Фарфоровое лето

Огонь в плите не хотел разгораться. Дым пробивался в щели между кольцами конфорок, валил из дверцы. Агнес решила использовать для растопки газету, положила тонкие щепки крест-накрест, нагнулась к чадящему отверстию, засунула скрученную бумагу глубоко внутрь. Пламя взметнулось, опаленные клочки бумаги полетели Агнес в лицо, она отшатнулась. Внезапно пламя опало, даже не успев лизнуть щеки. Агнес прошептала, как вдолбил ей учитель катехизиса: «Святая Мария, помоги», закрыла дверцу плиты и зажгла маленькую керосинку. Проблема была решена, два ряда голубоватых язычков пламени показались за запотевшими стеклянными окошечками.

Агнес положила подставку и поставила воду для настоя. Сегодня она вместе с другими лекарствами принесла из аптеки корни алтея. Агнес дала питью настояться, приоткрывая время от времени крышку чайника, она следила за тем, как темнеет в нем вода. Потом она поставила чайник и чашку на поднос и понесла его в спальню.

— Не заходи ко мне каждые пятнадцать минут, — сказала Клара и попыталась сесть в постели. — У меня все в порядке. Это же не какая-нибудь серьезная болезнь, а просто сильная простуда. Сегодня утром температуры почти не было. 37,8 — это разве температура? Позаботься лучше о ребенке.

— Ребенок уже поел кашу, — ответила Агнес, поставила настой на ночной столик, но не ушла.

— Иди, — сказала Клара служанке, не глядя на нее.

— Может, еще что-нибудь нужно?

Клара Вассарей вздохнула.

— Мне ничего не нужно, ничего, пойми же. Или нет, постой. Принеси мне зеркало.

Клара приподнялась. Ночная рубашка соскользнула с плеч, под кожей резко обозначились ребра. Клара долго смотрела в зеркало, указательным пальцем приподняла уголок рта.

— Мне нужно подстричь волосы, — сказала она затем и отдала Агнес зеркало, — когда я поправлюсь, то сразу же пойду в парикмахерскую.

Агнес взбила подушки и расправила одеяло. Нечаянно дотронувшись до Клары, она почувствовала, что та вся горит. Клара снова откинулась на подушки, и Агнес впервые заметила, что она дышит иначе, чем обычно, неглубоко и часто. Хорошо, что после обеда снова придет врач. В просторной комнате было душно, но Агнес боялась открывать окно. На улице было жарко, август 1939 года подходил к концу. «Это не простуда», — подумала Агнес.

Когда она была уже у двери, Клара снова подозвала ее к себе. Агнес точно знала, какой вопрос она сейчас услышит.

— Для меня есть почта?

— Почтальон еще не приходил, — ответила Агнес и нагнулась, чтобы скрыть от Клары свое лицо.

Она сказала неправду. Почтальон приходил как обычно, утром. Он отдал ей два конверта, похоже, это были счета и рекламные проспекты. Никаких известий о муже Клары, Викторе. Впрочем, Клара давно уже не ждала их, ее интересовало совсем другое письмо.

— Ты сразу же принесешь почту ко мне наверх, Агнес, сразу же, — потребовала Клара.

Агнес кивнула. Она поставила ровно ночной столик, задвинула портьеры, оставив лишь узкую щель, пропускавшую немного света. Потом нерешительно остановилась у изголовья кровати и посмотрела вниз, на Клару. Больная закрыла глаза, ее бледное лицо было неподвижно, между носом и верхней губой виднелись мелкие бисеринки пота. Темные волосы тонкими, прямыми как стрелы прядями лежали на отливающем голубизной дамасте подушки.

«Она лежит в своей постели, как покойница», — подумала Агнес и сразу же испугалась этой мысли. В ее двадцать три года она уже видела смерть, знала, что это такое.

Агнес видела, как в тесной комнате родительского дома в непереносимых муках умирала мать; она сидела возле отца, когда он после многомесячной болезни покорно ожидал своего конца; она не могла забыть недоумевающего лица младшего брата после его падения с лестницы, помнила, как тот все повторял: «Ничего, ничего страшного», пока, прямо посреди этих суливших надежду слов, не захлебнулся хлынувшей из горла кровью. Мысли о смерти родных причиняли ей боль, но она принимала все как неизбежность. Но Клара… Клара не должна была умереть.

Агнес услышала плач ребенка. Раньше, стоило только малышке зареветь, как ее мать уже вскакивала. Теперь она, казалось, не воспринимала крика дочери.

Агнес подбежала к девочке. Годовалая Барбара стояла в кроватке и ревела, требуя резиновую игрушку, которую сама бросила на пол. Агнес подняла игрушку, дала ее ребенку. Секунды через две резиновый зверек опять оказался у ног Барбары, и снова послышался требовательный плач.

— Сегодня я не могу играть с тобой, никак не могу, — сказала Агнес и пошла назад к Кларе.

— Сядь ко мне, — сказала Клара, не открывая глаз. — Или нет, лучше дай мне сначала коробку.

Не говоря ни слова, Агнес подала ей серую, потрепанную коробку из-под обуви. Клара сняла крышку и вытащила свернутый кусок ткани. Она расправила его на одеяле, придав первоначальную форму. Это была майка, какие носят атлеты, из темно-синего трикотажа. На ней золотыми блестками было вышито «Цирк Мирано». Клара некоторое время рассматривала майку, потом повертела в руках и поднесла к самому лицу, вдыхая ее запах.

— Надень ее, — приказала она служанке.

— Прошу вас, пожалуйста, не надо, — сказала Агнес и немного отступила назад. — Пожалуйста. Не сегодня. Лучше завтра.

