Фарфоровое лето

«Глубокоуважаемая фрейлейн Лётц! Позвольте мне осведомиться у Вас, не Изыскали бы Вы возможности три раза в неделю обучать мою жену Клару немецкой стенографии в форме частных уроков. Жена имеет намерение помогать мне в моей частной корреспонденции. Поскольку таковая очень обширна, то знание стенографии представляется совершенно необходимым. Клара сама указала мне на Вас, упомянув о существующих между Вами и ею родственных отношениях, что уже само по себе является для меня рекомендацией. Размер вознаграждения Ваших трудов я оставляю на Ваше усмотрение. Тщу себя надеждой на Ваше согласие. С глубоким уважением, подлинник подписал Виктор Вассарей».

Елена Лётц, как раз вернувшаяся с занятий в коммерческом училище, поняла, чего от нее хотят, лишь после того, как прочла письмо трижды. Был теплый день, пожалуй, слишком теплый для конца мая. Елена как всегда шла домой пешком, недельный проездной билет на трамвай был недешев. И снова размышляла о словах директора, во время последнего заседания тот объявил, что еще не ясно, сколько внештатных преподавателей потребуется для работы в следующем учебном году. Увольнение с работы означало бы для Елены катастрофу. Ведь нужно было платить за комнату, большую, светлую комнату, расставаться с которой не хотелось. А тут еще расходы на питание, одежду — все время приходилось отдавать в починку туфли, еще кое-какие траты, без которых не обойтись. Как бы она себя ни ограничивала, ее маленького жалованья хватало только на это. Откладывать что-нибудь не было возможности. Если она не будет получать жалованье, это конец. Родители умерли. Сестре Элле с ее скупым Отто тоже приходится нелегко. Конечно, Юлиус поможет ей, но обращаться к нему за помощью стыдно. Вот почему слова директора мешали Елене Лётц радоваться робко зеленеющим деревьям, делавшим ее путь домой по булыжным мостовым серых улиц чуть приятнее. Неожиданное письмо давало возможность на короткое время избавиться от страха. Но оно же пробудило в ней новый страх.

Кузина Клара… Четыре года назад Элла рассказывала о свадьбе Клары, с тех пор Елена Лётц почти ничего о ней не слышала. Откуда-то стало известно, что Юлиус во время отпуска случайно встретился в Каунсберге с Кларой и ее мужем Виктором. Когда Елена однажды спросила об этом брата, тот, обычно такой разговорчивый, проявил непонятную сдержанность, и Елена оставила эту тему. Иногда через дальних родственников доходили слухи о Вассареях. Клару Вассарей видели на проводившемся вновь оперном балу, чрезвычайном событии в жизни общества. Ее муж Виктор был упомянут в прессе как член австрийской торговой делегации, заключившей важные соглашения в Италии. На открытие выставки английской графики в помещениях Хагенского союза супруги прибыли вместе с федеральным министром образования. Фотографией Клары из известного «Atelier d’Ora», в пальто, отороченном опоссумом, можно было полюбоваться в февральском номере журнала «Мир элегантности». Но все это касалось внешней стороны дела, о личной жизни Клары родственники, вращавшиеся в других кругах, ничего не знали.

«Я не могу пойти туда к ним, — думала Елена, — я же не подхожу к их обществу и не смогу как надо вести себя. И подходящей одежды у меня нет, к тому же я не видела кузину Клару с детства. А что об этом скажут Элла и Отто? Я напишу вежливый ответ. Спасибо, к сожалению, это невозможно, я перегружена уроками. Напишу прямо сейчас, тогда нельзя будет передумать».

Подходящей бумаги для письма не нашлось. Елена стала сочинять письмо в старой школьной тетради. Она много раз переделывала его. Последний вариант переписала на лист канцелярской бумаги. Часа через два еще раз перечитала письмо и нашла его ужасным. Решила, что завтра напишет его заново.

Вечером забежал брат Юлиус с лишним билетом в кино.

— Она что, отказалась? — спросила Елена.

Задав этот вопрос, она покраснела, Юлиус тут же признался, что она права, и объяснил, что у него не было времени, чтобы пригласить кого-нибудь другого. Они посмотрели непритязательный фильм с чудесной музыкой, потом посидели в летнем кафе. Елена все время пыталась выбросить из головы письмо Виктора Вассарея, которое доставило ей столько забот. Незадолго до ухода она все же рассказала о нем Юлиусу. Тот повел себя странно. Некоторое время он молчал, казался задумчивым и почему-то даже растроганным. Наконец сказал:

— Конечно, ты пойдешь к Кларе. Это для тебя единственная возможность изменить привычное, скучное существование. Клара тебе понравится. Но ни слова Элле и Отто.

Елена обещала. Ее письмо с согласием было написано на добротной пергаментной бумаге и выглядело солидно.

Елена потрогала узел волос, заколотый на затылке так, чтобы волосы не касались белого воротника блузки. Она все еще не могла решиться сделать короткую стрижку, потому что тогда пришлось бы постоянно ходить в парикмахерскую. Осмотрела свой наряд. Коричневый костюм, слишком теплый для такого дня, был явно лучшей ее вещью. Чулки из искусственного шелка выглядели немного темноватыми, слишком сильно контрастируя со светлыми туфлями. Матовая черная сумка тоже вряд ли представляла собой идеальное дополнение к наряду, даже когда Елена держала ее не за кожаную ручку, а на светский манер зажимала ее под мышкой. Елена провела языком по сухим губам. Ей не придется ждать долго, ее шаги по деревянному коридору наверняка уже были услышаны. Слегка вздохнув, она расправила плечи и покрепче взялась за бечевочную петлю маленького пакета, в котором находились три тома книги «Немецкая стенография» и тетрадь упражнений. Потом нажала на кнопку звонка.

Тщедушную, маленькую девушку, открывшую ей дверь, Елена Лётц часто вспоминала потом. Тогда в Вене жило бесчисленное множество служанок, имевших чаще всего очень маленькое жалованье, их хозяева не обязательно бывали состоятельны. Зачастую даже не закончившая начальной школы прислуга имелась у мелких ремесленников, коммерсантов, трактирщиков, чиновников средней руки, учителей и художников. Во многих случаях они были не прописаны, лишены права на больничный лист и пенсию, питались плохо и скудно, не имели собственной комнаты — единственным их достоянием была раскладная койка на кухне, лица их выражали тупую безнадежность, в них были уничтожены жизнерадостность юности, всякое проявление собственной индивидуальности. Все служанки, когда-либо открывавшие Елене двери, в осанке, взглядах и движениях ничем не отличались друг от друга.

Эта была не такой. Она взглянула на Елену испытующе, была приветлива, но не подобострастна.

— Фрейлейн Лётц? — спросила она и объявила, что госпожа Вассарей ждет ее. Госпожа Вассарей, а не милостивая госпожа, это было необычно, так же как и то, что она не постучав, как будто это само собой разумелось, открыла дверь в комнату. Там Елена увидела Клару, очень стройную и очень бледную. Клара стояла так, как будто только что перестала нервно ходить по комнате взад и вперед. Она тут же подошла к Елене и взяла ее руки в свои.

— Я бы везде узнала тебя, — сказала она радостно.

Девушка продолжала стоять у двери, она вышла лишь, когда Клара объяснила: «Это моя Агнес».

Они сидели друг против друга, их разделял маленький круглый столик. Елена осторожно положила на него пакет и сумку. Она заранее заготовила пару фраз, чтобы завязать разговор, и совершенно напрасно, потому что говорила сама Клара, быстро, без перерыва:

— Надеюсь, ты пришла сюда с удовольствием, хватит ли у тебя терпения на твою кузину, много терпения, оно тебе понадобится, не слишком ли далеко тебе добираться, будет ли у тебя достаточно времени на занятия, как тебе нравится этот дом и сад, вспоминаешь ли ты еще о нашей последней встрече, ужасно давно, тогда мы были еще маленькими девочками?

Елена говорила «да» и «нет», «прекрасно» и «само собой разумеется», она держала носки туфель параллельно и натягивала тяжелую юбку на колени, а ее взгляд был прикован к глубокому, треугольному вырезу крепдешинового абрикосового цвета платья Клары, в котором виднелась широкая кайма бежевых кружев. Клара справилась об Элле и ее муже, о маленьком Феликсе, и Елена удивилась, что она знает имя ребенка, которого еще ни разу не видела. О Юлиусе Лётце она ничего не спросила.

Агнес принесла чай и печенье. От Елены не укрылось, что глаза девушки смотрели на нее испытующе и постоянно с испуганным выражением обращались к Кларе, как будто та была в опасности. Каждый раз, когда Елена бралась за пакет, чтобы распаковать книги, Клара удерживала ее словами:

— Не надо, давай поговорим еще.

Торопливо и особенно не задумываясь, она говорила о разных пустяках, то и дело возвращалась к родственникам, которые — как она горько сетовала — совершенно не интересовались ею. Она тихо сказала Елене:

— Тебя я, конечно, не имею в виду, я знаю, ты работаешь, это здорово, — Елена удивленно взглянула на нее, — разве нет?

Она не ждала ответов Елены, но иногда внезапно замолкала на одну-две секунды, руки ее в это время лихорадочно теребили шелк платья.

Как раз в тот момент, когда Агнес ставила чайные чашки на поднос, снаружи послышались шаги. Чашки в руке Агнес начали тихонько позвякивать, Клара рванула пакет со стола, стала поспешно развязывать бечевку. Вошел мужчина. Это мог быть лишь муж Клары. Тот самый Виктор Вассарей. В силу воспитания и склада характера Елена Лётц всегда старалась не глядеть на людей в упор. Но в тот раз она смотрела во все глаза. Там, где был он, не оставалось места для других. Создавалось впечатление, что он, едва взглянув, насквозь видел людей, с которыми имел дело. Клара оставила попытки развязать пакет. Агнес тихо поздоровалась и, не поднимая глаз, выскользнула из комнаты. Не снимая плаща, накинутого на плечи, Виктор Вассарей поцеловал жену в щеку, потом повернулся, поклонился, как бы намереваясь поцеловать ей руку. Он объяснил, что случайно оказался рядом и зашел совсем ненадолго. Он знает, что у Клары сегодня первый урок стенографии, и хотел посмотреть, как обстоят дела у дам.

— Мы как раз собирались начать, — сказала Клара поспешно, а Елена, пытаясь скрыть удивление и восхищение, заметила, что короткая беседа не повлияет на время, отведенное для занятий. Виктор Вассарей рассеянно улыбнулся и заверил, что вполне разделяет радость встречи после такой долгой разлуки.

