Фашисты

После Второй мировой войны союзники объявили Австрию «первой жертвой нацистской агрессии». Назвать аншлюс 1938 г. германской агрессией значило изобразить австрийцев невинными жертвами, а австрийских фашистов — шайкой коллаборантов, а не массовым национальным движением. Здесь перед нами яркий пример отказа принимать фашистов всерьез. В 1988 г., когда боевое прошлое генерального секретаря ООН Курта Вальдхайма стало достоянием общественности, мир был потрясен именно потому, что, как казалось, Вальдхайм сражался в рядах этой ужасной банды экстремистов. Однако действительность еще поразительнее. Вальдхайм не был извергом: как и многие молодые австрийские офицеры, он «выполнял свой долг» (по его словам) на Балканах, участвуя в том, что в распоряжениях правительства именовалось «чисткой» — работой, которую надлежало выполнять без «жалости и пощады», ибо «лишь с холодным сердцем можно отдавать приказы, которые необходимо отдать». Большинство австрийских избирателей не усмотрело в этом ничего особенного и, назло всем разоблачителям, избрало его президентом Австрии (Ashman, Wagman, 1988: гл. 4; Sully, 1989).

В самом деле, в период между двумя мировыми войнами Австрия была, пожалуй, самой фашистской страной Европы. Пальму первенства здесь оспаривали сразу два фашистских движения, оба с массовой поддержкой, каждое в силах захватить власть и править страной. Однако своим успехом австрийские фашисты во многом обязаны положению Австрии — «младшей сестры Германии». Фашисты в Австрии восхищались успехами Гитлера и стремились их повторить. Но они внесли и немалую лепту в военные усилия Германии, особенно в «окончательное решение еврейского вопроса», среди исполнителей которого было необычно много австрийцев (об этом мы поговорим в следующем томе). Антисемитизм австрийцев был особенно жесток: порой он шокировал даже немецких офицеров СС, занимавшихся депортацией евреев из страны (Botz, 1987b; Bukey, 1989, 1992; Ferenc, 1989: 217; Parkinson, 1989: 319–322; Stühlpfarrer, 1989: 198–204). В этой главе я постараюсь объяснить, почему фашизм, включающий в себя сильный антисемитизм, получил в Австрии такое распространение. «Рядовой австриец» не был ни фашистом, ни убийцей, однако ни в одной другой стране фашизм и массовые убийства не получили такой легитимности, как в Австрии. Итак, кто же были австрийские фашисты, как они добились такой легитимности и каким путем пришли к власти?

ДВА НАЦИОНАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВА — ДВА ФАШИЗМА

В 1918 г. Австрия стала новым, с иголочки, национальным государством. До того она была ядром многонациональной Австро-Венгерской монархии с населением свыше 50 миллионов человек, проживающим на значительных территориях востока и юго-востока Европы. То, что от нее осталось, превратилось в клочок земли — территорию известной нам Австрии — с населением в 6,5 миллиона человек, 94 % которых были этническими немцами. Но если австрийским немцам суждено было создать свое национальное государство — каким оно должно было стать? Вариантов было два: Австрия сама по себе — еще одна «Малая Германия» — или объединение с соседней Германией в «Великую Германию». Два соперничающих фашистских движения предлагали крайние варианты двух возможных ответов на этот основной «национальный вопрос». Их экстремизм объяснялся двумя причинами: положительной оценкой этатизма, естественной для страны, прежде бывшей ядром великой исторической державы, и положительной оценкой реваншистского национализма как реакции против «космополитической» империи и славянских государств, пришедших ей на смену. Реваншизм тоже был палкой о двух концах. Австрийцы понимали, что не смогут в одиночку возродить империю. Оставалось либо объединиться с Германией и под ее лидерством вернуть утраченные территории и былое могущество, либо в одиночку вести борьбу с «предателями», погубившими монархию.

Движение, обычно именуемое «австрофашизмом», отстаивало независимую Австрию, не отказываясь при этом от идеи реванша. Австрофашизм вырос из парамилитарных отрядов, возникших после Первой мировой войны, а затем, в конце 1920-х — начале 1930-х, организационно оформился в «Хаймвер», боевую организацию крайне правых, и выделился из консервативной Христианско-социальной партии (ХСП), которая набирала на межвоенных выборах не менее 40 % голосов и из года в год возглавляла австрийское правительство. ХСП наследовала традициям Габсбургской монархии, хоть и без монарха, — исповедовала католический консервативный национализм с некоторыми авторитарными замашками. Партия имела крепкие корни среди крестьянства, жителей небольших провинциальных городов, а также среднего класса. Однако начиная с 1930 г. правительство ХСП начало зависеть в своих действиях от поддержки в парламенте более радикальных депутатов от «Хаймвера». Большинство лидеров ХСП, в том числе канцлеры Дольфус и Шушниг, начали свой дрейф через корпоративизм в сторону фашизма, ограничиваясь, впрочем, скорее намерениями, чем практическими действиями.

Австрофашисты опирались на католическую церковь и наследие Габсбургов. Новая Австрийская республика сократилась до размеров католического ядра былой империи, сохранившего консервативные традиции, уважение к порядку и иерархии. Однако все признавали, что для борьбы с вызовами времени старорежимного консерватизма недостаточно. Фашизм, казалось, предлагал новую, более современную альтернативу. Муссолини предложил многообещающий гибрид националистической мобилизации и иерархического корпоративизма, что нашло живой отклик у австрийских социал-католиков, помнящих идиллические общинные традиции старой Австрии. Консерваторы могли теперь управлять страной, опираясь на вертикальные корпоративистские структуры фашизма. В этом и заключался главный замысел австрофашистов. В стремлении модернизировать и мобилизовать общество, опираясь при этом на традиционную общественную иерархию, он стал полуавторитарным, затем сместился к полуреакционному авторитаризму и далее. Некоторые доктрины он позаимствовал у итальянского фашизма, однако более всего напоминал режимы Франко и Салазара: авторитарный, корпоративистский, традиционалистский, тяготеющий к католицизму извод фашистской идеологии, которому явно недоставало жестокого и буйного массового парамилитаризма, присущего германскому и итальянскому фашизму. Эту пустующую нишу пытался заполнить «Хаймвер», но не слишком в этом преуспел. Единственная партия, появившаяся в 1934 г., «Отечественный фронт», была (как и ее испанский и португальский аналоги) иерархичной организацией, встроенной в традиционное государство. Новая партия нуждалась в массовых, но подконтрольных центру низовых организациях, и желающих вступить в «партию Дольфуса» ради карьеры недостатка не было. Рассказывают, что канцлер Шушниг, посещая один промышленный город, спросил у местного партийного секретаря об обстановке и получил следующий ответ:

Оплотом радикализма оставался «Хаймвер». Начинался он в 1918 г. как достаточно рыхлое парамилитарное сообщество, борющееся с «красными» и «инородцами» в приграничных районах. После того, как эти территории были утрачены, он объединил вокруг себя националистически настроенных реваншистов. Об антисемитизме мы поговорим позже, но уже сейчас нужно сказать, что австрофашизм строился на ярко выраженном «арийском» национализме и сильном чувстве «врага»: целью его было объединить «весь немецкий народ» «в борьбе с марксизмом и буржуазной демократией, за создание авторитарного государства», за то, чтобы «построить общество на народной основе и избавиться от международного еврейского отребья, которое высасывает всю кровь из наших жил». От «народнического» движения австрофашизм унаследовал традицию именовать капитализм «еврейским», а самого себя — «третьей силой»; впрочем, этим заявлениям противоречило получение денег от спонсоров-предпринимателей (Siegfried, 1979). Не могли договориться австрийские фашисты и о форме авторитарного государства. В 1930 г. «громокипящая» Корнейбургская клятва призвала к захвату власти и строительству новой экономики: «Мы отвергаем западную парламентскую демократию и партийное государство, мы выступаем за корпоративное правительство, мы будем бороться против растления нашего народа марксизмом и капиталистическим либерализмом», корпоративизм должен «преодолеть классовую борьбу», ибо «государство олицетворяет весь народ». Врагами были объявлены «большевизм, марксизм и их прислужница — демократическая парламентская партийная система, источник коррупции и угроза народному духу, христианским традициям, немецкой идеологии и… немецкому расовому самосознанию». Один из лидеров заявил: «Наше спасение только в фашизме», что вызвало «долгие и продолжительные аплодисменты» (Carsten, 1977: 44, 47, 172, 213–214; Jedlicka, 1979: 226, 233–234). Политической программы еще не существовало, но лозунги звучали вполне по-фашистски: очистить нацию от этнических и политических врагов, установить авторитарное государство. Однако претензия на построение бесклассового общества вступала в противоречие с отчетливо капиталистической ориентацией австрофашистов. Кроме того, было непонятно, что конкретно означает «очищение» государства. Социал-христиане подразумевали под этим только дискриминацию и неполное гражданство для «врагов», но некоторые активисты «Хеймвера» готовы пойти гораздо дальше. Политических противников рассматривали как расовых врагов, которых невозможно ни «обратить в свою веру», ни убедить сотрудничать.

По некоторым оценкам, на 1928–1930 гг. в «Хаймвере» состояло 200 тысяч членов, из них 120 тысяч боевиков. Возможно, эти цифры завышены. Трудно поверить, что фашистские боевики численно превосходили австрийскую армию, сокращенную по мирному договору до 25 тысяч, вместе с 14-тысячным корпусом полицейских сил и сил безопасности. Парамилитарные отряды «Хеймвера» никогда не были сплоченными, и реальная их боеспособность оставалась куда ниже, чем в их собственных хвастливых рассказах (Wiltschegg, 1985: 292). Впоследствии, из-за раскола в политическом руководстве организации — часть его выступила за конституционные методы борьбы — численность отрядов «Хеймвера» сократилась до 50 тысяч. Скромный успех «Хеймвера» на выборах оказался достаточным, чтобы лишить социал-христиан абсолютного парламентского большинства. Лидеры организации получили министерские портфели, их влияние на социал-христиан возросло. Для последних «Хаймвер» стал союзником в борьбе против социализма и полезным конкурентом более светских австрийских нацистов. Однако под их влиянием изменялись и социал-христиане. В 1934 г. Дольфус провозгласил свой режим корпоративистским и создал «Отечественный фронт».

