Фараон

Глава 6

Два дня спустя Гед Авнер вернулся домой около полуночи и включил телевизор, чтобы немного расслабиться перед тем, как улечься в постель. Однако, перескакивая с канала на канал, он остановился на тележурнале Си-эн-эн и отдал себе отчёт в том, насколько общественное мнение напугано оборотом, который принимают события в Израиле и на Ближнем Востоке.

Поголовно все излагали никуда не годные политические решения для непоправимой в настоящее время ситуации, а тем временем он, Гед Авнер, руководитель «Моссада», должен был принять меры: всё предвидеть и предусмотреть, что бы там ни думали и ни затевали политики. Время поджимало, но он ещё не знал, что же представляет собой в действительности операция «Навуходоносор».

Авнер обратил взгляд к окну, испещрённому полосками дождевых струй, и увидел, что в стекле отражается мигающий зелёный огонёк вызова его служебного телефона. Он выключил телевизор и поднял трубку:

— Авнер слушает.

— Господин, это ночной портье.

— Приветствую тебя, ночной портье. Что нового?

— Есть кое-что. Я установил, кто такие эти американцы. Речь идёт о команде, которая должна обеспечить поддержку покушению. В Вавилоне. Они собираются убить президента Аль-Бакри во время военного парада.

— Кто собирается его убить?

— Группа гвардейцев, возглавляемых неким Абдель Бекиром. Я слышал, что его настоящее имя Кейси, он вроде бы сын американца и арабской женщины, идеально говорит на двух языках. Это будет примерно так, как при убийстве президента Садата в Каире. Только заказчик на этот раз другой...

— И кто же?

— Не знаю, но мне кажется, преемником будет генерал Таксун...

— Слишком уж предсказуемо... — удивлённо прокомментировал Гед Авнер. — Всего вероятнее, что Таксун не доживёт до 13 января. На месте Аль-Бакри я бы уже приказал расстрелять его. Слишком смел, слишком популярен, слишком открыт для новых идей, слишком пользуется уважением в государственных органах Ближнего Востока. Да также и здесь, у нас. Если Аль-Бакри выживет после покушения, Таксун наверняка будет осуждён и расстрелян, безвинно или заслуженно, не имеет значения. Аль-Бакри только ждёт предлога. Что ещё?

— Американская команда принадлежит к подразделению ВВС «Дельта» и находится под прикрытием в Митцпе-Рамоне. Они проходят обучение по части воздушных налётов. Готовятся оказать поддержку Таксуну, если ему это понадобится.

На минуту Авнер лишился дара речи: ему показалось невероятным, что военно-воздушные силы допустили, не поставив его в известность, американскую команду на тренировочную базу на своём полигоне в Митцпе. Но прежде всего ему показалось невероятным, чтобы американцы держали всю эту затею в тайне от него. Несомненно, кто-то заплатил за это.

— Что-нибудь ещё? — пробормотал он.

— Да... господин, — протянул его собеседник с некоторой неуверенностью. — Есть ещё одно дело, о котором я до сих пор не говорил, поскольку оно не сказать, что необъяснимое, но какое-то неясное, хотя сначала я подумал, что оно может представлять прямой интерес для моей миссии. Но сейчас прямо и не знаю, что думать.

— О чём речь?

— О раскопках, господин... об археологических раскопках неподалёку от местечка... под названием... Рас-Удаш.

Автомобиль остановился перед американским посольством, и постовой, приблизившись, заглянул внутрь.

— Господин, — отчеканил он, — вы должны прийти завтра утром.

— Даже не подумаю об этом, — заявил человек, расположившийся на заднем сиденье. — Доложите обо мне послу.

Охранник покачал головой:

— Вы шутите, господин. Сейчас два часа ночи.

— Я не шучу, — отрезал мужчина. — Доложите ему, что Гед Авнер хочет видеть его немедленно. Он примет меня.

Охранник покачал головой.

— Подождите минутку, — сказал он и, набрав номер телефонного коммутатора приёмной, обменялся несколькими репликами с человеком на другом конце провода, затем подождал ответа. Охранник вернулся к машине с выражением крайнего изумления на лице: — Посол примет вас, господин Авнер.

Охранник сопроводил его внутрь здания и отвёл в небольшую гостиную. Немного позже появился посол, и было прекрасно видно, что этот неожиданный визит поднял его с постели. Дипломат не успел должным образом одеться, а лишь облачился в халат поверх пижамы.

— Что случилось, господин Авнер? — спросил он непредвиденного посетителя с некоторой тревогой в голосе.

Авнер тотчас же перешёл на него в атаку без какого бы то ни было предисловия.