— Я позволю себе лишь упомянуть, фрейлейн Лётц, — сказал он, — что моя жена еще слаба после непродолжительной болезни, она быстро утомляется, поэтому я прошу вас не слишком затягивать ваши визиты.

— Нет, Виктор, я не больна, совершенно не больна, — сказала Клара и вскочила. — Я хочу чем-нибудь заниматься, я хочу общаться с Еленой, никаких ограничений больше не нужно.

— В большинстве случаев бывает невозможно оценить собственное состояние, дорогая Клара, — сказал Виктор Вассарей. — Фрейлейн Лётц поймет мое беспокойство о тебе. Все же мы пережили небольшую операцию. Ну а теперь я оставлю вас одних. Мне еще нужно о многом позаботиться перед отъездом.

— Ты действительно едешь, Виктор?

Клара снова села. Елена Лётц все еще стояла. Она успела развязать пакет и аккуратно разложить книги на столе. У нее было ощущение, что она должна начать урок сейчас же, пока Виктор Вассарей здесь. Но муж Клары быстро попрощался и ушел. Вопрос жены он оставил без ответа.

Они занимались в библиотеке, где стоял маленький письменный стол Клары. Клара схватывала все на лету и проявляла необычайное рвение. Но через полчаса она внезапно объявила, что на первый раз достаточно, но к следующему занятию она обещает хорошенько постараться и сделать все упражнения.

— Постой, — сказала она Елене, быстро складывавшей свои вещи, — побудь у меня, не принимай всерьез того, что говорил Виктор. Я не болела. У меня был выкидыш. На моем теле это не сказалось. Только душа болит.

Елене было трудно понять кузину Клару. Ей было двадцать четыре года, то есть столько же, сколько Кларе, но она уже смирилась с мыслью об одиночестве. Оставила надежду на то, что это положение когда-нибудь изменится. Желание иметь детей было неразрывно связано в ее сознании с понятием брака и казалось потому неосуществимым. Ученики-подростки доставляли Елене мало радости, так как ей с трудом удавалось справляться с ними. Она с удовольствием виделась с сыном Эллы и с удовольствием занималась бы им, но Элла считала, что она слишком мягка с восьмилетним мальчуганом. Елена не знала, что значит потерять дитя еще до рождения, потому что она никогда не осмеливалась даже надеяться иметь ребенка.

Лишь совсем недавно муж ее сестры Отто рассказывал, что по статистике половина всех современных браков остаются бездетными. По экономическим причинам. Скоро невозможно будет позволить себе иметь детей. С точки зрения перспектив на будущее рожать их просто безответственно. Его сын Феликс в любом случае останется его единственным ребенком.

— Жаль, — сказала Елена Кларе, — у вас ребенку было бы хорошо.

— Может быть, когда-нибудь позже, — сказала Клара. — Пока придется подождать. Мне всегда приходится ждать. У тебя тоже так бывает, Елена, тебе тоже приходится ждать?

— Нет, — ответила Елена Лётц и вся сжалась, — не приходится.

Клара показала Елене свою новую пишущую машинку. Печатать она тоже хотела научиться, но самостоятельно. Артур Гольдман, друг дома, принес ей великолепный учебник, она не думает, что будет трудно, ведь она же играет на пианино, большой разницы между игрой на пианино и печатанием на машинке быть не может.

— Когда я освою и то и другое, — заявила Клара, — стенографию и машинопись, то буду помогать Виктору. В конце концов он согласился с тем, чтобы я вела его частную переписку. Артур поддержал мою идею. Ведь бывают и такие письма, которые не хочется диктовать секретарше. К тому же Виктор выполняет все больше поручений для своей партии. Не думай, пожалуйста, Елена, что твои уроки для меня только своего рода трудовая терапия. Мне надоело однообразие моей жизни.

А еще Клара показала Елене кольцо, которое подарил ей Виктор после того, как она потеряла ребенка. Это было необычное старинное украшение. На зеленой, окруженной бриллиантами пластинке из эмали было изящно выгравировано «Je vis en espérance»[18]. Так как кольцо было Кларе слишком велико, пластинка с надписью все время оказывалась повернутой вниз.

Когда Елена уходила, она была настолько сбита с толку, что не знала, что и думать о кузине Кларе. По дороге она встретила школьного учителя на пенсии по фамилии Пассеро и удивилась, заметив, что он бросил на нее недоверчивый и даже какой-то злобный взгляд. Лишь спустя много времени Елена узнала, что Клара была и его ученицей. После почти целого года занятий французским языком, за изучение которого Клара взялась с большим энтузиазмом, она внезапно отказалась от услуг Пассеро. Тот затаил обиду навсегда.

— Ну как твои впечатления? — спросил брат Юлиус, чрезвычайно удививший Елену тем, что пришел к ней уже на следующий день.

— Не знаю, — сказала Елена. — Это такой дом, где все время боишься сделать что-нибудь не так.

— Расскажи о Кларе. Как она живет, как чувствует себя, довольна ли? — нетерпеливо потребовал Юлиус.

— Она живет так, что кажется, будто она довольна, — сказала Елена задумчиво.

Юлиус, по всей видимости, не был удивлен, услышав это.

— Ты снова пойдешь туда? — спросил он.

— Ты спрашиваешь, пойду ли я туда снова? Конечно. Как ты можешь в этом сомневаться.

Виктор Вассарей уехал на три недели. По своим делам и по делам правления Всеевропейского экономического центра, членом которого он был. Клара сказала, что общество Елены скрашивает ей разлуку с Виктором, от которой она очень страдает.

О том, что Елене следует ограничивать время своих посещений, больше не было и речи. После занятий — Клара делала необычайно быстрые успехи — они сидели в доме или в саду, разговаривали, играли в мельницу, раскладывали пасьянсы.

Время от времени появлялась Агнес, приносила кофе, чай или прохладительные напитки, кофту или плед для Клары. Она относилась к Елене с ровным дружелюбием без признаков личной симпатии. Лоизи Брамбергер, девятилетний мальчуган, высокий и ужасающе худой, подкрадывался к Кларе и Елене каждый раз, когда они сидели в саду, и слонялся вокруг них, получая из рук Клары лакомства; потом внезапно убегал и появлялся снова с жутко затертой игрой «Не сердись»; он мастерски умел играть в нее, тут никто не мог его победить. С молниеносной быстротой, так что невозможно было его проверить, он сметал с доски фишки Клары и Елены, встряхивал кубик в руке так, что почти всегда получалась цифра шесть; а после проигрыша своих партнеров стоял перед ними, будто аршин проглотил, стиснув зубы и опустив глаза, пока Клара не давала ему монетку в десять грошей, которая тут же исчезала в недрах его кармана.

Иногда появлялся Артур Гольдман, он хвалил Елену за действенные методы преподавания и оживленно беседовал с ней об удивительном прилежании Клары. Но Елена чувствовала, что он ждет ее ухода. Когда Клара уже научилась более или менее сносно разбирать стенограммы и перепечатывать их на машинке, он начал диктовать ей письма. Не упрощенные, а такие, какие пишет обычно коммерсант.

— У меня такое чувство, как будто я всегда бывала у Клары, — сказала Елена, когда Юлиус как-то снова спросил, как складываются ее отношения с Кларой. — Мне кажется, я никогда не смогу расстаться с ней.

— Смотри, как бы это не произошло очень скоро, — сказал Юлиус и отказался объяснять, что он имеет в виду.

Только что прошел дождь. Трава, которую Брамбергеру давно уже пора было скосить, полегла, распалась на тяжелые пучки. С желобов на крыше время от времени низвергалась на цоколь дома коричневая вода. Между высокими черными елями опять поднялись тонкие ветки кустов. Непривычно потемнев от воды, поблескивала заржавевшая решетка фонтана, ветхое каменное ограждение которого было разъедено зелеными пятнами мха. Роза Брамбергер, не торопясь, работала метлой из прутьев, собирая в кучу маленькие ветки. Она мела так, как будто ей не было никакого дела до этой работы.

Агнес протерла плетеную мебель на балконе и положила подушки на стулья. Клара не любила сидеть на балконе, потому что его было видно с маленького балкона, принадлежавшего семье Грабер.

В тот день у Клары было прекрасное настроение, хотя накануне вечером она грустила и жаловалась на то, что муж редко пишет ей.

— Елена, чему еще ты можешь, — спросила она, — я хочу сказать, чему еще ты могла бы научить меня кроме стенографии?

— Боюсь, что ничему, — помедлив, ответила Елена. — Я получила довольно одностороннее образование.

— Мне так не хочется тебя терять, — с жаром воскликнула Клара. — Я всегда мечтала иметь подругу. Но у меня ее никогда не было. Понимаешь, мне нужна подруга, для которой я сделаю все и которая все сделает для меня. Это было бы здорово. В каком-то смысле я дружу и с Агнес, но, как это ни жаль, лишь до определенных границ, по крайней мере, с моей стороны. Елена, как доказательство моей дружбы я хочу подарить тебе что-нибудь такое, что ты не можешь себе купить, например, красивое платье. Пожалуйста, позволь мне сделать это.

— Мне ни к чему красивые платья, — сказала Елена смущенно, — я никуда не хожу.

— А почему ты никуда не ходишь? Тебе ведь столько же лет, сколько мне.

— Мне не с кем ходить, Клара.

— Ты будешь ходить со мной. Да, со мной, и, если ты согласна, мы иногда будет брать с собой Артура. После возвращения Виктора я начну помогать ему, работать вместе с ним, тогда по вечерам мне необходимо будет расслабиться. По-моему, только после работы я буду по-настоящему наслаждаться отдыхом. Елена, мы не должны допускать, чтобы наши отношения прервались.

Елена Лётц посмотрела на Клару. Она не казалась больше бледной, расстроенной, от нее исходил огромный заряд энергии. Страх перед бесцельностью задуманного ею исчез. «Сейчас она сильнее меня», — подумала Елена.

— Если хочешь, я буду продолжать приходить к тебе, — сказала она.

— Хорошо, — ответила Клара коротко. — Агнес, принеси нам карты для пасьянса.

В саду Лоизи, чтобы привлечь к себе внимание, дудел в маленькую жестяную трубу. На этот раз Клара не реагировала на его страдания. Она серьезно и сосредоточенно раскладывала карты. «Я сделала что-то не так», — подумала Елена. На соседнем балконе появилась Мария Грабер. Она была в одной сорочке и так далеко свесилась через перила, что была видна ее тяжелая белая грудь, выпиравшая между бретельками. Она громко позвала дочь и потребовала пива. Потом, стоя на балконе, стала пить его прямо из бутылки, почесывая при этом спину. Клара не поднимала головы.