Позже в том же году «Хаймвер» помог подавить попытку нацистского переворота, в ходе которой Дольфус был убит. Преемник погибшего Шушниг в 1936 г. слил «Хаймвер» с «Отечественным фронтом». Лидеры «Хаймвера» встроились в режим, что вызвало неприятие у многих радикальных активистов организации: разочарованные, они присоединились к нацистам. Среди них был Эрнст Кальтербруннер, впоследствии доросший до начальника РСХА. Рост влияния нацистов был особенно заметен в Штирии. По меньшей мере трое начальников СС в оккупированной Восточной Европе (Константин Каммерхофер, Август Мейснер и Ханс Раутер) начинали свой путь с нелегального насилия в штирийском «Хайматшютц».

«Хаймвер» воплощал в себе важные характеристики низового фашизма — парамилитаризм, воинственность и жестокость. Но его идеология была противоречивой и непоследовательной: в Штирии она была бесспорно фашистской, в Нижней Австрии и Тироле скорее реакционно-авторитарной. В правительстве это движение проявляло себя как консервативная и прокапиталистическая организация. Гордо заявив о своем «общинном» корпоративизме, она не сделала ничего, чтобы воплотить «общинность» на практике. Национализм ее был расистским и антисемитским, но каким должно было стать национальное государство? Рассматривался аншлюс с Германией, однако, поскольку немецкое правительство вначале было социалистическим, потом нацистским, австрофашисты предпочитали сохранять независимость страны.

Отсюда сомнения в том, были ли австрофашисты «истинными» фашистами (Carsten, 1977: 237, 244–245; Payne, 1980: 109). Некоторые исследователи считают их «клерикальными фашистами» (Gulick, 1948: II, part 7), а Эдмондсон (Edmondson, 1978, 1985) называет их мощными «спойлерами» фашизма, но не более. Уилтшегг (Wiltschegg, 1985: 270) припечатывает их двумя грубоватыми австрийскими выражениями: Möchtegern и Maul, что в приблизительном переводе означает «недоделанный» и «негодный» фашизм. В отличие от Испании и Португалии, австрийские фашисты опирались на корпоративизм, агрессивный парамилитаризм и антисемитский национализм. Пусть это у них и не получалось, они явно хотели стать тоталитарным и безжалостным массовым движением. После аншлюса многие активисты с радостью примкнули к национал-социалистам Великого Германского рейха. Они вполне созрели для фашизма, просто не смогли достичь его собственными усилиями. По совокупности всех этих характеристик мы можем говорить о том, что в Австрии возник протофашизм, раздираемый противоречиями между фашистами как таковыми, сторонниками корпоративизма и полуреакционными авторитаристами.

Бесспорно фашистской была Австрийская нацистская партия. Она намного старше аналогичного движения в Германии: корни ее уходят в 1903 г. После 1918 г. расовый национализм в сочетании с пролетарским социализмом привлек к ней много сторонников в приграничных районах Австрии, где набирал силу воинствующий национализм. Нацисты вышли в основном из сторонников немецких националистических партий, набиравших до 20 % голосов на всех довоенных выборах и получавших массовую поддержку в районах, граничивших с Югославией, Чехословакией и Германией. Их национализм был отчетливо расистским. Однако антиклерикализм, разобщенность, а затем раболепие перед Гитлером привели партию к застою. До начала 1930-х идеология и организация австрийских нацистов мало чем отличалась от идеологии и организации их германских коллег. Нет надобности входить в детали, но стоит отметить, что австронацисты, возможно, были еще большими антисемитами, чем нацисты Германии. Австрийский социал-демократ пишет из тюрьмы жене: «Настоящим проклятием для всех нас стали [заключенные] национал-социалисты… Все они кошмарные антисемиты, в спорах их единственный аргумент — слово “жид”» (Carsten, 1977: 251). Успехи Гитлера в Германии побудили австрийских нацистов к безоговорочной поддержке аншлюса и увеличили их ряды. На последних свободных местных выборах, с 1931 по 1933 г., нацисты получали от 15 до 24 % голосов. В 1933 г. рекорд поставил Инсбрук — 41 % голосов (Kirk, 1996: 35–39). Распалась Немецкая народная партия, теряли поддержку социалисты и христиане, и нацисты подбирали их голоса. По некоторым предположениям, на национальных выборах они смогли бы взять от 25 до 30 % голосов (см., напр., Pauley, 1981: 83, 86). Канцлера Дольфуса это не устраивало: он не хотел рисковать властью на новых выборах и попытался подавить нацистов. Но и в подполье партия набирала силу: 69 тысяч членов в 1934 г., 164 тысячи во время аншлюса и 688 тысяч в 1941 г., а это 10 % австрийского населения. «Нелегальный период» выпестовал жестокое поколение будущих нацистских убийц, которые позднее приняли участие в «окончательном решении еврейского вопроса» (об этом я расскажу в следующей книге).

Этим двум право-авторитарным лагерям противостояла Социалистическая партия Австрии, получавшая до 40 % голосов на выборах, популярная в рабочей среде, прежде всего в столице. Лишь социалисты боролись с фашизмом до конца в Австрии, единственной стране, где фашисты выступали на свободных выборах с благословения мажоритарных партий. Такой успех фашизма в Австрии, безусловно, требует объяснений.

КЕМ БЫЛИ ФАШИСТЫ?

Оба фашистских движения состояли в основном из молодых мужчин, прошедших службу в армии. Такая характеристика, как молодость, в особенности относится к нацистам. В конце 1920-х членам «Хаймвера» в среднем было не больше 27 лет; в начале 1930-х средний возраст лидеров обоих движений не превышал 38 лет. В конце тех же 1920-х возраст членов нацистской партии равнялся в среднем 29 годам, а боевикам отрядов СА было всего лишь 23. Со временем возрастной состав нацистской партии не слишком изменился: в 1933-м их средний возраст был 33 года, в начале 1938 — 36 лет, в 1940–1941 гг. он поднялся до 39 лет. В 1942–1944 гг. партия получила массовый приток свежей крови из молодежного движения, и средний возраст ее членов снизился до 23 лет. В 1934 г., когда нацисты наравне с другими оппозиционными партиями угодили в исправительные лагеря, они оказались чуть моложе, чем их коммунистические (социалистические) и австрофашистские товарищи по несчастью (большинству из них было меньше двадцати), и немного старше, чем те левые, которые были убиты, ранены или арестованы во время беспорядков 1919 и 1927 гг. (Botz, 1983: 66, 155, 325–327).

Считается, что, как и в Германии, австрийский фашизм включал две возрастные категории: «фронтовое поколение» молодых демобилизованных солдат (1890–1900 г. р.) и «домашнее поколение» (1900–1914 г. р.), «детей войны»; австрийские студенты первых послевоенных лет могли принадлежать и к тому, и к другому поколению (Pauley, 1981: 91–92; Wiltschegg, 1985: 274; Botz, 1987: 253–257). Нацисты, рожденные до 1878 г., составляли долю 0,2, она выросла до 0,75 для 1879–1888 гг., годы рождения 1889-1893-й дают паритетную долю, она вырастает до 1,2 для 1894–1898 гг., до 1,5 для 1899–1903 и 1904–1908 гг., до 1,8 для 1909–1913 гг., и снова опускается до паритета для более поздних годов рождения. Таким образом, «фронтовое поколение» не превосходило более молодое «домашнее поколение», которое, в отличие от немецких нацистов, в Австрии было преобладающим. Нацисты были моложе австрофашистов, что вполне логично, коль скоро они появились позже.

Точных данных об участии солдат в обоих движениях я не обнаружил. В любом случае ветераны войны внесли весомую лепту в создание австрофашизма, особенно на первых порах, когда важно было опереться на военную традицию старой империи. Основой «Хаймвера» стал 50-тысячный «Союз фронтовиков». Рост численности нацистов сразу после войны, возможно, также обеспечивали демобилизованные солдаты; однако за периодом роста последовал застой, и их относительный вклад уменьшился. Поскольку оба движения были молоды, а послевоенной Австрии по договору разрешалось иметь совсем крохотную армию, следует предположить, что в середине 1930-х среди фашистов и нацистов было не так уж и много ветеранов Первой мировой войны. Но дух милитаризма был жив. Как и в других странах, он проявлялся в парамилитарной организации и идеологии. В сочетании дисциплины, товарищества, иерархии ветеранских союзов рождался органический авторитаризм и культ вождя. Не остались в стороне полиция, силы безопасности и офицерский корпус, многие из них (в особенности молодые офицеры и солдаты) напрямую поддерживали вначале «Хаймвер», потом и нацистов (Carsten, 1977: 330, 252). Австрийский фашизм постоянно получал кадровое пополнение из военной и штатской молодежи, по мере того как «старые бойцы» остепенялись, женились и уходили из движения. Так, хотя первое поколение, сделав свое дело, частично растворилось в мирной жизни, на смену ему пришло второе. Австрийский фашизм родился из военного опыта определенного поколения; но успех его (как и немецкого фашизма) состоял в том, что в предвоенные годы ему удалось социализировать второе поколение в духе парамилитаризма и национал-этатизма. Фашизм стал новой модной идеей — во всяком случае, в этом регионе Европы.

Данные по гендерному составу неполные. Известно, что в «Хайм-вер» не входили женщины, но крупная женская группа поддержки у этой организации имелась. Не удалось мне найти информации и по гендерному составу электоральной поддержки «Хаймвера». Но среди нацистов женщин было много. В 1919 г. женщины составили 15 % партийных кандидатов от нацистов на национальных выборах — примерно столько же, сколько и в остальных партиях той поры. Затем австрийские нацисты по указанию Гитлера начали избавляться от женщин в своих партийных рядах. Среди вступивших в партию в 1926–1931 гг. женщин было лишь 6 %. Их численность увеличилась до 12 % в 1933 г., до 28 % в 1938 г. и оставалась на уровне ниже 20 % в течение войны. В нацистской партии этих женщин держали на вторых ролях, как и в австрофашистской. В Австрии действовала уникальная система — голоса, отданные женщинами, подсчитывались отдельно, поэтому нам известно, сколько женщин голосовало за нацистов. Большинство из них голосовало так же, как и мужчины, — видимо, в первую очередь как их мужья. В 1919 г. женщины принесли нацистской партии 46 % голосов, 42 % — в 1930 г. и 47 % — в 1932 г. в Вене (то есть во всех случаях чуть меньше половины). В пропорциональном отношении у коммунистов было меньше женских голосов, чем у нацистов, немного больше их было у социалистов и подавляющее большинство — у Социал-христианской партии, видимо, из-за большей религиозности женщин (Pauley, 1981: 101–102; 1989: 42). Вероятнее всего, женщины были и на стороне режима Дольфуса, хотя выборы были отменены и проверить это нечем. После аншлюса австрийки поддержали нацистское правительство не в меньшей, а даже в большей степени, чем немки Германии, в связи с тем, вероятно, что гендерная политика в Австрии была много либеральнее, чем в Рейхе. В Австрии, например, было куда больше работающих женщин (Bukey, 1992: 223–224).

