Фантасмагория и другие стихотворения

Он пел соловушкой хорал,

Он с каждым счастье разделял,

А бриз морской волной играл

Он сел — подул наискосок

На лоб игривый ветерок,

И шляпу снял, и поволок,

Чтоб положить у самых ног

Чудесной девы — на песок,

А взгляд ее был хмур и строг.

И вот, за шляпой шаг свой двинув,

Прицелившись зонтом-махиной,

Она попала в середину.

И с мрачной хладностью чела,

Хоть шляпа мята вся была,

Нагнувшись, шляпу подняла.

А он от грез был лучезарен,

Затем сказал, что благодарен,

Но слог его был так кошмарен:

«Утратив блеск, кому он нужен

Сей ком, а денег стоил — ужас!

К тому ж я шел на званый ужин».

Она ж в ответ: «Ах, зван он в гости!

Что ж, вас дождутся ваши кости!

Блеснуть хотели шляпой? — Бросьте!»

Вздыхает он и чуть не плачет.

Она усмешку злую прячет,

А он как пламенем охвачен:

«Да что мне «блеск»? — и он поведал:

Я б досыта всего отведал:

Там чаем — чай, обед — обедом».

«Так в чем преграда? — Ну ж, не трусь.

Путь к знаньям дерзостен, боюсь,

Ведь люди — люди, гусь лишь гусь».

Он простонал взамен речей,

И мысль уйти, да поскорей,

Сменилась: «Что б ответить ей?!»

«На ужин! — и хохочет зло, —

Чтоб улыбаться за столом,

Упившись пенистым вином!»

«Скажите, есть ли униженье

Для благородного творенья

Найти и в супе утешенье?»

«Вам пирожка иль что послаще?

Манеры ваши столь изящны

И так — без снеди преходящей!»

«Но благородство человека

Не в том, что он в теченье века

Не съел ни ростбифа, ни хека!»

Ее глаза сверкнули строго:

«Лишь подлый люд, а вас тут много,

Шутить способен так убого!

Коптите небо для утех

И землю топчите — вот смех —

Они не ваши, а для всех!

Мы делим их, хоть поневоле,

С народом диким, что на воле

На обезьян похожи боле».

«Теории плодят сомненья,

А ближний, я не исключенье,

Нам дан не ради осужденья».

Она разгневана, как волк,

А он шел в тьму наискосок

И тростью исследил песок.

Валькирией, средь страсти, бреда,

Она сражалась до победы,

Чтоб слово вымолвить последней.

Мечтая, словно ни о чем:

Сказала, созерцая шторм,

«Мы дарим больше, чем даем».

Ни «да», ни «нет» в ответ, но светел

Он стал, сказав: «Наш дар — лишь ветер», —

Он сам не знал, что он ответил.

«И есть тогда, — сказала так, —

Сердца, что могут биться в такт.

Что гонит вдаль их? Мир? Сквозняк?»

«Не мир, но Мысль, — он ей в ответ, —

Безбрежней моря в мире нет,

Ведь Знаний тьма — ведь Знанье свет».

Ее ответ упал сурово

На его голову свинцовым,

Огромным слитком полпудовым:

«Величье с Благом свет льют вечный

Но легкомыслен, опрометчив,

Кто каламбурит век беспечно.

А кто, куря, читает «Таймс»,

А в Рождество идет на фарс,

Преступным кажется для нас!»

«Ах, это правило подчас, —

Стеня, зардевшись и стыдясь,

Сказал, — сложней, чем преферанс».

Она спросила: «Отчего же?»

Свет мягкий ощутив на коже,

Воскликнул он: «Не знаю, боже!»

Волною золотой пшеницы

К монахам в окна свет стучится,

Природный цвет дав рдевшим лицам.

Взгрустнув, что он краснел, ославясь,

Сказала горько: «Нам на радость,

Величье побеждает слабость».

«Ах, истина, ты хуже бремени, —

Сказал, — ты так несвоевременна,

Не лезешь в лоб, тяжка для темени».

И покрасневши в первый раз

Сказала хладно, напоказ:

«Она тяжка, но не для вас».