— Надень ее, кто знает, что будет завтра.

Агнес взяла майку двумя пальцами. Ее руки, такие энергичные, противились прикосновению к этому ненавистному куску ткани. Агнес сунула в майку сжатые кулаки и разжала их лишь тогда, когда стала натягивать ее через голову.

— Не так, Агнес, ты знаешь, я не люблю, когда ты так делаешь, — сказала Клара нетерпеливо. — Сначала сними передник. И блузку. Тебе нужно надеть майку на рубашку, она должна облегать тело, тогда она хорошо смотрится.

— Я не хочу, не хочу, — пробормотала Агнес. Она бросила майку на стол и медленно развязала лямки и завязки передника. Расстегнула блузку, постояла в полотняной рубашке, под которой едва обрисовывалась ее маленькая грудь. Потом быстро схватила майку и одним рывком натянула ее через голову.

— Теперь подойди сюда, милая Агнес, — сказала Клара. — Я знаю, ради меня ты сделаешь это. Руки в стороны, теперь вперед, он всегда так делал. А сейчас резко подними их вверх. Да, я знаю, ты не можешь напрячь мускулы. И все же, подними руки вверх. Очень хорошо. А теперь немного отойди от меня. Туда, назад, в угол. Вот так, хорошо. Чтобы я видела, как сверкают буквы. Не тебя, а только синий цвет и золото вышивки. Ты можешь еще немного вытянуться, встать на цыпочки? Нет, не опуская рук, оставь их наверху, отогни пальцы назад, тянись, так ты кажешься совсем большой и высокой. Оставайся так. Почему ты качаешься? Постой же хоть несколько секунд неподвижно, ради меня.

Агнес вытянулась. Она стояла на цыпочках и чувствовала, как болят подушечки пальцев, упиравшиеся в носки деревянных башмаков. Некоторое время она оставалась в таком положении, затем она вдруг скинула сначала одну туфлю, потом другую, ее пятки коснулись пола, она уронила руки и снова превратилась в Агнес, худенькую, жилистую и маленькую.

— Спасибо, — сказала Клара.

Ребенок замолчал, вероятно, заснул. Клара, казалось, тоже задремала, ее щеки немного порозовели. Агнес знала, что Клара не спит, она знала, чем заняты мысли больной, что будет жить в ней, пока жива она сама.

В дверь позвонили. Это был Алоиз Брамбергер, привратник, он принес письмо.

— Срочное, — сказал он, — я сразу же принес его, надеюсь, ты довольна.

Агнес кивнула. Она внезапно ощутила страх перед этим нежданным письмом. Ей были знакомы эти конверты. Но никогда еще такой конверт не доставлялся им срочно. Алоиз Брамбергер тоже видел эти конверты не впервые, он часто перехватывал почтальона на улице, перед воротами, и сам разносил почту жильцам. Алоиз Брамбергер знал того, кто отправил это письмо Кларе Вассарей, на долгом пути от ворот через сад к дому и наверх до второго этажа он разглядывал обратную сторону конверта, на ней виднелся партийный штемпель с орлом и свастикой. Доставляя эти письма, привратник всегда чувствовал одновременно и жалость, и злорадство.

— Может, мне стоит подождать? — спросил Брамбергер. — Может, она захочет сразу же написать ответ, тогда я могу отнести его на почту.

— Сегодня она уже не будет писать, — сказала Агнес и закрыла дверь. Постояла, прислушиваясь. Она предполагала, что сейчас произойдет. Громко топая, Брамбергер удалился, потом снова проскользнул назад, устроился под окном передней, выходившим в коридор. Агнес еще раз распахнула дверь и выразительно посмотрела на привратника.

— Значит, почты для отправки не будет, — сказал Брамбергер невинно и улыбнулся Агнес, которую терпеть не мог. На языке у служанки вертелись резкие слова, но она ничего не успела ответить. Услышав за спиной шорох, Агнес обернулась. Перед ней стояла Клара, в ночной рубашке, босиком, готовая выхватить письмо из ее рук.

— Почему ты сразу не идешь ко мне с письмом? — с упреком сказала она. — Я приказала тебе сделать это, а то, что я приказываю, следует выполнять. Давай сюда.

Брамбергер удалился. Агнес побежала на кухню и принесла ножницы. Когда она вошла в комнату Клары, больная сидела за столом, ее пальцы нервно ощупывали конверт, как будто так она могла догадаться о его содержимом.

— Давай скорее, — сказала она и торопливо вскрыла конверт ножницами.

Внутри обнаружила другой конверт с марками и штемпелем. Агнес узнала почерк Клары. «Адресат принять отказался» — было написано от руки на лицевой стороне конверта прямыми и неуклюжими готическими буквами. Клара положила оба конверта рядом и долго смотрела на них. Несколько раз она провела указательным пальцем правой руки по готической надписи, потом разорвала собственное послание и конверт, в который оно было вложено, на множество мелких кусочков и смахнула их на пол.

— Подними и выброси в туалет, — тихо сказала она Агнес, ощупью добрела до кровати и с головой накрылась одеялом. Ползая на коленях, Агнес собирала обрывки бумаги, она делала это медленно, чтобы иметь возможность понаблюдать за Кларой. Но та не двигалась.

Когда после обеда пришел врач, температура поднялась до 39,3. Он проверил пульс и сердцебиение, постукивая по Клариной спине, долго прослушивал ее легкие.