— Господин Холлоуэй, президент Аль-Бакри будет убит в 17.30 13 января, возможно, при вашем попустительстве, если не при вашей прямой ответственности. Вы внедрили команду подразделения «Дельта» военно-воздушных сил под прикрытием в Митцпе-Рамоне, не спросив на то ни моего согласия, ни моего мнения. В том положении, в котором мы находимся, такое поведение является недопустимым, чрезвычайно опасным и требует немедленного объяснения.

Посол Холлоуэй достойно отразил эту атаку:

— Сожалею, господин Авнер, но я не получал таких инструкций, которые позволили бы мне дать вам ответ. Могу сказать вам, что мы не несём прямой ответственности за план возможного покушения на президента Аль-Бакри, но благосклонно рассматриваем возможность, при которой власть в Багдаде перейдёт в руки генерала Мохаммеда Таксуна.

— Хорошо, господин Холлоуэй, яйца разбиты, и омлет жарится на огне. Я хотел бы, чтобы вы отдавали себе отчёт в том, что ничто не может произойти в этой стране, понимаете, ничто, без моего ведома. Передайте это вашему президенту и передайте это людям из ЦРУ и ещё известите их, что не существует никаких соглашений на каком бы то ни было высоком уровне, которые не учитывали бы мнение Геда Авнера.

Холлоуэй наклонил голову и не осмелился подать голос, когда посетитель нервно закурил сигарету, хотя на стене была отлично видна надпись: Благодарим вас за то, что вы не курите.

— Вы хотели сказать мне что-то ещё, господин Авнер? — осведомился он, пытаясь сдержать недовольство этим столь пренебрежительным нарушением этикета.

— Только один вопрос, господин Холлоуэй: вы знаете, что такое операция «Навуходоносор»?

Холлоуэй недоумённо уставился на него:

— Не имею представления, господин Авнер. Не имею об этом ни малейшего представления.

Авнер приблизился к послу, окутав его голубоватым дымом, испускаемым сигаретой, зажатой между пальцами, и взглянул ему прямо в глаза.

— Господин Холлоуэй, — промолвил он, тщательно подчёркивая каждое слово, — вы должны знать следующее: если вы лжёте мне, то я предприму всё возможное в моих силах, чтобы сделать ваше пребывание здесь, в Иерусалиме, весьма малоприятным. Вам известно, что я в состоянии добиться этого.

— Я сказал вам правду, господин Авнер. Даю вам моё слово.

— Верю вам. Теперь сообщите вашим властям в Вашингтоне, что прежде, чем будет принято какое бы то ни было решение по действиям команды в Митцпе-Рамоне, со мной должны посоветоваться и чтобы была рассмотрена возможность как можно быстрее отозвать её.

— Я это сделаю, господин Авнер, — заверил его посол.

Авнер осмотрелся в поисках пепельницы, но, не обнаружив таковой, затушил окурок в блюде севрского фарфора, украшавшем центр изящного столика, чем ещё больше скандализировал американского посла.

В этот момент раздался тихий стук в дверь гостиной. Оба собеседника удивлённо переглянулись: кто бы это мог быть в столь поздний час?

— Войдите, — произнёс посол.

Появился сотрудник посольства, приветствовавший кивком головы обоих присутствующих, и обратился к своему руководителю:

— Есть сообщение для вас, господин посол. Вы не могли бы выйти на минуту?

Холлоуэй извинился перед своим гостем и последовал за сотрудником, прежде чем Авнер успел попрощаться с ним. Немного спустя он возвратился, явно потрясённый.

— Господин Авнер, — сбивчиво проговорил он, — в этот момент поступило известие, что генерал Таксун приказал арестовать и расстрелять после ускоренного судебного процесса Абдель Бекира и пятерых гвардейцев по обвинению в заговоре и государственной измене. Казнь состоялась после полуночи в одной из казарм в Багдаде.

— Этого и следовало ожидать. Таксун понял, что если покушение не удастся, то ему не избежать расправы. Он предпочёл не рисковать и пойти на опережение. Вы доверились не тем людям, господин Холлоуэй, и теперь у вас на совести несколько смертей, да ещё и предатель путает все карты. Хорошенький результат, ничего не скажешь. Спокойной ночи, господин посол.