— Сюда нельзя входить, — услышали они крик Лоизи, — уходите отсюда, уходите!

Елена посмотрела вниз. Какой-то незнакомец проник через садовую калитку, случайно оказавшуюся открытой, и поспешно направился к дому. Он не был похож на одного из нищих, которые сотнями слонялись по городу, их армия пополнялась теперь не за счет асоциальных элементов, а почти исключительно за счет тех безработных, которым не выплачивалось больше пособие. Вынужденная ходить пешком по улицам Вены, Елена привыкла к виду просящих милостыню мужчин и женщин, ей были знакомы различные облики незаслуженного несчастья, и она прилагала все усилия, чтобы его избежать. Незнакомец был одет в светлое, почти модное летнее пальто и светлые брюки, странно смотрелись лишь испачканные разорванные спортивные тапки у него на ногах. Последние метры до дома он почти бежал, преследуемый пронзительным свистом Лоизи.

— Мне кажется, это кто-то к тебе, — сказала Елена Кларе, которая по-прежнему сидела, опустив голову. — Может быть, Агнес следовало бы…

— Агнес сама знает, кого можно впускать, — ответила Клара.

Агнес появилась с визитной карточкой.

— Этот господин, — сказала она, — утверждает, что пришел по поручению вашего мужа.

Клара взяла карточку и прочитала.

— Понятия не имею, — сказала она. — Впусти его.

— Я бы не стала делать этого, — сказала Елена нерешительно, — его обувь…

— Мне все равно, какая у него обувь, — заявила Клара. — Позволь мне вести себя так, как я считаю нужным.

Агнес ушла, чтобы привести мужчину. Он появился на балконе, держа левую руку в кармане пальто, а правой защищая глаза от слепящего солнца. Несмотря на жару, на нем был шарф.

— Целую ручки, — сказал он, переводя взгляд с одной дамы на другую. Ему не составило труда определить, что Клара — хозяйка дома. Он вытащил из кармана пальто маленький, завернутый в шелковую бумагу пакетик и протянул его Кларе.

— Вы позволите? Как и желал ваш супруг, я передаю вам от его имени этот пакет.

Клара была заметно взволнована.

— Присаживайтесь, — сказала она и еще раз взяла в руки визитку, лежащую на столе, — господин доктор Мон. Извините, что я не знаю вашего имени, но мой муж никогда не упоминал его при мне.

— Вполне понятно, — сказал незнакомец, назвавший себя доктором Моном, сел и засунул ноги в разорванных тапочках под стул. — Мы ведь не близко знакомы, изредка видимся по делам. Совершенно случайно — я как раз возвращался из-за границы — ваш супруг встретился мне на вокзале незадолго до его отъезда. «Дорогой Мон, — сказал он, — вы можете оказать мне большое одолжение. Я долго не увижу свою жену. Моя жена долго не увидит меня. Я бы с удовольствием доставил ей какую-нибудь радость. Купите за меня маленький подарок и занесите ей». Само собой разумеется, я выполнил это поручение с величайшим удовольствием.

Клара сияла.

— Доктор Мон, — сказала она, — вы очень, очень любезны.

Елена отчаянно пыталась преодолеть робость. Несмотря на то, что она плохо разбиралась в людях, ее не покидало ощущение, что этот человек — не тот, за кого себя выдает. Она решила попытаться припереть его к стенке.

— Как жаль, — сказала Елена, пытаясь придать своему голосу натужную легкость, — что вы не приходили раньше. Госпожа Вассарей в ближайшие дни ожидает возвращения своего мужа.

— Елена, — сказала Клара негодующе, — у господина доктора Мона наверняка были на то серьезные причины.

— Да, — быстро вступил в беседу тот, о ком шла речь, — в коммерции часто случаются непредусмотренные деловые встречи, я сам чрезвычайно огорчен. Однако, милостивая государыня, не хотите ли вы посмотреть, что находится в пакете?

— Знаете, — сказала Клара медленно, — я не решаюсь. Для меня все это так неожиданно. Мой муж никогда еще не поступал так.

— Может, я открою его вместо тебя? — спросила Елена.

— Нет, — поспешно ответила Клара, — я должна сделать это сама.

Мужчина, назвавший себя доктором Моном, казалось, почувствовал некоторое неудобство. Он встал. Из-под шелковой бумаги показался кусок газовой ткани. Он служил оберткой для маленькой открытки из глянцевой бумаги с ажурными краями. Букет из незабудок и гвоздик цвел над написанным золотыми буквами наивным изречением.

— Бидермейер, — многозначительно сказал мнимый доктор Мон и сделал несколько шагов по направлению к двери.

— Ни строчки от твоего мужа? — спросила Елена и нагнулась вперед.

— Позвольте, но для этого же не было времени! — сказал с негодованием посланец. — Это лишь… — Он не закончил этой фразы. Начал еще раз, теперь уже по-другому:

— Мне крайне неприятно… — и снова не договорил. Клара, явно чувствовавшая себя счастливой, не обратила на это внимания. Она заметила лишь третью, уже почти безнадежную попытку.

— Вы что-то хотите сказать, господин доктор?

— Не поймите меня превратно, милостивая государыня. Мне пришлось оплатить стоимость подарка. Если вы внимательно посмотрите на него, то поймете, что сумма была немалой. Даже преуспевающий коммерсант может в это трудное для экономики время оказаться в затруднительном финансовом положении.

Теперь встала и Клара. Испуганно, чувствуя свою вину.

— Извините, я не подумала об этом. Сколько вы заплатили, господин доктор?

— Сто шиллингов, — тихо ответил услужливый доктор Мон, опустив глаза.

За его спиной Елена безрезультатно пыталась предостеречь Клару, делая предупреждающие жесты руками. Клара быстро прошла в комнату и вернулась с конвертом. Во время ее отсутствия доктор Мон мерил Елену ядовитыми взглядами. Клара снова начала благодарить его, это, казалось, нарушило его планы. Он прервал ее, поспешно попрощался и чуть не свалил с ног Агнес, собиравшуюся проводить его до двери.

Клара уселась за стол с открыткой из глянцевой бумаги и стала рассматривать ее. Она несколько раз повторила изречение. Потом прижала открытку к груди и ушла в спальню. Елена убрала шелковую бумагу и ткань, от которой исходил запах аптеки.

Мария Грабер все еще стояла на своем балконе, повернувшись к ним, так что становилось ясно: она видела сцену между Кларой и доктором Моном. Напевая шлягер, расчесывала свои рыжие волосы, бросая пучки, оседавшие на расческе, в сад. Елене показалось, что Мария чему-то радовалась.

Лоизи побежал на улицу за человеком, который именовал себя доктором Моном. Он вернулся только тогда, когда его позвала мать. Пусть Агнес передаст госпоже Вассарей, что она уйдет пораньше, сказала Елена.

То, что поездка за город все же состоялась, было заслугой Агнес. Она так долго уговаривала Розу Брамбергер, что в конце концов та разрешила, чтобы Лоизи тоже отправился с ними.

— Я обещала ребенку, что возьму его с собой, когда мы в следующий раз поедем на машине, — заявила Клара. — Больше всего на свете он хочет покататься на автомобиле.

Артур Гольдман предложил съездить куда-нибудь на полдня до возвращения Виктора Вассарея: ведь после возвращения мужа Клара, может быть, уже не сможет свободно распоряжаться своим временем, потому что будет работать. Клара пришла в восторг и потребовала, чтобы Елена и Лоизи поехали с ними. Елене Лётц до сих пор не часто удавалось прокатиться на автомобиле. Она много ждала от поездки с Кларой и Артуром Гольдманом, и поэтому уже за несколько дней до назначенного срока возбуждение и радость ее переполняли. Артур Гольдман объявил, что в виде исключения оставит водителя дома. Таким образом, будут все свои, к тому же ему доставляет удовольствие самому водить свою новую машину, темно-зеленый закрытый автомобиль марки «Адлер».

В день поездки, в один из будних дней в середине июля, стояла солнечная погода. После уроков Елена сразу же поехала к Кларе. Ей пришлось поломать голову над своим гардеробом, накануне вечером она разложила на кровати одежду, все, что хотя бы отдаленно напоминало о модном спортивном стиле, и начала комбинировать. Возможностей было немного. Елена выбрала лучшие с ее точки зрения вещи: серую юбку, красную блузку и темно-серую вязаную кофту; некоторое время она вертелась перед зеркалом, отражавшим молодую стройную фигуру и лицо, казавшееся значительно старше этой фигуры. Расстроенная, Елена купила красный берет. Когда она надела его, сдвинув на левое ухо, то не могла не засмеяться, глядя на свое отражение. Лицо помолодело. Она была довольна.

Плохая оценка за диктовку, ужасающе плохо написанную Лоизи в тот день, чуть не сорвала поездку. Тем не менее он появился в своих измазанных, все еще слишком больших для него кожаных брюках, которые болтались на тощем теле и едва держались на лямках, постоянно соскальзывающих с плеч на короткие рукава красно-белой полосатой футболки. В руке у него был темно-синий пакет из-под сахара, в котором теперь находились два куска хлеба, густо намазанных маргарином.

— Потому что нам от них ничего не нужно, — заявила Роза Брамбергер.

Клара выглядела так, как будто сошла с картинки модного журнала. Голубое платье из шелкового джерси плотно облегало фигуру до бедер и лишь там расходилось легкими фалдами, линии талии и круглого выреза были отделаны синим, их цвет сочетался со множеством маленьких обтянутых материей круглых пуговиц и с платочком, беззаботно выглядывающим из кармашка. Но больше всего Елене понравилась короткая белая летняя накидка, которую Агнес, погладив, поспешно принесла хозяйке, а та легким движением набросила на плечи.

— Поехали, — сказала Клара, — чего же мы ждем?

Они весело заспешили через сад к воротам. Оглянувшись, Елена увидела, что Агнес стоит у окна.

Им нужно было пересечь весь город. Пока они ехали через свой район, Лоизи, сидевший рядом с Артуром Гольдманом, с гордостью демонстрировал знание всех без исключения названий переулков. Потом он замолк и вытащил из бумажного пакета один из бутербродов. Артур Гольдман озабоченно взглянул на светлую кожаную обивку, но Лоизи заявил, что он вытрет руки о штаны.

В тот день для Елены Лётц все совершенно преобразилось. Она сама была другой, совсем не той, которую еще два часа назад донимали невнимательные ученики; изменились и улицы, это были не те пыльные улицы, по которым она ежедневно ходила: люди на этих улицах тоже казались другими, не теми, бедности которых она старалась не замечать; и дома были другими, совсем не теми домами с застоявшимся запахом отбросов, сырости и плохой пищи, который вызывал у нее отвращение. И небо, и воздух, и солнце были другими, веселыми и светлыми, от них исходило ласковое тепло, они казались близкими и ясными.

