Фашисты

ВВЕДЕНИЕ

Общие контуры румынского фашизма я обрисовал во введении к предыдущей главе. Здесь же хочу более подробно остановиться на Румынии, этой самой политически молодой и экономически отсталой из всех стран, рассмотренных в данной книге. Современная Румыния появилась лишь в 1861 г. в результате объединения Молдавии и Валахии (в свою очередь состоящей из исторических областей Олтения и Мунтения), оторванных от отступающей Оттоманской империи. Первая мировая война стала для этой маленькой страны настоящим подарком судьбы, что хорошо видно на карте 8.1.

В надежде получить обещанную территориальную взятку от стран Антанты Румыния в 1915 г. объявила войну странам Оси. Награда была поистине королевской — по мирному договору Румыния получила Буковину от Австрии, Трансильванию и часть Крисаны и Баната от Венгрии, Бессарабию от России и Добруджу от Болгарии. Эти приращения более чем вдвое увеличили территорию и население страны, а нерумыны составили 30 % ее населения (несмотря на массовый отток иммигрантов на этническую родину). Национальный вопрос встал со всей остротой и приобрел классовую подоплеку, поскольку румыны на новообретенных территориях были в основном крестьянами, а горожане и представители высших сословий состояли в основном из бывших титульных народов (особенно мадьяр и немцев), да еще из евреев. Таким образом, не-румыны (евреи, венгры и немцы) оказались владельцами львиной доли национальной промышленности и торговли. Только евреям (4 % населения страны) принадлежало до 40 % коммерции и кредита и до 28 % промышленности. Среди врачей, ветеринаров, фармацевтов (единственные свободные профессии, открытые евреям) евреем был каждый четвертый. Румынскому среднему классу осталось довольствоваться государственной службой и менее престижными профессиями, не требующими высокого образования (Ianciu, 1996: 65–76). Со всей неизбежностью среди государственных служащих и румынской интеллигенции начал стремительно развиваться органический национализм. Как и в других странах с похожей судьбой, Румыния вдруг оказалась пролетарской нацией, «жертвой» инородческого капитала (прежде всего еврейского), в окружении «врагов» по всему периметру новых границ.

Но кто прислушивался к этим голосам? Армия и государство, монархическое и аристократическое, пожинали заслуженные плоды от выигранной войны. Православная церковь была лояльной государству. Исчезли лишь иностранные землевладельцы. Мы не можем назвать правящую элиту «старым режимом», поскольку она управляла страной не более полувека. Тем не менее позиции власти казались достаточно прочными. Правительство сделало ставку на умеренный национализм, который надеялось не выпускать из-под государственного контроля. В этой отсталой стране национализм как идея мог существовать только в городах. Большинство крестьян поначалу не осознавали себя членами нации. Горизонт их жизни ограничивался родной деревней и выживанием. Они надеялись, что после войны их жизнь материально улучшится, и с радостью приняли земельную реформу. Но румынская экономика нуждалась в высокоэффективном сельском хозяйстве, в повышении инвестиций, чему никак не способствовала аграрная реформа, раздробившая крупные землевладения на мелкие крестьянские хозяйства. Повысилась и рождаемость, с которой уже не справлялась традиционная экономика сельской семьи. Многим обедневшим крестьянам вместо пшеницы, главного экспортного продукта, пришлось сеять кукурузу для собственного потребления. Полунатуральное хозяйство вело к бедности, болезням, каждодневной борьбе за выживание. С 1913 по 1938 г. валовый национальный продукт вырос на ничтожные 7 % (Bairoch, 1976: 297). Уровень младенческой смертности — убедительный показатель качества жизни на селе — после 1930 г. тоже вырос, хотя средняя продолжительность жизни увеличилась. Без присмотра помещиков, предоставленные самим себе, румынские крестьяне начали прислушиваться к радикальным политическим агитаторам, обещавшим улучшить их горестное положение.

Формально Румыния была либеральной демократией. По настоянию Антанты избирательные права были предоставлены всем взрослым гражданам, включая евреев. Так Румыния стала последней страной в Европе, где евреи получили гражданские права. Законодательную власть осуществлял парламент, король сохранил значительный объем исполнительной власти, в частности право назначать и смещать министров, руководить полицией и армией. Монарх и аристократические политики, консерваторы и либералы, управляли страной все 1920-е. Это был уже знакомый нам полуавторитарный режим, удерживающий власть через выборы, коррупцию, патрон-клиентские отношения и выборочное подавление экстремистских элементов (включая фашистов). Сложившуюся систему власти с издевкой называли «попеременным правительством»: считалось, что оно погрязло в коррупции и не справляется со своими обязанностями. Либеральная модель выглядела неэффективной, социализм — чужеродным, что открывало стране «третий», фашистский путь. Впрочем, правительство сумело разработать национальную экономическую политику «опоры на собственные силы». Это была умеренно этатистская стратегия догоняющего развития, опирающаяся на государственный протекционизм. Главный архитектор экономических реформ Маной-леску называл ее «чудо-оружием» экономического национализма.

Этому сопутствовали насильственная ассимиляция меньшинств и румынизация общественных институций, включая образование, вывески, деловую рекламу. Это вызвало протесты и всплеск имперского ревизионизма среди некогда привилегированных национальных меньшинств, на что румынские националисты дали зеркальный ответ. В 1919 г. во время националистических беспорядков в Трансильвании были убиты десятки восставших мадьяр. В ранний межвоенный период даже румынские либералы и консерваторы были умеренными националистами.

Правительство урбанизированных реформаторов первостепенной задачей считало индустриальное, а не сельскохозяйственное развитие, доходы от продажи нефти — краеугольный камень румынской экономики — они вкладывали в промышленность и сокращали импорт. Нефть питала не только экономику, но и коррупцию. На фоне стагнации в сельском хозяйстве быстро набирала очки Национальная крестьянская партия (НКП), далекая от политического мейнстрима и не замешанная в коррупции. В 1928 г. она одержала убедительную победу на выборах. НКП ратовала за свободный рынок, социальную защиту крестьян и рабочих, выступала за демократизацию жизни и боролась с коррупцией. Лидеры партии призывали к этнической и религиозной терпимости, но среди рядовых партийцев встречался антисемитизм. У аграриев был реальный шанс провести либерально-демократические реформы в сельском хозяйстве, что могло бы способствовать и большей этнической терпимости. Однако король с крайним подозрением относился к реформистским тенденциям своего нового правительства. И в том же 1928 г. на долю партии выпали тяжелые испытания. Великая депрессия подорвала кредит общественного доверия (что случилось со многими правящими партиями Европы), и после этого удара НКП так и не смогла оправиться. Поскольку промышленность работала в основном на внутренний рынок, а главным экспортным продуктом была нефть, национальная экономика все же выжила. В 1933 г. уровень производства вернулся к показателям 1929 г. Сильнее пострадало сельское хозяйство. За время кризиса крестьянские доходы снизились на 58 %. Опасаясь народных волнений, правительство реструктурировало долги крестьян — столь щедрого подарка не рискнуло сделать ни одно правительство довоенной Европы. Депрессия многому научила румынских политиков. Они поняли главное — государственный протекционизм в экономике работает (нефть — тема отдельная). Правительство усилило политику импортозамещения, которая приобрела ярко выраженный антиимпериалистический и пролетарский посыл: западная эксплуатация сделала Румынию нищей — значит, надо запретить импорт западных товаров. Главным торговым партнером Румынии (как и Венгрии) была Германия, но страна вовсе не была придатком немецкой экономики хотя бы потому, что находилась на «безопасном» от Германии расстоянии. С 1929 г. трудовая занятость выросла на 50 %, существенно укрепилась экономика, по темпам прироста национального продукта Румыния опережала многие страны мира. Этот успех был достигнут за счет увеличения государственного сектора в экономике, сокращения внутреннего потребления и отказа от инвестиций в сельское хозяйство (Berend, Ranki, 1974; Chirot, 1978; Verdery, 1983: 278–286; Ronnas, 1984: 37, 116–122, 241; Aldcroft, Morewood, 1995: гл. 3–4; Berend, 1998).

Правительство того времени представляло собой все более авторитарные коалиции аристократов и националистов. Этим политическим оркестром дирижировал король Кароль. «На выборы мне плевать», — откровенно признавался он британскому журналисту. Все 1930-е монарх был вынужден мириться с парламентаризмом, благо на прерогативы исполнительной власти парламент никогда не покушался. Реальная авторитарная власть была сосредоточена в руках немногих, вскоре она приобрела черты итальянского корпоративизма. В конце 1930-х король Кароль, а затем его преемник генерал Антонеску позаимствовали достаточно много из идеологического багажа румынских фашистов (Zach, Zach, 1998: 809–815). Серьезная политическая власть исполнительных структур государства и экономические потрясения Великой депрессии проложили путь румынскому авторитаризму.

Итак, в предвоенные годы наибольших успехов добились промышленники и коммерсанты, в основном нерумынского происхождения, а также государственный сектор экономики, сельское же хозяйство оказалось в затяжном кризисе. Эта ситуация должна была породить усугубленный Великой депрессией «классический конфликт» между трудящимися и буржуазией, на стороне которой были государство и король. Но все карты спутал этнополитический фактор. За период между двумя войнами грамотность возросла вдвое. Это имело прямое отношение к развитию национального сознания — люди, научившиеся читать на общем для них румынском языке, обостренно чувствовали свою этническую идентичность и становились более восприимчивыми к националистической идеологии. Как и в других странах, румынские учителя, журналисты, составители словарей и учебников отчетливо тяготели к национализму. Общественные движения, утверждавшие, что Румыния — это пролетарская нация, эксплуатируемая иностранцами, привлекали много сторонников, в особенности среди молодежи и людей, недавно овладевших грамотой.

ИДЕОЛОГИЯ «ЛЕГИОНА МИХАИЛА АРХАНГЕЛА»

Фашизм в румынском варианте возник как вполне самостоятельное явление, хотя и позаимствовал кое-что от немецкого нацизма и итальянского фашизма. Его лидером, или «капитаном», был Корнелиу Кодряну. Он родился в 1899 г. в молдавском приграничном городке. Его мать была этнической немкой, отец — поляком, который потом стал убежденным румынским националистом. Кодряну получил образование в кадетском училище и в университете города Яссы, стал дипломированным юристом. В Яссах он попал под влияние известного профессора-националиста Александру Кузы, основателя праворадикального движения, получившего в 1925 г. название Лига национальной христианской защиты. Будучи органическим националистом, Куза придерживался крайних антисемитских взглядов. Нация должна быть едина и свободна от этнически чуждых элементов. Главную опасность представляют евреи — «вредоносные бациллы», «нация дегенератов и негодяев, безродные космополиты, не способные к созданию живого социального организма». Евреев нужно было «устранить» — термин, не совсем понятный, но безусловно включавший в себя массовые депортации, экспроприацию собственности, запрет на участие в общественной жизни. В Европе начала 1920-х все это звучало не так уж экстремально. Куза был еще и традиционалистом. Он раньше Гитлера принял как символ свастику, четыре конца которой несли традиционалистский девиз: «Одна страна, один закон, один народ, один король» (lanciu, 1996: 186–196).