Таким образом, австрийский фашизм давал женщинам больше свобод, чем в любой другой фашистской стране, и даже больше, чем большинство политических движений той эпохи. Австрийские боевики были не хуже и не лучше своих собратьев — фашистских молодежных банд в других странах, но пользовались почти безоговорочной поддержкой (включая прямое участие) со стороны слабого пола. Многие очевидцы вспоминают, что во время депортаций австрийки не скрывали своей ненависти к евреям. Фашистская модель всегда встраивалась в определенный национальный климат. Австрофашизм имел глубокие корни в политических традициях и католицизме, немецкий нацизм был, в свою очередь, вскормлен пангерманским национализмом. Оба режима не имели ярко выраженной гендерной окраски. В Австрии открытые проявления антисемитизма были традицией и считались в порядке вещей, в отличие от более западных или южных стран: ни воинственные мужчины, ни женщины, ни дети не стеснялись здесь прямо заявлять о своих антисемитских взглядах. В Австрии фашизм и антисемитизм стали сутью национальной жизни; впереди, как и всегда, была радикальная молодежь, но ее поддерживало большинство населения.

Австрия была на 96 % немецкоговорящей и на 90 % католической страной, так что единственным значимым этно-религиозным конфликтом здесь было противостояние евреев и христиан. Среди нацистов невозможно было найти евреев, почти не было их и среди австрофашистов. Однако поддержка фашистов по регионам отчетливо отражала национальные и религиозные особенности, равно как и классовые и секторальные различия. Как и в Испании, австрийский капитал имел политически неоднородную основу. Вена была историческим центром великой империи с глубоко укорененными военными, гражданскими и религиозными традициями: все это подпитывало австрофашизм. Там же проживала и большая часть австрийских евреев, соседство с которыми подогревало в иных христианах тягу к австрофашизму или нацизму. С другой стороны, в Вене была сосредоточена крупная промышленность и политически организованный пролетариат, что вело к идеологическому господству в городе социализма. Главной опорой фашизма поэтому оставалась провинция и сельские районы. Классовое самосознание определяло здесь политические пристрастия в меньшей степени, чем в столице. В некоторых провинциях ощутимо чувствовалась и напряженность на границах. Многие немцы из всех классов, проживавшие в приграничных районах, имели все основания опасаться соседних государств. Соответственно, фашизм обрел многих сторонников в Каринтии, Штирии и той части Бургенланда, которая отошла Венгрии. Одна маленькая деревушка в Бургенланде, оспариваемая и австрийцами, и венграми, дала рекордное число нацистов, в том числе и эсэсовцев, среди которых особенно прославился гестаповский палач Алоиз Бруннер. С младых ногтей и в семьях, и в церкви дети впитывали антиславянские и антисемитские настроения; в школах насильственно преподавался мадьярский, что ожесточало немецкие националистические чувства австрийцев (Epelbaum, 1990). Именно тревожное положение на приграничных территориях, а не классовый состав сделали этих австрийцев пламенными националистами и сторонниками сильного государства, защищающего нацию.

Австрийский фашизм и нацизм имел и давние, полускрытые религиозные корни. Ядро старой габсбургской монархии было исключительно католическим, что и содействовало появлению социал-христианства и австрофашизма, в то время как западные провинции, в прошлом протестантские, а сейчас более светские, тяготели к пангерманскому национализму и нацизму. Отношения нацистов с католической церковью были двойственными. Хотя многие из них были ярыми антиклерикалами, нацистские лидеры понимали, что явный антиклерикализм означает политическое самоубийство, и были готовы идти на компромиссы с церковью. Католические клирики отвечали фашистам столь же двусмысленной позицией. Некоторые священники впоследствии были арестованы и даже казнены как противники нацистского режима. Но церковная иерархия, начав с поддержки австрофашизма, в дальнейшем стала коллаборантами нацистов. В выборе между нацизмом и демократическим социализмом высокопоставленные церковники предпочли нацизм. Они быстро вступили с режимом в переговоры, а затем и даровали ему полную поддержку, кроме случаев, когда он покушался на институциональные интересы церкви. Что же касается протестантов, составлявших около 4 % населения, то они голосовали за нацистов практически поголовно, и пасторы их зачастую считались нацистами (Carsten, 1977; Pauley, 1981: 96, 99-100; Botz, 1987: 262–263; Hanisch, 1989; Bukey, 1992: 226).

Религиозные и региональные различия определяли и разные подходы к проблеме национального государства. Вначале католическая церковь выступала за независимость Австрии (поскольку при этом Австрия останется католической), а протестанты стремились к объединению с Германией. Австрийцы, жившие на территориях, граничивших с Германией, тянулись к «родине-рейху» куда сильнее, чем жители габсбургского хартленда, а те, которые проживали в непосредственной близости от Югославии и Чехословакии, еще больше жаждали покровительства сильного пангерманского государства. Разные провинции отличались классовой структурой, однако эти различия бледнели перед разными взглядами на национальное государство. К 1938 г. выбор определился: стало ясно, что Австрия не станет национальным государством, а будет поглощена германским рейхом. Многовековые мечтания о «Великом рейхе» обретали плоть. Будущий рейх не был в чистом виде протестантским, он должен был двинуться на восток и подмять под себя традиционно австрийские зоны влияния. В свою орбиту он вовлекал и воодушевленных новой родиной австрийцев. Австрийские фашисты двух направлений, двух религий, разного социального происхождения могли теперь служить новой родине с энтузиазмом. Нацизм стал истинно всенародным движением.

Многое ли можно объяснить классовыми конфликтами и иными социально-экономическими отношениями? В предыдущих главах мы пришли к выводу, что различные фашистские движения были разнохарактерными по своей классовой структуре. Хотя и в Италии, и в Германии фашизм рекрутировал сторонников из всех социальных слоев, итальянские фашисты в большей степени опирались на буржуазию и мелкую буржуазию, чем немецкие. Схожим образом различались и два австрийских фашизма, один из которых испытывал на себе влияние Муссолини, второй — Гитлера.

Однако по поводу «Хаймвера» мнения исследователей расходятся. Ньюмен (Newman, 1970: 261) считает, что «Хаймвер» вербовал себе сторонников отовсюду, кроме городского индустриального рабочего класса. Эдмондсон (Edmondson, 1978: 38–39, 59) полагает, что движение возглавили кадровые офицеры, офицеры запаса, лишенная титулов аристократия, «белые воротнички» и «разочарованная молодежь», рядовые же члены были «из крестьян и низшего среднего класса» — то есть, по его объяснению, мелких торговцев, юристов, государственных служащих. В такое стереотипное представление, по-видимому, идеально вписывается биография Августа Мейснера. Сын армейского лейтенанта, до Первой мировой он успел послужить и в армии, и в полиции, был ранен, получил награждение — а затем, лишенный своего скромного титула, отправился крестьянствовать в родную деревню в Штирии. Он стал командиром отряда «Хайм-вера», потом депутатом от блока «Хаймат», потом переметнулся к нацистам. Во времена республики несколько раз сидел в тюрьме — и очень гордился своей боевой биографией. В годы Второй мировой войны Мейснер прославился как свирепый эсэсовский палач и был повешен в 1948 г. в Югославии (Birn 1991).

Однако Эдмондсон разделяет и невероятное утверждение «Нью-Йорк Таймс» о том, что в 1927 г. «Хаймвер» якобы состоял на 70 % из крестьян, на 20 % из студентов и на 10 % из индустриальных рабочих. Карстен (Carsten, 1977: 93, 113, 120, 123) полагает, что в венском отделении организации преобладали рабочие и государственные служащие. Однако, продолжает он, в других местах (кроме Штирии во времена Депрессии) это было в основном сельское «движение протеста против модернизации и урбанизации». Он также отмечает, что и «Хаймвер», и нацисты рекрутировали сторонников из «народных» клубов, особенно спортивных, что помогало привлекать студентов и молодежь. Ботц (Botz, 1987a: 257–263) считает, что среди лидеров «Хаймвера» было много аристократов, ветеранов войны, а также студентов, и предполагает, что среди рядовых членов его преобладали сельскохозяйственные рабочие, а также лесники из крупных поместий. Большинство исследователей согласны в том, что в основном члены «Хаймвера» были выходцами из села.

Возможно, не все оценки справедливы. Количественный анализ, хоть и неполный, опровергает некоторые из этих утверждений.

Среди лидеров «Хаймвера» встречались видные аристократы, однако Уилтшегг показывает, что они составляли менее 2 %. В табл. 6.1 и 6.2 в Приложении я показываю, что лидеры и активисты «Хаймвера» рекрутировались из всех классов и сословий, может быть, с некоторым перевесом в сторону высшего и среднего класса, но не большим, чем у других несоциалистических партий того времени. Много было бывших офицеров и унтер-офицеров, в основном выходцев из провинции — однако не из сельской местности. «Хаймвер» и социал-христиане, от которых он откололся, были единственными движениями, где имелись в равной пропорции и крестьяне, и горожане. Есть у нас и небольшие выборки боевиков. Среди 36 членов «Хаймвера», в основном городских жителей, попадавших под арест за политическое насилие, преобладают «классическая мелкая буржуазия» и рабочие, с долями 1,71 и 1,16 соответственно (Botz, 1980). Из 42 «мучеников» «Хайм-вера» 43 % были рабочими, 21 % — предпринимателями (мелкими или крупными?), среди остальных наблюдался широкий разброс по классовой принадлежности (Wiltschegg, 1985: 278). Следует ли заключить, что из боевиков «Хаймвера» большинство было рабочими (как и в других фашистских движениях) и классическими мелкими буржуа (что уже очень необычно)? По таким маленьким выборкам с уверенностью этого не скажешь.