Продолжая жевать, Лоизи попросил прибавить газу. Артур Гольдман попытался объяснить ему, что в черте города нельзя превышать скорость тридцать километров в час. За городом можно будет ехать быстрее. Лоизи сообщил, что, по мнению его отца, машин стало теперь так много, что новый зеленый автомобиль господина Гольдмана уже не представляет собой ничего особенного. Но ему, Лоизи, эта машина нравится больше всех других.

— В Вене сейчас уже тридцать семь тысяч автомобилей, — сказал Артур Гольдман, — тут уж «Адлер», действительно, не бросается в глаза.

Елена спросила, куда они едут.

— Сами не знаем куда, — ответила Клара. — Ты понимаешь, в чем тут противоречие, Елена? У тебя есть цель, и она тебе неизвестна. Мне это нравится.

— Тогда легче найти объяснение, если не достигаешь цели, — сказал Артур. — Извини, Клара, я не имел в виду тебя лично.

Клара промолчала. Достала из сумки солнечные очки и надела их. Казалось, что она хочет укрыться за ними.

Последние дома на окраине города остались позади, рельсы трамвая в последний раз изогнулись петлей. На деревьях вдоль дороги висели последние темные вишни, поклеванные птицами. Виноградники, поля с созревающими хлебами, лиственные и хвойные леса, широкие луга, окаймленные взъерошенными от ветра кустами, вспархивающие с ветвей птицы, запах пыли, жары и солнца, монотонный шум мотора, спина наклонившегося вперед Артура Гольдмана, его пальцы в перчатках, сжимающие руль, руки Клары, обнимающие Лоизи за плечи, беспокойно поворачивающаяся то туда, то сюда голова ребенка, собственное, незнакомое Елене до сих пор острое ощущение чуждой ей, преходящей свободы, впечатления, чувства, длящиеся лишь мгновения, но и через много лет живые в воспоминаниях Елены, мгновенно всплывающие в памяти, когда она думала о том времени, том времени, когда ей было двадцать четыре и она ощущала себя именно двадцатичетырехлетней. Если они обгоняли повозку, запряженную волами или лошадьми, то Лоизи визжал от удовольствия, накидка Клары развевалась от встречного ветра, иногда закрывала ей лицо. Елена крепко держала свой красный берет, она откинулась назад и чувствовала затылком распорку тента. Один раз она подняла руку, чтобы посмотреть на часы, но тут же опустила ее, не сделав этого.

Ресторан располагался прямо на лесной поляне, на покрашенных зеленой краской столах лежали красные клетчатые скатерти, никакой изгороди не было. Лоизи тут же умчался к клеткам с кроликами и через некоторое время вернулся, рыдая. Он обнаружил там еще и курятник с надписью: «Выберите себе вашу жареную курицу живой!». Лоизи заявил, что ничего не будет есть, но сразу же забыл о своем решении, как только перед ним поставили большущую порцию мороженого. Оно было очень холодное, он дул на него, а когда в бокале осталось уже немного, смешал все сорта в кашу непонятного цвета.

Елена часто вспоминала, как они пили кофе с высокой шапкой взбитых сливок, вспоминала большие куски фруктового торта. Посетителей было совсем немного. Недалеко от них расположилась пара в национальных костюмах; она — в платье баварки, он в штанах до колен и белых гольфах. Они сидели молча. Мужчина уставился на Клару и не сводил с нее глаз. Елена заметила это только тогда, когда Артур Гольдман обернулся и посмотрел на него так, что тот был вынужден отвести глаза. Клару эта ситуация, казалось, развлекала.

— Этим летом я никуда не поеду, — сказала вдруг Клара серьезным тоном. — Я буду печатать письма для мужа, а может быть, я смогу еще как-нибудь помочь ему. Вполне достаточно, если я буду совершать время от времени поездки за город, так, как сегодня.

— Насколько я знаю, Виктор планирует поехать с тобой в отпуск, — ввернул Артур Гольдман.

— Виктор вынужден много времени проводить в разъездах. Он будет только доволен, если ему не придется отправляться из-за меня в путешествие.

— Боже мой, Клара, — сказала Елена тихо. — Ты, не моргнув глазом, отказываешься от того, о чем другие могут лишь мечтать. Отправиться в путешествие. Не утруждая себя каждый день, каждый час вопросом, сколько денег ты еще можешь потратить, хватит ли того, что останется, на жизнь. Иногда я мечтаю о путешествии, но могу совершать его лишь в моем воображении.

— А я мечтаю о том, чтобы планировать свою жизнь, — ответила Клара. — Я тоже могла делать это до сих пор лишь в моем воображении. Но теперь я осуществлю свои планы. Вот увидишь, Артур, я сделаю это. И ты, Елена, тоже сможешь в этом убедиться.

Клара откинулась на спинку стула, она говорила, закрыв глаза, как будто обращаясь к деревьям. Неожиданно она наклонилась вперед, положила свою ладонь на руку Елены, а другую на руку Артура.

— Вы мне нужны, — сказала она. — Мне одной ничего не удастся сделать.

Елена хотела возразить. Но Артур Гольдман молчал. Поэтому промолчала и она. Позже, вспоминая об этой сцене, она пожалела о том, что промолчала.

Лоизи достал из кармана брюк три стеклянных шарика разной величины и стал катать их по столу. Подперев голову руками, он наблюдал за ними. Клара поймала самый большой шарик и толкнула его назад. Артур тоже поймал один шарик и засунул в карман своего пиджака. Самый маленький шарик укатился в сторону Елены, но та не успела отреагировать, и шарик упал на пол. Лоизи залез под стол и поднял его.

— Клара выиграла, — сказал он, когда весь красный появился из-под стола.

Потом он еще раз сунул руку в карман и, торжествуя, показал тот шарик, который должен был находиться в пиджаке Артура Гольдмана. Все рассмеялись. Они стали играть дальше. Стеклянные шарики все быстрее катились по скатерти в красную клетку, стукаясь о бокалы и чашки, меняя направление. Клара превосходила Артура в ловкости, Елена значительно уступала обоим и в конце концов сдалась.

— Вы должны бывать с друзьями и путешествовать, Елена, — сказал Артур.

— Елене следует выйти замуж, — сказала Клара, — замужество — это прекрасно.

Она медленно продекламировала: «Пусть будет цветами усыпан твой жизненный путь, о вечной любви моей ты никогда не забудь».

Забыв толкнуть очередной раз шарик, Лоизи посмотрел на Клару широко раскрытыми глазами. Артур Гольдман сказал:

— Это, наверное, изречение из твоей книги для гостей.

Елена знала, откуда это изречение, и испугалась, что Клара расскажет Артуру о докторе Моне. Но Клара не стала делать этого.

Они решили немного прогуляться и поискать в лесу землянику. Лоизи вызвался предоставить для этой цели свой синий пакет из-под сахара. Они собирались расплатиться, но официанта не было видно. Артур позвал его, официант появился из кухни с полным подносом.

— Сию минуту, — сказал он, идя к соседнему столу, где сидела пара в национальных костюмах. — Ваша жареная курица, — сказал он мужчине и поставил на стол большое блюдо. Господин в коротких штанах потерял свой плохо скрываемый интерес к Кларе и жадно склонился над блюдом.

Никто не ожидал, что Лоизи так бурно отреагирует на это. Мальчик вскочил, стеклянные шарики запрыгали через край стола и затерялись в гравии. Он дико забарабанил кулаками по руке мужчины, который как раз собирался переложить на свою тарелку кусок куриной грудки в золотистой панировке. Куриная грудка упала на землю.

— Она же была живая, она же еще недавно была живая, — закричал Лоизи вне себя и, когда подвергшийся атаке гость снова пришел в себя и грубым движением ухватил его за руки, плюнул в миску с выложенным горкой огуречным салатом.

Артур Гольдман оттащил Лоизи. Мужчина в коротких штанах, покраснев как рак, вскочил, он пытался что-то сказать, держа в руке большую вилку с двумя зубцами, и не мог.

— Вы мне за это дорого заплатите, — закричал он наконец, — дорого заплатите, это я вам говорю!

Он вертел вилкой перед лицом Артура, нерешительно, трусливо.

— Положите вилку, — спокойно сказал Артур Гольдман. Мужчина пробормотал что-то неразборчивое, потом он вернулся к своему столу и бросил вилку на блюдо. Внезапно он снова двинулся назад, но его жена, молча сидевшая тут же, втянув голову в плечи, заставила его снова опуститься на стул.

— Оставь, — сказала она, — чего другого можно ожидать от быдла?

— Официант, — сказал Артур, — принесите господину все, что он захочет вместо курицы. За мой счет.

— Нет, — закричал мужчина, — от такого, как вы, мне ничего не надо, мне было бы противно брать что-нибудь от такого, как вы. Тьфу ты, пропасть!

Он оплатил лишь напитки, послал в сторону Артура еще несколько исполненных ненависти взглядов и ретировался вместе со своей «пейзанкой».

— Что ж теперь делать с курицей? — спросил в отчаянии официант.

Лоизи спрятался под стол и сидел там, судорожно вцепившись в Кларины ноги.

— Вылезай, — сказал Артур Гольдман, — я возьму на себя расходы по похоронам бедной курицы. Господин официант пообещает нам, что похоронит ее, как полагается.

— Да, да, — заверил обрадованный официант и засунул банкноту в бумажник. Но Лоизи, казалось, уже утратил интерес к мертвой курице. Он молча искал стеклянные шарики.

Землянику он собирал без особого энтузиазма. Елена почти ничего не находила. «Мне нужно было взять с собой очки», — думала она, щуря глаза. Артур Гольдман уселся на пень, он выглядел усталым. Клара и тут оказалась самой удачливой, много раз она возвращалась из леса с полными пригоршнями спелых ягод и складывала их в синий пакет. Когда она доставляла свой урожай, Артур Гольдман поднимал голову и улыбался.

Вернувшись к машине, Артур уселся на водительское сиденье, при этом он ничего не заметил. Лоизи же, который хотел забраться в автомобиль с другой стороны, сразу увидел надпись. Кто-то начертил ее пальцем на пыли, покрывавшей зеленую лакированную поверхность автомобиля.

— Жидовская свинья, — громко прочитал Лоизи, не поняв сразу смысла этих слов. Он так испугался, что изо всей силы прижавшись к машине, попытался стереть надпись спиной.

Клара и Елена чуть приостановились, они искоса смотрели на Артура. Выражение его лица не изменилось. Все знали, чьих рук это дело, но никто ничего не сказал.