— Вы не только больны, но и находитесь в состоянии крайнего возбуждения, — сказал он. — Нетрудно представить себе почему. При высокой температуре у больных бывают страхи, кошмары. Вам не следует принимать так близко к сердцу судьбу вашего мужа. Надежда все еще есть.

— Вы правы, — сказала Клара, отвернувшись к стене, — надежда все еще есть.

— Вероятно, придется отправить ее в больницу, — сказал врач Агнес, выйдя из комнаты больной. — Вы позаботитесь о ребенке?

— Да, — ответила Агнес, — позабочусь.

В тот день было очень жарко и долго не темнело. Агнес помнит, что еще в семь часов вечера, когда она меняла влажное от пота постельное белье больной, в саду пели птицы. Потом ей удалось наконец заставить Клару, впавшую в состояние, похожее на глубокий сон, принять прописанное ей лекарство, на улице в это время полыхал багровый закат, его отблеск проникал через щель между портьерами и ложился на темное дерево стула, стоявшего возле окна. Агнес, обычно почти не обращавшая внимания на такие вещи, нашла, что это красиво, и раздвинула портьеры, чтобы порадовать Клару.

— Пусть будет ночь, — сказала Клара.

Хотя она говорила очень тихо, Агнес поняла и снова занавесила окно. В комнате было теперь не слишком жарко, но и не слишком прохладно, однако от стен веяло ледяным холодом, причину этого Агнес объяснить не могла.

Через три дня Клара Вассарей умерла.

В этот осенний вечер 1983 года Агнес Амон не хотела вспоминать о смерти Клары.

Она уже разделась и приготовила все необходимое на завтра, и тут в дверь позвонили. Агнес испугалась. К ней редко приходили гости, тем более в такой поздний час. Она быстро накинула фланелевый халат и, стараясь не шуметь, вышла на кухню. Некоторое время она стояла у двери, пытаясь разглядеть силуэт, видневшийся за стеклом, оклеенным цветной бумагой. Агнес догадывалась, кто это был.

— Открывай же, Агнес, — сказал посетитель, — это я.

Теперь Агнес засуетилась, ее подгоняло нетерпение. Цепочку заело, замок не открывался, потому что Агнес крутила ригель в противоположную сторону. Наконец дверь распахнулась.

— Бенедикт, — сказала она радостно, — входи.

После ухода внучки Элле Хейниш потребовалось еще немало времени, чтобы оправиться от приступа астмы. Как всегда в таких случаях, ее знобило, нарушилось кровообращение, руки похолодели и дрожали. Элла Хейниш не хотела поддаваться слабости собственного тела. Того, что не дается в руки, следует добиваться любой ценой — таков был ее девиз, и она всегда придерживалась его. Элла закончила натягивать на доску пуловер, теперь можно было заняться работой полегче. На ее письменном столе уже несколько дней лежала стопка счетов, сложенных в хронологическом порядке, речь шла о расходах на хозяйство, пора было наконец занести их в специальную книгу. К сожалению, существовало множество дел, которые нельзя было передоверить невестке. Элла Хейниш делала свои записи лиловым химическим карандашом, который она время от времени смачивала языком. Этот сорт карандашей — ими писал еще ее муж — имел одно преимущество: раз написанное невозможно было изменить, ни стирательная резинка, ни средство, выводящее чернила, не уничтожали надпись. Кто знает, к каким манипуляциям могла прибегнуть невестка, расточительная донельзя.

Элла заносила квитанцию за квитанцией в соответствующую колонку тетради. При этом она размышляла о причине, заставившей ее внучку появиться здесь в неурочный час; Элла связывала приход Кристины с ее вопросом, приходил ли сюда Конрад; он действительно был здесь. Правда, Конрад очень просил никому не говорить о его посещении и, особенно, не упоминать об этом при его жене. Этот человек, так и оставшийся чужим для нее, муж ее внучки, умел так излагать свои просьбы, что отказать или возразить ему было невозможно. Даже Элла Хейниш не могла противостоять ему. Значит, вопрос Кристины как-то связан с кузиной Эллы Кларой. Той самой, о которой Кристина не хотела больше слышать, и все же, рассматривая свадебную фотографию дедушки с бабушкой, чего она раньше никогда не делала, она думала, видимо, о Кларе.

Хотя Элла Хейниш не сомневалась в причине приключившегося с ней астматического приступа, она все же отложила в сторону сильно уменьшившуюся стопку счетов, чтобы посмотреть на того мужчину, с которым, по мнению Кристины, женщина могла чувствовать себя, как за каменной стеной.

— Мы не пойдем, — заявил Отто Хейниш, когда Элла с некоторым опозданием показала ему приглашение на свадьбу к своей кузине Кларе.

Они были женаты уже пять лет, их единственному сыну Феликсу как раз исполнилось четыре года. Отто, в строгом костюме, стоял в прихожей, собираясь отправиться играть в бильярд. Каждое воскресенье он проводил первую половину дня в кафе, Элла же готовила в это время обед; к обеду приходили обычно сестра Эллы Елена и ее брат Юлиус, это весьма раздражало Отто из-за дополнительных расходов.