Однако Куза был профессором, а не человеком действия. Разочарованный в своем кумире, Кодряну порвал с ним в 1927 г. и создал собственное движение — «Легион Михаила Архангела» (изначально — молодежное отделение Лиги национальной христианской защиты). В 1930 г. на основе Легиона появилась «Железная гвардия» — организация, куда могли вступать люди любого возраста. Оба движения столь тесно переплелись, что стали практически одной организацией. В дальнейшем я буду называть ее просто «Легионом». Кодряну разошелся с Кузой в вопросах тактики. Фашистский лидер ненавидел евреев и (в отличие от Кузы) требовал их физического подавления. В автобиографии от 1936 г. он не скрывает своего антисемитизма (Codreanu, 1990). Но его юдофобия весьма своеобразна: евреями для него были все толстосумы и эксплуататоры, «паразиты», «гниды» и так далее, присосавшиеся к финансам, промышленности и торговле, обрекшие румын на нищету и бесправие. Даже в Бессарабии (российской губернии до 1918 г.), клеймя тамошних евреев «большевиками», он в то же время продолжал называть их «Шейлоками». Хотя он и не использовал этого слова, это был ярко выраженный пролетарский антисемитизм. Пролетариатом были, конечно, румыны, капиталистами — евреи. Кодряну обуревало желание действовать, с чем был категорически не согласен Куза; но Кодряну быстро уразумел, что провокационные выступления против богатых евреев, равно как и стычки с полицией, которая защищала их и подавляла недовольство местных жителей, делают его героем в глазах местного населения. В 1920-е суды присяжных отказывались признавать предъявленные ему обвинения в убийстве и терроре — простые обыватели ничуть не меньше, чем он, ненавидели продажных политиков и жестокую полицию. Постоянные столкновения с законом приучили его видеть в политиках услужливых еврейских лакеев, буквально купленных на корню. В этом утверждении снова звучит пролетарское начало, более свойственное левым движениям, нежели правым. Кодряну пришел к убеждению, что вся политическая система прогнила и ее надо разрушить. Исключение он делал лишь для монархии ввиду ее особых заслуг в деле национального освобождения румын. В обстановке 1920-х такие взгляды (внушенные в том числе и в кадетском корпусе) не могли не привести к парамилитаризму, направленному против государственной власти и отдельных «врагов нации». Это была прямая дорога к фашизму.

Свои основные политические взгляды Кодряну излагает в автобиографии. А основное его политическое сочинение, «Кредо национал-христианского социализма» (1920 г.), начинается и заканчивается так:

В «Кредо» звучит требование распределить национальное богатство между классами, заявляется о поддержке монархии и православной церкви. Символ веры Кодряну предстает как крайне левая и глубоко религиозная форма органического национализма. Личность подчинена нации, а нация — только Богу. Многие позднейшие высказывания Кодряну кажутся далекими от политики. В программе 1927 г. Легион неожиданно заявил не о политическом или партийном проекте, а о проекте «создания нового человека». Для искоренения политиканства, для борьбы с «заразой иудаизма» необходимы новые люди. «Для воспитания этой личности Легион должен стать скорее школой и армией, чем политической партией, он должен создать духовную и моральную атмосферу, в которой родится “воин-герой”, плоть от плоти румынского народа». Были скрупулезно перечислены все необходимые достоинства «нового героя», что превращало партию в подобие воинственной религиозной секты. Кодряну перечисляет восемь основополагающих норм жизни легионера, начиная с таких общих мест, как «моральная чистота» и «энтузиазм», и заканчивая по-фашистски звучащими «верностью, трудом, порядком, иерархией, дисциплиной, делами, а не болтовней». Легион, указывает он, это не «логическая система», а «живая вера». Живая вера была очень воинственной: «Это будет зов боевой трубы, пробуждение доблести, воскрешение древней славы наших могучих отцов». Как и Гитлер, Кодряну не стремился развивать сложные теории государства, лидерского принципа ему вполне хватало. Обоснованием был органический национализм: у единой нации есть единая воля или «народный дух», который воплощает в себе ее вождь. Воля лидера не навязывается силой, ибо органически отвечает всем чаяниям народа. И если народ и вождь сливаются в единое целое, то государство тогда поднимается на уровень высокого национального самосознания. Кодряну отрицал демократию, подтачивающую единство нации: «Разве солдаты выбирают лучшего, по их мнению, генерала?» Грех демократии и в том, что она дает равные права евреям и быстро оказывается в рабстве у банкиров (Codreanu, 1990: 15–17, 219–222, 226, 231, 242–243, 304–310; ср. Ianciu, 1996: 199–200).

К сожалению, у нас мало информации об убеждениях рядовых легионеров, но есть уверенность, что Легион прививал им именно такие ценности. Организация состояла из разветвленной сети ячеек, где, как в инкубаторе, выращивались будущие боевики. Руководители этих подразделений культивировали в своих подопечных «дух благородства» и следовали шести золотым правилам: преданность и дисциплина, трудолюбие, немногословие, самосовершенствование, взаимопомощь, честь. Такое воспитание выковывало героев, способных к обороне, самопожертвованию и мученичеству во имя идеи. «Кровь всех нас должна пролиться» в борьбе между добром и злом. «Новый человек» должен «победить зло в самом себе и в своих людях», а потом «сокрушить силы зла и всех служащих злу». Он должен «вызывать на бой и сокрушать врагов Отечества не только в мире земном, но и за его гранью, где властвуют наши незримые враги — силы зла». Он должен отличать «добрых» румын от «отребья» и безжалостно расправляться с последним.

В Легионе делался акцент скорее на воспитании духа и моральных качеств, нежели на отработке боевых навыков и насилия. Движение было, несомненно, парамилитарным, однако румынские штурмовики долгое время не принимали участия в реальном насилии. Кодряну своим авторитетом удерживал пыл боевиков в жестких политических границах. От них требовалось лишь провоцировать полицию на ответные действия. Тогда на фашистов обрушивались репрессии, что еще раз демонстрировало народу преступную связь между еврейскими банкирами и государственной властью и приносило Легиону массовую поддержку. До убийства самого Кодряну в 1938 г. легионеры уничтожили всего лишь одиннадцать человек, в основном известных политических деятелей и полицейских, потеряв при этом 501 бойца, погибшего в стычках с полицией. В отличие от штурмовиков СА, описанных в главе 4, румынские легионеры искренне придерживались тактики «оборонительного насилия» — хотя и у них это была именно сознательная тактика. Это насилие, опять-таки в отличие от многих других фашистских движений, своим острием было обращено против государства в форме индивидуального террора против отдельных представителей власти. В глазах румын легионеры были не бандитами и погромщиками, а романтиками, вдохновенно марширующими по улицам. С первых дней своего существования Легион активно занялся строительными работами. Вначале была выстроена центральная штаб-квартира, потом стали обустраивать местные отделения. Тяжелый и безвозмездный коллективный труд привносил дух взаимопомощи и братской солидарности. Немногочисленность участников восполнялась фанатической преданностью делу. Особенно ярко проявлялось это качество во время выборов, когда легионеры вели себя совсем иначе, чем другие партийные функционеры. Не имея лишнего гроша на предвыборную агитацию, они ходили по деревням, запросто толковали с изумленными крестьянами, вместе с ними ели и спали. И это приносило им голоса! Легионеры были «народниками» не на словах, а на деле. Им часто удавалось выигрывать местные выборы, но путь на политический олимп до поры до времени был им закрыт — для этого требовались серьезные деньги и спонсоры.

Легион не очень хорошо различал контуры будущего государства. Легионеры считали себя освободителями и очистителями, создателями скорее нового человека и нации, чем нового государственного устройства. В этом смысле они были больше похожи на немецких нацистов, чем на итальянских фашистов. Но их религиозный мистицизм и дух крестьянской общины были сугубо румынскими качествами. Кодряну верил, что румынская «душа» растворена в «космической сингулярности» нации, «единственно латинской в православном мире и единственно православной в мире романских народов», воплощающей в себе истинную «христианскую чистоту» (понятие позаимствовано у Кузы и его адептов). Душа румын обитала не среди космополитической элиты, а в крестьянских избах, где демократизм сельских сходов оставался неизменным на протяжении столетий. Крестьянская почва и крестьянская культура были краеугольным камнем нации, кровь же и раса были глубоко вторичными (СС и нацисты сильно изменили эти представления во время войны). Поэтому Кодряну был счастлив видеть в своем Легионе жителей новоприсоединенного юго-востока, тех, кого он называл «румыно-македонцами». Этих людей, как и румын, столетиями угнетали, и им была открыта дорога к добровольной ассимиляции. Стилистика, риторика и обрядность легионеров были глубоко религиозными, например, они носили на шее мешочки с землей, символизирующей «землю предков». Легионеры не часто ссылались на православное христианство, но их ритуалы были поразительно похожи на церковное богослужение. Небесным заступником Легиона считался святой архангел Михаил, победитель Люцифера. В иконографике и песнях архангел олицетворял сам Легион, Люцифер же был воплощением коммунизма, еврейства и капитализма. Поверх зеленой униформы легионеры нашивали белые кресты, а некоторые — свастики. Вспомним, что и другие фашистские движения нарекали себя религиозными именами: «Скрещенные стрелы» и бельгийский «Кристус Рекс» (который так и не признала католическая церковь). Все фашисты использовали в своей деятельности религиозные мотивы, но лишь румынский Легион в самом деле напоминал церковь. Перед доверчивыми крестьянами легионеры даже творили чудеса.

Легионеры твердили, что иностранные поработители осквернили чистую душу румынского крестьянина, а теперь ее продолжают осквернять евреи. Многие румыны с готовностью в это поверили. Бытовой антисемитизм в Румынии не был лишь достоянием Легиона — он был распространен повсеместно. Специализировались на антисемитизме политические правые, однако его влияние испытывали и центристы, и даже либералы. Хоть и открещиваясь от радикального антисемитизма, национальная элита требовала румынизации экономики, иными словами, выдавливала иностранный капитал из частного сектора. По закону от 1934 г., согласно доктрине «опоры на собственные силы», были приняты квоты и запреты, ущемляющие национальные меньшинства. По новым законам на всех предприятиях должно было работать не менее 80 % румын, и не менее 50 % мест в совете директоров должны были также принадлежать румынам. Председателем совета директоров мог быть избран только румын. Закон не делал различий между национальными меньшинствами, однако применить его к мадьярам и немцам оказалось очень сложно. В местах их компактного проживания румын, которые могли бы занять ответственные посты, практически не было. Начиная с 1937 г. запретительные меры против меньшинств ужесточились, лозунг «Румыния для румын» стал осуществляться на практике. Ударило это в первую очередь по евреям. Вину за этот процесс можно возложить на влияние Гитлера, на стремительную экспансию нацистской Германии, но на первом этапе это было делом рук самих румын (Mendelsohn, 1983: гл. 4; Ancel, 1993: 215; lanciu, 1996: 76–77, 280–306).