Авнер вышел и приказал шофёру отвезти его в Старый город. Затем он отпустил его, а сам продолжил путь пешком. Проходя поблизости от Стены Плача, Авнер остановился посмотреть на основание Крепости Антония: там всё ещё стояло временное ограждение и несли охрану часовые в маскировочной форме. Игель Аллон явно продолжал раскопки в недрах Храмовой горы. Насколько его проинформировали, через несколько дней археолог должен выйти на уровень Храма. Авнер распорядился известить его в этот момент: он войдёт вместе с остальными в туннель под скалой, веками служившей основанием для трона Господня и Ковчега Завета Господня. Авнер задался вопросом, нет ли во всём этом некоего предзнаменования и что случится с Израилем, если его народ вновь будет вынужден рассеяться по другим странам, как после вавилонского пленения. Он перешагнул через порог и исчез во мраке прохода.

Омар-аль-Хуссейни провёл несколько суток в относительном спокойствии и иногда даже начинал тешить себя иллюзиями, что вся эта история может кануть в небытие. В этот день он вернулся домой около пяти часов пополудни и засел за свой рабочий стол, чтобы обработать почту и подготовить лекцию на завтрашний день. На столике в гостиной ещё лежали снимки микрофильма, воспроизводящие первые три строки папируса Брестеда. Что хотел сказать Блейк своим посланием, этой странной просьбой? На сегодняшний вечер он назначил встречу помощнику Блейка, тому самому, который сопровождал его в Египте в Эль-Квирне в поисках оригинала. Это был юноша родом из Луксора, который получил высшее образование в Каире, а затем выиграл стипендию для обучения в Институте Востока. Его звали Селим, и он был сыном крестьян-бедняков, возделывавших землю в сельской местности в пойме Нила.

Селим появился точно по времени — около половины седьмого — и почтительно приветствовал хозяина. Хуссейни угостил его кофе, а затем стал расспрашивать:

— Селим, что вы выяснили по папирусу Брестеда в Эль-Квирне? Действительно ли существовала возможность купить его, или это была выдумка, чтобы вытянуть деньги с доктора Блейка? Мы здесь только вдвоём, и, что бы ты мне ни сказал, останется между нами. Тебе нет нужды говорить мне неправду...

— У меня нет намерения лгать вам, доктор Хуссейни.

— Селим, доктор Блейк сделал выдающееся открытие: египетское захоронение видного сановника Нового царства, причём нетронутое. Но в том, что он обнаружил, есть нечто, связанное с папирусом Брестеда, что-то чрезвычайно важное. Доктор Блейк всегда хорошо относился к тебе и вёл бы себя так же сейчас, если бы находился здесь. Он потерял работу, его бросила жена, событие, ужасное для американца, а теперь появилась единственная возможность продемонстрировать миру, что он — великий учёный, коллегам — что они совершили ошибку, изгнав его, доказать своей жене, что он не проигравший, не неудачник. Я не был хорошо знаком с ним и встречался только от случая к случаю, пока не подобрал его на улице в канун Рождества, мертвенно-бледного от холода. Он проявил большое расположение ко мне и высказал благодарность за то скромное гостеприимство, которое я оказал ему, а это — редкое явление между этими людьми, которые придают значение прежде всего карьере и бизнесу. Селим, послушай меня внимательно: положение доктора Блейка является одновременно и радостным, и тяжёлым. Насколько я понял, он стоит перед большим открытием и перед загадкой, трудной для разрешения. Вдобавок ко всему те, которые обратились к нему за содействием как к учёному, фактически держат его в плену. Помощь может исходить единственно от нас. Теперь я хотел бы узнать у тебя, расположен ли ты оказать ему помощь, прекрасно зная, что он ничего не может сделать для тебя, не может способствовать твоей карьере и, если станет известно, что ты всё ещё связан с ним, может даже навредить тебе.

— Вы можете рассчитывать на меня, доктор Хуссейни. Что вы хотите знать?

— Всё, что ты знаешь о папирусе Брестеда... и есть ли ещё возможность найти его.

Селим испустил глубокий вздох, затем начал своё повествование:

— Я расскажу вам то, что знаю. Это случилось месяцев пять назад, примерно в середине сентября. Доктор Блейк получил значительное финансирование от Института Востока на свои исследования в Египте и попросил меня помочь ему в работе. Я родился неподалёку от Эль-Квирны и знаю там всех. Можно сказать, что обитатели этого поселения и его окрестностей являются тайными искателями древностей уже на протяжении многих поколений. Даже учёные и исследователи должны считаться с грабителями захоронений Эль-Квирны.

У меня там живёт друг детства, парень по имени Али Махмуди; мы вместе купались в Ниле и воровали фрукты с прилавков торговцев и вместе начали интересоваться египетской стариной ещё тогда, когда у нас молоко на губах не обсохло. Один из его предков сопровождал Бельцони в храм Абу-Симбел, его дед участвовал в раскопках гробницы Тутанхамона с Карнарвоном и Картером, а отец работал в Саккаре под началом Леклана и Донадони.