Приглашение на свадьбу пришло в субботу, но к Отто было не подступиться, он — такое случалось частенько — пребывал в плохом расположении духа, поэтому Элла не решалась поговорить с ним. Она хотела пойти на эту свадьбу. Не из-за того, что была очень уж привязана к своей кузине Кларе, а потому, что надеялась, пусть ненадолго, отвлечься наконец от однообразных повседневных забот, из которых состояла ее жизнь домашней хозяйки. За пять лет она ни разу не была в театре или на концерте, ни разу не ходила в ресторан, лишь время от времени они позволяли себе поездку за город: долгий путь на трамвае с непоседливым ребенком на коленях, короткая прогулка через луг или по лесу, а потом громкие разглагольствования Отто о том, стоит ли им заходить на постоялый двор, где они заказывали обычно самые дешевые напитки. Бесконечные вечера, занятые исключительно вязанием; некоторое разнообразие в них вносил с последнего Рождества радиоприемник с наушниками, но и тут ее преследовали укоризненные взгляды Отто, напоминавшие о том, что частое пользование приемником требует новой подзарядки аккумулятора. Отто сидит над налоговыми документами, он сравнивает сметы, он полностью углубился в изучение новых предписаний, на робкие попытки Эллы завязать разговор он отвечает:

— Я чиновник, а министерство требует безупречной работы. Ты же знаешь, что я привык работать именно так.

Элла с трудом сдерживает раздражение, ее неприязнь к мужу, который противопоставил ее сильной воле еще более сильную, все время растет. И вот теперь как проблеск надежды это приглашение. Насколько она знает Клару, это будет веселая, яркая свадьба с интересными гостями, с красивыми платьями, с музыкой.

— Я не хочу, чтобы мы отказывались, — сказала Элла. — Я хочу пойти на эту свадьбу.

Отто ошеломленно посмотрел на нее, вытащил свои карманные часы и ответил сердито:

— Сейчас не время разводить дискуссии, я могу опоздать.

— Хорошо, — заявила Элла решительно. — Если ты не хочешь идти, то я пойду одна.

На какое-то время Отто даже забыл о бильярде, он растерянно смотрел на свою жену. Наконец он нашел важный, на его взгляд, аргумент.

— Элла, — сказал Отто, — разве тебе не ясно, что даже если ты пойдешь одна, ты должна будешь принести с собой подарок?

— Возьму что-нибудь, сделанное своими руками, — сказала она и отвернулась.

Отто ушел не сразу, он еще несколько секунд стоял у нее за спиной, она чувствовала его бессильную ярость.

Во время обеда обстановка была напряженной. После обеда Отто сразу же удалился. Элла рассказала сестре с братом о своем решении, рассчитывая найти у них поддержку. Елена, которой везде мерещились трудности, которая проявляла нерешительность во всем, заявила, что не пойдет на свадьбу и что появление там Эллы без мужа может, на ее взгляд, произвести шокирующее впечатление. Юлиус, тогда еще студент, заметил, что любит все праздники, но только не заранее запланированные, расписанные до мелочей, свадеб же он вообще терпеть не может: ему не доставляет удовольствия смотреть на людей, добровольно обрекающих себя на несчастье. К тому же он никогда не видел кузину Клару. И все же, если Элла настаивает на своем решении, они оба сделают для нее все, что необходимо, идет ли речь о деньгах или о моральной поддержке. Элла знала, что ее сестрой и братом руководили не только родственные чувства. Им доставляло удовольствие позлить ее мужа, который плохо к ним относился.

Но все получилось иначе. Вечером, после вполне безобидного вступления — любимый прием Отто, когда он хотел сказать нечто значительное, — муж Эллы заявил: он понимает, что его жена желает пойти на праздник. Ей стоит, однако, подумать о том, что, выходя замуж, Клара вступает в другой общественный класс, а именно в класс предпринимателей и коммерсантов. Между этим классом и классом государственных чиновников нет ничего общего. Стоит ли в таком случае оживлять родственные отношения, которые в прошлом были не слишком тесными и в будущем должны оставаться такими же? Кроме того, следует соблюдать осторожность после серьезных кризисов, имевших место в нынешнем 1931 году, кризисов, уже разоривших многие предприятия, трудно себе даже представить, как велик урон, нанесенный фирме будущего мужа Клары. На его делах вполне могла отразиться неплатежеспособность тех банков, которые в значительной степени определяли денежную структуру частного сектора экономики. Следует основательно взвешивать, с кем стоит поддерживать отношения. Часто большие и роскошно обставленные праздники устраиваются лишь для того, чтобы скрыть трудности финансового рода.

Отто замолчал, любуясь меткостью и логичностью своих только что отзвучавших рассуждений. Теперь Элла могла надеяться на положительный поворот дела. Однако, идя навстречу желаниям жены, продолжил Отто через некоторое время, избавляя ее от неловкой ситуации, в которую она поставила бы себя, появившись на свадьбе без сопровождения, он уже завтра наведет справки о будущем муже Клары и его имущественном положении. При его, Отто, должности это не трудно сделать. Если не обнаружится никаких отрицательных моментов, то ради Эллы он тоже пойдет на эту свадьбу. Элла должна лишь обещать ему, что и в дальнейшем не будет ближе сходиться с Кларой.

Элла обещала ему это.

Наведя справки, Отто получил в высшей степени благоприятные сведения об имущественном положении жениха. Виктор Вассарей, происходивший из почетной бюргерской семьи, после окончания Экспортной академии совместно со своим партнером купил преуспевающую прядильню и расширил предприятие. Он не только снабжал своей продукцией внутренний рынок, но и благодаря высокому качеству и умеренным ценам широко экспортировал ее за рубеж. В данный момент он собирался вложить капитал в соответствующие магазины розничной торговли. Кризис отечественного кредитного механизма Вассарей перенес, по всей видимости, без ощутимых потерь. Уже несколько месяцев он пытался найти доступ в правительственную христианско-социалистическую партию. В свои тридцать четыре года Виктор Вассарей имел благополучие и успех, и его ожидало многообещающее будущее.