Врач-еврей Эмиль Дориан в своем дневнике много пишет о том, как румыны во всех своих тяготах и бедах винили «проклятых жидов». О евреях ходило множество диких сплетен и измышлений, а правительство этому потворствовало. Евреям, пишет Дориан, официально запретили нанимать прислугой молодых женщин, это мотивировалось тем, что евреи якобы торгуют христианскими рабынями. В своих воспоминаниях врач дает волю и юмору:

В разных провинциях антисемитизм принимал различные очертания. Ветхозаветные евреи в ермолках и сюртуках в северной Молдавии и Бессарабии выполняли роли «экономических парий» и терпели поношения как «инородческие» эксплуататоры крестьян. Бессарабских евреев, кроме этого, подозревали в симпатиях к большевикам. С 1919 г. и позже «жидобольшевики» не переставали быть жертвами погромов. И в самом деле, небольшая Румынская коммунистическая партия состояла в основном из иностранцев и евреев. В 1931 г. из 24 делегатов от коммунистов лишь 9 были этническими румынами. Шестеро были евреями, четверо венграми, трое украинцами и двое болгарами (Treptow et al., 1996: 422). Большая часть евреев с юга обосновалась в столице, остальные почти все расселились в южной Молдавии, где доминировали в частном секторе — их ненавидели за «богатство и эксплуатацию». Омадьяренные евреи Трансильвании считались не только экономическими конкурентами, но и пособниками венгерских врагов (под этими лозунгами прошли первые студенческие антисемитские выступления в 1920-х гг.). Эти противоречивые обвинения объединял единый страх. Евреи были антинациональны сразу в двух смыслах: во-первых, они служили иноземным врагам Румынии, во-вторых, будучи капиталистами и большевиками (неважно, кем конкретно), разжигали классовые конфликты и разобщали нацию. Антисемитизм имел под собой и традиционно религиозную почву: евреи «распяли Христа» и «пили кровь христианских младенцев». «Румынский антисемитизм был едва ли не основой национализма, в националистической среде евреи считались инородным телом, угрожающим единству и даже самому существованию румынского народа» (Ianciu, 1996: 318). Чем сильнее становился национализм, тем стремительнее менялся характер антисемитизма — из бытовой фобии он превращался в политическую идеологему, от которой до фашизма рукой было подать.

Антисемитизм Легиона выделялся из общей антисемитской волны тем, что идеально вписывался в его христианско-фашистское видение государства, нацеленное на провокационное вооруженное насилие и в конечном счете на мятеж. Крайник, известный теоретик движения легионеров, выдвинул идею этнократического государства, опирающегося на «румынскую почву, кровь, дух и веру». Такое государство стоит выше демократического государства, которое суть не что иное, как «регистрационная палата» для подсчета населения «без учета его расовых и религиозных различий». Евреев он выделял особо, как «неизбывную угрозу существованию любого национального государства», однако добавлял, что «всякий неассимилированный инородец, вовлеченный в государственную деятельность, является элементом нестабильности и хаоса… перед Румынией стоит жизненная необходимость создать исключительно этнократическое государство». Поэтому он призывал к очищению румынского общества от чуждых элементов. Другой интеллектуал-легионер, Баня, добавлял: «Евреев следует преследовать не за расовую и религиозную чужеродность, но лишь за ту опасность, которую они несут государству». Да и сам Кодряну призывал к жесткой обороне против «еврейского наступления и просачивания». «Из крысиных еврейских нор в больших городах расползается зараза карикатурной еврейской культуры». Надо «выжечь это осиное гнездо», это будет лишь «актом милосердия». Теоретики не стеснялись в выражениях, призывая к чисткам и особенно к депортации: «Евреев — в Палестину!» Во время Второй мировой войны посольство правительства Виши в Бухаресте сообщало в Париж, что антисемитизм Легиона носит крайние формы и более жесток, чем антисемитизм в Германии, и что Кодряну выступал и за уничтожение евреев, и за их депортацию. Но лишь после начала войны (после смерти Кодряну) от угрожающей антисемитской риторики Легион перешел к действиям. Эта нравственная деградация описана в следующем томе моей книги[42].

Таковы были вариации румынского Легиона на стандартные темы фашизма в Центральной и Восточной Европе: «очистительный» национализм и антисемитизм, потуги уничтожить классовые и межпартийные конфликты, парамилитарный элитизм и стремление к авторитарному государству. Однако румынский фашизм нес в себе и три отличительные черты. Во-первых, его внешняя политика была миролюбивой, поскольку Румыния поглотила столько территорий, что едва могла их переварить. По этой же причине он не делал акцента на этатизме. Во-вторых, он был религиозным, морально-реформаторским, презрительно относящимся к материальной стороне жизни. Сейчас нам трудно воспринять его иррациональность, отрицание политической программы, прославление «румынской души», расплывчатые лозунги, любовь к пению, «доктрину действия», сочетание морализаторства и насилия. Ритуализованные массовые действа дарили легионерам ощущение эмоционального единства, родства, часто даже готовности к мученичеству. В-третьих, румынский фашизм был отмечен печатью пролетарского национализма: в образе врага выступали классовые эксплуататоры, внутренние и внешние, а во главе пятой колонны, естественно, шли евреи. Почему эти идеи укоренились именно в Румынии? Вначале поговорим о самих легионерах, а потом выясним, кто был их благодарной аудиторией.

КЕМ БЫЛИ ЛЕГИОНЕРЫ?

Как и в других случаях, румынские фашисты в подавляющем большинстве были молодыми мужчинами. Британский дипломат передает то, что говорили о себе сами фашисты: их движение «поглотило» молодежь страны. Вебер говорит о «крестовом походе подростков» (Weber, 1966b: 514, 519; Sturdza, 1968: 102; Vago, 1975; 1987: 286–297). Легион сложился в университетской среде — и далее вербовал в свои ряды в основном студентов и даже школьников. Кодряну вспоминал, что, когда легионеры совершали свои походы, вокруг предводителя ехали верхом молодые мужчины в возрасте 25–30 лет, за кавалькадой пешим порядком шли еще более молодые студенты — фашистская пехота. Были здесь и молодые военные, хоть и не в таком количестве, как в Венгрии. Руководители движения были моложе, чем в других политических партиях, еще моложе были рядовые активисты. Средний возраст легионера как в 1927-м, так и 1942 г. составлял 27–28 лет. Посольство Виши сообщало, что во время войны Легион состоял «почти исключительно из молодых людей», а опытных политиков в нем было мало (Ianciu 1998: 72). Кадровый голод объясняется тем, что старая гвардия была уничтожена, брошена за решетку или выслана из страны в предвоенные годы, некоторые ветераны воевали за Франко в Испании и там нашли свою смерть.

Молодое поколение легионеров не успело понюхать пороху во время Первой мировой войны. Сам Кодряну еще мальчишкой сбежал на фронт, был комиссован за молодостью лет и отправлен в кадетскую школу. Для него и его сверстников война была чуть ли не религией — ведь именно тогда румыны впервые за многие годы получили «крещение кровью». В начале 1920-х националистическая эйфория захлестнула университеты, где «домашнее» и «фронтовое» поколения бурно обсуждали национал-этатистские рецепты для исцеления страны. Краткое затишье наступило, когда к власти пришла Национальная крестьянская партия, 1930-е г. ознаменовались новым подъемом легионерского движения вначале на селе, потом в городах, энтузиастами этой идеи снова стали молодые люди, родившиеся уже после войны. В ту пору ветеранами движения считались мужчины 30–40 лет, учившие молодых катехизису румынского фашизма, тогда еще наивному, лишенному острых углов реального военного или парамилитарного насилия.

Объединял Легион и женщин. Три из 34 партийных ячеек на 1934 г. представляли собой женские группы, так называемые «бастионы», и женщины составляли 8 % всех членов партии. В 1936 г. в трудовых лагерях работало 842 легионера, 10 % из них были женщинами (данные по мужчинам приведены во второй строке табл. 8.1), «дети» добавили еще 6 %, впрочем, их трудно было назвать работниками. Половина женщин были домохозяйками, вторая половина — студентками, плюс одна парикмахерша (Heinen, 1986: 385–387). В руководящий состав партии они не входили, но на фотографиях, запечатлевших восстание 1941 г., мы видим вооруженных женщин и даже детей с оружием в руках (Veiga, 1989: 265; Ioanid, 1990: 72). Участие женщин и детей в реальных боевых действиях является уникальным событием в истории фашизма. Как в трудовых лагерях, так и в идеологии Легиона семейные ценности уникальным образом сочетались с феминистическими идеями. Кодряну провозглашал своего рода фашистский феминизм: движение было «гарантом равных прав мужчины и женщины» и «защитой румынской семьи». Это первый элемент в румынском фашизме, который можно расценить как прогрессивный. Были и другие. Не вполне ясно, откуда пошел такой взгляд на отношения полов: вероятно, это объясняется тем, что новорожденная нация была свободна от косных традиций, движение не имело военного опыта, а мистицизм его, возможно, препятствовал развитию мужского шовинизма.

Легион родился в городах, его первыми неофитами стали студенты и уволенные в запас офицеры: ярко выраженное движение среднего класса, хотя некоторые исследователи различают в нем и ремесленников. Идеалы Легиона быстро овладели умами интеллектуалов и начали распространяться среди старшеклассников. В этой среде укоренились патриархально-народнические идеи:

Некоторые видные легионеры были сыновьями префектов и полицейских: в уличных беспорядках им частенько доставалось от сослуживцев их отцов. Другие были из семей крестьян, священников и сельских учителей (Weber, 1966b: 569; Heinen, 1986: 383; Veiga, 1989: гл. 4). Вердери (Verdery, 1983) на основе устных историй предполагает: крестьяне-середняки Трансильвании считали, что старшие сыновья могут вырваться из замкнутого круга сельской общины и стать «большими» людьми в городе, лишь получив городское образование. Старший сын начинал учиться, младшему доставалась ферма. Из таких интеллигентов-народников в первом поколении получались ярко выраженные национал-этатисты, идеализирующие крестьянство и свои народные корни. В румынских университетах крестьянское происхождение, близость к почве, к корням было таким же предметом гордости, как «пролетарская кровь» среди европейских студентов-радикалов 1960-х. Некоторые молодые румыны, возможно, даже придумывали себе крестьянскую родословную. Такая почва была благоприятна для произрастания крестьянского фашизма.

