Фарфоровое лето

В первой половине августа 1933 года стояла страшная жара. Она закончилась внезапно разразившимся ураганом. Ураган наделал много бед по всей Австрии, частично уничтожил зреющий урожай. Одиннадцать человек было убито молнией, двое из них в Вене.

Двадцатичетырехлетний Юлиус Лётц, защитивший год назад диссертацию по философии, а шесть месяцев назад благодаря некоторой протекции и счастливой случайности поступивший на службу в Министерство образования, получил дополнительно к праздничному дню Вознесения Марии еще два выходных, на которые он никак не рассчитывал. Все дело было в том, что начальник считал его дельным специалистом, а также занимательным собеседником и приятным человеком. Юлиус Лётц решил провести эти три дня в окрестностях Зальцбурга. И вот он сидел в скором поезде Вена — Зальцбург в купе второго класса, одетый по-спортивному, в новых бриджах и английском кепи. Над ним на багажной полке лежал светлый чемодан из свиной кожи, и когда он вспоминал о том, во что обошлась эта покупка, ему становилось стыдно. Юлиус взял с собой пару газет, но их содержание мало занимало его. Внутриполитические события по-прежнему определялись шумным самороспуском парламента весной; больше чем когда-либо ощущалась угроза уничтожения демократии, уже строился концентрационный лагерь по немецкому образцу для противников правительства. С тех пор, как НСДАП[11] была запрещена в Австрии, а некоторые видные нацистские лидеры высланы из страны, террор нацистов все больше усиливался; жалкие полумеры не могли изменить бедственного положения безработных; экономика, спотыкаясь, шла от кризиса к кризису. Юлиус с неприятным чувством отложил газеты на соседнее сиденье. Культурная жизнь Вены летом не радовала разнообразием, большинство театров было закрыто. На фестивале в Зальцбурге в тот день давали премьеру оперы Рихарда Штрауса. Юлиус с удовольствием послушал бы ее, но такие дорогостоящие предприятия были ему не по карману.

Он с облегчением думал о том, что в ближайшие три дня ему не придется носить значок той организации, в которой по инициативе канцлера должны были объединиться все граждане страны, поддерживающие правительство и выступающие за независимую Австрию. «Вы должны вступить, Лётц, — сказал ему начальник, — если вы хотите сделать карьеру». Он решительно возразил, объяснив, что не хочет ничего другого, кроме как видеть Австрию независимой, но не будет никуда вступать, нигде регистрироваться, это его принцип, которого он твердо придерживается. «Ладно, ладно», — ответил начальник и на следующий день положил на его письменный стол формуляр заявления о вступлении в организацию. Скрипя зубами, Юлиус Лётц подписал его. Значок, красно-бело-красную ленточку, он носил на лацкане пиджака лишь во время работы, а уходя из министерства, засовывал в карман.

«Наши ухудшившиеся отношения с Германией имеют свои преимущества, — думал Юлиус, в то время как мимо проплывал скучный вокзал Аттнанг-Пуххайма, — существует тысячемарковый барьер, позволяющий мне в разгар сезона найти жилье без предварительного заказа».

Традиционные места отдыха в Австрии были почти пусты. Немецкие туристы, еще в прошлом году составлявшие сорок процентов всех отдыхающих, больше не приезжали. С того момента, как Адольф Гитлер 1 июня подписал имперский закон об ограничении поездок в Австрию, являвшийся ответом на борьбу австрийцев против национал-социализма, и каждый немецкий гражданин обязан был платить 1000 рейхсмарок пошлины за поездку сюда, немцы предпочитали отдыхать в других странах или проводили отпуск дома. Это наносило Австрии заметный экономический ущерб.

Юлиус Лётц собирался поехать на одно из Зальцбургских озер. Он, правда, не умел ходить под парусами, зато хорошо плавал и любил подолгу грести. Он еще не решил, где остановится. По приезде в Зальцбург он собирался сесть на самый удобный и быстрый автобус и таким образом облегчить себе выбор.

Было шесть часов вечера, в воздухе пахло дождем. Дорогой чемодан из свиной кожи привлек многочисленных носильщиков, преследовавших Юлиуса до выхода из здания вокзала. Он смущенно отказался от их услуг и попал прямо в руки водителя такси, ожидавшего во главе длинной колонны и бросившегося к нему из машины.

— Я живу за углом, — сказал Юлиус Лётц, проклиная свой снобизм, и, сжимая ручку чемодана, отправился к автобусной остановке.

Выбирать там было не из чего, имелся лишь один-единственный автобус, ехавший в сторону озера. Через двадцать минут он должен был отойти, конечная остановка маршрута называлась Каунсберг. Каунсбергское озеро было небольшим — об этом Юлиус знал из какого-то проспекта — и располагалось среди лугов и пологих холмов, настоящее дачное местечко без светских развлечений.

«Что-нибудь придумаю, — решил Юлиус Лётц, покоряясь судьбе, — если там ничего необычного нет, то по крайней мере будет недорого».

Когда автобус прибыл, пошел сильный дождь.

— Позаботьтесь, чтобы он не намок, — сказал Юлиус шоферу, отдавая чемодан. Потом он поправил сдвинутое набок кепи. Он находил, что это лучше подходит для Каунсберга.