Наши пути разошлись, когда мой отец, продав несколько погребальных статуэток слуг и пару браслетов из захоронения XXII династии, ухитрился скопить денег, чтобы отправить меня учиться в Каирский университет. Там мне удалось заслужить стипендию на обучение в Институте Востока, где я познакомился и оценил нашего доктора Блейка. Али, напротив, продолжал грабить захоронения, но наша дружба оборвалась не из-за этого.

Как только мы прибыли в Египет, я отправился навестить его, и он пригласил нас обоих на ужин. Али не рассказал ничего интересного, а ограничился воспоминаниями о старых временах и описаниями приключений его предков в Долине царей. Потом, когда мы распростились и я удалился в свою комнату на ночь, он постучал ко мне в дверь и поинтересовался, почему я вернулся и что разыскиваю здесь.

Стояла удушающая жара, и я никак не мог заснуть. Поэтому мы вышли на террасу домика, в котором я разместился, и я рассказал ему о своей работе и о том, что ищу: некий папирус, который американец видел в каком-то доме в Эль-Квирне примерно восемьдесят лет назад. Мы знали только название и первые строки. Больше ничего.

«Зачем тебе нужен этот папирус? — удивился он. — На рынке есть более привлекательные вещи».

«Потому что им интересуется мой профессор, и если я помогу ему, то он поможет мне продлить мою стипендию на обучение и, возможно, даже найдёт для меня работу в университете».

Али ничего не сказал; он уставился на воды Нила, которые переливались бликами под сиянием луны. Мы оба как будто опять превратились в мальчишек, которые проводили ночи, фантазируя о том, что они сделают, когда станут взрослыми. Тогда мы предавались мечтам купить яхту и спуститься по Нилу до самого устья, а потом путешествовать по всем морям. Внезапно он спросил меня:

«Ты хочешь стать американцем?»

Я ответил ему:

«Нет, я не хочу стать американцем, я хочу закончить обучение в хорошем американском университете, а затем возвратиться в Египет и в один прекрасный день стать генеральным директором Службы древностей. Как Мариэтт, Брюгш или Масперо...»

«Это было бы великолепно, — обрадовался Али. — Тогда мы смогли бы проворачивать вдвоём неплохие делишки».

Хуссейни хотелось быстро добраться до сути дела, чтобы сделать какой-то вывод, но он отдавал себе отчёт в том, что для Селима было важно обрисовать весь тот фон, на котором разворачивались события. Это был способ завоевать доверие собеседника и придать правдивость собственному рассказу.

— Продолжай, — коротко бросил он.

Селим возобновил свой рассказ:

— В конце концов он поднялся, чтобы уйти, и я проводил его по лестнице до калитки в каменной ограде. В этот момент Али повернулся ко мне и выпалил: «Ты ищешь папирус Брестеда». И ушёл.

— И что же ты сделал? — поинтересовался Хуссейни.

— Хорошо зная Али, я понимал, что означает эта его манера говорить, ничего не сказав. Я не предпринял никаких действий, а ждал, когда он вернётся. Али появился несколько дней спустя, я столкнулся с ним у двери, когда возвращался к себе около полуночи. Меня снедала тревога, ибо доктор Блейк стал побаиваться, что мы ничего не найдём, и знал, что в Чикаго кто-то уже делит шкуру неубитого медведя. Али держал в руке листок бумаги, на котором было набросано несколько строк иероглифов: начало папируса Брестеда. Доктор, мне чуть не стало плохо...

— Продолжай, — жёстко повторил Хуссейни, глядя ему прямо в глаза.

— Я сказал ему, что эти строки есть и у меня, и тогда он вынул снимок, сделанный «Полароидом»... Это был именно он, доктор Хуссейни... папирус Брестеда!

— Что заставило тебя поверить в это?

— На снимке папирус был представлен вместе с некоторыми другими предметами погребальной утвари, и теоретически речь могла идти о чём угодно, но затем Али показал мне очень старую пожелтевшую фотографию. Она изображала тот же самый папирус вместе с теми же самыми предметами, расставленными на столе в доме какого-то феллаха. Теперь, доктор Хуссейни, хотя на этом фото не присутствовал Джеймс Генри Брестед, было вполне закономерно считать, что речь идёт о том самом папирусе. Тем более что и внешний вид совпадал: надрыв вверху справа и недостающий кусок в три четверти кромки на правой стороне. В любом случае клянусь, что речь шла о тех же самых предметах, вновь сфотографированных «Полароидом» по прошествии восьмидесяти лет с момента появления первой пожелтевшей фотографии.