Элла была счастлива. Она не думала ни о своей кузине Кларе, ни о Викторе Вассарее, ни о будущем этих двоих, на короткое время она перестала думать и о своем собственном будущем. Она просто радовалась предстоящей свадьбе. В большом универмаге Элла недорого приобрела четыре метра набивного искусственного шелка модной розово-зеленой расцветки и сшила из него платье: средней длины, с заниженной талией, выгодно оттенявшее ее маленькую крепкую фигурку. Еще она купила белую шляпу из соломки с асимметрично загнутыми полями и пару белых туфель с пряжками. За четырнадцать дней до свадьбы все было готово. По меньшей мере раз в день она вертелась в своем новом наряде перед зеркалом. Сначала ее маленький сын прибегал и, посмотрев на нее, спрашивал: «Куда ты идешь, мамочка?» — потом привык к ее праздничному виду. Однажды она так увлеклась, что не заметила, как вернулся домой Отто. Элла стояла перед мужем, испуганно глядя на него, потом она глубоко вздохнула, приготовившись увидеть его вопросительную улыбку. Отто посмотрел на нее, на его лице не отразилось ни радости, ни одобрения, ни доброжелательности; он спросил: «Разве без всего этого нельзя было обойтись?» Элла пошла в спальню и переоделась. При этом она твердила в ожесточении: «Я все равно буду радоваться». И она продолжала радоваться.

6 июня был солнечный жаркий день, суббота. Прогноз погоды предсказывал грозу, но лишь во второй половине дня, тогда все гости уже усядутся за стол. Элла и Отто на трамвае доехали до церкви, находившейся в пригороде. Отто в костюме в тонкую полоску, с котелком на голове выглядел еще серьезней, чем обычно, по его лицу нельзя было угадать, как ему жарко. Элла потела в своем платье из искусственного шелка, время от времени она испуганно посматривала, нет ли пятен под мышками. Туфли жали, хотя Элла специально намочила чулки. Зато шляпа была великолепна, шляпа отбрасывала тень, носить такую шляпу было одно удовольствие.

Когда они прибыли, на площади перед церковью толпилось много народу. Яркая, однородная масса на глазах у Эллы начала быстро распадаться на множество незнакомых ей людей, все они были чрезвычайно элегантно одеты. Элла внезапно засомневалась в том, что платье из искусственного шелка, шляпа и туфли произвели нужный эффект, ей захотелось встать как-нибудь так, чтобы не привлекать к себе внимания. Но Отто заявил, что они — родственники, и потянул ее за собой к самому порталу церкви. Скоро появился какой-то взволнованный, жестикулирующий господин и попросил всех занять места в церкви: молодые сейчас прибудут. Отто и Элла выбрали четвертый ряд. Они стояли и ждали, органист тихо играл прелюдию, Элла же вспоминала собственную свадьбу.

Ее свадьба была типичной для мещанского круга, на всем экономили, гостей пригласили немного, обед в посредственном ресторане был самым заурядным. Элла не была в восторге от своего замужества, она выбрала Отто, потому что он был единственным серьезным претендентом на ее руку, родители считали, что при ее далеко не идеальной внешности нет смысла ждать лучшего. Куда охотнее Элла предпочла бы выучиться какой-нибудь профессии, она считала, что имеет все задатки, чтобы стать хорошей портнихой или быть владелицей магазинчика ручных изделий. Ее родители даже мысли об этом не допускали. Дочь, имеющая свое дело, подорвала бы их безупречную репутацию. Элла с большой неохотой стала женой Отто, по многим причинам, она всегда помнила об этом, и поэтому иногда ей становилось жаль его.

Органная музыка зазвучала громче, и Появился жених под руку с какой-то дамой. Элла не была с ним знакома. Он выглядел спокойным и невозмутимым; высокий и стройный, он шел мимо рядов скамеек, и когда оказался совсем близко, то Элла заметила, что его волосы на висках уже подернулись сединой. Потом появилась толпа близких родственников, принадлежавших, должно быть, к семье жениха, потому что у Клары, кроме нескольких старых тетушек, не было родных. Спустя определенное время вошла невеста с мужчиной, которого Элла тоже не знала.

— Это партнер Вассарея, Артур Гольдман, — зашептал рядом с ней Отто. Элла не слушала его, в это мгновение она смотрела на невесту и не могла оторвать от нее глаз.

Клара совершенно преобразилась. Она не производила больше впечатления беззаботной юной девушки, прослывшей существом взбалмошным, способным на непредсказуемые поступки, с неровным, трудным характером. Невозможно было понять, что она собой представляла, к ней не подходили никакие обычные мерки, не были применимы никакие общие представления. В своем струящемся белом платье с длинным шлейфом, который несли двое детей, с касавшейся шлейфа фатой из тюля, прикрепленной к маленькой шапочке, с веткой сирени в левой руке, она шла так, как будто мир вокруг нее перестал существовать. Как будто в ее жизни есть лишь одна единственная цель, к которой она стремится: то место перед алтарем, где ждал ее Виктор Вассарей, внушительный и торжественный в визитке и серебристом галстуке.

Элла снова пришла в себя лишь тогда, когда ушам стало больно от нарастающей музыки, а жених и невеста заняли места на двух обитых красным бархатом стульях. Она посмотрела на Отто, равнодушно барабанившего пальцами по деревянной скамейке перед ними. Тот заметил ее взгляд и холодно улыбнулся ей.

После церемонии — долгое стояние в ризнице в ожидании своей очереди, чтобы пожелать счастья молодым, радостный возглас Клары:

— Как хорошо, что ты пришла! Виктор, это моя любимая кузина Элла со своим мужем.