Артур Гольдман заметил, что обратный путь будет интересным, потому что он поедет другой дорогой.

Летний день незаметно перешел в вечер. Теплый, золотистый свет еще долго озарял края медленно плывущих облаков. Елена Лётц помнила, что они с Кларой по дороге рассказывали друг другу маленькие веселые истории; Елена — про школу, Клара — про свои будни с Агнес. Артур, казалось, внимательно слушал их, иногда он вставлял какое-нибудь замечание. Лоизи развалился на мягком сиденье, время от времени он облизывал палец, а потом сушил его на ветру.

На окраине города их остановили полицейские. Следует ехать очень медленно, потому что идет облава. Объезд невозможен, все другие дороги в этом районе перекрыты. Мимо на мотоциклах с колясками пролетали патрули. В одном из боковых переулков молодые полицейские, держа друг друга за руки, образовали заграждение. Выстроившись в длинный ряд, стояли в полной готовности тюремные фургоны. Лоизи, снова пришедшего в хорошее настроение, едва можно было удержать на сиденье, он вертелся во все стороны, чтобы не пропустить ни одной детали происходящего. Клара и Елена сидели, затаив дыхание. «Хоть бы остаток дня не был испорчен, пусть даже это будет совсем маленькая его часть», — думала Елена. Артур Гольдман осторожно вел автомобиль среди начинающегося хаоса.

Появились и стали приближаться опустившиеся бездомные люди: с криком или молча, жестикулируя, размахивая руками или покорно склонив голову, дерзко протестуя или сознавая безнадежность и безвыходность своего положения, они тщетно пытались укрыться от полиции. Это выглядело как наступление армии призраков, от необычайно жалкого вида которых захватывало дух. Их вытаскивали из подъездов и тайников, выводили из дворов и садов, тащили из подвалов и туалетов, сознательно и безжалостно выгоняли из всех их убежищ. Мужчины и женщины разных возрастов, дети, которые давно уже перестали быть детьми, с цитрами и аккордеонами, губными гармошками и мечами, которые можно было глотать, с грязными билетами лотереи, на которые ничего нельзя было выиграть, со шнурками для ботинок, с замызганными леденцами и лакричными палочками, притворяющиеся калеками, слепые, глухие и немые, с изодранными в клочья повязками, открытыми ранами. Многим же вообще нечего было предложить на продажу, разве что упрек голодающего сытому, упрек, уже давно ставший привычным и потому никого не трогающий.

Управление безопасности Вены оправдывало свои действия тем, что облава — это единственная возможность справиться с ужасным пороком нищенства в городе.

Артуру Гольдману пришлось остановиться. Группу нищих вели к тюремному фургону, и она перегородила улицу. Послышались брань, грубость в адрес зеленого «Адлера». Полицейский повернулся к пассажирам автомобиля и ухмыльнулся. В группе находился мужчина в светлом плаще, с повязкой слепого на правом рукаве. Его левый глаз был закрыт черной повязкой. Елена сразу обратила на него внимание.

Она обратила на него внимание, потому что он показался ей знакомым, хотя мнимая слепота изменила его. Елена высунулась из машины, чтобы посмотреть на его ноги. Он был в разорванных спортивных тапочках.

— Это же тот самый, который был у нас, — внезапно громко закричал Лоизи и указал на него пальцем. — Это он.

— Кто? — спросила Клара, не отрывавшая взгляда от пола машины.

— Мнимый доктор Мон, — тихо сказала Елена.

На следующий день школьный служитель передал Елене, что звонила какая-то госпожа Вассарей и просила передать, чтобы госпожа учительница пока не приходила к ней.

Елена Лётц ожидала этого. И все же она не знала, чем заполнить пустоту, бездну свободного времени, внезапно образовавшуюся без Клары.

На оставшихся уроках ей с трудом удавалось сосредоточиться. Ученики шумели еще больше, чем обычно, она не обращала на это никакого внимания. Дома ее охватило мучительное беспокойство, толкавшее на бессмысленные поступки. Она сидела над упражнением, которое она проходила бы в эти послеобеденные часы, проходила бы с Кларой, видела перед собой Клару за письменным столом, низко склонившую голову над линованной бумагой, неслышно повторяющую про себя трудные слова. Она слышала осторожные шаги Агнес у дверей библиотеки, видела недовольный взгляд Клары, оторвавшийся от тетради, видела ее профиль, который светлым пятном выделялся на темной зелени тяжелых портьер. Она диктовала «и благодарим Вас за Ваше доверие» и чувствовала, что эта диктовка, эта ученица за изящным письменным столом времен Иосифа I в заполненной ценными книгами библиотеке придают ей самой значительность. Сидя в своей комнате с жалкой мебелью и механически повторяя фразу «и благодарим Вас за Ваше доверие», Елена ощущала боль, причину которой она не хотела знать, потому что тогда не смогла бы ее вынести. Елена Лётц швырнула тетрадь в угол; достав ведро и тряпку, она начала протирать окна в своей комнате. Сначала тряпка была слишком сухой, потом стала слишком мокрой. Елена спрыгнула с подоконника, она плохо рассчитала прыжок и попала одной ногой прямо в ведро с водой. Плача от ярости, она скомкала старые газеты, ведь считалось, что газетной бумагой прекрасно протирать стекла. Но и тут она сделала что-то неверно, стекло становилось все более мутным, грязные потеки на удивление быстро высохли и проступили в виде серых меандров[19]. Елена оставила все как есть, попыталась подготовиться к завтрашним урокам, но не могла сосредоточиться, тогда она прямо в одежде улеглась на кровать. Постепенно она успокоилась, решила, что Клара скоро снова позовет ее. Вечером она собралась навестить брата, хотя и знала, что Юлиус не любит неожиданных визитов. Его не было дома. Со смешанными чувствами она отправилась к сестре Элле.

— Что-то тебя давно не было видно, — сказал ее свояк Отто, но по его тону не было заметно, что он сожалеет об этом. — Ты не приходила к нам по какой-то важной причине? — спросила Элла быстро и с любопытством. Елена отрицательно покачала головой, она знала, ее старшая сестра все еще надеется, что она выйдет замуж.

Елена присела на краешек стула. Она ничего не хотела говорить о Кларе, ни единого слова. Восьмилетний Феликс принес свои школьные тетради и показал безукоризненно выполненные задания с безукоризненными оценками. Он забрался к Елене на колени, ожидая ее похвалы. «Какой он упитанный, — подумала Елена, — и какой послушный». Раньше это никогда не бросалось ей в глаза.

— Он что, не носит кожаных штанов? — неожиданно спросила она свою сестру.

— Нет, — ответила Элла удивленно, — кожаные штаны — это негигиенично.

Отто поинтересовался, оставят ли ее работать в коммерческом училище на будущий год. Елена пожала плечами.

— Так или иначе, у тебя плохие перспективы, дорогая свояченица, — с удовлетворением констатировал Отто. — Я располагаю информацией и могу сказать тебе по секрету, что с будущего года к специальному налогу для бессемейных, введенному на период кризиса, прибавится еще и дополнительный сбор, к тому же немалый.

— Проживу как-нибудь, — сказала Елена.

Элла уселась с пяльцами у торшера, в котором горела лишь одна лампочка. Одной рукой она втыкала иголку в канву, а другой перед глазами держала лупу.

— Снова вышиваешь гобеленовую сумочку? — спросила Елена.

— Снова, — ответил Отто за свою жену. — За них хорошо платят. Туристы от этих сумочек без ума.

— Элле не стоило бы портить глаза, — сказала Елена.

— Элла сама так хочет, — холодно сказал Отто. — Не правда ли, Элла?

Элла не ответила.

— Правда, — сказал Отто.

Они сидели и молчали. Элла отложила пяльцы, чтобы уложить ребенка. Феликс без возражений отправился спать. Когда они вышли, Отто придвинулся к Елене поближе.

— Тебе следовало бы подстраховать себя, — сказал он. — Как-нибудь подстраховать. С твоими знаниями ты могла бы работать и секретаршей. Поинтересуйся. Пошли письма по объявлениям. Даже если ты сто раз напишешь напрасно, когда-нибудь тебе повезет. И прежде всего не забудь отослать автобиографию. От руки. У тебя же безупречная биография, не так ли?

Отто Хейниш с усмешкой смотрел на растерявшуюся, не знающую ответа Елену.

— Если я, человек с немалым профессиональным и жизненным опытом, даю тебе такие советы, — продолжал он, — то лишь для твоего же блага, дорогая Елена. Я вижу свой долг в том, чтобы помочь неопытной молодой женщине моими знаниями. Кроме того, прости мне мою откровенность, я был бы не в состоянии поддержать тебя материально. У меня жена и ребенок, а времена сейчас плохие.

Как будто подгоняемый заботами, он начал ходить взад и вперед. Елена догадывалась, как обстояли дела с расходами Отто на Эллу, она догадывалась, что ее сестра не по собственной воле часами прижимала лупу к уставшим от напряжения глазам или зарабатывала себе боль в плече, вывязывая сложные узоры. Но она, Елена, в этот момент не хотела слышать о плохих временах и собственном неопределенном будущем, не хотела обсуждать эту опостылевшую тему, ей хотелось только одного, вернуться бы назад, к Кларе, в ее красивый, добротный дом, где ни в чем не было недостатка: она хотела сидеть с Кларой на белых лакированных стульях в саду, беседуя о приятных вещах, и чтобы вокруг них суетилась бы Агнес, хотела ехать в темно-зеленом автомобиле Артура Гольдмана, слышать не брюзгливый голос Отто, а веселый голос Клары, говоривший: «Ну, Елена, что мы будем делать сегодня?» Ей так хотелось этого, не может быть, чтобы все кончилось, не может быть.

— Неужели ты не способен хоть раз, один-единственный раз увидеть в жизни и положительные стороны, Отто, — сказала Елена тихо.

Отто Хейниш остановился и, неприятно пораженный, посмотрел на свою свояченицу, удивляясь наивности ее требования.

— Наш уважаемый президент, — начал он поучающим тоном, — заявил, правда, что в Австрии, сердце Европы, царят покой и мир и живущие здесь находятся в большей безопасности, чем в некоторых других странах. Прекрасные слова. Вопрос лишь в том, соответствует ли это действительности? Разве одно то, что у нас с марта 1934 года есть новая конституция и мы теперь не республика, а федеральное государство, гарантирует нам внутриполитическую безопасность? Кто может утверждать, что лишенные власти социалисты действительно не имеют больше никакой власти? Правда, их движение сейчас находится на таком же нелегальном положении, как и движение нацистов. Это провоцирует опасные акции протеста. А коммунисты, тоже объявленные вне закона, вербуют себе новых приверженцев в рядах красных, разочарованных поражением своей партии. Преследования евреев и нацистские волнения в университетах, опасные противоречия в верфербандах. Почитай-ка газеты, нужно уметь читать и между строк. Елена, я сомневаюсь, что ты это делаешь.