— И как же ты поступил тогда?

— Самым логичным было бы попросить его показать папирус во имя старой дружбы... Меня охватило такое возбуждение, что просто невозможно представить. Я не мог дождаться, когда смогу сообщить эту весть доктору Блейку: представляете, какое будет у него лицо, когда он услышит об этом?!

— А что вместо того?

— Вместо этого я спросил его, каким образом эта вещь всплыла спустя девяносто лет.

— Вот как? Интересный вопрос.

— Хорошо, тут на свет появилась невероятная история... если вы наберётесь терпения выслушать её, доктор Хуссейни.

Хуссейни кивком головы попросил его продолжать и налил ему немного кофе. Селим опять заговорил:

— Дед Али принимал участие в исследовании пещеры Дейр-эль-Бахри в качестве бригадира рабочих под руководством Эмиля Брюгша, который тогда был директором Службы древностей. Брюгш всегда подозревал его, потому что дед дружил с двумя феллахами из Эль-Квирны, которые нашли пещеру с царскими мумиями и успели продать какое-то количество ценных предметов ещё до того, как их разоблачили и заставили раскрыть источник их подпольной торговли.

Брюгш не ошибался. Бригадир его рабочих был красивым и жизнерадостным парнем, но гол как сокол. Он по уши влюбился в девушку из Луксора, горничную из «Уинтер Пэлис Отель», и хотел подзаработать, чтобы предложить достойный выкуп семье этой красавицы на выданье, на которой хотел жениться. Бригадир попытался продать кое-какие предметы из пещеры царских мумий, которые утаил.

В другой ситуации он выжидал бы месяцы или даже годы, прежде чем выпустить эти предметы на рынок, но любовь зла и сердцу не прикажешь. Молодой человек так горел желанием явиться к родителям невесты с выкупом, соответствующим положению их семьи, что потерял всякое благоразумие и вопреки советам друзей распустил слух между завсегдатаями «Уинтер Пэлис Отель», что у него имеются предметы большой ценности и древней эпохи.

Среди этих господ был и Джеймс Генри Брестед, который, прослышав, что среди тех предметов, предназначенных для продажи, есть и папирус, немедленно попросил показать его. Была назначена встреча, но тем временем слухи дошли и до директора Службы древностей, Эмиля Брюгша, у которого всегда были информаторы в гостиницах Луксора, а уж тем более в «Уинтер Пэлис Отель». У него были натянутые отношения с Брестедом, и Брюгш полагал, что многие важные экспонаты, из которых тогда начинала закладываться основа коллекций Института Востока Чикаго, имели сомнительное происхождение.

Однажды ночью, в конце весны, Брестед встретился с дедом моего друга Али где-то на берегу Нила, а затем его на лошади доставили в дом, где хранились предметы. Брестед проявил исключительную заинтересованность, как только увидел папирус, но его собеседник хотел продать всю партию, чтобы затем не попасться на целом ряде отдельных сделок с различными покупателями.

Брестед попытался настаивать, но продавец запросил за один только папирус ненамного меньше той цены, которую он назначил за всю партию продаваемых предметов, так что учёный оказался не в состоянии заключить сделку с теми средствами, которые были в его распоряжении в Каире.

Он ни в коем случае не хотел отказываться, но в этот момент был вынужден запросить дополнительную сумму в Чикаго телеграммой. Брестед попросил разрешения сфотографировать находки, но поскольку это невозможно было сделать на месте немедленно, то ему разрешили скопировать папирус. Учёный только приступил к переписи текста, как прибежал запыхавшийся феллах и сообщил, что люди Брюгша идут по их следу.

Естественно, учёный не захотел быть застигнутым в такой ситуации врасплох и незаметно в спешке убрался восвояси, оставив деньги, которые у него были с собой, в качестве задатка. Дед Али припрятал всё, а позже с папируса и предметов, предложенных для продажи, была сделана фотография, но ещё много дней и недель он чувствовал за собой неотступную слежку людей из Службы древностей, из-за чего ему больше не удалось встретиться с Брестедом.

Бедняга был вынужден отказаться от своей мечты добиться любви горничной из «Уинтер Пэлис Отель». Пару лет спустя он женился на девушке из Эль-Квирны, чья семья жила в такой нищете, что отец невесты согласился принять в качестве выкупа несколько мешков проса и четверик риса.

Прошло несколько месяцев после свадьбы, когда однажды, работая на выступе скалы в окрестностях Дейр-эль-Бахри, молодой человек поскользнулся и сорвался вниз. Его принесли в дом умирающим, но перед тем, как испустить дух, он успел сообщить жене, беременной их первенцем, где он спрятал эти предметы.