У первого поколения фашистов не было трудностей в карьерном росте, однако многие по-прежнему объясняют ранний фашизм «перепроизводством» среднего класса. Утверждается, что закончившаяся война выплеснула на рынок занятости огромное количество демобилизованных солдат, что выпускники университетов не могли найти себе достойную работу. Диплом не стоил и гроша — и в 1921–1932 гг. его получили якобы лишь 8 % студентов (с трудом могу в это поверить). Обломки этих житейских кораблекрушений, люди, не нашедшие места в жизни, становились фашистами (Weber, 1966b: 514; Barbu, 1980; Vago, 1987: 286). Все это вызывает у меня большие сомнения. После войны Румыния вдвое увеличила свою территорию. Венгры, австрийцы, немцы, русские, болгары, в их числе госслужащие и офицеры, массово покидали страну. Карьерным перспективам в госсекторе для образованных румын могла бы позавидовать любая страна Европы. Даже если студенты бросали учебу, не получив диплома, они легко могли найти себе работу (Vago, 1987: 287). Сокращать зарплаты и выводить сотрудников за штат в раздутом управленческом аппарате начали лишь при Великой депрессии. Ситуация с занятостью ощутимо улучшилась в 1935 г., что совпало по времени с бурным развитием фашизма. Современники отзывались о фашистах как о «лучших людях поколения», а не как о люмпен-буржуазии. Польский вицеконсул, вспоминая жестокие преследования Легиона в 1938 г., сожалеет о результатах: «Движение лишилось своих вождей — студентов, идеалистически настроенной молодежи, интеллектуальной элиты» (Watts, 1993: 186).

Тезис о «перепроизводстве мозгов» выглядит еще более сомнительным, если сравнить Венгрию с ее острейшей безработицей среди среднего класса и Румынию, где дела обстояли прямо противоположным образом. Однако и в той и в другой стране опорой фашизма стали студенты и государственные служащие. Этот факт делает беспочвенным утверждение, что фашизм был реакцией среднего класса на материальные и карьерные трудности. Интеллектуальная и управленческая элита шла в фашизм при любых обстоятельствах. Фашизм был модной и привлекательной идеологией, он обещал решить главные проблемы современного общества. Роль мессии и спасителя была отведена сильному государству-нации, именно поэтому фашизм так горячо встретили те, кто находился в самом сердце этого государства-нации. В Румынии его базисом могло быть лишь крестьянство, и новой элитой часто становились выходцы из крестьян — соответствующий характер приобрел и румынский фашизм.

Крестьяне-почвенники воспринимали его не как скоротечную моду, а как явление, вполне согласующееся с их социальным опытом.

Офицеры тоже не были обижены. Демобилизация затронула румынскую армию куда в меньшей степени, чем армии других государств (Румыния не могла себе позволить массовой демобилизации, потому что находилась в кольце стран, жаждавших вернуть себе утраченные территории). Нет никаких сведений о толпах неприкаянных демобилизованных солдат (что было в послевоенных Германии или Венгрии). Бывшие офицеры стали участниками фашистского движения на его ранней стадии, но в 1930-е образумились и отошли от него. Среди легионеров было не слишком много солдат. Позже, когда Румыния почуяла дыхание новой войны, когда король Кароль утратил популярность, а Венгрия, Германия и Россия начали приглядываться к румынским территориям, начался новый откат военных вправо. В Легионе, во всяком случае официально, солдат практически не было, но правительство военного времени все же не доверяло ни рядовым, ни офицерам, считая их зараженными фашистской идеологией (Vago, 1987: 300; Watts, 1993: 242, 284, 296). Когда в 1940 г. Легион вошел в правительство Кароля, два генерала-легионера стали членами кабинета министров. Фашизм привлекал военных, а милитаризм — фашистов. Кодряну основал Легион, памятуя о романтических днях своей военной службы: «Порядок, дисциплина, подчинение вошли в мою плоть и кровь в самые ранние годы молодости, понятие о солдатской чести стало главной ценностью моей жизни». Другой легионер писал: «Да, военная диктатура! Она жива в крови каждого румына, диктатура солдатской дисциплины и доблести, диктатура героического духа» (Ioanid, 1990: 134, 114). Как и повсюду, в фашизм уходили не офицеры, лишившиеся карьеры, а вся военная каста.

У нас есть некоторая информация о фашистских руководящих кадрах 1930-х. Половина руководителей Легиона по списку 1937 г. были уволенными в запас офицерами (офицеры на действительной службе не могли открыто заявить о своей принадлежности к этой организации), вторая половина представляла разные профессии среднего класса. Только в этом списке, в виде исключения, появляются представители класса имущих — один промышленник и один банкир. В последующие годы в Легион вступали учителя и преподаватели, православные священники и юристы. Парламентские кандидаты от «Железной гвардии» в 1937 г. на 98 % были квалифицированными специалистами, из них священники — 33 % и учителя — 31 %. В других партиях социальный состав оставался традиционным: 40 % членов парламента были юристами и 18 % — крупными землевладельцами (Ioanid, 1990: 39, 70–72). В первой строке табл. 8.1 представлен список руководителей Легиона, судимых в 1934 г. по обвинению в убийстве бывшего премьер-министра. Почти треть была студентами, четверть — государственными служащими (половина из них — учителя), остальные — журналистами, священниками и офицерами.

Основой Легиона был средний класс, но с определенной спецификой. В организацию вступило множество священников, привлеченных религиозным характером этого движения (Nagy-Talavera, 1970: 287). Священники фигурируют почти во всех списках легионеров, особенно в сельской местности. Теперь Румынская православная церковь стала государственной, однако в XIX веке она была голосом угнетенной нации, неудивительно, что потом она начала проповедовать пролетарский национализм — в том числе с элементами антисемитизма. Сам Патриарх так выразил эти настроения:

Патриарх предлагал провести насильственную депортацию и переселить евреев в Африку, Австралию, Азию или «на какой-нибудь остров» (Vago, 1975: 235).

Кодряну утверждает, что вначале большая часть священничества была настроена враждебно, ближе к середине 1930-х церковь стала более благосклонна к легионерам, их допускали в приходы, освящали знамена и парады (Vago, 1975: 209; Veiga, 1989: 264; Ioanid, 1990: 71, 139–148). В составе партии было также много юристов. В разбухшей адвокатуре шла грызня за место под солнцем, легионеры же предлагали очистить эту профессию от еврейского засилья. Примерно половина всех юристов, вступивших в Легион, работала в государственных структурах, и это была самая значительная профессиональная группа в среднем классе, воспринявшая фашизм как свою идеологию. Как и в других странах, государственным служащим было запрещено членство в фашистских организациях, но в Румынии этот запрет мало кого останавливал. Целая сеть «тайных членов» в магистратурах и отделениях полиции по всей стране оказывала содействие Легиону. Государство переживало болезненный раскол — Румыния была еще одной дуалистической страной (Veiga, 1989: 125–126). Британское посольство сообщало, что судебная власть и полиция содействовали Легиону все 1930-е годы (Vago, 1975: 181, 191, 209). Не материальные тяготы, а иные соображения вели к фашизму чиновников и госслужащих.

Хайнен (Heinen, 1986: 458) считает, что костяк Легиона состоял из «государственно ориентированной страты среднего класса». Шугар (Sugar, 1971: 150–153) подчеркивает роль военных, чиновничества, учителей, университетской профессуры и церкви во всех «фашистских наследниках Габсбургского государства». Он указывает на тесную связь между фашизмом и «раздутой» бюрократической системой, ультранационалистической системой образования, «корпоративно-христианской» церковью и ветеранами войны. Такая несущая конструкция характерна для всех фашистских режимов Европы, но более всего для Румынии. Госслужащие, учителя государственных школ и половина юристов составляли от 25 до 50 % списочного состава Легиона, за исключением низового звена, участвовавшего в мятеже 1941 г. (об этом ниже). Государственное чиновничество составляло не более 10 % активного населения Румынии. В Легионе же, напротив, было крайне мало представителей промышленной буржуазии или мелкой буржуазии: владельцев предприятий, менеджеров, управленцев из частного бизнеса и мелких торговцев (за исключением небольшого числа ремесленников). В очередной раз мы приходим к выводу, что фашизм вырастал из государства, а не из свободного предпринимательства.

Широкую поддержку оказали фашистам румынские интеллектуалы. Расовый антисемитизм был уже распространен среди интеллигенции, считавшей евреев и румын полярной противоположностью.

Румынские «производительные классы» противопоставлялись «низменному торгашеству», где окопался «ростовщический» и «космополитический» еврейский капитал. Решение казалось очевидным — Румынию следовало «освободить» или «очистить» от еврейского ярма. Легион воспринял эти идеи, поместив их в более широкий контекст национальной борьбы против советского коммунизма и западной эксплуатации. Как и в других странах, румынские фашисты быстро овладели современными технологиями пропаганды. Символы враждебного иудаизма располагались у них строго иерархично: «вначале шел раввин, оккультная сила, за ним банкир и, наконец, журналист» (Volovici, 1991: 66).

По мере своего распространения фашизм завоевывал все большие симпатии творческой элиты. Михай Манойлеску был одним из самых выдающихся экономистов своего времени. Отпрыск состоятельной семьи, он занимал должности директора Национального банка и министра промышленности Румынии в нескольких межвоенных кабинетах. Начав как либерал, он разработал национальную политику импортозамещения и таможенных тарифов, изложенную в его книге «Теория протекционизма и международной торговли» (1931). В 1933 г. он стал одним из основателей Национальной корпоративистской лиги и обосновал идеологию новой партии в работе «Век корпоративизма» (1934). Он прославился высказыванием: «Господствующей идеей XX века станет корпоративизм, как в XIX веке либерализм. XIX век прошел под знаком экономической солидарности классов, XX век будет ознаменован экономической солидарностью наций». (Довольно упрощенная интерпретация, которую сейчас повторяют многие социологи.) Опираясь на идеи немецких и итальянских правых, Манойлеску утверждал, что обездоленные нации европейской периферии устремятся к свободе и прогрессу, вооружившись государственным «чистым и интегральным» корпоративизмом, «осмысленным социальным планированием», с помощью которого можно будет урегулировать все общественные конфликты. Так возникнет то, что он называл «социализмом наций». «Надуманные и преходящие» классовые противоречия XIX века будут сняты через националистическое переосмысление моральных и социальных ценностей. Корпоративизм вберет в себя все «духовные, моральные и материальные силы нации».