Она опять взглянула строго.

И он взмолился: «Ради бога!»

Она смягчилась хоть немного:

«Ведь эта мысль, — хоть вы с трудом

С ней миритесь, — ваш мозг умом

Вдруг осветила, скрывшись в нем.

Лишь тот, кто плакал, тосковал,

Вместить способен идеал,

Что высшим Знаньем осиян.

Как цепь, что все соединяет,

Как колесо, что поднимает,

Нас Мысль Познаньем озаряет».

На этом он расстался с ней.

Никто из них не шел быстрей.

А он казался все мрачней.

Изъели волны брег в мочало,

Она прелестно поучала,

А он молил, как и сначала.

Она смягчала «сладкий» тон,

И монолог был оживлен,

Как трутень неуклюж был он.

«Из мела не удастся нам

Сыр получить», — слова к словам

Аккомпанируют шагам.

Но голос звучен был, бесспорно,

Она спросила вдруг: «Который?» —

То высший миг был разговора.

В тупик поставивший ответ

С пещерным эхом слившись, след

Утратил в волнах — без примет.

Он сам не знал, что отвечал ей,

Как лук, стреляющий случайно,

Но мимо слуха — от отчаянья.

Ответа ей его — не надо,

С опущенным свинцовым взглядом,

Шла, словно нет его с ней рядом —

И били больно, как кулак,

Ее вопросы «Что?» и «Как?»

И силлогизмов дикий мрак.

Когда ж, устав зря, бестолково,

Просил он объяснить два слова,

Она все повторила снова.

Пренебрегая явно Смыслом,

Сказал он, ведь, вскипая, кисли —

В агонии ужасной — мысли:

«Ум — роковая нам награда,

Абстракций, совпадений чадо,

Такое ж, как и мы! Не правда?»

Тут ее щеки запылали

Уста надменно замолчали,

Но даже молча подавляли.

Теперь ответ — её — не нужен,

Взгляд словно камнем перегружен,

Умчаться бы! — Но он недужен.

Она слова его бичует

Без промаха, как кошка, чуя,

Где птичка в темноте ночует.

Его ум бросив на лопатки,

Разоблачив до кости гладкой,

Мысль излагала по порядку:

«Но люди ль люди? И прильнут

К потоку ль дум — взять ту одну,

Росе подобную, вину?

И лихорадочный глаз наш

Сумеет ли узреть сквозь кряж

Тщеты — мучительный мираж?

Услышим ли немые крики,

Им полон воздух, ведь великой

Вновь кровью налились все блики?

Как дышит луг янтарным светом,

И как парит в тьме беспросветной,

В граните ночи — шлейф кометы?

Среди ровесников, став сед,

Ты, человек, сквозь толщу бед

Узришь ли молодости след?

Нам прошлое приносит звук —

То подолов шуршащий круг,

И пальцем в дверь легчайший стук.

Но в час мечты, в полета час

Унылый призрак зрит на нас

Из глубины стеклянных глаз.

То призрак суеты сует,

Ведущий в лес дремучих лет,

И стынет кровь — и жизни нет».

У фактов вырвала из губ, —

С восторгом зверя, а он груб, —

Святую правду, словно зуб.

Круг мельниц встанет, как немой,

Когда всю речку выпьет зной,

Так и она молчит. — Покой.

Так после тряски, шума, гвалта

Шел пассажир, ища прохладу,

Когда домчался, куда надо:

Средь суматохи — сбой моторов

Лишь слышен, но по коридору

Носильщик бархат топчет скоро.

Со взглядом, ищущим преград,

Беззвучно губы мысль твердят,

И вечно хмурен ее взгляд.

Он радостно смотрел: полна

Покоя даль, и спит волна

В молчанье мертвом, а она

Клочок пространства созерцала,

И словно эхо повторяла

Круг мысли стертой — все сначала.

Но он не мог расслышать ухом,

Хоть оно чутко, а не глухо,

Что говорила она сухо,

На береге волны печать,

Как принялась рукой качать, —

Вот все, что он сумел понять.