Голосовало за «Хаймвер» не столько село, сколько город. В 1930 г. соотношение между голосованием за «Хаймвер» и долей избирателей, занятых в сельском хозяйстве каждой общины, было отрицательным (-0,15), а между голосованием и степенью урбанизации — положительным (0,14). Положительной была и корреляция между голосованием за «Хаймвер» и долей избирателей, занятых в третьем секторе, — 0,15 (Botz, 1987a: 269). Как видим, корреляции выражены очень неярко; из этого можно заключить, что австрофашизм был привлекателен для всей страны. Были у фашистов и рабочие организации, хоть и намного меньшие, чем у социал-демократов. Однако в общей сложности они включали в себя почти 100 тысяч членов, в основном «белых воротничков» и работников государственного сектора, а после 1930 г. численность их росла быстрее, чем у социалистических профсоюзов (Wiltschegg, 1985: 274–283; Kirk, 1996: 33). Также «Хаймвер» имел сильное влияние среди шахтеров и металлургов Верхней Штирии (Pauley, 1981: 76). Начиная с 1928 г. его профсоюзы здесь стали вытеснять социалистические, а в 1930 г. «Хаймвер» сумел провести в парламент своего кандидата от Верхней Штирии. Льюис (Lewis, 1991) считает, что это стало результатом гонений на социалистические профсоюзы и режимом наибольшего благоприятствования для профсоюзов «Хаймвера» со стороны промышленников. Социалисты в этом регионе не были сильны, а большая часть работ не требовала высокой квалификации, поэтому промышленникам не составляло труда увольнять левых и заменять их послушными безработными. Но это не объясняет электоральный успех «Хаймвера» в этих краях (при тайном голосовании). По-видимому, рабочие симпатизировали фашизму больше, чем готов признать Льюис. Штирийское отделение «Хаймвера» было самым радикальным, в 1933 г. оно фактически слилось с нацистами. Таким образом, австрофашизм, хоть и тяготел к буржуазии и мелкой буржуазии, в целом имел широкую социальную базу. Его консерватизм был привлекателен для буржуазии и крестьянства, а фашизм апеллировал к более радикальным слоям.

Об австрийских нацистах известно больше. В 1930 г. за них голосовали примерно те же избиратели, что и за «Хаймвер»: с незначительной отрицательной корреляцией — 0,20 среди сельского населения и незначительной положительной среди городских жителей (0,15) и в третьем секторе занятости (0,21). Нацизм родился в городе, но сумел распространить свое влияние и на крестьянство, которое называл «становым хребтом Австрии». Первые электоральные победы пришли к нацистам в начале 1930-х в Штирии и Каринтии, когда позиции «Хаймвера» пошатнулись. Консерваторов ужаснуло участие крестьян в провалившемся нацистском путче 1934 г. Однако низкая корреляция может свидетельствовать о том, что поддержка, пусть и неравномерная, была повсеместной. У нацистов было одно явное преимущество над фашистами — лишь они поддерживали аншлюс и после прихода Гитлера к власти были готовы его совершить. Многие поддержали нацистов как силу, способную привести к объединению с Германией и обеспечить Австрии экономическое процветание. Свою ставку на нацистов сделал и туристический бизнес, в Австрии достаточно серьезный: ведь аншлюс с Германией открывал границы для потока туристов. Компании с немецким капиталом ратовали за свободную торговлю, но многие австрийские по-прежнему держались за протекционизм. Успех нацистов на выборах не требовал приверженности нацистской идеологии, это была победа прагматизма.

Однако ядро нацистской партии было вполне фашистским и по убеждениям. Небольшая довоенная Немецкая рабочая партия (ДАП) и ее послевоенное порождение, Немецкая национал-социалистическая рабочая партия (ДНСАП), были именно националистическими и социалистическими организациями. Туда входили рабочие, особенно железнодорожники, и все те же госслужащие. В начале 1920-х в партию начали вступать студенты, учителя, дипломированные специалисты. Смена поколений и классовые конфликты ослабили партию более чем на десятилетие (Pauley, 1981: 27–29, 40–41). В табл. 6.1 приведены данные по составу партии от 1923 г. Доля рабочих в 1925 г. составляла 0,82 — чуть ниже средней, — но в 1926–1932 гг. она резко падает до 0,36 и затем снова поднимается до 0,67 в 1934–1938 гг. Как и в Германии, наибольшую активность проявляют госслужащие: прослойка среднего класса в австрийской нацистской партии была значительнее, чем в Германии, хотя рабочие составляли не менее четверти ее членов. Из табл. 6.1 мы видим, что австрийские социалисты были более пролетарской партией, чем нацисты. ДНСАП могла конкурировать с ними лишь среди рабочих общественного сектора: железнодорожников, почтовых работников, работников городского транспорта, персонала компаний с немецким капиталом.

Как и в других странах, рабочие чаще вступали в парамилитарные формирования, а не в саму партию. Из табл. 6.1 видно, что среди нацистов, задержанных австрийской полицией, 52 % были рабочими, 39 % входили в СС и СА, хотя эти цифры гораздо меньше, чем 82 % рабочих в боевой организации социалистов «Шуцбунд». Один из лидеров СА отзывался о своих товарищах-рабочих как об «истинных наших приверженцах»; а во время диктатуры Дольфуса процент рабочих вырос еще больше (Botz, 1980: 196, 206, 221; Pauley, 1981: 97–98).

Фашизм нравился рабочему классу в провинции более, чем в Вене. «Красная Вена», где проживала половина всех австрийских социалистов, заметно отличалась от остальной Австрии. Социализм в провинции был менее марксистским, менее твердым и более гибким. Как в Венгрии и Румынии, фашизм и социализм часто переплетались там, где для этого была подготовлена националистическая почва, где нацистов и социалистов объединяли антиклерикализм, антикапитализм и антисемитизм. Социалистические лидеры были принципиальными противниками антисемитизма, но стеснялись заявлять об этом во весь голос, боясь, что это вызовет раздражение у рядовых членов партии. Они видели решение «еврейского вопроса» в ассимиляции, а не в мультикультурализме. Далеко не все рядовые социалисты разделяли убежденность своих вождей в том, что социализм и нацизм — смертельные враги. Обе партии осознавали, что их сторонники мечутся между ними в поисках той силы, которая сможет дать бой главному врагу — австрийскому консерватизму. После 1934 г. «мечущиеся» в большинстве своем примкнули к нацистам, хотя масштаб этого пополнения нацистской партии трудно оценить (Kirk, 1996: 44). Известно, что двое социалистов-шуцбундовцев, бежавших из Линца после неудавшегося восстания 1934 г., вернулись в 1938 г. и вступили в СС (Bukey, 1986: 136). Нацисты обещали полную победу над безработицей, и казалось, что им можно верить. Поскольку Гитлер справился с безработицей в Германии, австрийские рабочие с полным основанием надеялись, что это же произойдет и у них. По сообщениям гестапо, во время аншлюса «рабочие оказали единодушную поддержку национал-социализму. Такого доверия не было ни у какого правительства» (Bukey, 1978: 317). И в 1938 г. правительство действительно начало выполнять свои обещания: безработица сократилась на 60 %, в течение года росла зарплата. Но вслед за подъемом начались экономические неурядицы. Теперь в нацистскую партию массово вступали карьеристы из среднего класса, а разочарование рабочих росло. Недовольство усилилось во время войны — антинацистские листовки, граффити и прочая полупод-польная агитация были делом рук рабочих (Bukey, 1989: 155–156; 1992: 210–219; Konrad, 1989). Рабочие немало сделали для прихода фашизма к власти в решающий период с 1934 по 1938 г.; однако, как и немецкая НСДАП, австрийские нацисты никогда не были партией пролетариата.

Кем был нацистский средний класс? До 1934 г. еще в большей степени, чем в Германии, это была академическая элита — государственные служащие, выпускники университетов, студенты (так называемая «арийская интеллигенция»). К 1918 г. в академической среде укоренились идеи авторитаризма, в частности, идеология католического корпоративизма, выдвинутая австрийским социологом Отмаром Шпаном и являвшаяся отправной точкой интеллектуального фашизма. Начиная с 1930-х гг. нацистские студенческие организации получили власть в студенческих сообществах нескольких университетов и стали крупнейшим студенческим движением в стране. Чаще всего, как говорят, нацистами становились учителя и преподаватели, за ними следовали адвокаты и ветеринары, фармацевты и архитекторы. Многие пришли к нацистам из «Хаймвера» (Carsten, 1977: 191, 198; Pauley, 1981: 94; 1989: 41–42). Из табл. 6.1 в Приложении видно, что среди нацистов преобладали государственные служащие (пик приходится на 1933 г. и на период 1939–1941 гг. с долей от 2,0 до 2,5 и от 20 до 27 %). Впоследствии среди военных преступников обнаружилось непропорционально много полицейских, военных и юристов (подробнее об этом читайте в следующем томе). В период политических репрессий 1934–1938 гг. число госслужащих, официально состоящих в нацистской партии, по понятным причинам снизилось. По оценке Бьюки (Bukey, 1978), в городе Линце половина нацистов так или иначе работала на государство: в период репрессий многие были уволены, часть эмигрировала в Германию, остальные скрывали свою партийную принадлежность.

По выборке военных преступников, подробно представленных в следующем томе моей книги, очень трудно судить, когда именно стали нацистами те или иные австрийские государственные служащие и сотрудники полиции. Например, Франц Штангль, комендант концлагеря Треблинка, на суде пытался передвинуть дату своего вступления в партию на куда более поздний срок. Однако подобные люди сотрудничали с нацистами и до формального присоединения к ним. За нацистов почти всегда больше голосовали в тех провинциальных городах и окружных центрах, где имелась значительная местная администрация (Pauley, 1981: 95). Госслужащие, судьи, другие административные работники были традиционной опорой обеих фашистских организаций, а венская бюрократия стала главным организатором аншлюса (Botz, 1988).