Манойлеску продолжал смещаться вправо, как и его немногочисленная партия. В 1936 г. в своей книге «Единая партия» он отошел от прежней достаточно невинной интерпретации корпоративизма. Теперь корпоративизм «нужно удерживать твердой рукой… единой партии», «в силу биологической необходимости мы упорядочиваем свою жизнь во всех ее проявлениях, столь же упорядоченной и подчиненной единой воле должна стать и общественная жизнь». Теперь Манойлеску цитирует Альфреда Розенберга и Карла Шмитта (уже ставшего нацистом), он ссылается на Муссолини, Гитлера, Геббельса и Салазара. Мы не знаем, вступил ли Манойлеску в Легион или нет, но в том, что он его поддерживал, сомнений нет. В 1940 г. он стал приверженцем «нового традиционализма» и «возврата к исконным корням»: «Подчинение, единство и любовь среди единокровных братьев» приведет их к новой эре «тоталитарного национализма». Он предложил румынизировать финансы и капитал, чтобы освободиться от «еврейского засилья» (Volovici, 1991: 159–162; Heinen, 1986: 180–182)[43]. Так он стал фашистом. Его отношения с Легионом какое-то время оставались неопределенными, ведь, будучи министром иностранных дел, он нес на себе позор договора 1940 г., по которому Гитлер забрал у Румынии почти все ее территориальные приобретения 1918 г. Но в начале 1941 г. Рубикон был перейден — Манойлеску вошел в правительство легионеров в качестве главы Генерального экономического штаба (Ianciu, 1998: 108).

Наиболее выдающимся румынским интеллектуалом был Мирча Элиаде, теоретик сравнительного религиоведения (позже он достиг замечательных успехов в США). В 1934 г. он ратовал за «румынианизм», «как стремление к органическому, унитарному, этническому и сбалансированному государству». В 1936 г. теоретик стал гораздо менее сбалансированным: «Нам нужна националистическая Румыния, яростная и шовинистическая, вооруженная и непримиримая, беспощадная и непреклонная». В следующем году он опубликовал статью «Почему я верю в победу легионерского движения»:

После оккупации Польши Германией в 1939-м его знакомый записал в дневнике: «Мирча стал германофилом, франкофобом и антисемитом, как никогда ранее. Про Румынию он говорит: “Лучше стать немецким протекторатом, чем жидовской синагогой”» (Ianciu, 1998: 17). Многочисленные поклонники Элиаде на Западе тактично обходят молчанием его фашистские убеждения.

Эмиль Чоран, культовый румынский писатель, был еще более радикален. На его взгляды нацизм повлиял очень сильно:

Назрела «национальная революция», кровавая очистительная буря, которую призывал Чоран:

Судя по всему, в Румынии фашизм овладел умами интеллектуалов, как ни в какой другой стране. Он унаследовал некоторые черты «Поколения 1922 года», творческого союза молодых интеллектуалов, многие из которых прославились как выдающиеся писатели и ученые. Двое из них — Элиаде и Чоран — стали убежденными фашистами. Еще двое не примкнули к движению и оставили нам воспоминания о том, как происходила эта метаморфоза с их друзьями. Михаил Себастьян, не присоединившийся к своим собратьям, потому что был евреем, описывает ее как «религиозное обращение». Эжен Ионеско остался в стороне, потому что по своему культурному коду был скорее французом, чем румыном. В знаменитой драме «Носороги» (1960) он вывел своих бывших друзей, не упоминая ничего о фашизме или Румынии. Жители маленького французского городка превращаются в носорогов. Сюрреалистический гротеск пьесы в том, что люди сами хотят превратиться в зверей, чтобы никак не выделяться из общего стада. Своему желанию слиться с толпой они находят самое банальное объяснение: «Мы должны идти в ногу со временем!» В 1970 г. Ионеско признал, что его сатира была направлена против бывших соратников: «Профессора, студенты, интеллектуалы становились нацистами… один из наших друзей говорил: “Я не с ними, но в чем-то правы и они, например, в отношении к еврейской проблеме”. Для него это стало началом конца. Через три недели или через два месяца этот человек стал нацистом. Он слился с толпой, он со всем согласился, он стал носорогом» (lanciu, 1998: 14–17). В наши времена бессмысленные лозунги по-прежнему определяют политику, с той лишь разницей, что они стали не правыми, а центристскими — «Мост в XXI век» Билла Клинтона, «Новая Европа» Тони Блэра. Фашисты предвоенного периода были не меньшими мастерами политического словоблудия.

В 1934–1937 гг. Легион приобрел лоск респектабельности. Он привлек к себе таких общественных деятелей, как дипломат князь Михай Стурдза и генерал Георге Кантакузино-Граничерул. Началась постепенная фашизация румынского правительства, попытки румынизации экономики с помощью установления квот трудовой занятости для евреев и других «чужаков». Даже Национальная крестьянская партия начала консультации с Легионом по выработке общей национальной стратегии. Ее лидер Юлиу Маниу выступил свидетелем защиты на процессе Кодряну в 1938 г. Маниу был очень влиятельным политиком, его поддержка дала мощный толчок правящим кругам, которые начали переосмысливать свое отношение к фашизму: подавляя фашистов как таковых, они брали на вооружение фашистские идеи.

Легион становился все более популистским. Большое значение приобрели так называемые «хождения в народ» (карта 8.2). Преемник Кодряну, учитель литературы из пограничной провинции Банат Хоря Сима, описывает в своих мемуарах, как это происходило (Sima, 1967: 33, 199–205). Братания с народом проходили в самом сердце крестьянской страны. Занять более-менее весомое положение в иерархии Легиона можно было, лишь совершив «хождение в народ». Так Легион укреплял свои позиции среди румынского крестьянства. Легионеры добровольно и безвозмездно занимались общественными работами в сельской местности. В довоенной Центральной Европе такая деятельность была широко распространена. Патриотически настроенная городская молодежь уезжала в деревню ремонтировать дороги, школы, церкви. Легионеры сумели поставить этот прекраснодушный идеализм на службу своему движению. В их сельских лагерях работали студенты, специалисты, люди среднего класса с трудовыми навыками. Например, в строительстве одной церкви участвовало 636 человек, из них 69 % были местными крестьянами, 11 % — рабочими, 8 % — ремесленниками, 5 % — студентами и 4 % — служащими[44]. В другом трудовом лагере почти все добровольцы были студентами, специалистами и рабочими. В табл. 8.1, строка 2, приведены данные по другому большому трудовому лагерю. Здесь треть работавших была студентами и четверть госслужащими, среди прочих были крестьяне, рабочие и специалисты. Местные жители своими глазами видели огромную разницу между местным продажным чиновничеством и бескорыстным энтузиазмом городской молодежи. То, что вначале казалось идеалистическими бреднями, стало реальным делом. Фашисты творили добрые дела и искренне этому радовались. К своей миссии они относились очень серьезно.

Второе «хождение в народ» произошло в 1936–1937 гг. под девизом «Сольемся с рабочими!». Центр внимания был перенесен на городской рабочий класс. Румынские социалисты были слабы. Их максимальный успех на национальных выборах — это 6 % голосов в 1931 г., после чего их влияние пошло на спад. Румыны подозревали социалистов в связях с евреями и Коминтерном, который поддерживал притязания большевистской России на Бессарабию. Фашисты сумели подчинить себе часть бывшего социалистического электората. Как и в Венгрии, социалисты уступили фашистам даже свои главные бастионы — пролетарские гетто (данные очень отрывочны). В 1938 г. Бухарестский рабочий легион насчитывал 8 тысяч человек, из которых 3 тысячи состояли в «эскадроне смерти». Предполагают (хотя я не нашел никакой конкретики), что большинство этих легионеров пришли из военной промышленности и транспорта (такси, трамваи, железные дороги) и что в основном это были рабочие крестьянского происхождения, недавно осевшие в городах (Weber, 1966a: 548–549; Heinen, 1986: 395–396; Vago, 1987: 309; Ioanid, 1990: 71, 169).

Пролетарский фашизм обостренно воспринимал как врагов евреев и инородцев. Дориан (Dorian, 1982: 126) считает, что вскоре их могло постигнуть разочарование:

Некоторые коммунистические историки утверждают, что Легион был вскормлен капиталистами, но поверить этому невозможно. Большинство крупных предпринимателей в Румынии были евреями или иностранцами. Легион получал деньги от Германии (но меньше, чем их антисемитские и протофашистские конкуренты из Лиги национальной христианской защиты) и местного прогерманского бизнеса. Им оказывали поддержку и внутренние политические силы, включая короля Кароля, который пытался использовать Легион в своих интересах. Но основные средства Легион все же получал от своих преданных членов (Heinen, 1986: 337–341; Watts, 1993). Корпоративистская риторика о классовой гармонии могла бы привлечь крупный капитал, если бы он чувствовал угрозу со стороны социалистов, но таковой не было, поэтому правящие элиты сделали ставку на консервативный авторитаризм. В течение своей короткой, но бурной жизни Легион был вначале использован, а потом разгромлен правящей элитой, которая хорошо усвоила уроки переворотов, совершенных Муссолини и Гитлером.

КТО ГОЛОСОВАЛ ЗА ЛЕГИОН: НАЦИОНАЛ-ГОСУДАРСТВЕННИКИ

На выборах 1937 г. Легион сформировал избирательный блок «Все для Родины». Он вошел в тактический альянс с либералами и коммунистами, не имевшими парламентского представительства. Вместе они объявили войну коррупции, которую убедительно персонифицировал «развратный» монарх Кароль. Его связи с нечистой на руку придворной камарильей и еврейской любовницей ни для кого не были секретом. По воспоминаниям Сима, Кодряну называл тогда главными эксплуататорами трудового народа, во-первых, коммунистов, во-вторых, евреев и, наконец, «нечистоплотных политиков» (Sima, 1967: 44). Легион умел вести избирательные кампании вполне в современном духе. Разоблачительные карикатуры изображали коммунистов, евреев и политиканов в образе драконов, чудовищ, чертей, пауков. Их карал архангел Михаил, которому художники придавали внешнее сходство с красавцем Кодряну. Вот как звучал один из легионерских маршей:

Обратите внимание на связь между религией и классово-этнической эксплуатацией.

Такой подход себя оправдывал. Стурдза (Sturdza, 1968: 103) объяснял успех своей партии на выборах 1937 г. идеализмом легионеров, их обещанием очистить страну от коррупции и грязи:

Возможно, Стурдза впадает в некоторое самолюбование; но в любом случае, такое «явление народу» имело сильный эффект. Легионеры жили спартанской жизнью, они были неподкупны, их часто била полиция, они призывали к милосердию и к борьбе с угнетателями. Главной причиной не голосовать за них, пожалуй, была их наивность, отсутствие политического опыта и влияния. Легион не опирался на могущественные политические силы, он не был частью коррумпированной административной системы. А у коррупции есть свои политические преимущества.