Таким вот образом секрет передавался из поколения в поколение...

Хуссейни прервал его:

— Мне кажется странным, что маленькое сокровище поколениями хранилось в секрете. Полагаю, что отец твоего друга Али тоже не купался в деньгах.

— Так оно и было, доктор Хуссейни, и если бы он мог, то продал бы, как только представится такая возможность. Дело в том, что они не могли сделать этого, и в первую очередь сам Брестед остался с носом... Видите ли, некоторое время спустя после смерти этого человека дирекция Службы древностей приказала построить барак для охранников, которые должны были наблюдать за этой обширной областью, представляющей собой огромную археологическую и историческую ценность.

— Понял, — догадался Хуссейни. — Барак построили как раз на том месте, в котором дед Али закопал своё сокровище.

— Точно. Более того, со временем барак был перестроен в небольшую кирпичную казарму, то есть в капитальное и постоянное здание. Только недавно его снесли, чтобы освободить место для прокладки новой дороги. В ночь новолуния мой друг Али, следуя указаниям, оставленным его дедом и отцом, возвратил себе небольшое сокровище Дейр-эль-Бахри.

— Но ты... как тебе пришла в голову мысль обратиться именно к своему другу Али?

— Потому что по Эль-Квирне всё время ходили слухи о спрятанном сокровище и папирусе неимоверной ценности, за которым охотились как Брестед, так и Эмиль Брюгш. Я сказал об этом доктору Блейку, когда увидел, что он занимается этими тремя строками папируса Брестеда и именно из-за него решил перенести свои исследования в Эль-Квирну, в Египет.

— Ничего не скажешь, — согласился Хуссейни, — ты проделал первоклассную работу. Что же произошло потом?

— Ну, более или менее то, что вам уже известно, доктор Хуссейни. Я начал вести переговоры по приобретению всех предметов комплекта, потому что Али, как и его дед, хотел продать только все вместе, но вот запрашиваемая цена была уж больно высока...

— Сколько же? — поинтересовался Хуссейни.

— Полмиллиона долларов на счёт в швейцарском банке.

Хуссейни невольно присвистнул.

— После долгих переговоров мне удалось сбить цену до трёхсот тысяч долларов, но всё равно это была огромная куча денег. Доктору Блейку пришлось использовать всю свою кредитоспособность, чтобы добыть сто тысяч долларов наличными для задатка. Как только поступили деньги, я организовал встречу, но, когда доктор Блейк явился на место в условленное время, египетская полиция произвела налёт. Они ворвались совершенно неожиданно, как будто ожидали нас...

— А папирус?

— По правде говоря, мне неизвестно, что с ним сталось. Али удалось смыться, и, возможно, он унёс его с собой. Или же вообще не брал его с собой в этот раз: он — парень очень подозрительный и недоверчивый. Однако Али принёс другие вещи: два браслета, подвеску... очень красивые, настоящие шедевры. Они лежали на столе, когда вломилась полиция.

— Ты мне не сказал только одну вещь, — заметил Хуссейни. Селим поднял глаза и в замешательстве уставился на него, как будто почувствовал себя виноватым, что повёл себя ненадлежащим образом.

— Доктор Блейк рассказал мне, что один факт прежде всего убедил его в подлинности папируса: то, что им интересовались другие таинственные и могущественные покупатели. Ты ничего не знаешь об этом?

— Нет, доктор. Ничего...

Хуссейни приблизился к окну: на улице падал снег, и белые хлопья танцевали в воздухе, как конфетти во время карнавального шествия, но улица была пустынна, словно вымерла, и вдали, будто приглушённый зимними холодами, раздавался зов, сходный со звуком охотничьего рога: возможно, гудок какого-то судна, блуждавшего в тумане по озеру в поисках невидимого порта.

— Что ты делал потом? — внезапно задал вопрос Хуссейни.

— Я не присутствовал при вторжении полиции, потому что ждал снаружи, в автомобиле. Но у меня хватило дел и после этого, когда я увидел, что его увозят с воющими сиренами: бедный доктор Блейк...

— Как ты считаешь, где теперь папирус?

— Не знаю. Возможно, у Али или этих, других... покупателей, если правда то, что вы сказали...

— Или у египетского правительства, или у американского. Даже, может быть, у Блейка.

— У Блейка, доктор?

— Да это я так... В действительности нам не известно ничего о том, что случилось в тот день в Хан-эль-Халиле. Али сбежал, тебя там не было... Там был только доктор Блейк.