Их быстро оттеснили, толчея при выходе из церкви, а на улице — снова обжигающий летний зной, множество высоких, черных такси с откинутым, сложенным верхом и потрясающая частная автомашина, серебристая с черным, в которую садилась молодая чета.

Какая-то приветливая супружеская пара пригласила Отто и Эллу в свое такси. Они сидели на откидных сиденьях у стенки, отделяющей места пассажиров от места водителя. Элла наслаждалась от всей души, она крепко держала свою шляпу, смеялась и против обыкновения много говорила, пока муж не заставил ее притихнуть, пихнув локтем в бок. Прежде чем усесться за стол в дорогом и шикарном ресторане, пили шампанское в холле, фотограф с тяжелой камерой переходил от одной группы гостей к другой, добрался он и до них. Отто отказался сниматься, Элла же захотела сфотографироваться, она встала на фоне мраморной колонны и заставила Отто подойти к ней. Он выдавил из себя улыбку — так получилась единственная фотография, на которой Отто улыбался, стоя рядом со своей женой. Элла долго хранила ее, но наступил момент, когда у нее пропало всякое желание делать это, и она порвала снимок. Ее внучка Кристина никогда не видела улыбающегося деда.

За столом Элла сидела отдельно от своего мужа и была рада этому обстоятельству. Ее сосед слева был преуспевающим коммерсантом, он увлекательно рассказывал о своих путешествиях; сосед справа был журналистом, он подробно и живо отвечал на ее неуверенные вопросы. Меню было напечатано по-французски на пергаментной бумаге с золотым обрезом, Элла поражалась каждому новому блюду, что приводило ее соседей в восторг. Сзади расположился оркестр, он начал играть, когда настал момент резать внушительный многослойный свадебный торт. На какое-то время Элла забыла о собственных успехах, она снова смотрела на свою кузину Клару, задумчивая серьезность которой сменилась беззаботной веселостью. Задыхаясь от смеха, невеста несколько раз пыталась надрезать глазурь торта, но неудачно: нож соскальзывал. Сначала гости громко смеялись вместе с ней, но вскоре смех почти затих, наконец Виктор Вассарей стал помогать Кларе, направляя ее руку, и торт был таким образом нарезан под громкие аплодисменты присутствующих. Когда метрдотель положил на тарелку первый кусок торта, чтобы передать невесте, Клара плавным движением отодвинула ее, обняла мужа за шею и положила голову ему на грудь. На несколько секунд все затаили дыхание. Потом Виктор Вассарей осторожно освободился из объятий жены и немного отстранился от нее. Клара чуть покачнулась, подняла голову. Всю свою дальнейшую жизнь Элла была убеждена в том, что ее кузина в этот момент выглядела испуганной и печальной. Но Клара быстро взяла себя в руки и громко объявила, что хочет танцевать. Она потянула своего мужа за собой в свободное пространство между расставленными подковой столами; они танцевали одни вальс «Розы с юга», вокруг стояли гости, поднявшиеся со своих мест. Танцевала, собственно, только Клара, она танцевала, вся отдавшись музыке, отдалившись от людей и времени, Виктор тоже танцевал, но так, как будто этот танец имел отношение лишь к этой свадьбе, а не к его жизни.

Около пяти часов вечера разразилась гроза, которую предсказывали, гром начал перекрывать музыку, и официанты поторопились закрыть окна, открытые из-за гнетущей жары, гости уже пребывали в это время в весьма непринужденном настроении, молодые же как раз собирались незаметно удалиться, чтобы отправиться в свадебное путешествие. Элла увидела, как мимо нее проскользнула Клара, и на секунду ощутила на своей щеке ее прохладные пальцы. Клариного лица она не разглядела. Впрочем, теперь Эллу уже не интересовала невеста, она хотела только наслаждаться этим праздником, превратившимся в ее личный праздник. Элла танцевала, хотя никогда не училась этому, танцевала фокстрот, танго и английский вальс со своими соседями по столу, а с совершенно незнакомым ей господином — даже новый модный танец блюз, легко переходила от одного партнера к другому во время импровизированной кадрили, быстро освоила трудные па чарльстона и румбы. Смеющаяся и разгоряченная, она скользила по паркету, а во время коротких пауз говорила, держа в руках бокал шампанского, со множеством незнакомых людей и чувствовала, что ее слушают с интересом. Элла радовалась не потому, что так положено на свадьбе, она просто не могла не радоваться. Время от времени она видела Отто, сидящего в каком-нибудь углу, погруженного в серьезный разговор с кем-нибудь, таким же, как он. Она не скучала без мужа.

Когда начали уходить первые гости, Отто тоже вышел из зала, вскоре он появился с шалью Эллы в руках. Он стоял так, что его невозможно было не заметить. Элла, конечно, увидела его, но не торопилась прервать свой танец. Лишь когда он, уже не скрывая досады, окликнул ее, она медленно отстранилась от своего партнера и подошла к мужу.

— Праздник закончился, — сказал Отто, — мы хотим домой.

— Ты хочешь, — возразила Элла и взяла свою шаль.

Значительную часть пути они молча прошли пешком и лишь после этого взяли такси. В воздухе чувствовался запах грозы, булыжники были мокрыми и черными. Элла думала о том, что за пять лет брака она ни разу не была счастлива так, как сегодня. Она чувствовала себя немного виноватой перед Отто, поэтому взяла его под руку. Некоторое время он терпел это, потом нашел предлог, чтобы высвободиться.

Дома, в постели, Элла решила долго не засыпать, чтобы все хорошенько обдумать. Это ей не удалось. Потому что рядом с ней Отто подводил итог событиям дня.