Мы можем непосредственно сравнить активистов разных политических партий по городу Линцу. Данные, собранные Бьюки (Bukey, 1986), представлены в табл. 6.2. Они свидетельствуют, что среди нацистов было больше специалистов, чем в любой другой партии, а также максимальная доля рабочих и минимальная доля мелкой буржуазии в сравнении со всеми остальными партиями, кроме коммунистов и социалистов. В табл. 6.1, в строках 8 и 9, обозначены нацисты и левые, задержанные венской полицией за уличные беспорядки. 82 % задержанных левых и 40 % нацистов были рабочими (доля 0,75); но все же среди нацистов преобладают госслужащие и студенты (доли 2,64 и 16,67). В строках 10 и 11 показаны осужденные на тюремное заключение после неудавшихся переворотов, нацистского и социалистического, в 1933–1934 гг. Это дает представление о составе парамилитарных формирований в обоих движениях. Но есть и проблема: многочисленные «кустари-ремесленники». В моей таблице они отнесены к мелкой буржуазии (как и у автора исследования). В результате мы получаем только 38 % рабочих среди нацистов (доля 0,71), 48 % (доля 0,90) — среди социалистов и 53 % (доля 0,98) — среди коммунистов. Высокая доля рабочих в трех политических группах вполне объяснима. Как и в Германии, многие «ремесленники», скорее всего, были рабочими. Если приплюсовать половину из них, рабочие будут составлять среднюю величину (доля 1,00) среди нацистов и социалистов и выше средней (доля 1,20) среди коммунистов. Думаю, что эти цифры близки к истине. В этом случае нацистские боевики окажутся истинными пролетариями (рабочими без квалификации), а если брать средний класс, то непропорционально высоко будут представлены студенты (огромная доля 11,00) и служащие частных предприятий (доля свыше 2,50). В рядах СА тоже было больше студентов и рабочих, чем в самой партии (Carsten, 1977: 198). Итак, нацистские боевики были в основном студентами и рабочими, с вкраплениями среднего класса, при почти полном отсутствии так называемой классической мелкой буржуазии.

Активистами нацистского движения были госслужащие (особенно из органов правопорядка) и интеллигенция, разношерстные представители мелкой буржуазии; боевой силой нацизма, готовой выполнять «грязную работу» — рабочие (особенно из государственного сектора), студенты и «белые воротнички». Ниже средней величины была представлена классическая мелкая буржуазия, группы, занятые в мелком частном производстве и распределительном секторе. Судя по всему, в очередной раз мы сталкиваемся с социальными группами, наблюдающими классовую борьбу снаружи и, возможно, откликнувшимися на обещания фашистов преодолеть классовый конфликт.

Можно ли объяснить успех фашистов состоянием экономики? Отчасти да, поскольку экономика Австрии была тесно связана с немецкой. Великая депрессия, безусловно, больно ударила по стране. Падение ВВП на 23 % было, как показано в табл. 2.1, самым большим в Европе (хотя и меньше, чем в США и Канаде). Безработица достигла своего пика в 1933 г., оставалась высокой вплоть до аншлюса, в том числе из-за экономической блокады, введенной Гитлером. Подъемы фашистского движения в Австрии точно коррелируются с экономической рецессией. «Хаймвер» был антилиберальным, антикапитали-стическим движением, быстро росшим на волне Великой депрессии; нацисты набирали силу по мере обострения экономического кризиса. Режимы Дольфуса и Шушнига отдавали себе отчет в том, что за политическим недовольством стоят экономические проблемы. Фашисты же убеждали общественность в том, что вина за экономические провалы правительства лежит на евреях и большевиках, разрушающих национальное единство. Эту язву можно вылечить, лишь очистив нацию от внутренних врагов и перестроив ее на началах корпоративизма. Некоторые австрийцы оказались восприимчивы к этой пропаганде, но больше было таких, которые, разочаровавшись в бездарной экономической политике правительства, видели решение всех проблем в союзе с Германией. Экономический кризис стал главной причиной падения демократического правительства и прихода нацистов к власти. В руках у нацистов оказалась волшебная палочка — аншлюс. Как ни в какой другой стране, австрийские фашисты сумели сыграть на экономической катастрофе и обнищании народа.

Но стали ли фашистами именно те, кто больше всего пострадал от экономических неурядиц? Часто считают, что костяк фашистских организаций составили безработные выпускники университетов и дипломированные специалисты, бывшие военные, потерявшие место госслужащие, а также небогатые люди, чьи доходы стремительно снижались. Фашистами стали «главные жертвы экономического кризиса» (Carsten, 1977: 206, 331–332; ср. Siegfried, 1979). Проще простого объяснить фашизм с точки зрения исключительно экономики, но не следует с этим торопиться. Государственные чиновники, вооруженные силы, университеты, элита великой империи, стали главными пострадавшими в момент ее краха (Bukey, 1978: 325). Эта катастрофа могла означать не только материальные лишения, но и утрату общественного статуса, социальной значимости и смысла существования. Но Ботц (обычно ищущий материальные причины) доказывает, что по падению доходов и безработице госслужащие пострадали не больше, чем рабочие. Ньюмен (Newman, 1970: 257) обращает внимание на то, что, хотя многие чиновники и офицеры потеряли работу, они и до того были убежденными немецкими националистами, вполне созревшими для принятия фашизма. Более того, образованная нацистская элита в Линце с крушением монархии не потеряла ничего и даже демонстрировала скорее восходящую, чем нисходящую мобильность, связанную с более высоким уровнем образования. Бьюки (Bukey, 1978: 323–325) не считает фашистов маргиналами хотя бы потому, что в 1930-е к движению начала прибиваться крупная пангерманская буржуазия. Экономические проблемы помогли нацизму родиться на свет, но не были главной мотивацией его сторонников.

При общей высокой безработице в Австрии до аншлюса многие нацисты не имели работы, что вполне естественно. Но по выборке военных преступников (об этих, самых радикальных нацистах я рассказываю в следующем томе) трудно судить, что чему предшествовало — экстремизм или безработица. Винценц Ногель, механик, часто терял работу, но, скорее всего, и раньше был нацистом (его брат, штурмовик СА, точно был). Йозеф Швамбергер, продавец в магазине, был безработным больше года, потом нашел работу в СС, где развил кипучую деятельность. Но в шестилетнем возрасте он вместе с родителями был вынужден бежать из Южного Тироля, когда эта территория отошла Италии. Ожесточение и экстремизм пришли к нему в самые юные годы. Он стал охранником в лагерях смерти, и один из выживших отзывался о нем так: «Я не хочу называть его зверем, чтобы не обижать животных. Он убивал, потому что ему нравилось убивать». Герберт Андорфер, впоследствии комендант концлагеря Землин (Земун) в Белграде, из-за Великой депрессии был вынужден бросить учебу в университете и не получил степени. Однако, по всей видимости, в нацистскую партию он вступил за несколько месяцев до того. Доктор Ирмфрид Эберль, в будущем один из комендантов Треблинки, не мог найти в Австрии работу по профессии из-за репутации отъявленного нациста. Адольф Эйхман безработным не был, но и успехов на поприще коммерции не имел, в нацистскую партию вступил по рекомендации своего более удачливого товарища Кальтенбруннера. Насколько мы можем судить (если не принимать во внимание его отговорки во время процесса), неудачи в карьере слились у него с политическими разочарованиями. Так Эйхман стал нацистом. Очевидно, массовая безработица сыграла свою роль в мобилизации австрийского нацизма, тем паче что Гитлер предлагал готовое решение. Но все же фашизм не был идеологией безработных. Экономические проблемы привлекли к нему сочувствующие массы, но не создали костяк партии, обеспечивший фашизму победу.

Оба австрийских фашизма выросли на экономическом недовольстве. В обеих партиях было немного промышленных рабочих (в отличие от парамилитарных формирований), но много государственных чиновников. Среди национал-социалистов было мало крестьян, а в рядах «Хаймвера» были слабо представлены управленцы частного сектора. Но и те и другие пользовались более широкой поддержкой избирателей, чем их противники. Австрийская социалистическая партия с резко отрицательной корреляцией (-0,70) среди занятых в сельском хозяйстве, положительной в городах (доля 0,60) и с долей в 0,45 в третичном секторе занятости не выходила за пределы городских пролетарских гетто. В Австрии был сильный рабочий класс, соответственно, сильны и социалисты, но не настолько, чтобы выиграть национальные выборы. У Христианско-социальной партии все три корреляции были прямо противоположными (0,45, —0,40 и —0,31 соответственно). За пределами сельскохозяйственного сектора у партии не было сильной опоры. Социальная база австро-фашистов неуклонно сужалась. Режим Дольфуса, не желавший считаться с германофильскими настроениями в стране, был элитарным и снобистским, о чем можно судить по фотографиям — сутаны священников, мундиры генералов, модные дорогие костюмы. На этом фоне популистский фашизм еще быстрее набирал силу.

Ботц заключает, что обе организации были «разношерстными партиями для всех» или «ассимметричными народными партиями» — как и нацизм в Германии. В этой стране, как мы помним, нацисты привлекали представителей всех классов и секторов, и причинами этому становились общенародные симпатии и антипатии. Австрийский нацизм держался за фалды Гитлера, за военную и экономическую мощь Германии, вызывавшую все больше восхищения у этнических немцев в соседних странах. В тройственном споре между социал-христианами, немецкими националистами и социалистами каждая сторона обращалась за помощью к врагу своего врага. В конце 1930-х нацисты перетянули на свою сторону многих рабочих и социалистов, объявив себя радикальной альтернативой австрофашизму. Австрофашистов же они подкупили своим антисоциалистическим национализмом. Прочной базой для них стали сторонники национал-этатизма. В очередной раз государственные институты (армия, гражданские учреждения, высшее образование, высоколобая академическая интеллигенция) и все, кто нуждался в сильном государстве (особенно австрийцы в уязвимых пограничных регионах), объединились, чтобы поддержать фашизм. В очередной раз его социальной опорой оказались те, кто был на периферии классовой борьбы в больших промышленных городах. Страну раздирал конфликт между пролетарским городом и мелкобуржуазной консервативной деревней, посулы фашистов «превзойти» эти противоречия пришлись как нельзя кстати. И наконец, притягательность фашизма объяснялась близостью могучего Третьего рейха, с которым так хотелось воссоединиться. В этом процессе слились все четыре источника социальной власти, а особо важную роль сыграл макроэкономический фактор.