— Я не покупаю газет, — сказала Елена устало.

— Вот как. Значит, ты не покупаешь газет. Как же ты будешь бороться за существование, если ты не получаешь информации? Откажись от всего другого. К чему тебе красный берет, к чему? Еще хуже ты разбираешься во внешней политике, не так ли? Господин Гитлер заявил в мае, что у него нет намерения аннексировать Австрию. Конечно, нет, пока еще нет, он же должен сначала вооружиться, этот добряк. Так же, как его тайный друг Муссолини. Мы возлагаем на него такие большие надежды, а он уже дошел до того, что способен напасть на несчастную Абиссинию. С маленькой войны начинаются большие. Лживое заявление, гарантирующее Австрии независимость, это пролог так называемого присоединения к родине, к рейху. Боюсь, Елена, я прав, как это ни печально.

Отто Хейниш снова сел, казалось, он совершенно обессилел.

«Вероятно, он действительно обеспокоен, — размышляла Елена. — Может быть. Он же мужчина».

— Ну вот, Елена, — сказал Отто, — так обстоят дела. Теперь ты понимаешь, почему я так озабочен твоим положением? По статистике уровень безработицы снижается. Смех да и только! Больше безработных, снятых с пособия, больше неучтенной молодежи, это искажает правильную картину. В качестве помощи нуждающимся — раз в месяц бесплатно гуляш, который раздает Федеральная армия. Прекрасное сочетание. Вышивальщицы Petit-Point[20] получают за работу на дому пять грошей в час.

Отто Хейниш прервал свою речь и откашлялся.

— Моя жена, — добавил он после паузы, — получает, конечно, больше.

«Надеюсь, он наконец закончил, — подумала Елена. — Мне нужно задать ему еще один вопрос».

— Отто, — спросила Елена Лётц, — что происходит с нищими, которых хватают во время облавы?

— Что с ними может произойти, — ответил ее зять пренебрежительно. — Их отправляют туда, где им место. В исправительный лагерь. Там они наконец научатся работать. Строительство дорог, каменоломни. Если они ведут себя, как полагается, то через некоторое время их снова выпускают. А если нет, то они остаются там на неопределенное время. Преступники, те остаются там.

— Преступники, — повторила Елена.

— К сожалению, я не могу впустить вас к госпоже Вассарей.

Агнес стояла в дверях, которые вели от деревянного коридора в квартиру Клары. Казалось, она полна решимости охранять вход.

— Но ведь совсем недавно я бывала здесь каждый день, ты же это знаешь, — настаивала Елена Лётц. — Я хочу только узнать у Клары, как она себя чувствует.

— Госпожа Вассарей нездорова, — сказала Агнес, не глядя на Елену.

— Как долго может продлиться ее недомогание? — уныло спросила Елена.

— Я не знаю, — ответила Агнес. Из открытой кухни было слышно, как клокочет, выкипая, вода. — Извините, — сказала Агнес и захлопнула дверь.

Елена медленно обернулась. Она знала, что сзади в замочную скважину за ней подглядывает Мария Грабер. Все же она надеялась, что Агнес выйдет снова и позовет ее, но этого не случилось. На лестнице Елена встретила молодого человека, которого она еще ни разу не видела в этом доме. Среднего роста, крепко сбитый, он быстро поднимался по ступенькам. Его одежда была поношенной и грязной, в глаза бросались густые рыжие волосы, лицо было невыразительным, но удивляло резким, нетипичным для рыжеволосых темным загаром. Он нес туго набитый выцветший рюкзак, поэтому ему пришлось прижаться к стене, чтобы пропустить Елену.

— Добрый день, — сказал он. Елена тоже поздоровалась.

— Наконец-то ты пришел, — услышала Елена голос Марии Грабер, — мы уже ждем.

Молодой человек стал быстро подниматься, одолевая сразу по две ступеньки, в деревянном коридоре он даже побежал. Уходя, Елена услышала еще, как они громко, перебивая друг друга, поздоровались.

Елена не знала, придет ли она сюда еще когда-нибудь; поэтому по дорожке, ведущей от дома к воротам, она шла медленно, вглядываясь во все вокруг. Ощущала прохладную тень высоких елей, чувствовала светлый гравий под подошвами своих туфель. Смотрела на широко раскинувшиеся кусты диких роз, ломкий терн, белые звездочки жасмина. Она видела беспорядочное буйство летнего сада, который так любила Клара, который поэтому любила и она. Среди зелени мелькнула тоненькая фигурка Лоизи, он собирал в корзину сухой хворост. Заметив Елену, он подбежал к ней.

— Меня не пускают больше к Кларе, — сказал он.

— Меня тоже, — ответила Елена.

Лоизи, который был босиком, зажимал маленькие камешки между пальцами ног, приподнимал их, и они снова шурша сыпались на дорожку.

— Я кое-что знаю, — сказал он.

— Ну, что? — спросила Елена.

Лоизи помолчал и вывернул карманы брюк. Из них выпало что-то непонятное. Лоизи ждал.

— Ах, вот оно что, — сказала Елена и дала ему желаемую монету.

— Польдо Грабер вернулся, — объявил Лоизи.

Елену Лётц все-таки еще раз позвали к Кларе Вассарей. Но не так, как она ожидала.

Однажды вечером у нее появилась Агнес. Без передника и деревянных башмаков, в неумело перешитом платье с Клариного плеча Агнес выглядела незнакомой. Она заметила замешательство Елены и сказала:

— Это я, Агнес, — старательно вытерла ноги и прошла за Еленой в комнату.

Она отказалась садиться, а осталась стоять посреди комнаты.

— Вы должны снова прийти к нам, — сказала она.

— Тебя послала госпожа Вассарей? — спросила Елена, пытаясь скрыть свою радость.

— Нет, — ответила Агнес, — и все же приходите. Ей плохо.

У Елены Лётц вертелась на языке тысяча отговорок, но она ничего не возразила в ответ. Сказала только:

— Тогда завтра как всегда, после уроков в училище.

Агнес не согласилась.

— Я думала, — сказала она, — вы пойдете со мной прямо сейчас.

Елена не задавала больше никаких вопросов. Не говоря ни слова, она собрала маленький чемодан. Когда она стала класть туда книги для занятий стенографией, Агнес заметила, что они не понадобятся.

До Клары они добрались уже затемно. В библиотеке еще горел свет. Агнес приложила палец к губам, осторожно нажала на ручку двери. Клара сидела за столом и писала. Она была в домашних тапочках и элегантном платье. Похоже было, что она собиралась отправиться куда-то, но в последний момент передумала. Спустя некоторое время она подняла голову.

— А, это ты, Агнес, — сказала она. — Я тебя уже искала. Ведь у тебя сегодня не выходной. Привет, Елена. Где ты пропадала? Почему ты не известила меня, если по каким-то причинам не могла приходить ко мне? Тебе повезло, что ты меня застала. Артур хотел пойти со мной в театр. В последний момент я вспомнила, что должна написать важное письмо. Он пошел один, бедняга.

Елена Лётц подошла к Кларе поближе. Она хотела все объяснить, оправдаться. Она не хотела слушать от Клары упреки, тем более несправедливые. Но тут она вспомнила, о чем говорила по пути сюда Агнес: «Она ведет себя странно, ее нельзя волновать».

— Извини, — сказала Елена. — Агнес сказала мне, что твой муж еще не вернулся. Если ты не против, я останусь у тебя.

— Конечно, оставайся, если тебе это доставит удовольствие, — ответила Клара рассеянно, продолжая писать. — Завтра во второй половине дня мы займемся чем-нибудь вместе.

Елена Лётц не знала, что сказать. Она чувствовала, что эта равнодушная женщина за письменным столом становится ей все более чужой. Она хотела, чтобы ее кузина снова стала той Кларой, которую она, как ей казалось, знала, которую она понимала. Агнес все еще была в комнате. Она стояла там, куда не достигал свет лампы, молчала и не двигалась с места, казалось, она хочет убедиться, что Елена правильно обращается с ведущей себя так странно Кларой Вассарей.

— Я остаюсь здесь не потому, что мне это доставляет удовольствие, — попыталась объяснить Елена и тут же поправилась:

— То есть, конечно, я с удовольствием у тебя останусь. И прежде всего потому, что мне хочется помочь тебе своим присутствием, может быть, я смогу отвлечь тебя, я сама не знаю, Клара.

Клара обернулась. Она продолжала держать перо в руке, показывая, что ей мешают заниматься важным делом.

— Я не знаю, почему ты считаешь, что тебе нужно помогать мне, отвлекать меня, Елена. В чем помогать? От чего отвлекать? Со мной все в порядке. Виктор прислал телеграмму, у него возникли какие-то осложнения в заключении договора, так что он задержится еще на две недели. Я знаю, что если договор будет подписан, то это означает для него большой личный успех. Чего еще я могу пожелать? Я как раз пишу ему письмо. Я пишу ему, как я им горжусь. Пишу, что ему не надо беспокоиться обо мне. Я просто подожду еще две недели. Это ведь неважно. Важен лишь он. И его успех. Я должна сейчас же дописать это письмо. Агнес, пожалуйста, приготовь комнату для фрейлейн Елены. Это очень трогательно с твоей стороны, Елена, правда. — Клара помолчала и улыбнулась Елене с дружелюбным, отсутствующим выражением лица. — Но ты напрасно думаешь, что у меня что-то не в порядке.

— Два часа назад, — сказала Агнес тихо, когда они вместе с Еленой вышли из комнаты, — она вела себя совсем по-другому. Лежала в своей постели и не говорила ни слова. Это с ней со времени той поездки за город.

На следующий день пришел Артур Гольдман, он обрадовался, увидев Елену.

— Хорошо, что вы заботитесь о ней, — сказал он.

Елена заметила, что состояние кузины, по крайней мере сейчас, не внушает ей особого беспокойства, ведь вчера вечером Клара совсем было собралась отправиться с Артуром в театр, Гольдман ответил на это, что его даже не было в Вене.

Они озадаченно взглянули друг на друга. Неожиданно в комнату вошла Клара, неся большую корзину.

— Через полчаса у нас будет пикник в саду, — сказала она. — Не опаздывайте. Я должна еще переодеться.