— Ну вот ты и получила свой праздник, моя милая. На основании некоторых наблюдений могу предполагать, что ты прекрасно развлекалась, что ты довольна. Что касается твоей кузины Клары, то она сделала так называемую хорошую партию, из девятнадцатилетней ничем не примечательной бедной девушки превратилась в жену очень состоятельного человека. Это неплохо. Но я спрашиваю себя, к чему нужен был этот дорогостоящий праздник? Это безобразие — тратить столько денег лишь для того, чтобы продемонстрировать хорошенькую невесту и повеселить пятьдесят человек. При этом некоторым совсем не было весело. Например, мне. Например, жениху.

Отто наклонился к жене. Она отодвинулась в сторону, сжалась от его близости, которая была ей неприятна.

— Ему совсем не было весело. Клянусь тебе. Он устроил этот праздник только ради нее, устроил, потому что она этого хотела. Наверняка он думал о том, что и для него могут наступить нелегкие дни. Милая моя, понимаешь ли ты, что мы живем в ужасное время? Нам приходится испытывать тяготы мирового экономического кризиса, да к тому же еще и своих собственных проблем. В это время упадка мы имеем лишенный единства, не имеющий общего мнения парламент, находимся в зависимости от иностранных государств, потому что иначе нам угрожает экономический крах. Твой муж хорошо помнит отчеты национального банка. В начале мая наша валюта еще имела покрытие на 83,5 процента, 31 мая обеспечение банкнот составило 57,1 процента. Таковы темпы. Что все это значит, тебе, моя милая, к сожалению, не понять.

Отто откинулся на подушку и громко вздохнул. Элла не реагировала. Никогда еще его разглагольствования не были ей так безразличны.

— Закрывается одно предприятие за другим, людей просто выбрасывают на улицу, — продолжал Отто. — У нас четыреста тысяч безработных, к тому же все время сокращается заработная плата. Политический и социальный климат в стране отравлены. А знаешь ли ты, как далеко это может завести?

Он снова приподнялся, обвиняюще бросая слова в темноту.

— Может случиться, что и государственным служащим, к числу которых принадлежит твой муж, в один прекрасный день сократят жалованье или нас вообще лишат его. Поняла ли ты, наконец, милая Элла, что в такие времена не устраивают пышных праздников, вроде сегодняшнего, потому что это провокация. Я сожалею, что был там. К тому же, кто дал нам право приобретать ради этого праздника новые и дорогие вещи?

— Можешь не волноваться, — сказала Элла возмущенно, — деньги на них дали мои брат и сестра.

— Тем хуже, — прошипел Отто, — ты ставишь себя в зависимость от не приспособленной к жизни сестры и легкомысленного брата. Но в конце концов наша жизнь полна парадоксов. Господин Вассарей садится со своей невестой в роскошный автомобиль господина Артура Гольдмана. Знаешь ли ты, кто ездит на таком же автомобиле? Господин Адольф Гитлер, приверженцев которого у нас день ото дня становится все больше. Вообще-то говоря, над этим можно только посмеяться.

Но Отто не засмеялся. Он продолжал рисовать своей жене самые мрачные перспективы. Она больше не слушала его. Когда Отто наконец замолчал, Элла тихо сказала:

— Сейчас все это не имеет для меня никакого значения. По-моему, это был прекрасный праздник. Ты не рад тому, что для меня он был прекрасным?

Отто молча отвернулся. Перед глазами Эллы, привыкшим к темноте, черным, непреодолимым бугром вздымалось одеяло, которым ее муж накрылся почти с головой.

Дальнейшая супружеская жизнь Эллы была не богата событиями. Отто не потерял своего места, и жалованье ему тоже не сократили. Дела шли у них неплохо, но несмотря на это скаредность Отто росла день ото дня, он требовал от жены отчета за каждый истраченный грош. Она пыталась защищаться и в один прекрасный день швырнула ему под ноги выданную ей сумму. Отто забрал эти деньги, и теперь она не знала, где добыть средства на ежедневные хозяйственные расходы. У Эллы был ребенок, который хотел есть, были собственные скромные потребности. Она вязала на заказ, время от времени ей давали надомную работу. Тех денег, которые она зарабатывала таким образом, не хватало для нее и ее маленького сына. Иногда она думала о кузине Кларе, о том, чтобы обратиться к ней за помощью, но так и не сделала этого. Отто, ни во что не вмешиваясь, хладнокровно ждал своего часа. Когда она сдалась, он проявил милосердие и снова выделил ей столько денег, сколько считал нужным. Элла смирилась, в борьбе за сносное существование начала перенимать некоторые черты Отто, поначалу сама этого не замечая. Она стала недоверчивой, скупой и нетерпимой. Все больше и больше походя на Отто, Элла тем самым лишала мужа его собственного оружия. Он стал сторониться ее, в спорах она все чаще одерживала верх. Сначала она торжествовала победу, но когда поняла, какой ценой ей досталась эта победа, то пережила самый тяжелый кризис своей жизни. Тогда ее сыну Феликсу было десять лет.

Бабушка Кристины оторвала взгляд от фотографии. Отто Хейниш уже больше тридцати, а Клара Вассарей больше сорока лет покоились в земле. Элле хотелось изгнать из памяти тени умерших, непрошенно явившиеся к ней. Прямым почерком она вписала последние квитанции в расходную книгу. Тень Отто перестала беспокоить ее, но Клара была еще здесь, и Элла подумала, что, пожалуй, было ошибкой сравнивать внучку Кристину с этой женщиной.