— Вы ведь Юлиус Лётц? — спросила она, а он никак не мог поверить, что она заговорила с ним. Целое утро он пролежал на пляже, искупался только один раз, заплыв довольно далеко; вода была обжигающе холодной, и когда он вылез, то подосадовал на свою покрасневшую кожу. Из-за пасмурной погоды посетителей здесь было немного, можно было выбрать себе место на деревянных лежаках. Он заметил ее сразу, когда она появилась около полудня, на ней было красное полотняное платье с белым пикейным воротником и большими белыми пуговицами. Уже тогда Юлиус Лётц выделял элегантных женщин, а она была элегантной на свойственный молодости несколько небрежный манер. И выйдя из кабинки для переодевания в темно-синих шортах и голубой блузке, она все равно чем-то отличалась от других. Она шла медленно, несколько раз оглянулась, как будто искала кого-то. Через некоторое время появился служитель и установил для нее шезлонг. Она села, но не откинулась на спинку. «Вероятно, она ждет друга, — подумал Юлиус Лётц. — Если у нее нет друга, если никто не появится, — продолжал он размышлять, — я мог бы попытаться завязать с ней разговор». Но против обыкновения он медлил, никак не мог решиться заговорить. Продолжал лежать, подперев голову руками, держа перед собой книгу, которую не читал. Он лежал и смотрел на нее.

Когда же Юлиус наконец встал, чтобы отправиться назад в гостиницу на обед, раздосадованный собственной нерешительностью и трусостью, она заметила его. Вскочила и поспешила к нему. Его удивлению не было предела.

— Вы ведь Юлиус Лётц? — спросила она, и он даже не смог сказать: «Да», только кивнул.

— Я ваша кузина Клара. То есть, я твоя кузина Клара.

Его замешательство, вероятно, бросилось ей в глаза, но она ничем не показала этого. Смеясь, рассказала, что хозяин гостиницы назвал его имя и она сразу же подумала, что речь может идти лишь о кузене Юлиусе, о существовании которого ей, конечно же, было известно, но которого она еще никогда не видела. Ее любопытство и желание познакомиться с ним были так велики, что она не захотела ждать, пока он снова появится в гостинице к обеду. Ей сказали, что он на пляже, поэтому она пришла сюда. Только сейчас, когда он встал, она заметила его и сразу же поняла, что это ее кузен.

— Как хорошо, что мы встретились здесь, — сказала она, — у нас по крайней мере есть время, чтобы познакомиться.

Теперь он наконец сумел ответить.

— У нас есть три дня, — сказал он поспешно, — или нет, только два с половиной.

— Я здесь с мужем, — сообщила Клара, — он сегодня по делам в Зальцбурге, он ведь никогда не может отдыхать спокойно. Мы пробудем здесь еще неделю. Хотим обязательно побывать на фестивале. Ты ведь тоже наверняка поедешь на фестиваль?

Юлиус с сожалением пожал плечами.

— Может быть, удастся что-нибудь придумать. Сегодня я в любом случае целый день свободна.

Они вместе покинули пляж. Юлиус нес Кларину сумку, она взяла его под руку, и он снова обрел дар речи. Рассказал ей, как живет, где работает, кое-что приукрашивая, кое о чем умалчивая. Он еще не умел так хорошо, как в более зрелые годы, рисоваться перед дамами, он был в восторге от Клары и не скрывал этого.

Гостиница с трактиром «К звезде», большая, громоздкая, находилась в конце узкой улицы, которая вела прямо к озеру. Перед тем как выйти из автобуса, Юлиус справился у водителя о хорошей гостинице, тот порекомендовал ему «К звезде». Юлиус с первого взгляда почувствовал симпатию к старому дому с его высокой четырехскатной крышей, с широкими, выступающими ярусами этажей и похожей на башню пристройкой, — этому хорошо вписавшемуся в пейзаж прошлому. Из просторного, прохладного холла с побеленным известью сводчатым потолком можно было попасть в уютный, облицованный деревом зал ресторана, имелись еще особый зал для привилегированной публики и скромная столовая для тех, кто спешит. Комнаты были большие, обставленные тяжелой, деревенской мебелью. Лишь в немногих из них имелись ванны. Стены дома, центральная часть которого строилась еще в тринадцатом веке, были просто-напросто слишком массивными для того, чтобы провести горячую воду, уверял Йозеф Штейнер, хозяин, на это Юлиус заявил, что он с удовольствием моется холодной водой.

Он сидел с Кларой за столиком в саду под постриженным в виде шара каштаном. На Кларе был теплый жилет, и Юлиус, мерзнувший в своей эффектной спортивной рубашке, с завистью посматривал на зеленую суконную куртку хозяина.

— Я хорошо знаю здешний климат, — сказала Клара. — Я уже не раз бывала здесь. Мы приезжаем сюда каждый год.

— Это удивительно, — ответил Юлиус. — Честно говоря, я не предполагал встретить супругов Вассарей на Каунсбергском озере.

— Когда я еще жила у своей родственницы, — объяснила Клара, — мы не могли себе позволить ничего другого. Тогда каждый отпуск на озере был для меня подарком. Если бы у меня был выбор: Каунсберг или Ривьера, я предпочла бы Каунсберг.

— Но ты была на Ривьере? — спросил Юлиус. Он еще с трудом говорил ей «ты» и сам удивлялся этому.

— Была, — сказала Клара. — Мне там очень понравилось. Но здесь я чувствую себя дома. Я верна своим привязанностям.

— Да? — спросил Юлиус многозначительно, сверля ее пронзительным взглядом, правой рукой он при этом поглаживал английскую бородку, которую недавно отрастил.

Клара никак не отреагировала на его намек.

— Ты поймешь это, когда познакомишься с моим мужем, — ответила она серьезно. — Очень жаль, что мы оба до сих пор не знали друг друга. Еще больше жаль, что ты до сих пор не знаком с Виктором.