АВСТРИЙСКИЙ АНТИСЕМИТИЗМ

Самым существенным вкладом Австрии в развитие европейского фашизма стал политический антисемитизм. Исторически в стране было не так много еврейских погромов, как на Украине или в Польше, но именно Австрия стала лидером в развертывании современных антисемитских политических движений. С 1850-х в традиционной политической риторике евреи представали в образе хищных ростовщиков, религиозных фанатиков, безродных космополитов, «угрозы с Востока», могущей опрокинуть западную цивилизацию. Пульцер (Pulzer, 1993: 38) отмечает, что, хотя антисемитизм принято разделять на экономический, политический и религиозный, австрийские политики свалили все это в одну корзину и объявили евреев угрозой единству австрийского и немецкого народов. Официальная демагогия шла рука об руку с газетными измышлениями, дутой статистикой о количестве еврейских банков, магазинов, газет, кинотеатров и так далее. Антисемитизм был общенародным чувством. С 1880-х Шёне-рер и Люгер сделали антисемитизм программной установкой своих политических партий. Шорске (Schorske, 1981: гл. 3) пишет, что они разработали «политику в новом ключе», подкармливая карманные газеты, спортивные клубы, организуя массовые демонстрации и уличные беспорядки. Такой популизм естественно породил фашизм.

По мере ослабления империи Габсбургов укреплялся австрийский и немецкий национализм. В первые годы XX века евреи воспринимались как космополитические марионетки антинационального и антидемократического Габсбургского режима. Уже в 1884 г. лидер социал-демократов Карл Каутский предупреждал: «Наши антисемиты… намного опаснее немецких, поскольку умеют прикидываться оппозиционерами и демократами и тем возбуждают к себе симпатии рабочих» (Carsten, 1977: 16). Опаснее были они и в простом, житейском смысле. Хотя самые жестокие проявления антисемитизма, начиная с 1930-х, относятся к Германии, по-видимому, в преследованиях евреев — погромах, грабежах, локальных высылках евреев еще до «окончательного решения» — участвовало больше австрийцев, чем немцев (Botz, 1987b; Bukey, 1992: 214–219).

Накал австрийского антисемитизма часто объясняют экономическими причинами: рабочий класс ненавидел евреев за богатство, а средний класс видел в них соперников (Pauley, 1981: 16–17). Это может быть справедливо лишь для Вены, где проживал 91 % австрийских евреев. За пределами столицы евреев было очень мало, и они не могли никому составить конкуренцию. В Вене же их было 10 % от общей численности горожан — заметное и процветающее меньшинство. В 1914 г. венские евреи принадлежали в основном к среднему классу и получали хорошее образование. Евреями были 35 % учащихся Венской гимназии (лучшее учебное заведение города) и 28 % студентов городского университета. Это были люди высокой культуры. Достаточно вспомнить таких европейских гениев, как Фрейд и Малер. Евреями были 62 % городских адвокатов и дантистов, 47 % врачей, 27 % профессуры, 18 % директоров банков. В их руках находилось 94 % рекламных агентств, 85 % мебельных магазинов, 70 % виноторговли и текстильного производства (Pauley, 1987: 154155). Это очень впечатляющие цифры. Евреи обеспечивали работой 200 тысяч служащих христианского вероисповедания, хотя в производственном секторе экономики и в других городах евреев было мало. Таким образом, в отличие от Германии, австрийский антисемитизм имел выраженную экономическую мотивацию: недовольство горожан еврейским финансовым капиталом и недовольство села еврейским засильем в городах.

Однако, за одним важным исключением, нацизм и австрофашизм имели более сильные позиции там, где евреев было меньше. За пределами Вены евреи составляли лишь 2 % населения. В столице евреи могли в каких-то профессиях составить конкуренцию христианам, но в провинции такого не случалось. Мало евреев было среди учителей, еще меньше — ничтожная четверть процента — среди государственных служащих и еще меньше среди военных. Однако нацизм завоевывал свои позиции именно в государственных учреждениях, особенно в приграничных Каринтии и Штирии, где евреев почти и не было. Хотя со временем австрофашизм завоевал средний класс в Вене, больше всего его поддерживали провинциальные города и село. Похоже, чем дальше от реальных евреев, тем привольнее жилось антисемитам. Еврей стал популярным символом большого города, враждебного селу. Впрочем, возможно, такое объяснение более подходит для австрофашизма, чем для более городского нацизма.

Исключениями в больших городах стали некоторые профессии и, что особенно важно, студенты. Студенчество в целом было более какой-либо иной социальной группы склонно к нацизму — и оно же чаще всего сталкивалось с евреями. Антисемитизм студентов часто объяснялся конкуренцией. Именно студенты громко требовали numerus clausus (ограничительную квоту) для евреев, поступающих в университеты. Верно ли, что материальные интересы сделали студентов основными носителями идейного антисемитизма и распространителями его в остальном населении? В какой-то степени да. Однако среди австрийского студенчества антисемитизм был сильно развит уже в начале века, еще до массового наплыва евреев в Австро-Венгрию, и всегда был тесно переплетен с правыми убеждениями, особенно с идеалами пангерманизма. Поворот студенчества к фашизму происходил медленно, постепенно и, по-видимому, не был связан с флуктуациями в трудовой занятости (Whiteside, 1966; Pauley, 1981: 17–19, 93–94).

Эрнст Кальтенбруннер, впоследствии глава гитлеровского РСХА, в 1920-е был предводителем студенческих нападений на евреев и «красных». Однако он лишь следовал семейной традиции. В 1890-е его отец, будучи студентом, также возглавлял нападения на евреев, которых называл «паразитами на теле нации». Затем и отец, и сын, не прекращая своей националистической деятельности, сделали успешную юридическую карьеру. Йозеф Фитцхум, позднее шеф полиции СС на Балканах, сокрушался, что его карьеру в Вене загубили евреи. Однако (даже если не вспоминать, что со службы его выгнали за растрату) уже в 1918 г., двадцати двух лет от роду, едва демобилизовавшись и не успев еще найти работу, он уже разглагольствовал о том, что в республике, мол, у власти «красная сволочь», «коммунистические бандиты» и евреи. Судя по всему, у подобных людей антисемитизм имел не бытовое происхождение, а идейную подоплеку, связанную с ярко выраженным национализмом.

Нам знаком бытовой антисемитский стереотип еврея Шейлока: изворотливого дельца, ростовщика, ходатая по темным делам, предпринимателя или спекулянта недвижимостью (а в некоторых культурах еще и юриста). В межвоенной Австрии евреев воспринимали именно так. Однако с этим стереотипом соседствовал второй: польский или украинский еврей-ортодокс из-за черты оседлости, одетый и живущий «по-старому», для многих австрийцев (и не только для них) символ восточного варварства — антитеза как австрийской католической цивилизации, так и (в межвоенный период) цивилизованной германской христианской нации. Связывая культурного венского портного, коммерсанта, врача — например, Зигмунда Фрейда — с этим далеким, чуждым и несущим угрозу Другим, Гитлер и прочие австрийцы оправдывали их силовое исключение из нации. Это позволяло соседям и коллегам грабить евреев или лишать их работы, тем самым, возможно, удовлетворяя материальные претензии к ним. Нам еще предстоит разобраться в том, откуда взялась идея вражды между евреями и цивилизованными народами. Однако истоки ее выглядят куда менее материальными и весомыми, чем последствия.

По-видимому, здесь необходимо обратить внимание еще на два фактора. Во-первых, антисемитизм был стержнем националистической идеологии в этой части Европы (а также восточнее, как я покажу в следующем томе). Паркинсон дает этому психологическое объяснение:

Однако не следует забывать, что до войны евреи-космополиты считались (и не без оснований) сторонниками Габсбургской правящей династии, настроенной против националистов. Как отмечал Каутский, все популистские движения обвиняли евреев в поддержке ненавистного режима. Такой антисемитизм звучал еще до 1900 г. в идеологии популистского движения Шёнерера. Затем христианско-социалистская администрация Вены во главе с мэром Люгером объявила врагами Австрии «жидомадьяр». Во всех странах, образовавшихся после распада Австро-Венгерской империи, евреи стали козлом отпущения за все грехи абсолютизма (Sugar, 1971: 154), а в самой Австрии их еще считали и главными виновниками гибели государства. После 1918 г. евреи были бельмом на глазу, постоянным напоминанием о катастрофическом Габсбургском многонациональном эксперименте. Мы уже упоминали о «народнической» идеологии интеллектуалов Вены и Мюнхена, которая непосредственно предшествовала немецкому нацизму. В 1920-1930-е эта идеология была широко востребована политической элитой страны: рожденную в правых кругах, ее постепенно подхватывали и левые (Whiteside, 1966; Carsten, 1977: гл. 1, 5). И этому органическому национализму, теперь воплощенному в немецких националистах, евреи в самом деле были враждебны.

Во-вторых, нацистские идеологи в Австрии, как и в Германии, возлагали на евреев вину за обострение классовых конфликтов. Разве не евреи крупнейшие финансисты страны, и разве не евреями являются самые известные «красные»? Доля истины в этом была. Многие (хоть и не все) видные капиталисты и социалисты в самом деле были евреями. Считается, что 75 % евреев Вены голосовали за социалистов. Нацисты воспринимали мир в черно-белых тонах: с одной стороны идеализированная германская нация, с другой — ее враги: международный/еврейский капитал и варварский восточный «жидобольшевизм». На место немецкой нации австрофашисты подставляли австро-германское национальное государство, но врагами видели все тех же евреев (хотя ненавидели их также по религиозным и расовым причинам). Антикапиталистический популизм импонировал многим рабочим, далеким от социалистической идеологии (в конечном счете, даже многие социалисты примкнули к фашистам), а антибольшевистский национализм был популярен в среднем классе, провинции и среди крестьянства. Как и в других странах, широкую поддержку приобрела идея сильного государства, которое «настучит по головам» обоим враждующим классам. Но, как и в других восточноевропейских странах, головы эти представлялись характерно семитскими.

Евреи, будучи символом всего национально чуждого, заодно с коммунистами стали главными кандидатами на тотальную чистку. Поскольку в коренной Австрии уже не оставалось иных этнических и религиозных меньшинств, главный удар обрушился на евреев. В народном сознании евреи оказались сразу и классовыми, и национальными врагами. Западной христианской цивилизации всегда был присущ антисемитизм. Но в межвоенный период он поднялся на новый уровень, дошел до идеи систематических чисток, до представления о том, что устранение евреев снизит классовый конфликт и укрепит целостность нации.