Кто поддерживал Легион? Отвечая на этот вопрос, мы опираемся в основном на веберовский статистический анализ голосования по различным избирательным округам Румынии (Barbu, 1980; Veiga, 1989: 105–121; Ioanid, 1990: 64). Вебер обращает внимание на то, что легионеры «ходили в народ» в беднейших районах страны, где исторически существовали «свободные деревни» и относительно независимая крестьянская община. Именно там румынские фашисты получали основную поддержку — в самых нищих и отсталых провинциях. Хайнен (Heinen, 1986: 403–414), опираясь на более полные данные, приходит к противоположному выводу: наличествует положительная корреляция между числом отданных голосов и грамотностью (доля 0,27) и между числом отданных голосов и собственностью (доля 0,22) и отрицательная корреляция с уровнем детской смертности (доля —0,19). Он также отмечает, что легионерам сопутствовал успех в 11 из 22 наиболее промышленно развитых округах и в 10 из 20 округов, где была сильно развита лесообрабатывающая промышленность. В конечном счете, считает ученый, Легион нашел сторонников именно в социально и экономически успешных районах страны. Гораздо большей поддержкой в отсталых крестьянских районах пользовался главный соперник Легиона — Национальная христианская партия (авторитарно-националистическая, антисемитская, но не фашистская). Легион первоначально набрал силу в наиболее развитых аграрных районах, где он отвоевал голоса избирателей у предшественников Национальной христианской партии — Лиги национальной христианской защиты и других антисемитских партий. Но Хайнен не находит связи между электоральной поддержкой фашистов и плотностью населения или сетью автомобильных дорог. Соотношение между фашизмом и уровнем развития региона прослеживается, но слабо.

Чтобы лучше понять социальную базу голосовавших за фашистов, обратимся к карте 8.2. Сторонники фашистов были сосредоточены в трех региональных кластерах. Первый находился в центре и на севере: Буковина (граничащая с Польшей) голосовала за Легион, как и сопредельные округа в северной Молдавии, Трансильвании и Марамуреш. В тех же районах нашла себе опору и Лига национальной христианской защиты, когда Кодряну еще был членом этой партии. Все десять парламентских депутатов от этой партии на выборах 1926 г. (включая отца Кодряну) баллотировались от этих округов. Второй кластер лежал к западу от центра и включал в себя часть Баната, Крисана-Марамуреш и западную часть Трансильвании. Третий кластер располагался на юго-востоке, захватывая юго-восточную часть Молдавии и северо-восточную Мунтению, туда же входил и столичный Бухарест (22 % голосов за Легион). Северные районы кластера дружно поддержали легионеров на их первых выборах 1931 и 1932 гг. (Codreanu, 1990: 299, 321). Отдельных округов, где бы Легион пользовался особым успехом, не было — они смыкались в кластеры.

Очертания кластеров следовали историческим границам провинций, что в какой-то мере опровергает линейную корреляцию по уровню развития, предложенную Хайненом (то же мы наблюдаем и в случае с Испанией в следующей главе). Экономическая мотивация, по Хайнену, справедлива лишь в случае с двумя провинциями и Бухарестом. Действительно, Легион набрал рекордное количество голосов (24 %) в процветающей Буковине и промышленно развитом Бухаресте. Очень бедная Бессарабия отдала легионерам лишь 5 % голосов. Если не рассматривать эти три совпадения, то корреляция между фашизмом и экономикой перестает быть убедительной. В 57 оставшихся округах голоса, отданные за фашистов, никак не коррелируют с потреблением сахара на душу населения, уровнем детской смертности и занятостью в сельском хозяйстве. Уровень развития не объясняет практически ничего, тут надо учитывать другие переменные.

Успех Легиона в кластерах можно объяснить структурой этой организации. У фашистов практически не было доступа к радио и газетам, они не могли обратиться ко всей нации сразу. Поэтому им приходилось опираться на сеть первичных ячеек, демонстрации, «хождение в народ», трудовые лагеря, устную агитацию, листовки. Когда ячейка разрасталась до 16 человек, она формировала новую ячейку, затем еще одну, сеть становилась все гуще, постепенно захватывая целый регион. На карте 8.2 показана зависимость результатов голосования от укорененности фашистских организаций. Активнее всего голосовали за легионеров там, где они обосновались давно. Естественно, что они стремились пустить корни там, где находили добрый прием и понимание.

Судя по карте, восприимчивыми к идеям фашизма оказались этнически смешанные регионы и индустриальные центры (этнические и экономические показатели взяты из: Institul Central de Statistica, 1939–1940). По-видимому, на первом месте стоит не экономическое развитие, а именно этнический фактор. Фашистов более остальных поддерживали этнические румыны и в гораздо меньшей степени немцы, мадьяры, украинцы, болгары, шеклеры, цыгане и евреи. Где было мало румын, там было и меньше проголосовавших за фашистов. Лишь в двух из 19 округов, где румыны составляли менее половины населения, легионеры смогли набрать чуть больше среднеарифметического числа голосов. Во всех этих 19 округах они получили в среднем менее половины от среднего числа голосов по всей стране. Тем не менее в 10 главных бастионах Легиона (25 % и выше) проживало в среднем 62 % румын, по сравнению с 72 % по всей стране. Таким образом, Легион успешно набирал голоса в тех округах, где румыны соседствовали с национальными меньшинствами, которые, по мнению румынских националистов, им угрожали.

Хайнену не удалось найти убедительной корреляции между успехом на выборах фашистов и числом проживающих евреев. Евреи жили в основном на севере страны и в Бухаресте. В среднем они составляли 4 % от населения Румынии. В Трансильвании жило 3 %, в Мунтении — 2 %, меньше 1 % — в Олтении и Добрудже. Зато в Бухаресте их было 12 %, 11 % — в Буковине и 7 % — в Бессарабии. В основном это были городские евреи: 14 % населения румынских городов, 30 % городов Буковины, 27 % Бессарабии, 23 % Молдавии (в основном на севере), 12 % в Бухаресте и 10 % в городах Трансильвании (тоже на севере). Евреи сосредоточили в своих руках финансы и торговлю: в Буковине, Бессарабии и некоторых городах северной Молдавии им принадлежало 70–80 % в этом секторе. Тем не менее фашистское влияние на севере страны не было подавляющим. Фашисты завладели лишь отдельными провинциями с наибольшим удельным весом евреев — Буковина, Бессарабия, северная Молдавия (сильнее всего это чувствовалось в Буковине). На этих территориях фашизм проявил себя в наиболее радикальной форме, что тоже неудивительно: традиции антисемитизма укоренились там давно, включая и погромы. Там жило и много румын (более всего в Бессарабии). Почему же фашисты были сильны в Буковине и слабы в Бессарабии и северной Молдавии? Только лишь потому, что они защищали румын от евреев?

Румынские фашисты безусловно рассматривали всех евреев как угрозу, но фашизм получил распространение лишь в тех районах, где «окопался» второй этнический противник: мадьяры в бывших венгерских провинциях и немцы на территории бывшей Австро-Венгерской империи. Австрийские немцы жили в основном в городах Северной Буковины, в Араде, провинция Банат, и Нэсэуде на северо-востоке Трансильвании. В этих городах перемешались немцы и евреи. Румынские националисты агитировали против них крестьян, что приносило много голосов на выборах.

Ливезяну (Livezeanu, 1995: гл. 2–3) указывает, что начиная с 1918 г., объектом ненависти буковинских антисемитов и румынских националистов стали немцы, некогда хозяева Австро-Венгрии, навязывавшие свой язык местным жителям. После поражения австрийской армии националисты захватили ключевые посты в местных органах самоуправления и требовали, чтобы Румыния отказалась вносить в конституцию права национальных меньшинств (на чем настаивали победители — страны Антанты). В этом они не преуспели, зато им удалось сохранить контроль над местной администрацией и покончить с немецким и еврейским «засильем» в государственном образовании. Образованные специалисты, офицерство, православные священники развернули широкую кампанию по внедрению румынского языка в государственные и общественные учреждения. Так сформировалась традиционная национал-этатистская база фашизма, обращенная против бывших «угнетателей» — немцев и евреев. Традиционный антисемитизм слился с новейшим национал-этатизмом, что и стало питательной средой для новорожденного фашизма. Местные антисемитские движения (Лига национальной христианской защиты и Национальная христанская партия) спешно присваивали себе идеологию фашизма, чтобы успешнее конкурировать с Легионом (Vago, 1975: 167).

Но не все немецкоговорящие в Румынии причислялись к врагам нации. В Трансильвании (где фашистское влияние было незначительным) жили своими деревнями саксонцы, обосновавшиеся там еще столетия назад. Бок о бок с ними проживало еще одно «неопасное» меньшинство — шеклеры, народ с невыясненным этническим происхождением. Ни саксонцы, ни шеклеры никак не были связаны с национальными угнетателями, и румынское большинство относилось к ним вполне миролюбиво. Ни тех ни других невозможно было обвинить в ирредентизме и угнетении румынского народа. Румынские националисты считали шеклеров «латентными» румынами, созревшими для ассимиляции. Румыны даже предоставили саксонцам права автономии в своем неоспоримо румынском централизованном государстве. Местные румынские крестьяне были благодарны саксонцам еще и потому, что те научили их передовым способам ведения сельского хозяйства (Verdery, 1983; Ronnas, 1984: 127). В этих провинциях румынский национализм был весьма умеренным, влияние фашистов было сведено к минимуму. В шеклерских округах, как правило, за Легион не голосовал никто. Саксонцы по мере приближения войны все более попадали под влияние немецкого нацизма, некоторые вступили в Легион, а впоследствии и в СС.

Вторая этническая «угроза» исходила от бывшей титульной нации — венгров. В западной Трансильвании, Марамуреш, Кри-сана и Банат румыны столетиями были крепостными мадьярских помещиков. Много мадьяр в этих провинциях поддерживало территориальные претензии соседней Венгрии. Местные румынские националисты требовали румынизации школьного образования и унитарного национального государства (Livezeanu, 1995: гл. 4). Этот конфликт родился еще в XVIII веке, когда Габсбурги пытались навязать униатскую веру в Трансильвании. Главными центрами сопротивления стали тогда Хунедоара, Альба и Сибиу (Verdery, 1983: 118)[45]. На карте 8.2 показана высокая степень фашизации этих провинций. Хайнен обнаружил в Трансильвании отрицательную корреляцию между голосовавшими за фашистов и числом униатов (доля —0,38) — чрезвычайно интересный и исторически объяснимый феномен. Марамуреш стал свидетелем ранней активности легионеров и антисемитов — в столице края проживало рекордное число евреев по всей Трансильвании (Livezeanu, 1995: 290–295). Венгров там было столько же, сколько и румын. Обратите внимание на незначительную поддержку фашистов в двух венгерских приграничных районах — Салахе и Сату-Маре. Евреев там тоже было немного, а румын не более 25 % среди городского населения.