— Это легко можно исправить, — ответил Юлиус без энтузиазма.

Клара едва притронулась к еде. Юлиус с большим сожалением смотрел вслед розовому копченому мясу и пышным клецкам, которые уносил хозяин.

Потом он взял себя в руки и стал прикидывать, с помощью какой темы он может представить себя перед Кларой в выгодном свете. Он как раз собрался перевести разговор на последнюю премьеру в Бургтеатре, но Клара опередила его.

— А что делает Элла? — поинтересовалась она. — Со дня моей свадьбы я ее больше не видела, а ведь мы договаривались, что она будет навещать меня.

— Элла… — повторил Юлиус рассеянно. Он уже давно не вспоминал о своей сестре. — Об Элле, — продолжал он, — рассказывать особенно нечего. Она вся в заботах о муже и маленьком сыне.

— Это хорошо, — заметила Клара. Она посмотрела на свои загорелые пальцы с длинными, ухоженными, но без лака, ногтями, барабанившие по скатерти в красную клетку. — Должно быть, ее семья очень много значит для нее, если она ни разу не нашла времени для меня.

Она подняла глаза и улыбнулась Юлиусу. Улыбка была невеселой. Он сразу же разозлился на Эллу и прежде всего на Отто, этого ограниченного человека, который вероятно запретил жене общаться со своей замечательной кузиной.

— А Елена? — продолжала расспрашивать Клара. — Как дела у твоей сестры Елены? Я не видела ее с самого детства. Она еще не замужем?

— Нет, — ответил Юлиус, умолчав, что по его убеждению она так и останется незамужней. У него не было ни малейшего желания беседовать с Кларой еще и о второй своей сестре.

— Елена преподает в коммерческом училище. Стенографию, — ответил он коротко.

— Стенографию, — задумчиво повторила Клара. — Я тоже когда-то ее учила, но совсем недолго и уже все забыла. Мне кажется, это здорово, что Елена преподает. Она довольна? Ее работа ей нравится? Она счастлива?

— Я думаю да, — ответил Юлиус нерешительно и подумал о своей младшей сестре: о ее сереньких платьях и странно неподвижном выражении лица, еще молодого, но уже отмеченного разочарованием, о ее малодушии и нерешительности, о ее немногочисленных безликих подругах, при виде которых он всегда испытывал желание обратиться в бегство.

— Я рада, что Элла и Елена нашли свое место в жизни, — сказала Клара, — передай им это, когда их увидишь. А если они спросят обо мне, скажи им, что у Клары все хорошо, все просто великолепно, все так хорошо, что… — она поискала подходящее слово, — что она почти стыдится этого.

Она обернулась и обнаружила, что рядом стоит официант.

— Принесите мне, пожалуйста, штаницель со взбитыми сливками, но только побыстрее, как можно быстрее, и для моего гостя тоже, но это должен быть ужасно большой штаницель.

Казалось, Клара внезапно проголодалась. Она стала торопливо и жадно есть золотисто-желтый штаницель с коричневой хрустящей корочкой, сбоку мягкой спиралью выступили нежные взбитые сливки.

— Ты знаешь, Юлиус, — заметила Клара, когда он попробовал протестовать, не желая, чтобы она платила за него, — именно потому, что ты работаешь, именно потому, что ты зарабатываешь достаточно денег и не зависишь от моего приглашения, я прошу тебя быть моим гостем. Господин Штейнер, счет!

Штейнер, удивленный, подошел к ним. Сказал, что нет никакой необходимости платить сейчас: после ужина с ним, как обычно, рассчитается Кларин муж.

— Нет, я заплачу сейчас, — возразила Клара, на лбу у нее появились красные пятна, — сразу же.

После обеда они катались на лодке по озеру, Клара была тиха и не проявляла большого желания разговаривать. Она коротко объяснила, что ей приятно покататься на лодке с веслами, а не на парусной, как у ее мужа. С четверть часа она неподвижно сидела на скамейке, задрав голову и глядя в небо.

Лебеди, которые обычно держались бухты, вдававшейся в прибрежный луг и принадлежавшей хозяину гостиницы, в тот день выплыли на более глубокое место, вскоре они оказались всего в нескольких метрах от лодки, Клара протянула руку в их сторону.

— Я бы очень хотела, чтобы они были совсем рядом, — сказала она. — Что ни делай, они все равно опасаются человека. Даже если у тебя есть корм, они не подплывают близко, приходится бросать его им. Тебе нужна твоя куртка, Юлиус?

Он удивленно ответил:

— Нет, не нужна.

Она взяла куртку и, положив ее на дно лодки, устроилась на ней, обняв колени руками.

— Я устала, — сказала она. — Сейчас закрою глаза, а ты погребешь еще дальше, к середине. Я буду покачиваться в такт движению лодки, я закрою глаза, но передо мной будет стоять твое лицо. Ты знаешь, как пахнет вода? Точно так же, как десять лет назад, когда я впервые приехала сюда.

Юлиус еще долго катал ее по озеру. Его руки болели, он не обращал на это внимания. Облака, все еще серые, но уже не дождевые, быстро неслись по желтоватому небу. Клара лежала на куртке Юлиуса, изображая сон. Лишь когда лодка приблизилась к причалу, она села. В отдалении за ними следовали лебеди, они искали место для ночевки. Клара передернула плечами, потянулась и сказала, не глядя на Юлиуса:

— Я думаю, мой муж уже вернулся.