Проблема материалистического объяснения антисемитизма, да и фашизма в целом, связана не с тем, что материальные интересы и экономическое ущемление якобы неважны. Проблема в том, что материальный интерес сам по себе не приводит автоматически к тем или иным политическим убеждениям. Между ощущением личной экономической угнетенности и тем, чтобы стать антисемитом, консерватором или социалистом, лежит широкое поле идеологии и политики — и нельзя перейти это поле, не столкнувшись с многочисленными политическими движениями, каждое из которых постарается убедить нас в том, кто наши друзья, а кто враги. Если враг или друг трактуется как «класс» или «нация», то наш личный житейский опыт не в силах определить истинность этого утверждения — мы можем лишь поверхностно оценить степень его достоверности. Поэтому в поисках истоков массового антисемитизма необходимо обращаться к политике и идеологии, рассматривая их влияние на социальные структуры, более мелкие, сложные и тонкие, чем нация или класс.

Особенно верно это для Австрии. Да, австрийский фашизм в целом имел выраженную экономическую мотивацию, но о важнейшем его компоненте — агрессивном и жестоком антисемитизме — этого сказать нельзя.

ЗАГОВОР ЭЛИТЫ? КЛАССОВЫЕ МОТИВАЦИИ

Был ли австрийский фашизм заговором элиты, как в Италии (или в меньшей степени в Германии)? Помогал ли правящий класс фашистам, чтобы те, вопреки собственным утверждениям о «единой нации, преодолевающей классовый конфликт», обуздали низшие классы? С австрофашистами ответ очевиден — да. «Хаймвер» находился в тесных отношениях с церковью, армией и имел значительную финансовую помощь от политически активных капиталистов (хотя таких было и немного), когда они убедились в слабости республиканской власти[39]. Режим Дольфуса стал продолжением прежнего режима, но с поддержкой современных капиталистов. Его дефляционная экономическая политика проводилась в интересах крупных землевладельцев и промышленников. После того как гитлеровский режим провозгласил в Нюрнберге расовые законы рейха, даже еврейский капитал, в ужасе перед нацистами, начал поддерживать их соперников австрофашистов. Некоторые австрийские капиталисты опасались также конкуренции с германским бизнесом в случае аншлюса. Таким образом, правящая элита и капитал начали демонтаж республики, чтобы заменить ее австрофашизмом. Австрофашизм был креатурой элиты и промышленников в куда большей степени, чем в Италии или Германии. Напротив, австрийских нацистов поддерживали лишь владельцы германских предприятий. Правящий класс по большей части с крайним подозрением относился к радикальному популизму нацистов. Его прямая ответственность за приход нацистов к власти невелика.

В чем состояла мотивация элиты австрофашизма? Была ли она непосредственно классовой? Некоторые открыто это признавали, ссылаясь, как и в других странах, на самозащиту, — они, мол, защищают свои права на собственность и прибыль. Они утверждали, что выбрали фашизм как единственный ответ на социалистическую угрозу. Рассмотрим их аргументацию. Во-первых, говорили они, социализм провозгласил «революцию» и тем поставил под угрозу капиталистическую собственность. Действительно, в 1918–1919 гг., после краха Габсбургской империи, австрийские социалисты провозгласили курс на революцию. Но тут же сами ее испугались: распустили советы рабочих и солдатских депутатов, потребовали прекратить демонстрации, поддержали республиканскую конституцию и не рискнули провести кадровые чистки в армии и государственном управлении. Хотя, в противовес «Хаймверу», они и создали свой «Шуцбунд», это было скорее мерой самозащиты. Позже они не вошли в коалиционное правительство, оставшись верными марксистской догме: социалисты — это партия пролетариата, другие партии представляют враждебные классы, никакое сотрудничество между ними невозможно. Социалисты также считали (и не без основания), что их хотят втянуть в правительство, чтобы потом повесить на них вину за безработицу, вызванную Великой депрессией. Эта непримиримость была тактической уступкой левому крылу партии. Тактически она сработала: левые социалисты не перебежали к коммунистам. Но в стратегическом смысле это была катастрофа. Произошла поляризация политического спектра страны, насилие (которое лучше удавалось правым) стало единственным инструментом решения проблем, что дало возможность социал-христианам начать вычищение социалистов из армии и государственного аппарата. В 1933 г. социалисты начали отчаянно лавировать и даже пошли на компромисс с Христианско-социальной партией. Но было поздно, социал-христиане взяли твердый курс на авторитаризм (Gulick, 1948: II, 1266–1278).

В действительности социалисты в Австрии уже давно стали буржуазными демократами и реформистами. Реформистское крыло было сильнее всего в так называемой «красной» Вене, где региональное управление контролировалось социалистами, получившими по конституции обширные полномочия, включая налогообложение. Муниципальное строительство, образование, социальная поддержка малоимущих были достаточно скромными по бюджету, но этот бюджет составлялся с помощью прогрессивного налогообложения, что раздражало и средний, и высший класс. Масштабное строительство муниципального жилья стало символом межвоенной социал-демократии, а перераспределение доходов — источником бюджетных поступлений (Gruber, 1985; Marcuse, 1985). В результате под ударом оказались доходы богатых, как это обычно и бывает при проведении социально ориентированной политики. Так приобрела актуальность и вторая мотивация имущих классов — страх за свою прибыль. В краткосрочной перспективе этот страх, возможно, был оправдан. Но в долгосрочной перспективе такое перераспределение не снижало прибыли. Этот агрессивный реформизм был на деле полным аналогом тех реформ, что провели чуть позже шведские и датские социалисты, — или тех, что провела после Второй мировой войны, при большем общественном согласии, Вторая Австрийская республика и достигла этим впечатляющих макроэкономических результатов. Не это спровоцировало ответный удар фашистов. Поскольку большинство австрийцев, и особенно австрийских фашистов, жили не в Вене, едва ли достижения австрийского социализма могли стать в их глазах угрозой, требующей немедленного ответа.

Утверждалось также, что фашисты были вынуждены нанести ответный удар, чтобы прекратить пропаганду забастовок, агрессивную риторику, а временами и уличное насилие, чинимое левыми. Но уровень забастовочного движения в Австрии на самом деле не был высоким, а левое насилие после 1920 г. практически прекратилось. Забастовки достигли максимума в 1931 г. и почти сошли на нет в 1934 г. в результате Депрессии и умеренных репрессий. Существовавший полуавторитарный режим был консерваторам вполне по вкусу, и вряд ли бы они его променяли на фашизм или нацизм только из-за забастовок.

Правые часто критиковали социалистов, ссылаясь на одну из статей партийной «Линцевской программы» 1926 г. По их мнению, в ней провозглашалась диктатура пролетариата. Есть смысл процитировать эту статью:

Читать этот пассаж — сущая пытка, но, вникнув в него, невозможно обнаружить ничего угрожающего: законно избранное правительство или партия заявляет о своем праве на самооборону в случае агрессии — и не более. В действительности австрийские социалисты демонстрировали крайнее, даже самоубийственное нежелание отвечать на провокации правых (Stadler, 1981). Их боевая организация «Шуцбунд» была немалой по численности (80–90 тысяч), но плохо вооруженной и обученной. Насилием они отвечали только на насилие и действовали лишь в рабочих кварталах. В отличие от фашистских и нацистских штурмовиков, они редко покидали свои пролетарские гетто. Они никогда не пускались на провокации, что было обычной тактикой фашистов. Естественно, что в реальных условиях марши и демонстрации часто перерастали в потасовки, где трудно было найти правых и виноватых. Но крупные мероприятия проводились под неусыпным надзором партийных лидеров, которые страшно боялись «провокаций» со стороны рядовых активистов (Botz, 1985). С уличным насилием у социалистов были связаны печальные воспоминания. В 1927 г. два националистических головореза беспричинно убили двух рабочих-социалистов и были оправданы сочувствующим им судом. Вспыхнул мятеж, запылал Дворец Правосудия. Игнорируя примирительные предложения социалистов, правительство социал-христиан распорядилось бросить на подавление мятежа вооруженную полицию, застрелившую то ли 85, то ли 90 человек из толпы. В официальном рупоре Христианско-социальной партии появилась статья под заголовком «Справедливое возмездие». Социал-христиане, пангерманские националисты, «Хаймвер» и нацисты в один голос кричали: «Большевики! Революция!» Рядовые члены соцпартии негодовали, но вожди быстро охладили горячие головы и ограничились парламентским протестом.

Социалисты прятали головы в песок до 1934 г. и дождались репрессий Дольфуса и яростных нападений «Хаймвера», грозивших перейти в ползучий путч. Обе силы пытались спровоцировать «Шуцбунд» на сопротивление, чтобы государство его уничтожило («Хаймвер» пытался провернуть то же с нацистами). Но теперь социалисты малодушно позабыли о праве на самооборону. Почти все руководство партии сдалось без боя и даже вступило в сделку с «Хаймвером», чтобы выторговать себе личную безопасность. В марте 1933 г., когда Дольфус прекратил заседания парламента, «Шуцбунд» был все-таки отмобилизован, но лишь в целях самозащиты. Однако сразу же после этого социалистический лидер Отто Бауэр призвал шуцбундовцев к нейтралитету в знак доброй воли. Правительство отблагодарило его тем, что распустило «Шуцбунд». В завершение этой истории в феврале 1934 г. глава «Шуцбунда» в Линце Рихард Бернашек поднял своих бойцов против местной полиции. Этому примеру последовало множество социалистических организаций по всей стране, вопреки прямому запрету партийного руководства, которое тот же Бернашек презрительно именовал «тормозами революции». Когда полиция уже выламывала двери, чтобы его арестовать, Бернашек успел позвонить по телефону и передать приказ: «К оружию!» — но было поздно. Лишенные руководства и координации, не обученные городским боям, социалистические боевики были смяты регулярными войсками, полицией и «Хаймвером». Их спровоцировали на запоздалое, обреченное на провал восстание. Если не считать событий в Испании, то в довоенной Европе это было самое крупное пролетарское выступление против фашизма, что еще раз свидетельствует о миролюбивом характере межвоенных социалистов.

Позже, уже в изгнании, Бауэр сокрушался о допущенной ошибке. В марте 1933 г., говорил он, социалистической партии следовало объявить всеобщую забастовку и пойти в наступление в соответствии с «Линцевской программой». «Мы оказались идиотами и поверили обещаниям Дольфуса… Это было ошибкой, самой роковой нашей ошибкой». В Австрии, как и в других странах, мастерами уличного насилия оказались не социалисты, а оба фашистских движения. «Хаймвер» гордился своими боевиками, хотя его руководство часто открещивалось от крайностей, которые позволяли себе рядовые штурмовики. Нацисты патетически называли себя «штурмовыми батальонами ужаса» и призывали к «беспощадной борьбе против тех, кто не знает пощады». Как и в других странах, в Австрии мы находим дисбаланс между жертвами насилия. Среди 859 погибших или серьезно раненых в гражданском противостоянии 1918–1934 гг. пострадавших социалистов было вдвое больше, чем фашистов (Botz, 1982: 303; Bukey, 1986: 120–137).