— Может, ты хочешь еще чего-нибудь, Бенедикт? — спросила Агнес Амон после того, как выставила перед гостем все съестное, которое нашлось в ее тесной кухоньке. Она сидела на краешке стула, готовая вскочить, чтобы выполнить, если это возможно, малейшее его желание.

— Оставь, Агнес, — ответил Бенедикт, — я сыт, честно. Ты угощаешь меня, как конфирманта. Я пришел сюда так поздно совсем не для того, чтобы есть. Я пришел навестить тебя, ведь мы давно не виделись, а еще…

— Ну да, — сказала Агнес нетерпеливо, — чтобы навестить меня, это хорошо, а почему еще?

Ей очень хотелось сделать для него что-то особенное, что-то очень важное. Она не ощущала больше усталости, ей не было холодно, за эти полчаса она как будто помолодела.

— Ну хорошо, Агнес, не буду долго ходить вокруг да около. Ты не могла бы одолжить мне немного денег? Небольшую сумму, ровно столько, чтобы мы с Руди могли уехать на выходные. Я ведь через четырнадцать дней начну работать, поэтому хочется успеть до этого съездить куда-нибудь.

Она не дала ему договорить. Вскочила, проворно и резво как раньше, и встала прямо перед ним. Бенедикт продолжал сидеть, глядя на нее выжидающе снизу вверх, он уже начинал сердиться.

— Что за работа, Бенедикт, ты ведь это не всерьез, ты не должен, тебе нельзя работать.

— Не говори глупостей, Агнес. Когда я объясню тебе, о чем речь, ты ничего не будешь иметь против.

Бенедикт все объяснил и рассказал Агнес, упомянул и о том, что благодаря этой работе у него с Венцелем Чапеком снова наладились отношения, чему он, Бенедикт, очень рад. Его рассказ привел Агнес в замешательство. Она всегда считала, что Бенедикт занят изучением и осмыслением сложных вещей, в которых она ничего не понимает, и что таким образом он приобретает колоссальные знания, благодаря им он станет когда-нибудь господином доктором. Она уже видела его за гигантским письменным столом, в солидной фирме, в конторе, пользующейся хорошей репутацией, это был письменный стол, сконструированный так, чтобы Бенедикт мог удобно вытянуть под ним свою больную ногу. Ему нужно будет работать только головой, в том же, что голова эта необычайно умная, Агнес не сомневалась. И вот теперь ей приходилось выслушивать, что Бенедикт все еще не выбрал, по какой специальности будет учиться, что он согласен на работу подчиненного, никак не соответствующую его способностям, в основном из-за того, чтобы снова помириться с этим ужасным Венцелем Чапеком. Вся накопившаяся у Агнес ненависть, вся ревность к Венцелю Чапеку и его сыну Руди, которые, ничем не заслужив этого, каждый день имели счастье видеть Бенедикта, в очередной раз выплеснулись наружу.

— Эти пролетарии, — сказала она хрипло, — им хочется принизить тебя, сделать таким же, как они сами, мне это хорошо знакомо.

— Агнес, — сказал Бенедикт, раздраженный, но все еще готовый извинить ее, — я уже жалею, что рассказал тебе о своих делах, вечно ты все неправильно истолковываешь. Я не хочу, чтобы ты так говорила о Венцеле и Руди. Эти люди бескорыстно помогали и все еще продолжают помогать мне. Отец Руди — хороший рабочий, больше двадцати лет в одной фирме. А Руди — больше чем слесарь-ремонтник, он почти инженер. Да, инженер, ты даже представить себе не можешь, сколько он всего знает. Клянусь тебе, Агнес, он знает больше, чем я.

— Я бы тебе тоже помогала, — тихо сказала Агнес. — Но ведь моей помощи ты не захотел! Может быть, я сумела бы сделать для тебя больше, чем эти Чапеки. А теперь ты не хочешь больше учиться и собираешься работать, чтобы они снова хорошо к тебе относились. Вот до чего дошло! Если бы об этом знала твоя мать!

— Агнес, прекрати, — прикрикнул на нее Бенедикт, — я этого даже слышать не хочу! Сейчас же прекрати молоть чепуху, иначе я тут же уйду!

Он вскочил и резко рванул Агнес к себе.

— Кто ушел из дома? Кто кого оставил? Я не обязан давать ей отчет, даже если она еще жива.

Маленькая Агнес, дрожа, стояла перед Бенедиктом. Она не видела его лица, ее голова приходилась ему как раз туда, где начинался вырез пуловера. Она понимала, что снова, в который уж раз, сделала что-то не так.

— Твоя мать не могла взять тебя с собой, ведь ты был болен, — вырвалось у нее помимо воли.

Агнес все еще стояла, уставившись на затертый, убогий линолеум на полу, когда Бенедикт захлопнул за собой дверь. Этот ужасный звук привел ее в себя, она пересекла комнату, кухню, выскочила за дверь на лестничную площадку — ей было все равно, что будут завтра говорить соседи, — наклонившись через перила, она увидела Бенедикта, сердито ковылявшего вниз по лестнице.

— Бенедикт, — закричала Агнес, — пожалуйста, вернись.

Тот сделал вид, что не слышит: лишь когда она окликнула его в третий раз, он повернул назад.

Он стоял перед ней, злой, неприступный, она робко спросила:

— Сколько денег тебе нужно, Бенедикт? Сколько?

— Охотнее всего я бы вообще ничего у тебя не брал.

— Бенедикт, сколько? Для тебя и для Руди. Ну конечно, и для Руди тоже.

— Боже мой, Агнес, — вздохнул Бенедикт и положил руку на рукав ее халата.