Виктор уже ждал в гостинице, он стоял в холле и выглядел так, как будто оказался там случайно. На нем был серый костюм в мелкую белую полоску и белые ботинки с черными носами, сразу же возбудившие у Юлиуса чувство зависти, он держал в руке шляпу из белой панамской соломки и выглядел таким импозантным, что Юлиус сразу же утратил обычную беспечность, с которой он реагировал на мужчин любого возраста и положения. Глаза Виктора Вассарея на секунду сузились, когда он увидел, что его жена входит в сопровождении незнакомца, и посмотрели на того с равнодушной приветливостью, когда Клара объяснила мужу, кто такой Юлиус.

— Это совпадение, господин доктор Лётц? — спросил он насмешливо, узнав о неожиданной встрече. — Вы не подозревали, что мы здесь?

— Да, я не подозревал этого, господин директор, — сказал Юлиус Лётц, пытаясь подавить раздражение.

— Это же смешно, — сказала Клара и встала между мужчинами. — Ну зачем же вы жонглируете титулами? Говорите друг другу просто «ты», в конце концов, вы же связаны через меня родственными узами.

— Я полагаю, это не входит в намерения господина доктора Лётца, — холодно сказал Виктор Вассарей, — в мои намерения это тоже не входит. Сначала мы должны познакомиться поближе. Вы ведь поужинаете с нами? Клара, я должен кое-что рассказать тебе, ты проводишь меня в комнату?

Он, как и положено по этикету, стал подниматься по крутой деревянной лестнице впереди нее. Она последовала за ним молча, с готовностью, но эта готовность казалась вымученной. По мере того как она удалялась, темнота лестницы все больше приглушала светлую зелень ее платья в народном стиле.

О Празднике озера сообщали яркие плакаты, развешанные по всей деревне. Уже за несколько дней к нему начали готовиться и местные жители, и приезжие. Для праздника требовалась хорошая погода.

Уже утром должны были приехать крестьяне из окрестных деревень на украшенных конных повозках, в полдень в садах при ресторанчиках начинали играть духовые оркестры, на вторую половину дня была назначена регата, а после нее предполагалось выступление Христианского союза гимнастов. Этому представлению предшествовали ожесточенные споры и опасные инциденты.

В Каунсберге было два гимнастических союза: Христианский и Немецкий, у обоих к тому же имелось в названии слово «Австрия». Немецкий гимнастический союз демонстрировал свое искусство в прошлом году, теперь очередь была за гимнастами-христианами. Каунсбергские немецкие гимнасты пытались помешать соперникам любыми имеющимися в их распоряжении средствами. Под средствами подразумевались в данном случае угрозы и насилие.

В конце июня мир и тишина в Зальцбурге были нарушены громкими взрывами, от них пострадало множество оконных стекол и витрин, и все это для того, чтобы внушить рохлям-горожанам страх перед наци; каунсбергские атлеты, причислявшие себя к немцам, с воодушевлением восприняли этот пример и начали упорно разжигать страсти, проводя тайные акции. Сначала они разбили вывеску еврейского аптекаря, потом подложили священнику взрывчатку в деревянный сарай. За две недели до Праздника озера взяли штурмом клубное здание соперников. Хотя оно и не сгорело, но после этого нападения остался лишь ни на что не годный остов. Были уничтожены все документы, правление клуба оказалось в очень сложной ситуации. Несмотря на это, гимнасты-христиане продолжали упорно тренироваться. Их противникам не удалось взять верх. Местные жители поговаривали, что члены Немецкого гимнастического союза не будут безучастно наблюдать за представлением соперников. Отдыхающие не имели обо всем этом ни малейшего понятия.

Юлиус Лётц, мысли которого вертелись только вокруг Клары, совсем не обратил внимания на плакат с объявлением праздника. Он узнал о нем лишь на следующее утро от Клары, восторгавшейся видом необычайно чистого неба. За завтраком она сидела одна и пригласила его за свой столик.

— Виктор будет участвовать в регате, — объявила Клара. — Он ожидает приезда своего друга и партнера Артура Гольдмана, прекрасного яхтсмена. Я уже заранее волнуюсь и очень рада, что ты здесь. Ты ведь составишь мне компанию на время регаты?

Юлиус обещал. Между столиками ходил хозяин гостиницы Йозеф Штейнер, он был необычно суетлив, его лицо казалось озабоченным.

— Что случилось, господин Штейнер? — спросила Клара. — Вы не рады тому, что сегодня в вашем зале состоится танцевальный вечер? Я жду его с радостью.

— А я нет, — ответил Штейнер.

