ясно тут,

сколь власть его невластна тут,

и, перед мятежной толпой дрожа,

он, убоявшийся мятежа,

дабы народ утишить свой,

Иисуса выдал им с головой, —

суд неправый совершая, он

попрал и правду и закон.

И руки свои омыл Пилат,

и сказал иудеям: не я виноват,

карая смертью не по вине,

и кровь безвинного не на мне, —

я сделал то, что просил народ,

и пусть эта кровь на вас падет,

на ваших детей в грядущие дни,

на вас, вопиющих: «Распни! Распни!»

Воистину, истину знал Пилат,

что был господь наш не виноват,

судья неправедный, ведал он,

что без вины Иисус казнен,

но там, в судилище, совесть поправ,

зная правду, он был неправ.

И видит бог, что сей урок

нашим властям пошел не впрок.

Хоть в наше время и там и тут

все осуждают Пилатов суд,

зато и пример берут всегда

в суде с Пилатова суда:

неправда царствует в судах,

а приговоры выносит страх, —

поскольку черни власть дана,

на воле злобствует она.

Купить неподкупных наших судей

воистину может любой злодей,

даже убийцу отпустят они,

как было с Варравой в Пилатовы дни,

и был бы чист нечестивец Ахан,[165]

когда бы куш был приличный дан, —

ведь взятки такие брал навряд

даже во сне прокуратор Пилат.

В чем причина, спросят меня,

что падают нравы день ото дня?

Отвечу: нравы должны упасть,

когда в государстве безнравственна власть:

нет милосердия — взятки есть,

нет благородства — есть ложь и лесть,

нет законов — есть только страх,

не право — бесправье правит в судах.

Руки свои омывая, Пилат

знал, однако, что виноват,

что перед богом грешен он,

ибо нарушил людской закон, —

и это урок для наших судей,

ибо легко обмануть людей,

но — помни! — божий всевидящий глаз

легко читает в сердцах у нас.

Хочешь омыться — прежде омой

сердце свое покаянной слезой!

Таким омовеньем очисть себя,

в слезах об Иисусовой крови скорбя,

дабы душа не погрязла в грехах

и вера окрепла в божьих сынах, —

отвергни зло, добро преумножь,

и помни вовеки Пилатову ложь.

О кровомщении вновь и вновь

к небу взывает невинная кровь,

и наших детей, коли не нас,

кара настигнет в урочный час,

поэтому скромен и стоек будь,

гнев усмири, и того не забудь,

что зло проклятья не гаснет век,

и в детях проклятье найдет человек.

Так был Иисус на казнь обречен,

пошел на крест из судилища он,

хотя судья и пытался тут

свершить справедливый, законный суд.

Слезами омыты наши сердца.

Дай, боже, нам чистыми быть до конца,

дабы наша вера была чиста,

как кровь твоя, что текла со креста.

Как в поле над поживой

грызутся насмерть с волком волк,

так ради славы лживой

грызутся люди — какой в том толк?

На слове нас ловит ворог,

нам голос лести дорог,

а поглядишь — нет ничего, один лишь морок.

Мы правду встречаем смехом,

у нас лишь подлость хороша;

подбиты лисьим мехом

и душегрейка и душа.

Нынче такие порядки:

с правдой играем в прятки

и прячем кошачьи когти в бархатные перчатки.

Кто лести верит сдуру,

большой беды не чуя в том,

тому с телячью шкуру

весь мир покажется потом:

обласкан словом и взглядом,

представлен быв к наградам,

он стал не нужен — тут к нему повернулись задом.

Дурак лишь верит свету!

Презренье — честь, насмешка — лесть,

за чистую монету

готов дурак фальшивку счесть.

Стала божба безбожна,

всякая клятва ложна:

вчера был друг, сегодня враг — это у нас не сложно!

Смейся, коли охота:

безделье стало ремеслом,

золотом — позолота,

а добродетель — великим злом.

Зато и веселье знатно,

просто глядеть приятно,

как лгут, льстят, врут, мстят — гляди себе бесплатно.

Лишь тот благоуспешен,

кто сам с собой не лжив,

тот и умрет безгрешен,

кто не грешил, покуда жив.

Что пользы от соседства

в дни бедства и мироедства!

В тебе самом твоя душа — спасительное средство.

Ведь мы родня! И кровь и плоть

у нас с тобой едины:

меня из праха слепил господь,

тебя — гончар из глины.

Нас замесили на одном

весьма непрочном тесте:

коли мы об пол брякнем лбом —

развалимся на месте.

Еще нас признаком родства

наградили боги:

у нас большая голова

и тоненькие ноги.

Коль мы вином до горла полны,

в питье перестарались,

нести нас бережно должны,

чтоб мы не расплескались.

Но есть различие одно:

разбившись грешным делом,

я исцелюсь, быть может, но

ты уже не станешь целым.

Ныне я весел затем, что пью, —

счастье в вине!

Господа славлю и благодарю

того, кто чарку подносит мне.

Вот оно, пиво, — дойдет до нутра

то, что теперь вовне.

Приятно малость хлебнуть с утра

с тем, кто чарку подносит мне.

Коли что я скажу не так —

не по своей вине:

в том виноват — но это пустяк! —

тот, кто чарку подносит мне.

Люблю бутылку! Пока полна,

я счастлив вполне.

Я знаю меру — и пью до дна

с тем, кто чарку подносит мне.

Лишь бы препорцию не забыть!

Хоть счастье в вине,

но тот, кто вовремя кончит пить,

тот воистину счастлив вдвойне.

Конец-то любому делу венец —

и питью и войне.

Пора бы и нам по домам наконец.

Спасибо всем, подносившим мне!

Солнце зашло вдруг,

сразу померк день,

гор потемнел круг,

в долы легла тень.

Как же тропу найти —

сразу утратил след.

Но светит мне на пути,

господи, твой свет.

Вот названья для вина:

«водка», «пиво», «брага»,

«море чаши», «сладость дна»,

«мед», «сивуха», «влага»,

«пир», «пирушка», «выпивон»,

«винолитье», «кружек звон»,

или просто — благо.

Как нальют тебе ерша,

чуть хлебнешь на пробу —

к небу воспарит душа,

язык пристанет к нёбу;

грех не грех для тех, кто пьет,

тот и в море брод найдет,

кто ублажил утробу.

Горя нет в помине здесь,

бровь никто не хмурит.

Умник здесь, забывши спесь,

мозги сивухой дурит.

Зато дурак, пивца испив,

становится красноречив —

поет и балагурит.

Бедняка мытарит власть,

но здесь над ним невластна:

он мед забвенья глушит всласть —

и все ему прекрасно!

Но утром, глядь, он трезв опять,

опять готов долги считать, —

значит, и пил напрасно.

Коль ты спьяну по злобе

стал свинье подобен,

сам не зная о себе,

сколь ты пьян и злобен,

худо, братец, — божий гнев

ты узнаешь, протрезвев.

Бог и карать способен.

Разум в нас вложил господь,

силу дал и здравье,

оттого-то нашу плоть

портить мы не в праве.

Худо поступает тот,

кто, как сивый мерин, пьет, —

то неблагонравье.

Не таков сегодня наш

пир честной и славный:

льются водопады чаш,

с равным сидит равный.

Есть что пить и есть что есть —

воздадим же богу честь,

подымем тост заздравный!

Ворон, чернокрылый вестник,

хоть все веси облетай ты,

в лесе побывай и в поле,

на равнинах, на вершинах,

толстоклюв, на тучных пашнях

добывай себе червей,

набивай себе утробу —

все равно не будешь сыт.