Он видел зал — как бы сквозь сон —

С гостями в мрак был погружен,

Все ждут… — Кого ждут, знает он.

Они, поникнув, не уснули,

Но каждый съежился на стуле,

Глаза отчаяньем блеснули!

Не разговорчивей креветок,

Мозг сух от скорби беззаветной,

Вы не дождетесь их ответа —

«Ждем три часа! Довольно, Джон! —

Один издал все ж вопль и стон:

Скажи, накроют пусть на стол!»

Виденье, гости, — все пропало,

Одна лишь дама среди зала

Благоговейно причитала.

Ушел он, сев на брег морской

Следить за мчащейся волной

С приливом на берег сухой.

Бродил он возле кромки чистой

Воды, и ветер пел речисто

На ухо, шли валы игристы.

Зачем он слушал ее снова

И замирал над каждым словом:

«Ах, жизнь, увы, абсурд неновый!»

Лишь миг недвижна колесница

Его слезы была — стремится,

Печаль излить его ресница.

А ужас прямо в сердце дышит,

Глас ни вдали, ни рядом — выше —

Казалось, слышен, — но не слышен:

«Но нет в слезах ни утешенья

Ни искры сладкого сомненья,

Все тонет в мрачной тьме томленья».

«От слов ее открылась рана,

Они мудрей, чем океана

Был вой невнятный постоянно, —

Сказал, — мудрее, чем потока

От запада и до востока

Певучий диалект глубокий».

А голос сердца тих, суров,

Словами образов — не слов,

Сказал, как путник, тяжело:

«Ты стал сейчас глупей, чем прежде?

Так почему глас знанья нежный

Не слушаешь, живя надеждой?»

«О, только бы не это! — Ужас!

Уйти к вампиру лучше — глубже

В пещеру, плоть отдав ему же!»

«Будь тверд, ведь мыслей мудрых тьма, —

Безбрежна и теснит сама

Коросту скудного ума».

«Не это! Лишь не одиноким

Остаться. В голосе глубоком

Ее был странный хлад жестокий.

Эпитеты ее чудны,

И не было ведь глубины

В ее словах, что так ясны.

Ответы были величавы,

И я не мог не верить, право,

Что не мудра она на славу.

Не оставлял ее, пока,

Запутав мысли, как шелка,

Она не стала далека».

Но шепот проскользнул дремотно:

«Лишь в правде — правда. Знать охота

Суть дел всем», — подмигнул вдруг кто-то

Благоговейный ужас смерть

Внушает, голову как плеть

Он свесил — жив едва — на треть.

Растаял шепот, — так густою

Ветр поглощается листвою,

Не дав ни тени нам покою.

И с каждым мигом все страшней

Отчаянья пучина — в ней

Он стиснул голову сильней.

Когда узрел, как сведена

Бровь скал, алея от вина

Зари, — спросил: «Так в чем вина?»

Когда же от слепящих гроз

Ослепло небо, как от слез, —

Надела траур роза роз.

Когда в преддверье Рождества

Затмилась солнца голова,

Всплакнул: «Душа, в чем не права?»

Когда пейзаж был полон страхов,

Ночь бросила его с размаху

На землю и пригнула к праху.

Стон тех, кто мучим и покинут,

Ужасней гроз, что вдруг нахлынут, —

Ведь те сладки, как звук волынок.

«Что? Даже здесь в кругу истерик,

Боль с Тайною, клыки ощерив,

За мной — подобием ищеек?

Стыдом и жаждой удручен,

Как знать, к чему приговорен,

Какой нарушил я закон?»

На ухо шепот чуть шуршит

Как эхо зыби, что молчит,

И тень восторга, что забыт.

Играет шепот с ветром всласть:

«Ее судьба с твоей сплелась, —

Так внутренний вещает глас, —

Ведь каждый — роковых звезд россыпь,

Он дарит их подобно оспе.

Так отойди подальше просто.

Враги друг другу — вечно в споре:

Ты ей — мычащее подспорье,

ОНА ТЕБЕ — ЛАВИНА ГОРЯ».