Когда Юлиус Лётц позднее вспоминал Праздник озера в Каунсберге, тот солнечный августовский день, в котором соединились дары лета, он каждый раз заново переживал странное чувство тягостной неопределенности, которое ни на миг не оставляло его тогда. Словно бы совсем близко перед глазами мелькали кадры фильма, в котором он видел самого себя: вот он слоняется без дела по Каунсбергу; сидит в садике при кондитерской за чашкой кофе, о котором совсем забыл; смотрит, как проезжают мимо украшенные цветами герани и подсолнечника телеги, запряженные пинцгауерскими тяжеловозами со светлыми гривами, внезапно в нем пробуждается симпатия к крестьянам с их загорелыми лицами и тяжеловесными улыбками под желтыми соломенными шляпами и пестрыми платками, он чувствует гордость за этих людей, которые до сих пор никогда его не интересовали, но которые неожиданно вошли в его жизнь, и в то же время ощущает странную печаль, причину которой сам не может объяснить. Вот Артур Гольдман, сдержанно, но искренно протягивающий ему руку, Юлиус видит его умное лицо с характерным для его нации носом и замечает умиленные взгляды, которые тот бросает на Клару. Потом Юлиус переносится на прибрежный луг, он лежит, растянувшись на траве, еще мокрой после вчерашнего дождя, голодный и страдающий от жажды, потому что не захотел принять мимоходом сделанного Виктором Вассареем предложения составить им компанию, а предпочел остаться один. В каком бы возрасте ни посещало его это воспоминание, он каждый раз ощущал желание быть рядом с Кларой, видеть ее, похожую на девочку и удивительно трогательную. Он испуганно вскакивает и затыкает уши, когда первые звуки духового оркестра достигают луга; а теперь он идет по лестнице под громкие звуки деревенских маршей, которые, кажется, способны поднять на воздух сад гостиницы, идет в свой скромный одноместный номер с кувшином воды и фаянсовым тазиком для умывания, покрытым васильковой глазурью; видит свое английское кепи хорошо знакомой ему бежево-коричневой клетчатой расцветки, висящее на стенном крючке; бросается на кровать с высоким изголовьем, голова его полна беспокойных, новых для него мыслей; он может даже вновь почувствовать холодок и одновременно приятную теплоту — ощущение от того сна, который перенес его в наполненное событиями время пополудни.

Погода и ветер благоприятствовали регате. Сразу же после обеда Виктор Вассарей и Артур Гольдман установили на лодке оснастку и подготовили все необходимое. К участию в регате на Каунсбергском озере допускались яхты только одного класса, поэтому Виктор Вассарей был вынужден удовлетвориться обычным для этих мест яликом. Хотя муж Клары и бывал в Каунсберге лишь десять дней в году, он был уверен, что является самым важным членом малозначительного здешнего яхт-клуба и считал своим долгом занять одно из первых мест. На сверкающем белизной большом парусе его ялика красовалась алая семерка, число, приносящее ему, по его мнению, удачу.

Юлиус Лётц и Клара стояли на причале, зажатые толпой возбужденных зрителей, следивших за белыми точками лодок, пока те не слились вдали со светлеющим небом.

— Виктор должен победить. Виктор победит, — повторяла Клара. Ее лицо было напряжено, зубами она покусывала нижнюю губу.

— Я хочу уйти отсюда, — сказала она. — Пройдемся немного вдоль берега.

Дорога вывела их из деревни. Они шли вдоль лугов мимо лодочных сараев, от нагревшихся на солнце крыш пахло смолой. Здесь, у левого берега, озеро было неглубоким, далеко в воду уходили камыши, иногда на илистом коричневом дне видны были серые камни.

— Сегодня вечером у меня будет трое партнеров для танцев, — сказала, смеясь, Клара и сделала танцевальное па, — или, точнее, два, ведь с тобой и Артуром я буду танцевать наверняка. Ты любишь танцевать?

— Обожаю, — ответил Юлиус. Он был хорошим танцором и его радовала перспектива держать Клару в своих объятиях.

— Если они хорошо справятся с поворотом и будут идти обратно строго по ветру, то победят.

— Ты не можешь перестать думать о регате? — спросил Юлиус.

— Я не могу перестать думать о муже, — ответила она.

— Ты всегда думаешь о нем? — спросил Юлиус и сразу же подосадовал, что обнаружил свои чувства.

— Я часто пытаюсь не думать о нем, — ответила Клара. — И сейчас я тоже пробую. Вот увидишь. Пока Виктор не вернется, я не буду больше о нем вспоминать. Договорились?

— Договорились, — ответил Юлиус. Он обнял ее за плечи, она не возражала. Ее короткие волосы щекотали ему руку. Она старалась идти с ним в ногу, на ней были длинные белые брюки, поэтому она могла делать большие шаги, они шли, как два школьника, возвращавшихся домой из школы. Никого не было видно, высокая луговая трава слегка волновалась под ветерком, напоминая воду. Время от времени их настигали искаженные расстоянием крики, доносившиеся от причала.

— Я хотела бы еще раз приехать сюда, — сказала Клара.

— А что, собственно, может тебе помешать?

— Все дело в Викторе. В прошлом году он пришел третьим. Сказал, что если не победит на этот раз, то в следующем году мы поедем на другое озеро.

— Ты же не хотела вспоминать о Викторе.

— Извини. Подожди, я тебе кое-что принесу.

Она перелезла через изгородь на луг и некоторое время ходила, нагнувшись. Он не понимал, что она ищет. Наконец она с торжествующим криком выпрямилась и пошла назад.

— Вот, — сказала она. — Он должен принести тебе счастье. Лучше всего будет, если ты положишь его за обложку своей любимой книги.

Юлиус взял клевер с четырьмя листочками, он был смущен, он твердо намеревался держать себя с Кларой как опытный мужчина, а не как гимназист, она же вела себя с ним сейчас, почти как с ребенком. Но это ему почему-то нравилось, и он осторожно обхватил пальцами листочек, чтобы не повредить его. На горизонте снова появились лодки. Пока они шли назад — это заняло совсем немного времени, — Клара взяла с Юлиуса обещание, что если на следующий год она будет в Каунсберге, он тоже приедет сюда. Он будет навещать ее в Вене. Сопровождать в театры, гулять с ней, ходить на выставки и еще много чего можно будет предпринять.

— А твой муж? — спросил Юлиус скептически.

— Ты мой кузен. Я и с Артуром кое-куда хожу. Виктор радуется, да, да, он радуется, когда я развлекаюсь.