Они молча сидели в гостиной, им было слышно, как Агнес хлопотала на кухне, потом она побежала в подвал и вернулась с фруктами и бутылками. Вытащила из буфета тарелки и приборы, из бельевого шкафа большую скатерть и салфетки. Она действовала еще проворнее, чем обычно.

— Подожди, я тебе помогу, — сказала Елена, которая не могла больше вынести молчаливого ожидания.

Она поставила бокалы на поднос, чтобы отнести их на кухню, но по дороге оглянулась на Артура Гольдмана. Тот сидел, повернувшись к ней спиной, в своей обычной позе, как всегда слегка сутуля плечи, как всегда немного откинув назад начинающую седеть голову, в своей обычной позе ожидания, готовый быстро и достойно встретить любую угрозу.

«И сегодняшнюю, — подумала Елена, — угрозу того, что Клара вовсе не придет, что мы будем сидеть одни на этом дурацком пикнике, потеряв всякую надежду дождаться ее, и все другие угрозы, которые будут сыпаться на него во все большем количестве, и отразить их все он уже не сумеет». Елена забыла о подносе, она опустила руки. Поднос наклонился, рюмки упали на пол. Две из них с резким звоном разбились. Артур Гольдман вскочил.

— Не дотрагивайтесь до осколков, Елена, — предостерег он, — это опасно. Позвольте, я все сделаю сам.

Появилась Агнес с метлой и совком. Артур забрал их у нее.

— Бывает, — сказал он.

— Со мной, — ответила Елена Лётц.

Подушки, обычно лежавшие на плетеных креслах, были теперь разложены вокруг скатерти. Траву наконец скосили, она была короткой и сухой. Густая тень от лесного бука ложилась на тарелки, снедь и напитки. Артур и Елена стояли в ожидании. Агнес с пустой корзиной в руках проверяла, все ли она принесла. Издалека был слышен голос Розы Брамбергер, внушавший Лоизи не приходить домой слишком поздно. Было жарко, ни ветерка. Сильный запах цветущей рядом бузины перекрывал запах снеди. Капустницы, лимонницы, павлиноглазки и бабочки-адмиралы, нигде не садясь, порхали по саду, летали над площадкой для пикника. Елена размышляла, как под благовидным предлогом отказаться от вина в такую жару. Артур Гольдман вытащил в третий раз свои карманные часы. Прошло уже полчаса. Клара не появлялась. Вдруг все услышали, как она зовет Агнес. Стуча башмаками, Агнес побежала в дом. Елена Лётц и Артур Гольдман уже не надеялись, что Клара придет. Но она появилась, в шортах и полосатой кофточке с большим вырезом на спине, рядом с ней шла Агнес, тащившая переносной граммофон с пластинками.

— Извините, — сказала Клара, — у меня никак не получалась прическа. Давайте-ка устроимся поуютнее. Какой восхитительный день! Агнес, садись с нами. Будь так добра, налей всем и предложи закуски. Если Артур не захочет позаботиться о музыке, то граммофоном займешься ты. Передник тебе ни к чему, сними его. Где Лоизи? Может быть, его мать разрешит ему побыть с нами.

— Лоизи нет дома, — сказала Елена.

— Жаль, — заметила Клара, — чем больше народу, тем веселее пикник. Садитесь же. Давайте наслаждаться летом. У нас так много времени. Ведь правда, я хорошо придумала с пикником?

Елена Лётц посмотрела на Артура Гольдмана. Он молча сел. Елена опустилась прямо на траву.

— Спасибо за твою подушку, — сказала Клара и потянула к себе подушку Елены.

Агнес, стоя на коленях, наполняла тарелки и бокалы. Потом она покрутила ручку граммофона и завела пластинку.

— Громче, — потребовала Клара.

«Так было в Сан-Суси, все и теперь, как прежде», — пел певец высоким тенором в неторопливом ритме английского вальса. Елене удалось вылить вино из своего бокала так, что Клара этого не заметила. Агнес подлила ей еще. Артур Гольдман наблюдал за происходящим с едва заметной улыбкой. Сам он ничего не пил. Агнес тоже. Лишь Клара выпила все до капли.

— Я умираю от жажды, — сказала она и вновь протянула Агнес свой бокал.

— Выпей воды, если хочешь утолить жажду, — сказал Артур.

— Потом, — ответила Клара.

Розовая ветчина на серебряном подносе постепенно заветривалась, меняя свой цвет. Ни у кого не было аппетита.

— Боже мой, какие же вы скучные, — сказала Клара.

«Не спрашивай, куда иду я, не спрашивай, зачем», — пел граммофон.

Алоиз Брамбергер прошел мимо с граблями и стал что-то делать невдалеке от них. Через несколько минут он удалился, но вскоре появился снова с большой краюхой засохшего хлеба и принялся ожесточенно, хотя и не без труда, жевать ее. Дожевав до конца, он исчез.

Клара лежала, вытянувшись, на двух подушках. Артур Гольдман наклонился к ней и негромко сказал, что ему нужно вернуться назад, в контору, она отпустила его вялым движением руки. Ее глаза были закрыты. Елена уже не пыталась скрыть, что выливает вино.

— Я хорошо вижу, что ты делаешь, — сказала Клара.

— Извини, — ответила Елена испуганно. Клара села.

— Тебе не за что извиняться. Мне хотелось, чтобы всем было у меня хорошо. Каждый может делать то, что пожелает. Да, да. Именно то, что пожелает. А теперь я хочу спать. Под музыку. Сделай граммофон немного потише, Агнес. Так, достаточно.

Елена не знала, действительно ли Клара спит. Та лежала, расслабившись, закинув руку под голову, рот с влажными губами слегка приоткрыт. Она выглядела, как ребенок, лишенный матери, как любящая, лишенная любви. Елена придвинулась поближе к кузине, стараясь, однако, не касаться ее.

Агнес жестами объяснила, что в доме ее ждет работа. Елене хотелось прикрыть салфеткой ветчину, на которой копошились мухи с жесткими ножками. Но у нее не было желания двигаться. Когда пластинка кончилась, она не завела новую. Вдруг Елена почувствовала, что к ней под юбку заползли муравьи, она поспешно провела рукой по бедрам, и вытащив руку, обнаружила, что к пальцу прилипло раздавленное насекомое. Форма у него была странно неуклюжей. Видимо, она задела его ладонью. «Будем надеяться, что эта гадость уже мертва», — подумала Елена. Чтобы быть уверенной до конца, она раздавила насекомое ногтем указательного пальца. С отвращением смахнула трупик в траву. Не удержавшись, громко чихнула. Клара открыла глаза.

— Мы остались с тобой вдвоем, — сказала она. Елена кивнула. — Тоже хорошо, — сказала Клара.

Позже Елена Лётц не могла точно сказать, хотя буквально измучилась, вспоминая, произошла ли встреча с Польдо Грабером, имевшая такие тяжкие последствия для Клары, потому что Клара услышала или потому что Клара увидела его. В конечном счете это было неважно, она не смогла бы разминуться с ним ни в день пикника, ни позже. Как бы то ни было, Елена запомнила, что Клара, которая полусидела, полулежала, внезапно вскочила, подбежала к буку и остановилась там, скрытая стволом дерева. Казалось, она наблюдает за чем-то, происходящим в той части сада, которая была отгорожена лишь низким кустарником. Сначала она сделала Елене знак замолчать, потом, отчаянно жестикулируя, заставила подойти ближе.

Ничего другого не сохранила Елена Лётц в своей памяти так ясно, так до осязаемости отчетливо, как эту картину: маленькая лужайка, созданная самой природой между деревьями и кустами, бесформенная и узкая; до нее не доставала тень, она была вся залита светом безоблачного летнего дня. На лужайке молодой, сильный мужчина в ярко-синей майке с лямками на широких плечах, мускулистые ноги совершенно голые. Молодой человек делает стойку на руках с переворотом, потом еще одну, застывает вверх ногами, потом идет на руках, встает на голову и, подогнув ноги, соскальзывает на землю. Из стойки стоя он делает быстрое, кажущееся опасным сальто и как будто чудом снова оказывается на ногах. Он наклоняется назад, все ниже, пока не касается кончиками пальцев травы, потом упирается ладонями и снова встает на руки. Прозрачный, как вода, пот катится тонкими ручейками по его смуглой коже, красной медью отливают волосы над светлой зеленью лужайки. Он несколько раз повторяет упражнения в произвольном порядке, потом останавливается, закрывает глаза, делает несколько глубоких вдохов. Лишь теперь видна надпись на его майке, золотыми блестками наискосок вышито «Цирк Мирано».

Клара, как в трансе, отошла от своего бука. Когда молодой человек закончит свои упражнения, он непременно увидит ее. Елена Лётц знает, кто этот юноша, она знает, что Клара недолюбливает его семью, доставляющую ей одни неприятности, что она должна невзлюбить и его. Как неловко, если Клара, не подозревая, кто он такой, вдруг заговорит с ним, этого от нее вполне можно ожидать. Елена Лётц прижимается к стволу дерева, она ни в коем случае не желает, чтобы ее видели, не желает оказаться замешанной в этой запутанной, почти гротескной ситуации; в то же время она знает, что следует как-то предостеречь Клару. Елена медлит на секунду дольше, чем нужно. Потому что Клара уже выходит на лужайку, молодой человек поднимает голову, он поражен и одновременно — этого нельзя не заметить — довольно сильно смущен. Ясно, он и понятия не имел о пикнике поблизости. Тем не менее он, кажется, сразу же догадывается, кто перед ним, потому что не здоровается, а говорит:

— Извините.

Клара негромко смеется и подходит к нему ближе.

— Это мне следует извиняться, — говорит она. — Я помешала вам. Кто вы и как вы оказались в моем саду?

Молодой человек делает что-то вроде поклона, говорит:

— Грабер, — и выпрямившись, еще раз: — Польдо Грабер.

Тихим голосом он добавляет:

— Я снова живу здесь. У матери.

Если Клара поражена, неприятно поражена, то по ней этого невозможно заметить. Она с любопытством спрашивает:

— Вы артист? Вы работаете в цирке?

Помедлив, Польдо Грабер отвечает «да», он проводит рукой по своим кудрявым волосам и, кажется, чувствует себя неловко в своей синей майке.

— Идемте, — говорит Клара быстро, — идемте к нам, вы должны рассказать нам о цирке.

Клара поворачивается и не идет впереди него к месту пикника, а бежит. Польдо Грабер медленно следует за ней. Елена Лётц все еще стоит, прислонившись к стволу бука. Лишь чуть погодя она следует за ними.