Таким образом, Легион набирал очки на прямой конфронтации между румынским населением и его двумя этническими соперниками, сосредоточенными в основном в городах, — евреями и венграми, некогда имперским народом. Сплав национализма и антисемитизма давал предсказуемый результат — фашизм. Бессарабия не стала территорией фашизма не потому, что там не было евреев и антисемитов (и тех и других хватало в избытке), а потому что там отсутствовали другие этнические противники. До Первой мировой Бессарабия была частью России и вернулась к прежнему хозяину в 1940 г., что вызвало бурю возмущения у румынских националистов. Но бессарабская буржуазия не была настроена националистически. Большая часть ее говорила на русском языке, считая румынский языком дикости и невежества. Естественно, что буржуазная Румыния была для них ближе, чем Советская Россия, но по классовым, а не национальным причинам. Немногочисленные коммунисты были большей частью евреями, что провоцировало антисемитизм. Местная румынская буржуазия мечтала об автономии и более тесных связях с соседней Молдавией (исторически это родственные территории), а не о румынском государстве-нации. Национализм бессарабских румын так и остался в зачаточном состоянии. Они поддерживали антисемитские партии (Лигу национальной христианской защиты и Национальную христианскую партию), но не фашистов (Shapiro, 1974: карта 1). Точно так же обстояли дела и в северной Молдавии. Число проголосовавших за Лигу и Национальную христианскую партию коррелировалось с количеством евреев среди местного населения (доля 0,23; в 1933 г. соответственно 0,46). В Бессарабии и на севере Молдавии буржуазия испытывала страх перед Советским Союзом, что навлекало подозрения и на революционный Легион: ходили слухи, что в него просочилось много бывших коммунистов. Привлекала или отталкивала именно целостная фашистская идеология Легиона, а его антисемитизм был частью общей концепции пролетарского государства-нации.

Впрочем, это могло иметь успех лишь в двух фашистских кластерах на севере и на западе. В юго-восточном кластере преобладало румынское население. Лишь в округе Ковурлуи проживало много евреев (почти 10 %), других значительных меньшинств не было. В Тулче было достаточно много русских и болгар, но мало евреев; в столице, наоборот, много евреев, но мало других этнических меньшинств. Второй идеологический пункт — этатизм — был актуален лишь для Бухареста и других промышленных городов. Более всего была развита промышленность в столице и в Брасове, нефтедобыча была сосредоточена в Прахове. Эти регионы выиграли от государственной политики импортозамещения и потому поддерживали идею сильной государственности (Ronnas, 1984: 118–120).

Вебер (Weber, 1966a: 110–111) пишет, что в двух профашистски настроенных сельских округах (Путна и Ковурлуи) исторически было много «свободных деревень», в 1930-е они сумели дать отпор наступлению лесоперерабатывающей промышленности. Легион получил безоговорочную поддержку в этих двух беднейших округах, а также в округах южной Валахии — Долже, Телеормане и Власке, где были сильны общинные традиции крестьянского социализма. Евреев в тех южных районах было мало, поэтому Легион сделал акцент на другой теме — классовой борьбе неимущего крестьянства с далеким, но «враждебным» капиталом, что было вариативной формой пролетарского национализма.

Такая оценка успеха фашистов по различным регионам может оказаться несколько произвольной, учитывая нехватку статистического материала. Румынские округа были большими, в некоторых из них перемежались разные экономические и этнические условия. Ни в одном округе Легион не получил более 36 % голосов. Рискованно гадать, какие именно подгруппы голосовали за фашистов, но логично предположить, что поддержка фашизма не выходила за пределы какой-либо значительной подгруппы. Тем не менее, исходя из своего анализа, я берусь утверждать, что в некоторых районах страны фашизм поддержали радикальные националисты. Фашисты приходились ко двору там, где румынские националисты видели угрозу в евреях и в еще одном национальном меньшинстве. В других районах страны в фашистах видели защитников сельской бедноты, или убежденных государственников, или защитников пролетарской нации от происков внешнего врага. В румынском фашизме отчетливо видна классовая составляющая, однако отразившаяся в кривом зеркале национал-этатизма.

КОНЕЦ ИГРЫ

Результаты выборов оказались неутешительными и для демократов, и для короля Кароля (Shapiro, 1974). Поворот к фашизму стал неизбежным, при том, что вся страна неуклонно смещалась вправо, начиная с 1929 г. Национальная крестьянская партия удержала 20 % голосов, но она уже не была столь демократичной и мультикультурной, как некогда.

Другие квазидемократические партии и партии этнических меньшинств собрали около 10 % голосов. За полуавторитарный правительственный блок короля Кароля проголосовало 36 % избирателей. Это был самый крупный политический блок, но и ему не хватило голосов, чтобы сформировать новое правительство большинства. Того, что случилось потом, можно было избежать. Кароль мог бы пойти на уступки либеральным демократам и создать широкую коалицию. Однако он демократом не был и не собирался им становиться. Поэтому он был вынужден склониться к правым, хотя там ему пришлось столкнуться с откровенной враждебностью Легиона. После долгих закулисных переговоров (Кароль даже хотел стать вождем Легиона!) король предложил возглавить правительство его сопернице — крайне правой антисемитской Национальной христианской партии (на выборах она получила только 9 % голосов). Монарх надеялся, что при поддержке других правых партий и бывшего правительственного блока ему удастся править страной, как раньше. Но национал-христиане сблизились в своей программе с Легионом, правительство заявило о новом прогерманском курсе и о создании «Румынии для румын». Новое законодательство полностью запретило евреям и другим национальным меньшинствам участвовать в общественной и профессиональной жизни. Румыния шла по пути органического национализма, хотя его проявления были пока не слишком жестокими.

Новое правительство, чувствуя свою неустойчивость, пошло на контакт с Легионом. Кароль обеспокоился, понимая, какую угрозу сулит такой альянс лично для него. Он распустил парламент, взял на себя всю полноту власти и начал сводить счеты с Легионом, который ничем не смог ему ответить. Были арестованы 14 руководителей, включая Кодряну, их обвинили в подстрекательстве к мятежу и в ноябре 1938 г. тайно казнили. В качестве официальной версии распространялась нелепая история о ликвидации арестованных при попытке к бегству. Этот печальный исход показал, насколько неспособны были румынские фашисты к вооруженному сопротивлению. Отдельные фашисты готовы были убивать евреев и чиновников, но вся организация действовала открыто и легально и даже участвовала в выборах. Теперь, когда режим превратился в диктатуру, можно было поменять правила игры и одним ударом смести всю верхушку Легиона.

Но это не уничтожило сам фашизм. После смерти Кодряну стал мучеником идеи, иконой для своих соратников. Легионеры ушли в подполье. В сентябре 1939 г. они приговорили к смерти и убили премьер-министра, виновного в расправе (это был четвертый среди действующих или бывших премьеров, уничтоженных легионерами). В ответ правительство осуществило устрашающую казнь 400 видных легионеров вместе с членами их семей. Долгое время их трупы висели на уличных фонарях. О приговоренных мы знаем достаточно много. Это были высокообразованные специалисты (среди них было много адвокатов), священники, учителя и другие государственные служащие. Некоторым легионерам удалось бежать в Германию, где их интернировали. Это были в основном студенты, специалисты, служащие и даже некоторые рабочие (см. строки 2 и 4 табл. 8.1). На эту вторую волну репрессий Легион уже ответил организованной, коллективной и беспощадной вооруженной борьбой.

Кароль создал полуреакционный авторитарный режим с претензиями на корпоративизм и стремлением к внешнеполитическому нейтралитету. Однако в 1940 г. Румыния оказалась под сильным давлением Германии. Имея у границ соседей, мечтающих поживиться ее территорией (среди них был и СССР), Румыния нуждалась в союзе либо с Германией, либо с либеральными странами Европы. Но Франции больше не существовало, Британия была далеко и сама могла рухнуть под ударами немцев, и Каролю, хотел он этого или нет, пришлось вступить в сделку с Гитлером. Экономика страны начала обслуживать нужды Германии, в самой Румынии появилось много немецких рабочих, что усилило влияние фашизма, в том числе и на короля. Кароль создал однопартийный режим «Партии Нации», привлек в него Легион и ужесточил антиеврейское законодательство (депортации и геноцид евреев описаны в следующем томе моей книги).

Однако Гитлеру удалось перехитрить Кароля. После подписания договора между СССР и Германией Румынии пришлось расстаться с северной Буковиной и Бессарабией в пользу СССР и отдать северную Трансильванию Венгрии. Политика короля потерпела крах. Генерал Антонеску заставил его отречься от престола и объявил себя диктатором. Антонеску не был германофилом, но надеялся, что после победы в войне Гитлер вернет ему Трансильванию. Сам генерал был малоизвестен, и Гитлер, плохо зная его, ему не доверял. Какое-то время диктатор делился властью с фашистами. Хоря Сима, новый вождь Легиона и друг Гиммлера, был назначен вице-президентом государственного совета. Легион взял под контроль пять министерств и 45 из 46 региональных префектур. Нам известен послужной список 40 префектов. 19 из них работали в гражданской адвокатуре, 12 были университетскими преподавателями, шестеро офицерами и трое оставшихся — государственными служащими (Ioanid, 1990: 201–202). Легион продолжал привлекать к себе молодых и образованных неофитов: в 1941 г. в нем числилось 18 тысяч человек с законченным средним образованием и 1100 учителей. Особо приветствовались такие кандидаты, как учащиеся коммерческих и профессиональнотехнических училищ. После окончательного разгрома коммунистической партии Легион втянул в себя многих рабочих. Рабочие отряды Легиона активно действовали на предприятиях и организовали как минимум одну крупную забастовку шахтеров (Ioanid, 1990: 72; Hitchins, 1994: 461).

О генерале Антонеску часто говорят как о фашисте. Но, судя по предшествующей его биографии, он был не более чем успешным офицером, честным, жестким и яро ненавидящим коммунистов. Формально он возглавил корпоративистско-авторитарное правительство, но продолжал поддерживать традиционные гражданские институции, а не «новый порядок» (Watts, 1993: 275). Это был полуреакционный авторитарист, нахватавшийся фашистских и корпоративистских идей, чтобы идти «в ногу со временем». Главное, что объединяло его с фашистами, был примитивный национализм, ярко прозвучавший в обращении к Совету министров в апреле 1941 г.:

Но мира в фашистском семействе не было. Антонеску тревожил радикализм его новых союзников и развившаяся у них склонность к коллективному насилию, а также слухи о том, что в Легион проникли коммунисты. Он впал в ярость, когда в ноябре 1940 г. легионеры убили в тюрьме 65 политических заключенных. В отчетах посольства Виши в Бухаресте много говорится о постоянных перепалках между Антонеску и его вице-премьером Симой. Диктатор требовал «спокойствия и порядка», Сима звал «к новым подвигам во славу нации». Вице-премьер наводнил министерства, университеты, больницы и Комиссию по румынизации легионерскими «наблюдательными комитетами», создавал из легионеров спец-подразделения полиции и ставил перед ними задачу «очищения нации». Антонеску пытался подчинить Легион своим надежным сторонникам, но ничего не мог противопоставить фашистским идеям пролетарского национализма, социального равенства, борьбы с капиталистическими «спекулянтами» и евреями. Французские дипломаты предрекали Румынии взрыв революционного насилия, за которым последует хаос и полный паралич власти. Сложившаяся ситуация, сообщали они, тревожит умеренных политиков и церковь, Легион становится все более «коммунистическим», его ряды пополняются озлобленными низшими классами, эти люди готовы порвать в клочья не только евреев, но и других «богатеев и предателей» (lanciu, 1998: 73–84, 91–92).