— Это правда, и, полагаю, вы не единственный, кто так подумал.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вчера я остался допоздна работать в своём кабинете в институте и видел, как доктор Олсен с ключом вошёл в кабинет, в котором работал доктор Блейк.

— У тебя есть представление о том, что он там искал?

— Не знаю, но я стал следить за ним и выяснил другую вещь: доктор Олсен — любовник бывшей жены доктора Блейка. И эта история тянется с давних пор. По моему мнению, это должно иметь какое-то значение.

— В этом я не сомневаюсь, Селим. Но теперь мы должны найти конец нити в мотке и посмотреть, каким же образом нам надо действовать. Дай мне подумать. Я вскоре свяжусь с тобой.

— Тогда я пойду, доктор Хуссейни. И спасибо за кофе.

— Мне это доставило удовольствие, Селим. Продолжай информировать меня обо всём, что ты увидишь.

Он проводил его до двери, подождал, пока автомобиль Селима не исчез в конце улицы, и затем вернулся в гостиную. Хуссейни сидел в квартире, где царила тишина, и почувствовал себя задавленным одиночеством: в этот момент в его жизни не существовало ничего такого, что могло бы пробудить в нём какое-либо чувство или переживание. У него даже пропал интерес к продолжению своей научной карьеры. Он хотел только одного: прочитать до конца папирус Брестеда.

Зазвонил мобильный телефон, и Хуссейни бросил взгляд на часы, но не шелохнулся. Телефон продолжал трезвонить, наполняя квартиру тревожным ожиданием грядущих бед. В конце концов Хуссейни жестом робота подобрал его.

— Алло, — проговорил он.

— Добрый вечер, доктор Хуссейни, — раздался чей-то голос. — Пожалуйста, просмотрите свою электронную почту. Там имеется сообщение для вас.

Хуссейни, не вымолвив ни слова, отключил телефон и остался сидеть не шелохнувшись, погруженный в размышления: когда он поднялся на ноги и направился к компьютеру, то заметил, что минул почти час.

Он вошёл в сеть и открыл ящик электронной почты. Там было сообщение, гласившее: 3 x 3 = 9.

Хуссейни выключил компьютер и уселся на пол, закурив сигарету: прибыли все три террориста. Они находились на американской земле, готовые действовать.

Телефон вновь заверещал около полуночи, когда Хуссейни уже засыпал. Он проворчал в трубку:

— Хуссейни слушает.

— Доктор Хуссейни, — отчеканил металлический голос в трубке, — для меня самые красивые города Америки — Лос-Анджелес и Нью-Йорк, но вам лучше оставаться в Чикаго, чтобы встретиться с друзьями. Именно вы знаете нужные адреса. — Идеально, без малейшего акцента выговаривающий слова голос казался каким-то стерильным.

Не оставалось никакого сомнения: они уже выбрали конечные цели. Теперь они требовали, чтобы на поле боя вышел Абу Гадж. Но Абу Гадж был мёртв. И уже давно.

А если он не был мёртв, то, возможно, следовало убить его: Абу Гадж, если он получит на то приказ, не мог возвыситься до положения судьи, выносящего приговор жизни или смерти миллионам людей, которые не сделали ему ничего плохого.

Хуссейни потушил все огни в квартире и долго размышлял в молчании: он не предусмотрел, что всё будет разворачиваться с такой хронометрически выверенной точностью, что план Абу Ахмида может действовать так же неумолимо и без помех, как механизм военной машины. Но он знал Абу Ахмида, и его терзали ужасные сомнения: насколько можно быть уверенным в том, что, когда оружие будет приведено в боевую готовность и факел поднесён к запалу, действительно ли тот ограничится использованием его только в качестве угрозы? Сможет ли он устоять перед искушением нанести смертельный удар ненавистному врагу после того, как заполучит в свои руки Иерусалим?

Хуссейни размышлял о том, как наложить на себя руки, и, лелея эту мысль, идеально представлял себе в темноте картину своего самоубийства: полицейских, которые явятся завтра, будут производить обмеры, снимать отпечатки пальцев. Видел себя самого, лежащего навзничь в луже крови (выстрел из пистолета?) или же свисающего с потолка на брючном ремне.

Хуссейни подумал об Уильяме Блейке, который бродил ощупью в фараонском подземелье, нелепым образом вырубленном в скалах Израиля. У того не было никого, кто бы мог помочь ему, пленнику неизвестных людей, лишённому возможности свободного перемещения. И ещё Хуссейни подумал о том, что если он и лишит себя жизни, то, возможно, боевая машина замедлит свой ход, но не остановится, а Уильям Блейк так и останется один-одинёшенек в этой могиле.