Она остановилась, заставив остановиться и его. Подошла совсем близко, он был намного выше ее, ей приходилось смотреть на него снизу вверх.

— Юлиус, — сказала она, — я очень счастлива, что встретила тебя.

— Я тоже.

Никогда еще он не чувствовал себя так хорошо. Он знал, что на этот раз речь идет не о впечатлении, которое он производит на женщин, не о том искусстве очаровывать, которое он осваивал уже давно, не достигнув пока совершенства. Больше всего Юлиуса сейчас трогало даже не то, что его необыкновенная кузина воспринимает его присутствие как счастье, он сам был потрясен собственной, неведомой ему до сих пор готовностью сделать все, действительно все, что в его силах, для женщины.

— Ура, — закричал Юлиус Лётц и подбросил в воздух свое кепи.

Потом он взял Клару за руку и побежал.

— Семерка намного обогнала всех остальных, — кричал он, — намного, бежим быстрее.

Они успели на причал как раз к тому моменту, когда лодки финишировали. Виктор Вассарей стоял на форштевне, его лицо было бесстрастным, по его виду нельзя было судить о том, сколько усилий он приложил, чтобы выиграть гонку. Артур Гольдман сидел в кокпите и правил. Оркестр переместился из сада «Звезды» на набережную и играл туш.

— Юлиус, пожалуйста, разожми руку, — сказала Клара.

Ничего не подозревая, он разжал ладонь. Клара взяла клевер с четырьмя листочками и, оставив Юлиуса, подбежала к своему мужу.

— Виктор, — воскликнула она, когда он ступил на берег, и бросилась ему на шею. — Этот клевер я сорвала для тебя, чтобы он принес тебе счастье. И он принес тебе счастье.

Гимнасты-христиане решили выступить на лугу за садом «Звезды». Там же находилось деревянное здание танцевального зала гостиницы. Оттуда вынесли длинные столы и разнокалиберные стулья для любителей пива. Гимнастам из школы принесли брусья и козлы, на фоне луга они выглядели довольно странно. На двух шестах развевались флаги Австрии и Зальцбурга. Люди собирались в скудной тени акаций, дети сидели на столах, готовые вскочить на них, как только начнется представление. Ученик булочника разносил крендели, музыканты положили свои инструменты и безостановочно утоляли жажду. Когда появился священник, на секунду наступила тишина, потом шум снова усилился.

Артур Гольдман отнес кресло для Клары на край луга и встал у нее за спиной. Юлиус разложил на земле свой носовой платок и уселся в некотором отдалении от них. Виктор Вассарей все еще не вернулся из лодочного сарая яхт-клуба.

Наконец появились гимнасты, выстроившись по трое в ряду, молодые и сильные, загорелые, в белых брюках и майках. Некоторые из них уже сейчас, маршируя, демонстрировали мощь своих мускулов. Впереди шел одиннадцатилетний сын хозяина «Звезды» и бил в тамбурин. Люди окружили луг, они выкрикивали имена знакомых им гимнастов и аплодировали.

Когда началось представление, стало ясно, что христианские гимнасты тренировались упорно и настойчиво. Им великолепно удавались вольные упражнения, перекаты в сторону и вперед, перевороты и прыжки; хорошая спортивная форма чувствовалась в силовых упражнениях, стойках на голове и руках и в горизонтальном упоре. Юлиус Лётц не чувствовал зависти, слыша приглушенные восклицания Клары, которыми она выражала свое восхищение. Упражнения на гимнастических снарядах были тоже выполнены безукоризненно. Потом, совершенно неожиданно для зрителей, спортсмены точно рассчитанными движениями подняли гимнастические снаряды и понесли их на причал. Окруженные с трех сторон водой, они показали на узких мостках хорошо отрепетированное представление; то объединяясь в пирамиды и конусы, то поднимая друг друга на плечи и держа на коленях, то повисая под углом на козле и брусьях, они создавали причудливые силуэты на фоне голубого неба. Все зрители столпились теперь у самого берега, пиво и жара ослабили их внимание, они так сосредоточились на том, что происходит перед ними, что не замечали творящегося у них за спиной.

Лишь когда немецкие гимнасты, разбитые на небольшие группы, со свастикой на нарукавных повязках, смешались с задним рядом зрителей и попытались прорваться сквозь толпу, все обернулись. Чисто механически, без побуждения с чьей-либо стороны, люди, то ли охваченные страхом, то ли выведенные из себя, то ли просто потому, что из-за воды путь впереди был отрезан, двинулись в обратном направлении.

Немецкие гимнасты не ожидали выступления своих коллег — христианских гимнастов на причале. Поэтому их план: неожиданным ударом легко и быстро вытеснить соперников с луга — не удался. Безуспешной оказалась и попытка пробиться сквозь толпу к причалу. Рассчитывая на неожиданность, немецкие гимнасты сами попали в ту же ловушку. Немного поколебавшись, они начали отступать. При этом они кричали «Зиг хайль» и «Долой церковь» и пели «Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра весь мир будет нашим», хватали камни и швыряли их в сторону причала, на котором, выстроившись в фалангу, как перед боем, стояли гимнасты Христианского союза. Замешательство спортсменов из Немецкого союза было так велико, что они оказались не в состоянии тут же перестроить свою тактику. Лишь одному из них пришла в голову внезапная мысль. Он схватил одиннадцатилетнего сына хозяина «Звезды», пугливо прижавшегося со своим тамбурином к каменному столбу, и потащил бешено сопротивлявшегося мальчика за собой. Через несколько минут все стихло.