Клара говорила и спрашивала, спрашивала и говорила, ее интересовало многое. Польдо Граберу нелегко было ответить на все вопросы. Цирк, в котором он работает, — маленький, один из тех, что дают представления в провинции, настоящий бродячий цирк, рассказывал он, запинаясь. Теперь вот решили попробовать выступить в большом городе, в одном из районов на окраине, с дешевыми билетами. Цирк будет здесь четыре недели, а так как ему, Польдо, порядком надоел жаркий, душный цирковой вагончик, он на это время поселился у матери. Польдо Грабер часто останавливался, чтобы найти нужное слово; закончив свой рассказ, он взглянул Кларе в лицо. Та сказала взволнованно, что жить так, как он, должно быть чудесно.

— Да, вы правы, — ответил Польдо и тут же оговорился: — Но в такой жизни есть и некоторые недостатки. Например, то, что нельзя жить там, где хотелось бы.

Елена молча слушала. Ни Польдо, ни Клара не обращали на нее никакого внимания. Когда Клара положила Польдо ветчину на тарелку и налила ему вина, Елена спросила, не позвать ли Агнес.

— Зачем? — холодно спросила Клара, Агнес ей не нужна.

Постепенно Польдо оттаял. Теперь он говорил, не дожидаясь вопросов, рассказывал, что был раньше каменщиком, но в строительном деле работы для него находилось все меньше, под конец он перебивался случайными заработками, пока не лишился и их. Не питая особых надежд, он справился в цирке, не найдется ли для него работы, и она нашлась.

— И вот теперь вы артист, — сказала Клара, на которую его рассказ явно произвел впечатление. — Когда начнутся представления в цирке? Я приду туда посмотреть.

Польдо Грабер сначала ничего не ответил.

— Знаете, — произнес он наконец, — собственно, я пока еще не артист. Мне нужно еще много тренироваться. Но я добьюсь своего и, может быть, уже скоро. Пока я монтирую оборудование: устанавливаю клетки для хищников, убираю их с арены, все в таком роде. Естественно, в униформе. Еще я помогаю подвешивать канаты и трапеции, это довольно большая ответственная работа.

— Понятно, — ответила Клара и кивнула. — Мирано, — добавила она затем, — какое красивое название.

— Может случиться так, — сказал Польдо, не поднимая глаз от тарелки, — что во время гастролей здесь кто-нибудь из артистов заболеет. Такое уже случалось. Если мне предложат его заменить, а в группе гимнастов я мог бы это сделать, я скажу об этом вам, госпожа Вассарей.

Эти слова дались Польдо Граберу с трудом. Теперь он поднял глаза на Клару. Она тоже посмотрела на него, в ответ он изобразил на лице улыбку, которой улыбались обычно цирковые артисты, кланяясь в опьянении от успеха восторженной публике при звуках заключительного марша.

— Я буду ждать вашего выступления, господин Грабер, — сказала Клара.

— Польдо, — поправил ее Польдо Грабер.

— Ну хорошо, Польдо, — согласилась Клара. При этом ее голос звучал не так, как обычно.

Грабер встал. Он, казалось, размышлял о чем-то. Потом он сказал:

— Если я вдруг понадоблюсь вам, я имею в виду для какой-нибудь работы по дому, я ведь, знаете ли, и в технике тоже хорошо разбираюсь, я все для вас сделаю.

— Дайте-ка мне подумать, — сказала Клара. — Да, у меня есть одно желание. Мне хотелось бы, чтобы снова заработал фонтан. С тех пор как я живу здесь, я мечтаю, что в один прекрасный день увижу воду, взмывающую к ветвям деревьев, а потом падающую обратно в поросший мхом бассейн. Но мой муж говорит, что фонтан нельзя починить. Наверное, он прав.

Польдо Грабер ничего не ответил на это.

— Ну, тогда до свидания, — сказал он.

Клара не смотрела ему вслед, когда он уходил.

— Какой необычный день, — сказала она Елене. — Ты не находишь?

Елена Лётц оставалась в доме Клары до тех пор, пока не вернулся Виктор Вассарей. Впрочем, делать это смысла не имело, потому что Клара не проявляла к ней практически никакого интереса. Постепенно Елена начала понимать загадочные намеки своего брата Юлиуса.

О занятиях стенографией Клара больше речи не заводила. Когда же Елена сама напомнила ей об этом, то она заявила, что тех знаний, что у нее есть, вполне достаточно для ее целей. Теперь Клара еще больше времени проводила в саду. С тех пор как у Елены начались каникулы, она находилась с кузиной и до обеда, но Клара часто просила ее о чем-нибудь, чтобы удалить от себя. Елена выполняла эти поручения без возражений. Часто она была близка к тому, чтобы сбежать: не потому, что Клара относилась к ней недружелюбно, а потому, что та просто не обращала на нее никакого внимания. Но Елена считала, что ей следует присматривать за Кларой, и пыталась скрыть от себя самой собственную беспомощность. Когда она знала, что Клара в саду, то она открывала все окна в доме и прислушивалась к звукам, доносившимся снаружи. Иногда до нее издалека доносился голос Клары и вторивший ей голос Польдо Грабера. Тогда она бежала к окну, из которого лучше были слышны голоса, но о чем идет речь, было не разобрать. Обязательно приходила Агнес, вставала возле Елены и прислушивалась вместе с ней.

Когда в гости к Кларе приходил Артур Гольдман, она оставалась в доме, и все шло как обычно.

В отношении Клары к Лоизи Брамбергеру, неизменно терпеливом и доброжелательном, стали проявляться признаки охлаждения. Теперь она, чего раньше никогда не бывало, время от времени отсылала его от себя. Он быстро смекнул, что на горизонте появился конкурент, и задался целью превзойти этого конкурента в ловкости, гибкости и артистизме. На старом мешке из-под картошки он тренировал кувырки вперед и назад, держал в течение пяти минут свечку и делал мостик, пока его лицо не становилось багрового цвета. Он уже мог сто двадцать четыре раза прыгнуть, не сбиваясь, через скакалку, шестьдесят пять раз подбросить в воздух и снова поймать шпульку от дьяболо[21]. Мальчик скрывал свои упорные тренировки от Клары, а синяки и шишки — от своей матери. Когда у него появилась уверенность, что он дошел до совершенства, Лоизи решил дать представление.

Был один из тех редких часов, когда Клара терпела Елену возле себя. Погода была пасмурной, они сидели на краю лужайки. Клара листала журналы, невпопад отвечая Елене, которая пыталась завязать разговор. До обеда пришла телеграмма, в которой Виктор сообщал, что приедет завтра.

— Я безумно рада, — заявила Клара и лишь кивнула головой в ответ на сообщение Елены о том, что та вернется вечером в свою квартиру.

Из кустов вынырнул Лоизи. На нем были только спортивные трусы из черного сатина, свою тощую грудь он раскрасил синим мелом. Поперек шла неразборчивая надпись желтыми буквами. За собой он волочил мешок из-под картошки. Не говоря ни слова, он расстелил его перед Кларой и Еленой.

По первым кувыркам Клара еще не поняла, что перед ней демонстрируется часть артистического номера, она лишь мельком оторвалась от чтения. Лишь когда тощие ноги Лоизи появились над краем журнала, слегка подрагивая оттянутыми носками, и несколько минут сохраняли такое положение, она опустила журнал.

— Свеча, — задыхаясь, просипел Лоизи, глаза его были широко открыты, — без поддержки.

Чтобы доказать это, он поднял вверх одну руку и не удержал равновесия. Тут Клара расхохоталась в первый раз. Лоизи решил прервать вольные упражнения, он вытащил из мешка скакалку. Между двадцать седьмым и двадцать восьмым прыжком сбился со счета, сказал двадцать девять, хотел исправить ошибку, сделав прыжок назад. Но по инерции махнул скакалкой перед собой, и прыжок не удался. Лишь рискованный перенос центра тяжести спас его от падения. Тут Клара засмеялась во второй раз. Когда же Лоизи заявил, что теперь ему придется начать все сначала, она сказала, что прыжков уже достаточно. Красная резиновая шпулька почему-то никак не желала его слушаться. Она не держалась на шнуре, провисавшем между двумя короткими палками, которые Лоизи лихорадочно сдвигал и раздвигал, а спрыгивала с него, как будто ее подталкивали злые духи. Когда Лоизи удалось наконец натяжением шнура подкинуть шпульку вверх, то он не сумел подхватить ее, и она снова упала на землю. Отчаявшийся Лоизи признался, что натер шпульку смальцем, надеясь, что это поможет ему улучшить результат. Теперь, в третий раз, Клара смеялась особенно долго. Она никак не могла остановиться. Лоизи сначала молча стоял перед ней, потом стал стирать синий мел с груди. От этого руки у него посинели, некоторое время он разглядывал их. Потом решился на последний номер.

Он удался ему великолепно. Это был мостик, лучше не бывает. Именно в тот момент, когда он, как и было положено, просовывал голову между рук, Клара встала. Потому что внезапно послышался какой-то шум. Необычный шум, который до сих пор не раздавался в этом саду. По дорожке к ним шел Польдо Грабер. Он был в белой рубашке и выглядел торжественно.

— Пойдемте, — сказал он Кларе, — я должен вам кое-что показать.

Елена со своего стула, а Лоизи через треугольник своих широко расставленных ног, увидели, что Клара без единого слова, но с какой-то затаенной торопливостью последовала за Польдо Грабером. Глядя, как они уходят, полускрытые листвой кустов, Елена по направлению вдруг поняла, куда они отправились, до Лоизи же постепенно дошло, что его представление закончилось. Елена взяла Лоизи, уже снова стоявшего прямо, за руку, и они пошли следом. Так они оказались у фонтана, где Клара стояла рядом с Польдо и смотрела на воду, поднимавшуюся к ветвям деревьев и падающую затем в поросший мхом бассейн.

Прощание Клары с Еленой было недолгим, почти небрежным.

— Мы обязательно увидимся, — сказала она, слегка прикоснувшись губами к ее щеке.

Примерно через три недели Елена Лётц в дополнение к щедрому гонорару от Виктора Вассарея получила открытку с видом отеля «Империал» на острове Раб, жемчужине Адриатики. Надпись, набранная мелким шрифтом, сообщала об удобствах гостиницы, комфорте, ее международной известности, субтропическом саде, развлечениях на море; ниже Елена прочитала строки, написанные угловатым почерком Клары: «Виктор настоял на том, чтобы я поехала с ним отдыхать. Здесь просто замечательно. Как же теперь быть с моей стенографией?»

На этом прервались личные отношения Елены Лётц с ее кузиной Кларой. Елена и на следующий год получила часы в коммерческом училище. Позже она была принята на ставку, и ей уже не нужно было заботиться о средствах, необходимых для удовлетворения ее скромных потребностей.