Долго так продолжаться не могло. В январе 1941 г. Легион совершил попытку государственного переворота. Гиммлер выступил на стороне легионеров, но Гитлер поддержал Антонеску, считая, что лишь он сможет удержать страну под контролем и обеспечить непрерывный поток нефти для германской военной машины. Легионерам удалось ненадолго захватить некоторые общественные здания в Бухаресте. Была сделана и неудачная попытка расправиться с Антонеску. Британская дипломатическая миссия сообщала о многих армейских подразделениях, перешедших на сторону мятежников; французы были более скептичны и осторожны в оценке ситуации. Под надуманным предлогом Антонеску вызвал в столицу префектов-легионеров и в их отсутствие взял под контроль все префектуры, посадив там своих людей. У генерала был большой авторитет в армии, и ему удалось обеспечить лояльность правительству элитных столичных подразделений. Если бы у власти по-прежнему был король Кароль, неизвестно, чем бы обернулось дело, но армия после недолгих колебаний поддержала правительство. В подобных обстоятельствах регулярная армия без труда подавляет любое парамилитарное сопротивление: полный разгром незакаленного в боях Легиона оказался легкой задачей. Антонеску поступил умно. Он привел армию в боевую готовность, но удерживал солдат от прямых столкновений с легионерами, пока те своей разнузданностью и насилием не дискредитировали себя в глазах немцев. Новый немецкий посол Манфред фон Киллингер привез с собой распоряжение Гитлера подавить мятеж, немецкие войска на параде продемонстрировали силу, чтобы устрашить Легион (Ancel, 1993: 228–231; Ianciu, 1998: 111–220). 250 легионеров было уничтожено, 9 тысяч арестовано. Выяснилось, что демонстрацию, спровоцировавшую восстание, организовали студенты, но большинство арестованных были рабочими, а также представителями средних классов (строка 4 табл. 8.1).

Немцы преподали Легиону такой же горький урок, как и «Скрещенным стрелам»: нацистская Германия не доверяла неуправляемым фашистам, она делала ставку на надежные авторитарные, корпоративистские режимы. Впрочем, Легион не был уничтожен полностью: позже он сумел продвинуть своих людей в органы управления, ему же была доверена и главная задача — «окончательное решение еврейского вопроса». Когда военная удача изменила рейху, легионеры снова подняли мятеж, захватили западную часть страны и занимались истреблением евреев, пока их не смяла подошедшая Советская армия. Легион, сеющий смерть и сам не единожды битый, прекратил свое существование.

Послевоенное коммунистическое правительство проявило удивительное милосердие. Антонеску и ряд нацистских коллаборантов были расстреляны, но к остальным легионерам режим Чаушеску отнесся «толерантно», ибо и сам обнаруживал явные симптомы идеологии Легиона: крайний этнический национализм, попечение о расовой чистоте, превозношение крестьянства. Студенческий фашизм дал о себе знать в последние дни коммунистического режима в начале 1990-х. Сегодняшняя Румыния отказалась от идеи этатизма, евреев в стране практически не осталось. Некоторые опасения вызывает значительная венгерская диаспора, что теоретически может возродить румынский органический национализм. Но в обозримом будущем с румынским фашизмом покончено.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В предвоенной Румынии произошла уже хорошо знакомая нам история: подъем авторитарного этатизма и органического национализма. Но движущие силы были несколько иными. Румынская правящая элита не имела глубоких исторических корней, что не помешало ей уцелеть после Первой мировой войны. Радикализация в националистическом и этатистском ключе позволила ей удержаться у власти. Репрессивный государственный аппарат в общем и целом устоял под давлением фашистского парамилитаризма. Фашистскую угрозу устранили король Кароль и генерал Антонеску. В случае Румынии мы сталкиваемся с тем же пресловутым «заговором правящего класса» против демократии, но на сей раз не только против демократии, но и против фашизма. Фашисты опирались на две социальные группы. К первой мы относим идеологов национал-этатизма, лидеров и активистов этого движения (к ним примкнули многие священники). Ко второй группе принадлежат бедные крестьяне и промышленные рабочие, пролетарии по происхождению и идеологии, увидевшие в фашизме надежду на решение многих проблем. Таким образом, румынский фашизм нельзя считать ни буржуазным, ни даже мелкобуржуазным движением. Если бы на фашистов не обрушились репрессии, они, вполне вероятно, могли бы победить на выборах. Их тактика скорее была рассчитана на борьбу за голоса избирателей, чем на парамилитарное сопротивление, акты насилия были локальными и избирательными, провоцирующими ограниченные репрессии со стороны государства, что могло бы принести массовое народное сочувствие.

Фашистам оказали поддержку разрозненные и чуждые друг другу социальные группы. Что свело их вместе? Неспособность политической элиты решить насущные проблемы страны вызвало к жизни Легион и обеспечило его первые победы. В 1918 г. Румыния приобрела обширные территории и получила пусть призрачный, но шанс на создание демократического государства. Однако в реальности Румыния была очень бедной страной с насквозь проржавевшим механизмом государственной власти. Политическим фундаментом был старый режим, обретший вторую жизнь после победы в войне, он опирался на патрон-клиентские отношения, партии аристократов и монарха, распределявшего хлебные должности и привилегии среди приближенных. В межвоенный период подобные полуавторитарные методы были малоэффективны, их действенность сводилась на нет современной системой коммуникаций и модернизационными идеологиями, прежде всего фашизмом. Великая депрессия выявила неспособность этих режимов справиться с экономической ситуацией, особенно в сельском хозяйстве. Как и в других странах, общественное недовольство в Румынии приобрело классовый и националистический характер.

Король и большинство аристократов всегда предпочитали менее, а не более демократическое решение назревших проблем. Течение политической жизни сносило их вправо, а конкретнее — в сторону национал-этатистского авторитаризма. Подобное происходило и в других странах Восточной и Южной Европы. Тем не менее румынская элита не передоверила свою власть фашистам, вместо этого она усвоила и взяла на вооружение некоторые фашистские догмы — отчасти для того, чтобы выглядеть современной, отчасти ради самосохранения. Правители Румынии с успехом манипулировали фашистами или подвергали их гонениям, но в каком-то смысле проиграли им, когда король Кароль и маршал Антонеску сами обрядились в фашистские и корпоративистские идеологические обноски и стали фактически попутчиками фашизма.

Главным идейным посылом фашизма было «новое начало» — построение нового, чистого, современного органического национального государства. Использовалась традиционная риторика классового примирения: «причешем всех под одну гребенку» с помощью парамилитарного насилия, создадим корпоративистские институты власти и тем достигнем национальной гармонии. Классовая составляющая была иной, чем в остальных, более западных странах Европы. Румынские коммунисты были слишком слабы, чтобы кому-то угрожать, за исключением Бессарабии, где хозяйничали российские большевики. Поэтому главным пугалом стал «инородческий» капитал и эксплуатация, в первую голову — евреи. Под подозрением ходил и сам «онемеченный» король Кароль со своей еврейской любовницей и космополитической придворной камарильей. Сочетание чуждости, коррупции и эксплуатации было главной слабостью режима, что позволило фашистам вплотную подойти к победе. Румынские фашисты решили, что путь к власти лежит через выборы, а не через насилие. Когда они спохватились, было уже поздно. Режим прочно держался на штыках, армейские штыки и позволили ему уцелеть.

Города и столица с ее демократическим фасадом в новом национальном государстве оказались в двусмысленном положении: с одной стороны, они являли собой будущее нации, с другой стороны — были ее коррупционной, космополитической антитезой. Ли-везяну (Livezeanu, 1990; ср. Nagy-Talavera, 1970: 258–260) считает, что крестьянский национализм, идейными носителями которого были студенты — выходцы из деревни, был направлен против столицы, монарха, элит, буржуазии и евреев. Крестьяне и крестьянские дети, получившие образование, были призваны разрушить этот мир и превратить Румынию в органическую нацию-государство. В этом есть преувеличение. Большинство крестьян оставались лояльными более демократическим партиям, чем Легион, хотя тот и пользовался значительной поддержкой на селе. Да и сам фашизм не ограничивался одной крестьянской общиной. Он пустил корни в государственном секторе, в армии, в рабочей среде. Социализм был слабым и национально «чужеродным», но и капитализм ассоциировался с евреями, мадьярами, немцами, греками и заемным французским капиталом. Румынские рабочие, особенно в столичных пригородах, имели прямую выгоду от государственного патронажа и были сторонниками сильного государства, но не капитализма. Капиталисты были для них евреями — враждебными чужаками. Легион стал в какой-то мере преемником разгромленных социалистов и предложил рабочим единственно возможную форму коллективной организации — фашизм. Рабочие восприняли фашизм как часть коллективного договора.

В эту схему легко встраивается и характерный для Румынии мощный антисемитизм. Националистам нетрудно было направить радикальный популизм в русло антисемитизма. Но лишь Легион смог добавить к этой картине завершающие штрихи: национальное чувство, закаленное в горниле борьбы с внешними и внутренними врагами, верность историческим корням, веру в великое будущее нации, скроенное по фашистскому лекалу. Сравнивая результаты голосований по разным регионам, мы убедились в том, что фашизм черпал силу там, где влияние национал-государственников сочеталось с присутствием этнически чуждых элементов, виновных в «иностранной эксплуатации». Наличие евреев провоцировало антисемитизм, но само по себе не могло породить фашизм. Для его появления нужно было создать образ несчастной пролетарской нации, существованию которой угрожают народы и государства-эксплуататоры.

Разнохарактерные социальные группы: национал-этатистский средний класс, рабочие, крестьяне — поддержали фашизм по разным мотивам, к этому их подталкивал и антисемитизм, который в Румынии имел более материальную и пролетарскую форму, чем в нацистской Германии. Считалось, что евреи эксплуатируют румынский народ, поэтому фашистский антисемитизм находил отклик среди тех, кто считал себя главными жертвами этой эксплуатации. Легион говорил от лица всей румынской «угнетенной» нации. Угнетатели были не иностранцами, они были инородцами, чужими среди своих, а посему с ними предстояло разобраться на месте — изгнать угнетателей за пределы страны, укрепить границы, очистить кровь нации, добиться единства и прогресса. Из следующего тома моей книги, посвященного этническим чисткам, станет ясно, насколько далеко ушли румынские фашисты и их союзники по этому пути.