Юлиус Лётц был озадачен только судьбой Клары. Его оттеснили от нее, и только спустя некоторое время, после упорных и основательных поисков, он разыскал свою кузину. Она уже сидела с Артуром Гольдманом в саду гостиницы, была бледна, но в хорошем настроении.

— Ну, что вы скажете по поводу этой истории? — спросил Артур Гольдман. — На мой взгляд, пытаться бороться с конкурентами таким образом — это просто ребячество.

— Ребячество? — засомневался Юлиус. — Боюсь, все гораздо сложнее.

Вошла заплаканная хозяйка, она рассказала, что произошло с ее сыном.

— Он скоро вернется, — утешил ее Артур Гольдман. — Это же все каунсбергцы или жители окрестностей, которых вы знаете, тут уж с ребенком ничего не может случиться.

Через час мальчик пришел домой. С ним ничего не случилось. С него только сорвали тренировочную майку, нарисовали на груди огромную свастику и написали: «Я перекрашен в члена гитлерюгенда».

Штейнер заявил, что отменит танцевальный вечер в своей гостинице.

— Господин Штейнер, не делайте этого, — сказала Клара.

— Это же смешно, — заметил Артур Гольдман, — для этого нет никаких оснований.

— Сегодня обязательно должно произойти что-нибудь еще, — возразил Штейнер.

— Я с вами согласен, — сказал Виктор Вассарей, уже вернувшийся из яхт-клуба. — Отмените танцевальный вечер.

Но Штейнер все-таки не сделал этого.

Клара в шелковом черном сарафане с красными маками и в накрахмаленной белой блузке из органди, шаловливая и веселая, с глазами, полными ожидания, с быстрыми движениями; она то и дело бросает отрывистые взволнованные фразы Артуру Гольдману и Юлиусу и изредка тихо спрашивает о чем-то своего мужа. Зал набит битком, здесь уже сейчас душно, хотя музыканты еще не начинали играть. Разгоряченные официантки, снующие с огромными подносами, заставленными вином и пивом; гимнасты Христианского союза, теперь в темно-синих куртках со значками их союза, сидящие за столом впереди, рядом с музыкантами; нетерпеливые выкрики, почему до сих пор не несут жаркое, шницель, колбасу, дым от сигарет и трубочного табака, запах пота и залежавшихся платьев; первые звуки деревенского вальса, Виктор Вассарей и Клара, то появляющаяся, то исчезающая в толпе танцующих, взгляды Юлиуса Лётца, которые подмечает Артур Гольдман, взгляды Артура Гольдмана, которые подмечает Юлиус Лётц, и разгадка тайны, которую невозможно утаить.

— Ты на меня не сердишься, сам знаешь почему? — спросила Клара, когда Юлиус танцевал с ней.

Юлиус отрицательно покачал головой. Он крепко сжимал Клару в объятиях, ощущая совсем рядом ее тело; именно об этом он и мечтал. Они танцевали друг с другом так, как будто делали это всегда, в одинаковом ритме, с одинаковыми движениями, они даже дышали в такт. Между этим вечером и прогулкой по берегу озера не было ничего общего.

В зале становилось все более шумно, теперь там стоял гул, в котором не чувствовалось веселости. Штейнер у стойки работал небрежно и рассеянно. Когда официантки забирали у него большие и маленькие кружки, шапок пены почти не было. Юлиус обратил внимание на то, что за столом гимнастов Христианского союза нет женщин.

После первого вальса с Кларой Виктор Вассарей заявил, что он сыт по горло этой суматохой. Он пододвинул свой стул поближе к раскрытой двери и молча следил за тем, как поднимается кверху дым его египетских сигарет. Юлиус и Артур Гольдман попеременно танцевали с Кларой. Она не хотела отдыхать. Ожидая своей очереди за столом, Юлиус даже не пытался заговорить с Виктором. Один раз муж Клары спросил его, делает ли он карьеру, Юлиус начал, по-детски впадая в крайность, утверждать, что даже не помышляет об этом.

Нападение, которого ждали и в которое все же не верили, было произведено с молниеносной быстротой, и в отличие от дневной попытки оно оказалось успешным. Два грузовика остановились на узкой Шоттерштрассе, улице, ведущей от рыночной площади к озеру, в стороне от здания танцевального зала. Никто не заметил, как спрыгнули с машины сорок гимнастов Немецкого союза и умело, демонстрируя военную выучку, подкрались к дверям зала. Когда первые из них ворвались туда, они сразу же обрушили жестокие удары резиновых дубинок на первых, подвернувшихся им под руку посетителей. Пока все, находившиеся в зале, поняли, что происходит, немецкие гимнасты, специально обученные для кулачных боев, начали, раздавая удары направо и налево, перепрыгивать через столы и стулья, сбивать с ног мужчин и женщин, сметать на пол тарелки и кружки. С лету они настигали коллег-конкурентов, которые успели опрокинуть свой стол и забаррикадироваться за толстой деревянной столешницей. Христианские гимнасты были безоружны, у них не было никаких шансов на победу. Под настоящее стаккато из ударов дубинками они опустились на колени, а когда подняли головы, то остатки разбитых пивных кружек глубоко впились им в лица. Тут же началось молниеносное отступление немецких гимнастов, коричневые рубашки яростно рвались через толпу, кулаки и дубинки молотили, расчищая дорогу к двери, машины ждали с заведенными моторами и, когда мужчины вскочили на них, умчались прочь.