Он подумал о жестокости Абу Ахмида и почувствовал, как по спине у него поползли мурашки, перед глазами встали картины прошлого, которые, как ему казалось, были навсегда похоронены в самых укромных уголках его памяти: предатели, попавшие в его руки, которых этот злой гений медленно пытал сутками, чтобы их изувеченные тела познали всю бездну мучений, до последней капли испили чашу страданий. Хуссейни знал, что если он совершит предательство или недобросовестно выполнит порученные ему задания, то Абу Ахмид изобретёт для него ещё более изуверские наказания, возможно, найдёт способ поддерживать в нём жизнь в течение недель, месяцев, а возможно, даже и лет в аду нескончаемых мук.

Можно ли не повиноваться такому человеку?

Хуссейни решил, что сыграет свою роль, но сначала подготовит для себя путь побега к смерти. Он поискал номер телефона в своей записной книжке, подумал, что ещё не очень поздно, и позвонил своему врачу, доктору Кастанопулосу, попросив его назначить время посещения по срочной проблеме на следующий день, в шесть часов вечера. Получив подтверждение, Хуссейни засел за компьютер, чтобы прочитать сообщения электронной почты. Одно из них гласило: ДР115.Ю14.1.23.

В соответствии с разработанным кодом это послание гласило, что кто-то должен встретиться с ним на выезде 115 южного направления дороги имени Дэна Райана 14 января в 23 часа. То есть через день ему предстоит встретиться лицом к лицу с одним из всадников Апокалипсиса.

Хуссейни почувствовал себя смертельно усталым, но знал, что если он растянется на постели, то ему не удастся заснуть: в его мозгу и в его времени больше не было места, в котором не поселились бы кошмары.

Он включил телевизор, и на экране появились кадры специального выпуска. Голос комментатора объявил, что президент Аль-Бакри стал жертвой покушения в 17.10 13 января во время военного парада у стен Вавилона.

Это был выпуск Си-эн-эн, который показывал картину полного смятения: тысячи зрителей, устроивших столпотворение, чтобы убежать с трибун, установленных справа и слева от дороги, воинские подразделения на парадном плацу, ведущие беспорядочный огонь, как будто их атаковал невидимый враг, гигантские танки советского производства, с лязгом изменяющие направление движения и поворачивающие башни таким образом, словно они держали под прицелом нападающего врага, которого не удавалось взять на мушку.

Повсюду мигание сигнальных огней машин «скорой помощи» и полиции, а в середине на трибуне, под балдахином с национальными знамёнами, — всё забрызгано кровью. Видны были носилки, которые бегом несли к вертолёту, снижавшемуся в этот момент на середину дороги, а потом быстро набравшему высоту. Объектив другой телекамеры, которая, похоже, была установлена в господствующем положении, теперь сопровождал полёт вертолёта над золочёными куполами и минаретами мечетей Багдада.

Голос диктора взахлёб тараторил, что, согласно сообщению национального агентства печати, президент Аль-Бакри находится в критическом состоянии в реанимационном зале, но хирурги не теряют надежды спасти ему жизнь. Однако он тотчас же поправился, что это кажется маловероятным, ибо очевидцы видели вспышку взрыва в непосредственной близости от президента, а также санитаров, собиравших со ступенек клочки от его разорванного на куски тела. Наиболее возможным предположением был камикадзе, принадлежащий к оппозиции, который перенял приёмы террористов-самоубийц ХАМАСа. Никому и в голову не могла прийти мысль, что можно было подложить бомбу на трибунах, каждая пядь которых была проверена службой безопасности за несколько минут до начала церемонии.

Пока на экране мелькали кадры подборки рекламных роликов, Хуссейни опустил голову и стал размышлять, кто же скрывается за этим покушением, совершенным в столь критический для событий на Среднем Востоке момент.

Когда передача возобновилась, телекамеры взяли в кадр высокого офицера в берете танкиста, окружённого его телохранителями. Его левое плечо охватывала широкая повязка с пятнами крови; он энергично отдавал команды. Комментатор назвал его имя: генерал Таксун, возможный преемник Аль-Бакри. Человек, который может рассчитывать на уважение и поддержку элитных подразделений армии, имеющий также определённую репутацию за границей.

Хуссейни пристально следил за жёстким и решительным выражением лица генерала, его резкой манерой поведения, как будто он играл давно заученную роль, и пришёл к выводу, что за этим покушением стоит американская разведка. Для американцев генерал Таксун был именно тем человеком, с которым можно было вести переговоры.

В этот момент зазвонил телефон, и Хуссейни поднял трубку.

— Это — дело наших рук, доктор Хуссейни, — ликующе заявил металлический голос.