Вопреки утверждениям правых, австрийские социалисты в основе своей поддерживали демократию. В отличие от них, националисты двух лагерей являлись по большей части «случайными» демократами (это испанское понятие мы обсудим в главе 9). Они были демократами лишь до тех пор, пока демократия помогала им удерживать власть. Однако уступить ее социалистам конституционным путем они бы никогда не согласились. Окончательным их выбором стал авторитаризм и фашизм. Уже в 1920-е Христианско-социальная партия имела явно авторитарные замашки: на протяжении этого десятилетия подавлялись конституционные свободы, социалистов изгоняли из армейских рядов и гражданского управления, проводились избирательные репрессии, шло сотрудничество с «Хаймвером». Армию очищали и от нацистов. К середине 1930-х вооруженные силы были надежным союзником австрофашизма; позже, начиная с 1936 г., туда снова пробрались нацисты (Stülpfarrer, 1989: 194–195). Когда на страну обрушилась Великая депрессия, то под давлением фашистов австрийские националисты и социал-христиане окончательно расстались с демократией. Некоторые лидеры и активисты переметнулись в чужой лагерь, другие же резко поправели.

Однако в этом не было нужды. Вместо этого им стоило бы войти в широкую демократическую коалицию с социалистами, сделать им ряд уступок, поделить портфели в правительстве, демократизировать армию и полицию, провести экономические реформы кейнсианского типа для борьбы с кризисом. Или же австрийская власть могла бы крепко прижать фашистов и попробовать восстановить квазидемократический статус-кво середины 1920-х. Конечно, армия и полиция могли бы не согласиться проводить репрессии по отношению к «Хаймверу» (в 1934 г. они усмирили нацистов лишь наполовину и отказались это делать вообще в 1938 г.). Но, поскольку у социал-христиан был собственный репрессивный аппарат, их решение свидетельствует лишь о глубоко въевшихся в их плоть и кровь авторитарных симпатиях. Наконец, власть могла бы просто подготовить почву для новых выборов, сохраняя миноритарное правительство. Паули (Pauley, 1981: 80) соглашается с тем, что нацисты не смогли бы набрать больше 25 % голосов, но все же считает, что режим Дольфуса мог смещаться лишь вправо (при отсутствии союза с социалистами). Некоторые апологеты режима Дольфуса и Шушнига уверяют нас, что они подвергали социалистов репрессиям исключительно ради установления «временного авторитаризма», чтобы развязать себе руки для борьбы с нацистами. Это звучит неубедительно: вряд ли можно защитить демократию, подавив самую большую группу демократов. Нет: такие деятели, как Дольфус и Шушниг, выбрали авторитаризм. А когда политическая ситуация загнала их в угол, они выбрали не демократических социалистов, а фашистов, став их попутчиками и палачами демократии.

Изучение Линца, родного города Гитлера, подтверждает эти выводы. Все 1920-е Линц казался образцом демократии. В этом ему помогала конституция — в городском управлении были социалисты, но финансирование шло от социал-христианской администрации Верхней Австрии. Внимание исследователей обычно сосредоточено на Вене, которая имела конституционный статус провинции и могла повышать налоги, не вступая в компромисс с консерваторами. Но в Линце, как и в других городах, чтобы избежать экономического коллапса, двум администрациям приходилось сотрудничать и идти на компромиссы. В первые дни режима Дольфуса социал-христиане и даже немецкие националисты пытались оказать сопротивление авторитаризму, но это продолжалось недолго. Быстрее других почувствовала ветер перемен католическая церковь. Епископ Линца, давний сторонник правых радикалов, запретил политическую деятельность своему более либеральному клиру. Затем начала рассыпаться главная организация социал-христиан — Народная католическая ассоциация. Она погрязла в междоусобных распрях и оказалась совершенно ненужной при новом режиме. Социал-христиан Верхней Австрии принудили к повиновению, после чего Бернашек осуществил отчаянную попытку повернуть события вспять (Bukey, 1986: 39–74, 112–119). Некоторые консерваторы той поры пытались найти общий язык с демократами, но для большинства из них это было временной и случайной уступкой, а не делом принципа.

Как и в других странах, австрийские консерваторы поторопились упасть в объятия фашизма. Классовая теория, объясняя столь неприличную поспешность, ставит в центр внимания желание сохранить капиталистическую прибыль, а не собственность, которой ничто не грозило. Консерваторы противились демократическим реформам, а не революции, поскольку угрожали им именно реформы. Они враждебно относились почти к любым демонстрациям, преувеличивали «жестокость» социалистических программ, хотя сами совершали куда больше насилия и с куда большим удовлетворением. Разумеется, положение их казалось шатким и уязвимым. До 1918 г. они были правящей элитой, в 1918 г. власть выскользнула из их рук, но они сумели вернуть ее. Австрийская элита разделяла взгляды немецкой (которые мы обсуждали в предыдущей главе): государство должно обладать абсолютной властью и не делиться ею с законодательным собранием, в котором могут окопаться партии нового типа — «массовые армии» гражданского общества. Наученные горьким опытом немецких консерваторов, австрийцы решили укрепить свою власть массовым движением — австрофашизмом. Они могли бы преуспеть в этом, как Франко или Салазар. Но на горизонте взошла звезда Гитлера, и это решило все. Снова слабая демократия оказалась не в состоянии справиться с давлением радикалов, и, как справедливо утверждают марксисты, классовые интересы буржуазии привели ее в стан авторитаризма. Власть имущие надеялись, что корпоративное государство устранит левую угрозу и поможет построить «гармоничный» капитализм. Но, помимо классовых, были и другие причины возникновения австрийского фашизма.

ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТЬ НАЦИОНАЛ-ЭТАТИЗМА

Кроме сугубо капиталистических интересов, была и вторая мотивация, более выраженная в популистском крыле австрофашизма и господствующая в австронацизме. Искреннее предпочтение фашизма демократии здесь имело национал-этатистские источники. Идейные фашисты мечтали об авторитарном государстве, массовой мобилизации народа, о единой тоталитарной партии, воплощающей «расово чистую» нацию, освобожденную от «чужаков» и «изменников». Капитализм как таковой их не слишком интересовал, а если и интересовал, то лишь с одной точки зрения: его надо было очистить от чуждых элементов с обеих сторон — большевиков со стороны рабочих и евреев со стороны капитала. Впрочем, и те и другие часто сливались в единого составного врага — «жидобольшевизм». Фашисты торжественно провозгласили примат этой суровой идеи над консенсусами и компромиссами, составляющими сущность демократии. Австрийские фашисты, в основном молодые и образованные, смотрели, как фашизм захватывает близлежащие страны. Его революционный, очистительный, всеобъемлющий национал-этатизм казался знаменем грядущего века. С национал-этатизмом сливался воедино и расовый антисемитизм, растущий в этом регионе Европы.

И прокапиталистический уклон, и более популярный в широких массах национал-этатизм были свойственны обоим движениям. На капитализм были ориентированы лидеры австрофашизма, национал-этатизм, в свою очередь, доминировал среди нацистов. После прихода австрофашистов к власти эти два полюса начали разрывать движение на части. Когда Муссолини был уже не в состоянии защитить Австрию от Германии, когда Гитлер нажал на экономические рычаги, нацисты обрели второе дыхание. Воспользовавшись слабостью режима, они оседлали фашистское движение и перетянули на свою сторону его активистов. Ко времени вторжения немцев австрийское правительство было безнадежно разобщено, армия ни во что не вмешивалась, втайне сочувствуя нацистам, и не желала воспользоваться своей монополией на военную силу ради сохранения государства. Вплоть до 1936 г. правительство и армия тяготели к австрофашизму — и вместе с ним и рухнули. Гитлер был поражен тем, с какой теплотой встречали немцев и как легко австрийские нацисты взяли под контроль большинство провинциальных администраций еще до подхода немецких войск (Pauley, 1981: 216–217). Захват власти нацистами ослабил капиталистический уклон и укрепил тяготение к очистительному национал-этатизму.

По своим макропричинам австрийский фашизм ничем не отличается от всех фашизмов, уже нами описанных. Военный кризис (в этом случае катастрофическое поражение и послевоенные столкновения на границах) соединился с длительным экономическим кризисом (рецессия и классовые конфликты), в результате чего приобрела привлекательность фашистская идеология и укрепилась социальная база фашизма (парамилитарные формирования, сторонники сильного государства и классового примирения). Две особенности придали австрийскому фашизму качества, отсутствующие у других. Во-первых, в стране сосуществовали два национальных идеала: маленькая Австрия и Великая Германия — соответственно, и фашисты разбились на два лагеря. Австрофашизм был более старорежимным, традиционным и корпоративистским, австронацизм имел куда более глобальные и радикальные притязания. Старое правительство благополучно выдержало тяжелые испытания 1918 г. и было готово слиться с австрофашистами, чтобы управлять страной. Если бы это случилось, они бы продержались у власти не меньше чем Франко и Салазар. Но по соседству жил германский Большой Брат, и в результате его усилий восторжествовали Великая Германия и нацизм. Это объяснение сочетает в себе идеологические, экономические, политические и военные факторы, хотя и в несколько иной конфигурации. В частности, австрийский парамилитаризм сыграл меньшую роль при захвате власти. Оба политических течения прибегали к вооруженному насилию. Но нацисты выступили против государственных силовых структур в 1934 г. и были разгромлены ими; успех двух переворотов (австрофашистского в 1934-м и нацистского в 1938-м), напротив, был обеспечен военной силой государства.

Прежде чем проиграть войну, австрийцам суждено было совершить много кровавых преступлений. Они не расплатились в полной мере — державы-победительницы пощадили многих и очень многих.

В Австрии было мало судов над военными преступниками. Вместо возмездия за грехи они получили право на безмятежную жизнь в одной из самых богатых и спокойных стран мира. В тесном послевоенном сотрудничестве между социалистами и социал-христианами брезжит что-то очень похожее на фашистский корпоративизм. А может быть, сознание общей тайной вины: «Если мы не будем держаться вместе, нас повесят поодиночке».