После нападения в зале началось еще большее столпотворение, чем во время него. Похоже было, что возмущение и страх выльются в массовое побоище. Но до этого дело не дошло, каким-то образом все улеглось. Юлиус Лётц и Артур Гольдман, стоя справа и слева от Клары, защищали ее собственными телами. Ни у одного из них не было ни царапины. У стены стоял смертельно бледный Виктор Вассарей. Его лицо пересекала сочащаяся кровью ссадина.

Позже появились трое жандармов, составили протокол и записали скудные показания свидетелей. Почти каждый из местных жителей знал имена нападавших, но никто не назвал их. Это сделал лишь Штейнер, хозяин гостиницы.

— Вы не ошибаетесь? — спросил один из жандармов. — Если вы ошибаетесь, это может вам дорого обойтись.

Прежде чем пойти спать, Юлиус Лётц еще немного посидел с Артуром Гольдманом на скамейке у озера. Это был один из тех теплых вечеров, которые редко выпадают в этой местности. Вокруг них было тихо, рядом ни души. Люди обсуждали события этого дня дома или в какой-нибудь пивной. Хозяин «Звезды» закрыл свое заведение.

— Я не думаю, что стоит придавать всему этому слишком большое значение, — сказал Артур Гольдман. — Видите ли, поблизости от границы не составляет большого труда обучить там, у них, пару горячих голов из Австрии, а потом они начинают срывать злость из-за политических или экономических неурядиц или просто выражать свое тупое ожесточение в бессмысленном вандализме. Но всерьез изменить политическую ситуацию насилие отдельных групп не может. Власть национал-социалистов — это лишь краткий эпизод. По моему убеждению, господин Гитлер только временно и формально занимает место, на которое придет следующее правительство, оно снова будет демократическим. Все это не может продлиться долго.

— Вы уже слышали о сожжении книг? — осторожно спросил Юлиус Лётц.

— Да, слышал, — ответил Артур Гольдман, — я был ошеломлен. Прежде всего потому, что речь идет о произведениях писателей моей национальности. Не стоит однако забывать, что это было не официальное мероприятие, а самовольные действия немецких студентов, и я предполагаю, что фанатически настроенным молодым людям — а молодые всегда так или иначе настроены несколько фанатически — позволили выпустить пар. Нет, дорогой доктор Лётц, было бы трусостью, если бы мы испугались хулиганов, распоясавшихся там или тех, что распоясались сегодня здесь.

— Я испугался не сегодня, — ответил Юлиус. — То, что произошло сегодня, объяснило мне то, чего я до сих пор все время бессознательно боялся. И я не перестану бояться, у меня такое чувство, как будто во всей Австрии отравлен воздух.

— Пойдемте, выпьем коньяку, я приглашаю. Через несколько дней наш канцлер поедет к Муссолини. Тот гарантирует ему независимость Австрии. И воздух снова станет чистым.

— Я хочу, чтобы ты сегодня вечером поехал вместе с нами, — сказала Клара Юлиусу Лётцу.

Шофер Артура Гольдмана еще рано утром отвез Виктора Вассарея в Вену. Его мучают сильные головные боли, объяснила Клара, хотя вызванный из Зальцбурга врач обработал рану. Он не захотел ни одного лишнего часа оставаться в Каунсберге. От сопровождения Клары Виктор отказался, хотя она твердила, что хочет быть возле него. Он посчитал, что ей следует обязательно посмотреть фестивальную постановку «Фауста», о которой ходило очень много разговоров еще перед премьерой.

— Так что это будет последний день моего отдыха здесь, — сказала Клара. — Больше мы сюда не приедем. Жаль, — добавила она тихо. — Мне будет очень не хватать Каунсберга.

Потом, внезапно снова оживившись, она стала уговаривать Юлиуса.

— Но сегодня вечером мы еще повеселимся. Вовсю повеселимся. Артур, ты и я. Билет Виктора все равно пропадает, ты поедешь с нами на фестиваль. Они построили для «Фауста» в Фельзенрайтшуле целый город, это должно быть великолепно, а состав исполнителей, ты только послушай…

Юлиус Лётц не слушал. Он знал, что не поедет с Кларой. Он смотрел на нее, пока она с живостью старалась найти убедительные слова, рисовала ему все соблазны этого вечера и понимал, что в эти мгновения она желает только одного — его присутствия, и при этом совершенно искренне. Когда он сказал, что не принимает ее приглашение, не захотев и не сумев объяснить ей причину, она ничего не ответила. Постояла еще немного рядом с ним, потом слегка коснулась рукой его щеки и ушла.

Целый день он не видел ее и чувствовал себя потерянным и несчастным. Лишь вечером, когда Клара в вечернем туалете садилась с Артуром Гольдманом в автомобиль, вернувшийся из Вены, а официанты и гости глазели на нее, он поглядел на нее издалека.

Юлиус Лётц как раз упаковывал свой нехитрый багаж, как вдруг громкий, непривычный шум мотора заставил его подойти к окну. Два самолета резко взмывали в небо с небольшой высоты, оставляя за собой бесчисленное множество кружащихся в воздухе бумажных листков.

Юлиус Лётц выбежал из гостиницы. Площадь перед «Звездой» была засыпана бумагой. Юлиус поднял один листок. «Для национал-социалистов не существует австрийского государства, австрийцев», — прочитал он. Оглушенный увиденным, он побрел дальше, через луг к озеру. Под ногами была бумага. Он искал воду и не находил ее. В массе размокших, белых клочков, выгнув шеи, плавали лебеди.